Возвращение

Кольцов вернулся  на Родину после трех лет отсутствия за границей. За это время в стране сменилась три генсека — руководителей государства. И хотя во время двух  отпусков он мог наблюдать некоторые перемены, но он уже вернулся в другую страну. Со стороны, точнее — с «того берега» (А.И. Герцен) — оказалось виднее. И он, буквально, «сошел с корабля (самолета) на бал», то есть на карнавал «Перестройки».

Годы работы за границей, размещая человека на время в определенный информационный вакуум, значительно ограничивают его ориентацию в социальном пространстве. То, что для «простого» человека, находящегося в адекватной общественной среде, обыденно и само собой разумеющееся, для «вернувшегося» не понятно и иногда неприемлемо. Это состояние,  литературно воссозданное известным русским дипломатом и драматургом А.С. Грибоедовым, наверняка, испытывали многие дипломаты и «разведчики», проработавшие долго за границей и по возвращению оказавшимися «чужими среди своих».

Кольцов однажды испытал это состояние после двухлетнего пребывания на Кубе. В то время он отнес это  к издержкам юношеского возраста. Но теперь это повторилось в значительно более серьезных обстоятельствах. Правда, понял он значение последствий этого не сразу.

Прежде всего, он не придал должного значения столь быстро изменившейся в стане социально-психологической ситуации. Он давно, как и «весь советский народ» воспринимал происходящие в стране события и процессы как «должное», относясь к сопровождавшей их идеологической демагогии как неизбежному камуфляжу. Однако горбачевская «перестройка» им уже воспринималась как политический спектакль, который пытался поставить провинциальный режиссер самодеятельного «народного театра» — некий прототип героя Евгения Евстигнеева из фильма «Берегись автомобиля». Пережив хрущевскую «оттепель», он уже был не настолько наивен, чтобы «кашпировать» себя иллюзиями каких-либо «реформаторских» перемен в этом «железобетонном» государстве.

Но, оказалось, что «народ» думает иначе. И, видя по телевизору восторженные толпы на «съездах и площадях вокруг нового «вождя» , он вновь вспоминал пророческие слова французского мыслителя Жозефа де Месрта: «каждый народ имеет то правительство, которое заслуживает»...

На кафедре возвращение Кольцова восприняли индифферентно. На этой кафедре до загранкомандировки он проработал всего четыре года и отношение у него с коллегами были разными. Состав кафедры был небольшой, и средний возраст  — от сорока до пятидесяти лет. «Молодежь», в основном, составляли выпускники Ленинградского университета — однокурсники или «младшекурсники» Кольцова. Так что ему не нужно было «вживаться» в новый коллектив. Руководство университета его давно знало по его  прежней работе.

Однако партийное руководство города и республики за время его отсутствия полностью поменялось. И это для него имела, как оказалось, существенное значение.

Коллектив университета, как и все «советское общество», был вовлечен в запущенную «сверху» пропагандистскую капанию «демократии» и «гласности». Все возжаждали «демократических перемен» и всех вдруг появился собственный «голос». Теперь это было разрешено! Ну, и. конечно,  возглавить этот «перестроечный» энгузиазм вознамерились, прежде всего, те, чье положение эти «перемены» могли поставить под угрозу.

Так, университетское «общество трезвости» возглавил заведующий кафедры философии доцент Олег Ливанов («анонимный алкоголик»). Олегу было чуть больше пятидесяти лет. Мужик он был заурядный, неумный и занудный. Авторитетом ни в университете, ни на кафедре он не пользовался, но благополучно завершал свой второй строк заведования и, по университетской традиции, должен был уступить место новому претенденту. Но это рутинное дело неожиданно приобрело драматически-фарсовый характер.

Обычно процедура смены заведующего кафедры осуществлялась ректоратом с формальным «согласием» преподавательского коллектива. Но в преддверии демократической эпохи «гласности» руководство решило «посоветоваться» с народом. И открылся «ящик Пандоры»!

До отъезда за границу у Кольцова были нормальные отношения с Леонтьевым, который, однако, его иногда раздражал своим менторским покровительством. В коллективе взаимоотношения с коллегами определялись, преимущественно, рабочими интересами. Но Кольцов вскоре почувствовал, что за время его отсутствия отношения в коллективе изменились. Но, погруженный в свои серьезные личные проблемы он не обращал на это серьезного внимания.

Тектонический удар произошёл неожиданно на очередном заседании кафедры, на котором Ливанов  сообщил о новом порядке переизбрания заведующего. И, после этого дня коллектив «забродил».

Первоначально Кольцов отнесся к этой уже достаточно знакомой по прошлому опыту «буре в стакане воды» незаинтересованно. Но процесс «брожения» начал приобретать не понравившийся ему оборот. Он заметил, что отношение к нему Леонтьева и некоторых его «союзников» приобрело агрессивно-провокативный оттенок. При разговоре с секретарем парткома  Кольцов узнал, что руководство «не возражало бы», если  он сменит Ливанова, но «вмешиваться» не собирается.

— Понимаете, — сказал Кольцову его давний знакомый секретарь. — еще год назад мы решили бы этот вопрос, как обычно, без проблем. Но сегодня — «Перестройка» и мы обязаны соблюдать принципы «демократии».

И Кольцов попал в «патовую» ситуацию. С одной стороны, ему никто официально «предложения» не сделал, потому «отказываться» ему было не от чего. С другой, — противостояние на кафедре  обострялось, и, если не появится альтернативная кандидатура «демократический бунт уйдет в свисток». Некоторые его коллеги уже дали понять ему, что поддержат его кандидатуру. И он решил «войти в игру», осознавая хорошо, что в случае поражения ему спокойно работать на кафедре не дадут.

Наконец, «выборное» заседание кафедры состоялось в присутствии  представителя ректората. Оно было бурным и  нелицеприятным для Ливанова. Фактически его «союзники» воздержались от  открытой его поддержки. Но открытое голосование дало незначительный «перевес» Кольцову. Представитель ректората покинул заседание молча. И это не понравилось Кольцову, не разделившему энтузиазм своих «соратников».

Прошло некоторое время. И вот на очередном заседании кафедры появившийся тот же представитель ректората объявил, что Ученый совет университета утвердил доцента О.И. Ливанова на должность заведующего кафедрой философии на новый срок. По университетскому Уставу, действительно, этот вопрос решает Ученый совет. Но тогда, зачем надо было устраивать этот «демократический» фарс?!

И на кафедре все пошло по-прежнему. «Бунтари» были утихомирены, «победители» торжествовали. Леонтьев вел себя, как всегда, самоуверенно и бесцеремонно.

Но для Кольцова, как он и предвидел, началась «новая» жизнь. Он уже знал, что Ливаноев на заседании Ученого совета произошедшее на кафедре как «бунт» против «перестроечных перемен», инспирированный личными интригами  Кольцова.

Vae victis !. (лат. - «Горе побеждённым»).

Несмотря на психологический дискомфорт, Кольцов не придавал бы этому большого значения, если бы ни одно обстоятельство. Дело в том, что он приехал из заграничной командировки, практически, с уже готовой докторской диссертацией. Но для ее представления на защиту необходимо было предварительное издание соответствующей монографии. И такая возможность была в издательстве Ленинградского университета. Но для включения в план издательства нужно было рекомендующие решение университета (то есть кафедры). И вот здесь у Леонтьева появилась возможность «взять реванш». На кафедре не было ни докторов наук, ни специалистов по теме диссертации. Сам Ливанов был «теоретиком научного коммунизма» и имел весьма дилетантское представление о современной философии. Но это не было для него моральным препятствием для бойкота решения вопроса о монографии под предлогом ее несоответствия новым требованиям «Перестройки». При этом он не утруждал себя объяснениями, какое отношение латиноамериканская философия культура имеет к советской «перестройке».

Кольцову стало ясно, что его научная перспектива перекрыта надолго.

Однако последним рубежом его толерантности стал беспрецедентный случай административного произвола.

В университет пришла официальная заявка от министерства ВССО на участие Кольцова в Международной научной конференции на Кубе. Это приглашение было инициировано одним из знакомых ему кубинских коллег и советским консулом в кубинском городе Санта-Клара (где должна была проходить конференция). Письмо было подписано самим министром Г.А. Ягодиным, и ректорат дал указания отделу кадров готовить документы на выезд.

Узнав об этом, Ливанов предпринял  свой иезуитский ход.

Было начало учебного года. И, по советской традиции, студентов отправляли «на картошку». В Карелии «на картошку» отправляли не только первокурсников, но и студентов старших курсов. Университет был аграрно-технический. «Студенческие отряды» разбрасывали по всей территории республик и надолго. Во главе их ставили, обычно, молодых преподавателей соответствующих профильных кафедр. Преподаватели «общественных» кафедр «на картошку» не ездили.

И вдруг Ливанов сообщает Кольцову, что, по разнарядке ректората, он  отправлялся со студенческой группой в отдаленный район республики. В других обстоятельствах Кольцов мог отказаться, но создавать прецедент накануне поездки за границу он не хотел. По времени он успевал вернуться к отъезду.

На большом  автобусе группа студентов, человек 30-ть, выехала в дальний путь. В Карелии не было «колхозов», а так называемые «совхозы» представляли собой несколько разбросанных друг от друга небольших деревень («отделений»). В одну из таких заброшенных в лесной глуши деревень и прибыл отряд.

Встретивших их «заведующий» разместил их в пустовавшем доме «клуба» на окраине деревни. Здесь в двух комнатах  были  расставлены армейские двухъярусные железные кровати и в третьей маленькой комнате, кроме «ординарной» кровати находился старый канцелярский стол и пару стульев. Кольцов разместился в ней.. Во дворе стояли грубо сколоченный большой стол и деревянные скамьи. И в доме было электричество! Разумеется, ни телевизора, ни  радио не было, но ребята привезли с собой транзисторные приемники и магнитофон.

Теперь по утрам Кольцов отправлялся к дому «конторы», где у крыльца получал вместе с местными бригадирами «разнарядки» на день. На очередное поле студенты отправлялись пешком, иногда за несколько километров от деревни. Парни шли на «картошку», девушки — на «капусту». Поля, разбросанные по окраине леса, были большие и пустынны. По дороге «на работу» студенты наблюдали, как «деревенские» усиленно трудятся на уборке «урожая» со своих немаленьких «личных участков», используя совхозные «картофелекапалки» и другую технику.

Между тем, на полях этой техники не было, и  студенты «вручную» выкапывали картофель из мокрой и вязкой земли и, собрав в мешки, тащили их к краю поля, где их вечером забирали приезжающие на подводах «деревенские».  Работать часто приходилось под моросившим холодным дождем.

Никаких сушилок в доме не было, поэтому ребята сушили одежду у костра, вокруг которого собирались по вечерам. Это не была его студенческая группа, и Кольцов, чтобы не стеснять их, редко присоединялся к их кампанию, оставаясь в своей комнате с книгой в руке, хотя очень уставал, работая вместе с ними. Здесь он впервые услышал «полного» Андрея Макаревича. Он не был фанатом «Машины времени», также как и не был «битломаном». Но теперь, он имел возможность вслушаться  в тексты  печен Макаревича, и некоторые из них ему понравились.

Вообще, общаясь со студенческой молодежью в течение более двух десятков лет, Кольцов, к своему удивлению, сейчас заметил, что  она  значительно изменилась в новом поколении. Например, его поразил тот факт, когда во время многочасовой поездке в автобусе он предложил «попеть». Дело обычное в его студенческие годы. Сейчас в салоне автобуса он почувствовал неуместность своего предложения. Сначала он не понял, и попытался начать несколько популярных советских и студенческих песен. Кое-кто попытался «поддержать», но вскоре стало ясно, что никто не знает текстов.

, слушая Макаревича, он понял, что произошло. Магнитофоны приучили молодежь слушать музыку, но отучили ее петь. А ведь действительно, не смотря на огромную магнитофонную популярность Владимира Высоцкого и Александра Розенбаума, никто не поет их песни «хором» («в кампании»).

В связи с этим  он вспомнил о том, что по его наблюдениям в студенческой аудитории новая молодежь уже  не читает советских писателей и редко смотрит советское кино. В то же время, она неплохо знает современную иностранную  литературу, интересуется новинками зарубежного кино и легко ориентируется в западной поп-музыке. Как-то в его поколении в 60-70-е годы легко сочеталось то и другое. Модный интерес к открытию западной культуры не оттолкнул от новинок советского экрана, поэзии и театра. А сращивать сегодня у своих студентов, кто такие Александр Галич, Евгений Клячкин или Юрий Визбор, — бесполезно. Кто-то из них вспомнит имя Булата Окуджавы, но вряд ли сможет напеть какую-либо из его песен.

Плохо это или хорошо? — думал Кольцов. Вероятно, у каждого поколения — свои песни. Но что-то ему подсказывало, что здесь имеет место нечто более серьезное. Когда между сменяющими друг друга поколениями теряется «связь времен», происходит раскол общей парадигмы ценностей. Так, например, происходило во времена революций. Распаду государства всегда предшествует разлом культуры. Невозможно разрушить государство, не подорвав предварительно его культурный фундамент…

А между тем пребывание трудового отряда в карельской деревне заканчивалось.

Было время второй половины 80-х годов — эпоха «хозрасчёта». И теперь студенты не работали, как раньше, безвозмездно. За их каторжный труд им полагалась определенная «денежная компенсация». Правда, «совхоз» снабжал отряд некоторыми продуктами своего производства (овощи, молоко, иногда мясо), но хлеб и бакалею  они покупали сами в деревенской «лавке». Тем не менее, закрывая каждый вечер «наряды». Кольцов видел по ведомостям, что ребята все-таки что-то заработали. И надо сказать, что на поле они старались выполнить «бригадный подряд». Об отряде даже написал приезжавший корреспондент районной газеты.

Но Кольцов был поражен, когда увидел расчетную ведомость, в которой на строчке «итого»  были обозначены какие-то «копейки».

— Все, что вы заработали, вы проели, — заявил «заведующий». — Хорошо, что уезжаете без долгов.

Кольцов не имел бухгалтерского образования, но, все-таки не был настолько глуп, чтобы не разобраться в этой финансовой афере. В «нарядных» ведомостях выполненных работ были проставлены отнюдь не низкие расценки, а вот в ведомостях предоставленных продуктов и «других услуг» цены были вписаны «магазинные». То есть «баланс» был точно подогнан между «заработком» и «затратами». И проверить его было невозможно в принципе.

Но это было еще не все. Кольцов вспомнил, как некоторые «деревенские» с улыбочками провожали студентов, идущих под дождем «на поле». Теперь не трудно было догадаться, что, после их отъезда, безыменная ведомость «выполненных работ» пойдет «в зачет» работниках «отделения», а «расходная» ведомость будет просто «списана». Все это было настолько нагло «сварганено», настолько недоказуемо. Если раньше студенты использовались, как бесплатная «рабочая сила» (хотя бесплатной «рабочей силы» не бывает), то  теперь, при современном «хозрасчете» студенческая «рабочая сила» становилась «платной», но зарплату за них получали другие.

Кольцов поразила реакция ребят, когда он им сообщил об «окончательном расчете». Все молча восприняли эту очевидную подлость. Ночь прошла спокойно. Утром в ожидании автобуса Кольцов ушел в «контору» за формальным «Благодарственным письмом» в адрес университета. Когда он вернулся, он понял, что означало «молчание ягнят». Клуб был разгромлен настолько, насколько это можно было сделать. Описать это побоище было бы невозможно.

Кажется, Кольцов, наконец, догадался, в чем было главное отличие нового поколения от его предшественника. Его поколение слишком много болтали («отстаивая свои права»). Это поколение, молча, разнесет все, что ему не понравится.

Вскоре подошел автобус, и университетский отряд отбыл в Петрозаводск. Студенты в салоне вели себя, как не в чем ни бывало. В наступивших сумерках наткнулись на огромного лося, стоявшего спокойно в лучах автомобильных фар на пустынной лесной дороге. Посмотрев друг на друга через лобовое стекло автобуса, каждый проследовал своей дорогой. В Петрозаводск прибыли в полночь.

В университете Кольцова ждал неприятный сюрприз, о котором он узнал случайно. Заболела и была госпитализирована с диагнозом предстоявшей операции начальник отдела кадров, которая лично занималась оформлением документов на выезд за границу. И, конечно, никто не знал, где находятся эти документы. Кольцов даже не знал, были ли они вообще подготовлены. Времени до предполагаемого отъезда практически  уже не оставалось. Этот вопрос мог решиться только на уровне ректора, но теперь у Кольцова не было прямого доступа в его кабинет. Обращаться к секретарю парткома, который его «подставил» с «выборами», он не хотел.

И вообще, Кольцов уже ничего не хотел. Он понял, что в университете ему оставаться нельзя. К тому же его семейная жизнь, в конце концов,, зашла в тупик, чему тоже способствовала его загранкомандировка.

По предварительной договоренности, Кольцов отправил свои документы в Симферопольский государственный университет для участия в конкурсе. На зимние каникулы он съездил в Симферополь, навестив мать в Гурзуфе, и приняв участие в заседании университетского Ученого совета по конкурсу. Решение совета было положительным. И к началу следующего учебного года Кольцов, без сожаления, покинул Петрозаводск (в котором прошли шестнадцать лет его жизни) и прибыл на новое место работы.

А «перестроечный» балаган продолжался еще три года…


PS

Через несколько лет, уже после развала Советского Союза, Кольцов побывал в Петрозаводске и узнал, что Олег Ливанов погиб при «невыясненных обстоятельствах»: задохнулся от выхлопных газов собственной машины в закрытом гараже. Выяснилось, что он, оказывается, был официальным «сексотом» местного КГБ (дело обычное в то время) и «любителем» молодых студенток. Кто, наконец-то,  свел с ним счеты, это уже было неважно. Но для Кольцова это объясняло ту явную «нестыковку» при перевыборах заведующего кафедрой. С одной стороны, — откровенное желание ректората избавиться от Ливанова, а с другой — неожиданный его «реванш» вопреки всем правилам и здравому смыслу. «Вопрос Ливанова» был решен вне стена университета и Кольцов оказался подходящим на роль Азазеля.

Между тем,  еще через несколько лет, занявшись политической публицистикой. Кольцов задумался над ролью советских спецслужб в событиях «Перестройки» и последовавшего за ней распада страны…

Севастополь, 2020.