Красный шайтан. Глава 1. В Орловских степях

   
 

                «Ваше благородие, госпожа Удача,
                Для кого ты добрая, а кому иначе.
                Девять граммов в сердце постой, не зови,
                Не везёт мне в смерти, повезет в любви…»

                (из   песни  Булата Окуджавы) 

       Предисловие

       Фильм  «Белое солнце пустыни»   смотрели миллионы  в России и  за рубежом.
Смотрят и сейчас, поскольку он стал культовым, что  случается довольно редко. С ним космонавты улетают к галактикам, а подводники  опускаются в глубины океана. Говорят, приносит счастье. 
       Все помнят сюжет и героев, а многие  фразы оттуда,  стали  крылатыми.
       Однако мало кто знает, что один из них -  таможенник Верещагин, был не вымышленным, а   настоящим.
       Звали героя Михаил Дмитриевич Поспелов, ему  посвящается эта повесть. 
 
Глава 1. В Орловских степях

       - Мишка, вставай! -  донесся снаружи   зычный голос.
       Спавший    в каретном сарае   на сене подросток   открыл глаза,  чихнул  и, натянув ботинки,  вышел наружу.
       Из ворот залитого солнцем  росистого  двора  выезжала одноконная пролетка, посредине   стояли  отец с матерью и кряжистый усатый человек,  рядом баул*  и   перевязанный шпагатом  сверток.
       - Ну,  здорово,   крестник, - пробасил усатый,  сделав  несколько шагов  навстречу и облобызал в щеки. - Эка вымахал (отстранил)  уже с меня будешь.
       - Да ладно  вам, дядя Гиляй, - рассмеялся Мишка.
       -  Кому Гиляй, а кому Владимир Алексеевич, - строго сказал отец. - Быстро умываться. 
       Спустя час  все вместе  завтракали в  белом доме с мезонином   за празднично накрытым горничной  столом.
       Глава семьи  - Дмитрий Васильевич  Поспелов,  отставной майор, управлял государственным конезаводом, поставлявшим армии орловских рысаков, его жена,  Лидия Петровна,  занималась хозяйством,  а сын  заканчивал  гимназию в Орле, откуда приехал на летние каникулы.
       Навестивший семью гость  по фамилии Гиляровский   был известным  московским репортером  и близким  другом отца, вместе с которым они служили на  Кавказе в последнюю русско-турецкую кампанию.  А еще отличался любовью к лошадям, охоте и всяческим приключениям.
       В подарок  Мишке  крестный   привез новенький   винчестер*, отцу  турецкого табака, а матери изысканные  французские духи.
       - Ну а у тебя как дела Михаил? - продолжая начатый разговор, хлопнул  москвич рюмку анисовой  водки. 
       - Да вроде ничего, - пожал тот плечами, мечтая сбежать из-за стола и опробовать  винтовку. - Через год оканчиваю гимназию.
       - Это если закончишь, - набив трубку, окутался отец душистым дымом.
       - Чего так? -  закусывая  осетровым балыком, взглянул   на  парня Гиляровский.
       - Учится  хорошо, - почмокал чубуком старший Поспелов, - но дерется стервец и  дерзит учителям.
       - Ничего, я тоже таким был,- рассмеялся Владимир Алексеевич.
       - Думаю отдать его в военное училище, - покосился на сына  отец.- А вот Лида возражает.
       - Да, я против, -  помешала   хозяйка ложечкой янтарный чай. -  Все офицеры   пьяницы и дуэлянты.
       - Ха-ха-ха! - грохнули мужчины смехом (парень тоже заулыбался).
       - А ты что скажешь отрок*? - хлопнул   его  Гиляровский по плечу.      
       - Подраться я уважаю, а там как раз этому учат, - прищурил Мишка кошачьи глаза.
       -  Вот и будешь  за Веру, Царя и Отечество   -  взмахнул зажатой  в кулаке трубкой  отец, а мать вздохнула (тот был крут и возражений не терпел).
       После завтрака  гость часок соснул с дороги,   затем  Дмитрий Васильевич  велел  запрячь  дрожки* и они вместе с гимназистом на облучке, выехали на завод.
       Он находился  в версте от усадьбы,  на берегу сонно текущей речки. За ней до самого горизонта   серебрилась ковылем* степь с зелеными  перелесками, высоко в небе   кругами парил   ястреб.
       - Эх, влепить бы по нему из винтовки, -  прищурился, сидевший на облучке за кучера Мишка.
       -  А попадешь? - покачиваясь сзади с отцом,  сунул понюшку табака в нос Гиляровский  и чихнул.
       -  Он  Володя, у меня стреляет, будь здоров, -  ответил отец. - Натаскиваю с детства. А еще в рубке и джигитовке.
       Миновали  деревянный мост через реку, за  ним, рядом с березовой  рощей, открылся завод. На въезде, за огороженной жердями территорией, стоял рубленый, добротный дом с открытой террасой,   в глубине две   конюшни  с подсобными строениями, а в самом конце  обширный  манеж для тренировки лошадей. 
       На нем  рослый мужик в  красной рубахе и с бичом,  гонял по кругу  вороного жеребца на длинной корде*.
       - Тпру! - натянул Мишка вожжи, въехав на территорию.
Качнув рессоры,  пассажиры  шагнули вниз, а  навстречу уже спешил второй -   бородатый и с серьгой в ухе.
       -  Здравия желаю, ваше благородие! - вытянулся в двух шагах. - Так што на заводе все в порядке. Табун гуляет в степи, больных лошадей нет, людей тоже.
       - Рекомендую, мой старший конюх, -  обернулся  управляющий к  гостю.
       - Как зовут тебя, братец? -  пожал тот крепкую мозолистую ладонь.
       - Ефим, барин.
       - Казак?
       - Точно так, уроженец  станицы  Усть-Хоперской  Донского округа.
       -  А что Ефим, - кивнул Поспелов  в сторону  площадки, - получается с  Вороном?
       -  Непокорный черт, -  покосился туда  старший конюх. -  Час назад сбросил с седла  Яшку.
       -  Папа, а разреши мне? - сказал  молчавший до того гимназист.
       -  Ну что же давай, - откликнулся отец, -   глядишь, получится. 
       -  Я только переоденусь, - шмыгнул тот носом и   поспешил к дому.
       -  А не расшибет? -  засомневался Гиляровский.
       -  Ништо, - улыбнулся Ефим. - Минька  у нас парень шустрый.
       Все направились к  манежу, по дороге Ефим  громко позвал, - Яшка!
       - Ась?! - выглянул из  конюшни лохматый  малый с вилами в руках.
       -  Быстро тащи сбрую, будем снова объезжать Ворона!
       Тот исчез,  а группа  подошла к  месту и остановилась.
       - Хватит   гонять, Иван,  поводи, чтобы остыл, - приказал  потному мужику управляющий. Тот перестал щелкать бичом, жеребец замедлил ход, а потом остановился, кося  на людей злым глазом.
       -  Да-а, видный экземпляр, - поцокал Гиляровский языком. - Настоящая орловская порода.
       -  Тридцать пять вершков в холке,   длина  туловища   тридцать два, вес двадцать пять пудов,    - гордо  изрек Поспелов.
       Между тем  Яшка  доставил  сбрую, а за ним появился гимназист, в полотняной рубахе навыпуск  и  заправленных в   сапоги штанах. 
       Едва  удерживая храпящего Ворона, трое конюхов  взнуздали  его,    закрепили на спине седло и воззрились на управляющего.
       - Давай, - хлопнул он по плечу сына.
       Тот быстро подскочил к жеребцу, схватил  узду и  птицей  взлетел   на спину.  Мужики прянули по сторонам, а конь, встав на дыбы, попытался сбросить  наглеца. Но не тут-то было - Мишка  вцепился в него словно клещ и   удержался,    а  когда упрямец  высоко подбросил круп, дал  пятками по бокам.
       Ворон  взвизгнул, лягнул копытами  и    понесся в конец  манежа  к жердяной ограде. Легко перемахнув ее, задробил   в степь быстро уменьшаясь в размерах.
       -  Ходко идет, черт, -  приложил к глазам ладонь  старший конюх.
Пара вернулась  минуть через двадцать. Жеребец, роняя с удил пену, шел мелкой рысью, раскрасневшийся Мишка, чуть подскакивал в седле.
Спрыгнув, передал  уздечку Ивану  и подошел  к  крестному с отцом.      
       - Ничего, - оценил  родитель. -  Можешь.
       - Не то слово, -  тряхнул его за плечи  Владимир Алексеевич. -  Словно я в молодости.
       Жеребца хорошо выводить, напоить  и  задать корму, -  приказал  Дмитрий Васильевич,  и они втроем направились  к дому.
       Фактически это была контора, состоявшая из двух половин. Во второй, жилой, кухарка уже  накрыла стол. Умылись, отобедали  русскими щами и  бараньим боком с кашей, под которые взрослые  хлопнули по рюмке «смирновской».  Затем оба  поднялись на второй этаж в светелку, чуток приспнуть, а Мишка отправился на реку.
       Там, раздевшись догола, всласть поплавал, надрал в норах пару десятков раков и, завязав в рубаху, отправился назад. Раков отдал кухарке и пошел  в людскую* к конюхам, где после обеда те играли в дурака.
       - А ну ка дядя Ефим, сдай и мне, - уселся рядом. Очередного «дурня» били картами по ушам, у Ивана они уже были красные. Сражались час, гимназист ни разу не проиграл.
       - Это што,  тебя так в гимназии  натаскали? -  удивился Яшка.
       - Ну да, - учитель географии, - рассмеялся Мишка.
       Когда летняя жара спала, а солнце клонилось к закату, они   с отцом и крестным, пили  на террасе   чай.  На столе тихо пофыркивал начищенный самовар,  все прихлебывали из чашек.
       - Да, хорошо тут у вас,- не то, что в Москве, раздолье, - черпнул ложечку меда из вазочки   Владимир Алексеевич
       - Так оставайся на все  лето,  в чем вопрос? -  подлил себе заварки Дмитрий Васильевич.
       -  На все не могу, предстоит  командировка  в  Царицын*, разве что на неделю.
       За разговором наступил вечер, на землю опустились тени, далеко в степи показался   одинокий всадник.
       - Наметом скачет, - прищурился Гиляровский.
       - Кто-то из  табунщиков, - откликнулся Поспелов.
       Спустя короткое время всадник въехал через задние ворота  на завод, спешился у людской и  исчез внутри.Наружу вышел  со старшим конюхом, оба пошагали к дому,  поднялись      на террасу. 
       Там  Ефим, подойдя к столу, сообщил, что в  трех верстах  от места выпаса лошадей, табунщики обнаружили  волков.
       - Где именно? - отставил  Поспелов чашку.
       - Аристарх, докладай,- обернулся назад  казак.
       - В  Лихой балке, барин,- сдернул тот с головы картуз. - Искал отбившуюся кобылу и наткнулся.
       -  Сколько?
       -  Пара. 
       - Ну что, Владимир Алексеевич, организуем загонную охоту? -  взглянул      Поспелов на Гиляровского.
       -  Непременно, - кивнул гость лобастой головой. 
       -  Держи  брат, заслужил,- вынул управляющий из кармана  новенький целковый* и протянул табунщику
       -  Премного благодарен, -  принял тот его в  мозолистую ладонь. 
       -  Значит так, Ефим  Петрович (продолжил хозяин), готовь на утро  лошадей  и волчатки*.
       -  Уразумел, - последовал ответ,   оба загремели  сапогами вниз по лестнице.
       На ранней заре, окрасившей алой полоской горизонт,   в степь выехали пять всадников. Впереди  скакал  табунщик, за ним все остальные. У Поспелова с Гиляровским и Ефима на запястьях висели плетеные нагайки со свинчатками на конце, Мишка прихватил с собой  винчестер.
       Заря меж тем разгоралась, степь светлела, где-то  затрещал стрепет.
       Далеко слева, в легком тумане, угадывался  спящий табун, Аристарх принял вправо. Спустя  короткое время    открылась поросшая деревьями  балка, всадники, прибавив ходу и  гикая,  рассыпались веером, охватывая   по сторонам.
       В тот же миг  оттуда выскочила  пара волков,   на махах понеслась в степь, быстро  удаляясь. Конные наддали за ними,   в ушах засвистел ветер. Пара все ускоряла бег, но лошади догоняли. 
       Вскоре более крупный  зверь стал  отставать, мчавшийся впереди Гиляровский приблизился к нему вплотную и, свесившись с седла, резко  секанул нагайкой по голове.   Серый разбойник, клацнув зубами, с хрипом  покатился по траве.
       За вторым  -  волчицей    бросавшейся  из стороны в сторону, поскакали остальные.
       Первым ее догнал управляющий, свистнула нагайка - промазал.  Зверь прянул   вправо и снова наддал ходу, но попал под  удар налетевшего Ефима, оказавшийся смертельным. Назад, забрав добычу, возвращались уставшие,  но довольные. Кроме Мишки, давно мечтавшем  убить серого.
       У  балки спешились  и, спустившись вниз, тщательно  осмотрели, надеясь найти логово с волчатами. Его не было.
       - Видать пришлые, из леса, - сказал старший конюх, остальные  согласились.
По пути  заехали в табун уже пасшийся в степи, где осмотрели  лошадей, угостились кумысом и отдохнули.
       Когда на закате вернулись на завод, Гиляровский с Поспеловым решили поужинать на природе, сварив полевой кулеш. Пригласили для этого дела Ефима (тот был мастер на все руки). 
       Вскоре на берегу реки  под зелеными  вербами  горел костер, в котле на тагане старший конюх  помешивал   кулеш из петуха, а хозяева расположились на расстеленном неподалеку ковре с закусками  и штофом  настоянной на калгане* водки. 
       Между тем варево поспело, став издавать дразнящий запах,   Ефим наполнил им расписные миски,  а Дмитрий Васильевич   разлил   по чаркам  из штофа.
       - За удачную охоту!  - поднял свою, в нее брякнули еще две. Выпили, закусили и стали хлебать деревянными  ложками.
       - Хорош,-  первым опустошил свою миску гость.
       - Само-собой, - прогудел   Ефим. - На свежем воздухе самая та пища.
       Потом  достал из котла петуха, разломав на сочные куски,  Дмитрий Васильевич  вновь наполнил чарки - повторили. Все это время Мишка воспитано  молчал, активно работая челюстями.   
       Когда все насытились,  отец закурил трубку, Ефим   снял    с тагана котел,   а Гиляровский,  сунув в нос понюшку табака,   оглушительно чихнул.
       - Доброго здоровья, Владимир Алексеевич, -  пожелал крестник - Расскажите, как воевали на Кавказе.
       - А разве отец не рассказывал? - прилег тот на локоть.
       -  Нет (повертел головой). Ему недосуг, дел много. Старший Поспелов хмыкнув,   невозмутимо посасывал чубук. 
       - Ну что же, тогда слушай.
       Было это  в одна  тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, служили мы  тогда с твоим отцом в действующем корпусе генерал-адъютанта Лорис-Меликова. Я вольноопределяющимся*, он  подпоручиком. Наш пехотный полк  занимал позиции      на Мухаэстати  - справа   Черное море, слева горы Аджарии.         
       А впереди   турки, засевшие  в крепости Цихидзири и  высокая лесистая гора. Ее наши охотники -  пластуны* отбили у врага, переколов ночью их заставу, а потом османы, тоже ночью,  вырезали нашу. Снова отбили и  оставили  на горе   охотничий отряд, набрав       в него добровольцев.  Записались  туда и мы,   молодые были, бесшабашные.
       - Это да,-  кивнул Поспелов-старший, а  Гиляровский продолжал.
       - Переоделись  мы в черкески  с поршнями*, получили вместо гладкоствольных  винтовок Карле  нарезные, а к ним  кошки*, лазать по горам, прибыли на позицию.  Народ там подобрался  смелый и отчаянный, так что жили весело. 
       Каждую ночь в секретах да на разведках под самыми неприятельскими цепями. Лежим по кустам за папоротником, то за цепь переберемся, то часового особым пластунским приемом бесшумно снимем и живенько в отряд доставим для допроса.
       А чтобы его взять, приходилось   горную речку  вброд по шею переходить, и обратно    тем же путем пробираться уже втроем - за часовым всегда охотились двое. Дрожит несчастный, а под кинжалом лезет в воду. Никогда ни одному   пленному мы никакого вреда не  делали: идет как баран, видит, что не убежишь. 
       - А расскажи, Володя, как отбили турецкий десант, - тоже прилег на локоть Дмитрий Васильевич.
       - Было такое дело. Ниже  Мухаэстати  до самого моря тянулись леса и болота, где стояли две  пехотные роты, охранявшие побережье  от высадки турок с моря. И как-то мы со своей горы  увидели два  шедших к побережью корабля.
       Объявили тревогу, те дали пару выстрелов из орудий и  скрылись в тумане. Начальство решило, будут высаживать десант и направило  для усиления рот нашу команду.
       Следующим утром корабли вернулись,  спустили две шлюпки  полные янычар в фесках,  и те под прикрытием артиллерийского огня  погребли к берегу. К счастью снаряды рвались в болоте,   никого из наших не задело. Когда дистанция сократилась до  пятисот шагов, последовала команда «взводами пли!»  один за другим загремели залпы.
       Часть десанта уничтожили,  остальные вернулись  не солоно хлебавши.
       - Там еще был английский офицер, командовал янычарами, - добавил  Поспелов. - Многие целили в него, да не попали. Везучий оказался каналья.
       -  Это да, - согласился рассказчик. - А   уже зимой, в январе,  русские войска  взяли считавшейся неприступной крепость  Цихидзири.  Охотникам  приказали снять часовых, что мы и сделали, перейдя  ночью   горную реку, ударила наша артиллерия, пехота пошла на приступ. 
       Вечером   отряд, хоронивший убитых в братских могилах, узнал, что получена телеграмма о перемирии, состоявшемся накануне в Сан - Стефано. Приди она  раньше,  не погибли бы полторы тысячи храбрецов, а у турок много больше, -   закончил Владимир Алексеевич.
       Наступила минутная тишина, лишь потрескивал костер,   затем  Мишка,  слушавший с открытым ртом, поинтересовался, -  а отличившихся награждали?
       - Само-собой.   Георгиевскими крестами и медалями. С ними был занимательный случай.  Прислали  нам в   команду  несколько серебряных медалей на георгиевских лентах с надписью «за храбрость», с портретом государя. Получили их семеро лучших, радуются. А восьмой,  как бишь его?
       -  Асланов, - подсказал   Дмитрий Васильевич.
       -  Точно, Инал Асланов, горец и  удалой джигит, обиделся. Подходит ко мне и говорит, - пачиму  тэбэ дали крэст с джигитом на коне, а мэнэ миндал с царским мордам?
       У костра  грянул дружный смех,  особенно хохотал Мишка.
       Далее взрослые приняли еще по одной и   Ефим, в   прошлом казачий урядник*    рассказал о  хитром   приеме шашкой, которому обучил гимназиста.
       -  Придумал его атаман Платов,  а когда не знаю (отмахнул зудящего комара). Как кавалерия меж собой сшибается?  Лава на лаву, стремительный галоп, клинки над  головами. Сходятся, кружатся в карусели на стременах в рост, шашки еще выше, чтоб рубить с полным замахом. Ты, скажем, его по башке, а он клинок над собой, удар    отбил  и тоже норовит  твою  снесть. Не получится, начинаешь фехтовать, тут, кто кого достанет.
       А вот платовский  - неотразим, он  на полном скаку. Летишь - и  враги навстречу. Выбираешь одного, нацеливаешься, и он тебя уже приметил.  Ждет, сейчас ты его с плеча рубанешь, как  всех учили. Ан нет  (блестит глазами Ефим), ты р-раз, шашку к стремени. Ну, думает, кердык* тебе,  открылся дурень.
       И в самый последний миг, когда кони сравняются, не зевай.  Руку с клинком молоньей*  вперед и в него   р-раз!   А сам впласт на  гриву коня… Шашка его по воздуху - свись!  Мимо. А сам он на твоем клинке по эфес и фонтан крови.
       Есть и второй, говорят тоже придумал атаман, я тебя  научу (подмигнул Мишке).
       Выбираешь  супостата  и  скачешь на него как обычно, заходя слева, чтобы рубить правой рукой. Тот тоже. А когда до  сшибки  остается саженей десять, и он свешивается набок, занося шашку, круто бери вправо, перекидывая клинок в левую. Супротивник теряется, меняет положение  (рубить через голову коня несподручно),    тут ты и наводишь ему решку*.
       - Лихо, - блеснул газами Гиляровский. - И сколько ж ты этими ударами  срубил?
       -  Душ семь башибузуков  под Плевной* пожал вислыми плечами Ефим.
       -  Он  у меня   георгиевский кавалер, -  уважительно сказал   Поспелов.
       Засиделись до первых звезд, а когда над  рекой поплыл туман, отправились спать. Где-то в камышах звонко курлыкали лягушки.
       Владимир Алексеевич, как и обещал, погостил у Поспеловых   неделю.  Жил он в светелке* конторы при заводе, рано вставал, обливался у колодца холодной водою, а после завтрака с Дмитрием Васильевичем и крестником, надолго уезжал  в  ковыльную степь, мчась наперегонки с ветром.
       Там в первый же день  опробовали  американский подарок.  Легкий,   походящий на игрушку винчестер     бил на триста шагов кучно и точно. Причем  гимназист отстрелялся лучше взрослых,  сделав  всего один промах.
       -  Да Михаил, - взъерошил ему  рыжие вихры крестный. - Если тебе кем и быть, то только военным.
       Несколько раз они охотились на стрепетов,  вылетавших из-под лошадиных копыт, запекая их на костре в тенистых балках, а еще лежа на курганах, любовались степью, над которой   плыли легкие  облака. 
       - Сколько же  она повидала народов - славян, гуннов, половцев и хазар,  а какие тут были сечи, - восхищался репортер.  А однажды, глядя в небо,    продекламировал стихи Лермонтова

Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
С милого севера в сторону южную.

Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?

Нет, вам наскучили нивы бесплодные…
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.

       В школьной программе их не было, Мишка  с удовольствием слушал. А отец, когда отзвучала последняя строка, посасывая трубку,  сказал, -  великий был поэт. И удалец, каких мало.
       Домой возвращались на  розовом закате, просветленные и голодные, передав конюхам лошадей,  шли купаться на речку, потом ужинали на террасе  и вели долги беседы о старине, вспоминали былые походы и друзей.
       Последний вечер провели  в имении, где пили шампанское, а Лидия Петровна музицировала на фортепиано, затем гость распрощался  и Поспелов старший вместе с сыном, проводили его  в коляске на вокзал губернского Орла.
       - Ну, счастливо оставаться, - облобызал их на прощание репортер.
       - Приезжай, Володя, всегда будем рады, - повлажнел  глазами отставной майор, а Мишка добавил, - особенно я, дядя Гиляй. 
       Затем  гость с баулом в руках поднялся в синий вагон-микст*, трижды брякнул станционный колокол, по составу прошел лязг сцепок, все, убыстряясь  и набирая  ход, завращались колеса.
       Когда  отец с сыном вернулись  домой,   в высоком лиловом небе мерцали звезды, в спящем парке за домом звонко цокал соловей. Передав коляску кучеру, оба поднялись по ступеням  в дом и, пожелав друг другу покойной ночи, разошлись по комнатам.
       Мишкина была наверху, в мезонине. Войдя внутрь,  он  зажег  настольную лампу, прибавив света,  открыл балконную дверь. Из парка потянуло   свежестью и запахом ночной фиалки.
       Раздевшись, разобрал постель, улегся   и,   взяв с прикроватной этажерки  книгу,    стал  с интересом читать. Это были «Вольные стрелки»  Майн Рида. Там же  имелись   тома Купера, Стивенсона  и Кона Дойла, а из русских писателей Карамзина с Гоголем    и Загоскина.
       Любовь к литературе  сыну привила  Лидия Петровна, в прошлом выпускница Смольного института*. Пыталась и к музыке, дав несколько уроков на фортепиано, однако дальше «Собачьего вальса»  Мишка не продвинулся. Дмитрий же Васильевич  называл все это баловством, читая только «Биржевые ведомости»  и пособия по коневодству.
       Свет в окне флигеля погас только  перед рассветом...