Бедная Зельмира или тайна старого замка - 4

«Милые бранятся – только тешатся» -
русская пословица

Скандал в благородном семействе

Конечно же, подобное отношение представителей знатнейшей герцогской фамилии к своим женам не было секретом для современников. Но мы не будем углубляться в дрязги  обширного Вюртембергского семейства, поскольку у нас речь о представительнице Брауншвейгской фамилии.
Описанные выше сцены вылились в грандиозный скандал. В дневнике секретаря Императрицы А.В. Храповицкого от 17-го декабря 1786 года появилась такая запись: «Принцесса виртембергская осталась ночевать во дворце».
Казалось бы, если родственница подзадержалась в гостях, то нет ничего странного в том, что хозяйка предлагает ей остаться ночевать в своем доме. Но в данном случае речь идет о явно экстраординарном происшествии, поскольку родственница – немецкая принцесса, хозяйка – Императрица, а дом – Зимний дворец.
Вот как это семейное дело изложено в цитируемой нами работе А.Г. Брикнера:
«17-го декабря 1786 года, принцесса, очевидно немедленно после страшных сцен, происходивших с мужем, решилась покинуть его. Поздно вечером, когда императрица, по возвращении из Эрмитажа, прощалась в почивальне с великим князем (Павлом Петровичем) и великой княгиней (Марией Федоровной), и когда последние ушли, принцесса вместо того, чтобы идти с ними, осталась наедине с Екатериной, бросилась перед нею на колени, объяснила ей свое положение и просила защиты и позволения не возвращаться к мужу.  Императрица немедленно приказала приготовить для принцессы комнаты в Эрмитаже».
Видимо, Императрица предчувствовало подобное развитие событий, поскольку еще за три дня до этой сцены её статс-секретарь А.А. Безбородко посылал узнать, свободны ли покой князя Потемкина и что «государыня хочет близ своих покоев поместить перед отъездом своим на несколько дней принцесс». Причем все это требовалось сохранить в тайне.
Своему постоянному корреспонденту барону Гримму Императрица в письме от 26-го декабря 1786 года сообщала: «В нашем Эрмитаже вот уже десять дней витает заколдованная принцесса: Зельмира убежала ко мне, так как она рисковала бы жизнью с таким недостойным негодяем, каков ея супруг. Не было дурного обращения или оскорбления, которых бы ей не пришлось испытать или опасаться… Мое положительное и твердое намерение отправить Зельмиру обратно к ея родителям, и во всем этом деле я поступала, поступаю и поступлю, как велит долг. Дожидаться ответа от родителей здесь я не могу, потому что уезжаю 2-го января…».
Нужно сказать, что Зельмира выбрала не самой удачный момент, чтобы окончательно рассориться с мужем Фридрихом и укрыться в апартаментах Эрмитажа. После встречи нового 1787 года должно было начаться, в полном смысле слова, историческое путешествие  Екатерины II на юг России, конечным пунктом которого был Севастополь.  Императрица собиралась в дорогу, спешно завершала накопившиеся дела, а тут этот вюртембергский принц колотит свою благоверную… Словом, Императрице нужно было по-быстрому разобраться со всем этим, и она разобралась!
Первым делом, о происшедшем были поставлены в известность Наследник и его жена – сестра «толстой массы». Екатерина отправила им следующее известие (сохраняется орфография оригинала): «Любезныя дети! Так как виртембергская принцесса обратилась ко мне, то я не могу отказать ей в приюте и покровительстве.  Мое намерение отослать её к родителям и доставить ей участь менее несчастную, какую допускает ея положение; на этот счет я прошу вас не беспокоиться. Откажитесь от свидания с нею на некоторое время. Я не хочу быть и не буду судиею в этом деле; оно принадлежит к числу таких, на которые лучше набросить покрывало забвения и глубочайшего молчания; … советую вам поступать точно также и направлять всякого, кто бы вздумал уклоняться от этого. Принцу виртембергскому я написала письмо, копию с котораго при сем прилагаю. Очень хорошо знаю, что делаю то, что должна делать. Вот и все».
Сам «виновник торжества» получил от Императрицы следующее письмо: «Monsieur mon cousin. Уведомляю выше высочество, что принцесса у меня; дом мой в настоящее время служит ей убежищем. Мое намерение отослать её к ея родителям. Ваше высочество на будущее время может обращаться к ним. Я не судья в этом деле и не буду им; но имея основание предполагать, что ваше высочество не пожелает после этого дольше оставаться здесь, я сим даю вам пока годовой отпуск и советую воспользоваться им возможно скорее и разрешаю вам не прощаться со мною. Если ваше высочество найдете нужным подать в отставку, то прошу уведомить меня, чтобы я могла послать вам указ».
После этих посланий в скандал вступила чета Наследника. Следует сказать, что ни зять, Павел Петрович, ни сестра-золовка, Мария Федоровна, конечно же, не  считали, что обращение шурина Фридриха с женой соответствовало семейным традициям, принятым в их кругу. Но, с другой стороны, в их отношениях с принцессой было некое напряжение. Бывший в ту пору камергером императорского Двора князь Федор Голицын в своих мемуарах писал: «Сие происшествие причинило великому князю и его августейшей супруге большое огорчение, а еще более от нескромности принцессы. Она … много порассказала всего слышанного ею на вечеринках у великого князя, хотя там большую всегда осторожность в речах употребляли и великий князь этого чрезвычайно остерегался».
Сразу же после получения письма от Императрицы в скандал вступила Мария Федоровна. Как образно отмечает историк Брикнер, невестка «вспыхнула» и написала своей свекрови следующее: «Государыня! Беспокойство мое слишком велико, чтобы я могла выразить все, что я чувствую; брат мой служит вашему величеству с рвением и преданностью, следовательно, не мог, да и не должен был ожидать этой строгой меры, которая всенародно покрывает его позором, приводит меня в отчаяние и будет смертельным ударом для тех, кто дал мне жизнь. Вот и все, государыня, что может иметь честь сказать вам ваша покорнейшая и послушнейшая слуга и дочь Мария».
«Высокий» стиль и тон этой записки не остался без внимания. Когда Императрица была недовольна  своими «любезными детьми», она отвечала им коротко и резко: «Любезнейшия дети! Я не покрываю позором принца виртембергского, но, напротив того, стараюсь предать забвению его ужасное поведение; моя обязанность подавлять тому подобныя вещи».

Здесь следует сказать, что отношения невестки и свекрови в то время не были пасторальными. Незадолго до начала этого скандала они обменивались весьма резкими записками, связанными с намерением Императрицы взять с собой в путешествие детей Наследника – Александра и Константина. Младшие Романовы росли под надзором бабушки; старшему – Александру – в декабре 1786 года исполнилось только 9 лет, Константин был на два года младше. Так вот, их мать – Мария Федоровна, а равно и отец-Наследник были категорически против этой затеи. Семейный спор на тот раз разрешился вничью – малолетние великие князья заболели корью и тем отменили своё участие в путешествии к теплому Черному морю.

Между тем скандал в благородном семействе углублялся. Секретарь Потемкина, некто Гарновский, в своих мемуарах так излагает его развитие: "Как граф Валентин Платонович (Мусин-Пушкин) поднес их императорским высочествам (Павлу и Марии Федоровне) и принцу (Фридриху Вюртембергскому) касательно отъезда принца собственноручныя ея императорского величества письма, каждому особое, то принц усиленно просил великаго князя о показании ему полученного его высочеством письма, к чему и великая княгиня просьбу свою присовокупить изволила. Однако же великий князь изволил отозваться так: «я – подданный российский и сын императрицы; что между мною и ею происходит, того знать не подобает ни жене моей, ни родственникам, ниже кому другому». Его высочество, сказав сие, изволил удалиться в свой кабинет и приказал принца к себе не пропускать». Далее мемуарист пишет, что до отъезда 2-го января 1787 года Императрицы «в Киев и в Тавриду» Павел Петрович и Мария Федоровна «обременены бывши по случаю происшествия сего ужасною печалью, из своих покоев никуда не выходили; да их императорские высочества и к себе, кроме Валентина Платоновича никого не допускали».
Следует отметить, что граф  В.П. Мусин-Пушкин был, ни много ни мало, а президент военной коллегии (фактически - военный министр), ну а поведение Павла в этом инциденте можно считать безупречным.

Что касается самой Зельмиры, то, как видно из дневника Храповицкого, принцесса уехала из Санкт-Петербурга еще 30-го декабря 1786 года. Со свойственной ему пунктуальностью секретаря Храповицкий записывает в дневнике 26 декабря: «Спрошен после обеда для подачи карты Рижской и Ревельской».