Золотинка

                1.
               
                Крыша неба вдруг содрогнулась, напугав задумчивого коня. Резким трескучим громом по всем углам душистой ещё тайги пробежалась, ослепительными вспышками просверкала, напустив лёгкий испуг наезднику, даря волю ветру, природе. Уж он то, не скупясь, как мётлами, замотал лохматыми макушками деревьев, предвещая безжалостный ливень, дождь, противную жижу под копытами, ногами.

Фёдор приуныл: «А ещё ж назад ехать! Сейчас вот-вот лупанёт, никого не пожалеет» Хотелось и не хотелось курить, о тёплой избушке больше думать, как вдруг конь захрапёл, вскинув голову, остановился, чуть сделав шаг вправо. Перед ними, в траве, беспомощно лежала совсем ещё юная жизнь. «Господи! Совсем кроха… косулёнок!» — не спрыгивая с лошади, подумал Фёдор, понимая: «Рядом где-то испуганно стоит его мамочка, и переживая, наблюдает. Не буду мешать!» — повернул коня ближе к дороге.

Уже темнело, когда уставший, отсыревший мужик, худощавого, жилистого вида, пряча свою пятидесятилетнюю жизнь под грубый плащ, под капюшон, решил на обратной дороге заглянуть под ту старую сосну, на «все сто» надеясь, что там уже «пусто».

Но ошибся, сердечно огорчившись. На старом месте, в густой траве продолжало лежать, вымокшее, золотисто-рыжее тельце лесного дитя. «Это ж он такой ливень пережил!» — подумал мужик, спрыгивая с лошади. «Мамашу видно охотники забили, или их злобные и неутомимые собаки куда-то в тёмные болота, возможно угнали, увели… а может специально увела... или волки уже доедают…» — подымая на руки небольшие замёрзшие килограммы, — мыслил-представлял Фёдор, еще не понимая, как сохранить всему «этому» жизнь.

Натопив избу, дав тепла себе и ей, обследовал маленькую крошку, заключив, что перед ним самочка. Чтобы не дышала отравой, Фёдор выходил курить на крыльцо, тихо радуясь, что молоко ещё в банке осталось, и через два дня уже совсем домой.

Из березовой тоненькой коры, на коленке творил ей соску, с улыбкой, с надеждой выговаривая: «Ничо-о… золотиночка моя глазастая!.. Потерпи чуточку, рыжий живой огонёк! Я счас! Сделаем, как надо… как у мамочки твоей сисечка будет… молочко у меня вкусное, сытное… скоро домой. Там хозяйка, дети, возьмут тебя в оборот... под свою заботу, любовь, опеку…»

Крохотная животинка лежала на его затёртом пиджаке, глазасто оглядывая рукастого мужика, чутко шевеля аккуратненькими ушками, отбивая наглость чёрных приставучих мух, от голода, трудно поддерживая тоненькую шейку.
               
                2.

              Брехливой сорокой разнеслась весть по деревне: «Слыхали?.. Антипыч… из леса привёз детёныша косули. Вот деткам радости-то будет… пойдём посмотрим, а?» Так и вышло! Окружила дружная семья несчастное животное, купая его в заботе, ласке и любви, определив тому летнюю кухню для жилья, каждому желающему разрешая погладить, доброе слово сказать, покормить…

Сколотив просторный ящик, пахучего сена напихали, сердечно желая: «Живи! Спи! Расти! Взрослей!» На радость тяни счастливую ухоженную жизнь, и всё в окружении бесчисленных своих дворовых скотин. Дополнительно: кота по кличке «Мяук», и старой сучки «Жишки». На удивление Фёдора, весь животный двор принял на «ура» нового жильца, такой чудной природной красоты, кою дети сразу приучали к «вкусненькому», что сами больше любят.

Если гордый Мяук, жил сам по себе, не нуждаясь в дружбе, то Жишка лесную зверушку сразу приняла, полюбила. В корне поменялись её привычки, поведение, жизни настрой. Обычно раньше на улицу бежала после сытного завтрака, дале — лупануть на «гульки». То теперь, непременно ляжет у двери и ждёт, когда хозяева выпустят погулять прыгучую заводную бестию. Уж вместе по двору набегаются, в тенёк от жары спрячутся,  в обнимку поспят. Каждому гостю хочется из соски покормить взрослеющую козочку, почесать её справный золотой бочек, с подачи отца, назвав её «Золотинкой».

Добреет, хорошеет, в боках округляется ещё молоденькая жизнь. А что? Помимо растительного корма, её любимой свеклы, рябины, кукурузы, детки не скупятся протянуть ей какую печенюшку, свежий пряник, то хлебушек в сгущёнке, то морковки натрут  в мисочку, по-прежнему боясь выпустить со двора на опасную улицу.

А ей глупышке, набирающейся сил и красоты хочется быстрой показать себя. Безграничный мир посмотреть, обширному солнцу во весь обхват, во всю прыть вольного бега порадоваться, не по сроку — лишний жирок с боков согнать. Но крепки запоры, как и требования Фёдора: «Пока весом не дойдёт, ножками окончательно не окрепнет, соком силы и ума не наберётся, на вольную улицу — ни! ни!»

Каковы были её глаза, и сердечку, ещё трусливому — удивление! Когда сын Васька, первый раз взял в жаркую баню, и шампунем её пенисто, густо намыл, скребком бока надраил. После на руках к большой воде понёс, и там до вымученной чистоты её довёл.  В ушко, ласковыми словами успокаивал, — обещая бесконечно долгую жизнь, совсем без старости, без болезней. Спала — как «убитая». «Видно по душе зверушке эти очистительные процедуры, точно — на здоровье!» — облегчённо вздыхая, заключила вся семья за завтраком, обещая делать это и впредь.
               
                3.

             Подступали холода, натягивало уже снег, приближая долгую снежную зиму. Поднялась, вытянулась в ножках косуля, уже несколько раз успевая выскочить со двора. Правда, всякий раз под присмотром Жишки.

Гладко выбритый Фёдор, собираясь в тайгу, лениво запрягая лошадёнку в телегу, трудовым кривым пальцем тыкал сучке, в её хитрющую, но добросовестную сущность. Эта «сущность» сидела понуро, покорно выслушивая колхозника: «Жишка! Ты баба ответственная… со мной длинную жись ужа прожила… знашь, што почём в этом хитром и обманчивом мире. Смотри за ней в оба! Она щё девка глупая… не знает, сколько паскуднючих и голодных собак здесь рыщет. Вон… Санька-ушастый, балабол, знаю, вще не кормя сваво кобелька. Видала… одни кости по улице бегают. От-от… смотри… смекай, охраняй яе… не подпуская чужих собак к дому, к ней. Упустишь… я не знаю што тода с тобой сделаю… — поняла?»

Сучка, виляет хвостом, тянет в улыбке пасть, не сводя глаз с доброго хозяина. «Ты не лыбся по-пустому! Ты мне клятву давай!» Божья тварь, отрывисто, три раза гавкает. «От… это другое сосим дело! Я сегда знал, что ты всё понимаешь, тольки прикидываешься!.. У-у, стой!.. Щё копытом мне стань!..» Лошадь обиженно отвесила нижнюю губу, без радости принимая ненавистный хомут на шею, с завистью глянула на хитрую псину, может даже позавидовала.

Нравится местным детям приходить в гости к Золотинке. Особенно наблюдать, как она ещё глупенькая, но от пышущего здоровья, резвая, любит бодаться с Жишкой. Всем ясно: у сучки, судя по всему, после этого жутко болит голова, но она всё равно покорно подставляет свой лоб. Какими-то только им понятными знаками, сигналами, происходит договор на это безжалостное бодание, соединение, удар! «Это сущий цирк!» — кричали одни дети, хлопая в ладоши. Другие, с жалостью подхватывали: «Бедная собака! Как она ещё терпит!?»

Защитница, поджав задние ноги, упиралась передними в колхозную землю, вперед выставив свой, не крепкий собачий лоб. Какие у неё были глаза, в эту минуту… это надо было видеть! А косуле что? Ей пободаться, — организм, лобик, инстинкты, рефлексы требуют. С разгона несётся безжалостным снарядом, козлячий крепкий лоб, в бедную голову сучки. Взвизгнет, простонет бедная собака, юзом назад отлетая. Кружок от боли пробежит, полает, повозмущается, вновь в стойку нехотя становится, обречённо на зрителей, на весь божий мир смотрит, глядит, вероятно в уме помощи просит...
               
                4.

                Люди разные в деревне живут, разное думают, как и говорят. Как-то, один такой, к Фёдору пришёл, на лавочку вместе с хозяином сел, покурить, поговорить. Всё «обсосав», наболтавшись, наблюдая как козочка играет с Жишкой, серьёзно рассудил: 
    — Кусные думаю котлетки будут из яе… По зиме бить будяшь?.. Мне мож на холодец копыта дашь... — а?
Не стал возмущаться Фёдор, лишнюю пургу возмущений гнать, в пустое и запущенное место чужой головы. Только усмехнулся, хлопнув тому по худой ноге. Чтобы внезапно уйти, встал, уронив окурок под стёртый каблук, выдохнул:
    — Эх… Ваньк! Она мне как родный дятёнок! А ты копытца… холодец!

А уже на утро пришла, старенькая баба Катя, чтобы плохое настроение подправить, болячки хоть на время забыть, принеся зверушке вкусный подарок. Любимую её свёколку, перед довольной мордочкой положила. Любит старушка, с хозяйкой двора, полюбоваться прыткой козочкой, порассуждать о жизни, о её дальнейшей судьбе, угадывая, что инстинкты своё будут брать… с большими рисками столкнутся…
«Как будет… так и будет!» — обычно вздыхала Нина Семёновна, дополняя: «Што ни говори… зверь, ён и есть зверь. Верным дятёнком сёравно не сделаешь, хоть и с собой у кровать ложи!»
 
Холода и снег, косуля встретила с неописуемой радостью. Переодевшись в серо-бурые цвета, всяко разно пыталась выскочить на вольную улицу, конечно под неукоснительным присмотром стражницы. Завидев чужих собак, сразу принимала угрожающую стойку, рыком, клыками сообщая: «За неё я любому, и любой, горло запросто порву, даже глаз вырву...»

Уже был март, вчера прошла очередная очистительная пенистая банька, и сон уже в хате, в специально оборудованном сухом уголке. Цокают с утра копытца, вместе с хозяйкой и хозяином к тёплой уже печке жмётся, на свой половичёк ложится. Разговор семейный всегда тихонько слушает, знает: с утра непременно свежего молочка нальют, какую морковку бросят, по ушам любя похлопают, шейку почешут, слово доброе обязательно скажут. А потом все вместе, на заснеженный ещё двор выйдут, и там уже будет совсем другая жизнь. Настоящая, любимая — для живенькой, любознательной козочки, козы.
               
                5.

              Вчера ещё было тепло, а ночью ударил мороз, хитро прихватив коркой подтаивающий снег, превратив его в обманчивый наст. Укутанный Васька, думая, что животное ещё в избе, открыл ворота на огород, чтобы с топором в лес податься за жердиной, перед этим решив, заглянуть в уборную, «подумать».

Солнце только раздувалось щеками от расцветающего излучения, жара, посылая землянам надежды, хорошее настроение, слабо греющее тепло. А в хате думали, что косуля под присмотром сына. Жишка в это время выскочила на улицу, дабы предупредительно побрехать на опасных дворняг, присмотреться к далям, где маячили уже несколько полуголодных псин. Отход той назад, закрыла неподумавши хозяйка, плотно прикрыв калитку, зябко подавшись в хату.

Первый раз в жизни Золотинка видела столько белого-белого снега перед собой, выйдя за пределы двора, на огород, на огромные сотки сплошного наста, увидев во всём мощном объёме, гребень чёрной тайги. «Господи! Лесной, манящий, родной дух дикого животного мира, меня завёт!» — видимо, подумала тогда наивная головушка,  повзрослевшей уже козы. «Сколько таинства, сколько простора, волюшки, для прытких ножек моих там прячется! Сколько корма, сколько встречного света, неизвестных звуков, тем…» — вероятно инстинкты в ту минуту, лавинной силой включились… к рискованному поступку подтолкнули. И её тоненькие ножки понеслись по обманчивому снегу, периодически протыкая острыми копытцами опасный наст.

Той зимы, февраль намёл от души. Всласть порезвился метелями, навалив сугробы под самый забор, спасительное ограждение. Косуля, подбежав к перегородке, легко перемахнула высокий намёт, и устремилась к спящему озеру, уже понимая: «Вот сейчас-то набегаюсь, столько изведаю, крутанусь, с таёжным родным домом наконец-то познакомлюсь, а может маму встречу, и останусь… а может с нею, в добрый двор вернусь!..»

Танцующая душа просила праздника, прыти, а ножки — сигналили о трудности, о боли, о беде! Всякий раз, больно пробивая наст, косуля проваливалась, спотыкалась, обидно гася стремление, свой заметный звериный полёт.

Первым, дико крикнул на весь двор, Васька. От предчувствия беды, почувствовал спиной липкий страх; ногам сразу давая волю, в воображении, мыслям — безумных картинок, драм. «Золотинка!.. Золотинка!.. Ты где?.. Ты где?..» — кричал человек, на бегу, глубоко проваливаясь в снегу, глазами сканируя мелкие точечки её счастливых шагов, цепочкой ведущих к забору, к полной воле, исчезновению.

Косуля уже на середине озера, по всей видимости, поняла: «Её «лихой» бег, это страшная ошибка! Тот освещённый ярким солнцем, зовущий лес, наверное, опасность явную таит, если он так трудно и больно даётся моим тоненьким ножкам, — значит там, не всё так хорошо!» И косуля повернула назад, на свою радость, услышав знакомый, правда, почему-то истошный Васькин крик. 

Васька, завидев чужих собак, отбивающихся лаем, от дерзкой Жишки, коя стремительно летела наперерез своре, всё понял! Повернул обратно. В возбуждённой голове, гвоздём, сознание дырявило и дырявило одно: «Ружьё! Ружьё!»

Коза, больно вырываясь из наста, развернулась к деревне, к надёжному пристанищу, и сразу обомлела, дико испугавшись. На неё лавиной неслись бестолковые безжалостные собаки, для которых она никогда не будет домашней, для них она, свежее, парное мясо. Следом, стрелой, неслась Жишка, бесконечно излаиваясь, пытаясь достать зубами крайнего. Достала, схватила, тот пискляво отлетел. До следующего надо клыками дотянуться, добежать, благо наст хорошо держит широкую собачью лапу.
               
Косуля, изо всех сил спешила к таинственному лесу, лихорадочно желая обнаружить в его заснеженных зарослях какую-нибудь яму, схрон, лесного завала — безопасное убежище, а больше всего — Васькиного скорого спасительного прибытия. Уже резко хлопали выстрелы, доносились его бесконечные угрозы, проклятья, на ходу, не опасно пуляя дробью, картечью, в осатаневших возбуждённых собак. Последние две собаки, резко отсекли ход сучке, безжалостно вступив с ней в драку, давая волю вошедшим в охотничьих раж, трём сильным дворнягам.

Золотинка… совсем обессиленная, уже совсем измученная, наконец-то встретила спасительную яму. Это ей в тот миг, быть может показалось, только не настигшим её псам. На всём ходу сбив её телами, хватая клыками, кубарем, месивом, закружились божьи твари в диком танце смерти. Молниеносно окропив свои бестолковые пасти, зубья, горячей невинной кровью, собаки испугавшись уже близких выстрелов и криков, трусливо выскочили из ямы, и понеслись в россыпную, боясь попасть под прицельный огонь, под глупую смерть.

                6.

                Вся семья высыпала со двора, замерла на берегу, ещё не веря, что случилось самое страшное. Васька никогда так не рыдал, так искренне не выл, глядя в равнодушное, и такое обманчивое небо над собой, мягонько неся потухающее тельце на руках, бережно прижимая её, ещё тёплую, ещё мокрую от липкой крови, пытаясь не сделать ей больно. Её слабенькая головка, иногда вскидывалась, пытаясь достать его щеки, уже мутными большими глазами, что-то сказать ему. Хоть и морозец стоял, а густые слёзы на Васькиных щеках, слово летние, не замерзая падали и падали на её разорванный живот, на её безжалостно выдранные кишки. 

Заслышав сына, его проклятий — оголённый бесстыдный наговор, немо застыл пригорок. Увидев издалека искривлённую маску его окаменевшего лица, обречённо тяжёлый подъём на взгорок, косули, уже потухший, обмякший вид, с болтающей головкой через руку, все, не стыдясь заплакали, уже осознавая свою вину, общее горе, потерю...

Мимо проходя, к страшному случаю завернул, к людскому горю приблизился, сосед наискосок, — шофёр. К окровавленному бездыханному тельцу в упор подошёл. Шмыгнув равнодушным носом, колючим взглядом оглядел мёртвого зверя, застывшими изваяниями — заплаканный народ, семью, ехидно улыбнулся, с любопытством стал ковыряться в её смертельных ранах. Уходя домой, через плечо, с плевком, процедил: «Ёпт! Из-за этого ещё ныть!.. Несите скорей домой, пока не застыла! А то шкуру трудно снимать будет, и мясо легче резать... пока тёплая»

Вечерело. Тайга уже готовилась к ночи, убавляя звуки, движения, свет. Где-то в болоте, от навала мокрого уже снега, рухнул сухостой, а может пал мёртвый сук. Далёкий дятел слышной дробью простучал по сушине. В густой макушке старой ёлки, спрятавшись, грустно «кьикнула» сойка, возможно, возмущаясь приходу внезапного угрюмого человека, её оборванному сну...

Поелозив раскрасневшийся от мороза, от горя, заплаканный нос, Васька застыл у высокой лиственницы. Оглядел её здоровую мощь, редкие ветви, кривую макушку. Сплюнул на ладони, взял лом, высморкался, пристыл, подумал, в слух тягуче выдавил: «Будешь Золотиночка здесь покоиться… (с силой вгоняет лом в примёрзшую землю) — Тёплышко тебе будет здесь лежать… Глубокую ямочку тебе вырою... не замёрзнешь... Прости светлая душа, что не уберёг... прости... мне больно как и тебе...» Рядом лежала, околевшая она, аккуратненько перебинтованная рваной белоснежной простынью, на своём любимом самотканом половичке, с широко раскрытыми остылыми глазами, уже совсем стеклянными, и будто слышала человека, вроде чуточку двинув застывшим ушком.

(На фотографии Золотинка, в окружении студентов "шабашников" из Красноярска)


                21 марта 2021 г.