5. Собеседница. Дом

 Автор: Собеседница



      Она сидела передо мной, седая, повидавшая жизнь женщина в простом хлопчатобумажном платье и бережно перебирала вынутые из черных пакетов старые фотографии. Голос ее был несколько глуховат и даже надтреснут то ли от постоянной работы на улице, при сильном морозе, когда приходится  кричать, чтобы услышали, то ли от частого употребления алкоголя. Вот и сейчас перед моей собеседницей на столе стояла початая бутылка «Столичной», и она иногда отливала от нее «фанфурик», другой и кидала в рот, занюхивая небольшим кусочком круто посоленного хлеба…
 
 - Давно это было, ещё во время войны. Я тогда малая была – четыре года всего или пять. Отец со старшим братом уже на фронт ушли – я их и не помню совсем, разве что по Анниным да Якова рассказам – матери –то некогда было меня сказками развлекать, а Таисья, сестра старшая, уже отдельно жила, в магазине работала. Бывала она у нас наездами…
      
      Заскорузлыми пальцами она подает мне довоенные снимки отца, матери, обоих братьев и сестер. Я бережно раскладываю их по старшинству. Отец – с пронзительными глазами, которые на снимке кажутся черными, безусый, безбородый, в белой навыпуск рубахе. Мать – густые волосы зачесаны назад, черный пиджак с отворотами, на которых покоится белый воротник… Строгий взгляд.

- Учительницей была? - спрашиваю я у хозяйки дома.

- Какое там! Сначала у попа в стряпках ходила, а как взамуж за отца пошла, то только дома, по хозяйству. Отец-то в заготконторе служил, потому как грамоте обучен был, а мама только и умела, что подпись поставить. Таисья после обучать ее пыталась, да все без толку. Как на отца и брата похоронки принесли, так и пошла мама техничить в магазин, хотя ладная, красивая была – сорок пять всего - мужики заглядывались, но ни одного не приветила!

 Я еще раз смотрю на фотографию женщины. Ничего особенного. Густые брови, несколько вздернутый нос и широко расставленные глаза. Ничего особенного, и все-таки…

- А вот и Таисья с Петром! – хозяйка протягивает мне еще одну фотографию. – Это они перед отправкой его на фронт фотографировались.

Я бережно беру в руки еще одну семейную реликвию. Неловко улыбающийся сидящий Петр, которому еще не хватает отцовской строгости (наверное, и не целовался еще ни с кем!), и стоящая рядом в модной шляпке и добротном пальто Таисья со жгучими глазами красавицы и тонким профилем носа.
 
- Петра я и не знала совсем, он ведь в 23 родился, а я в 39. Пока в память вошла, он уже и погиб. И никого после себя не оставил – ни жены, ни ребенка, - подтвердила мои догадки хозяйка. – А вот Таисью я после одного случая запомнила…

- Расскажите! ...

Расскажу, конечно, коли начала.  Таисья-то наша сначала в магазине работала, куда население излишки сдавало – масло там, мясо и прочее. Приходи да покупай. Можно сказать, что она заместо отца работала, тоже по селам да деревням моталась, но начальник над ней гнида был – взял масла –уж не знаю сколько –но денег не заплатил, потом да потом… А потом комиссия приехала и у неё недостачу обнаружила. Она к начальнику – заплати!  А тот возьми да  открестись! И Таисью на лесозаготовки отправили…
 
     Я тогда, конечно, всего этого не знала – кто малой рассказывать будет! Но знакомство со старшей интересным получилось.

Она пытливо смотрит на меня голубыми, почти выцветшими глазами:

- Ты, наверное, в домах-то деревенских и не бывала никогда. А у нас дом большой был – его еще дед Василий ставил, братьев своих позвал, а их у него немало было – без него с десяток.  На три семьи построили, чтобы, значит, три сына вместе жили. Да не случилось. Деда еще в годах десятых не стало, бабка Степанида в тот год померла, когда я народилась, отец – ну, про него ты знаешь…  Так что к тому времени в доме две семьи осталось – наша да дяденьки Константина. Но порядок старый сохранялся – дети на печи или полатях спят, жарко – на полу, вповалку, а родители  - на кровати. Гостей – тех на лавки клали или также на пол. Накладут половиков, телогреек – отдыхай-не хочу.
   
     Рука собеседницы привычно делает перерыв в разговоре, отправляя в рот очередной фанфурик.  Я не мешаю. Вспоминается свой дом с голубыми заборками, разделяющими пространство на несколько отдельных  комнат, где каждый хранил свои тайны, часы с кукушкой и …почему-то самодельное радио, которое будило нас по утрам, встречало днем и укладывало спать вечером. Вечное радио, которого не стало со смертью папы…

-  Дело зимой было. Я на печи спала. Вдруг слышу – стук в окошко. Мама с кровати – к окну. Шторку отдернула, вглядывается в темноту, а после куфайку на плечи и - к двери! – продолжает моя собеседница. – Крючок скидывает...
   
     Я глаза еще шире раскрыла от страху, но смотрю! А мама из сеней уже вдвоем возвращается. А то, второе, лицо прячет, в шубейку плотнее заворачивается… А потом – шасть! и в подпол, который мама ему открыла.

- Мама, кто это? – шепчу я тихонечко.

- Это-то? – мама на меня глянула и палец к губам приставила. - Бабайка это, погреться попросилась, ну, я и пустила. А ты спи давай!
 Утром я, конечно, про бабайку забыла – сны они разные бывают, но дня через два мы с Яковом домой с улицы позднее обычного вернулись -  Яков хоть и старше меня всего на четыре года был, но был мне не только заместо старшего брата, но и няньки – в деревнях всегда так: старшие за младших в ответе.

- А Анна? Она разве с Вами не нянчилась?

- Анна-то? Она уже тогда в невестах числилась, правда, без жениха. Хозяйством вместо матери занималась, ну, и на гулянки по вечерам.

- Так вот! Заходим мы домой. Яков мне шалешку развязывает – узел-то сзади – не достать, я пимы скидываю к печке. Вдруг гляжу, а на кухне мама бабайку кормит!
 
Я давай Якова за рукав теребить – на кухню показывать. Шепчу ему: «Бабайка…». Он не понял сперва, про что я.  А как понял, то тоже ни словечка про сестру не сказал, хотя знал наверняка, но побоялся мне, малой, правду открыть…
 
А Таисья у нас в подполе до весны пожила, а потом исчезла года на два. Я уже встретила ее, когда она с Михаилом в школе жить обосновалась, а потом и вовсе у жены дяденьки Константина половину выкупили да к нам в соседи перебрались. Михаил-то у Таисьи веселый мужик был, хоть и повоевать успел, да, видать, детства ему не хватило или характер такой. Пойду, бывало, по воду или еще куда – он тут как тут – снежками закидает или еще чего… Но, когда надо, строгий был! Он ведь в школу военруком был прислан, а деревенские парни тоже поозорничать любят, и Яков в их числе. Вот и случилось однажды по весне. Придумали они Михаила обмануть и сбежать с урока через другие двери. Да не тут-то было. Выходят, а Михаил уже там стоит, кричит: «Стройся!» Деваться им некуда – построились. Тут новая команда: «Позицию лежа принять!» А у парней возле ног – лужа большая! У центрального входа такой- то не было, а здесь – на кого обижаться – так и плюхнулись. Но обиды на Михаила после ни у кого не было. Справедливый он был и образованный – Таисья под его началом семь классов закончила. Да и мы с Яковом – что уж говорить…

- Вот он, Михаил, глянь-ка! – собеседница выуживает откуда-то из средины черного пакета новую фотографию. Мужчина со стрижкой под ёжика и круглыми очёчками на глазах совсем не походит на строгого военрука или человека, побывавшего на войне. Мягкие добрые глаза. Так, наверное, выглядят бухгалтера, вечно соединяющие дебет с кредитом…

- А мы ведь с Яковом чуть не погибли однажды, - хозяйка опять меняет тему разговора, подавая мне фотографию молодцеватого красавца в милицейской форме – вот, наверное, за кем девки бегали…

- Это как?

- А за сеном мы зимой на Рыжухе поехали. Уже нагрузили, а тут волки. У Якова ружье отцовское в руках было. Стрельнул раз-другой, те и остреглись сразу нападать, но всю дорогу провожали. Уже в конце попробовали, но Рыжуха молодец – вынесла! И себе, и Пеструхе сена привезла, и нас спасла. Она ведь умница была, даже почтальонила  в селе во время войны. Нагрузят ее почтой, она и пошла потихоньку от двора к двору. Уж не знаю, как, но, говорят, чуяла: кому нет письма, а кому черная бумага…

- Вы про Анну ничего не рассказываете…

- А чего про нее рассказывать? Сестра и сестра. Таисья позднее сказывала, что мать ее шибко любила, а она тем пользовалась, но я этого доподлинно не знаю, поэтому наговаривать не буду, но что она наособицу была – это точно. Я с ней сдружилась только когда сюда перебралась. Вылетевшая она птица из гнездовья была.

- Почему вылетевшая?

- Да как тебе сказать? Может, потому, что я тоже Анна…

Моя собеседница хитро прищурилась, ожидая от меня кучу вопросов. Но вопросы у меня были только к себе – я-то её знала под другим именем!

- Все правильно думаешь: дома-то меня почти никогда Анной не звали, все Нюнькой да Нюркой…  А дело как было? Когда я народилась, отец пошел меня в сельсовет записывать, а по дороге и позабыл, какое имя ему мать назвать наказала. А вертаться не захотел, вот и брякнул председателю: «Нехай Анна будет!» А домой бумагу принес, то как точку поставил в крике матери: «Та Анной будет, а эта Нюнькой или Нюркой!» И иначе меня дома никто с тех пор не звал, даже когда Анна уехала. Только на работе некоторые, кто знал, Аннушкой кликали.

- А где сейчас Ваши родные, Анна Ивановна?

- Да никого в живых и не осталось. Одна я из большой семьи и осталась. Раньшее всех Яков ушел, после и сдвинулось: мама, за ней Михаил Таисьин, который мне тоже заместо брата был… А Таисья с Анной вообще в один год померли…

- Одна я…, - Анна Ивановна стряхнула с лица слезу, бережно подняла последний «фанфурик». – Земля им пухом. И отцу, и матери, и всем остальным.

- Да как же одна? – попробовала возразить я. – А дочь? Внуки?

- У этих свой дом, своя жизнь. Дом, он ведь как, не только заборками помнится или ещё чем, а людями. Они крепость дома, стены его… Без них рушится всё.
….

Желтый от фонарей снег мягко поскрипывал под ногами, но мне было не до этого теплого февральского вечера. Я смотрела вперед, а видела, как за большой стол собираются к вечеру мои родные – отец, мать, брат с сестрой. И вроде бы каждый со своим: кто домашнее задание делает, кто газету читает или книгу, но вместе. И так тепло и уютно за этим столом, что и уходить не хочется.
   
     Но вот не стало папы, потом мамы, и дом как маленькая вселенная разрушился, потому что не к кому стало приезжать, а мы трое, разбросанные по свету совсем не стены, а лишь заборочки, которые вынесли и переставили в другое место. И пока ты живешь, работаешь, растишь детей, ты еще не осознаешь этого, но после, по ночам ты возвращаешься в свой дом, гладишь его стены, пытаешься оживить, но безрезультатно…
   
     И лишь одного не осознаешь, что сам уже стал одной из стен для новых заборочек…
 
 


© Copyright: Мария Шпинель, 2021
Свидетельство о публикации №221022301914

http://proza.ru/comments.html?2021/02/23/1914