Из пишущегося фика на Хаус-форуме

Внутривквеливание 1. «С тобой нескучно».

«Sometimes I get so afraid
I'll say something so wrong», - играл музыкальный автомат, и это было словно про него. Джеймс поморщился. Он, действительно, всегда боялся, что скажет или сделает что-то не так. Боялся оказаться в дурацком положении и, не смотря на этот вечный страх, вляпывался в вышеупомянутое положение с завидной регулярностью. Он даже привык игнорировать отрицательные эмоции, возникающие по этому поводу, как малосущественные, но сегодня было почему-то обидно — как-то всё сразу навалилось на него: и размолвка с Сэм, и эта выходка длинного короткоштанника. А впрочем, сам виноват — нечего было вообще заявляться на эту конференцию. «Хоть самому себе признайся, - подумал он, - что это просто было бегство от тягостного объяснения с Сэм»
«I put my foot in my mouth
Cause I'm just avoiding the facts, - насмешливо подтвердил музыкальный автомат. - If the girl gets too close
If I need some room to escape
When the moment arose
I'd tell her it's all a mistake»
Проклятье! Словно нарочно он выбрал этот хит. Сегодня все, что ли, задались целью над ним поиздеваться.
Джеймс решительно встал и направился к музыкальному автомату. Он бросил монетку и выбрал уютную джазовую композицию, после чего вернулся к выпивке.
Проходя по залу, краем глаза заметил, что короткоштанник, уже переставший быть короткоштанником, потому что сменил шорты на джинсы, сидит за одним из столиков и невозмутимо потягивает из своего бокала бурбон, даже не глядя в его сторону. Вот привязался! Или у него начинается паранойя а шутник просто, как и он, выбрался спокойно пропустить стаканчик и понаслаждаться механической музыкой.
«Even though I'm in love
Sometimes I get so afraid
I'll say something so wrong
Just to have something to say»
Да что это? Опять «Не упусти момент»? Джеймс поднял голову и увидел любителя Джоэла возле музыкального автомата — сальноволосый прыщавый хиппи с таким сосредоточенным лицом, как будто пережёвывание чуин-гама — невесть, какая сложная задача.
- Простите, - обратился Джеймс к нему самым миролюбивым тоном. - Вы уже второй раз прослушиваете эту песню — вы бы не могли поставить что-то другое? Повторение утомляет.
Сальноволосый посмотрел на него оловянным ничего не выражающим взглядом и отвернулся.
Вот именно. Так они и смотрят на него, когда он из кожи вон лезет, чтобы быть добрым с людьми, быть чутким, не задеть ничьих чувств. И пока он тысячу раз обдумывает каждый жест и каждое слово, они просто обращаются в адвокатскую контору и съезжают, не утомляя себя объяснениями. Вот эквивалент всей этой нервотрёпки, сомнений и страхов, осторожных намёков, умолчаний и обид — коричневый казённый конверт с распечатанными на принтере листками.
«I know the moment isn't right
To hold my emotions inside
To change the attitude tonight
I've run out of places to hide»
Да что он, издевается, что ли? Третий раз. Это уже извращение. Джеймс почувствовал желание вцепиться в сальные патлы и повозить парня прыщавой физиономией по столу.
- Послушайте, - слегка повысил голос он. - Я ведь просто попросил. Неужели это такая невыполнимая просьба? Просто поставить какую-нибудь другую песню — любую, которая вам нравится, но не эту. Это невыполнимо? Это так ужасно трудно сделать?
Парень с сальными волосами поднял брови, изображая клоунское удивление и толкнул в прорезь автомата ещё одну монету.
«Even though I'm in love
Sometimes I get so afraid
I'll say something so wrong
Just to have something to say»
Джеймс почувствовал, как гнев, словно плеснутый из ведра кипяток, обжигающе и опасно затопляет ему горло, голову, глаза.
- Выключи эту хрень! - заорал он так, что его голосу откликнулись звоном бокалы в баре.
Парень с сальными волосами оказался стоиком. Не поведя и бровью, он повернулся к Джеймсу спиной и вытащил из кармана новую монетку.
Тогда, засопев носом коротко и злобно, как французский бульдог, Джеймс ощупью нашарил на столе горлышко полупустой бутылки и, как гранату,  метнул её, целя не то в прыщавого парня, не то в музыкальный автомат, запоздало ужаснувшись, что если попадёт ему в голову, то, пожалуй, без тяжёлой черепно-мозговой тут не обойдётся.
Бутылка попала в зеркало за музыкальным автоматом. Посыпались осколки, звеня и гремя как целый какофонический оркестр, вслед за которым на мгновение воцарила тишина, и в ней особенно отчётливо прозвучал восхищённый голос этого шутника с инициалами «Джи-Эйч»: «Кр-руто!»
Время замерло, а потом стало раскручиваться очень быстро. Какие-то пьяницы решили присоединиться к веселью, зазвенела ещё посуда, бармен кричал в трубку телефона, прыщавый парень поспешно убрался, а он, растерянный, только поворачивался на месте, как пойманный медведь, не имея представления, что нужно делать дальше.
Впрочем, за него быстро всё решили — он и оглянуться не успел, как оказался в местном обезьяннике в ожидании предъявления обвинения в вандализме, порче имущества и злостном хулиганстве в общественном месте. Не помогла даже сумма, сразу же выложенная им под протокол за разбитое зеркало «добровольно и без давления». Всё это было... ошеломляюще. В обезьяннике не было окон — только горели забранные сеткой мертвенные плафоны под потолком. Воняло дезинфекцией и немытым телом — многими немытыми телами, годами сменявшими друг друга в этом унылом помещении. Джеймс обхватил себя руками за плечи и согнулся, словно мучимый желудочной коликой. Да уж, тюремное заключение было как раз тем, чего ему не хватало, чтобы почувствовать себя окончательно раздавленным. Хотелось плакать, если уж откровенно. И кой чёрт потащил его в дурацкий бар? И кой чёрт вообще потащил его на дурацкую конференцию, кстати, заодно уж? Вот что теперь прикажете делать? Денег на залог он отсюда никак не достанет, а значит, до суда придётся сидеть. Судопроизводство по таким преступлениям и в таких местечках — дело неспешное, конференция за это время, конечно, закончится, и ему ещё придётся объясняться с начальством  - это ещё если ему не дадут месяц-другой тюрьмы. Господи! Тюрьма! Он о таком даже подумать не мог. Грубые, необразованные, испорченные окружением люди, которые посчитают за бесплатное развлечение помордовать жидка-ботаника с «Rolex»`ом на руке и в полуботинках «Bugatti». Господи! Хоть бы уж обошлось штрафом!  Что будет с мамой, когда она узнает? А ей придётся узнать, потому что рассчитывать на чью-то ещё помощь он не может. Раньше, да ещё месяц назад, он позвонил бы Сэм, но после казённого коричневого конверта — нет, это отпадает. Позвонить кому-нибудь из друзей? Но у него нет настолько близких друзей, чтобы их можно было грузить такого рода проблемами. Что же делать? Ведь у него даже смены белья нет с собой. В желудке адская смесь из утреннего кофе и вечерней выпивки, от которой тошнит, голова раскалывается, во рту пересохло. Заснуть бы, но на грубом топчане в тюремной камере это, пожалуй, исключено.
Сколько он уже здесь? Наверное, долго и, наверное, уже вечер. Хорошо ещё, что в камере он один. Или нехорошо? Может, с соседом можно было бы перекинуться парой слов, чтобы не так скручивало живот от тоски и безысходности? Хотя... сосед соседу рознь. А ещё он слышал, что таких, как он, громилы в общих камерах, бывает, что и насилуют.
В какой-то момент тошнота стала невыносимой, и он метнулся к фаянсовому унитазу в углу камеры.
И вот, когда он стоял на дрожащих от слабости и напряжения ногах, согнувшись в три погибели и отплёвывался от горькой тягучей слюны, раздались чьи-то тяжёлые шаги, и ключ скрежетнул в замке.
- Мистер Джеймс Эван Уилсон?
- Да! - поспешно и испуганно вскинулся он. - Да, это я!
- На выход.
Господи! Этого ещё не хватало! Куда его? Переводят в другую камеру? Или у них куда-то водят на ужин? Или на допрос? Неизвестность — хуже всего.
- Простите, - с отчаяньем окликнул он уже, было, повернувшегося спиной конвойного. - А... куда меня?
- За вас внесли залог, - сообщил равнодушным голосом полицейский. - Распишитесь за свои вещи, получите и можете быть свободны.
- Залог? - не поверил он своим ушам. - А кто? Кто?
- Ваш друг. Врач. Доктор Грегори Хаус.
- Но я не знаю никакого... – начал, было, он с недоумением, но, спохватившись, поспешно прикусил язык. Грегори Хаус — так Грегори Хаус. Даже если это недоразумение, он уговорит, упросит неведомого Грегори Хауса повременить с разрешением этого недоразумения хоть немного, чтобы он мог что-то предпринять, чтобы не возвращаться в этот ужасный, пропахший кислятиной и хлоркой обезьянник.
Свежий воздух после затхлости полицейского участка показался пьянящим нектаром. Голова закружилась так сильно, что он пошатнулся и тут же почувствовал на своём локте уверенную хватку жёстких сильных пальцев:
- Эй, не падай в обморок, - сказал тот самый тип с инициалами «Джи. Эйч», из-за которого, собственно, всё и началось.
Джеймс мысленно сложил два и два. Имя «Грегори» явно начиналось на букву «джи», фамилия «Хаус» - на «эйч» и, следовательно, никакого недоразумения не было.
- Я всё уладил, - с небрежным превосходством заявил его неожиданный спаситель и сунул ему в руки коричневый конверт. С этой фразы Джеймс Уилсон начал отсчёт нового летосчисления, называющегося на таймлайне общего развития вселенной «время Хауса». Нахальный голубоглазый тип влез в его жизнь без спроса и предупреждения с грацией и обходительностью слона в посудной лавке. Увы, противостоять этому у Джеймса не оказалось ни решительности, ни сил.
- С какой стати? - только и спросил он, стараясь найти ответ в густой голубизне, сгущающейся в глазах незнакомца по мере того, как всё сильнее сгущались вечерние сумерки.
- С тобой нескучно, - ответил доктор Грегори Хаус. - Пошли. Нужно отметить твоё освобождение из-под стражи. Здесь есть вполне приличный бар с живой музыкой, и выпивка там неразбавленная.
Джеймсу меньше всего на свете хотелось провести вечер в баре — он устал до изнеможения, чувствовал себя отвратительно, а головная боль превратилась в настоящую пытку, но он послушно поплёлся за своим новым знакомым — просто потому, вероятно, что последние события начисто лишили его воли и способности к сопротивлению.
- Ты мне должен, - заявил этот Хаус, едва они отошли от полицейского участка на десять шагов.
- Да, конечно... - смутился Джеймс. - У меня просто сейчас нет с собой, но я обязательно, сразу же...
- Держу пари, ты возишь с собой кипу в чемодане - фыркнув, презрительно прокомментировал его спутник. - Всё-то вы привыкли мерить на деньги. А ведь жизнь гораздо шире банковского билета, нариш йингл.
Джеймс растерялся. Ещё никто не упоминал примесь еврейской крови в его семье с такой насмешливой бесцеремонностью. Ему вдруг до зуда в кончике языка захотелось ответить так же резко, хлёстко, обидно и остроумно, но сейчас он слишком плохо соображал для такого, поэтому просто, даже почти без вызова, уточнил:
- Имеешь что-то против евреев?
- А то! - обрадовался Хаус. - Они же Христа распяли — не слышал?
- Что-то такое говорили в синагоге, но я всё время отвлекался на грудь школьной учительницы, - наконец, выдавил он из себя хоть какую-то потугу пошутить. - Искал десять отличий её холмов от земли ханаанской.
Шутка получилась так себе, но Хаус великодушно засмеялся и потянул его за собой.
Бар, в котором они оказались, размером напоминал обычную гостиную в частной квартире, как будто они просто заглянули к приятелю в гости, и даже свет был не от привычных уже глазу матово-белых плафонов, а лился из-под матерчатых абажуров четырёх расставленных по углам торшеров. На маленькой эстраде, напоминающей альков, стояло чёрное пианино и потихоньку продувал свои инструменты джаз-квартет.
Джеймс взглянул туда почти с интересом — ему нравился джаз, всегда нравился. Не то, чтобы он знал названия всех банд по периодам или с лёту узнавал обработку, но в джазовой музыке было для него что-то... что-то генетическое, он слышал в звуке трубы голос доисторического мамонта, а саксофон рассказывал ему о караванных путях под палящим солнцем и величественно возвышающихся до своего последнего дня стенах Иерихона.
- Быть в Луизиане и не послушать новоорлеанский блюз — головотяпство даже для тебя, - сказал Хаус. - Куришь? Хотя... ты же, кажется, онколог... Насчёт курения все вы — онкологи — страшные зануды. Что будешь пить?
- Сухой мартини, - попросил он, опасаясь, что напиток покрепче просто свалит его под стол.
- Девчонка! - презрительно скривился Хаус и заказал бурбон для обоих.
- Ты зачем спрашивал? - кротко полюбопытствовал Уилсон.
- Так. Соблюсти регламент... Скажи, амиго, ты всегда такой?
- Какой «такой»?
- Не вскрывающий конверты до тех пор, пока они сами не начнут вскрывать тебя? Неужели не интересно хотя бы размер запрашиваемых алиментов узнать? Дай сюда! - он решительно забрал изрядно потрёпанный конверт из рук Джеймса и нацелился на него столовым ножом.
Джеймс уже открыл, было, рот и приподнялся с места, готовый яростно протестовать, как вдруг подумал: а зачем? По сути, Хаус оказывает ему услугу — этот психологический блок уже начинал становиться болезненным.
Хаус вскрыл конверт, заглянул в него и заявил, что «кот есть, но он сдох».
- Как, видимо, и твой счастливый брак. Можешь не читать — подобные документы до тошноты однотипны. Просто подпиши и отошли по почте.
Джеймс опустил голову. Странно, но вместе с обречённостью к нему пришло какое-то злорадное умиротворение — подобное тому, которое охватывает на перроне человека, торопящегося изо всех сил на поезд, когда, добежав, он видит, что поезд уже ушёл. Разводится с ним Саманта — ну, и чёрт с ней. Хорошо, что не слишком поздно, и то, что у них нет детей, тоже неплохо.
Принесли бурбон. Как он и предвидел, с первой же рюмки его повело, а со второй развезло в хлам. Голодный желудок впитывал алкоголь, как промокашка. Сразу ударило в голову — боль при этом потускнела, но сделалась как бы объёмной, в висках заскакали мячики боли.
- Говори, - потребовал расплывающийся в глазах Хаус. - Ты пьян, уязвим, а я хочу знать.
- Что говорить?
- Всё. Свет в глаза. Допрос с пристрастием. Что кончал? С кем кончал? И почему с тобой покончили?
- Ну, я закончил медвуз в Колумбии, - снова немного растерявшись от его напора, признался Джеймс. - Специализация по онкологии, резидентура - ничего особенного... А что значит «с кем кончал»? - запоздало возмутился он. - Ты что под этим понимаешь?
- Вот это, - Хаус постучал пальцем по теперь уже вскрытому конверту. Твой неудачный брак. По большой и чистой любви, разумеется?
- Разумеется, - уязвлённо и поэтому немного зло подтвердил Джеймс.
- И долго продержался?
- Почти три года.
- Кто же из вас первый сгонял налево?
- С чего ты вообще взял, что кто-то из нас изменял другому? - возмутился он уже изрядно заплетающимся языком.
- Обычно так и бывает.
- Бывает, что люди просто не сходятся характерами. Не всё, знаешь ли, упирается в секс.
- Именно, что всё, а «не сходятся характерами» политкорректный эвфемизм выражения «не достигают оргазма одновременно».
- Бог знает, что ты несёшь! - пьяно рассмеялся Джеймс.
Вечеринку пора было заканчивать — он реально рисковал свалиться под стол. Но как раз к этому моменту джаз-квартет на эстраде перестал наигрывать немудрящие песенки для разминки и, сделав короткую паузу, заиграл джаз-обработку классических хитов, стилизованную под блюз. Джеймс так и замер, не донеся очередного бокала до губ. Парни играли профессионально. Пожалуй, прежде он слышал такой джаз только в записях с международного фестиваля и никак не ожидал его услышать во второсортной забегаловке Луизианны.
- Эти парни — боги, - почтительно и серьёзно сказал Хаус. - Третий раз напрашиваюсь сюда на конференцию только из-за них.
- А ты вообще откуда? - счёл нужным прояснить Джеймс.
- Из Нью-Джерси. Принстон.
Джеймс удивлённо вскинул густые брови: он тоже последнее время много обитал в Нью-Джерси.
- Онколог?
Хотя вряд ли. Онколога он бы знал — научное общество заседало регулярно, и такого фрукта он бы не пропустил.
- Нефролог.
- Жрец золотого дождя?
- Чего-чего?
- Так называли нефрологов в МакГиллане - «жрецы золотого дождя». А что? По-моему, красиво...
- Ну, да...в общем, - немного ошеломлённо согласился его собутыльник. - А проктологи тогда, типа, магистры плюшевого снега?
Джеймс фыркнул так, что расплескал бурбон.
- Э, да ты надрался, - заметил сочувственно Хаус. - Не ел, что ли, сегодня? Подожди, закажу чего-нибудь...