Посконь и ее дети 5 - Сытный пар

По всему распадку, бывшему когда-то широким руслом, лепились срубы с набухшими пузырями заместо крыш. В пузырях клубилось истинное чудо Поскони, гордость и хребет державного бытия – сытный пар.

Умы бесконечно спорили о его природе, а сильные не умами, но другим местом, лучше приспособленным к сытой жизни, давно определили, что делать: гнать сей божий дар за кордон к обмену на сукно и заморскую дивную карамель, от которой брага выходит пенистая и нежная, будто лебяжий пух.

Диво, да и только! Прет из-под земли-матушки – и народ не нужен боярам, и пашни не нужны, и мануфактуры…

Чего в ненастный год не достанет, все можно купить на поганом бонжурском рынке и обозом в Посконь привезть в самом лучшем виде – еще теплым, в кастрюльке с чудным покрытием, которое само думает о нас и не пригорает в печи.

После, когда кухонные бабы его соскребут песком, кастрюльки становятся вполне годными – выгода и профит, как ни крути! Потому что думать посудине ни к чему, паче даже людям положено через пятерых на шестого по часу в день, и не обо всем и не всяким-любым манером.

Голодным, чтоб не гундели, бояре раздают просяной крупы – по шапке на четверых. До весны протянут, а к лету дикорос подоспеет, суслики повылазят, опять же кулики на хваленых лесных болотах – птица мелкая, зато много. Ну а нету шапки – нет и крупы. Все по справедливости.

С воеводами только, душегубцами, приходится делиться из тех кастрюль, чтобы не палили в обозных из мушкетонов, не сажали в ямы, а супротив, трепетно охраняли от посягательств.

Впрочем, воевода много и не испросит, понимает, коли не болван: обидится боярин, напишет грамотку – сам пойдешь куликов ловить. Бояр-то, раз-два – обчелся, а служилых… Уйма. Да еще столько же за околицей топтунов, желающих что-нить охранять.

Княжий эконом Никодим Иванович Семиструев на то прямо указал, без обиняков, что, мол, конкуренция в государстве – движитель прогресса и благоденствия. И что ежели кто ей будет чинить препятствия, то хоть зад зашей – ни копейки, сукин сын, не получит больше в кормление.

Потому праздных топтунов и не отгоняют, и даже напоказ соревнуются, у кого из бояр за плетнем их скопилось больше, где они румянее и крупнее.

А уж как суров Никодим Иванович, как принципиален… Зелья ему лили, девок подсылали, колья вбивали в голову – все никак, все не умягчится. Ходит с дырой в башке, хоть бы хны, еще злее стал. Не иначе как в помрачении, выпустил манифест: боярам на службе быть, а немощным – оформлять листки, какого-такого сорта припала немощь, когда она началась и когда иссякла.

Вой в Думной избе, плачь и зубовный скрежет. Да податься беднягам некуда. Дыру-то в земле-матушке, из которой сытный пар идет, с собой не уволочишь…

Боярство в энтом контексте – хуже иного рабства. Оттого боярам приходится отдыхать на водах и питаться от стола номер девять и три четверти.

Вот в этот-то суровый и дикий край, где дуют из земли золотые ветры, пришел на своих двоих первый посконский рыцарь, еще не ведающий своей судьбы. И звали его Ибрагим Кебаб.