Многомерность Чапаева

Одна из книг, в которой скрыт духовный смысл  -  роман Дмитрия Фурманова «Чапаев».   Духовному воину есть что почерпнуть из этого кладезя. Перечитывая второй раз это замечательное произведение я подчёркивала наставления Чапаева, его характеристику, мысли автора , фразы и отрывки  имеющие многомерный смысл.
Ах, песня, песня, что можешь ты сделать с серцем человека!
Молодец, коли дух имеешь смелый.
Верить надо, ребята, што дело хорошо пройдёт, это главней всего… А не веришь когда, што победишь, так и не ходи лучше…   Я указал только часы да места, на этом одном не победишь, - самому всё надо доделать… И первое дело – осторожность; никто не должен узнать, што пошли в наступление, ни-ни… Узнают – пропало дело…
Чапаев держал в руках коллективную душу огромной массы и заставлял её мыслить и чувствовать так, как мыслил и чувствовал сам.
Чапаев распахивался иной раз так, что сердце видно.
Чем в тебе больше страху, тем горше свирипеет сердце у Чапаева: не любил он робкого человека. И поглядеть со стороны – зверь зверем, а поближе приглядись – и увидишь простецкого милейшего товарища, сердце которого открыто каждому чужому дыханью, и от этого дыханья каждый раз вздрагивает оно радостно-чутко. Присмотрись -  и поймёшь, что за этой пыльной бранью, за этой нахмуренной суровостью ничего не остаётся, ни малого камушка у пазухи, - всё он выстреливает разом, подчистую. И когда отговоришь с ним, - согласен ты или не согласен, - знаешь зато и чувствуешь, что исчерпал вопрос до донышка. Неконченных дел и вопросов с Чапаевым никогда не остаётся – у него всегда всё кончено. Сказал – и баста!
Чему-чему только не верил он по простоте, по чистоте сердечной!
Он был доверчив, как малое дитя. От того и сам много страдал, но перемениться не мог. Только одному он не верил никогда: не верил тому, что у врага много сил, что врага нельзя сломить и обернуть в бегство.
Чапаев не умеет отступать! Чапаев никогда не отступал!  Так и скажите всем: отступать не умею!
Чапаев был большой мастер и знаток: он знал превосходно всю свою дивизию – её бойцов, её командиров…  Он превосходно знал ту местность, где развёртывались боевые операции, - знал её то по памяти, от юности, то от жителей, по расспросам, то изучал её по карте со знающими людьми. А память у него свежая, цепкая – так всё и заклещит, не выпустит, пока не надо. Всё, что надо, знал, - про хлеб, про обувь, про одежду, сахар, патроны, снаряды, махорку, - про всё знал: ни с каким его вопросом не застанешь врасплох.
Линия - выдвигать повсюду своих – была у него центральная. Поэтому и весь аппарат у него был такой гибкий и послушный: везде стояли и командовали только преданные, свои, больше того – высоко чтившие его командиры.
Надо взять его, Чапаева, в духовный плен.
Чапаев из ряда вон, он не чета другим – это верно, его трудно будет обуздать, как дикого степного коня; но… и диких коней обуздывают! Только надо ли? – вставал вопрос. Не оставить ли на произвол судьбы эту красивую, самобытную, такую яркую фигуру, оставить совершенно нетронутой? Пусть блещет, бравирует, играет, как многоцветный камень.
Лучше не думать наперёд.
Находка нужна. Без находки разом пропадёшь на войне.
Слушал он чрезвычайно внимательно, ничего не пропускал, всё запоминал – и запоминал почти буквально: память у него была знаменитая. Он помнил даже самомалейшие мелочи и нет-нет да ввернёт их где-нибудь к разговору.
Чапаев нервничал выше меры – он без дела всегда был таков.
Внутренняя сила, его богатая энергия постоянно ищет выхода, и когда нет ей применения в делах, она разряжается по-пустому, но разряжается непременно.
Основная черта характера: без оглядки, сплеча, в один миг приносить в жертву даже самое дорогое, даже из-за совершенной мелочи, из-за пустяка.
Он терпеть не мог стонущих и мямлящих людей и обычно слов их в расчёт не принимал, что бы эти слова собою не означали.
Любил человек сильное, решительное, твёрдое слово. А ещё больше любил решительное, твёрдое, умное дело!
А я не генерал. Я с вами сам и навсегда впереди, а если грозит опасность, так первому она попадает мне самому… Первая-то пуля мне летит…  А душа ведь жизни просит, умирать-то кому же охота?..  Я поэтому и выберу место, штобы все вы были целы да самому не погибнуть напрасно…  Вот мы как воюем, товарищи…
Долго болтать не любил: не то, что не мог, а понимал превосходство коротких речей.
Командиру никогда не нужно увлекаться частным делом, он всегда должен иметь перед собой целое – и операцию целую и войска свои в целом, а отдельные задачи кому-то поручать.
Велико обаяние исключительного подвига!
Без политики воевать нельзя. .. Что же за армия будет, коли не знает, куда и за что воевать идёт?
Мало быть смелым воином, надо быть ещё и сознательным…
Ведение политической работы даже в самой сложной обстановке.
Глупой смерти не хочу!..  В бою – давай, там можно…
Как товарищи пришли и к товарищам, полные уважения, взаимной духовной близости.
Как мотыльки у огня, будем кружиться между жизнью и смертью…
Выйдя далеко вперёд и ударяя в лоб, она больше гнала, чем уничтожала неприятеля или захватывала в плен. Испытанные в походах бойцы изумляли своей выносливостью, своей нетребовательностью, готовностью в любой час, любой обстановке и любом состоянии принять удар.
По горам, по узким тропкам, бродом переходя встречные реки, - мосты неприятель взрывал, отступая, - и в дождь, и в грязь, по утренней росе и в вечерних туманах, день сытые, два голодные, раздетые и обутые скверно, с натёртыми ногами, с болезнями, часто раненные, не оставляя строя, шли победоносно они от селения к селению – неудержимые, непобедимые, терпеливые ко всему, гордые и твёрдые в сопротивлении, отважно смелые и страшные в натиске, настойчивые в преследовании. Сражались героями, умирали как красные рыцари, попадали в плен и мучениками гибли  под  пыткой и истязаниями! С такой надёжной силой нельзя было не побеждать – надо было только уметь ею управлять. Чапаев этим даром управления  обладал в высокой степени, - именно управление такою массой, в такой момент, в таком её состоянии, как тогда. Масса была героическая, но сырая; момент был драматический... Та масса была как наэкзальтированная, её состояние не передать в словах: то состояние, думается, неповторяемо, ибо явилось оно в результате целого ряда событий – всяких событий, больших и малых, бывших ранее и сопутствовавших гражданской войне. То состояние родиться не может вновь. Будут новые моменты – и прекрасные и глубокие содержанием, но это будут уже другие.
И Чапаевы были только в те дни – в другие дни Чапаевых не бывает и не может быть: его родила та масса, в тот момент и в том своём состоянии. 
В нём собрались и отразились, как в зеркале, основные свойства полупартизанских войск той поры – с беспредельной удалью, решительностью и выносливостью…  Бойцы считали его олицетворением героизма.
То, что делал лично он, делали и многие,  но что делали эти многие – не знал никто, а что делал Чапаев – знали все, знали детально, с прикрасами, с легендарными подробностями, со сказочным вымыслом. Он, Чапаев, в 1918 году был отличным бойцом; в 1919-м уже не славен был как боец, он стал героем-организатором.
Самим собою – любимой и высокоавторитетной личностью – он связывал, сливал воедино свою дивизию, вдохновлял её героическим духом и страстным рвением вперёд, вдохновлял её на победы, развивал и укреплял среди бойцов героические традиции, и эти традиции – например, «не отступать!» - были священными для бойцов.
Боевая страда – чапаевская стихия. Чуть затишье – и он томится, нервничает, скучает, полон тяжёлых мыслей. А из конца в конец по фронту метаться – это его любимое дело.
Чапаевские спутники выносили и широко разнесли чапаевские подвиги и чапаевскую славу.
Для громкой славы всегда бывает мало громких и славных дел – всегда необходимы глашатаи, слепо преданные люди, которые верили бы в твоё величие, были бы им ослеплены, вдохновлены и в самом славословии тебе находили бы свою собственную радость…
Чапаевцы считали себя счастливыми уже потому, что были соучастниками Чапаева.
Он качествами своими умел владеть отлично: порождённый сырой полупартизанской крестьянской массой, он её наэлектризовывал до отказа, насыщал её тем содержимым, которого хотела и требовала она сама, - и в центре ставил себя!
Он полнее многих в себе воплотил сырую и геройскую массу «своих» бойцов. В тон им пришёлся своими поступками. Обладал качествами этой массы, особенно ею ценимыми и чтимыми, - личным мужеством, удалью, отвагой и решимостью.
Чапаев живёт и будет долго-долго жить в народной молве,  ибо он – коренной сын этой среды и к тому же удивительно сочетавший в себе то, что было разбросано по другим индивидуальностям…
Могучий дух уверенности в победе отлетел от белых армий, примчался к красноармейцам, дал им бодрость, заразил их той неутомимостью и отвагой, которые живы только при уверенности в победе.
По части уменья разбираться в обстановке у него был талант бесспорный, и тут с ним обычно никто и не состязался: как Чапаев скажет, так тому и быть.
Враг бежит, «Следовано» на плечах у него сидеть, а не отдыхать над речкой..
Выносливость красноармейцев была поразительна. Бойцы не знали преград и не допускали возможности, что их может что-то остановить.
Красноармейцы и командиры, которым награды были присуждены, заявили, что все они, всем полком, одинаково мужественно и честно защищали Советскую республику, что нет среди них ни дурных, ни хороших, а трусов и подавно нет, потому что с ними разделались бы свои же ребята. «Мы желаем остаться без всяких наград, - заявили они. – Мы в полку своём будем все одинаковые…» В те времена подобные случаи были очень, очень частым явлением.
Такие бывали порывы, такие бывали высокие подъёмы, что диву даёшься! На дело смотрели как-то особенно просто, непосредственно, совершенно бескорыстно: «Зачем я буду первым? Пусть буду равным. Чем сосед мой хуже, чем он лучше меня? Если хуже – давай его выправлять, если лучше – выправляй меня, но и только».
Отказ полка от наград был только наиболее ярким выражением той пренебрежительности к отличиям, которая характерна была для всей дивизии.
Награды производят действие самое отвратительное и разлагающее. Они родят зависть, даже ненависть между лучшими бойцами, дают пищу всяким подозрениям, сплетням низкого пошиба…  Они же слабых склоняют на унижение, заискивание, лесть, подобострастие.
В те месяцы и годы высочайшего духовного подъёма и величайшей моральной чуткости особенно развита была щепетильность – даже у самых больших работников и даже по очень маленьким делам и поводам.
Курс на «уравнивание» был тогда серьёзнейшим и даже законнейшим. Командиры и комиссары отказывались от специальных окладов, сдавали излишки в полковую кассу, а сами довольствовались тем же, что получали и рядовые бойцы.
«Уравнительное» стремление было настолько сильно, что Фёдор с Чапаевым однажды довольно серьёзно совещались о том, каким путём всю дивизию обязать разговаривать на «ты».
Победа не всегда является успехом, она может дать и худые результаты.
Что за силу имеет над человеком ночная тьма! Она даже самых смелых, самых храбрых делает беспомощными, мнительными, неуверенно-робкими…
Я всегда, как самому плохо, вспоминать начинаю, кому же, когда и где было ещё хуже моего. Да надумаю и вижу, что терпели люди,  а тут и мне – отчего бы не потерпеть?
Можно было в восторг прийти от чапаевской предусмотрительности и точности выкладок… Способность учитывать малейшие обстоятельства – его особенная, характерная черта.
Всё, решительно всё прикидывал и выверял Чапаев, делал сразу три-четыре предположения и каждое обосновывал суммою наличных, сопутствующих и предшествующих ему фактов и обстоятельств…   Из ряда предположительных оборотов дела выбирался самый вероятный, и на нём сосредоточивалось внимание, а про остальные советовал только не забывать и помнить, когда, что и как надо делать.