5. Караван. Автор. Чужое

 Автор:    Автор


          Дому восемь сотен лет, по крайней мере, так говорит хозяйка.
          Дом пахнет бумагой, керосином и старостью, по коридору сквозняк гоняет хлопья пыли, за окном лают собаки.
          Дом приводит Тель в восторг.
          – Вам нравится? – спрашивает хозяйка, как будто можно ещё передумать.
          Тель проходит сквозь высокие комнаты с белыми стенами, выцветшими
картинами, резными шкафами. Балкон засыпан листьями и залит солнцем, после тёмного коридора хочется прикрыть глаза рукой, но во все три стороны – море, холмы, оливковые рощи, смотреть и смотреть.
          – Да-да, восемьсот лет. А церкви ещё больше, она девятого века.
          Церковь с облупившейся колокольней громоздится сразу за крышей, нужно только повернуться спиной к морю. Тель с восхищением рассматривает церковь. Надо же, и как она сразу не увидела эту громадину.
          – Такие старые.
          – Во время войны партизаны стреляли отсюда в фашистов, сверху это было очень удобно, – говорит хозяйка и показывает при этом на Тель.
          – Я не немка, – говорит Тель.
          Но хозяйка не слушает.
          – Дом разбомбили, только руины остались. А потом именно немец и отстроил всё заново, вот как забавно. В шкафу есть фотографии, потом посмотрите, – на хозяйке то ли растянутая майка, то ли платье, волосы она завязала на макушке сорочьим гнездом и закрепила зелёной шариковой ручкой.
          – Я ещё помою пол – и тогда всё, закончила. Простите, что не успела к
вашему приезду.
          Тель хочет предложить свою помощь, но вспоминает, что она гостья и молчит. Хозяйка высокая, худая, с гортанным выговором и большими ступнями, если подойти поближе, от неё пахнет алкоголем.
          – Эй, Шана, а ты что тут забыла? – кричит она белой в пятнах собаке,
вбежавшей в комнату. – Andiamo, andiamo!
          Тель вежливо улыбается и отворачивается к морю, ей не терпится
разглядеть дом как следует, без хозяйки.

          Весь остаток дня Тель проводит в доме. Как зачарованная, бродит она по комнатам и коридорам, открывает шкафчики, заглядывает в зеркала и тёмные закутки, залазит на подоконник, чтобы рассмотреть, что лежит на антресолях. Она даже и не думает выйти на террасу, наполненную настоящим летним солнцем, только дымка над морем выдаёт осень, облокотишься на парапет – и вот тебе панорама, вот тебе холмы с розовыми, абы как слепленными деревушками на вершинах, на склонах оранжевые виноградники и узкий серпантин с пыхтящим от усилий мотороллером, раз – и исчез в лабиринте кукольных улиц. Далеко внизу бесшумно движутся машины над белыми подпорками скоростного шоссе, в плоских зеркалах топей отражается небо, а позади них гигантское море, и лёгкие перья парусных яхт, и, наверняка, крики чаек.
          Тель так давно радовалась этой террасе, солнцу, остатку лета, ловко выхваченному с помощью пары сотен километров, а теперь зачем-то стоит на холодных каменных плитах около книжной полки и жадно перебирает страницы. Как будто это особенные книги, как будто из-за них, пропыленных так сильно, что серым покрываются пальцы, и стоило ехать в такую даль. Дом ухватил не ожидавшую подвоха Тель за какую-то тонкую грань души и не отпускает. Может, за простое любопытство, а может – за тоску по месту, которое можно назвать своим, тоску по родовому гнезду, по корням, установившимся порядкам былых поколений. Эх, Тель, перекати-поле, дом дышит тебе в лицо старой бумагой и спертым воздухом, но для тебя это волшебство, магия, тайна за семью печатями.
          Дом наполнен жизнью людей, построивших эту крепость на руинах, думает Тель. Сколько лет уже прошло, а они всё так же ощутимы, будто только недавно вышли из комнаты. Тель охватывает невыносимое желание увидеть этих людей. Она хватает с полки фотоальбом, лихорадочно листает страницы, но там только пейзажи. Ничего, я найду, докопаюсь, вот, сколько здесь всего, обязательно найду, думает Тель и сама удивляется своему нетерпению. Сквозь щели в деревянных окнах в дом врывается горный ветер, приходится потирать ногой ногу, разгоняя по коже мурашек.

          Из кухни доносится голос, хозяйка – симпатичная, неряшливая, в вязаных носках на худощавых ногах – сварила кофе. Вот поднос в розовых цветочках, а вот сахар в огромной стеклянной банке.
          – Соль у вас тоже есть, вот тут, в шкафу, – хозяйка показывает такую же гигантскую банку с солью. – Вот перец, вот майоран, в саду растут тимьян, шалфей, розмарин, можете брать всё, что потребуется.
          Тель неохотно отрывается от своих пыльных сокровищ и выходит пить кофе на балкон. Даже делает пару фотографий, хотя против солнца ничего не выйдет. Делает без души, чуть не по обязанности, только потому, что знает: снимки нужно делать сразу, пока не привык глаз, пока острое первое очарование не притупилось роскошным великолепием целого, всеобъемлющего, не различающего детали, способные уместится в затворе фотоаппарата. Снимки нужны будущей Тель, которая конечно же всё забудет и только по этим обрывкам и станет восстанавливать дом, фруктовый сад, рыжую колокольню на соседнем холме. Или же она просто сохранит фотографии в папке с подходящим названием и похоронит их рядом с сотнями подобных бедолаг.

          Сейчас же Тель ни до чего этого нет дела, ей только и хочется, что вернуться в дом. Солнце медленно скрывается за кипарисом, на секунду выныривает под веткой кедра и окончательно тонет в море.
          – А что это за озёра? – спрашивает Тель, показывая на топи.
          Она оставляет чашку на перилах и возвращается в потемневшую гостиную.

          Книги в доме везде. Книги, вечная страсть! Кто, как не они, расскажут о доме самое сокровенное, создадут вехи, по которым легко заберёшься в дебри чужой души? Жадность и восторг ведут Тель от полки к полке. Увлеченная названием или именем, она пролистывает первые страницы и складывает том за томом на деревянном столике в кривобокой нише у окна. Перед столиком стоит деревянный стул, чтобы сесть на него, нужно сильно пригнуться. Прямо как в монастырских библиотеках, думает Тель. Да, под такими вот тусклыми окнами, на таких вот точно неудобных стульях и сидели средневековые монахи, копировали древние манускрипты. Тель садится за стол, чтобы лучше ощутить монастырскую атмосферу. Всё в доме кажется ей настоящим и полным значения.
          Конечно же, к книгам хозяйка не имеет никакого отношения. Они сгрудились как попало, без всякой системы, их подборка интригует Тель всё больше и больше. Этот дом полон тайн, думает Тель, и от этого ей становится приятно и немного жутко. Везде чувствуешь след его настоящего хозяина, но стоит рассмотреть поближе – и след распадается, тает, исчезает в затхлости страниц.
          Порядок, в котором расставили книги, то и дело заставляет Тель хихикать. Этот звук под высокими строгими потолками и самой ей кажется неуместным, как и странным выглядит её болезненное желание копаться в этом старье. Но Тель всё равно. Конечно, думает она, хозяйка ни слова не понимает по- немецки, и теперь рядом с тоненькой тетрадочкой «Грибы» соседствуют «Письма» Петрарки, за ним возвышается «Удивительная кухня Тосканы» и самоучитель французского, потом «Насекомые и их история», «Крейцерова соната» Толстого, «Есть ли будущее у человека?» Рассела и «Тётушка» Варгаса Льосы.
          Темы книг настолько разнообразны, будто человек, возродивший этот дом, был ненасытен, спешил охватить и понять всё, на что только ни падали его взгляд или мысль. «Что расскажет нам лист дерева?», «Прогулки в литературных лесах» Эко, каталоги Национальной галереи Голландии, «Находки на пляже: минералы региона», немецкий словарь происхождения слов. Наверное, думает Тель, это был старик образованный, ушедший на покой и решивший теперь-то вот во всём разобраться, изучить всё, что годами откладывается на потом, когда закончена будет работа, когда вырастут и пристроены будут дети. Тель уверена, что настоящий хозяин дома был старик. «Основы психоанализа» Фрейда, страничка с русским алфавитом, вырванная из старого словаря и заботливо вложенная между страницами африканских сказок, «Прогулка в Сиракузу» Зойме, «Лечебные травы», «Доктор Живаго», путеводители по Италии, книги с фотографиями, еще черно-белыми, не такими, как умеют печатать сегодня – Лукка, Флоренция, Пистойя. До всего ему было дело, этому дотошному старику! Хозяйка же ничего в этих книгах не понимает, не может даже названия прочесть. Все вперемешку.
          Тель откладывает то одну, то другую книгу в сторону. Ей хочется забрать их с собой. Они же тут все равно никому не нужны, шепчет Тель и гладит корешки своих будущих сокровищ. Кармина Бурана покрылась мелкими пятнами плесени, роскошный том Стендаля пожелтел и выцвел. Ещё немного, и их выкинут, они тут лишние, кто сможет их прочесть, даже если бы и захотел, только портят затхлостью воздух. Их вынесут из дома, поставят под окном кухни и забудут. Дождь с крыши станет капать на обложки, они изогнутся, потом слипнутся бесформенным желтым комом… А я их спасу, думает Тель. Заберу и буду читать.
          Тель идет на террасу со стопкой книг и садится в кресло. Уже почти
стемнело, она пробегает глазами первую страницу «Чаши гнева» Синклера, открывает «Историю Флоренции», читает оглавление испанских рассказов, ни на чем не может сосредоточиться и откидывается назад.
          – Я устала, – шепчет Тель и закрывает глаза.
          Болезненное оживление постепенно отпускает её. Она долго ещё раскачивается в кресле, смотрит на море, на бесшумно движущуюся внизу цветную гирлянду машин. Завтра обязательно прочту всё это, думает Тель и встаёт.
          На террасе хозяйки слышны негромкие голоса, на каменных лестницах в
саду она расставила десятки свеч, их пламя мягко колышется, отбрасывает на ограды смутные тени, где-то совсем рядом заводит песню первая цикада. Щелкает затвор фотоаппарата. И ещё раз, и ещё.

          На следующее утро Тель снова полна сил. Тайны дома за ночь не стёрлись из памяти, наоборот, в утреннем свете дом кажется ещё более прекрасным, лёгким и отчуждённым, замкнутым, хоть и пустил Тель в самое своё нутро. В оконных щелях звонко свистит ветер, краска на углах филигранных рам облупилась, колышутся на солнце прозрачные шторы.
          Хозяйка входит без стука, вместе с ней вбегают две собаки, одна привычно запрыгивает на диван, другая принимается обнюхивать чемоданы Тель.
          - Шана, Бенно! – кричит хозяйка, но даже не пытается их прогнать. Она принесла из сада лимоны и рассказ о соседе, который делает из них лимончелло.
          - Кожицу нужно срезать тонко-тонко, чтобы не задеть белое, понимаешь?
И чистый спирт, очень важно, чтобы чистейший. Я тебя угощу сегодня вечером, сейчас ещё рановато.

          Она смеётся во все зубы, и Тель чувствует, что рано только для неё, а для хозяйки было уже в самый раз. На хозяйке снова вылинявшее платье и шерстяные носки, которые она носит вместо обуви, она ведёт Тель на террасу и показывает, где самые лучшие пляжи, тычет рукой то направо, то налево, объясняет долго и путано.
          - В клубы вечером можешь идти смело, вон там, видишь? К нам съезжается всё побережье. «Garnish», запомни, прямо на пляже, отличные коктейли, отличная музыка.
          - Спасибо, - говорит Тель и даже не пытается запомнить. Ей не хочется болтать с хозяйкой, сейчас её больше всего волнует дом.
          Я хочу узнать, хочу стать для него своей, упрямо думает она и снова отправляется к книжным полкам на поиски чего-то невнятного, неясного, но  почему-то необычайно важного, захватившего её сильнее жаркого октябрьского солнца и дымчатого моря.
          На книжной полке в столовой она находит альбом, разрозненные картонные листы с приклеенными фотографиями, все в беспорядке. До неё их много раз пролистывали из праздного любопытства и кое-как бросали обратно. В нижнем углу каждого листа карандашом выведен номер, примостившись на перилах жёсткого дивана, Тель терпеливо раскладывает листы в правильном порядке, стараясь не рассматривать снимки заранее.
          И вот перед ней дом в 64-м году. Да разве это дом – развалины, две стены и куча камней. Под стеной уже выросло маленькое инжирное дерево, а виноградная лоза без ухода разрослась вкривь и вкось. Перед руинами, прямо на заросшей сорняками дорожке, стоит стол, за ним мужчина и женщина пьют кофе из алюминиевой кофеварки. Это точно он, хозяин! – думает Тель, и её сердце от приближения к тайне начинает биться быстрее. Фотография крохотная, сейчас таких и не делают, лиц не разглядишь, к тому же мужчина сидит спиной. Тель поспешно переворачивает следующий лист.
          Вот руины расчищают. Вот вид на дом сверху, наверняка от церкви, а вот и машина новых владельцев, мерседес, номер… Тель напрягается изо всех сил, чтобы рассмотреть номер. Первая буква определённо N, Нюрнберг, как и говорила хозяйка: «В 68-м развалины купил немец из Нюрнберга и заново всё отстроил».
          «И зачем она только это рассказала, – думает Тель. – Когда я первый раз шла по косоугольным комнатам, по узкому кривому коридору, заглядывала в ванную с треснувшей плиткой, рассматривала выцветшие репродукции – то верила, что оказалась в старинном доме, полном историй и семейных традиций. Конечно, я бы и сама наткнулась на этот альбом, да и без него бы догадалась, что дому не так-то много лет…»
          Но хозяйка ошиблась, руины были куплены в 64-ом, под каждой фотографией чернилами прописана дата. Может и с остальным так: ошиблась, забыла, запуталась. От старого дома осталась только одна стена, та, что на кухне. Её не заштукатурили, серые камни можно потрогать рукой. Старый подвал тоже остался, каменную арку входа видно с места, где припаркована машина. Разросшуюся виноградную лозу попытались сохранить, на фотографиях вновь отстроенного дома она всё ещё под балконом, но позже там уже растут розмарин и лимоны.
          Жизнь незнакомого человека, построившего дом на развалинах, захватывает Тель всё больше. Нынешняя хозяйка, конечно же, к нему отношения не имеет. Ей чуть за сорок, а мужчина на фотографиях уже в 64-м был немолод, она ему явно не жена. Дочка? Тогда почему она не говорит по- немецки? Тель долго вглядывается в улыбающегося мужчину посреди стройки. В руках у мужчины тачка, майку он снял и обвязал вокруг пояса. Может, это был солдат, бомбивший дом во время войны. Двадцать лет носил он красоту этих мест в своём сердце, пока не вернулся и не восстановил разрушенное. Хотя нет, вздыхает Тель, судя по книгам, он вряд ли был солдатом, солдаты не коллекционируют каталоги галерей и золотые стихи Пифагора, да и денег столько у солдат нет.
          Тель снова вздыхает. Нет, ничего она тут не узнает, как ни старайся.

          Но уже через день у загадки Тель появляется имя: Криви.
          После завтрака Тель гуляет по окрестностям, рассматривает сады, заглядывает, если может дотянуться, в чужие окна. Под окнами на веревках развешаны шорты, растянутые белые майки, носки с протёртыми пятками, полотенца. Насмотревшись, Тель возвращается в дом через боковую калитку, едва найдёшь её в лавровых зарослях, вся покосилась, щеколда заедает, замок давно уже никто не вешал. Но чуть повыше ручки – кнопка звонка. Кто знает, может он ещё работает, Тель тянется пальцем к звонку и тут замечает маленькую поржавевшую табличку. Криви.
          Её как жаром обдаёт. Криви! Имя старого хозяина – Криви! Имя совсем не итальянское, значит, подходит. Правда, и не совсем немецкое, но среди немцев было много поляков, может он Кривый или Кривой, думает Тель, пока сбегает по крутой каменной лестнице к дому. Теперь всё просто, теперь нужно всего лишь узнать, кто был человек по имени Криви, и тайна раскроется. Интересно, может, у него даже были русские корни. Надо же, как легко всё оказалось, хихикает Тель и не разуваясь мчится прямиком к компьютеру. Google is your friend, don’t matter what you need, мурлычет она себе под нос и пишет: Криви, Италия. И добавляет название деревушки.

          Как школьная терпеливая лошадка этот дом, как кобылка, повидавшая сотни учеников – приходящих и уходящих, восторженных, гладящих гриву, шепчущих ласковые дурацкие слова. Безучастный дом терпеливо сносит все восторги Тель, но не спешит принимать её в себя, не раскрывает живую свою суть, сколько не гладь шершавую стену. Тель рада бы назвать его своим, но он знает, что это чепуха, и уверенно смотрит распахнутыми окнами на топи, пролегшие между ним и морем, а за спиной его белая церковь двенадцать уже веков собирает негромким звоном прихожан к воскресной проповеди. Так было многие годы до Тель, так будет и после, и потому дом позволяет Тель бродить в своей утробе от полки к полке, шептать названия книг, разбирать пропылившиеся насквозь альбомы – всё безвредные занятия, поверхностные, не царапнёшь поглубже. Иногда, пожалев её верность, дом бросает в руки Тель полупрозрачный клочок бумаги, номер телефона и Анна. Сквозь эту Анну рассмотришь магнолию и крошечную тучку на небе, она призрак, как и рука, записавшая её имя и спрятавшая его среди пожелтевших страниц. На большее дом с Тель не раскошелится.
          Герр Криви так и остаётся странным именем. Статейка десятилетней давности, заметка в региональной газетёнке – вот и всё, что Тель смогла найти в интернете. «С прискорбием сообщаем о смерти сеньоры Криви, снискавшей среди наших жителей любовь и уважение. Сосед сеньоры заподозрил неладное, когда заметил под её дверью голодных, громко мяукающих кошек. После смерти супруга, сеньора Криви не вернулась на родину, а осталась жить в нашей деревне, считая Италию своим вторым домом. Похороны состоятся в воскресенье на местном кладбище».
          И кроме этого сумбура – ничего. Тель долго рассматривает крошечную фотографию из альбома, на которой женщина с ровным пробором возвышается над ухоженными грядками. За спиной у женщины – топи и море, она улыбается и явно гордится порядком вокруг себя. Тель поднимается к церкви, кованные ворота примостившегося рядом кладбища закрыты на замок, но она уверена, что герр Криви и его жена похоронены именно там. Ещё раз, ни на что не надеясь, толкает Тель решётку и возвращается в дом. Место, где когда-то ровными рядами росли салат и сельдерей, заполонили травы, сиреневая лаванда собирает пчёл, вьюнки с белыми колокольчиками карабкаются на кусты шиповника, собаки беспрепятственно закапывают под ними мясные косточки, не уследишь – и тут же вступишь в оставленную ими на ступеньках кучу. «Шана, Бенно, опять вы за своё!» - кричит хозяйка и, покачиваясь, машет Тель рукой. Милая безалаберность, леность, непринуждённость, ах, бедная сеньора Криви, вздыхает Тель и любуется ровными рядами кипарисов на соседнем холме, кособокими гнёздами деревушек, чёрными силуэтами островов над морской гладью.

          А потом всё заканчивается, и вечером google внезапно предлагает Тель адрес сеньора Криви, акварелиста и архитектора. Он живёт совсем неподалёку на старой мельнице, превратив её в клуб для друзей-художников, сдаёт комнаты внаём, выращивает виноград, отжимает оливковое масло на старинном прессе и даже в соавторстве с женой написал кулинарную книгу. Нашлась и фотография этого рослого, румяного Криви, и даже его кошек. Разобрать, похож ли он на мужчину со старого снимка, Тель не может, но когда она читает, что «любовь к Италии сеньору Криви привили родители, уже несколько десятков лет назад поменявшие немецкий Нюрнберг на солнечные берега Тосканы», то окончательно уверяется: этот Криви – сын старого хозяина дома.
          Подавленная и удручённая сидит Тель посреди увядающих в кадках пышных растений, над бесшумными морем из движущихся огней, над топями и оливковыми рощами.
          Да уж, теперь можно сесть в машину, проехать пару километров и узнать все подробности из жизни таинственного старика, в сердцах думает она. Скорее всего, что-то скучное и обыденное, самое что ни на есть заурядное. Или же пышно приукрашенную героическую ложь, стоит только посмотреть на акварели этого художника Криви, все как есть цветастые и романтичные, никогда бы такой китч не купила, несправедливо бормочет Тель и выключает компьютер.
          На кухне она варит кофе, не такой крепкий, не такой густой, как у хозяйки, слишком сладкий, без пенки. Тель гладит серые шершавые камни старой стены, по другую её сторону раньше стоял покосившийся сарай, а теперь растёт апельсиновое дерево.

          Дом, вначале неотступно требующий всего внимания Тель, шелестящий тайнами старых фотографий и хрупкостью книжных листов, теперь успокоился и открыл себя, такого как есть. Ленивого, по вечерам задумчивого, полного спокойствия и терпения. По утрам ледяной ветер врывается в окно и гладит по лицу, освежая, как влажное полотенце. Море подернуто белым туманом, от островов не осталось и следа. Дом согласен теперь дать Тель почувствовать себя его частью, она сметает засыпавшие за ночь террасу листья, как будто дом – её собственность, и ей полагается заботиться о нем, ухаживать, приводить в порядок. Старые двери нужно бы снять с петель и немного подшлифовать, думает Тель, с трудом распахивая покосившиеся от ветра, дождя и солнца створки.
          Целыми днями просиживает она теперь на террасе и читает «Древо человеческое», длинный роман о бесконечном многообразии жизни, отражённом в двух простых людях. Каждое утро просыпается она от колокольного звона и каждый вечер ужинает на набережной: хозяйка советует ей траттории, подсказывает, что заказать. Разве не для этого она приехала? Герр Криви, таинственный сеньор Криви Тель теперь почти не интересует. Даже странно, что в первые дни она с такой лихорадкой искала его следы. Теперь, когда Тель охладела к мистеру Криви, с него спадают последние завесы: он был инженером, и всё в доме просчитал и продумал сам. Не совсем удачно, злорадно думает Тель, кухню и ванную на втором этаже пришлось достроить, потому они и вышли такие косоугольные. Раньше на их месте был курятник, на пожелтевшем снимке там прогуливаются три утки. Крытую террасу с восточной стороны скоро заложили кирпичом – ещё бы, осенью там нестерпимо ветрено, а летом нестерпимо жарко, ехидничает Тель. Для прохода в эту новую комнату в стене гостиной пробили дыру, придав ей вид старинной арки, там стоят тяжелый шкаф со скрипящими дверцами и гигантские напольные часы.
          Теперь, когда дом перестал казаться Тель таинственным родовым гнездом, она замечает всякие нелепые мелочи, например, что весь он заполнен часами, но ни одни из них не идут.
          Деревянные часы из гостиной, с маятником и поблёкшими расписными цветочками, остановились на половине восьмого. Если бы найти от них ключ, может и удалось бы вдохнуть в них жизнь. Но ключ не находится. Зато в его поисках на свет появляются будильники: все одного размера, круглые, с разноцветной эмалью и позолоченными ножками, и все показывают разное время. Вот эти остановились, когда на шкаф взгромоздили лепные баварские кружки . Вот эти забыли завести утром воскресенья, когда спешили на крестины внука соседки – тогда сеньора и сеньору Криви только начали принимать в деревне за своих, пропустить приглашение было нельзя. В суматохе было уже не до будильника, а потом он так и остался недвижимыми на полке рядом с остальными. Раз в неделю с них смахивали пыль, как и с уродливых курантов из черного дерева, которые и не шли-то никогда точно, но были подарком старого герра Шмита, университетского друга, вот, вашему тосканскому дому как нельзя лучше подойдут, сказал он, и нельзя было обижать такого человека. На потемневших бронзовых часах, стоящих на комоде, сзади наклеена бумажка: «Не идут. Испачканы. 11.3.87».
          В какие минуты остановились остальные стрелки, такие лишние для разморенного простором и тягучей жизнью человека?
          Человека, который, как и Тель, вначале всё спешил, всё пытался ухватить то обрывок того, то кусок этого, узнать и деревья, и ракушки, и греческих философов, и классиков постмодернизма, на всё распределив время, всё расписав по плану, заведя десятки будильников на каждый свой шаг. А потом пустил человек жизнь идти своим ходом, и не нужными стали часы, кому есть дело до времени, если утром кофе под фиговым деревом можно пить не раньше, чем согреет кору осеннее солнце и успокоится ночной ветер. А вечером, под утихшим маятником наивных ходиков, голова склоняется над книгой столь долго, сколько позволяют уставшие стариковские веки, и совсем неважно, что показывают стрелки.
          «Прямо как Эми Паркер не замечаю я своего одиночества. Люди проходят мимо и оставляют во мне лишь легкий след, не глубже отметки на песке, тут же разглаженном мягкой волной. Вот я сижу на балконе, под ветром и солнцем, и море блестит так, что приходится щуриться, и жизнь Эми и Стэна из романа важнее мне и интереснее, и правдивее, и настоящее, чем жизнь вокруг меня. Я прикрываю глаза и думаю о доме, неровным камням которого не меньше восьми сотен лет, пусть эти камни и лежат теперь под землёй, поддерживая всё новые и новые стены», – написала Тель в своём дневнике. Тонкая тетрадка, и записей всего на три странички.
          Перед отъездом Тель кладёт все книги назад на полки. Но в последний момент всё же засовывает в сумку сборник средневековых песен на латыни и схему солнечных часов с подробными расчётами и чертежами, аккуратно нанесённую карандашом старого сеньора Криви на тончайшую бумагу.
          На память, шепчет Тель, чтобы спасти от времени.


© Copyright: Мария Шпинель, 2021
Свидетельство о публикации №221031200921


http://proza.ru/comments.html?2021/03/12/921