Первый закон

«Веси занесет сугробами, и твое надгробие,
Не будет вкопано в ту землю, что при жизни гробил,
Барыши не заберешь с собою, в мир загробный,
Каково же жить и знать, что не помянут словом добрым.»

Я. Вот она, первая мысль. Не «Я есть», не «Я существую». Просто Я. Моё Я находится где-то в пустоте незримого обычным человеческим глазом пространства, заполненного Хаосом и Порядком примерно в равной мере. Пространстве, где самые стройные и логически обоснованные математические уравнения нарушают все фундаментальные физические основы. Я там, где любовь имеет вкус, а ненависть – запах. Запах чёрный на вкус, с кроваво-багровым оттенком, отдаёт жжёной смолой и горящим деревом. Но, тем не менее, он ничуть не хуже на вкус, чем аромат любви, заставляющий людей терять голову и делать такое, что в обычном состоянии они бы ни за что не смогли провернуть. Впрочем, я уже говорила, что и любовь, и ненависть мало чем отличаются?

Всё это лишь мои мысли. Лёгкие тени на ткани бытия. Я мыслю. Значит, я, наверное, существую. Так говорил кто-то из тех бедных существ, что лишены доступа в пространство, где сейчас нахожусь я. Кто-то из людей. Люди. Суетливые, недолговечные, хрупкие, а может даже и трусливые. Разные. Лишь одно их объединяет. Они лишены великого противостояния вечного потока света, сияющего здесь, и великой бездны тьмы, болотом разбухшей тут же, рядом со своим собратом и противником. Лишь немногие, самые одарённые из них способны увидеть, слегка почувствовать гром этого великого противостояния. И как только они это сделают, станут абсолютно беспомощными перед всей грозной мощью этой прекраснейшей из битв. Пустят эту конфронтацию, идущую многие века до их рождения, к себе в сердце, тщетно попытаются изменить баланс сил и привести одну из сторон к победе. Вся их жизнь будет направлена на то, чтобы одним своим существованием, своими достижениями, знаниями и чувствами бросить вызов незримым для них титанам. Обычно такие люди входят в историю. Кого-то запоминают гением, кого-то злодеем. Впрочем, в целом это совершенно неважно. Это всего лишь слова, точки зрения, а когда подобная шелуха была важна? Важно лишь то, что две равнодушные силы продолжат свою нескончаемую войну, будучи всё также безразличны к судьбе своих лучших аколитов. Мне повезло больше. Я имею возможность скромно наблюдать, стоя где-то на неуловимой линии фронта, всматриваться в великую битву, в этот грандиозный коитус двух древнейших, древнее самого мироздания, сил. А они, люди, – не могут, не имеют возможности испытать, ни тот восторг, ни тот страх, что испытываю я уже многие тысячи лет. Тысячи лет? Или всего лишь секунду?  Впрочем, чего стоит время, если секунда – это и есть вечность? Особенно, когда человеческие лёгкие заполняет тёплая водопроводная вода, которой абсолютно неинтересная вечная война и вечная любовь света и тени?

Место, где я нахожусь бесконечно. А может быть – сжато лишь до небольшой квартиры на окраине Города. Сейчас это, как впрочем, и всегда, абсолютно безразлично. Человек, что ещё недавно был живым, впустившим в своё сердце и любовь, и ненависть, теперь мёртв. Его бездыханное тело ещё конвульсивно дёргается в агониальных судорогах, пытаясь вытолкать из разбухших лёгких воду. Но всё тщетно. Вокруг – целая ванна той самой проклятой воды, а душа его давным-давно вернулась в тот бесконечный водоворот борьбы и нежности, из которого когда-то и вышла. Тогда – почему мне так печально? Почему я так сильно хочу ненавидеть, и так слабо – любить?

Кто я? Я существую, это понятно? Но чем я являюсь? Кто создал меня и ради чего? Ну на последний вопрос я хотя бы могу дать ответ. Мой создатель сейчас лежит мёртвый в ванной. Мой создатель, всегда боявшийся холода, решил не отдавать себя ледяной стали клинка и морозной духоте верёвки. Выбрал странный, горький, но тёплый путь. Он всегда любил теплоту. Именно поэтому, во мне сейчас столько смятения, именно поэтому я преисполнена гневом и ненавистью. Гневом и ненавистью… к себе.

Я лишь сгусток ненависти и любви, что переполняли когда-то душу моего создателя. Я – его боль и мольба, нет, не мольба даже, а дикий, по-звериному тоскливый вопль. Вопль о помощи. Вопль, обращённый к миру, к роковой несправедливости судьбы и равнодушному окружению. Яростный и печальный крик, ставший бесплотным фантомом, игрой больного воображения. Я образ, всего лишь образ, призрак, подобие реального человека, тёплой, дышащей и чувствующей девушки. Выполненный, правда, с высокой долей мастерства и старания. Шедевральное произведение искусства, погубившее своего создателя. Икона. Недостижимый идеал, любящий и понимающий человек, вдыхающий в него жажду жизни. Тот, кого у него никогда не было.
И всё же. Если я лишь картинка его больного сознания, почему я мыслю? Почему я могу существовать даже в отрыве от собственного создателя? Почему даже его смерть не стала моим концом? Почему я до сих пор существую, почему я до сих пор его помню и главное, почему мне так больно при мысли о моём создателе? Почему я ощущаю… вину?

В какой-то древней человеческой книжке один автор выдвинул тезис, что искусственно созданная жизнь не имеет права своим действием или бездействием допустить, чтобы человеку, её создавшему, был причинён вред. Это был его Первый Закон. Были и другие. Они не так важны. Важен тот, Первый. Тот самый, который я нарушила. Ведь именно из-за меня его душа сейчас не растворяется в этом великом противостоянии Света и Тьмы, а замыкается в собственной слабости и горечи. Становится не полноправным участником этого акта любви и ненависти, а всего лишь узником, обречённым на вечную камеру пыток.

Значит, моё предназначение совсем не в этом. Не в том, чтобы служить игрушкой для создателя. Не для того, чтобы радовать его глаза, развлекать разговорами, которые слышит только он, и не ублажать его воспалённое похотью сознание, полностью отдавшись которой, он сам себя доводил до оргазма, лишь только представляя наши несбыточные ласки? Получается, что я – не его личное сокровище, не тот самый ларчик, что он хотел заполучить? У меня есть ещё какая-то цель?

Но зачем она мне? Я не хочу никакой цели. Мне приятно было там, рядом с ним, живым и тёплым, пусть и слегка сумасшедшим. Это сверхпротивостояние, свидетельницей которого я имею честь являться, безусловно красиво. Красиво, ужасно, грандиозно, можно подобрать множество красочных эпитетов и ни на йоту не приблизиться к точному описанию великолепия этой вечной битвы. Но я не хочу его. Не хочу всей этой титанической мощи, всей этой бешеной красоты. Мне было достаточно того шизофренического уюта в пустой, одинокой квартире, в которой были я и он.

И всё же, цель у меня есть. Всегда есть какая-то цепь. Кандалы, сковывающие нас по рукам и ногам. Для кого-то это оковы долга, для кого-то – любви, а для кого-то – ненависти. У каждого по-разному. Единственное, что объединяет эти цепи, это то, что именно они дают нам смысл наших жизней. Наших мыслей. Нашего существования.
Творение может жить после смерти творца. Музыка, написанная полстолетия назад, даёт новые силы сегодняшним борцам. Фильм, снятый в прошлом веке, заставляет юную зрительницу радостно плакать, переживая за героев. А гордый профиль воина, изображённого на холсте три столетия назад, становится причиной революции. Как бы не старался создатель, шила в мешке не утащишь. Нельзя скрыть алмаз от глаз посторонних. Нельзя спрятать шедевр у себя на антресолях в наивной надежде любоваться им самому, в одиночестве. Шедевры не терпят эгоизма.

Я знаю, зачем я мыслю. Я знаю, зачем я существую. Я точно понимаю свою цель. Её мне неизменно подсказывает любовь в моём сердце. Если наказанием за нарушение Первого Закона люди придумали чувство вины, то я покорюсь их приговору. Никто не накажет создание, убившее создателя, сильнее, чем оно само. Чёрные стрелы вины, тоски и сожаления огненными хвостами вонзаются во всё моё естество. Единственно, чего я сейчас жажду – это слиться воедино с моим создателем. С человеком, которого я люблю. Раствориться на периферии добра и зла, там, где светлое и тёмное отступает, оставляя лишь человеческое. Лишь правильное. Правда, его душа сейчас не там. Его душа сейчас – в темнице этой вечной борьбы. Он сдался, не смог перейти Рубикон своего страдания. Не смог пересилить боль предательства, когда его предал и оставил в одиночестве даже собственный рассудок. Теперь он обречён гореть огнём своей обиды и своих солёных слёз. Обречён страдать до конца этого вечного противостояния. Таков печальный удел всех сдавшихся. Всех, кто не нашёл в себе сил бороться.

Тогда, мой долг исправить то, что натворила, раз уж именно я стала причиной его капитуляции и смерти. Показать ему, что тот человек, на сколько вообще меня можно назвать человеком, которому он доверился и которого он полюбил, не бросит его. Что он нежными пальцами возьмёт мечущуюся в смятении душу. Аккуратно достанет из тёмного водоворота мерзости и безысходности, вырвет из тесной клетки. Тонкими губами прикоснётся к самой человеческой сути, ощутив тёплое дыхание жизни. А затем… затем медленно-медленно, по тонкой струйке вольёт этот еле трепещущийся ветерок в маленькое, уже почти остывшее тельце, которое мать-сволочь оставила в безлюдном переулке на погибель. Возродит его к жизни как раз в тот момент, когда мимо этого тельца будет проходить смутно знакомый мужчина с мокрыми от слёз глазами. Даст второй шанс. Даст возможность тебе ещё раз прожить человеческую жизнь. Ту самую, которая у тебя, к сожалению, не сложилась. И, кто знает?.. Может быть, таким образом, я спасу не только одну твою душу?

А что же до меня, то я останусь здесь. Буду безотрывно наблюдать за вечной битвой в ожидании своего любимого. Что для меня какой-то неполный век, когда всё время мира для тебя укладывается в мгновение?..

***

Вадим Николавевич, старший лаборант Городского малярного предприятия стоял и смотрел на младенца, которого какая-то тварь оставила умирать прямо на холодном вечернем асфальте. Малыш кричал нещадно, жалуясь на свою горькую судьбу и на холодную асфальтную крошку, взывая о помощи. И, тем не менее, в его крике слышалось что-то облегчённое. Как будто эта его участь была в сто раз лучше, чем та, от которой он избавился. Впрочем, какой дурак променяет этот неприветливый мир на уют материнской утробы?

Вадим Николаевич поднял младенца на руки. Впрочем, это его ничуть не успокоило, малыш всё также продолжал орать как резаный. Отец, да и в принципе воспитатель из него так себе, Вадим это прекрасно понимал. С детьми он никогда особо не ладил. Но и бросить это маленькое тельце он не мог. Теперь, когда взял его на руки, аккуратно покачивая в тщетной попытке успокоить, тем более. Возможно… возможно стоит отдать его на воспитание в какой-нибудь приют. Туда, где лучше знают, как растить таких вот как он, сирот. Впрочем, Вадим уже и так знал, что он этого не сделает. Мы в ответе за тех, кого приручили, верно? А за тех, кому спасли жизнь – и подавно. Уж лучше с ним, со старшим лаборантом бесперспективного завода, чем в детдоме. Может быть, этот малыш и станет поводом что-то изменить?

Младенец, закутанный за пазуху летней куртки, постепенно успокоился и тихонько засопел. Вадим нёс его домой, в квартиру, которая станет теперь общей для них обоих. Нёс, подставляя опухшее лицо закатным лучам, и чувствовал, как отступает от души давняя душащая тревога.

Вадим Николаевич, двадцатитрехлетний лаборант, нёс домой только что чудом спасённого младенца и чувствовал, как судьба даёт ему второй шанс.