Таланты и наклонности

Талант присущ каждому. Один прекрасно танцует, другой - поёт, третий – виртуозно выдувает пузырями сопли. Но в каждом он непременно есть, надо лишь понять в чём этот паразит кроется и суметь его раскрыть.

В детском саду у меня, к примеру, был ошеломительный талант горшочного сидельца.
В этом спорте мне не было равных. Всё на нём мог делать. И играться, и питаться, и стишки читать...
Скакал на эмалированном конике, словно будёновец, быстрее любого пешего.
И с «эс» скакал, и без «эс» скакал, зачастую успешно объединяя оба эти глагола. 

«Талант!» – аплодировали мне нянечки.
И все три первых года задница моя имела перманентный фиолетовый ободок, плавно переходящий в рубец.

Странгуляционная борозда висельника на его фоне выглядела бы бледно и немощно.
И никто, никакая сила не могла снять меня с насиженного места.
За горшок я бился, как зверь, и орал, как резаный.
У меня отнимались ноги, атрофировались мышцы, но я, не переставал размахивать одному мне видимой шашкой и, не прекращая, вёл свой последний и яростный бой.

И что? И где? И куда всё кануло?..
А я вам отвечу – туда же, куда и содержимое самого горшка.
И как ни горько это признавать, но свою выдающуюся способность я попросту прос... профукал.

Следующим моим талантом стало сочинение устных рассказов без конца и начала. Иначе говоря, молол я без умолку.
Обо всём: что видел, что слышал, что думал. А в ту пору я не думал, эта функция в моём тогдашнем устройстве отсутствовала напрочь.
То была чистая вербальная холера. Неукротимый понос из слов, слогов и междометий.
Мишки, Машки, зайки, бабайки и много ещё чего бессмысленно-бессвязного, крутилось в моём беспорядочном мозгу и с характерным бульканьем выплёскивалось наружу, прямиком на окружающих.    

Мама пряталась от меня по всему дому.
- Лёня! - кричала она из шкафа. - Забери его от меня или я уже не выдержу!
Однако папа, прятавшийся в соседнем шифоньере, сидел тихо, как мышь, и я неизменно отлавливал маму и «забивал ей памороки».
Так она выражалась.
Она выражалась, а я тянул за полы её халата, и не умолкал.

Когда же мой словесный понос слегка подыссяк, я неожиданно для всех запел.
И пел, разумеется, всё так же обо всём: о бабойниках (разбойниках), о попойниках (покойниках), о пиф-паф, о-ё-ёй и, конечно же, о терьям-терьяриям-терьям.

Этим «терьям-терьярием» я доконал всех.
Родные буквально доходили до исступления, грозя отдать меня на съедение Мулерману, а самого Мулермана при встрече придушить и повесить.

Но что есть какой-то там Мулерман для талантливого певца-сказителя? Не более, чем набор тех же букв и звуков, которые я с наслаждением начал вставлять в свои эзотерические песни.
«Терям-терьярем-мулеман, терьям-терьярем-мулерман, терьям-терьярем-мулерман, трям-трям!..»
И так до посинения, по пены, до слёз мольбы, до обмороков.

И тогда, пытаясь спасти мне жизнь, а себе психику, родители стали меня записывать.
Во-первых, к врачу. А во-вторых, на магнитофон. И километры магнитной ленты, шурша и извиваясь, впитывали мои словесные выплески и вокально-кальные извержения, чтобы потом мне же их и озвучить.

И это так меня заворожило, что вскоре я весь обратился в слух, и меня стали запирать с магнитофоном в туалете.
Лет до десяти я те записи слушал и переслушивал, пока бобины окончательно не размагнитились и мой очередной талант, вслед за горшком, не сыграл в ящик антресоли.

После этого я ещё много в чём себя пробовал – и в спорте, и в спирте, и даже в вязании, однако во всех дисциплинах у меня, увы, проявлялся уже не талант, а лишь наклонности.

И только в обжорстве я фантастически преуспел.
И уж почти было раздул в себе ту божью искру, как предательские наклонности неожиданно склонили меня в сторону девиц, и обжорное дарование прошлось бросить, загубив, тем самым, свой последний, с таким трудом взлелеянный талант.   

Благо – жена нашлась непривередливая.
Увидав мою массивную грудь, она решила, что я смогу выкормить ею наших будущий детей, и тут же взяла меня, бесталанного, с сомнительными наклонностями, в оборот.
И, как выяснилось, не прогадала. Я их таки выкормил.