По воспоминаниям фронтовика Гл. 9

   В армии всегда наряд на кухню был наказанием: мыть гору посуды, выносить ведрами помои, и прочие неприятные вещи, теперь стал вроде поощрения. Конечно, работать приходилось много, но наградой была еда от пуза, как правило, жареная картошка с мясом, пища привычная и сытная. Когда глубокой ночью все работы закончены, кто-то из наряда шел в казарму звать кого-то из ближайших друзей, тихонько толкал в бок и шептал: ; Жрать пойдешь? Волшебное слово повторять не приходилось.  Так и подкармливали друг друга.

   А вот на разгрузке вагонов была только тяжелая работа на изнуряющей жаре или на хлопковых токах куда хлопок привозили в больших мешках на ишаках запряженных в арбу, или на такого же ишака грузили столько мешков, что у бедного животного только уши торчали из-под мешков.  Все же самое неприятное ; это были наряды по охране военных складов.
   Нет более тяжкой службы, чем стоять на посту.
Часовому запрещено курить, петь, говорить и все прочее, ты истукан  с глазами и ушами, поставленный бдить и охранять. Ты стоишь, вокруг тишина, и она успокаивает, убаюкивает, как хорошее снотворное. Глаза невольно слипаются, ты встряхиваешь головой, как норовистый конь, а через несколько минут веки снова опускаются, и ты погружаешься в дрему с самообманом, мол, только на минутку глаза закрою, и снова буду бдить. И если чуть промахнулся, колени подгибаются, и ты вполне можешь рухнуть. Тут начинаешь искать себе занятие, и все вопреки Устава: ты втихаря куришь, негромко поешь, или, если это днем, читаешь припасенную газету или книгу, некоторые умудряются писать письма. И за любое из этих нарушений получаешь внеочередной наряд.

   Все прелести караульной службы Федор уже испытал на себе, а сейчас начальник охраны складов майор Угрюмов повторял это в который раз.
; Запомните ребята самое  главное: не спать,; убеждал  майор. ; Конечно, я могу вам приказать, и прикажу, но вы должны уяснить, в каком окружении мы находимся, и это поможет вам выполнить поставленную задачу, и даже остаться в живых. Поэтому немного истории….

   Слово «басмач» произошло от тюркского «нападать», «налетать», а само басмачество на-чалось во время Гражданской войны, когда большевики стали отменять в Туркестане частную собственность, торговлю, даже самую мелкую, началось гонение на веру, закрывались мечети. Последнее особенно ударило по сознанию даже самых бедных декхан, и они потянулись в басмаческие отряды.
 
В двадцатые годы советская власть сделала послабление с учетом местных национальных особенностей Туркестана, кроме того стали открываться школы и больницы. Басмаческие отряды стали распадаться и превратились в банды грабителей, которые не щадили никого, воевали и против советской власти, и друг с другом. В противовес им в кишлаках были созданы отряды так называемых «краснопалочников» по инициативе самих декхан. Огнестрельного оружия почти не было, вооружены были, как правило, вилами, топорами, серпами или дубинами с набитыми гвоздями, почему и назывались краснопалочниками.

В середине двадцатых по инициативе С.М. Буденного краснопалочники были сформиро-ваны в полноценные отряды и вооружены соответственно. Кадровые части Красной Армии при поддержке краснопалочников выявляли месторасположение басмаческих банд и безжалостно уничтожали их, за что С.М. Буденный получил прозвище «русский Будда». Басмачи, а с ними и не примирившиеся с советской властью белогвардейцы, ушли в Афганистан, и оттуда совершали свои налеты в приграничных районах вплоть до 1939-го года при поддержке Англии деньгами и оружием.

Хотя открытые вооруженные столкновения прекратились, Средняя Азия раскололась на два враждебных лагеря. Сложился неустойчивый мир, и, вероятно поэтому, чтобы не нагнетать напряжение, нигде не было видно портретов С.М.Буденного. Портретов Сталина и прочих руководителей страны было достаточно.

;  Всем понятно?; спросил майор Угрюмов.
;  Так точно! ; дружно ответили курсанты.
;  Ну, раз понятно, добавлю еще вот что: идет война, и диверсии исключать нельзя, даже смертельно опасно. Если диверсанты снимут уснувшего часового и взорвут склады, то погибнет не только этот разгильдяй, его не жалко, но и его товарищи. Мы все станем мертвые, и знать об этом, конечно, не будем, как не будем и переживать по поводу своей смерти. Но у нас есть папы и мамы, бабушки и дедушки, братья и сестры, и прочие близкие нам люди. Для них это будет невосполнимая утрата, горе, которое не описать, потому что они не смогут даже приехать на ваши могилы, так как не будет могил. Здесь тысячи тонн боеприпасов,  всех разнесет так, что хоронить станет нечего. В лучшем случае будут разбросанные куски человеческого мяса, которые соберут лопатой и зароют в одной яме. Но это кому повезет, потому что хоть какая, а могила, место братского захоронения, и родным будет куда приехать и помянуть. А кому не повезет, от того даже кончиков ногтей не найдут. И все из-за одного разгильдяя уснувшего на посту.

   Федору приходилось видеть покойников, помнил похороны бабки Ульяны, как в строгом убранстве лежала она в гробу, и было это совсем не страшно, разве что тоскливо. А вот то, что его молодого и сильного разорвет на кровавые ошметки, и кто-то равнодушно, а то и брезгливостью, будет собирать эти ошметки лопатой смешивая с пылью и грязью, и сбрасывать в яму, как на скотомогильнике, ; от этого Федора передернуло. Хуже всего была мысль, что погибнет в тылу и не попадет на фронт, не отомстит за погибшего в сорок первом друга детства Ефимку Силина и других деревенских парней родной Балыксы.

   Майор Угрюмов подробно рассказал, на что следует особо обращать внимание при несении караульной службы, и, наконец, закончил:
;  Я могу надеяться на вас, товарищи курсанты?
;  Так точно, товарищ майор!
 
   Вот так без крика, толково и обстоятельно майор нагнал такого страха на курсантов, что они и помыслить не могли уснуть на посту. Днем чувствовали себя относительно спокойно, а ночью вздрагивали от любого подозрительного шороха, сна не было ни в одном глазу. За ночь посты проверяли несколько раз разводящий, начальник караула, и сам майор Угрюмов. И каждый из них не забывал сказать: ;
   Только не спите.

   Опасения майора Угрюмова были не напрасны: к осени разбой в городе участился, бандиты наглели с каждым днем. Все чаще стали находить убитых и ограбленных в переулках города. Бандиты не брезговали ничем: будь это старый халат или новая тюбетейка, тощий кошелек или разбитые сапоги. Находили убитых и раздетых солдат и командиров. По вечерам на танцплощадках и других местах скопления молодежи, куда ходили в увольнение солдаты и курсанты, ежедневно возникали драки с местной молодежью. Доходило до убийств, милиция сбивалась  с ног, но поймать кого-то удавалось редко. Когда начались нападения на военные патрули, власти Ленинабада наконец-то зашевелились: в город прибыл полк НКВД.
 
   Как-то вечером НКВД устроило облаву ; это оно умело. Места скопления молодежи, как самой агрессивной части населения, окружили бравые парни с собаками. За любую попытку прорваться сквозь кордон безжалостно вразумляли огнем, штыком и прикладом. Кто умудрялся выскочить за оцепление, того настигали злобные овчарки или пуля. Нередко ; насмерть. Артиллерийское и пехотное училища дали в помощь полку НКВД, для конвоирования арестованных в местную тюрьму. Пока стояли в оцеплении, куда  сгоняли пойманных таджиков, Федору удалось поговорить с Иваном, сержантом НКВД. Из разговора Федор понял, что  в НКВД новобранцев с первых дней натаскивают на укрощение непокорных. Врагами у них были все, на кого командир даст команду «фас!», так воспитали.

   Кого сгоняли в оцепление, чем руководствовались?  Ловили тех, кто «рылом  не вышел», а руководствовались «пролетарским чутьем». Не так смотришь ; виноват. Отвернулся и не смотришь, ; тем более виноват: задумал теракт. Иван объяснил совсем просто: ; Так видно же, кто враг.
 
   Федору не было видно и потому было немного жаль арестованных, которые стояли небольшой толпой в окружении солдат.  Кто-то из них стоял, покорно уткнувшись взглядом в землю, у других взгляды были озлобленные, затравленные, были просто испуганные. Конечно, виноватые среди них были, но ведь были и абсолютно невиновные, их-то за что. Нельзя вот так всех подряд под одну гребенку. Мысли метались, как вспугнутые воробьи, когда подошел Карим, смуглое лицо было бледным, глаза лихорадочно блестели.
 
;  Здравствуй, Карим,; поздоровался Федор. ; У тебя что-то случилось?
;  Случилось, Федя, еще как случилось,; глухо ответил Карим. ; Дедушку Анзура убили два часа назад. Сожгли вместе с чайханой.

;  Как!? Кто!? За что!? ; всполошился Федор. ; Убийцу поймали?
;  Нет. Пока ; нет,; так же глухо с нотками злости ответил Карим и мотнул головой в сторону арестованных: ; Убийца где-то среди этих. И я его найду, а там хоть трибунал, хоть вечная каторга. Я его найду.

;  Карим, я могу чем-то помочь? ; спросил Федор.
;  Спасибо, Федя, не надо помогать,; ответил Карим. ; Там сейчас работает следственная группа, а дедушку Анзура похоронят родственники по нашим обычаям, тут ты не помощник. Просто получше охраняй арестованных, чтобы ни один не ушел.
;  Сделаю, Карим, все сделаю, что в моих силах,; ответил Федор.

   Ему вспомнился старик с добрыми глазами и сеточкой глубоких морщин на смуглом лице, и теперь он смотрел на арестованных совсем по-другому, теперь он знал: рука не дрогнет, если придется стрелять, и ни один арестованный не уйдет.
 
   Мимо проехала «Эмка», Федор успел заметить худощавого шофера  и рядом мордатого генерала. Метров через десять машина, взвизгнув тормозами, остановилась: дорогу перегородил патруль.
; Дорога перекрыта, разворачивайтесь,; сухо приказал водителю «Эмки» сухощавый лейтенант.

;  Да ты знаешь, кто я! ; услышал Федор пьяный голос. ; Я генерал, а ты сопля на палочке! Брысь с дороги!
;  Смирнов, Володин,; бесстрастно сказал лейтенант.
Двое солдат вскинули автоматы и направили на генерала, и было видно, что огонь откроют при малейшем неповиновении. Видимо генерал это тоже понял, однако еще с минуту крыл лейтенанта отборной русской словесностью, затем машина тронулась и стала сворачивать в переулок.
 
; Отставить! ; приказал лейтенант шоферу. ; В переулок нельзя, разворачивайтесь и назад.
;  Так я только немного въеду, потом задом сдам сюда и поеду прямо,; пояснил водитель. ; Иначе я не развернусь.
;  Хорошо, действуйте,; разрешил лейтенант.

;  У нас лейтенант правильный мужик,; сказал Иван вполголоса Федору. ; Я с ним  второй год, так он ни разу  ни на кого не закричал, даже голос не повысил, не говоря о том, чтобы в зубы дать или отматерить по-человечески. Двоих, правда, пристрелил за невыполнение приказа в боевых условиях, так сами виноваты: приказ есть приказ.

;  Как пристрелил? ; опешил Федор.
;  Обыкновенно, вот как,; невозмутимо ответил Иван. ; Мы тогда заградотрядом стояли. Пехота впереди нас в низине, а мы на взгорке метрах в ста позади.  Ну, когда немцы поперли дуром, как саранча, наши дрогнули и тикать, паника, значит. Солдатики были не обстрелянные, только-только из тыла прибыли, и дня не успели повоевать. Мозгов-то нет, что в окопе безопаснее: там над бруствером только голова да плечи, а чистом поле ты весь на виду, и смерти не избежишь. Тут надо стрелять по трусам и паникерам, чтобы, значит, панику на корню задушить, а пулеметный расчет отказался стрелять, мол, это свои. Только какие они к черту свои, если бежать вздумали с поля боя, таких только пулей можно вразумить. Ну, лейтенант и шлепнул обоих пулеметчиков. И опять же без крика и мордобоя. Сам лег за пулемет, с десяток паникеров уложил, а потом пули кому под ноги, кому над головой, всех вернул в траншею.

Федора передернуло, и он сказал:
 
;  Ты так легко рассказываешь жуткие вещи, что я и не знаю….
;  Конечно, не знаешь,; зло ответил Иван. ; Попадешь на фронт, всего насмотришься, а то, что я рассказал ; не самое страшное. И нашего лейтенанта не считай извергом: наши пулеметчики, да и мы, которые с винтовками и автоматами, весь день помогали пехотинцам отбивать немецкие атаки. И выстояли.  А кабы лейтенант не пристрелил тех двоих, да еще десяток пехотинцев, мы там все бы полегли в тот же день, а так неделю продержались, пока не получили приказ на отход.

;  Насколько я знаю,; сказал Федор,; семьям трусов, паникеров и прочих, грозят неприятности. Крупные.
;  Конечно, грозят, а как же,; ответил Иван. ; Война вещь жестокая, иначе не победить. Только наш лейтенант, насколько я знаю, написал похоронки семьям тех двоих, как героически погибшим. Так что правильный он мужик.

   Между тем машина ткнулась в переулок, постояла, чуть сдвинулась назад, затем из-под колес взметнулась пыль и мелкие камешки, и с ревом рванула вперед.
; Стоять! ; закричал лейтенант.

   Машины и след простыл, осталась только гарь выхлопных газов. Минуты через две из дальнего конца переулка донеслась короткая автоматная очередь.

;  Сержант Потылица, за мной,; скомандовал лейтенант и бросился в переулок, следом сорвался Иван и бросился следом. Иван вернулся минут через двадцать, Федор встретил его немым вопросом в глазах.
;  Дурак этот генерал,; ответил Иван. ; Здесь двойное оцепление, часовой остановил машину на выезде из переулка, так генерал выхватил «ТТ» и пытался выстрелить в часового, а тот, не будь дурак, хлопнул его из ППШ. Он бы и водителя пристрелил, да тот успел выпасть из машины, да под нее же и спрятался.

;  И что теперь? ; спросил Федор.
;  Так известно что: устроят генералу пышные похороны,; ответил Иван. ; И обязательно памятник поставят.
;  Нет, я не про генерала,; сказал Федор. ; Часовому что будет за это.
;  Ну, что будет…,; задумчиво сказал Иван. ; Отпуск, конечно, не объявят за такой пустяк, сейчас не мирное время, но командир полка как-то отметит и поставит в пример.
;  Так ведь убит генерал, а не хвост собачий,; удивился Федор.
;  Эх, парень, видать плохо вас учат Уставу,; вздохнул Иван. ; Часовой действовал согласно Устава, где четко сказано, что часовой лицо неприкосновенное, и на посту ему нарком обороны не указ, кроме начальника караула и своего разводящего. Так что говорить не о чем, генерал сам виноват.

   Отец часто рассказывал нам, детям, эту историю с генералом, потому она и врезалась в память, как и многие другие истории из жизни отца. Тогда ума не хватило записывать подробности, да я и не думал, что когда-то возникнет идея описать эти истории, а сейчас спросить не у кого. Что стало с тем часовым, отец не знал, а вот я узнал. Но опять не совсем подробно. В середине 90-х мне довелось познакомиться в Актюбинске с мужчиной примерно моих лет. Казах, стройный красавец, эталон мужской красоты, был женат на дочери командира дисбата в Луге. Про тестя говорил: суровый, неразговорчивый, не злой, разговаривал примерно так:

; Еда в холодильнике. Вся твоя.  Водка в холодильнике. Кончится ; скажи, принесу.
И далее в том же духе. Но самое интересное оказалось то, что это был тот самый часовой, который осенью 1942-го года застрелил генерала в Ленинабаде. Нет бы мне спросить фамилию…. Я попытался найти в Интернете, кто командовал дисбатом в Луге, но пока безуспешно.

   Задержанных таджиков мелкими группами отконвоировали в местную тюрьму. Куда они потом делись, Федор не знал, как и другие, да никто и не допытывался. А вот разговоров про убийство генерала хватало: все училище знало, что часового не отдали под трибунал, и теперь каждый убедился, что часовой действительно лицо неприкосновенное.

Массовые разбои в городе прекратились, конечно, не совсем: чтобы «совсем», так не бывает. Во всяком случае, жить стало спокойнее.