Взгляд на Сталина и сталинизм из наших дней

   Много написано и о Сталине, и о сталинизме за прошедшие десятилетия, даже  столетие без малого. Казалось бы, за это время тема изучена и осмыслена «вдоль и поперёк». Но время идёт, и с позиций новейшего исторического опыта приходится порой пересматривать взгляды на давно прошедшие события и по-новому оценивать их смысл и значение.

  Большинство из нас от слов «Сталин» и «сталинизм» испытывает крайне отрицательные эмоции, исходя из устоявшихся представлений о Сталине, как о «чудовище», о его времени, как об эпохе преступных ошибок и злодеяний. Но попробуем спокойно разобраться, на чём же базируются эти представления? В сущности, их основой являются всего два допущения:
1. Все трагические явления той эпохи определялись полностью или, хотя бы, в основном волей и решениями лично Сталина. Он является их главным автором и причиной.
2. Не будь этих трагических («преступных») решений, всё хорошее, чем знаменита та эпоха (электрификация, индустриализация, культурная революция, победа в Великой Отечественной, создание ракетно-ядерного щита и т.д.), История оставила бы в неприкосновенности, или, даже, в улучшенном виде, а всего плохого (массовых репрессий прежде всего)  не было бы.
По второму пункту, предваряя дальнейшее изложение и забегая несколько вперёд, можно заметить, что в истории человечества все «хорошие» события и явления практически всегда имели и имеют свою теневую а порой, и трагическую сторону и никогда не существовали в «чистом» виде. Причём, «плохое» сплошь и рядом являлось неотъемлемой частью, условием и обратной стороной «хорошего». И наоборот. Ну а первый пункт априори вызывает подозрения в детско-наивном представлении о преувеличенной роли отдельной личности в Истории. Но обо всём по порядку.

  У автора, как, вероятно, и у большинства читателей, нет сомнений в том, что при определённом уровне развития стран рыночная экономика, основанная на свободном предпринимательстве, частной собственности и конкуренции, значительно эффективнее социалистической. Да и жить в условиях закономерно вырастающей из рыночной экономики демократической политической системы гораздо приятнее. Одной из причин этого превосходства является очень разная степень эффективности используемых стимулов к труду. Их существует всего два: материальная заинтересованность и страх («кнут» и «пряник»). Есть еще, правда, и моральная заинтересованность, возможная и в той, и в другой системе, но  она обычно существенна лишь в сфере культуры, а в экономике несопоставима по силе воздействия с первыми двумя. В условиях социализма, при отсутствии сколько-нибудь значимых материальных стимулов, для развития, да и самого существования общества и государства, остается только один  стимул – страх. Причем страх должен быть тотальным, пронизывающим все уровни системы, чтобы рабочие и служащие на каждом её этаже выполняли свои обязанности с максимально возможной эффективностью. Поэтому, если оставаться в рамках социалистической парадигмы, политика массовых репрессий и «большого террора», несмотря на свою звериную, людоедскую сущность, была «оптимальной» (как это ни кощунственно звучит) для функционирования социалистической системы. Страх был в то время главным ресурсом власти, использование которого позволило провести индустриализацию, укрепить обороноспособность, провести послевоенное восстановление, создание «ракетно-ядерного щита». Да и победа в войне, нисколько не умаляя массовый героизм и самоотверженность народа, как один из её факторов, была одержана в том числе и благодаря страху. Но этот ресурс не мог использоваться бесконечно. От него стала уставать прежде всего сама правящая элита, которой, несмотря на власть и привилегии, надоело постоянно жить под домокловым мечом возможного ареста и скорой расправы по неизвестно откуда взявшимся, порой совершенно бредовым, обвинениям. Смерть Сталина явилась толчком к заметному смягчению политики, основанной на страхе. Началась эпоха «оттепели», которую принято связывать с периодом деятельности Хрущёва, но по большому счёту, несмотря на чисто символические, незначительные шаги назад после его отстранения,  она продолжилась и во все последующие годы существования СССР, вплоть до его развала. Люди вздохнули свободнее. Однако почти сразу после смягчения политики страха начался малозаметный тогда, но все более ощутимый со временем, процесс постоянно усиливающегося загнивания общества и государства. Массовое пьянство, падение трудовой дисциплины и качества труда на нижних этажах общества, безответственность, бесхозяйственность, воровство, кумовство, очковтирательство, искажение отчетности, имитация деятельности на более высоких уровнях государственной пирамиды (вплоть до самых высоких) – все это стало результатом уменьшения страха, как практически единственного стимула к труду при социализме. Страх, конечно, не исчез полностью, но радикально уменьшилось потенциальное наказание за провинность. К примеру, в сталинские времена пьяный рабочий, испортивший дорогой импортный станок, был бы обвинен во вредительстве и быстро загремел куда-нибудь в Сибирь (а то и признался бы, после допроса с пристрастием, что он японский шпион). А во времена «застоя» его бы обсудили на профсоюзном собрании и лишили квартальной премии. Несколько больше рисковали руководители. Директор завода, не выполнившего госзадание, мог рассчитывать в лучшем случае на выговор, а в худшем – на исключение из партии с автоматическим увольнением с должности. Да, это было суровое наказание, почти «волчий билет». Но в сталинские времена ему бы грозила колония или даже «вышка». Этот процесс постепенного распада протекал с середины 50-х годов более тридцати лет. Почему же он продолжался столь долгое время? Потому что на смену страху, как главному ресурсу, пришло использование во все больших масштабах таких экстенсивных по своей природе факторов, как разработка все новых и новых месторождений полезных ископаемых (в основном – углеводородов) и получение за счет их экспорта все большего количества импортных товаров, импортного оборудования,  продовольствия. Открытие крупнейших нефтегазовых месторождений, таких как Самотлорское, в середине 60-х годов, а затем «революция нефтяных цен» в начале 70-х, после арабо-израильской войны 1973 года, дали загнивающему социализму «второе дыхание». Но в начале 80-х годов и этот ресурс в результате падения нефтяных цен стал стремительно иссякать и в конце концов создал условия для краха СССР.

 Так бесславно закончилась политика массовых репрессий, оказавшаяся в длительной перспективе историческим тупиком. Рассмотрим теперь вопрос, как и когда она началась, а несколько позже – был ли, а если был, то когда у страны исторический шанс выйти из этой системы (или из сменившей ее эпохи «застоя») на более перспективный путь развития.

 Массовые репрессии и террор осуществлялись большевиками уже вскоре после захвата власти и резко усилились в гражданскую войну. Но на том этапе главной их целью была борьба с противниками режима. В последующие годы эта цель постепенно трансформировалась в расправы над соперниками во внутрипартийной борьбе. Началом эпохи массовых репрессий (или «Большого террора»), как систематической и постоянной политики, называют середину 30-х годов, а ее кульминацией – 1937 год. Что не вполне правильно. С точки зрения определения времени наиболее стремительного нарастания тотального страха в обществе это, пожалуй, верно. Но максимальные потери от политики террора население понесло гораздо раньше – в период массовой коллективизации и «раскулачивания», с 1929 по 1933 год. Жертвами беспрецедентного по масштабам насилия над крестьянством стали миллионы людей. Сюда входят раскулаченные и их семьи (как правило, наиболее трудоспособная и эффективная часть селян), прочие крестьяне, открыто выражавшие недовольство принудительной коллективизацией, огромное число крестьян, умерших от голода, вызванного коллективизацией и непосильными поборами государства с новых коллективных хозяйств. Но с позиций городских жителей это было где-то далеко, в деревнях и сёлах. Для них настоящий террор начался периодом массовых «чисток» и расправ над «врагами народа» с середины 30-х годов. Количество жертв при этом было хоть и огромно, но значительно меньше, чем на селе. Однако в городах, как центрах культурной и политической жизни, последствия террора были более зримы и формировали атмосферу страха значительно сильнее. Тем более, что жертвами «городского» террора были в основном руководители разных уровней: партийные, хозяйственные, советские, военные, органов безопасности, а также (в меньшей степени) деятели науки, культуры, искусства. Эти люди в подавляющем большинстве были у всех на виду (рядовые граждане тоже попадали под жернова, но в гораздо меньшей степени), и расправы над ними, внезапно ставшими «врагами народа», производили на население очень сильное впечатление. Отношение к жертвам «чисток» с позиций сегодняшнего дня выглядит противоречиво. Хотя чисто по-человечески все жертвы репрессий вызывают сочувствие, ставить знак равенства между ними все-таки нельзя. Если практически все погибшие на селе являются безвинными мучениками, то значительная часть партийных, советских и нквдэшных руководителей, будучи до ареста сами активной частью системы террора, хотя и не были виновны в приписываемых им преступлениях, нередко проявляли большую активность и самодеятельность в массовых репрессиях над другими жертвами доносов и явно лживых обвинений, то есть были морально виновны как раз в слишком рьяном следовании «линии партии». В том числе в не менее жестоких репрессиях против «классово чуждых элементов» в период революции и гражданской войны.

  Хотя внешне как будто эпоха «Большого террора» не была непосредственно связана с проведением ранее принудительной массовой коллективизации, глубинная связь между ними безусловно существовала. У находящихся в постоянном подспудном ожидании ареста «врагов народа» необходимо было заранее парализовать волю чувством безнадежности и беспомощности. У них не должно было даже в воображении оставаться никакого потенциального тыла для отступления, укрытия и, тем более, поддержки.  Роль такого реального или хотя бы воображаемого тыла могла сыграть стомиллионная крестьянская масса. Экономически и психологически она была более независима  от государства, чем рабочие и служащие в городах. Предварительное установление максимального государственного контроля над этой массой было необходимо для «успешного», «эффективного» и безнаказанного развёртывания «Большого террора».

  Перейдём теперь к наиболее интересному и парадоксальному аспекту рассмотрения политики сталинизма. Зададимся следующим вопросом: была ли у этой политики, политики страха и массовых репрессий альтернатива, а если была, то какая? Позволю себе маленькое отступление. Очень часто (почти всегда!) мы, наблюдая в настоящем или рассматривая в прошлом какие-нибудь крайне негативные («чудовищные!», «ужасные!», «бесчеловечные!») последствия каких-либо событий или решений, оцениваем их сразу как несомненно наихудшие, ошибочные или преступные, подразумевая, что любая им альтернатива если не благо, то, во всяком случае, меньшее зло. Но это далеко не очевидно. Мы должны признать, что предела «плохому» не существует. Как бы и что бы не было плохо, возможно, в определенных обстоятельствах, еще худшее. История дает тому огромное количество примеров. Возьмём эпоху Древнего Рима, предтечу современной западной цивилизации. Римское государство было рабовладельческим. Раб – «не человек». Он – «говорящее орудие». С ним можно делать абсолютно что угодно, обрекать по произволу хозяина на любые муки, пытки, непосильный труд и скорую мучительную смерть от него. Что могло быть хуже? У кого из нас повернётся язык сказать, что это не было ужасно и бесчеловечно, а тем более, что это было нормально? Тем не менее для той эпохи это было именно нормально. Рабство было фундаментом любой цивилизации древнего мира и было объективно обусловлено тогдашним уровнем производительных сил, техники и технологии, которые не могли еще обеспечить альтернативный ресурс обществу для развития, кроме как принесение в жертву этому развитию какой-то части самого общества. Альтернативой рабству была только жизнь человека в первобытном стаде, едва ли более гуманная и менее мучительная. Почему бы не допустить априори, что и в нашу эпоху возможны такие ужасные события и страдания, альтернативой которым могут быть только события и страдания еще худшие?

  Альтернатива первому этапу террора  - массовой насильственной коллективизации - была всего одна: не проводить её, а продолжать политику НЭПа. Известно, что причин проводить коллективизацию у руководства СССР имелось две: политическая и экономическая. Первая заключалась в стремлении усилить необходимый для сохранения социализма контроль над обществом. Вторая исходила из потребности в  получении значительного дополнительного объема продовольствия из-за неизбежного резкого роста городского населения в процессе предстоящей индустриализации.
Если стоять на позиции необходимости сохранения и укрепления социалистического строя, то с первой, политической, причиной придется сразу согласиться. Действительно, вряд ли большевики смогли бы удержать власть «всерьез и надолго» не установи государство жёсткий контроль над всеми его гражданами, лишив их экономической свободы и экономической независимости от себя. Тем более, когда речь шла о крестьянстве, составлявшем в то время большинство населения страны. Причина вторая, экономическая. То, что без ограбления крестьян, предварительно силой загнанных для этого в колхозы, не могла состояться ускоренная индустриализация страны, необходимая в той международной обстановке в том числе и для обеспечения хотя бы минимального уровня её обороноспособности, является практически общепризнанной истиной. Российский крестьянин того времени, в отличие от американского или западноевропейского фермера, находился совсем в других географических и климатических условиях, в зоне рискованного земледелия. Урожайность в этой зоне при прочих равных условиях в разы недотягивала до урожайности вышеназванных стран, в которых небольшая часть населения, занимаясь сельским хозяйством и собирая при этом высокие урожаи, была способна прокормить всю страну и даже поставлять продовольствие на экспорт. В этих условиях для обеспечения России продовольствием заниматься сельским хозяйством веками было вынуждено подавляющее большинство населения страны. При этом поставлять на рынок каждое хозяйство (в среднем) могло только очень незначительную часть производимой продукции. Почти вся она шла на потребление самими хозяйствами. Такая ситуация сохранялась и в условиях НЭПа. Это являлось серьезным тормозом для развития промышленности, что, в свою очередь, ограничивало поступление в село сельскохозяйственной техники в достаточном количестве и по приемлемым ценам. Получался замкнутый круг, разорвать который призвана была массовая принудительная коллективизация. Что при этом получило государство? Несмотря на некоторую потерю производительности, вызванную резким уменьшением стимулов крестьян к труду на общей земле, положительным фактором стала возможность использовать во много раз меньшее количество сельхозтехники за счет работы её на объединённых участках. Но самым главным «положительным» фактором для государства, позволившим резко увеличить поставки в города сельхозпродукции, явилась возможность грабить крестьян через колхозы, забирая гораздо большую часть урожая, чем ранее составляла средняя доля сельхозпродукции, производимая единоличными хозяйствами для продажи на рынке и «про запас» на будущее. Как отмечалось выше, такая политика приводила (особенно вначале) к массовому голоду и многомиллионным жертвам от него. При этом была проведена ускоренная индустриализация, спасшая в конечном счете страну от разгрома в Великую Отечественную. Фактически, одна часть населения была принесена в жертву для спасения всей остальной страны и её народа от реализации плана «Барбаросса», последствия которого были  бы неизмеримо трагичнее. Очень похоже на механизм выживания и развития рабовладельческих обществ древности. Таким образом  получается, что рассматривая сталинизм с позиции, исходящей из необходимости сохранения социалистического строя в СССР, приходится признать политику массового насилия и страха безальтернативной.

  Но тут же возникает естественный вопрос: а зачем нам вообще какой-то социализм, если платить за него приходится такую страшную цену? Продолжим наш анализ уже с противоположной позиции, отрицающей необходимость сохранения социализма любой ценой и признающей желательным возврат к рыночной экономике. Но в этом случае нам придется продвинуться назад по шкале времени к тому периоду, когда Россия развивалась нормально и выяснить, когда это нормальное развитие прервалось.

  После отмены крепостного права и других реформ Александра Второго начался ускоренный рост российской промышленности. Одним из факторов такого быстрого развития было появление на рынке труда большого количества дешевой рабочей силы и высокая степень её эксплуатации. Это порождало социальную напряженность, забастовки, волнения, апогеем которых была Революция 1905 года. Однако постепенно, по мере развития экономики, роста спроса на трудовые ресурсы и роста оплаты труда, эта напряженность сглаживалась. Политическая система России также постепенно реформировалась. Россия, не будучи еще демократической, становилась вполне либеральной страной. Эффективности её судебной системы и системы местного самоуправления мы и сейчас можем только завидовать. Да и на уровне центральной власти появлялись зачатки парламентаризма, крепнувшие год от года.  В перспективе недалекого будущего потенциал серьёзных, грозящих крупными социальными конфликтами и потрясениями, противоречий в обществе должен был значительно уменьшиться. Однако вмешалась Первая Мировая война. Вызванные ею беды и лишения народа были использованы нетерпеливой либеральной интеллигенцией в феврале 1917 года для свержения монархии и прихода к власти. Стремясь к достижению этих целей, либеральная оппозиция, представленная в основном депутатами Государственной Думы и поддержанная участвующими в заговоре высшими военными чинами, конечно не предвидела столь роковых для страны последствий своих действий. Эти люди хотели «как лучше», ожидая в скором времени, после выборов в Учредительное Собрание, превращения России в парламентскую демократию западного типа. С их стороны это было (как когда-то сказал Талейран про Наполеона в связи с убийством герцога Энгиенского по его приказу) «хуже, чем преступление – это была ошибка!». Эта талейрановская фраза оказывается очень к месту и при сравнении двух революций в целом – Февральской и Октябрьской. Одну, Октябрьскую, вполне можно по-человечески назвать преступлением кучки беспринципных негодяев. Другую, Февральскую, как только что сказано, - ошибкой интеллигентных, патриотически настроенных политиков.  Но «ошибка» эта оказала поистине чудовищное влияние на весь ход дальнейшей российской истории. Огромная многонациональная и многоконфессиональная страна была ещё не готова к столь быстрым и радикальным изменениям системы власти. Россия  «пошла вразнос», стала стремительно разлагаться, терять управляемость и распадаться. (Практически то же самое по очень сходным причинам произошло с СССР на рубеже 80-х и 90-х годов прошлого века). И всё это – на фоне продолжающейся тяжелейшей войны. Именно здесь возникла точка невозврата и произошел катастрофический по своим как ближайшим, так и очень отдаленным последствиям сход России с колеи нормального развития и начало движения в тупик. Все последующие события, такие, как захват власти большевиками в Октябре 1917 года, гражданская война, победа большевиков и восстановление ими «огнем и мечом» территориальной целостности и управляемости России (переименованной в СССР), укрепление их диктатуры, усиление террора, насильственная коллективизация, индустриализация и дальнейшая всем известная история СССР, явились, по большому счету, лишь следствием событий февраля 1917 года. Даже если бы большевики проиграли гражданскую войну, то, кто бы ни пришёл к власти (а основные стремящиеся к ней силы нам из истории хорошо известны), от России остались бы только более или менее крупные (да и мелкие) осколки. Они были бы не способны, в силу ущербности географического положения бывшей огромной страны и всех её частей, её недоразвитости даже к моменту февраля и почти полной разрушенности экономики в результате гражданской войны, просто сохранить себя и защитить население от голода, холода, эпидемий, анархии и кровавой резни на основе межнациональных и межконфессиональных противоречий и конфликтов. Не говоря уже, что эти части бывшей империи не смогли бы устоять перед внешними угрозами: с Востока (Япония) и с Запада (Германия, Польша). А возможно также и с других направлений. Получилось, что объединить страну, спасти ее от полного уничтожения и обеспечить её существование и определённую (хотя и ущербно-тупиковую) форму развития на длительный период (теперь мы знаем, что на 70 лет) смогли только «беспринципные негодяи» большевики ценой невероятной жестокости. Можно сколько угодно возмущаться деятельностью «большевистской банды» и проклинать её, но уже на ранних стадиях их «преступной» деятельности объективно сложилась такая ситуация, что судьба этой партии и её власти оказалась неразрывно связана с судьбой самой страны. Поражение или распад партии неизбежно должны были привести к катастрофическим для всей страны последствиям. Наглядной иллюстрацией этой связки явилась судьба страны после краха КПСС в 1991 году. Именно таким образом приходится оценить вышеназванную вторую позицию при анализе альтернатив принудительной коллективизации: она, к сожалению, оказывается несостоятельной. В рассматриваемый период реальной антисоциалистической альтернативы той политике не существовало.
 
  Но означает ли это, что такой альтернативы не было на всем протяжении существования СССР? И хотя история не знает сослагательного наклонения, попробуем всё-таки поискать в ней окно возможностей для антисоциалистической, капиталистической альтернативы. При этом было бы полезным рассмотреть пример Китая, который уже почти полвека как ступил на путь постепенного перехода к рыночным отношениям и движется по нему (во всяком случае - пока) вполне успешно. Архитектором китайских рыночных реформ считается один из руководителей партии и государства Дэн Сяо Пин. Человек умный, решительный и жестокий (что показала зверская расправа над тысячами безоружных студентов на площади Тяньаньмэнь в 1989 году), не «обременённый» идеологическими принципами прагматик («Не важно, черная кошка или белая. Лишь бы она ловила мышей»). Он понял на примере событий «Большого скачка» и «Культурной революции» тупиковость социалистического курса страны и необходимость реформ. Сумел постепенно подобрать кадры, способные ступить на этот путь. Он и его соратники хорошо понимали, насколько сильно судьба Коммунистической Партии Китая связана с сохранением целостности страны, её безопасностью и функционированием государственных институтов. И хотя рыночная экономика по своей сути тяготеет к системе политического плюрализма, являясь его фундаментом и, в конце концов, порождая его на определённом этапе своего развития, они начали только с рыночных реформ, отодвинув политические на далёкое и неопределённое будущее. Они понимали, что поступить иначе – начать с политических преобразований (демократизации общества), чтобы потом приступить к экономическим преобразованиям (как это пытался сделать Горбачев),  означает «поставить телегу впереди лошади» и ввергнуть страну в хаос. Учитывая, какие серьезные психологические, мировоззренческие, экономические потрясения придётся пережить населению в процессе обратного перехода к рыночным отношениям, какова может быть степень непонимания новой политики и сопротивления ей, китайские реформаторы связывали возможность осуществить это только с сохранением диктатуры. При недостаточно жёстком политическом режиме обязательно нашлись бы деятели как внутри партии, так и вне её, стремящиеся воспользоваться недовольством населения неизбежными экономическими трудностями реформирования страны в борьбе за власть. Поэтому функцию руководства реформами они отвели  партии, не только не пытаясь ослабить ее власть, но используя её для принятия жёстких мер против несогласных с «реставрацией капитализма». Одновременно они боролись за усиление властной вертикали и дисциплины внутри самой партии. Чтобы не травмировать народ слишком быстрым отходом от вбитых в головы за много лет коммунистических догм, сторонники реформ придумали «изящную» формулу, примиряющую эти догмы с новой политикой: «Ленин и Сталин были правы, говоря, что между капитализмом и коммунизмом будет переходный период, при котором экономика остаётся капиталистической. Но они ошиблись только в длительности этого периода, называя срок в несколько лет. Великий Мао их поправил, назвав таким сроком одно столетие». То есть, на протяжении ближайших ста лет можно и нужно использовать в экономике рыночные методы и только через сто лет переходить к строительству коммунизма! А в остальном – та же самая идеология, те же самые гимны, флаги и лозунги! Начало реформ обычно относят примерно к 1976 году, году смерти Мао Цзе Дуна. Но постепенная подготовка к ним началась еще раньше и оказалась связана с резким изменением внешней политики – сближением на антисоветской основе с Америкой и Западом в целом. Знаковым событием здесь явился визит Никсона в Пекин в 1971 году. За этим последовали первые разрешения американским частным компаниям открывать свои представительства и филиалы в Китае. Конечно, заинтересованность США и их союзников в укреплении экономики Китая и его военной мощи в пику СССР оказала очень большую поддержку китайским реформам. Не меньшую, а даже большую роль в их успешном продвижении сыграло объективно очень выгодное географическое положение КНР (близость к торговым путям и экономическим центрам тихоокеанского региона), крайне низкая стоимость китайской рабочей силы, соединённая с веками выработанными качествами китайского народа – трудолюбием, дисциплинированностью, аккуратностью и добросовестностью. Это сделало выгодным в эпоху наступающей глобализации для очень многих мировых компаний переносить свои производства, в том числе высокотехнологические, в КНР. Важным оказалось и сравнительно непродолжительное по историческим меркам пребывание народа в условиях социалистической системы. За это время ещё не были утрачены в заметной степени вышеназванные качества народа.

  Возвращаясь к СССР, мы видим, что потенциальных возможностей возврата к рыночной экономике не было ни в 20-е, ни в предвоенные 30-е годы, ни, тем более, в период Великой Отечественной. А если бы они даже каким-то невероятным образом и возникли в перечисленные времена, то с неизбежностью привели бы к катастрофическим последствиям для существования страны, резко ослабив её обороноспособность. В первые послевоенные годы, в условиях разрухи и максимальной мобилизации всех ресурсов на восстановление, в условиях периодических компаний теперь уже преимущественно идеологических «чисток», направленных во все большей степени на интеллигенцию (писателей, журналистов, научных работников, «космополитов»), проводившихся при все более активном участии стареющего «Отца народов» и под его бдительным оком, возможность малейшего отхода от социалистических догм была тем более исключена. Но в 1953 году Сталин умер. Это стало огромным потрясением для всей страны, но главным образом для правящей элиты. Страна в какой-то момент оказалась на распутье. Началась борьба за власть. Проходила она в форме очень осторожных разговоров между представителями правящей элиты, прощупывания настроений, симпатий и антипатий друг друга. Наиболее вероятным претендентом на «престол» казался Лаврентий Берия, ранее непосредственный руководитель НКВД, а теперь куратор силовых ведомств. Его плюсом было огромное влияние на органы безопасности и пугающая всех репутация палача. Но это же было и его минусом, т.к. страх перед ним толкал его вначале разрозненных противников к объединению. Как известно, борьба эта закончилась его арестом и последующей ликвидацией. Но что он был за человек?  И что было бы, приди он к власти? Представляется, что он обладал качествами потенциального реформатора. Он был умен. Курируя в период войны производство важнейших видов оружия, а после войны - ракетную и атомную промышленность проявил себя очень хорошим организатором. Будучи циничным и беспринципным мог спокойно игнорировать любые идеологические догмы. Возглавляя по существу органы безопасности, мог держать под контролем все уровни партийного и государственного руководства и навязать ему свою волю при реализации даже очень радикальных изменений в стране. Тем более, что для этого могла быть использована остающаяся пока что в обществе гнетущая атмосфера страха, созданная в том числе при его активном участии. Также обстановка в стране и в мире в тот момент ещё не ставила потенциальным реформам совсем уж непреодолимых преград. Хотя прошло 20 лет со времени массовой коллективизации, но в деревне часть населения ещё сохранила любовь к земле, память и навыки более свободного труда. Сельское хозяйство ещё не поздно было реформировать, вводя постепенно рыночные методы. В промышленности уже было немало квалифицированных кадров, привыкших к напряженному труду и способных к творческой деятельности. Технологическое отставание от Запада было хоть и значительным, но ещё не стало безнадёжно непреодолимым, как в последующие десятилетия. Такого явления, как глобализация, мир в то время ещё не знал. Она возникнет и начнёт развиваться только с 70-х годов прошлого века и поставит практически непреодолимые преграды попыткам стран, отставших в техническом и технологическом развитии, не только самостоятельно догнать лидеров, но и сохранить свою не столь современную промышленность от ликвидации в процессе неравной конкурентной борьбы. Поэтому неизбежная в ходе рыночных реформ приватизация советской промышленности имела все шансы привести к более эффективному её функционированию в рыночных условиях, а не закончиться распродажей предприятий по бросовым ценам на металлолом, как это произошло в 90-е годы. Международная обстановка хоть и была сильнейшим образом отравлена начавшейся холодной войной, но  идеологическая основа этого противоборства была гораздо сильнее, а мотивы геополитического соперничества слабее, чем в последующие десятилетия. Это еще оставляло шансы при резком сокращении идеологических противоречий в результате начала рыночных реформ добиться столь необходимого для развития страны восстановления нормальных отношений с Западом. Тем более, что у заметной части населения стран Запада, включая США, ещё сохранялась память о недавно закончившейся войне, былых союзнических отношениях с СССР и его вкладе в общую победу, что не могло не оказывать определенного влияния на правительства этих стран. Каковы были его намерения? Неизвестно. Хотя некоторые его действия сразу после смерти Сталина намекали на возможность очень неожиданных решений в будущем. Самой первой его мерой было немедленное прекращение позорного дела «врачей-отравителей», распоряжение по возврату к «социалистической законности», прекращению необоснованных репрессий и началу реабилитации несправедливо осужденных. Все это сопровождалось осторожными пока ещё намёками на ответственность умершего вождя за такие «безобразия». Вполне возможно, что в случае своего прихода к власти именно Берия, а не Хрущев, стал бы играть роль главного борца за восстановление «законности», а главными (после Сталина) ответственными за «незаконные» репрессии были бы объявлены (и расстреляны) как раз его конкуренты в борьбе за власть: Хрущёв, Молотов, Маленков, Коганович и ряд других лиц. Тем более, что реальные основания для этого были, их даже не пришлось бы выдумывать. Все вышеназванные персонажи действительно были активными руководителями этих «беззаконий». Да и не было в то время во властной элите человека, который не был бы повязан участием в таких преступлениях! Это давало отличную возможность держать «на крючке» любого партийного или государственного функционера и поступать с ним как заблагорассудится, в зависимости от его поведения и личной преданности самому Берии, а также провести новую чистку аппарата, заменив значительную его часть на более молодых людей, не успевших (пока!) поучаствовать в репрессиях, но готовых ради нового (старого) шефа на всё. Даже в области внешней политики он ухитрился за столь короткое время пребывания в руководстве до своего свержения высказать очень нестандартные и даже крамольные идеи. Например, он предлагал рассмотреть вариант мирного объединения Германии в одно государство. И это в тот период, когда уже существовали и ФРГ и ГДР, и в них находились, соответственно, американские и советские войска! Независимо от правильности и целесообразности для страны подобных мер, сама готовность рассмотреть столь экстравагантные по тем временам и обстановке в мире идеи свидетельствует о потенциальной способности этого деятеля и к другим, не менее серьёзным и радикальным изменениям политики. Конечно, из всего сказанного вовсе не следует, что приди Берия к власти, он стал бы пытаться проводить рыночные реформы. Вполне возможно, что практически не изменилось бы ничего, кроме перестановки фигур на партийно-государственном Олимпе. Но если и была когда-либо в советской истории хотя бы потенциальная возможность вернуться постепенно на нормальный вектор развития, то она была связана именно с этим периодом и с этим персонажем. После его устранения, в высших эшелонах партийной власти постепенно сформировалась система коллективного руководства. Власть генсека, несмотря на свою кажущуюся необъятность, становилась уже ограниченной интересами и мнениями других членов партийной элиты.  Началась политика оттепели, разоблачения «культа личности» и «сталинских» репрессий, и даже оставшиеся в эшелонах власти сторонники прежних драконовских методов управления стали чувствовать и понимать невозможность возврата к ним. Но это же означало и невозможность для руководителей партии принимать, даже если бы они этого очень захотели, слишком радикальные решения, противоречащие идеологическим догмам и угрожающие спокойствию и благополучию колоссальной армии партийных чиновников всех уровней. Постепенно сходили на нет и перечисленные выше внутренние и внешние условия, создававшие сразу после смерти Сталина потенциальную возможность реформирования страны. Приоткрывшееся на короткое историческое мгновение окно возможностей возврата к нормальной жизни наглухо захлопнулось и уже никогда не открывалось вплоть до краха окончательно прогнившей системы в период горбачёвской «перестройки».

  Из признания такого печального исторического явления, как неразрывная связь существования страны с существованием партии и социалистической системы, следуют несколько неожиданные для нашего мироощущения и моральных оценок нами прошедших (да и настоящих) событий выводы. В своё время многие, разочаровавшиеся в социализме люди (и я в том числе) воспринимали деятельность диссидентов с одобрением и даже восхищением. Они казались нам героями, бросившими вызов преступной системе, подготавливающими общество своими словами и действиями к пониманию необходимости борьбы с ней, имеющей конечной целью свержение «преступного коммунистического режима». Партийных функционеров, особенно высших уровней, мы, соответственно, считали в лучшем случае беспринципными приспособленцами, а в худшем – участниками и соучастниками преступлений коммунистической власти. Сегодня я вспоминаю об этом с глубоким стыдом, а наши тогдашние рассуждения на эти темы оцениваю как детский лепет. Да, многие из диссидентов обладали личным мужеством и твердыми принципами, от которых не отступали ни при каких обстоятельствах. Но российские террористы 19-го века, убившие Александра Второго, готовившие другие покушения на царей и высших чиновников Империи, идущие ради этого на верную смерть, были не менее мужественными людьми. Но что, кроме вреда, принесли стране их «героические» действия? А партийные и государственные функционеры? Как могут их статус и их должности во властной пирамиде сами по себе быть чем-то, достойным осуждения? Они «карьеристы»? Ну и что? Практически любой человек в любой стране, даже «супердемократической», попадая в любую бюрократическую структуру (государственную, корпоративную, партийную и т.д.) стремится рано или поздно занять в ней более высокое положение. Ведь очевидно, что оценивать любого человека можно лишь по его реальным поступкам и решениям (и то, если они действительно зависели от него), а не по самому факту нахождения на какой-то должности. А талантливые деятели культуры и искусства, создававшие высокохудожественные произведения литературы, театра, кино по правилам и требованиям идеологической цензуры? Их тоже надо клеймить как «прислужников режима»? Было бы любопытно взглянуть поближе на позиции и принципы, дающие право на подобное осуждение. Такое осуждение выглядело бы в какой-то степени логичным с позиций примата общественных интересов над личными, выраженными в зависимости от исторических условий в самых разных формах: монархической идеи, национально-патриотической идеи, идеи служения народу, революции и т.п. Во всех перечисленных случаях от человека требуется ставить свои личные интересы на второе место и жертвовать ими при необходимости ради более высоких целей и интересов. Но довольно забавно, что подобные высокие требования к «прислужникам режима», предполагающие  готовность, ради сомнительных идей разрушения коммунистического режима, к потере работы, свободы а порой даже жизни, исходят в основном из либеральных кругов, где главным принципом, если называть вещи своими именами, является забота о собственной шкуре. Выглядит подобное осуждение довольно лицемерным сейчас и было таковым по сути в те прошедшие времена. Конечно, для наиболее продвинутой в понимании общественно-политических и экономических явлений и процессов части интеллигенции жизнь в условиях тотальной цензуры и совершенно не адекватной реальности коммунистической идеологии была морально удушающей. Порочная экономическая система все в большей степени отставала от требований времени, общества, да и самого государства. Но разве попытки диссидентов ослабить систему сыграли хоть какую-то роль в крахе социализма и СССР в начале 90-х? Безусловно – нет! Он стал закономерным результатом постепенной деградации социалистической системы, усиленной некоторыми внешними проблемами (прежде всего - падением мировых цен на энергоносители). С точки зрения реальных и возможных результатов их борьба против режима была совершенно бесполезной. С другой стороны, если на минуту допустить невозможное, и режим удалось бы ослабить такими действиями, а затем и разрушить, разве это можно было бы считать благом для страны? Совершенно ясно (и опыт 90-х это только подтверждает), что само по себе разрушение даже очень порочной системы не приводит автоматически к возникновению на её месте чего-то лучшего. Для возникновения этого «лучшего» должны присутствовать определённые объективные внешние и внутренние условия, которых в данной стране и в данный исторический период вполне может и не быть. И если фундамент системы (к несчастью!) не поддаётся реформированию, то не являлись бы еще большим злом для страны (а следовательно и для народа) попытки этот фундамент преждевременно ослабить или разрушить? Да, социализм (и сталинизм, как его наиболее естественная и «эффективная» форма) отвратителен. Но, перефразируя известное высказывание Черчилля о демократии и рыночной экономике, все остальные альтернативы для России той эпохи были бы еще отвратительнее и еще трагичнее по своим последствиям.

  Надо сказать, что практически все вышеприведённые оценки сталинизма могут (и должны!) вызывать противоположное к себе отношение в зависимости от взгляда на день сегодняшний и на завтрашние перспективы России через почти 30 лет  после «революции 1991 года». Если смотреть на нынешнее состояние экономики страны с оптимизмом и верой в то, что свободный рынок со временем «всё разрулит» и «всё утрясётся само-собой», то данные здесь оценки прошлого должны вызвать в лучшем случае глубокий скепсис, а то и раздражённое отторжение. И попадись автору лет 15-20 назад подобная статья, он бы реагировал на неё именно таким же образом. Но время и опыт заставляют порой пересматривать уже, казалось бы,  четко сформированные взгляды. Приходит понимание, что рынок сам по себе может и не привести страну к прогрессу и процветанию, если для этого нет определённой почвы в виде самых разных (географических, исторических и т.п.) условий и обстоятельств, наличие которых, в соединении с преимуществами рыночной экономики,  и сделало современные развитые страны такими, каковы они есть на данный момент. Важнейшие из этих условий наглядно и убедительно изложены и проанализированы в статье Андрея  Паршева «Горькая теорема». Она написана в уже далеком 1996 году, но сегодня, спустя четверть века, её выводы выглядят ещё более убедительными. Суть её в том, что географические и климатические условия нашей страны, будучи привычными и даже привлекательными для жизни её населения, являются, тем не менее, в условиях глобализации самыми неблагоприятными на всей Земле для инвестиций в её экономику из-за рекордных издержек производства практически во всех отраслях, в том числе в добыче углеводородов – главного нашего ресурса сегодня.  В условиях глобализации это делает Россию ненужной остальному человечеству, что является в перспективе серьёзнейшей угрозой самому её существованию. Не случайно вокруг этой статьи, как и вокруг других, изредка раздающихся голосов на тему «географического проклятия» России в условиях глобализации, существует фактически «заговор молчания». Эту тему обходят пропагандисты из всех лагерей: из проправительственных кругов, из кругов системной оппозиции (партий, стремящихся к власти, представленных в Государственной Думе и некоторых, не вошедших в неё) и из так называемой «либеральной» или «несистемной» прозападной оппозиции, стремящейся, по сути, не к власти, а к разрушению государства. Первые две политические группы (правительство и системная оппозиция) не хотят рисовать избирателю мрачные, хотя и правдивые, картины будущего, боясь потерять его голоса, а с ними и власть или надежды на её обретение. Для прозападной оппозиции главным инструментом борьбы является лозунг об ответственности «за все плохое» именно правительства и президента, а лучшим способом решения проблем провозглашается их свержение. Идея существования каких-либо других, особенно объективных, причин «плохого» этим лозунгам противоречит. Таким образом, сам по себе рынок ещё не является для страны гарантией вхождения в клуб экономически развитых стран. Это верно, даже если мы отвлечемся от России с её специфической и не имеющей аналогов в мире географической ущербностью. Тот факт, что из семи миллиардов населения земного шара только один миллиард называют «золотым», хотя остальные шесть жили и живут по вполне «рыночным» законам и за малым исключением вовсе не испытали на себе «тлетворное влияние социализма», сам по себе говорит о многом. При отсутствии в России имеющихся (или имевшихся) в передовых странах условий, весь научно-технический, производственный, образовательный и даже культурный потенциал бывшего СССР, несмотря на своё значительное и всё усиливавшееся отставание от Запада в те времена, оказывается обречен на стремительную по историческим меркам деградацию и исчезновение, грозящие со временем катастрофическими последствиями для России и её народа. Есть ли у страны хотя бы потенциальная возможность выхода из этого «пике»? Едва ли без очень больших жертв и потрясений такой выход возможен (если возможен вообще). Но, конечно, это отдельная большая и сложная тема, далеко выходящая за рамки данной статьи.

  До сих пор мы говорили о сталинизме. Пришло время вспомнить и самого Сталина. Как это ни прозвучит парадоксально, но нет серьёзных оснований называть «сталинизм» именем этого человека. Как видно из вышеизложенного, природа «сталинизма» имеет слишком глубокую связь с условиями максимально возможной эффективности социалистической модели развития, чтобы зависеть от воли и особенностей характера одного человека. Массовая коллективизация вообще первоначально была предложена не Сталиным, а Троцким и его сторонниками. В  период борьбы за власть с Троцким Сталин был против такой политики, но впоследствии, после устранения Троцкого из руководства, перехватил у него эту идею. В любом случае, среди большевистского руководства и без Сталина (не укрепись он у власти) было кому поддержать и реализовать подобный метод создания базы для индустриализации страны в условиях напряжённой внешнеполитической обстановки. «Большой террор», начавшийся с середины 30-х годов, был с одной стороны следствием обыкновенной для любой диктатуры на том или ином её этапе ожесточённой борьбы за власть и стремления победителя закрепить своё лидерство и запугать реальных и потенциальных противников, а с другой – методом управления огромной страной, без которого в то время социалистическое государство и его политический режим не могли существовать. Это должно было происходить при любом диктаторе, кто бы им ни оказался. Прежде чем попасть во властную элиту, все её члены прошли такой отбор предшествующими событиями, что «мягкотелых гуманистов» среди них не было и быть не могло. Это касалось как победителей в борьбе за власть, так и побеждённых. И окажись вместо Сталина в то время на вершине пирамиды какой-нибудь другой деятель, эпоху «сталинизма» назвали бы его именем. Конечно, известны и неоспоримы такие личные качества Сталина, проявившиеся в период его правления, как хладнокровная жестокость, коварство, способность к сложным многоходовым интригам. При этом, безусловно, он обладал сильным умом. Но степень всех этих качеств не была какой-то особенной, из ряда вон выходящей. Он был умным, но, конечно, далеко не гениальным. Жестоких и коварных интриганов было в партии большевиков, как, впрочем, и в любой социально-политической группе как того жестокого времени, так и времен предыдущих и последующих, сколько угодно. Сколько было в системе палачей и садистов, выбивавших зверскими пытками любые признания у жертв террора? Тысячи? Десятки тысяч? А их непосредственные руководители? Совсем не факт, что сам Сталин был способен на такое. Но то, что наиболее умные и изворотливые из них были вполне способны на месте Сталина отдавать самые жестокие приказы – факт несомненный. Да что там говорить про жестокие тридцатые годы. Я предлагаю читателям оглянуться вокруг себя и задуматься о людях, которые нас окружают или окружали когда-либо. Наверняка каждый из нас сможет вспомнить встречавшихся на жизненном пути лиц, способных на любую подлость и жестокость. Ещё больше таких, про которых мы вообще ничего плохого не можем подумать, но которые вполне способны проявить себя «во всей красе» в определенных ситуациях. Окажись они на месте Сталина, возможно дали бы ему сто очков вперёд. А сам Сталин? Сын сапожника, бывший семинарист. И в молодости, и старше производил впечатление приятного в общении человека. Сложись его жизнь в силу обстоятельств несколько иначе, вполне можно представить, что он стал бы чьим-то добрым соседом, приятелем, примерным семьянином, слыл среди коллег по работе «славным малым», и никому не пришло бы в голову предположить, какая бездна потенциального зла в нем таится, и кем он способен стать, оказавшись у власти. А может быть, и во многих из нас?

  Исходя из вышеизложенного можно сделать следующие выводы:

1. Ускоренное развитие России, способное вывести её со временем в группу самых передовых стран мира, началось вскоре после реформ Александра Второго и было прервано Февральской Революцией 1917 года, явившейся самой большой катастрофой во всей истории России.

2. Несмотря на неоспоримое преимущество основанной на частной собственности и свободной конкуренции рыночной экономики и демократической политической системы над всеми известными сегодня прочими типами общественно-экономического устройства, развитие России по этому пути стало после Февраля 1917 года невозможным из-за внешнеполитических условий и не успевших сформироваться новых связей, скрепляющих народы и территории бывшей империи, взамен старых, разрушенных революцией. При этом приход к власти большевиков в Октябре 1917 года, их победа в гражданской войне и построение ими тоталитарного советского государства явились чудовищным по жестокости способом спасти страну от полного исчезновения с карты истории. Способом, ведущим в перспективе страну в исторический тупик, но не имевшим в тот период никакой реальной жизнеспособной альтернативы.

3. Политика насильственной коллективизации и «Большого террора» была в тот период не просто безальтернативной, но максимально эффективной экономической политикой социализма. Политика, основанная на всеобщем страхе, как главном стимуле, и на людоедском принципе принесения в жертву части общества ради спасения и сохранения существования большей его части, не имела, к несчастью, реальной альтернативы.

4. Эта политика объективно вытекала из самой сути социалистической системы, неизбежно проводилась бы и при любом другом руководителе страны, кроме Сталина, поэтому называть её «сталинизмом» можно лишь условно.

5. Единственная потенциальная возможность выхода России из социалистического тупика возникла сразу после смерти Сталина и была связана с возможностью захвата власти Берией. Но эта историческая возможность осталась нереализованной.

6. Исчерпание возможностей продолжения политики страха и массовых репрессий после смерти Сталина привело к началу загнивания социалистической системы, падению её эффективности.

7. Управляемость социалистического общества и его экономики, а также сохранение целостности страны за годы социализма оказались неразрывно связаны с существованием КПСС. Объективно сформировалась такая ситуация, что разрушение КПСС неизбежно должно было повлечь за собой и разрушение экономики, и территориальный распад страны. Что и произошло в 90-е годы. Деятельность диссидентов, направленная на борьбу с  «коммунистическим режимом» в тех условиях оказывалась бесполезной как с точки зрения сути этой цели, так и с точки зрения возможностей её достижения. Своим бесполезным героизмом она напоминает действия российских террористов-народовольцев 19-го века.

8. Если и был возможен переход такой огромной страны, как Россия от социалистической системы к системе капиталистической без катастрофических последствий для общества и государства, то рыночные реформы в процессе такого перехода должны были предшествовать демократическим. Тотальное разрушение социалистической системы в начале 90-х, начавшееся с демократических преобразований и «гласности», привело лишь к распаду страны, уничтожению сильно отставшего от мировых уровней производственного сектора. Реальных перспектив создания на его руинах чего-либо нового пока не просматривается по причине инвестиционной непривлекательности страны в эпоху глобализации из-за её географических и климатических особенностей.