Просьба освободить вагоны

– Слушай, а это не ты случайно разместила объявление в газету?
– Какое объявление?
– “Девушка ищет девушку”, в Комсомолке, – пояснила Брусника.
В апреле на вершинах гор вокруг Улан-Удэ еще лежит снег, поэтому я в шапке стою в прихожей, собираюсь на выход. Без шапки не выйти: видишь, на горах снег, значит, ты еще в шапке ходишь, вдолбила в мою голову мама.
– Нет, – соврала я.
Я полюбила Бруснику сразу после Нового года, но не прямо после боя курантов, сразу после боя курантов мне поставили фингал под глазом.
По телеку обещали миллениум и волшебство, в газетах тоже и по радио. Мир трещал по швам в ожидании чуда: вот-вот и лопнет. Я поверила в обещания и отправилась встречать миллениум в компании знакомых.
У меня было три категории людей: знакомые, однокурсники и друзья. Их нельзя было смешивать, это могло нанести урон жизни. Однокурсники, одноклассники, коллеги – нечто вынужденное, как необходимость садиться в автобус. Теоретически можно и пешком, но быстрее на автобусе. Знакомые – я откуда-то знаю, телефоны никогда не записывала, если звали, могла прийти. Друзья – близкая категория, люди, которых я выделяла из общей массы, они были мне интересны.
Те знакомые в 2000 году были обычными, но я подумала: вдруг чудо и они окажутся интересными! В большинстве своем они были бурятами. Будь моя воля, я бы не родилась в Улан-Удэ, где ты выглядишь, как нацменьшинство, а мир принадлежит бурятам. У них сильные кровные связи, поэтому преподы буряты, начальники буряты и даже гребаный телефон нам с мамой поставили спаренный, потому что соседи буряты жаловались в инстанции. Они трясли бумагами о притеснениях и переселении. Моя мама, как только поняла, что может остаться без телефона, тоже начала жаловаться и требовать телефон для матери-одиночки. Так и соревновались, кто несчастней. Вышла ничья: телефон поставили спаренный.
На новогоднюю вечеринку я пошла со своим парнем. Если бы я писала энциклопедию про себя, то слово “мой парень” значило бы – особь мужского пола, с которой ходят в компанию, танцуют медляк и целуются в университетском коридоре, чтобы видели – “я не лох”.
Парень у меня был Жорик, по паспорту Жаргал. Жорик был типичным бурятом, даже миловидным. Высокий, коротко стриженый, с узкими раскосыми глазами-бусинками. Рубашки он застегивал на все пуговицы, заправлял их в джинсы, кои натягивал до сосков, носил правильную ортопедическую обувь. Не курил и мало выпивал. Дискотеки были для него потусторонним миром, там он стоял истуканом. Жорик был отличником на матфаке. Не парень, а мечта, если прибухнуть, то можно и поцеловаться.
Бухание и сгубило меня. Новогодняя ночь закончилась потасовкой. Я вступила в нее от отчаяния за напрасно потраченный вечер.
“Встретила. Фингал под глазом и Жаргал начал смотреть на меня с чувством. Кто, бля, заехал мне в скулу?”, – думала я, прижимаясь щекой к ледяному стеклу в трамвае номер семь. Он ухал по центральной улице и вез меня к дому вдоль серых пятиэтажек, когда-то заполнивших горную котловину.
Летел-летел Гэсэр, раззявил варежку, промочил ногу в Селенге и рассыпал горсть пятиэтажных убожеств в ямку между горами Хамар-Дабана.
“Остановка Саяны”, – механический голос вывел меня из транса. До дома 5 минут, выйти из трамвая, пересечь прямоугольный сквер, затем длинный дом с аптекой, горка, мусорка и я дома. Мороз почти минус тридцать, ранние сумерки сожрали всех прохожих, а через пять минут и меня.
Мама была дома, смотрела телевизор. Я шмыгнула в комнату и, не включая свет, села на кровать. Темнота захватывала мир. Я хотела потолок выкрасить в черный, но мама запретила, поэтому я всюду наклеила постеры. Майкл Джексон, ЗиЗи Топ, Роксет, Спайс Герлс, Бон Джови, Ист 17 жили на моих стенах и потолке, подпитывали юношеский протест, а может давали надежду, что есть мир чуть дальше гор, на которых снег лежит с августа по апрель. Хаос и тьма окружали меня. Хотелось плакать.
Тишину в комнате нарушил звонок городского телефона. Крутой был аппарат, я его купила на свои деньги, заработанные на каникулах в качестве проводника пассажирского поезда дальнего следования.
Проводник – понтовая профессия и взрослая жизнь. Сама отвечаешь за пассажиров, за билеты, за воду, за деньги и сама же клеишь заново ночью пакеты с бельем, чтобы утром продать использованные комплекты еще раз. Самый денежный рейс до Москвы, полный отстой покатушки по Бурятии: нет денег и публика заштатная.
Оранжевая трубка засветилась, с секундной задержкой появился звук.
– Але, – тоскливо протянула я.
– Привет, – врезался в мое ухо бодрый женский голос.
– Это Женя, – сказала Женя.
– Привет, – ожила я.
Со мной до сих пор так бывает, сидишь во тьме, никаких светлых пятен и сил нет ни позвонить кому, ни просто из квартиры выйти. “Как в жопе у негра”, – называю я это состояние в своей внутренней энциклопедии.
Женя была коллегой. Девушкой милой и красивой. Ее светлый образ после нашего знакомства в депо Улан-Удэ пополнил мою кладовую великолепных женщин. Эта кладовка не то, что у нас в квартире: полтора метра самодельных полок с хламом. Эта кладовка востребована была мной каждый вечер, а может и утро, а также в часы досуга. Нет, не кладовка и не кладовая, а сокровищница, картинная галерея.
Дорогие посетители! Посмотрите на картину у входа. С нее началась коллекция крутых телок, простите, блистательных баб, простите, замечательных женщин Валентины Бородиной! На картине жгучая, высокая Наташа. Также, как и Валентина, она в детские годы играла на домре. В те далекие 90-е отдаленные уголки России пытались не потерять путеводную нить русской культуры, поэтому народных хоров и ансамблей было в избытке.
Дорогие посетители, посмотрите налево: Таня, стройная шатенка, носившая джинсы и футболки, умела курить и звонко смеяться. Справа актрисы: Пета Уилсон она же Никита, Джоанна из “Элен и ребята”, похожая на задорного мальчишку, не чета малохольной Элен, Дженифер Энистон из “Друзей” – смешная она и настырная, Мел Би из “перчинок” и потрясающая Мадонна.
А вот последнее приобретение – Евгения Брусникина. Живет в Улан-Удэ, учится на юриста в Новосибирске на заочном, работает проводником. Погоняло у Жени – “Брусника”, она чуть ниже Валентины ростом и прекрасно смотрится в форме, а еще она чудесно улыбается. Посмотрите, посмотрите, неужели вам не хочется быть с ней наедине, слушать ее, смотреть?
– А приходи сегодня, – предложила Брусника, – отметим первый день нового года.
“Даааа”, – хотелось мне кричать, ”мчусь, милая”. От улыбки у меня свело скулу. “Бля”, – я вспомнила про синяк.
– Не, Женя, сегодня не в состоянии, – вежливо отказала я, – давай в другой раз?
– Хорошо, – вздохнула Брусника, и мы попрощались.
Раз уж каким-то образом Брусника запомнила меня и нашла мой номер, то она непременно позвонит еще раз, а уж к этому времени мое лицо будет в порядке. Интересно, куда делась эта уверенность “позвонит еще раз” сейчас? Теперь я бы пошла к ней с синяком. Кажется, я начала бояться не дождаться звонка.
– К тебе Жора, – потревожила меня мама.
Я подошла к двери. Не подойти было нельзя, мама стала конвойным, который пригнал меня на порог.
– Привет, – сказал Жорик.
– Привет, чо надо? – сказала я.
Мама улыбнулась “вы поговорите, а я пойду”. Да-да, мама, иди! Ты, правда, думаешь, что как только ты закроешь дверь в свою комнату, я сменю тон с “чего приперся, мудак” на “милый мой, радость моя, повелитель стихий, возьми меня на пороге?”. Ты правда думаешь, что я буду следовать твоей инструкции: выходи замуж после института, жить будете в твоей комнате, потом что-нибудь с квартирой придумаем. Лучше за бурята, они здесь лучше устраиваются, а потом дети пойдут.
– Красавица моя, – раскрыв объятия, Жорик целился поцеловать меня в губы и трясся от нетерпения, как стиральная машинка на отжиме.
– Ты в конец спятил? – кипя от злости, я показала на синяк под глазом и закрыла дверь перед моим женским счастьем.
Брусника позвала меня в гости через неделю. Синяк только-только прошел, я пристегнула любовные крылья и вылетела из дома.
Встреча состоялась на сибирском, мать его, морозе. Женя блистала роскошью: на ней была крутая шапка из голубого песца и дублёнка в тон.
Я тоже выглядела прилично, взяла у мамы каракулевую шубу и сшитую на заказ шапку из темного песца. На ногах были мамины унты: шик и блеск моды Бурятии. Изюминка гардероба – кожаные перчатки на бараньем меху: непрактично, холодно, но очень изысканно.
Некоторое время мы прогуливались, делая вид, что мороз не пробирает нас до костей. Но дальше тянуть было нельзя, начали околевать.
– Сломай мне руку, а? – сказала Брусника сразу после жалобы на то, что она не может отмыть руки от угля.
– С радостью!
Может я не сразу так обрадовалась, но в итоге была готова ломать руку в качестве доказательства заботы и преданности.
Город был темным. Он и летом-то слишком серый, а зимой чувствуешь себя черной кошкой в темной комнате. Фонари горели, как фарватер, только по оси города. Вдоль фарватера мы и шли. Какого черта бурятские боги проглотили даже луну?
Я понимала Бруснику. Она работала проводником, училась. Женьке титаническими усилиями удалось сдать сессию в отпуск, обычный студент начал бы бухать, а ей надо в рейс, зимний. А там надо вагоны топить углем и ломом чистить наледь со сливной трубы под колесной парой. Сломать руку, уйти на больничный, переждать до весны – очень даже вариант!
Намечены были четыре варианта: бить кирпичом, придавить дверью, выбить ударом ноги или сломать об лёд. Первым попался кирпич. Я завернула его в тряпочку, чтобы инфекцию не занести и ударила Бруснику по тонкой запястной кости. Женя взвыла от боли и чуть не расплакалась. Я была в предобморочном состоянии. Решили, что Женя бухнет, а я сохраню ясность ума. Водка на морозе подействовала мгновенно. Я даже не представляла, что спиртное может иметь такой быстрый эффект, мне бы до жениного состояния еще бухать и бухать. В итоге я пошла провожать нетрезвую любовь своей жизни до дому.
– Меня к Люде! – скомандовала Брусника.
– К Люде? – удивилась и поморщилась я. Люда была вредной девахой-проводником, с которой мы постоянно подначивали друг друга.
– Да, – отрезала Женя и повисла на мне, как пьяный пассажир “где вагон-ресторан?”.
Люда снимала квартиру в центре, рядом с площадью Ленина. Эту площадь все в мире знают, там голова Ленина такая огромная, будто это Черномор, а не вождь мировой революции.
– Можно ща будет дверью сломать? – вынырнула из подпития Брусника.
Она дала мне ключ. Я попала в замочную скважину и прикидывала, насколько надо отворить дверь, чтобы просунуть руку Брусники, размахнуться и сломать.
И тут миллениум прорвало. Женя, подпиравшая косяк, посмотрела на меня, пытаясь сфокусировать зрение. Я почувствовала себя на мушке у бухого танкиста. Боязно! Женя двинулась на меня. Она плавно отпускала стену и хватала меня за плечи. Я подумала, что уже пора ломать руку. Наши взгляды встретились. Так близко я ещё никогда никому не смотрела в глаза. Теплое прикосновение ее пальцев к своей щеке. Так приятно. Я замерла и боялась нарушить рай. Меня уносило в нирвану. Ее губы целовали мою шею. Глаза закрылись сами собой, впечатлений было так много, что еще и визуального образа мозг мог не выдержать. Женин язык нежно проник в мой рот. От макушки до поясницы тело пронизывали волны блаженства и возбуждения, тело стало воздушным, а ноги ватными. Счастье длилось секунд 30-40. Ничего подобного с парнями я не испытывала. Там целоваться было, как руку пожимать: по-братски или как Брежнев-Хонеккер. А еще женские губы мягкие и податливые, мужские жестче и больше диктуют, чем уступают.
Двигай домой, я сама разберусь, – услышала я противный голос Люды из приоткрытой двери, она затащила Женю в квартиру и захлопнула дверь.
“Почувствуйте себя Жаргалом”, – подумала я и, шалея от наслаждения, пошла домой. Наступил-таки миллениум и волшебство. Заносим в энциклопедию: обещанное всегда сбывается, узнать об этом можно по ощущениям, которых никогда раньше не было. Это, как рак на горе свистит, а ты думал, что никогда.
На следующий день я оделась в лучшее. Лучшая футболка, лучшие джинсы и лучшие унты, мамины. Хотелось шарма и эйфории, но на дворе был мороз, сводящий зубы, а с платьями я рассталась два года назад.
С ними вышла вот какая история. Я могла месяцами ходить в платьях, влезать на каблуки и мерить коридоры универа, то забросить их в шкаф грудой. Груды, конечно, не было, но та пара штук, что были – синее и еще синее, я комкала и швыряла на полку. Джинсы и футболки сменяли платья – я становилась сорванцом. В 19 лет я определилась – зимой в платьях холодно, курить некрасиво и синий мне надоел. Джинсы и только они. Такая влюбленная и в джинсе я поспешила к Бруснике. Опустим, что она не жаждала встречи. Кто обращает на это внимание после первого поцелуя? Согласилась же!
Роза в руке, пламень в сердце. Милая, милая, милая, нежный мой ангел земной. Никому не говорите, что я это пела.
На этот раз меня ждали не рядом с площадью Ленина, а в ****ях даже по меркам Улан-Удэ. Два трамвая, автобус и еще пройти. Там никто не глотал ни солнце, ни луну, они там просто не всходили, а фонари не загорались.
Трясущейся ладошкой я нажала на кнопку звонка. Обратите внимание, не пальцем, не двумя, а всей ладонью накрыла звонок, чтобы не промахнуться. Раздался звук открываемого замка. Я перестала дышать. Дверь открыла Женя. Она была прекрасна. Ну, малость потерянная, ну, в глаза не смотрит, так это от любви.
– Привет, – громко произнесла я с улыбкой, ожидая страстных объятий с поцелуями.
Все влюбленные ведут себя одинаково – замирают и распахивают объятия.
– Привет, – сказала Женя, вынырнула на лестничную площадку и закрыла дверь спиной.
– Это тебе, – протянула я розу.
– Спасибо, – пробормотала Женя.
Поцелуй и объятия задерживались.
– Знаешь, – пробурчала Женя в себя, – а я не одна… у меня есть девушка. Я встречаюсь с Людой, она моя девушка.
В такие моменты, а этот, к сожалению, был не последним в жизни, я впадаю в ступор, потому что друг в друга врезаются мысли. Мысль: “Люда?! Ты сдурела, милая, у нее грудь впалая и зубы желтые. Что ты с ней делаешь?” врезается в мысль: “Она тебя не любит”, потом еще мысль: “Ты еще не поняла, как я хороша. Я могу и в платье прийти” мочит мысль: “Бля, чо, как дура приперлась. Было же ясно”.
– О, какие люди! – противный хриплый голос Люды царапал мое сердце. Она была, как чирий на жопе, сидеть неудобно, а ковырять хуже будет.
– Дай мне 5 минут, я вернусь, – тихим голосом сообщила Женя Люде.
Дверь закрылась. Мы стояли вдвоем. Женя наконец посмотрела мне в глаза.
– Прости, пожалуйста, я это все сделала специально, чтобы Люда приревновала, – начала Брусника, – мы встречаемся уже второй год и чувства притупились... а тут ты. Я когда тебя увидела в вагоне, сразу поняла, что ты тема.
– Я кто? – переспросила я.
– Лесбиянка, – озвучила Женя перевод слова “тема”, и мы обе присели на лестнице.
Я слышала это слово, но к себе не относила. Девушек у меня не было. Мне не приходило в голову, что с девушками можно встречаться. Поцелуй с Брусникой был первым поцелуем с девицей в моей жизни. Остановка “жопа негра”: я влюбилась, я лесбиянка, меня использовали. Конечная. Но оказалось, что нет. Еще немного унижений.
– У тебя же были девушки? – задала идиотский вопрос Брусника.
Прямо были, ага, табун. Я просто не знала, что лесбиянка, а девок было навалом! Я заглянула в свою картинную галерею женщин. Правда, табун, но я бы не рискнула заявить, что у меня были девушки: я о них мечтала.
Я добрела до трамвайной остановки, купила в ларьке бутылку пива и залпом выпила половину. Дышать стало легче. Я села на трамвай номер семь и покатила в сторону дома. Планов более не было, жизнь завершилась, осталась только учеба. Может благодаря Бруснике я стала отличницей? Что мне оставалось, кроме зубрежки монгольского и тибетского?
Дё чак, ше данг, ди мук, нга гьел, трак ток отравляли мой ум. Пять ядов тибетской мудрости не давали мне жить:  влечение, злоба, тупость, ревность и зависть. Полный набор, с которым не становятся приличными людьми.
Как ни странно, мы регулярно созванивались с Женей. Раза два-три в неделю основательно болтали по телефону, обсуждали ее рейсы, моих парней и прочие малозначительные детали. Прервались наши беседы только на мою практику в Монголии. Оттуда Завулон звонить не давал, там степи и горы, топот копыт и пьющая группа. После моего возвращения звонки возобновились.
Зачем она это делала? Какая-то дурная манера не любить человека, а разговаривать с ним по телефону. Сейчас все происходит гуманнее. Пришел на свидание, понял, что не мое и остался друзьями в Инстаграме. Одна моя знакомая выделила целую категорию людей “инстаграмные подружки”. В ее энциклопедии это расшифровывается, как попытки построить личную жизнь, которые перешли в обмен лайками в социальных сетях.
Тоска в моем миллениуме дотянулась до весны, а потом я решила, что перед смертью или заточением в браке с бурятом, нужно найти лесбиянок в Улан-Удэ и хоть попробовать еще раз поцеловаться. Кроме того, мне не у кого на груди было поплакать и рассказать о несчастной любви. Моя подруга Ленка, к которой я сунулась после облома с Брусникой, даже не поняла о чем речь. Можно подумать, если тебя парень бросил – это достойно переживаний, а если девица отказала, то “ну, ептыть, это понарошку”. В общем, понимающие лесби-сестры тоже были нужны.
Если быть до конца честной, мне хотелось повторения поцелуя с Брусникой. Пусть не с ней, но ощутить эту свою податливость, трепет и беспомощность перед другим человеком.
Мне хотелось быть особенной, темой и лесбиянкой. Не просто перед носом у мамы хамить парням, а протестовать по-настоящему. “Я иная, особенная, не ваша, мне ваши мерки в груди тесны”, – могла бы заявить я, если бы переспала с девушкой.
Лесбиянки в нашем городе очевидно существовали. Я знала двух – Женю и Люду. Они даже жили вместе. Вряд ли это были единственные лесбы Улан-Удэ,– предположила я и принялась играть в детектива, разыскивающего людей нетрадиционной ориентации.
Благо мама выписывала газеты. Особенно часто на полке рядом с телефоном оставалась местная  “Комсомолка”, которую выписывала мама. На одном развороте “знакомства”, на другом “некрологи”, а посередине “телепрограмма”. Я часто пролистывала мамину подписку и улыбалась от объявлений “одинокий мужчина желает познакомиться”, далее текст о параметрах будущей избранницы, а в конце “а/я д/в” или телефон брачных агентств. Трясясь от собственной находчивости, боясь быть опознанной и пристыженной, я собралась подать объявление о знакомстве.
Я решила попробовать через брачное агентство. Позвонила и выяснила стоимость, сроки и адрес конторы. Цена вопроса была вполне приемлемой.
Женщина, которая принимала объявление, сначала пришла в замешательство. “Девушка ищет девушку”, – непонятно как-то, но потом она вспомнила нечто подобное. Пояснила сама себе, что не только же жениться, но и дружить можно, приняла текст объявления и записала мои контакты. В миллениум чего только не бывает, даже девушки ищут девушек. Первые пару дней после подачи я боялась, что мама, читая газету обнаружит объявление, грозно посмотрит на меня и обо всем догадается. Это будет крушение ее жизни и моей, вагоны сойдут с рельсов или все титаны в поезде взорвутся одновременно. Но дни шли, мама не смотрела грозно, сообщений об авариях на жд путях не поступало. Благодать нарушил звонок Брусники.
– Ладно, если нет ты, тогда, кто? – размышляла вслух Брусника, которая только что обнаружила мое объявление в газете.
Ее разбирало любопытство. Женя собиралась звонить по телефону, указанному в объявлении. Мне светило разоблачение. Я повесила трубку и набрала в брачное агентство. Только бы успели снять его, только бы успели. Гудки растягивались в вечность. Какая-то дура-секретарша, чай что ли пить пошла.
– Алло, – раздалось в трубке.
– Снимите объявление. Если будут звонить, не давайте номер, – орала я на всю квартиру.
Мама вышла из комнаты: “Ты на улицу? Шапку не забудь”. Господи, почему нельзя спросить, почему я ору, причем тут шапка?! Но мама не спросила, она не заметила.
– Прикинь, деваха сняла объяву, – перезвонила Брусника.
Через пару недель началось наше совместное предприятие: организация лесби-клуба для того, чтобы найти мне девушку. Женя предложила назвать клуб “Сапфо”. На юрфаке в Новосибе эту греческую лесби-поэтессу знали, а у меня же был только бурятский эпос и тибетский язык. Там поэтесс-лесбиянок не было.
На Главпочтамте мы открыли абонентский ящик, у нас появился свой “а/я д/в”. Городские телефоны были не у всех, пейджеры только у оригиналов, а мобильники у бандитов и проводников.
Вечером я купила городские газеты, куда можно было дать объявление. Бурятская правда, региональная Комсомолка, Знакомства Бурятии, Он и она, – газеты лежали передо мной на письменном столе в комнате. Я отодвинула бумаги, книги, ручки в стороны и положила в середину газеты. С потолка смотрели кумиры, с книжных полок и стен стикеры с тибетскими словами (хоть как-то запомнить). Минуту я раздумывала, потом взяла “Бурятскую правду”, открыла последнюю страницу и вырезала бланк объявления.
“Женский клуб “Сапфо” приглашает девушек” – вписала я печатными буквами в пустые строчки. Платить надо было за количество букв, поэтому чем лаконичнее, тем дешевле.
Номер пейджера и Главпочтамт стали нашими маякоми для тематических девушек, а Брусника экспертом по отбору моей будущей пассии. Она безошибочно определяла сексульную ориентацию, не чета мне, которая сама себя заметить не могла.
Примерно через неделю в почтовый ящик упало письмо. В нем сообщалось, что девушка по имени Оксана прирожденная лесбиянка и очень бы хотела познакомиться с подобными себе для дружбы, общения и возможно чего-то большего. Ничего не меняется со временем. Когда я захожу на сайт знакомств, там все также: дружба, общение и “возможно что-то большее”. В конце письма был указан номер пейджера, по которому можно было с ней связаться, и Женя связалась.
– Слушай, – радостно делилась Брусника по телефону, – у этой Оксаны голос точно тематический. Мы обменялись телефонами и договорились о встрече.
– Здорово, – искренне радовалась я, предвкушая скорую встречу со своей судьбой.
– Я сгоняю на разведку и вечером все тебе расскажу, – безапелляционно заявила Брусника.
Меня на встречу брать не предполагалось, по мнению эксперта по лесбиянкам, лучше ей одной сходить и удостоверится лично, дабы избежать проколов и неловкостей.
Я извелась в ожидании вечера. Темнота уже спустилась на город, а телефон молчал. Ближе к полуночи, когда я считала овец в безнадежной попытке заснуть, Брусника позвонила. Я метнулась к телефону так быстро, что он сумел тренькнуть только один раз. Еще секунд десять, стоя с поднятой трубкой и слушая приветствие Жени, я молилась, чтобы мама не вышла из комнаты. Она не вышла.
– Действительно тема, – перешла к докладу Брусника, – тебе идеально подойдёт.
– Ее зовут Оксана, она главный менеджер в пейджинговой компании Континенталь. Предприимчивая деваха, мутит свой бизнес. Ее подстричь и переодеть и будет вполне хороша!
– Переодеть? А она точно тема? – уточнила я, видимо, чтобы зря не тратить силы на переодевание незнакомки.
– Точно, – подтвердила Брусника, – я проверила!
Как можно проверить тематичность девушки? – пронеслось у меня в голове. В паспорте это не пишут, в трудовой книжке тоже. Рентген? Трепанация черепа? Экстрасенсорика? Членский билет?
– Я переспала с ней, – остановила поток моих мыслей Женя, – опыт у нее есть. Тебе понравится.
Это было неожиданностью. Функции администратора клуба явно расширились. Но я не возражала: переспала, так переспала. То ли во мне было столько принятия, то ли я, как овца, боялась возражать Бруснике? Похоже на маленького ребенка, который не видел ничего другого, поэтому все принимает, как должное. Бьют его, значит это нормально, пьют родители по утрам тоже, выставляют за дверь, а что поделаешь?
– Я договорюсь с ней о встрече! – подытожила Брусника и положила трубку.
Засыпая, я представляла Оксану. Она должна была быть стройной утонченной девушкой, носить элегантные офисные костюмы – пиджак, узкая юбка и туфли на высоченной шпильке. Зачем ее стричь и переодевать? Придуманный образ мне нравился, и я готова была влюбиться в роковую красотку.
По словам Жени, моя будущая пассия Оксана была готова ко встрече клуба. Для окончательной проверки дееспособности Оксаны Брусника еще раз с ней переспала.
– Деваха для тебя в самый раз, – резюмировала Женя.
Конец апреля, снег стаял. Мы стояли без шапок на площади Ленина. Я, Брусника и Люда, которая присоединилась к тусовке. На нас были кроссовки, брюки милитари, темные футболки и кепи. Когда мы подходили к площади, проходивший мужик буркнул “лесбиянки” нам вслед. Мы переглянулись и рассмеялись. Была в этом сила и правда жизни, а еще то, что нас было трое, а он один.
Дабы скрасить ожидание, Брусника начала рассказывать про девушку.
– У нее очень интересная фамилия – Музика. Как “музыка” только через “и”. Она невысокого роста, носит юбки, правда, смотрится это немного топористо, но в целом нормально. Слегка картавит и косоглазит, походка прыгающая, немного косолапит, но мило. Но главное, что она в теме и с опытом, – уверила Женя.
– О, идет, – не дав мне переварить список недостатков будущей пассии, сообщила Брусника.
Невысокая брюнетка двигалась, как Буратино в местном театре: широко шагая и не сгибая ноги в коленях. Девушка была миниатюрная и хрупкая, как дюймовочка. Черные длинные волосы до плеч были неловко расчесаны и местами топорщились, как будто кто-то потер об ее голову надувной шарик, а может она сама намагничивала себя этим детским способом. Черная майка висела на тонюсеньких бретельках поверх выпирающих ключиц. Я стала искать грудь. Все-таки хотелось бы девушку. Сиськи были, но они едва проглядывали сквозь контуры майки.
Короткая кожаная юбка сидела колоколом и открывала худющие ноги. Крупным и массивным в ней было одно – босоножки на высоченной платформе. Они выглядели, как утяжелители, чтобы девицу не снесло внезапным порывом ветра за Хамар-Дабан. В общем Оксана была смесью Андрея Губина и Жанны Агузаровой.
Ох, ёпта, – вырвалось у меня непроизвольно. В это же время я услышала Людин смешок с фразой “вот и тебе счастье прикатило!”
Может быть Оксана секс бомба в постели, но уж точно не офисная бизнес леди.
– Привет, – произнесла девушка, подойдя к нам ближе. Голос ее был звонкий и подростковый.
– Привет, – выпалило наше трио.
Судя по возникшему напряжению, моя персона тоже не соответствовала ее внутреннему идеалу девушки. План Брусники пристроить меня рухнул, как берлинская стена. Повисшее напряжение в воздухе сняли пивом. Наш клуб Сапфо можно было поздравить с дебютом. Мы с Брусникой стали проводниками в нами же созданном вагоне, проверяли билеты и грузили туда желающих.
Объявления мы давали еще год. Раз в неделю я относила их в почтовый ящик и отправляла деньги за размещение. Писали в основном активные дайки. Довольно смешно: как бы мы сами писали бы себе, а потом себя же и встречали, с собой же хотели строить отношения. Приходили ненадолго и женственные девушки, зачастую из любопытства либо из-за надоевших козлов-мужиков.
Гладко не было ни у кого: от 18 до 45 лет одни проблемы. Молодежь мамы таскали в церковь, чтобы излечить, точнее изгнать бесов. Наверняка и среди бурятов были темы, но водили ли их в дацаны, я не знаю. И те, и другие пересекались у бабки Наташи, которая заговорами излечивала оба народа от алкоголизма. Излечившихся лесбиянок я не встречала, но лечившихся было человек пять.
На самом деле в церковь водили те родители, которым сильно было дело до своих детей. По большому счету, молодежь – это категория, которая может творить, что хочет, если это не революция. Так как в 1991 у нас уже была революция, мы совершенно не хотели на баррикады: пиво-девочки-рок-н-ролл. Нас не донимали. Парней геев гоняли, а девушки? Кого это волнует? Перебесятся.
Мы собирались на дискотеках – их было две в городе и три в главных институтах, ходили в кино, гуляли по городу, тусили на квартирах, катались в Иркутск, отжигали по концертам, организовывали шашлыки. Праздники не пропускали – дни рождения, новый год, 8 марта и 14 февраля. Хату часто находила я. Я ж была при парнях для прикрытия, а у тех бывали пустые хаты – там и собирались.
Если я начинаю вспоминать тех, кто входил в наш клуб, то получается однообразный и порядком маргинальный образ. Мне интересно было бы спросить, на кого походила я в нашем воображариуме.
Света по прозвищу “Ролики” с пугающими габаритами. Она училась в Сельхозакадемии. Сельхозка считалась колхозом и учился там бурятский люд из деревень и улусов. Прозвище она свое получила, потому что занималась гоночными роликами.
Была еще Лариса из деревни. Она добиралась на наши встречи, как Филипок до школы - сквозь пургу и снега в одеждах, которые были сильно ей велики.
Кондуктор  Татьяна Санна или просто Санна также входила в клуб. По прибытии в Москву на Пушке я встретила полный аналог Санны. Одежда, манеры, безнадега. Только она была Толянна.
Еще были три конюха Юля, Неля и Галя.  Они жили вместе и работали в частной конюшне, запивали водку пивом и много курили.
Принимая в наш клуб очередную участницу, я поглядывала на Бруснику: ну, где? Женя разводила руками: ну, так! Два проводника, мы стояли у нашего вагона, проверяли билеты, пропускали, носили чай, водку, печенье, поддерживали беседы, стелили постели, а поезд все не трогался.
Женя все еще была с Людой. Я не помню было ли мне обидно, кажется, что нет. Но она была счастливой, а я борзой: разбивала сердца конюхов и водителей троллейбусов и не влюблялась.
Наконец я переспала с Сашкой, потом влюбилась в Лизу, а потом… Вагон летел на полном ходу, занавески дрыгались, ложки в стаканах дребезжали.
Мой девиз звучал просто: девушки, поезд, Москва.
В девушках мне нравилось все. Если бы я могла сделать всех счастливыми, я бы сделала.
Поезд. Любить кого-то я способна не больше пяти дней, что равно продолжительности рейса Улан-Удэ–Москва. Меньше могу, например, один день: Улан-Удэ–Иркутск, а больше не выходит. Почему люди хотят любить долго и не любят любить быстро? Им же не нравится ездить одним маршрутом постоянно, они меняют направления, поезда и виды транспорта, а в любви им нужна стабильность. И как она тогда выглядит? Как самый скучный в мире товарный состав из 120 вагонов?
Я теперь москвичка и вспоминаю про Улан-Удэ, если Брусника звонит. Она тоже в Москве, мы так и не переспали, но все еще созваниваемся. От всего моего исторического образования осталась странная тибетская мудрость: тигры полосаты снаружи, а люди внутри.
Мы уже не проводники с Женькой, покинули пост, сбежали со службы. Наш маленький вагончик где-то катится, а мы на просторе. Выходить было сложно. Я помню, как делила мир на “темный” и натуральный. Выглядело, как границы африканских государств. У меня страсть к строго очерченным территориям и напиткам, которые не следует смешивать.
Мне приснился вагон и заклинившую дверь моего купе. У проводника всего квадратный метр на себя. Ты им гордишься и дорожишь, уединением и особостью, а тут все, что у тебя осталось - это квадратный метр. Во сне я ломала дверь и выбила-таки окно лыжной палкой. Откуда она была в моем купе?
В воскресенье я с дочерью езжу навещать маму в Воскресенск. Она переехала семь лет назад из своей “российской Швейцарии” помогать с внучкой.
Говорить нам особенно не о чем, поэтому я привожу компьютер и показываю фотографии. “Почему у тебя так много подружек с рюкзаками и в кепках?”, – как и двадцать лет назад, удивляется мама.
А я думаю, наберусь смелости и покажу ей текст. Если напечатают, то покажу, а если приз дадут, то точно покажу. “Видишь, – скажу я, – мама…моя жизнь интересная, про нее в газете пишут”. А может и ничего не скажу и не покажу все-таки.
Мама, а когда мы назад от бабушки поедем? – спрашивает меня дочь. 
Ей шесть лет, и она не любит скучный и тихий Воскресенск. Она любит Переделкино и писать в вотсапе “спокойной ночи, любимый”. Мне кажется, что она пишет шести-семи мальчикам. Я заказывала ее гороскоп. С ней все будет в порядке, она выйдет замуж и слишком рано сделает меня бабушкой.
Рижский вокзал, конечная! Просьба освободить вагоны!
Я вылезаю из электрички. Три часа от Воскресенска до Москвы. Жуть, как долго, зато текст написан. Ныряю в метро: 10 минут и я на Киевской. Толкучка на выходе и божьи бабушки, которые растерянно пытаются купить билеты по карте в автоматах. Им нельзя помочь, можно только злиться.
У одного автомата стоит девушка в джинсах и форменной рубашке. Она точь в точь, как школьная раньше у старшеклассников. Короткий рукав обнажает худую руку. Девушка поднимает ее вверх, вертит кистью как будто поправляет тяжелые часы на руке. На сгибе другой руки синий проводниковский пиджак. Женька?! - ору я и не могу дождаться, когда она обернется. Мир замедляется. Я беру ее за плечо, поворачиваю к себе и целую. Мягкие губы поддаются, во мне нет страха и стеснения, из меня рождается солнце.

Ой, - слышу я юношеский бас.
На меня смотрит обалдевший юноша.
Ты чего? - грублю я.
Ничего
И как?
Круто!
Я вижу, что в билет у него до Внуково.
Тогда давай билет, у меня поезд уходит.
Я счастливая мчусь к турникетам, храбро звоню Женьке в грохоте электрички и задаю ей вопрос, который не решалась задать 20 лет. Почему не я? Я же была лучше всех в этой чертовой Бурятии?
Да, лучше всех, но ты же в Монголию в экспедицию уезжала, историк и я не была уверена, что ты ко мне вернешься, решила не рисковать.