Яблочный блюз

Третий день город был погружён во мрак вязкого, липкого, как кисель, тумана, и в мутном свете неоновых огней затаились улицы в промозглой непогоде. Тёмные фигуры прохожих, как призраки из чужих миров, неожиданно возникали ниоткуда и также внезапно растворялись в удушливой седой дымке. От едкого запаха выхлопных газов першило в горле и слегка подташнивало. Сыро, неприветливо.

Это невыносимая туманная муть вызывала у Ии животный страх, и возвращался давний, но не забытый ужас прошлого. Из тайников разума, как цунами, поднималась паническая атака, парализуя волю безысходностью и страхом смерти. Мир вокруг снова стал нечётким; озноб, пот, дрожание рук… Она боялась этого состояния до обморока. Стараясь глубоко и ровно дышать, больно ущипнула себя за запястье, впившись до крови ногтями в кожу, и из последних сил побежала в метро. Надо было туда, где свет, люди, но их было слишком много и она, не справившись, прислонилась к стене. Всё вокруг завертелось, в глазах потемнело…  Медленно, теряя сознание, опустилась на пол. Молодая, красивая.

– Девушка, вам плохо? – рядом на корточки присел мужчина, взял её за руку, считая пульс. 
– У вас есть яблоко? – прошептала сухими губами, – мне надо яблоко… понимаете – яблоко и всё пройдёт, а ещё… не уходите пока, не оставляйте меня.
– Люди, – громко крикнул мужчина, – срочно требуется яблоко – человек умирает!
Равнодушная толпа текла, словно людской речной поток, никак не реагируя.
Лишь старушка, добрая душа, подошла: «Вот, сынок, – протянула вялое, в чёрных пятнышках, небольшое яблочко, – плохенькое, но свойское. Другого нет». Ия жадно его схватила. Яблоко было хоть и неказистое, но сладкое и она, плохо разжёвывая, торопясь, глотала спасительные соки, и сознание прояснялось.
– Диабет? – сочувственно покивала головой бабушка.
– Нет, врачи не находят причину… Мне становится плохо, охватывает паника, я теряю сознание, и возвращают к жизни меня только яблоки. Всегда ношу их с собой, но вот сегодня не хватило – это уже второй раз – всё мерзкий туман виноват.
Стало легче, но идти сил не было. От нестерпимого чувства голода, что возникал иногда после, тряслись руки. Выступил холодный обильный пот, бросало то в жар, то в холод. Медленно стянула берет, из-под пальто вытащила длинный шарф и вытерла лицо, размазав по бледным щекам губную помаду. Судорожно схватила мужчину за руку: «Не уходите, пожалуйста, вызовите такси, в сумочке деньги». Назвала адрес.

Ох, уж эти «яблочные состояния»! Никто не мог раскрыть причину столь невыносимых и внезапных приступов, а те объяснения, которые находила сама, казались уж слишком невероятными, чтобы принять их и поверить. Они длились около пятнадцати минут, а силы потом покидали надолго, оставляя ноющую, сжимающую виски и сердце боль, невыносимые душевные страдания. В такие минуты ей хотелось, чтобы кто-то был рядом, протянул руку помощи и поддержки, выводя её из неуправляемого бессознательного страха и необъяснимой тоски. Руку, сильную, надёжную и мягкую, как детская ладошка…

Дома с трудом приняла душ, он приободрил, и Ия с удовольствием поела. И, наконец, расслабилась, вытянувшись в постели. С огромной картины, написанной со старой любительской фотографии, что висела напротив кровати, смотрели на неё дети.
На почерневших брёвнах около заросшего зеленью палисада, сидит, вытянув вперёд худые босые ножки, девочка, а рядом с корзиной отборных наливных яблок, загорелый, словно уголёк, стоит пацанёнок, почти на полголовы её ниже. Смеясь, сжимая от радостного возбуждения крепенькие кулачки, он глядит широко распахнутыми тёмными глазёнками прямо в объектив. Взлохмаченные золотистые волосы, вихрастый чуб; мятые короткие штанишки и расстёгнутая рубашка в клеточку.
Дети безмятежно счастливы, и каждый штрих на полотне подчёркивает неземную благодать солнечного летнего дня.

Это было тем летом, когда у Ии появился отчим. Раньше в строке свидетельства о рождении «отец» стоял прочерк, и Ия очень этого стеснялась. Стеснялась она и маму, вечно встревоженную, тоскливо-поникшую, несостоявшуюся балерину. Не любила она и своё имя. Никогда не понимала, за что её так обозвали. При знакомстве всегда раздражалась:
– Тебя как зовут?
– Ия.
– Как-как? Как ослика? – переспрашивают со смехом.
– Ослик Иа, а я – Ия.
– Хм, надо же! А полное как звучит?
– Так и звучит – Ия.
– А что оно означает?
– Фиалка.
– Так фиалка даже лучше.

Ия родилась недоношенной, весом в полтора килограмма. Постоянно плакала и пищала. «Как котёночек», – говорила мама и изображала детский писк – «ия-ия». Вот и назвали её «Ия».

Девочку очень боялись потерять и постоянно лечили от всевозможных, чаще надуманных, болезней. Ей запрещалось бегать, прыгать, играть с детьми. Кругом, считали родители, подстерегают опасности, микробы и недобрые люди. Празднично наряженного ребёнка обычно выгуливала бабушка. Чинно шествуя по парку, она крепко держала Ию за руку и читала непонятные детскому уму нотации о жизни. Девочку не пустили даже в школу – обучали на дому.

Дни её были однообразны и унылы, до тех самых пор, пока мама не вышла замуж. Это случилось вскоре после смерти бабушки. Отчим, Вадим Сергеевич, был немолод, но богат; некрасив, но всесилен. В нём не было полутонов, он был прямой, как рельсы, и его всегда было много: он громче всех смеялся, если был весел; орал во всю глотку, когда был зол, а так как характер имел неуравновешенный, абсолютно не контролировал свои эмоции.

Всё было бы терпимо, кабы не одно «но» – он считал, что всегда и во всём прав. А заодно разбил в пух и прах всю методику воспитания Ии.
– Галя, ты лишила ребёнка жизни! – вопил он на всю округу, – Запертая в четырёх стенах, она ничему не научится! Избалованная девчонка целый день маячит перед моими глазами – это невыносимо!
Ия тоже не испытывала особого желания лицезреть чужого громогласного дядьку, который незаметно оттеснял её на второй план, заполняя собой всё пространство вокруг. Она едва переносила его, и никак его не звала, а если обращалась, то говорила: «Вы», и всё.

Тем летом он вывез семью на дачу. Высокий бревенчатый дом с мансардой и резными ставнями прятался в саду за железным забором, а сам дачный кооператив охранялся. Разомлев от свежего воздуха, пряных ароматов буйной растительности, здоровой пищи, молодожёны были заняты только друг другом, порой забывая про Ию. И девочка была счастлива в своей свободе. Она с удовольствием исследовала не только уголки заброшенного сада, но и всё смелее выходила за ворота.

Однажды случилась непогода. Несколько дней шёл дождь, и тучи комаров, порождённые сыростью, не позволяли выйти из дома. Отдыхающие целыми днями спали – сама погода к этому располагала. Ия, маясь от безделья и стараясь вести себя тихо, с тоской выглядывала в окно. Заметив, что дождь прекратился, быстро оделась и побежала на улицу, да не просто так, а к реке, которую обнаружила не так давно за большим лугом. В счастливом возбуждении, упиваясь вольностью, неслась по лужам в резиновых сапогах, а за ней облаком летели стаи комаров, и чем ниже к реке, тем их становилось больше. И вот она – долгожданная речка – внизу, покрытая белёсой клубящейся дымкой.

Осторожно спустилась к воде и не заметила, как оказалась в непроглядной пелене тумана. От реки поднималось тепло, слышались всплески – играла в воде рыба, но земля становилась более скользкой, и ничего не было видно. Девочка оторопела. Завертелась на месте, кидаясь из стороны в сторону, и вовсе потерялась. Запуталась в каких-то кустарниках и ветви их, словно костяные руки, хватали её, царапали. В паническом ужасе побежала, как показалось ей в сторону дома, но увязла в прибрежной грязи и потеряла сапожки. Бросилась их искать, поскользнулась и… съехала с крутого берега в воду. Испугалась настолько, что помутилось сознание и почернело в глазах, не могла даже крикнуть. Сердечко выпрыгивало из груди, не хватало воздуха! Она цеплялась руками за корни деревьев, траву, карабкалась босыми ножками по скользкому берегу, пытаясь выбраться, но силёнок не хватало, и она вновь съезжала вниз, каждый раз всё дальше и дальше от берега.
– Спасите! – крикнула, но получилось тихо, хрипло, и она заплакала, продолжая крепко держаться порезанными в кровь руками за какой-то корешок. Туман становился гуще, уставшее маленькое тельце неистово терзали комары. Река под ногами казалась бездонной.

И вдруг она услышала голос. 
– А что ты тут делаешь? – нежданно-негаданно, словно приведение, из тумана вышел мальчик, – давай руку. 
Ия протянула ручонку и судорожно сжала его ладошку – тёплую, мягкую, широкую для такого маленького человечка, и надёжную. Он сопел, пыхтел, но уверенно тащил по обрывистому берегу вверх застрявшую в вязкой грязи незнакомую долговязую девочку.
Они поднялись на луг. Остановились перевести дух.
– Зачем к этому берегу пошла, глупая, здесь же он крутой и слизкий.
– Я… посмотреть хотела, – промямлила Ия и заревела в голос.
– Хватит нюни распускать, – рукавом своей рубашки мальчик заботливо вытер ей слёзы, – у, как тебя комары покусали!
Снял свою курточку и набросил девочке на плечи: «Меня Сашкой зовут, а тебя как?»

Так они познакомились. Саша жил в деревне, что ютилась в стороне от дачного посёлка. Недавно ему исполнилось десять лет, и он считал себя достаточно взрослым. Ия была на год старше.
– Ну, потёпали, – он взял девочку за руку, и она безропотно подчинилась, – а я слышу, вроде котёнок у воды пищит, а это ты… смешная такая… босая и по уши грязная…

Дома рыдала мама, суетились соседи, пахло валерьянкой и неустанно звонил телефон. Командовал поисками ребёнка Вадим Сергеевич. «Ах, ты ж негодница!», – закричал было он, увидев Ию, но его перебил радостный материнский вопль. Поднялась суматоха, и на Сашку никто не обращал внимания. Он бы, конечно, уже ушёл, но надо было забрать свою курточку.
– Это Саша меня спас, – постоянно повторяла, рассказывая про свои злоключения, Ия, и мальчика, наконец-то, соизволили заметить. Вадим Сергеевич, бросив на него высокомерный оценивающий взгляд, великодушно кивнул и, небрежно всучив в руки куртку, выпроводил вон: «Иди домой, мальчик, иди домой – не до тебя сейчас».

– Зачем вы так – если бы не он, я бы утонула! – закричала, обидевшись, падчерица, и побежала следом: «Саша, Саша, приходи ко мне завтра. Мы же теперь с тобой друзья, да?» – спрашивала она, заглядывая в карие с крапинками глаза, и оправдывалась, что это всего лишь отчим. «Я знаю, что такое отчим», – мальчишка понимающе кивнул и пообещал завтра быть.
– Саша мой друг теперь, он спас меня, – вернувшись в дом, радостно сообщила Ия, и обвела всех измученным сонным взглядом.
– Хорошо, хорошо, – замахал руками Вадим Сергеевич, – для таких, как он, это не подвиг. Простой деревенский парень, да ему что грязь, что туман – не помеха в жизни. Дружите, может тебя, неумёху, чему-нибудь полезному научит.
Утром следующего дня Саша ждал Ию, сидя на брёвнах, сложенных вдоль забора. Девочка ночью спала плохо, вскрикивала – всё ей чудилась коварная река в тумане. Она хватала маму за руку, но тонкие нервные пальцы были холодными и безвольными. Они были не надёжными. Под утро успокоилась, а проснувшись ближе к полудню, сразу спросила про Сашу.
– Ждёт, с утра уж сидит за воротами, – пробасил на весь дом отчим, и Ия, не переодевшись, в ночной сорочке выбежала на улицу.
– На, – мальчик достал из-за пазухи два больших зелёных яблока, и протянул их девочке, – это самые лучшие во всём районе.
– Ух ты! – засияли её глаза от восторга.

Дети быстро подружились. Редкий день не встречались, и каждый раз Саша приносил Ие яблоки. Они действительно были необыкновенно вкусными и сочными, а ещё столь красивыми, что казались ненастоящими. Девочка, получая гостинцы, всегда была рада, а мальчик очень уж старался ей угодить.
Что связало этих маленьких, совсем непохожих друг на друга ребятишек – городскую изнеженную девочку и бесстрашного сельского пацанёнка? Возможно, душевная обездоленность, чистота детских сердечек, – кто знает, но подружились они крепко.
Её слабость давала ему возможность проявлять истинно мужское, заложенное природой, чувство лидерства, снисходительную заботу. Она же чувствовала так необходимую всем женщинам защищённость. С ним было не страшно и не скучно.
Сашка открыл Ие дверь в отчаянно-счастливое босоногое детство, о котором она читала в книгах и не смела даже мечтать. Уже через месяц она переплывала речку Переплюйку, в которой чуть было не утонула в тумане, и прыгала наравне со всеми в воду с тарзанки. Научилась отличать съедобные грибы от несъедобных, замазывала раны соком чистотела и заклеивала их подорожником.

Когда у Вадима Сергеевича закончился отпуск, и Ия осталась с мамой, дети почувствовали себя ещё свободней. Каждый вечер они сидели на крыльце, и Ия рассказывала Сашке прочитанные прежде книги – сейчас ей читать было абсолютно некогда. Саша слушал с интересом и восхищался тем, как много она знает. Его иногда приглашали зайти в дом, но он решительно отказывался – понятливый был и гордый. Не забыл, как пренебрежительно взяв за плечи, его выставили из дома вон.

Как-то раз Саша принёс полную корзину яблок, а надо заметить, что жил он не близко. Пришёл весь взъерошенный, уставший, но радостный настолько, что смеялся просто так – беспричинно, и с ним смеялись все – и мама, и Ия, и старая тётка, что осмелилась приехать погостить в отсутствие хозяина. И надо было такому случиться – именно в это время вернулся на дачу Вадим Сергеевич. Поддавшись общему веселью, он сделал памятную фотографию детей. С аппетитом хрустел яблоками, восторгаясь их отменным вкусом, и спросил у Сашки, где он их берёт.
– Я согласен покупать эти чудесные яблоки, но только у хозяина, – важно так сказал.
– Они не продаются, – опустив взгляд, недовольно произнёс мальчик, – это для Ии.
– Ишь ты, какие высокие чувства, но сам-то ты их где берёшь? И чего глаза прячешь, а? Воруешь, поди? Отвечай!
– И не ворую вовсе.
– Тогда ответь мне на вопрос: где ты берёшь эти яблоки? Ты должен мне сказать правду, – полный и лысеющий, неприятно потный, Вадим Сергеевич жёстко чеканил слова.
– Он ничего тебе не должен, отстань от мальчика, – вступилась мама и позвала к столу.  Саша ушёл. И все вмиг стали серьёзными и грустными, и у всех испортилось настроение.
– Почему вы ни разу не пригласили Сашу отобедать с нами? Почему вы не разрешаете пускать его в дом? – Ия смело посмотрела отчиму в глаза.
– Обед, – долго и нудно начал философствовать Вадим Сергеевич, громко прихлёбывая борщом, – это дело святое, семейное, можно сказать, даже интимное. А в дом позволено пускать только проверенных людей. Чужим тут делать нечего: не сам обворует, так других наведёт. Деревенским палец в рот не клади – ушлый народец.
Зачем он шастает сюда каждый день? Чего он здесь забыл? В чём интерес? Только не смешите меня, называя это дружбой!
Вытаращил глаза и потряс указательным пальцем: «Высматривает!»
– Хватит! – вскрикнула Галина, раздражённо бросив ложку на стол, – слушать противно. Да что тебе сделал этот мальчишка? Что ты к нему прицепился? Радоваться надо, что у Ии, наконец-то, появился друг.   
– Нет, он всё-таки должен ответить, где берёт такие дорогие яблоки, – грубо прервал её Вадим Сергеевич, – ты разве не видишь, что они не простые. Может этот дрянной мальчишка вор, а ты, – он ткнул пальцем в сторону падчерицы, – выходит, его пособница.
– Ты ведь сам воруешь, – Ия сказала тихо, но смысл слов был столь велик, что на секунду воцарилась тишина, – ты же на работу не ходишь, вместо неё у тебя одни встречи. Откуда у тебя столько денег? Почему ты всех боишься? Это ты – вор, и в каждом видишь вора. Злишься, что купить не можешь, так не всё продаётся.
– Гадкий щенок! – взревел отчим, – это он настраивает тебя против меня, против семьи! Всегда знал, что от деревенского быдла надо держаться подальше! Чтоб с данной минуты, этого сопляка я больше не видел. Всем понятно?

Слабые нервы у молодой жены не выдержали, и она заплакала: «Это невыносимо! Я теперь понимаю, почему тебя называют напыщенным индюком – ты не человек, ты, и правда, индюк, только не напыщенный, а глупый и гадкий. Войну объявил десятилетнему мальчишке – дурак!»
Стараясь унять лихорадочную дрожь, вышла на крыльцо.

С Вадимом она жила, как у Христа за пазухой, но как человек он был ей неприятен. Тяжёлой ношей стало то, что муж абсолютно не принял её дочь – всё, что было связано с девочкой, раздражало и нервировало его. Свои чувства он и не скрывал, сам был недоволен браком. Анемичная и неприспособленная к жизни балерина его устраивала, но никак не ожидал, что дети могут доставлять столько хлопот.

Отношения рушились на глазах, и виноватым в этом посчитали простого деревенского мальчика.
Разговор оставил неприятный осадок у всех.
– А правда, где ты берёшь яблоки? – спустя некоторое время спросила Ия, ведь зерно недоверия уже было посеяно.
Саша ответил не сразу: «Ворую».
– Воруешь! Выходит, он прав…, – вскинула испуганный взгляд на него, нервно сжала кулачки.
– Да, но это мои яблони, понимаешь, мои – не его. Сад мой отец сажал, когда я родился, мне мать рассказывала, а… этот гад пришёл на готовое и…
Ия занервничала. Она всё поняла и ласково погладила друга по плечу. Девочка знала, что папа у Саши был участковым в районе, и его убили бандиты, а после мама вышла замуж за одного из них. Сашке было плохо без отца. Он страдал от предательства матери, непрощения, жестокости отчима, и стремился быстрее стать взрослым, чтобы навсегда покинуть отчий дом.
– Не надо, – Ия зажала уши руками, – не надо о плохом, я знаю, что ты не вор и никогда не будешь им, но… не надо о грустном – не надо!
Тонкая ранимая детская душа ещё не готова была справляться с жестокой несправедливой правдой жизни. После этого случая дети стали ещё ближе друг к другу, и о предстоящей разлуке старались не думать.

Стоял август, дни стали заметно короче. Пожухлая трава и прохладные вечера с грустью напоминали о приближении осени. Речка обмельчала, после второго августа в ней никто не купался – говорили, что в воду пописал олень. Мама заскучала и просилась в город. В день яблочного Спаса, Вадим Сергеевич приехал за семьёй. Ворвался в дом с криком, всех торопя, и вопил, что в обед у него важная встреча. Всегда от него была суматоха и много бесполезного шума.
– Галя-Галя-Галя, быстрее-быстрее-быстрее, – повторял скороговоркой и носился из комнаты в комнату, словно сумасшедший.

С тревогой Ия выглядывала в окно, Саша обещал принести ведро освящённых яблок. Он много рассказывал об этом таинстве, и воображение девочки рисовало сказку – сказку дивную, загадочную. Всё, что было связано с другом, ей казалось не только важным и настоящим, но и волшебным. Саша стал для неё главным человечком в жизни – эта маленькая девочка любила его больше всех на свете. Она даже не осознавала, что душой он много ближе, чем родная мама, которая по жизни была какой-то равнодушно-отрешённой, и полностью подчинилась пренеприятнейшему самовлюблённому хаму. Да и не могла Ия, не простившись с Сашкой, уехать. Не могла! Уж ярким полуденным солнцем был залит день, а Сашки всё не было. Она, как могла, тянула время, но увы, вещи уже погружены, и массивный джип, переваливаясь с бока на бок по просёлочному бездорожью, уверенно несётся прочь из лета в неизвестность.

Ия хныкала, нервничая, обкрутилась вся, выглядывая в окно и – о, счастье – навстречу идёт Сашка. Согнувшись, слегка заплетаясь ножками от тяжёлой ноши, несёт полное ведро яблок – жёлтых, красных, зелёных, с цветными бочками и в полоску, и самыми любимыми Ией – тёмно-бордовыми с «заячьими мордочками».
Непослушные волосы приглажены, белая рубашечка заправлена в новые джинсы.
Грустное личико его растянулась в улыбке. Остановился, поставив ведро на землю, но… джип проехал мимо. Задыхаясь от негодования, Ия закричала: «Остановись, там Сашка! Остановись!»
Вадим Сергеевич не реагировал. Пришёл его час отмстить «гадкому щенку». Пытаясь заставить отчима затормозить, она хватала его за плечи, и сквозь слёзы повторяла: «Остановись, остановись…» Происходящее казалось нереальным.
Сашка, резво подхватив ведро, торопливо пошёл следом…
– Стой! – не выдержала жена.

Машина затормозила. Саша побежал. Ведро больно било его по ногам, но он упорно, как преданная побитая собака, продолжал бежать, не давая в поруганной душе разрастаться чувствам жгучей обиды. У него была цель – он обещал эти яблоки девочке.
Ию не выпустили, заблокировав двери машины. Она, заливаясь слезами, била в них ногами, руками, отчим не шевелился – мерзкий напыщенный индюк праздновал свою победу.
Саша уже близко, Ия видит потёртости на джинсах, вспотевшие растрёпанные кудри, и вдруг мальчишка, споткнувшись, падает. Ведро отлетает в сторону и яблоки, поднимая облако пыли, катятся в разные стороны… Распростёртый на дороге мальчик – уставший и с разбитыми коленками, не понимая, что происходит, захлебнувшись обидой, горько и безутешно плачет. Это немного позже пришло понимание, что над ним гнусно насмехались, а сейчас он лежит и нет сил поднять даже голову.

В лучах спокойного нежного солнца рассыпанные на дороге яблоки. Они освящённые, ведь сегодня их праздник. В этот день, рассказывала Саше бабушка, ангелы на небесах угощают яблоками души детей. А у него они, никому не нужные, битые, валяются в пыли.

Автомобиль взревел – Вадим Сергеевич нажал на газ. «Нет», – закричала Ия и упала на сиденье, забившись в рыданьях.
Не хватает воздуха, нет сил унять дрожь, ей кажется, что она умирает… Машина с огромной скоростью несётся по просёлочной дороге. Скоро поворот на трассу и всё, уже не повернёшь назад.

– Останови, – требует Галина, – ты не человек. Останови!
Теперь у неё случилась истерика и, не контролируя себя, она хватается за руль, тянется ногами к педалям. Муж её отталкивает, но именно сейчас её истончённая ранимая психика даёт сбой, выплёскивая наружу всю накопившуюся боль унижений, и она неуправляема.

– Уймись, дура, – кричит Вадим Сергеевич, сильно оттолкнув жену ударом локтя в бок, и… это были последние слова, что он произнёс в своей жизни. Джип на повороте слетел с дороги и врезался в бетонный столб…
Остальное Ия помнила плохо. Глухой удар, вопли, стоны…
– Я прошу тебя, – сказала мать после похорон, – никогда не вспоминай при мне это лето, дачу и этого мальчишку с его яблоками… кому они были нужны!   
– Мне! И при чём тут Саша, – возмутилась, было, Ия, но лишь прошипела в ответ. У неё пропал голос.

Глупые эгоистичные взрослые возложили на девочку ответственность за смерть отчима, одиночество мамы. Гипертрофированное чувство вины надолго отравило ей жизнь. Ия замкнулась, длительный период не разговаривала вовсе. Кричала ночами: снился Сашка, что бежал с ведром яблок за машиной… Туман на реке… Она звала его, подолгу плакала, задыхаясь, и снимали эти приступы яблоками. Это кажется невероятным, но это было именно так. Ия жадно, плохо пережёвывая, их ела, и живительные соки возвращали её к жизни. Возможно, они олицетворяли для неё главные жизненные ценности: любовь, которую недодали, дружбу, которую запретили, а может, это ангелы таким образом поддерживали истощённые душевные силы, подкармливая сочными плодами неприкаянную детскую душу.
Вот такая страшная расплата за недолгое детское счастье настигла девочку из-за чудовищного эгоизма родной матери, что сама не повзрослела, и не смогла защитить свою дочь. На этом детство Ии закончилось, но это маленькое лето было больше и значимей для неё, чем вся остальная жизнь.

Вадим Сергеевич оставил неплохое наследство. Лишнее распродав, переехали в Москву, где тётка заменила мать и неприспособленной к жизни Галине, и Ие. Девочку долго обследовали, подозревая астму, диабет и другие заболевания, возили к целителям, но удивительно быстро расставили всё по местам психологи. К жизни вернули, но в итоге, не долечили. Тяжёлые недуги свалили тётку и вскоре маму. 
Когда Ие исполнилось двадцать лет, она осталась одна и, освободившись от забот по уходу за больными родственниками, сразу поехала разыскивать Сашу. Дом его нашла быстро. Были похороны и во дворе толпился народ. Словоохотливые старушки рассказали, что провожают на погост Сашкиного отчима – разбился, сорвавшись с крыши. И что Петров Александр Сергеевич служит в армии, и вряд ли приедет проститься – покойный был ещё тем мерзавцем, и немало крови выпил из пасынка.
За богатым домом, до самого леса, тянулся яблоневый сад…
– Так вот откуда были эти чудесные яблоки! Где же ты, Сашка? – думала Ия, – я обязательно тебя найду.

Но жизнь завертелась, закружилась. Ия поменяла не только квартиру, но и ненавистное имя. События того чудесного и ненастного лета одновременно, приносили и радость, и боль. Иногда старалась забыть, ведь каждое, даже хорошее, воспоминание заканчивалось этой страшной аварией… Становилось плохо, и она спасалась яблоками.
Жила закрыто, много работала, замуж не выходила. На вопрос: «Почему?», отвечала, что любимого убили. Как видение, перед глазами возникала картина из далёкого прошлого: катятся яблоки в придорожной пыли, и Саша лежит, как подстреленный воробышек, на дороге лицом вниз… 
Не зажила детская рана.  Ведь каждый счастливый день детства выкладывает, словно кирпичиками, фундамент наших грядущих побед, достижений, умений, последовательно строит надёжное и прочное основание нашего будущего. И чем оно прочнее, тем сильнее мы в жизни, крепче и смелее. Тем больше возможностей у нас и шире горизонт.
А если фундаментом служат всего лишь осколки одного неполного лета?

*  *  *
– Меня Сашкой зовут, а тебя как? – вытянув Ию из реки в тумане, спросил маленький мальчик.
– Ия.
– Как ослика, – он засмеялся.
– Нет. Ослик – Иа, а я – Ия.
От души расхохотался: «Ну, такого я ещё не слышал…»
– Я понимаю, почему ты такая слабенькая – имя у тебя слишком короткое. Имя, как стопа, должно быть длинное и прочное. Вот у меня бабушка имела маленькую ножку, прямо как у ребёнка, и всё время падала в старости, – рассуждал Сашка, – потому, что опоры не было. И у тебя вместо имени, тоже что-то недоделанное, вот и нет в тебе сил.
Ия переименовала себя в Марину. Может, в нём тоже было мало букв, но оно казалось ей жизнеутверждающим, звонким и ярким.

*  *  *
Долго лежала Ия и глядела на картину, вспоминая. Давненько у неё не случались «яблочные приступы». «Всё туман виноват, – подумала, – третий день город во мраке».
И так ей захотелось увидеть Сашку, что дышать стало трудно. Не понимая как, сердцем вдруг почувствовала его рядом, словно воочию увидела смешливые, в крапинку, глаза, тепло мягкой крепкой ладони почувствовала. Во рту пересохло, горячей волной окатило тело изнутри.
– Найду, обязательно найду. Чувствую его, рядом он где-то, – забегала по квартире в поисках визитки, что оставил сегодняшний провожатый, – вроде говорил, что следователь, да и человек хороший – не прошёл мимо и до дома довёз. Даже денег не взял. Может, не откажет –  поможет найти. Но куда же она её положила? Наконец-то нашла.
– Петров Александр Сергеевич – капитан, – прочитала и пошатнулась, – нет, так не бывает. У нас в стране тысячи Петровых, тем более Александров, но это неспроста – это…, а вдруг…?
Мысли фейерверком. Перед глазами, замедленной съёмкой, мальчик на обочине улыбается…
Мужчина в метро склонился над ней: «Девушка, вам плохо?»
Взгляд тот же!
А почему разволновалась, когда подъехало такси? Что он сказал? До боли что-то знакомое. Пытается вспомнить. Кажется, он сказал: «Ну, потёпали».
Да, он сказал именно так: «Потёпали».
Это же Сашино выражение!
Нет, этого просто не может быть. Она подгоняет события, но она хочет, чтобы было именно так.
И всё-таки... Дрожащей рукой набирает номер.
– Слушаю, – голос спокойный, уверенный, – слушаю вас, говорите.
– …Это я – Ия…


https://www.litres.ru/ludmila-kolbasova/pamyat-serdca/


(Иллюстрация найдена в свободном доступе на просторах интернета).

21.03.2021