10. Люба. На другой стороне земли

 Автор:    Люба



          Люба вела прерывистый диалог с попутчицей, пыталась читать книгу, но мысли скакали из стороны в сторону, не давали сосредоточиться. Голубоватый отсвет узких очков соседки снова нацелился на Любу:

          – А сама вы с Камчатки?
 
          – Нет, я после института приехала работать в Петропавловск. Оттрубила девять лет в больнице. А теперь вот лечу домой. Там… Маме надо помочь. Так странно звучит это «домой».

          Сколько было в этом «домой». Прощай, прекрасная Камчатка, с друзьями и походами, с «невыносимой лёгкостью бытия».

          Изредка Люба поглядывала в иллюминатор. Под крылом плотно скучились облака. Трудно было представить, что всё это капли и кристаллы. Скорее похоже было на ткань. Бесконечная, краем зацепившаяся за горизонт подушка. Сегодня у Любы выдался тяжёлый день. В такой день приятно думать, что ночью прикоснёшься тёплым ухом к уютной прохладе подушки и заснёшь. И это будет только твоё время. Никто тебя не тронет, не разбудит, спи, спи спокойно, всё хорошо.
 
*

          Дома сохранился знакомый запах. Как такое возможно, что запах проходит через годы и не меняется? Из чего он состоит? Из книг, горячих щей, духов? Нет, разделить его на составляющие очень трудно. Он копится, копится, и становится просто запахом дома.

          У мамы всё как прежде. Даже чайник со свистком. Подаренный год назад электрический видимо скучает в шкафу, в первозданном виде. Пюре и котлеты, пастила в хрустальной вазочке – всё как в детстве. Только занавески в кухне мама поменяла. Красивые. На сером льне зелёные ветви с терракотовыми цветами. За занавесками угасал день. Таким сладким покоем веяло от окна и от маминых шагов.
 
          – Ну, что нового?  Рассказывай теперь про всех. Как ребята, Анна Георгиевна?

          – То есть девять лет меня молчать просила, а теперь – расскажи?

          – Да, мам. Я теперь здесь буду жить. Никуда от них не денусь. Да и потом… времени много уже прошло.

          – Ну… У Шубиных всё неладно. Анна Георгиевна умерла шесть лет назад. Алиса тяжело заболела через год. А потом Гоша совсем замкнулся и пропал. В квартире чужие люди теперь живут. Говорят – купили квартиру. Никто ребят уже года три не видел. Ни слуху, ни духу.

          – Может за границу уехали? Может всё хорошо у них?

          – Может и так. Жаль, что оборвали все связи. Олег его всерьёз разыскивал. Но Гошка как в воду канул.

          – Да-а, дела… Ну а остальные?

          – Маша замужем, мальчик шесть лет. Генка бобылём пока, работает в банке. У Олега всё хорошо. Преподаёт, семья крепкая. Может соберёшь ребят? Я так рада буду.

          – Ну, посмотрим. Дай оглядеться.

          – Господи, Любушка, как же я рада, что ты дома!

          – Я и сама рада, мамочка. Сейчас всё с врачами-больницами уладим, всё устроим и будем вдвоём тут. Дома хорошо.

          Люба сама себе удивлялась, как спокойно она слушала новости про Гошку. И квартиру продал. Эта квартира была местом, где все они выросли. Одна из трёх комнат почти полностью была занята коллекцией кукол, которую собрал когда-то Гошин папа. Китайские болванчики соседствовали на полках с африканскими точёными красавицами, марионетки болтались под потолком вместе с Петрушками. Сам папа рано умер, Люба его не застала. А куклы приводили её и остальных детей в восторг. Некоторых разрешалось брать в руки. Других можно было рассматривать и сочинять про них истории. И как-то раз Анна Георгиевна сказала:

          - Вот бы вам попробовать устроить кукольный театр!

          И квартира Шубиных заполнилась до краёв идеями, теперь на столах и полу валялись обрезки ткани и бумаги, дети были измазаны в краске. Жизнь проходила в ожидании летних каникул, Нового года, и предвкушении премьер. Счастливая, наполненная смыслом жизнь. Спектакли ставили в школах, клубах и детских домах по всей области.

          Гошка был центром их вселенной. Он относился к такой породе людей, которые притягивают к себе, как магнит. В детском доме дети со второго раза липли только к нему. Первый раз ребятня срывалась к ним с криками: «Мама! Папа!», бежали ко всем без разбору. А со второго существовал уже только Гоша. «Гоша, скажи «Б-уу». И Гоша выпучивал глаза и говорил. Его «Бу» вызывало ужас и восторг. Дети хохотали, визжали от страха и не отходили от него ни на шаг.

          Гоша после школы поступил на дизайнера. Люба пошла в медицинский. А потом нежданно-негаданно появилась Алиса. Весь неуёмный Гошин нрав она держала теперь в своём небольшом кулачке. И тут вдруг Любе стало понятно, что Гоша был такой огромной её частью, ей казалось, что они вместе навсегда. Но это ей только казалось. С трудом Люба смотрела на счастливую пару. Очень кстати подвернулась возможность уехать после института на Камчатку. Сжечь мосты. Сожгла на славу. Даже с Анной Георгиевной не простилась, не проводила. Как будто чужая.

*

          Люба сегодня уладила свои дела, устроилась на работу. Шла по переходу в хорошем настроении. Ближе к выходу толклись несколько бомжей. Один был в инвалидной коляске, заросший густой бородой, безногий. Другого Люба видела здесь уже два раза со своего приезда. Он пел песни Цоя, и сам был похож на Цоя, только более приземистый и волосы выцветшие, желтовато-сивые. Третьей была полная женщина с пропитым лицом в дурацкой красной шапке. Проходя мимо компании Люба увидела вдруг лицо безногого и обомлела. На неё смотрели знакомые зелёные глаза, ей даже показалось, что она разглядела в них жёлтые шальные крапинки:

          – Гошка! – выдохнула Люба.

          – Обозналися, – хриплым голосом ответил тот, опустив глаза, и ухмыльнувшись.
 
          – Это не Гоша, дамочка, это Гоблин. И с ним шутки плохи. Так что идите с миром.

          – А на водочку не дадите? – беззубым ртом проскрипела тётка.

          – Извините, – пробормотала Люба и сунула тётке полтинник.

          Всю дорогу Люба думала, как она так могла ошибиться. Но ночью, под стук дождя по жестяному подоконнику, всё больше убеждалась, что это был он. Оборванный, грязный, без ног. Его взгляд мерещился ей в полусне и наяву. Мерещился то в солнечном ореоле юности, то на обветренном отёкшем лице, заросшем клочковатой бородой. Надо разыскать его во что бы то ни стало. Завтра, завтра же разыскать, вертелось в голове, и закручивало Любу в тяжёлый, как будто похмельный сон.

          Назавтра Цоя с гитарой не было. И послезавтра не было. Октябрь подмораживал, на лужах появлялась ледяная корка. Люба переживала, как там эти бомжики. В столицах им проще. Там метро, большие вокзалы, есть где спрятаться. Раньше она не задумывалась о таких вещах, твёрдо зная, что человек сам строитель своего несчастья. Она делала всё что положено, когда такие поступали в больницу, но особого сострадания не испытывала. Хлопот с ними всегда больше, чем с обычными людьми, это вызывает досаду, ведь сами виноваты, а другим отдуваться. Они замерзают на скамейках, в подворотнях, болеют такими болезнями, о которых нормальные люди уже и знать не знают, это их выбор, если бы захотели, то могли бы выкарабкаться. Но Гошка… Как же он-то докатился? Ну даже если продал квартиру, ведь работаешь, снимай пока, бейся. Наверное, Алиса не вылечилась. И его это сломило. Тут схема понятная – запил, опустился.

*

          Цоя Люба застала только через две недели.

          – Здравствуйте, вы не могли бы меня проводить к Гоблину?
 
          – Чегой-то?

          – Мне очень нужно, я заплачу.

          – Сколько?

          – Пятьсот.

          – Мало.

          – Сколько? – Люба не отводила взгляд от прищуренного чёрного глаза. А Цой видно прикидывал, как бы не продешевить.

          – Две, деньги вперёд.

          – Идёт.

          Они прошли к реке и берегом направились в сторону окраины. Вечер был ясный, зима отступила. В частном секторе уже загорались огоньки окон. Фонари зажглись за рекой и отражались в рябенькой воде. Так славно всё было, тихо и благостно. И очень хотелось домой. Куда ведёт её этот странный немытый человек? Какая страшная неизвестность ждёт впереди? Что за нелепая идея разыскивать Гошу, какие она подберёт слова для него? Надо бы повернуть обратно пока не поздно. Нет, нет, потом жалеть буду, думала Люба.
 
          – А вы тоже там живёте?

          – Нет. Любопытная вы.

          – Да мне трудно представить, как можно без своего дома. На работу же можно устроится? Снять комнату.

          – У нас почти ни у кого документов нет. На работу можно, но не на постоянную. Так, на пару дней – разгрузить, погрузить.

          – Но ведь есть какие-то службы, организации… – Цой посмотрел на Любу так, будто она с луны свалилась.

          Недалеко от окраины города, ближе уже к полям, пошла полоса самопальных огородов с сараями. К одному из них, утонувшему в бурьяне, и вёл Любу провожатый. Над сараем поднимался еле заметный дымок. Из слабо скрипнувшей двери выскользнула небольшая собачка. Чёрная с белой манишкой и ушками домиком. Не издав ни звука, только подрагивая пушистым хвостом, она деловито обнюхала Цоя, следом Любу. Открыла носом дверь сарая и скрылась внутри. Цой показал Любе на дверь и побрёл обратно, в сторону города. Его удаляющаяся фигура чёрной дырой прорезала ставшую вдруг тревожной зелень закатного неба.

          Заглянув в сарай Люба отшатнулась. Резкий запах немытого тела, нестиранной одежды и бог знает, чего ещё, взрывной волной выталкивал её на улицу. Но, пересилив себя, она вошла. От жаровни, сделанной из большой чугунной сковороды, отходила вмонтированная в стену самоварная труба с притороченным жестяным козырьком. Не смотря на все ухищрения, тлеющие в сковороде угли начадили изрядно. Любе стоило большого труда выровнять дыхание. Глаза постепенно привыкали к слабому мерцающему свету. В крошечном сарае еле умещались самодельный сколоченный топчан, табуретка, инвалидная коляска и тумбочка. Из-за тумбочки выглядывали светящиеся в полумраке изумрудные собачьи глаза. Нижние части стен были обложены старыми грязными матрасами и одеялами. С топчана, подтянувшись на руках, поднялся хозяин, и ловко орудуя руками и культями пересел на коляску. Запалил свечу.

          – Привет, Гоша!

          – Ну привет. И нафига ты меня нашла? Зачем притащилась? Я ясно дал понять тебе, что не хочу. Какого?

          – Гоша, я спать не могла, думала, как ты живёшь, бездомный, без ног.

          – Тысячи так живут, Любаня. И, что характерно, половина выживает.

          – Но я хочу помочь. Ведь и без ног можно работать.

          – Весь вопрос в том, чего хочу я. А я ничего не хочу. Вот собака-то в чём порылась, – при слове «собака» собака вскинула голову, – Ничего мне не нужно. И помогали мне, и работу находил. – даже в полумраке видно было, как перекосилось Гошино лицо, –Понимаешь, Любаня, Лиска умерла. Умерла и в земле лежит.

          – Господи, Гошенька! Но ведь она бы не хотела, чтобы ты вот так…

          – Да, хрен её знает. Хотела-не хотела. Она всегда была какая-то нездешняя. Ты садись вон на табуретку, раз уж пришла.

          – Где ноги потерял?

          – В Москве. Отморозил. Там кантовался полтора года. Там знаешь какая братва на Казанском. Вот где рай на земле. И ад одновременно. Там люди друг за друга горой. Не то, что в вашей сытой, самодовольной жизни. Я уж не смогу, наверное, на твоей планете жить, притворяться, что мир тёплый и уютный. Мир, Любаня, он не тёплый, и не уютный, вот так.

          – Ты так говоришь, как будто бомжи – все поголовно святые.

          – Нет. Разные. В основном бывшие зэки. Их на работу не берут. Много просто потерявших жильё и документы, а есть и мошенники, и воры. Но, знаешь, всё же сволочей гораздо меньше, чем на вашей стороне земли. Мы, хоть и убогие, знаем, чего стоит жизнь и смерть, болезнь, еда и тепло. Мимо замерзающего не пройдём. А вы привыкли ко всему и не замечаете ничего. А когда вдруг шарахнет… Ты ничем мне не поможешь. Шла бы ты домой, и забыла бы всё это как страшный сон.

          – А как же мама, Гошка? Ведь твоя мама растила тебя не для этого?

          – Ууууу! Учить меня пришла? Ну-ка вали отсюда, пока я добрый! Вали дура, – Гоша вдруг стал как раненый зверь. Он весь подался вперёд, казалось, что он опрокинется сейчас вместе с коляской, швырнул в Любу книгу, потом полетела кружка и больно ударила по щеке. Люба вскочила и выбежала из сарая. Потом вынула из сумки бумажку и дрожащей рукой нацарапала свой телефон. Немного отдышалась. Приоткрыла с опаской дверь. Собака из своего угла тихо зарычала. Гоша сидел, откинув голову назад и закрыв глаза.
 
          – Я телефон свой оставлю на всякий случай, – сказала Люба собаке и положила листок на табуретку. Гоша не пошевелился.

          Люба шла домой совершенно измученная, на ватных ногах, к горлу подступали слёзы. Было уже совсем темно, и только отсвет на речной глади помогал различить тропинку. Почему-то вспомнилось детство, дом Шубиных, день, когда они вдохновенно обсуждали «Маленького принца». Так это было прекрасно, светло. И вот теперь… Нынешний Гоша казался ей злобной сломанной куклой, никому не нужной и забытой в чулане.

*

          Люба стала жить как на автопилоте. Она делала всё, что положено. Работала, готовила, ездила с мамой по поликлиникам, пыталась читать. Но мысленно постоянно возвращалась в Гошин сарай. Обиды Люба не чувствовала, только досада и боль за Гошу скребли по сердцу. Внутри сломанной куклы Люба видела его прежнего. Как же так всё нелепо и несправедливо? Но он ведь не ребёнок, взрослый, это его выбор, убеждала себя Люба. Понятно, что ему трудно начать жить как прежде, ему лень работать, заниматься жильём, устраиваться, просто потому что незачем. Ему незачем жить. Так ему кажется. Он зациклился на Алисином уходе, не может ни о чём думать. Гоша всегда был человек-праздник и город-контрастов. И вот матери нет, жены нет, квартиры нет. Руки опустились. Чтобы жить как все, нужно приложить титанические усилия. А зачем – думает он. Если бы ему за что-то зацепиться, ухватиться за какой-нибудь смысл… Как он зиму-то переживёт? Не думать, не думать, завтра рано вставать, – твердила себе Люба, ворочаясь в кровати.

*
 
          В конце ноября раздался звонок с незнакомого номера. Хриплый Гошин голос:

          – Здорово. Слыш, ты ведь врач. Не могла бы помочь?

          – А что случилось?

          – Да хороший человек в беде.

          – Ну давай, помогу. Говори, что с человеком и куда подойти, - Люба понимала, что человеку, скорее всего, надо в больницу. Но радовалась поводу пересечься с Гошей.

          – У человека рука красная, горячая. Но это не обморожение. А вот температура тридцать девять и восемь. Подойдёшь к горсаду через час?

          – Да, буду.

          Люба забыла от волнения где аптечка. Потом взяла себя в руки, вытерла влажные ладони, собрала сумку. Она примерно поняла в чём проблема. Порылась в лекарствах, нашла коробочку с антибиотиком. Как раз подойдёт. Ну, если не то, отправим в больницу.

          От ворот парка Гоша быстро поехал по улицам. Люба еле успевала за ним. Судя по всему, они направлялись к большому оврагу за типографией.

          – Где тебе такая коляска-то перепала?

          – В Москве. Есть там люди…

          Колёса коляски скрипели по свежевыпавшему снежку. Краем глаза считывались рёбра ограды типографии, как мелькающие кадры киноплёнки.

          Осторожно спустились в овраг по пологому склону.

          В овраге, на дне, была дорожка, засыпанная подмёрзшей листвой, по которой на коляске ехать было медленно и неудобно. Люба слегка подталкивала Гошу. Почему-то ей вспомнилось, что через месяц уже Новый год. Шурша ломкими заиндевевшими листьями, добрались они до огромной трубы, врезанной в склон. Вход в неё, а иначе не скажешь, именно вход, был заставлен досками. Отодвинув две широкие доски, Гоша въехал внутрь. Запалил невесть откуда взявшуюся свечу. Потом этой свечой он, как в церкви, зажёг ещё десяток таких же. Свечи были прилиты к своеобразному выступу на ржавом теле трубы. Они осветили сначала несколько репродукций, среди которых Любин глаз успел распознать зимний пейзаж Брейгеля. Люба подумала, какой же странный параллельный мир – это логово. В «алтаре» со свечами и картинками, в самой трубе была какая-то дикая и абсурдная красота. Всё-таки человек везде пытается изменить мир, даже самую малость, даже «на дне». Еле заметным силуэтом в груде матрасов и одеял выделялась худенькая женщина со свалявшимися каштановыми волосами.

          – Это Аська. У неё рука красная. Но отморозить её она не могла. Не было ещё таких морозов. А температура второй день.

          – Рожистое воспаление. Сейчас сделаю укол. Но надо бы в больницу.

          – Ни в какую не хочет. Может так получится?

          Люба стала колдовать над Асей. Жаропонижающее, антибиотик.

          – Сам-то ты как? Где зимовать собираешься?

          – Да перезимую… Знаешь, Любаня, я иногда подумывал начать всё сначала. Но… Как тебе сказать, в моём нынешнем состоянии я как-бы без границ. Я никому ничего не должен, никто мне ничего не должен. Я как… не знаю, как пыль. Сегодня здесь, завтра прицеплюсь куда-нибудь и в Москву, Питер, Архангельск. Я ничто, никто и нигде. А стоит мне начать что-то делать, где-то обживаться… Не знаю, кажется иногда, что я могу зависнуть между небом и землёй, запутаюсь, заблужусь. Потом опять терять что-то, кого-то… Сейчас вот всё понятно – найди пожрать, собери дровишек, сиди тихо. А там…

          – Мы бы помогли тебе. Мы с мамой, ребята. Может всё же попробовать?.. Ох, Ася, Ася, ну что ты?

          – Пить… Пить, Петечка, миленький. Петечка мой.

          – Что за Петечка?

          – Да сын её. Пять лет. Её прав лишают родительских. Она от суда прячется. А ребёнка не могут усыновить из-за этого, двоюродная сестра Аськина хочет усыновить. Он уже три года с ней. Может ему и лучше было бы. Но разве ей скажешь это? Аське?

          – Надо бы ей устроится как-то. И тогда…

          – В Москве вот есть разные люди хорошие, «Дом друзей». Можно было бы туда метнуться.

          – Можно и здесь попробовать. Можно с ними проконсультироваться в Москве, позвонить им, как и что делать.

          – Ты серьёзно?

          Люба обернулась и в упор посмотрела Гоше в глаза.

          – Ну да, мы могли бы с тобой попробовать.

          – Хитрюга ты, Любаня, - взгляд прежнего Гошки мелькнул исподлобья, блеснул жёлтыми искрами и смущённо угас в русых лохмах. - А с другой стороны… Аську вытащить было бы клёво. Она ведь ещё не совсем завалящая.

          – Давай пока к нам. И ты, и Ася. Ей в тепло надо. А там видно будет. Подлечим её, с документами, с работой будем придумывать. Тебе инвалидность нужно.

          – Ты знаешь, Любаня, ты сейчас почему-то на маму похожа. На мою.

          – Ну всё, давай я Олегу позвоню и поедем ко мне.

          – Олежке? Оооох…

          – Да я уж рассказывала им. Ты извини... Ты кукол-то тоже продал?

          – Нет, куклы у дяди Славы в Костроме. Кукол я не продал. А квартира Лиске на лечение пошла. Ладно. Звони давай. У меня собака ещё. Прибилась тут… Надо заехать.

*

          Они ехали в машине. Молчали. Олег ни о чём не спрашивал. Гоша сел рядом с ним. Люба ехала с Асей сзади, устроив её на коленях. У них в ногах замерла тихонько тёплая собака. В окне проскальзывали назад светящиеся окна домов, фонари, люди, идущие с работы, магазины и остановки автобусов. Обычный город стал городом по ту сторону земли. Люба воспринимала его теперь совсем по-другому, чем раньше. Такими же реальными, как дома и магазины, стали для неё теперь обитаемые трубы и сараи, и люди, живущие в них. Если бы она не встретила Гошу, то как и раньше, почти не замечала бы этих людей, точнее замечала бы, но не вполне осознавала, что это действительно люди, каждый со своей историей, характером.

          Люба думала и о том, какой груз на себя взвалила, и насколько будет трудно. Конечно, главным препятствием станут сами Гоша и Ася. Их одичавшие, беспризорные души. Успокоятся ли они, отогреются ли, а может опять сорвутся, как листья в октябре, и будет их трепать и крутить по земле? Этого Люба пока не знала. Большой кукольный театр под названием «жизнь» преподнесёт ещё много сюрпризов.

          За окном крупными хлопьями повалил снег, отбеливая улицу и крыши домов.
 


© Copyright: Мария Шпинель, 2021
Свидетельство о публикации №221030201080

http://proza.ru/comments.html?2021/03/02/1080