Арнольд Беннетт. Слава гусям!

I
Был приятный, но обманчивый день третьей недели декабря. Снег лишь слегка запорошил землю, и шоколадный Санта Клаус улыбался из витрины магазина Китса ласковой мифической улыбкой, не зная, что его вскоре съедят. Но помимо этих мелких деталей, ничто в Пяти городах, и особенно в Бёрсли, не напоминало о приближения самого мирного, доброго и сытного праздника.
В пабе «Тигр», рядом с магазином Китса, на рыночной площади, мистер Иосий Топхэм Кертенти поставил свой стакан (портвейн был приготовлен специально для него) и сказал своему приятелю, мистеру Гордону, что должен идти. У этих двух мужчин было одно сильное общее чувство: они любили одну и ту же женщину. Мистеру Кертенти (двадцать шесть лет душой, тридцать шесть умом и сорок шесть внешне) было пятьдесят шесть лет. Он был богатым человеком. Заработал деньги как производитель глиняной посуды в старые добрые времена, прежде чем дьявол не изобрел немецкую конкуренцию, американские тарифы и цены на уголь. Он все еще зарабатывал деньги с помощью своего сына Гарри, который теперь руководил производством, но он никогда не признавался, что зарабатывает. Еще никому и никогда не удалось поймать производителя керамики за зарабатыванием денег. Он может со вздохом признаться в том, что совершал подвиги в прошлом, он может выразить смутную, нелепую надежду, что совершит их снова в отдаленном будущем. Но что касается настоящего, вы никогда не узнаете о нем.
В настоящее время г-н Кертенти, находящийся в финансовой безопасности, тратил большую часть своей энергии на то, чтобы вершить судьбу города. Он был Заместителем мэра и Председателем комитета по общему назначению городского совета; он также был Хранителем неимущих, Мировым судьей, Президентом Общества судебного преследования преступников и занимал еще несколько должностей, которые подразумевали обеды, проницательность и добродушие. Это был невысокий, чопорный, полный мужчина с красным лицом, веселый от радости, исходящей из доброго сердца, юмористического нрава, прекрасного пищеварения и почтительности менеджера банка. Не будучи членом Общества Браунинга, он твердо верил, что с миром все в порядке.
Мистер Гордон, сыгравший в рассказе лишь небольшую роль, был более молодым, спокойным, менее решительным человеком, довольно застенчивым. В общем, полная посредственность, возможно, немного раздутая в этот день из-за того, что его избрали председателем Комитета по газу и освещению.
Оба мужчины целый день работали в своих комитетах в ратуше, а сейчас они, плотно и вкусно отобедав, собирались разойтись каждый в свою сторону. Но когда они вышли на крыльцо паба, увидели, как мимо них проходит стая гусей. Гусиный пастух, потрепанный мужчина средних лет, выглядел так, как будто он недавно проиграл Марафонскую битву и спрашивал себя, не пролегает ли путь его отступления через барную в «Тигре».
- Как бизнес? - весело осведомился у него мистер Кертенти.
В «Пяти городах» принято приветствовать вопросом о погоде.
- Бизнес… - повторил гусиный пастух.
Этим единственным существительным без поддержки глагола, прилагательного или наречия, гусиный пастух умудрился выразить тот факт, что неуместная сердечность мистера Кертенти была его последним недовольством.
- Нет никакого бизнеса! – проворчал  он.
- Эх! - грустно вздохнул мистер Кертенти, словно утверждение пастуха о полном отсутствии бизнеса отразится на городе, о котором он был призван заботиться.
- Чтоб его! - сругнулся гусиный пастух с безжалостным акцентом. - Сегодня утром я привел этих гусей в этот город. (Здесь он преувеличил количество пройденных миль.)
- Двенадцать гусынь и двух гусаков - Черныша и Рака. А сколько их сейчас? Сколько?
- Четырнадцать, - сказал мистер Гордон, быстро сосчитав гусей; и мистер Кертенти посмотрел на него с упреком, за то, что он, городской советник, таким образом математически продемонстрировал коммерческий упадок Бёрсли.
- Рынок переполнен, да? - предположил мистер Кертенти, покосившись на стоявший поблизости дом Каллеара, птичника, который был битком набит всем, что летало, плавало или переваливало.
- Вы называете это рынком? - воскликнул гусиный пастух. -  Пора двигаться в Хэнбридж, где хоть что-то можно продать.
Итак, мистер Кертенти не имел ни малейшего намерения покупать этих гусей, но ничто не могло лучше вскипятить мужчину Бёрсли, чем упоминание о торговом процветании Хэнбриджа, этого Чикаго Пяти Городов.
- Сколько за штуку? - неожиданно спросил он.
В этот же момент он подумал о своей репутации. Он представил, как все узнают, что Иосий Кертенти, уважаемый Заместитель мэра Бёрсли, стоит на ступеньках «Тигра» и торгуется с гусиным пастухом. Его воображение уже уловило часто повторяющийся вопрос: «Вы слышали о попытках старины Иосия купить гуся?» и оглушительный смех, который последует за этим.
Гусиный пастух молча посмотрел на него.
- Ну, - снова сказал мистер Кертенти, его глаза сверкнули, - сколько хочешь за всех?
Гусиный пастух осторожно назвал сумму.
Мистер Кертенти предложил сумму значительно меньше, закончившуюся шестипенсовиками.
- Договорились, - закрыл сделку гусиный пастух, словно захлопнул тиски.
Заместитель мэра стал владельцем двенадцати гусынь и двух гусаков - одного Черныша и одного Рака. Это был шок, но он выдержал его. Невольно он посмотрел на мистера Гордона.
- Как вы собираетесь доставить их домой, Кертенти? - спросил Гордон с сарказмом. - Погоните их?
Обиженный, мистер Кертенти парировал:
- Не ваше дело, Гордон!
Гусиный пастух принял деньги, как личное оскорбление, но когда мистер Кертенти попросил: «Оставьте мне свою палку», он дал ему палку и улыбнулся.
Иосию Кертенти гуси не нравились; он не мог представить себе, зачем они ему. Им не было места в его вселенной. Тем не менее, поскольку он опрометчиво вляпался в недоразумение, он решил выйти из него с честью. Он мгновенно придумал план, с помощью которого выйдет победителем из поражения. Он примет предложение Гордона и сам отведет гусей в свою резиденцию в Хиллпорте, этом высоко-аристократическом пригороде.
Он объявил о своем намерении с тем вводящим в заблуждение трезвостью и заурядностью тоном, который часто применяют многие великие юмористы. Мистер Гордон несколько раз кивнул, а затем быстро удалился, что было явным доказательством того, что у этого человека не было ни воображения, ни души.
Гусиный пастух подмигнул и вошел в паб.
Затем началось шествие гусей и заместителя мэра. Не следует думать, что мистер Кертенти выглядел глупо, управляя гусями. Он не был глупцом. Напротив, он был одним из тех людей, которые, привнося здравый смысл и присутствие духа в каждое действие своей жизни, не делают ничего плохого и всегда избегают насмешек. Он выстроил своих гусей, объяснил им, что делать, и улыбнулся, увидев, что они зашагали впереди него в указанном направлении в сторону Хиллпорта. Он не смотрел по сторонам и, таким образом, не обращал внимания ни на торговцев с рыночной площади, ни на покупателей магазинов. Он представлял себя гусиным пастухом; и он стал им, несмотря на синее мелтонское пальто, фетровую шляпу с приплюснутым верхом и роскошный изогнутый воротник, который был тайным желанием всех молодых модников Хиллпорта. Да и гуси восприняли его всерьез как гусиного пастуха. Эти четырнадцать разумных существ, каждое из которых имело цель в жизни, каждое стремилось к самовозвеличиванию и удовлетворению желаний, шли вперед, подчиняясь высшему разуму.
Мистер Кертенти благополучно провел своих четырнадцать разумных существ через площадь Святого Луки и направил их к Олдкасл-стрит. К этому времени слух о нем бежал впереди него, как вода, попавшая в оросительную систему. На каждом углу стояла кучка людей, из большинства окон выглядывали любопытные. А заместитель мэра ничего не говорил и никому не улыбался. Память об этом шествии сохранится в Бёрсли на века.
На полпути вниз по Олдкасл-стрит случилась первая катастрофа. Электрические трамваи тогда еще не связывали Пять городов; но вот-вот должно было это произойти, и группа людей выкладывала узоры из проводов над Олдкасл-стрит. Один из проводов, выскользнув из временного зажима, с пронзительным звуком упал на проезжую часть и закрутился там в спираль. Несколько гусей мистера Кертенти были сбиты с ног, но благополучно поднялись. Но проволока обвила цепким кольцом мускулистую, блестящую шею гусака Рака, и он не смог подняться. Жестокая, мучительная и внезапная смерть, которая подтвердила теорию о непредсказуемости. Тринадцать безучастно пошли дальше. Мистер Кертенти высвободил гусака из витой проволоки и поднял его, но, посчитав его слишком тяжелым, чтобы нести, передал его дворнику, стоящему рядом.
- Я пришлю за ним, - сказал он.  - Жди здесь.
Это были единственные слова, произнесенные им за все время памятного шествия.
Вторая катастрофа заключалась в том, что обманчивая зимняя погода превратился в дождь - холодный, жестокий дождь, непрекращающийся дождь, полный зловещего значения. Мистер Кертенти с сожалением приподнял бархатный воротник своего мелтонского пальто. Когда он это сделал, карета въехала на Олдкасл-стрит, немного впереди него, со стороны церкви Святого Петра, и исчезла в направлении Хиллпорта. Он узнал экипаж; он сам купил его  и  сам заплатил за него. Глубоко-глубоко в его голове шевельнулась мысль:
- Я ничуть не рад, что она меня не заметила.
У него возникло подозрение, которое появляется даже у оптимистов, что счастье - это все-таки химера.
Третья катастрофа заключалась в том, что солнце село и стало темно. К сожалению, мистер Кертенти не учел это суточное явление; он не думал, что ему придется гнать гусей по улицам, лишь слабо освещенным газовыми лампами.
После этого бедствия увеличились. Темнота и дождь превратили фарс в нечто иное. Было пять тридцать, когда он, наконец, добрался до собственного сада, который наполнился жалобами оставшихся гусей. Слуга Понд встретил его у конюшни, освещая дорогу фонарем.
- Сыро, сэр, - сказал Понд.
- Не то слово, - сказал мистер Кертенти и, сняв шляпу, смахнул воду с полей прямо в лицо Понда. Это был его способ расставить все точки над «i».. - Миссис вернулась?
- Да сэр; Я только что поставил лошадь.
Пока что никаких упоминаний о стоящих рядом гусях, смоченных сильным зимним дождем.
- У меня здесь на Рождество две-три гусыни и один гусак, - сказал мистер Кертенти после паузы.
- Да сэр.
- Отведи их в конюшню.
- Да сэр.
 - Но это еще не все. Один мертв. За ним на Олдкасл-стрит присматривает дворник. Он ждет тебя. Дашь ему шесть пенсов.
- Да сэр.
- Еще одна гусыня упала в канал.
- Да сэр.
- Есть еще одна сбившаяся с пути на железнодорожных путях. Только бы ее не переехал поезд.
- Да сэр.
 - Собери их всех.
- Да сэр.
Мистер Кертенти направился к дому.
- Местер! - Понд крикнул ему вслед, помахав фонарем.
- Что еще?
- Здесь нет гусака.
- Посмотри лучше, - ответил мистер Кертенти, подходя к дверям дома.
Он расстроился, подумав, что выживший гусак в темноте ускользнул от его бдительного надзора. Он собирался пригнать гусей домой, и он пригнал их. Во всяком случае, большинство из них. Он сохранил свое достоинство и свою жизнерадостность.  И все же чувство разочарования нельзя было сбрасывать со счетов. В целом его переход был лишен славы. Все началось великолепно, но закончилось почти позором. Тем не менее, он был доволен собой, когда вошел в дом.
Судьба гусака Черныша так и не была установлена.

II
Столовая в доме мистера Кертенти представляла собой просторную и уютную комнату, ничем не обязанную своим очарованием Уильяму Моррису с Риджент-стрит  или Обществу искусств и ремесел. Её отличительными чертами были богатство, прочность и комфорт, особенно комфорт; и эта цель была достигнута с помощью новой дубовой мебели, отличающейся прочностью, турецким ковром, в который, как в перину, проваливались ноги и большим картинам, написанным маслом, чьи темно-блестящие рамы были гарантией их достоинства. Эта комната была самой богатой, самой уединенной, самой удобной во всем доме. Синие плюшевые занавеси были задернуты на толстых латунных прутьях через дверь и французское окно. В камине, изготовленном из отборного камня высшего качества, обладающим необычайным даром излучать тепло в квартиру, а не в дымоход, пылал огонь. Огни вельсбахской люстры ослепительно освещали снежно-серебряный чайный столик, оставляя картины на стене в мраке, делая их настолько незаметными, что даже сам Джон Рёскин не смог бы определить, были ли это Уистлер или Питер Пауль Рубенс. По обе стороны от мраморного камина стояли два невероятно огромных кресла, кресла из малинового плюша для великанов, кресла мягче, чем мох, мягче, чем любящее сердце, более обволакивающие, чем ласки. В одном из кресел, слева от камина, мистер Кертенти имел обыкновение храпеть каждую субботу и воскресенье днем и почти каждый вечер. Другое обычно было пусто, но сегодня его занимала миссис Кертенти, хозяйка дома. В присутствии мужа она всегда пользовалась маленьким креслом-качалкой из черного дерева.
Взглянув на это невысокое, худощавое существо, которое откинулось в огромном кресле, оставляя незаполненными большие пространства сиденья, можно было восторженно подумать про себя: вот это женщина!  Ее пушистая голова на спинке стула, изгиб ее пухлой руки с кольцами, закинутой над головой, были очаровательными. Ее черные глаза были такими вызывающими, ее ступни в туфлях были такими маленькими. Было что-то такое таинственно волнующее в падении ее юбки. Ее звали Клара. Она была одной из тех женщин хрупкого телосложения, которые могут выдержать усталость, способны убить верблюда; одна из тех демонических женщин, способных обходиться без сна десять ночей, чтобы ухаживать за вами; способных умереть, видя, как вы умираете, способных смеяться и плакать одновременно. У нее был большой рот и очень широкие ноздри, а лет ей было тридцать пять. Это было неважно; это было бы неважно, будь ей даже сто тридцать пять.
Клара Кертенти была одета в обтягивающее черное шелковое платье. Длинная золотая цепочка, спускавшаяся с ее шеи почти до талии, в середине была сколота старинной золотой брошью. Она носила траур по дальнему родственнику.  Она знала, черный ей к лицу. Поэтому ее дальние родственники умирали часто.
Базальтовые часы на каминной полке задрожали и пробили шесть раз. Клара Кертенти быстро встала с кресла и села за чайный столик. Почти в тот же миг аккуратная горничная в черно-белом форменном платье внесла чайник, медный чайничек и посеребренное блюдо с горячими булочками; затем молча удалилась. Клара осталась одна; теперь уже не та Клара, а чопорная, подтянутая, высокомерная, словно неприступная цитадель. Одним словом - жена заместителя мэра.
В пять минут седьмого в комнату вошел Иосий Кертенти, распаренный от горячей ванны и счастливый в сухой одежде - прекрасная, хотя и зрелая фигура мужчины. Он словно заполнил всю комнату.
- Здравствуй, мой цыпленок! - сказал он и поцеловал жену в щеку.
Она посмотрела на него взглядом, который мог означать что угодно.  Ему показалось, что она скорее вытерпела, чем приняла его поцелуй.  И если это так, то было ли ее настроение объяснено его опозданием к чаю или тем фактом, что она знала об эпизоде с гусями? Он не знал, что и думать.
- Булочки! Это хорошо! - воскликнул он, снимая крышку с блюда.
Этот сильный, успешный и властный мужчина обожал свою жену и боялся ее. Она была его первой любовью, но второй супругой. Они были женаты десять лет. За эти десять лет они поссорились всего пять раз, и она изменила весь смысл его жизни. До второго брака он хвастался, что он выходец из народа и что сохранил все привычки, присущие ему. Клара, хотя она тоже была из народа, очень скоро все это изменила. Клара страстно любила благородство. Как и многие сердечные, честные, умные и в остальном разумные люди, Клара была снобом, но очаровательным маленьким снобом. Она приказала ему забыть, что он вышел из народа. Она отказывалась слушать, когда он говорил на диалекте. Она заставила его одеться роскошно и аккуратно; она заставила его купить фешенебельный дом и обставить его прекрасной мебелью; она заставила его приобрести карету, в которой ее благородство могло выезжать за покупками (она делала покупки в Олдкасле, где дряхлая аристократия торговцев высмеивала отсутствие стиля Хэнбриджа); у нее был свой «день»;  утром она пила чай в постели, а после обеда - в гостиной. Она бы с удовольствием обедала бы в семь, но она была мудрой женщиной и понимала, что слишком много тирании часто приводит к революции и крушению престолов; поэтому по-старому плебейскому обычаю обедали в шесть часов.
Именно она вынудила Иосию (околдовала, обманула, уговорила и обольстила его) принять пост заместителя мэра. Через два года он может рассчитывать на то, что станет мэром. Почему же Клара согласилась на эту второстепенную должность для мужа? Потому что в тот год Бёрсли, как и многие другие городки, захотели выбрать мэра из палаты лордов. Граф Челл, богатейший человек города, согласился носить цепочку мэра при условии, что ему будет предоставлен заместитель для повседневных дел.
Кларе понравилась мысль о том, что она станет заместителем прекрасной, назойливой и высокомерной графини Челл.
Заместительница графини наконец заговорила.
- Гарри снова опоздает сегодня вечером? - спросила она в своей более холодной манере светской беседы, которая, как хорошо знал Иосия, ни к чему не обязывала.
Ее способ произносить слово «Гарри» был неподражаемо значимым.  Ей нравился Гарри, и ей нравилось имя Гарри, потому что оно звучало по-кенсингтонски. Гарри преуспел в бизнесе, и был к тому же денди. «Мой пасынок» - она так любила представлять его, такого высокого, мужественного, знатного и щеголеватого. Гарри, получившего наследство от матери и принадлежащего к какому-то лондонскому клубу. Клара чувствовала необоснованную привязанность к имени «Гарри», как большинство женщин испытывают к «Джорджу».
- Не знаю, - ответил Иосий. - Я сегодня днем не был на заводе.
Снова наступила тишина, а затем Иосий, чувствуя себя неспособным выносить дальнейшее беспокойство по поводу настроения жены, внезапно решил рассказать ей все о гусях и услышать от нее самое худшее. И как раз в тот момент, когда он открыл рот, горничная вошла в гостиную и объявила:
- Мистер  Дункальф желает видеть вас немедленно, сэр. Он обещает не задерживать вас.
- Проси его сюда, Мэри, - ласково сказал заместитель мэра. - И принеси еще чашку с блюдцем.
Мистер Дункальф, городской служащий Бёрсли, порядочный, дородный и немного застенчивый.
- Спасибо, спасибо, Кертенти, но я у вас не задержусь. Как поживаете, миссис Кертенти? Нет, спасибо, правда… - Но она, улыбаясь, изящно любезно указала ему на кресло.
- Есть какие-нибудь интересные новости, мистер Дункальф? - спросила она и добавила: - Мы безумно рады, что вы к нам зашли.
- Да, - сказал Дункальф, - я только что получил письмо от лорда Челла.
- О, от графа! В самом деле? Это очень интересно.
- И что он? - осторожно спросил Иосий.
- Он пишет, что его только что назначили губернатором Восточной Австралии - объявление будет в газетах завтра - и поэтому он, к сожалению, вынужден уйти в отставку с поста мэра. Говорит, что он заплатит неустойку, но, конечно, нам придется отменить его кандидатуру специальной резолюцией Совета.
- О! Вот это новость! - воскликнул Иосий. – Будь я проклят!
- Топхэм! – одернула его миссис Кертенти. Она никогда не называла его Иосий. Топхэм было более благородно и значимо.
- Вашему мужу, - сказал мистер Дункальф, повернувшись к Кларе, - конечно же придется перейти  на место мэра, а вам занять место графини.
Он сделал паузу и добавил: - И никого лучше вас нет.
Городской служащий искренне восхищался Кларой.
- Мистер. Дункальф, мистер Дункальф! - она погрозила ему пальчиком.  - Вы самый бессовестный льстец в городе.
Льстец был польщен. Доставив важную новость, он имел удовольствие насладиться собственной значимостью как вестника. Он выпил чашку чая. Иосий задумался, но Клара, наоборот, переполнилась завораживающей болтливостью. Затем г-н Дункальф сказал, что он действительно должен покинуть их, и, договорился с предполагаемым мэром о немедленном созыве специального заседания Совета.
Иосий проводил его до парадной двери. Небо прояснилось.
- Спасибо, что сообщили, - сказал хозяин.
- О, все в порядке. Спокойной ночи, Кертенти. Вытащили гуся из канала?
Ужас! Его поступок уже всем известен.
Иосий вернулся в столовую. Вид жены остановил его на пороге. Лицо драгоценной и очаровательной супруги пылало гневом и обидой.  Ей пришлось призвать все свое спокойствие, чтобы не сорваться в присутствии мистера Дункальфа, но теперь она могла высказывать свое мнение.
- Ну, Топхэм! -  взорвалась она.  - Именно этот  день ты выбрал, чтобы гнать гусей по дороге за моей каретой!
Иосий был ошеломлен, уничтожен.
- Значит, ты меня видела, Кларри?
Он пытался смягчить гнев жены.
- Я тебя видела? Конечно, я тебя видела! И весь город тебя видел!
Он словно ощутил горячий ветер презрения.
- Ну, - сказал он, - откуда я мог знать, что граф уйдет в отставку именно сегодня?
- Как ты ...?
В столовую вошел Гарри, он собирался выпить чаю. Он безмолвно переводил взгляд с одного на другого. По дороге домой он услышал рассказ о гусях в семи различных формах. Заместитель мэра, который вскоре станет мэром, вышел из комнаты.
 - Понд только что вернулся, отец, - сказал Гарри.
Задержавшись в холле, Иосий услышал, как Клара со слезами в голосе воскликнула:
- О, Гарри!
- Проклятие! - пробормотал он.

III
«Сигнал» следующего дня содержал сообщение, в котором г-н Дункальф официально заявил, что г-н Иосий Кертенти будет назначен мэром Бёрсли, и добавил, в качестве своего собственного частного мнения, что в отсутствие достопочтенного графа Челла и его графини нет лучших «руководителей народа», чем мистер Кертенти и его очаровательная супруга. Пока тон «Сигнала» был безупречным. Но под этой заметкой расположился подзаголовок «Забавный подвиг нового мэра», за которым следовало подробное описание процессии гусей, которых погонял г-н Кертенти.
Хэнбридж, Найп, Лонгшоу и Тернхилл посмеялись от души, но Бёрсли рассердился.  Бёрсли гордился тем, что претендовал на звание «Матери Пяти городов», и то, что им будет руководить гусиный пастух, каким бы веселым и доброжелательным он ни был, не соответствовало этому званию. Однажды мэр Лонгшоу (за много лет до этого) привез свиноматку на рынок и прославился этим. Но Бёрсли не желал соперничать с Лонгшоу в подобных делах. Бёрсли считал Лонгшоу адом пяти городов.  Некоторые уважаемые люди Хэнбриджа выразили негодование по поводу того, что Бёрсли не мог найти лучшего мэра, чем Иосий Кертенти. По крайней мере, трое олдерменов и семь советников мэрии Бёрсли в частном порядке, а также в «Тигре», не согласились с подобным мнением.
И за всеми этими пересудами пряталась, как аллигатор прячется в мутной реке, мысль,  что «графу это не понравится». Это выглядело  так, словно Иосий Кертенти поступил плохо именно с графом. Город не мог объяснить свои чувства, а поэтому не мог спорить о них. На самом деле они не могли найти логического объяснения. Было бесполезно им указывать на то, что, если бы уважаемый Иосий Кертенти не был бы назначен мэром, эпизод с гусями воспринимался бы как просто забавная шутка.
Кто-то может спросить: если Бёрсли был оскорблен, почему же никто не выразил мнения избрать другого мэра? Ответ таков: хотя все были согласны с тем, что выходка г-на Кертенти необъяснима, все в равной степени решили сделать вид, что это был пустяк, не имеющий значения. Нельзя лишать человека права быть избранным на высокий пост из-за пустяка.
Самым любопытным во всей этой неразберихе было то, что Иосий Кертенти тайно согласился с женой и городом. Ему было стыдно, он был расстроен. Его история с гусями предстала перед ним в совершенно новом свете, и у него хватило духа признаться себе: «Я выставил себя дураком».
Гарри уехал в Лондон на неделю, а Иосий, под предлогом отсутствия сына, проводил восемь часов в день на работе.
Как бы там не было, но городской совет должным образом в назначенный срок собрался на специальное заседание, и Иосий Топхэм Кертенти единогласно был избран мэром Бёрсли.
Вскоре после Рождества объявили, что мэр и его супруга устраивают новогоднее обед четырем сотням бедняков на крытом рынке Святого Луки. Также было сообщено, что это угощение затмит  все предыдущие новогодние угощения. Праздник назначили на 9 января, день рождения мэрии.
7 января Иосий рано ушел домой. Он уже подходил к дверям в гостиную, чтобы поприветствовать жену, когда услышал голоса; и один голос принадлежал мистеру Гордону.
Иосий остановился. Уже было упомянуто, что Гордон и мэр были влюблены в одну и ту же женщину. Она досталась Кертенти, и с этих пор он всегда испытывал некую жалость к Гордону - Гордону, жизнь которого была трагически пустотой; Гордону, который так и остался холостяком, живущим с матерью и двумя старшими незамужними сестрами.  Бедный Гордон!
- Но на самом деле, миссис Кертенти, - говорил Гордон, - на самом деле, вы знаете, что я ... это ... правда ...
- Доставьте мне удовольствие! – голос  миссис Кертенти звучал так  соблазнительно, что Иосий ощутил это даже через дверь.
Затем наступила пауза.
- Хорошо, - сказал наконец Гордон.
Мистер Кертенти на цыпочках вышел обратно на улицу. Он прошелся в темноте почти до Олдкасла и вернулся домой около шести часов. Но Клара ничего не сказала о визите Гордона. Она почти не разговаривала с Топхэмом в течение трех недель.
На следующее утро, когда Гарри уходил на работу, миссис Кертенти вышла за ним в холл.
- Гарри, - прошептала она, - принеси мне сегодня две десятифунтовые банкноты. Хорошо? И ничего не говори отцу.

IV
Мистер Гордон должен был быть на обеде для бедняков. Когда он шел по Трафальгарской дороге, заметил все еще висящее старое объявление на заборе кладбища. В нем сообщалось о собрании местного отделения Лиги противников азартных игр, что проходило год назад в лекционном зале Уэслианской капеллы. Гордон остановился и оторвал кусок от никому уже ненужного объявления.
Состоявшийся обед имел ошеломляющий успех; он превзошел все ожидания. Даже сами посетители остались довольны - редкость в подобных делах.  Важное место в меню занимал гусь. После обеда состоялся концерт. Открыл его, конечно же, мэр. Гарри с серьезным выражением лица спел «В старом Мадриде», ему аккомпанировала мачеха. Г-н Дункальф поразил всех декламацией стихов о любви.  Были также и соло на банджо, и задорный танец, и акробатический этюд. Наконец, около десяти часов вечера мистер Гордон, который до сих пор не принимал участия в празднестве, поднялся со своего места.
- Я уверен, что вы все согласитесь со мной, - начал он, - что этот вечер не будет полным без благодарственных слов - очень сердечного признания - нашему прекрасному организатору, мэру Бёрсли.
Зрители  зааплодировали.
 - Мне надо рассказать вам небольшую историю, - продолжил он, - историю, которая до сих пор была тайной между господином мэром и мной.
Мэр пристально посмотрел на него, не понимая.
- Думаю, вы слышали историю о гусях. (Смех) Ну, вы еще не все слышали, и я вам об этом расскажу. Я не могу больше держать это в себе. Вы думаете, что господин мэр связался с этими гусями - надеюсь, они хорошо переваривают (громкий смех) - просто для развлечения. Нет, не для него. Я был с ним, когда он их покупал, и случайно сказал, что пасти гусей - очень трудное занятие.
- Зависит от гусей! – крикнул кто-то из зрителей.
- Да, это так, - признал мистер Гордон и продолжил:
 – Но господин мэр не согласился со мной, и мы даже немного поссорились. Я обычно не участвую в спорах, как вы знаете, по крайней мере, не часто, но в этот раз я предложил пари, что он не сможет прогнать своих гусей на полмили. «Послушай, Гордон, - сказал он мне. - Это уже вопрос чести. Ставлю десять фунтов стерлингов, что я отведу этих гусей в Хиллпорт». «Договорились!», - сказал я. «Только не рассказывайте об этом никому», - добавил он. «Не буду», - пообещал я, но сейчас нарушаю свое обещание (Аплодисменты) Считаю своим долгом рассказать об этом. (Снова аплодисменты) Как вы все уже знаете, я проиграл. Он довел их в Хиллпорт! (Аплодисменты)  Но это еще не все. Мэр настоял на том, чтобы добавить свои десять фунтов к моим и получить двадцать. Вот две одинаковые записки, его и моя.
Мистер Гордон помахал смятыми бумажками.
- Мы решили, что каждый, кто обедал здесь сегодня, получит новенький шиллинг. Я вижу мистера Септимуса Ловатта. В его большой сумке ваши шиллинги. Смотри, Ловатт, никого не пропусти.  (Дикие крики и шум восторженных аплодисментов)
От радости даже никто не заметил, что мэр, обычно такой невозмутимый и спокойный, был совершенно подавлен - казалось, он не знал, куда смотреть.
После того, как участники обеда разошлись, мистер Гордон взглянул в глаза миссис Кертенти и обнаружил там чрезмерную признательность.  В этот вечер посредственность превратилась во что-то новое и важное. Лжец, умышленный лжец, он чувствовал, что это был высший момент в его жизни.
- Какой замечательный мужчина ваш муж! - сказала миссис Дункальф миссис Кертенти.
Клара удовлетворенно улыбнулась.
В карете, возвращаясь домой, она осыпала мужа ласками. Она могла себе это позволить. Клеймо гусиного позора было смыто.