Глава 1. Рольф Бесстрашный.
1. Двойник
Мне был сон (или видение).
Я был в Городе На Самом Краю мироздания, огражденном лишь стальными перилами, за которыми начиналась бескрайняя Великая Бездна. Холодная и мрачная, откуда невозможно вернуться. Город возвышался над ней, выступал подобно уступу на теле земли. Оживленный, окольцованный и расчерченный сеткой дорог, он устремлялся ввысь небоскребами и фабричными трубами, дымящими каждый миг своего существования. Город миллионник, где гул и гвалт никогда не прекращался. Никто будто бы и не замечал, что черное Небытие находилось совсем рядом. Достаточно было лишь дойти до перил на окраине.
Но Он входил в Город с другой, западной стороны. Каждый день, на протяжении, казалось, бесчисленного количества лет. Он входил в город всегда, строго следуя своему графику, который можно было исчислить. Шел твердой и важной походкой, чеканил каждый свой шаг. Высокий и статный, одетый в строгий костюм с золотым отливом, Он шел, подняв голову, смотрел лишь перед собой, заметно выделяясь среди чуть сгорбленной, семенящей и спешащей толпы. Пронзительный взгляд Его был устремлен сквозь нее, сквозь дома, сквозь Город в черную Бездну впереди. Он шел прямо к ней, гордый и надменный, бесстрашный и хладнокровный. И чем ближе подходил Он к краю, тем бордовее становился его костюм, будто наливался кровью.
Но все дело было в том, что физически Он никогда не пересекал стальных перил в самом конце улицы. Я видел как Он медленно растворялся в воздухе, и перед самой Бездной просто исчезал, не оставляя от себя и следа. Уходил во всемогущую Бесконечность, неподвластную Бескрайней Бездне. И тогда Его место занимал Его двойник, неспешно выплывал из воздуха и физически материализовывался на краю обрыва, обретая свежую плоть. Он тоже был одет в строгий костюм, и алый, кровавый цвет ткани шаг за шагом двойника светлел и менялся, приобретая прежний золотой блеск.
Но больше не менялось ничего. Все та же прямая походка, более чем уверенная, хозяйская четкая поступь. Все та же прямая спина и приподнятая кверху голова, сквозной непоколебимый взгляд. Впрочем, нет. Была еще мощнейшая энергетика, излучаемая двойником на окружающий его Город На Самом Краю. Алое сияние костюма его ложилось на дома и машины, будто отражалось от стен, будто отражалось от застывшего воздуха. И замирало само время в момент этой плавной встречи оригинала со своим двойником. Короткое, практически молниеносное мгновенье, всего один вдох мой, останавливалась даже черная Бездна по ту сторону стальных перил. Сила двойника, казалось, накрывала весь Город, чтобы утопить в новом алом свете. Но люди не замечали этого фантастического мгновения. Для суетной сутулой толпы появление двойника оставалось практически незначительным событием, привычной обыденностью, пресной, бесцветной.
Для меня же в моем сне (или видении) было важно оказаться ровно в момент между этими двумя гордецами. Я чувствовал нечто, готовое открыться мне тогда. Великий Секрет, великие Знания, утраченные сгорбленной толпой. Именно для этого мне был дан шанс оказаться в Городе На Самом Краю. И я следовал за Ним, в золотом смокинге, проталкиваясь сквозь безликой людской массы, перебегая дорожные перекрестки с высокой угрозой оказаться под колесами автомобилей. Я успевал за Ним, не упускал из виду ни на долю секунды. Я слышал брань и недовольство в свой адрес, слышал насмешки и откровенные сомнения в правильности своей погони. Но Смысл был важнее; Смысл не давал мне устать, хотя ноги гудели от неустанной трусцы, которой я передвигался по улицам вслед за Ним, не замечавшем назойливого преследователя.
И вот я был на месте, и Он уходил в свое недоступное для меня укрытие, а на смену Ему появлялся двойник. И в тот же момент стальные перила на краю Бытия и черной Бездны пропали, и больше не осталось никаких преград. В ту секунду я стоял лицом к лицу с Темной Великой бесконечностью, рискуя упасть с самого обрыва. Но я почему-то не боялся. Вместо этого я проснулся, оказавшись в самом эпицентре Тьмы, тогда она открыла мне свои тайны. Я был в своей комнате, наблюдая ночной город, слыша его звуки, вдыхая его запахи, чувствуя его тягучий ритм. Я видел двойника в бордовом костюме, выходящего прямо из недр ночи. В тот момент он был единственно реальным, нежели его призрачный оригинал. Я видел его приближение по мере того как минута за минутой ночи уходили в небытие, приближая момент утреннего пробуждения. Но в тот момент голова моя была наполнена самыми разными образами, выхваченными мной из Великой Бездны. Я вдруг понял, что она никогда не была пустой, тая в себе неисчерпаемые богатства событий, заставлявших мое сердце биться в волнении и замирать в восторге каждую ночь.
Тогда же двойник заметил мое присутствие. Я встретил его чистый открытый взгляд, лишенный знакомой мне остроты и презрения. Но от того он не был лишен природной магической силы. Это был взгляд повелителя, перед которым невозможно было бы устоять. Двойник проникал в меня, заполняя мое сознание нежным алым светом догоравшего и рождавшегося вновь Солнца.
И вот я вновь оказался на краю Бездны. Я смотрел прямо в нее, наблюдал захватывающие и невозможные в реальной жизни события сновидений, хотел оказаться в самой гуще их, среди незнакомых и близких мне людей на приятных глазу и казавшихся родными просторах, сформированных для меня двойником. Я видел зеленые луга и холмы, накрытые шапкой облаков, расчерченные кривыми руслами рек. Как в какой-то сказке там были поселения и целые города и замки. Там определенно были мир и покой, так резко отличавшиеся от унылых и душных стен Города На Самом Краю. Двойник смотрел на меня, не двигаясь с места, и время не спешило возобновить свой ход. А я не мог оторвать взгляда на чудесный мир под ногами. И это по моей вине Мироздание зависло в неопределенности.
А потом двойник протянул ко мне свою руку, коснулся моего лица теплыми невесомыми пальцами, тонкими и изящными. От прикосновения их все тело мое тело сжалось в удовольствии, а глаза и не думали разлипаться. Двойник подтолкнул меня, направил в плавный полет над сказочным миром, совершенно точно зная о моем стремлении найти все возможные ответы на мои вопросы. И время вновь пошло вперед, и двойник направился через весь Город На Самом Краю, выполняя свою бесхитростную работу, не замечаемую мелкими на фоне высоток и заводских труб людьми. Ему предстояло проделать долгий путь, чтобы в конце вернуться в исходную точку и встретить нового самого себя…
…без окончания…
(время звучания 05.00)
2. В поисках смысла жизни
1.
Я был Жрецом.
Не могу сказать, что это тяжелый труд. Единственное, к чему я не мог привыкнуть — наличие помощников. Мне всегда казалось, что жертвоприношение слишком личная процедура, в которой не должно быть других свидетелей кроме взора с небес. Впрочем, плевать я хотел на все эти поклонения и кровожадные ублажения безумных божеств, придуманных безмозглыми ленивыми идиотами. Они готовы были платить и платили за мою работу. Что ж, оплата меня устраивала.
И им нужен был такой как я. На самом деле я оставался для них мясником, наемником, который не задавал бы вопросов, и резал бы несчастных «избранных» подобно какой-то машине, непригодной для чего-то другого. Одетый в какие-то цветастые тряпки, на самом деле я делал это, ведомый запахом смерти, с которой привык рука об руку. Я давно утратил перед ней чувство страха. Даже наоборот, жаждал увидеться с ней еще раз. Кто-то может подумать, что я безумец, опасный кровожадный зверь. Наверное так и есть. Эта мысль давно поселилась в моей собственной голове. И, кажется, это единственное, что оставалось в ней неизменным, окруженным бесполезными фрагментами моего сознания. И даже когда я получил свой шрам на лице, казавшийся смертельным, ожидание конца не имело для меня должного значения.
Их пещера охотно приняла меня, с волнением ожидавшая от меня свершения каждого нового ритуала. Как сейчас помню эту каменную тропу, освещенную факелами на стенах. Без труда можно услышать шипение огня в них, дополняющее мягкий низкий гул толщи стен и потолка. Монотонная и кажущаяся жуткой мелодия, услышать которую предназначено совсем немногим. Даже жертва, ведомая на смерть, слышит лишь погребальную тишину каменных сводов. Как правило, это девчонка в тунике, совсем молодая, можно сказать, еще не познавшая глубину светлых чувств. Видите ли, у этих безмозглых двуногих баранов почему-то сложилось такое мнение, что ради получения материальных благ достаточно лишить жизни того, кто по природе своей призван эту жизнь дарить и поддерживать до полноценного ее появления на свет. Всего один удар ножа способен вызвать дождь в засушливый день или же победить чью-то болезнь. А то и еще интереснее – кровь ради одобрения и скрепления богами брачных уз. О том, чтобы искать причины невзгод в реальном мире до них элементарно не доходит. Про себя я ненавижу их, я презираю их, я насмехаюсь над их примитивностью. Но каждая избранная в жертву девчонка и впрямь хороша собой. Кого-то из несчастных мне действительно жаль.
Жертва практически не противится своей ужасной участи. Она подготовлена к тому, чтобы расстаться с жизнью, мозги ей промыли основательно. И теперь она готова умереть во блага своему народу. Это великая честь для нее, быть заколотой подобно безмозглой скотине. Не зря же именно ее выбрали в дар богам. Она снимает с себя тунику и ложится на жертвенник без сторонней помощи, гордая от того, что от нее зависит благополучие ее родных и близких, друзей и подруг, всех тех, кого она знала. Жертву нет необходимости как-то удерживать, сжимать твердой хваткой ее ноги и расправленные в стороны руки. Она не фанатик. Просто сила убеждения, с которой воздействовали на ее сознание, достаточно велика. И это определенно облегчает мою работу. В противном случае мне бы пришлось слушать ее истерику и мольбы о пощаде. Ненавижу все эти слюни и сопли.
Но девушка и вправду хороша собой. Страстная, статная, ей бы впору быть стиснутой в мужских объятьях, таять и млеть в ласках. Ей бы без ума любить и быть горячо любимой. Однако, времени восхищаться манящим девичьим телом у меня нет, таковы условия моей работы. Никаких лишних контактов с жертвой быть не должно. Снаружи ждут сердце девушки на обозрение толпы в знак того, что жертва принесена. Она не будет мучиться в предсмертной агонии: для меня нет проблемы нанести удар в нужное место. В очередной раз излагая заученный несложный текст молитвы, поднимаю над ней жертвенный нож. Двумя руками сжимаю его рукоять с тонким и кажущимся коротким, но тяжелым лезвием, которое необходимо очищать от крови и подтачивать после каждого ритуала. Каменная рукоять выполнена в форме вытянутой головы без нижней челюсти, клинок задуман как язык. Боги должны вкусить кровь юной жертвы…
2.
Но они так и не спасли этот недалекий народ от полного уничтожения более продвинутыми в технологиях захватчиками. Те не щадили ни детей, ни женщин, ни стариков. Выжили лишь единицы, спрятавшиеся в глубине родных территорий. Я знал о предстоящем геноциде и разграблении захваченных земель, ради которых и было совершено вторжение. И хоть я не боялся и по-прежнему не боюсь смерти, я никогда не был самоубийцей, бездумно лезущим под пули с голой жопой. Тем не менее, я пустил кровь кое-кому из попавшихся мне при моем бегстве воинственных и беспощадных чужеземцев…
Привязанная длинной веревкой к берегу, лодка плавно качается на зеркале воды. Но вглядываясь в холодную водяную бездну, я не могу разглядеть ни фрагмента из той мрачной картины, о которой помню во всех деталях. Я не могу разглядеть ни одного из милых приятных лиц всех тех несчастных красавиц, чья кровь заливала стройные хрупкие тела, забрызгивала жертвенник, стекала мне под ноги. Вода не желает отражать мои воспоминания, так холст отторгает кисть художника, стремящегося воплотить свое воображение при помощи кистей и красок. Ибо там слишком много невинной крови, неоправданной жестокости по отношению к тем, кто только-только начинал дышать, кому предстояло быть нежным цветком, но кто так и не стал им.
Здесь, в лодке, я будто прозреваю во второй раз. Я убийца, жаждущий крови фанатик, всю свою жизнь посвятивший оружию и умению им пользоваться. Каждый новый день начинается для меня с надежды увидеть другой мир, далекий от животного буйства, сказочную идиллию, покой и процветание, откуда не хотелось бы возвращаться. Но чем выше и ярче солнце, чем меньше теней вокруг, тем меньше во мне сомнений в том, что я должен оставаться самим собой. Тем меньше во мне раскаяния, тем меньше оправданий. И тогда каждая моя жертва несет в себе определенную значимость. Как можно больше невинной крови – вот все, что нужно этому миру. Тогда мне кажется, что он основан на ней, что он требует невинной крови каждый момент своего существования. И я принадлежу к числу его верных слуг, а возможно, его единственный мессия, цель которого – сохранять сложившийся с самого начала порядок.
Жертвенный нож – все, что мне удалось унести с собой при бегстве во время истребления. Он всегда при мне, как трофей, ставший частью меня. Сидя в лодке, я часто и подолгу рассматриваю его, вожу пальцами по самому острию клинка, насквозь пронзившего немало сердец. Последнее из них билось в груди красавицы… черт, я даже имени ни одного не знаю. Мне просто не нужно было знать их имена. Избранница. Даже в заученной молитве звучало лишь Избранница. Невысокая, среднего роста, с густыми черными локонами волос, добрым открытым личиком, всем своим видом она будто предупреждала меня о том, что все, что она последняя. Я видел ее бирюзовые глаза – нежные и ясные. На миг мне показалось, что в них полно горя. И смирения с предстоящим убийством. Она сомневалась тому, что ее ожидало; сомневалась, обнажаясь у меня на глазах, сомневалась, опускаясь на жертвенник. Все движения ее были осторожными и неуверенными. Лишь в самый последний момент она поняла, что не должна умереть вот так. И тогда же принимала смертельный удар со всей своей обреченностью перед решением родителей, которому нельзя было перечить. Ведь в том заключалась ее предназначение, чтобы исполнить роль агнца на заклание. Она видела как жертвенный нож опускался, сжатый двумя руками, чтобы с невыносимой болью вонзиться ей прямо в грудь. И в предсмертной агонии она была прекрасна. Тогда она будто раскрылась, обнажая все свое естество.
Я вижу ее всякий раз когда рассматриваю нож. Как будто именно для этой цели я подолгу задерживаю взгляд на холодном и горячем от крови ее клинке. Как будто с этой целью нахожусь в своей лодке и слышу недовольный голос воды вокруг. И если я попытаюсь выбросить нож, вода не примет его, он так и будет лежать на поверхности до тех пор, пока я не подниму его. Но все дело в том, что я не собираюсь пытаться избавиться от своего трофея. Я вижу лицо последней Избранницы вместо собственного отражения в стали клинка. И вновь я вижу печаль и смирение в ее глазах. Вижу, пока туман висит над водой, пока туман скрывает яркий солнечный свет. Ближе к полудню туман обязательно рассеется, и тогда клинок вновь обагрится кровью. Потемневшей и засохшей, но не утратившей запаха, от которого я обязательно испытаю несказанное облегчение. Проклятье, кажется, защипало в глазах…
…без окончания…
(время звучания 10.30)
3. Спросить победителя
Я был Жертвой.
И я ждал этого момента. Где-то внутри я предвидел такой исход. Схватка, не убившая меня, но оставившая неизгладимый шрам на моем лице, навсегда привила мне это чувство предвидения неудачи. Войдя в тот лес, я встречался со своей судьбой, и это куда больший враг в сравнении с любым возможным чудовищем. Это где-то на подсознании, когда интуиция предсказывает победу или поражение вне зависимости от полученных навыков драться. И тогда исход становится ясен еще до начала сражения.
В лесу меня ожидал враг, с которым я никогда раньше не встречался. Все мои предшественники погибали в бою с ним, несмотря на месяцы и даже годы усиленных тренировок. Меня никто не звал одолеть его, никто не платил огромных сумм денег на всю мою оставшуюся жизнь. Я слышал о постоянных неудачах, только распалявших мой интерес к чудовищу, и с каждым днем мысль встретиться с ним в битве один на один становилась крепче. Я вошел в лес тайно, и никто бы даже не узнал о моей смерти.
Сладкий, чуть приторный, запах встретил меня на подходе к ближайшим деревьям. Прежде я не видел таких густых лиственных крон, таких высоких полуголых стволов. Это они были источником смертельного аромата, дурманившего и искажавшего рассудок всякого, кто посмел бы войти в лесную чащу. Деревья были отравлены этой пахучей субстанцией, невидимой людскому глазу, неощутимой кожей, напитавшей их изнутри. Чудовище убило всех зверей, всех птиц, погрузив лес в гробовую тишину и неподвижность. И я уже слышал удары погребального колокола в голове, а недавний шрам на лице неприятно заныл. В моих руках был только мой меч, никакого дальнобойного оружия, ни лука, ни арбалета, ни ружья. Я не привык к подобным приспособлениям, предпочитая им старый добрый клинок, который пока еще ни разу не подвел меня.
Но пройдя по лесу несколько шагов, я понял, что в этот раз у меня ничего не получится. Однако возвращаться я уже не мог, захваченный раскинувшейся на весь лес силой монстра. Я чувствовал его дыхание, теплое, домашнее, усыпляющее, даже пленившее всего меня целиком. Я не знал куда идти, но шел, ведомый им по вязкой сырой земле. Я шел, не обнажив меча, сила чудовища уверяла меня не делать этого, заставляла поверить ей.
И я верил даже когда первые клейкие нити чиркали меня по лицу, так и норовили попасть в рот. Тонкие острые волосы, пронзающие воздух, легко пронзающие сладостное дыхание манящего меня в свою ловушку монстра, пронзающие мой мозг, они стегали меня изнутри. Я понимал, что дышал ими, что наполнялся ими, разъедавшими и растворявшими меня без остатка. Они приятно отнимали у меня силы. И чем дальше я шел, тем нитей становилось все больше. Так хотел я сам, зачарованный их тонкой и плавной вибрацией, воплотившей в реальность весь этот захваченный чудовищем, пропитанный его ароматом лес.
Постепенно лес пришел в движение, обнажая завороженному сиянием клейкой массы и бесконечному переливчатому звону нитей в моей голове взору огромную паучью сеть. Она была сплетена из проложенных к логову монстра троп, между которыми сырая земля превращалась в болото, откуда уже нельзя было выбраться, но которое служило альтернативой быть завернутым в паучий кокон. Монстр ждал меня в самом центре своей ловушки, поначалу сливаясь с деревьями как какой-нибудь хамелеон. Лишь когда у меня не осталось сил идти по вязкой земле, и я просто встал на одном месте, паук явился во всей своей черно серой величественной красоте. И какой же он был огромный, занимавший собой почти всю сеть. Один лишь размер чудовища гипнотически завораживал жертву, которая попросту не могла отвести взгляда от огней глаз его. В голове моей все шумело и резонировало, сверлящее жужжание достигало самых далей моего естества. Но хоть кожа моя покрылась мурашками с головы до ног, страха я не испытывал. Наоборот, я пребывал в полнейшем восторге, сложив про себя целое панно из мелькавших внутри меня фрагментов – высоких и низких частот, светлых и темных тонов, в итоге представивших мне всю глубину торжества. Ведь я наконец-то добрался до сути, ведомый страстным желанием встретить Нечто, о котором так много слышал, о его могучей силе, против которой человеку было невозможно устоять. И вот я встретился с ним лицом к лицу. И, кажется, для меня уже не имел значения исход этой битвы. Битвы, которую я не мог выиграть.
И вот когда торжество в голове моей достигло небывалой высоты, напрашиваясь на переход к окончанию, сверкнувшие в воздухе когти впились в паучью плоть. Они подняли чудовище, чтобы отбросить как можно дальше от жертвы. В следующую секунду крик хищной птицы, кажется, орлиный или соколиный, (я никогда не разбирался в птицах), раскатился над лесом, ураганной волной пронесся от края до края сквозь каждое дерево, сквозь каждый куст, всколыхнул опавшую листву. Птица зависла у меня перед глазами, отгородив меня от паука, вцепившегося в свою паутину. Отчаянно размахивая большими крыльями, мой защитник выставил точеные стальные когти вперед, готовый вступить в смертельную битву. Без проблем птица выдерживала плевки паутиной и колющие выпады мохнатых паучьих лап. Она низко кружила над маневрирующим по своей сети пауком, который то и дело привставал на задних лапах с намерением зацепить невесть откуда взявшегося и опасного врага. Однако у паука не было ни единого шанса; чудовище понимало свою обреченность, и все, что ему оставалось – смириться со своим поражением.
Я слышал его печальный голос, наполнивший лес. Обессиленное и жутко израненное острыми когтями птицы, оно смотрело на меня, освободившегося из смертельной ловушки. Голос монстра походил на плач, на слезы матери, оплакивавшей мертвое дитя. Птица не убила паука, стремившаяся лишь освободить его новую жертву. Но этот плач заставлял мое сердце сжиматься в ответной печали, настолько сильным, настолько центральным во всей этой конструкции чередовавшихся друг за другом мгновений он был. Можно сказать, этот плач открыл для меня весь смысл последних минут жизни, весь смысл этого леса, этой встречи с ужасным врагом. Он служил завершением их. И тогда это были очень сильные эмоции, охватившие меня, едва лес остался позади. Они озарили мой мозг догадкой о том, что птица все это время парила надо мной, высматривала опасности на моем пути, и не замедлила исполнить свой долг в лесу. Птица должна была существовать. И, кажется, паук знал об этом, и потому его скорбь была грандиозным финалом моей с ним встречи. Она стихала медленно и плавно, оставаясь в моем мозгу спустя время и расстояние, отделявшие меня от леса. Стихала, призывая меня вновь и вновь возвращаться в те незабываемые – страшные и чарующие мощные – минуты, возможно, часы. И, проклятье, кажется, я на самом деле могу проходить сквозь них, и хищная птица летит за мной верным и надежным защитником…
…без окончания…
(время звучания 08.24)
4. Сокровище
Я был Демоном.
Самой судьбой мне было суждено оберегать Сокровище. Важное, бесценное, самое дорогое, что имелось на свете. Многие пытались хотя бы просто взглянуть на него. И тогда в дело вступал я. Жесткий и хладнокровный, беспощадный и сильный. Я всегда нападал первым, давил саму попытку добраться до священного и неоскверненного чужим взором места. И даже мне нельзя было увидеть Сокровище таким, каким оно являлось в действительности. Но я откуда-то знал, ЧТО ИМЕННО должен был оберегать, и оттого моя миссия лишь становилось важнее всех людских мирских богатств. Знал с самого рождения, знал еще в утробе матери. И это она наделила меня могучими силами, благодаря которым я всегда опережал дерзких смертных, намеревавшихся не только увидеть, но и забрать Сокровище с собой, в любой точке земного шара.
Со мной нельзя было договориться. Сокровище поселилось в моей голове, оно зависело от меня, и я целиком и полностью принадлежал ему. Я слышал его зов, я видел его волшебное Священное сияние, ради которых стремился жить и побеждать очередного алчного безумца. Конечно, многим из них вряд ли бы удалось найти вход в Священное место, откуда я наблюдал за людскими замыслами похода за Сокровищем. Оно всегда указывало мне нужное направление для пресечения очередной попытки отправиться в путь. И я вовремя наносил очередной удар, физически уничтожая всех участников планируемой экспедиции. Либо собственноручно, либо устраивая несчастные случаи, что, впрочем, не имело значения. Ведь я никогда не прятался и не скрывал лица. Как не скрывал своих намерений недопущения приближения алчных смертных к Сокровищу.
Обо мне слагали легенды, мною матери пугали своих непослушных детей. И еще алчные людишки пытались найти способ дать мне отпор. Они разрабатывали оружие, которым меня можно было бы остановить, уничтожить. Они вычисляли пути моего появления. Они делали все, забывая при этом о причинах, побуждавших меня лишать их жизней, настолько стремление заполучить Сокровище было им важнее.
Я не ненавидел их, несмотря на все те блага, достигнутые ими путем разрушения, о котором мать неустанно рассказывала мне. И хоть я наблюдал разрушения своими глазами, ужасные и масштабные, хоть я знал о том, кто был виновен в них, ненависть в моих деяниях была бы, скорее, моим собственным раскаянием, на которое смертные убогие существа никогда не были способны. Я видел иссушенные русла рек, искусственно повернутых вспять ради осушения некогда цветущих лесов, на местах которых вырастали обезображенные, высотные каменные короба, бессовестно копирующие друг друга. Они безжизненно возвышались, окруженные иссушенными и такими же мертвыми долинами, абсолютно голой пустошью, раскаленной беспощадным солнцем. Люди задыхались в этих ловушках, возводимых своими руками, а когда шел дождь, я видел каждую его каплю – черную, ядовитую, игравшую в лучах солнца маслянистой разноцветной пленкой. Над коробами и днем и ночью висел синий вонючий смог, отравлявший последние клочки чистого воздуха. Смог давно заменил смертным лазурь неба, и ради него они втыкали бесчисленное множество труб в плоть моей матери, качая из нее кровь, медленно и наверняка отнимая у нее жизнь. Они уже забрали у нее дыхание, глотая отравленный воздух, перевариваясь и закисая в своих коробах, и Сокровище было последним, что оставалось у моей матери, защищаемое мною от поругания и разрушения.
Оно хранилось глубоко под землей. Лишь в одном месте можно было найти вход в почти бездонную пещеру, грот, казалось бы, нескончаемо уходивший вниз. И в самом его конце открывалась бездна, мерцавшая завораживающим желтым и красным светом, излучаемым Сокровищем, находящимся еще глубже. Лишь мне суждено было наблюдать этот свет, чувствовать его тепло, приятное и согревающее, на которое было способно Сердце моей матери, Сердце Земли. Я знал, что ради меня оно билось все это время. Я слышал его неустанно, каждый миг своей жизни. Бесконечная сладкая песнь, от которой силы мои только множились. Я слышал Сердце Земли в тихом мертвом гуле пустоши и разгулявшегося ветра над ней. Тихая дрожь, сухая вибрация – я всегда слышал лишь это. И с рождения мне незнакомы другие звуки, не имеющие для меня смысла. Потому что я знаю о своем предназначении.
Я знаю когда кану в Небытие. Мне известен день и час моей смерти. И никому из алчных смертных не ускорить ее. Лишь когда Сердце Земли остановится, я исчезну раз и навсегда. Но я знаю, каково будет мне тогда. Потому что я вечен. И утратив свои силы в одном месте, я обрету их где-то еще. Я жив пока живы смертные, ищущие лишь своего конца. Одна за другой Земли рождают меня снова и снова с целью их собственного самосохранения. И с каждым следующим появлением на свет я слышу лишь гул мертвой пустоши и умирающее Сердце своей матери, последнее Сокровище, имеющее ценность. Но только не для смертных, готовых обернуть ценность в нечто уродливое, и неумолимо убивающее их самих.
Итак, я был Демоном.
…без окончания…
(время звучания 15.10)
5. За пределами стального шторма
Я был Солнцем.
Я звучал как солнце – далеко и всепроникающе, достигая всех уголков Вселенной. Будто гость из иного мира, неведомого прежде состояния тишины и блаженства; свободный, покинувший пределы черной бездны, я будто прошел тоннель, наполненный холодным блеском, что окружал меня прежде. Будто и не должен был следовать изгибам черного луча, из чрева которого я явился на свет. Но вот я был, взошел над Миром, видевшем стальной шторм во всей его полноте и мертвом торжестве. И понял, что солнце всегда жило во мне, наполняло теплом каждый мой вдох и выдох, сияло в каждом моем звуке, охватывало своими лучами все сущее с каждым моим движеньем.
И за пределами стального шторма было иначе. Лежали зеленые цветущие луга и долины, простиравшиеся на кажущиеся бесконечными расстояния. Роса сверкала на каждом листике травы, стоило лишь мне присмотреться получше, воздух был чист от соленого привкуса стали, согретый моим дыханием. Я парил в нем, расправив руки подобно крыльям одинокой и гордой птицы, не отторгнутый им чужак откуда-то из других времени и пространства, но однородного с воздухом естества. С захватывавшей высоты я восторгался безмолвной притихшей с моим появлением панорамой ярких и насыщенных цветов и красок, что пробудились после тяжелой, но сладкой ночи. Покрывала нетронутых лесов, исчерченные узорами голубых рек и чистыми пятнами озер, оживали, разбуженные моим негромким восторгом. И голос мой мчался во всех направлениях, наполняя собой утреннюю небесную синеву. Возвышенный и ясный как свет, накрывший своими ладонями невинную и тихую снежную гладь, заставивший ее искриться всеми цветами радуги, мягкий, чуть приглушенный, мой голос окружал меня, отражаясь от далеких и оттого незримых преград. Я слышал его без искажений.
Я слышал его, и мне открывались секреты, спрятанные чернотой ночи внизу. Мой голос обнажал треугольные цветастые крыши (с печными трубами и без) маленьких домиков, проложенные повозками колеи, петлявшие по зеленым долинам, но нисколько не уродовавшие их, даже наоборот, заботливо скрываемые густыми древесными кронами и кустарниками. Будто заброшенные много лет, колеи пустовали пока я скользил над ними по воздушной глади на одной высоте. Но я знал, что это было не так. Мир подо мной только разлеплял глаза, оживал, время сделало всего шаг после паузы, взятой на момент ночи. И вот я уже видел телеги и крытые повозки, ведомые лошадьми. Я видел пашни и поля, возделываемые людьми в рабочих рубахах и штанах. Сила и легкость в движениях окружали их. Они делали свое дело с охотой и любовью, не принуждаемые барской рукой. Они были равны друг перед другом, вольные, свободные от глаз невозможных для этого мира надсмотрщиков. Лишь единство с землей, с травой, с деревьями и реками, окружавшими их повсюду, каждый день и час питавшими их жизнь, придавало им сил. Я чувствовал как те люди наслаждались каждым днем, равнозначно принимали его дары и невзгоды, вдыхали сладкий восход солнца и чистоту утра, внимали моему голосу, раздававшемуся повсюду, пребывая в гармонии с бесконечным и прекрасным миром. Вряд ли им было известно такое определение как «рай», они просто делали свою работу, вкладывая души в свой труд получая в ответ благо в виде хорошего урожая. А если у кого-то не получалось, ему помогали, бескорыстно, сопровождая помощь добрым словом.
А по вечерам люди устраивали гуляния, собирались за общим столом, пели, откровенно смеялись, танцевали. Они были счастливы. Как дети наивны и беззаботны. Но тогда они слышали лишь мой голос, переносивший их в страну вечной неги, непохожую даже на ту идиллию, что окружала их каждый привычный мирный день бытия. Мой голос достигал каждого сердца, кружил каждую голову, вливал новых сил в каждое тело, окрылял каждое нутро. Тогда людей наполняло особое чувство жизни, чувство сердечной радости. Знакомые им запахи и звуки казались им чем-то необыкновенным, заставляли слезиться глаза, захватывали дух.
Я вел их за собой. Мчался вперед, как можно быстрее, будто стараясь открыть людям некую Истину. Голос мой открывал им глаза изнутри. А впереди возвышались горы. Тянулись в запредельную высь, терялись где-то в густом слое облаков. Но таяли облака с моим появлением, позволив восторгу моему перестукивать от одной снежной вершины к другой, нырять и прятаться, наполнив мертвые камни и холодный снег теплом мимолетной, но невероятной жизни. Так, что я сам оказался внутри своего голоса, чтобы на миг окунуться в него с головой, чтобы нырнуть в него и не достичь дна.
И в тот момент это был Предел. Предел меня, Предел этого мира, Предел вообще всего, на что оказался способным мой восторг. Финал, мощный и всесокрушающий, как будто единственное, что имело значение снаружи стального шторма. Имело значение внутри меня. Мой голос был бесконечностью, и оказавшись глубоко внутри него, я уже не мог выбраться на поверхность, отдалявшуюся от меня до самых глубин Вселенной. Прекрасная, манящая, поистине райская, как и тот мир, что открылся мне внизу, освещенный мною, бесконечность дышала мне в лицо морозной свежестью горных вершин и пиков в самом эпицентре над сиявшей бездной небесной синевы.
Здесь не было ни Времени, ни Пространства. Но голос мой продолжался в то время как я сам не издавал ни звука, лишенный и набравшийся сверх мыслимых сил. Это они превращали меня в Светило, заставляли меня проливать свои свет и тепло, пронзающие раскинувшуюся вокруг бесконечность. И будто не было прежде никакого стального шторма, будто не было меня прежде. Будто не было прежде ни Жреца, ни Жертвы, ни Демона. Лишь этот голос, допустимо возможный в разной степени своей глубины. Он не мог прерваться, звучал непрерывно, циклично.
Но постепенно голос слабел и стихал, и я знал, что он раздастся вновь, в следующий раз, когда доберусь до этого места снова. Он вселял в меня надежду, придавал уверенности в самом себе, окрылял. И, кажется, он был единственным из всех доступных моему слуху звуков, в котором заключалось все мои представления об удовольствии…
…без окончания…
(время звучания 16.47)
6. Первый
Я был Собой.
Я был свободен от всех забот. И природная мощь моя главенствовала – давила и возвышалась. Ярким лучом вонзалась в небесную бездну, пронзала ее насквозь, и удерживала все мироздание от разрушения, будто сама становилась всем сущим. Фантастически прочный, несокрушимый щит окружал меня. То был мой дар с рождения. Я слышал его вибрацию, его бесконечную массу, его бездонную суть. Низкий и грозный гул, приводивший всего меня в неописуемый трепет восторга и ужаса. Но именно внутри своей обители я слышал свое дыхание как никогда ясно. Ровные вдохи и выдохи, глубокие и полные, спокойные, не зависящие от внешних воздействий. И сердце не билось учащенно в восторге, и не кружило голову, и не захватывало дух. Наоборот, я знал, что мне было нужно. Холодный трезвый ум, острый взгляд, вцепившийся вдаль в одну точку, и не отпускавший ее из виду ни на миг, мысли ясные и четкие.
Я был собой неизменно. Я был рожден в Городе На Самом Краю, я был рожден для него. Осознание своего превосходства окружало меня искорками света, постоянно блестевшими внутри моего щита, искрило тонкими звуковыми колебаниями, каждое из которых имело свою частоту. Так, будто они говорили со мной, спорили, но всегда указывали мне верное направление. Они вели меня, наполняли изнутри с каждым моим вдохом.
И я шел к своей цели. Шел неторопливо, твердой походкой, держа голову прямо и не сутуля плеч. Раскрытый, доступный для Города На Самом Краю, но вместе с тем неприступный перед его воистину могучей силой. Я знал, что Город На Самом Краю не хотел уступать мне, однако, без меня он не продержался бы и нескольких часов. Это он зависел от меня. От меня зависело все в нем. Вся суета, все самое незначительное, все тленное. Потому для меня не существовало никаких преград. Я шел вперед, к самой окраине, прекрасно понимая, что там начинается Великая Бездна. И еще нечто новое, что не могло позволить ей проглотить меня. Да, именно поэтому я не испытывал страха. Никогда в жизни, ни разу все время своего существования. Лишь цель вела меня.
Я практически не замечал преград на всем своем пути. Я проходил сквозь них независимо от их толщи и количества. Мой щит попросту ограждал меня от любых помех. И благодаря ему я оставался собой до самого конца моего движения. Я даже не мог сказать, пытался ли кто-либо остановить меня, намеренно или же случайно встав у меня на пути. Люди, перекрестки, каменные и бетонные стены, машины – все это меня не касалось, все это было слишком ничтожным и жалким в момент моего шествия по улицам Города На Самом Краю. И лишь у перил на обрыве я ощущал себя обессиленным и таким мелким и доступным.
Там, у обрыва, мой надежный, но усталый щит исчезал. И тогда появлялся мой двойник. Смотрел сквозь меня надменным и гордым взглядом. Природная мощь его лишь начиналась, устремлялась в бездну над головой едва напитавшимся сил лучом, питавшем все мироздание живительной силой. Незримый щит окружал его, мерцавшие внутри искорки света, каждая из которых имела свою частоту, будто говорили с ним и спорили, но указывали ему верное направление. Я чувствовал их как свои собственные, я чувствовал его дыхание, как будто дышал сам. Это и был я сам, новый, прошедший через Великую Бездну, очистившийся от всех возможных воспоминаний, готовый пройти сквозь Город На Самом Краю еще раз. Пройти Жрецом, Жертвой, Демоном, Солнцем, пройти, оставаясь собой. Всего один шаг отделял меня от нового цикла. Всего один мой шаг отделял Город На Самом Краю от пробуждения.
И сделав этот шаг, я слышал молитвы Жреца и агонию жертвы на алтаре, шум битвы паука и птицы, голос Сердца Земли, идиллию возделываемых полей, освеженную утренним Солнцем. То были скрытые на улицах Города На Самом Краю тайны, что я оставлял, и которые вновь намеревался постичь. Я должен был уйти, чтобы вернуться. И я не смотрел своему двойнику вслед, передо мной простиралась Великая Бездна – бесконечная и устрашающая. Но она исчезала, и вот я снова шел к своей цели, с новыми силами, с новым ровным дыханием, с поднятой головой, с холодным цепким взглядом, вонзившемся в одну точку, что располагалась в конце моего пути. И новый несокрушимый щит окружал меня, ограждая от всех преград.
конец
(время звучания 13.07)
Глава 2. Самый минимум
Этот сон он помнил до самого своего конца. Он понимал, что сон предупреждал его, ворвавшись в жизнь Ромы совершенно внезапно. Во сне он мчался к земле с огромной высоты. Подбитым самолетом падал по прямой траектории, оставляя за собой черный дымный след. Но не было ни огня, полыхавшего из разбитых вражескими снарядами двигателей, ни запаха гари раскаленного металла. Вместо них Рома чувствовал сильную боль, которую он безмолвно терпел, физически слившись с крылатой машиной, и потому не способный к спасительному катапультированию. Во сне земля сама тянула его к себе, требуя крови, требуя переломанных его костей и раскиданных фрагментов обгоревшего тела. Рома знал, что это была неизбежность, логичный финал взятой им высоты. И он со страшной силой ударялся о твердую землю, наблюдая за тем как разлетается во все стороны по частям. Тогда же Рома открывал глаза, какие-те мгновенья после пробуждения видя перед глазами свои жуткие останки.
Этот сон пришел к нему в первую же ночь после того как Рома днем впервые в своей жизни взобрался по строительной туре на высоту пяти метров. Тогда от Ромы требовалось вырезать в бетонной стене проем под лоток для электрического кабеля в подвальном помещении строительного объекта. И поднявшись, наконец, на верхотуру и встав на прочный, с виду, настил, где не было никакого ограждения, Рома испытал легкую дрожь в ногах. Нет, прежде он не считал себя акрофобом, без всяких проблем взбирался дома по стремянке, да и вообще не пугался лестниц. Правда, взбирался по ним рома очень и очень редко, крепко сжимая каждую перекладину короткими и твердыми пальцами. Не раз он видел рабочих, свободно передвигающихся по строительным лесам без какой-либо страховки на высоте пяти метров и выше. И без труда представлял себя на месте любого из них.
На стройке же Рома уже стоял на туре на высоте двух-трех метров от пола, и не больше, так же поднимался по стремянке с инструментом в руках. Просто на такой маленькой высоте он чувствовал себя более уверенно. И в подвале с болгаркой в руках, Рома инстинктивно попытался совершать как можно меньше перемещений по настилу, фактически оставаться на одном месте. Повторимся, это было на инстинктивном уровне. В голове его будто внезапно некий барьер вспыхнул, щелкнул тумблер, внезапно ограничивший его действия по перемещению по настилу под ногами. Про себя Рома не паниковал, ну, по крайней мере, старался не допускать этого джинна на волю. Ему предстояла серьезная работа с опасным инструментом. О, да, чувство ответственности затмевало все прочие опасения. За работой Рома вообще о них позабыл, даже возникло чувство комфорта.
Это была маленькая победа для него, чувство гордости не покидало Рому весь день. Поэтому он незамедлительно поделился своими эмоциями с напарником Лехой, едва они оба вернулись в вагончик в конце рабочего дня. Леха посмеивался в ответ, сказал, что всякое бывает. Это ведь он позвал Рому с собой на стройку, прекрасно осознавая, что тот мог лишь пользоваться перфоратором, болгаркой, дрелью, при этом ни черта не смысля в электрике. И Рома, конечно, был предупрежден о том, что ему придеться стоять на рабочей туре, которая чем выше, тем шатче, впрочем, Леха на таких высотах и сам отказывался что-либо делать, не имея страховки. Не раз напарники видели наемных рабочих среднеазиатской национальности, катавших друг друга на турах высотой в двенадцать метров по бетонному полу без каких-либо страховочных тросов. Вершины этих конструкций, с находящимися на них людьми на узких и тонких мостиках, как-то не очень приятно для глаз Ромы качались, предупреждая об угрозе жизни, мягко говоря, легкомысленных рабочих, если, конечно, в тех головах вообще имелись мозги. На его счастье, Роме так и не пришлось увидеть ни одного молниеносного смертельного полета, который послужил бы результатом подобного разгильдяйства. Но набить морду каждому из этих «товарищей» для профилактики техники безопасности он был бы счастлив.
И вот этот сон - яркий, подробный, наполненный незначительными мелочами, как будто сохранившиеся воспоминания. И с каждым новым разом земля, принимавшая подбитое дымное тело, казалась все ближе. И поначалу Рома не чувствовал это ограничение высоты в том сне. Он провел почти пять месяцев на объекте, и практически не замечал изменений, происходящих всякий раз, когда разбивался на части. Все потому, что этот сон иногда вспыхивал в мешанине прочих сновидений. И часто после падения сознание перебрасывало Рому в другие события, осмысленные и практически бессвязные. При пробуждении же он не чувствовал никаких негативных последствий ни на физическом ни на моральном уровнях, и оставался бодрым и полным сил работать.
Проблемы начались по возвращении Ромы домой. В первую же ночь в родной кровати он видел только один эпизод, очищенный от шелухи сторонних образов. Тогда он впервые ощутил изменения в высоте, на которой был подбит снарядом, пущенным откуда-то со стороны. Лишь скорость его приближения к черной твердой земле замедлилась. Тогда же он видел как холодна была она, разверзнутая специально для того, чтобы похоронить его бесчисленные останки. Затвердевшие, почти ледяные комки ее, свежевскопанной для него могилы, должны были накрыть его толстым покрывалом раз и навсегда. И тем не менее он был готов к этому погребению, и не испытывал ужаса во время пробуждения, во время которого сердце должно было выпрыгивать из груди, а холодный пот должен был литься как из ведра.
Однако, проснувшись, и осознав, что он находится в реальном мире, Рома неожиданно обнаружил, что привычный прежде пол отдалился от него. Да, он машинально опустил на пол ноги, но когда принял сидячее положение, был неприятно удивлен. И не осмеливался встать в полный рост. Неприятный холод на миг пробежал по его телу с ног до головы, внутри все неприятно сжалось, даже чуть закружилась голова. Тогда в голове Ромы сразу вспыхнуло предположение, связующее его вещий сон с внезапной переменой в реальности. Воспоминания в одну секунду перенесли Рому на пятиметровую высоту, впервые взятую им на строительной туре. Ведь именно после того момента он начал видеть свое смертельное пике. Все резко встало на свои места, и именно об этом предупреждало его падение с все уменьшавшейся с каждым разом высоты. И, кажется, встав-таки на ноги, он понял, что в самый последний раз он врезался в землю и разбился с высоты своего роста.
Но пол отдалился от Ромы не меньше чем на пару метров точно. И ноги его вытянулись и стали тоньше. Они слегка шатались и дрожали, грозя согнуться в коленях и скинуть тело Ромы с двух метровой высоты, что наверняка бы закончилось серьезными увечьями. Жена Машка с улыбкой и недоумением наблюдала за тем, как Рома махал руками по сторонам, стараясь удержать равновесие по пути к туалету. Все качалось перед его глазами. А вот жена, ноги которой так же вытянулись и утончились, вполне себе отлично могла передвигаться без возможности и страха упасть. Рома вынужден был рассказать ей о своем вещем сне и выводе, который он сделал на основе тех образов – высота была не его стихией, в которую Рома сунулся в погоне за деньгами.
И это было только начало, и стоило Роме привыкнуть к тому, что с ним произошло, вроде оставивший его на целый месяц сон с разбивавшимся о землю самолетом посетил его снова. И тогда пол под ногами Ромы наяву оказался еще дальше. И вот Рома уже паниковал. Он, конечно, ожидал подобного развития своей напасти; ожидал, что отдаление пола под ногами не окончится так просто. И в его голове уже неоднократно возникала мысль о принуждении его к ползанью по земле. Как в старом анекдоте – доктор, я высоты боюсь. Но так оно и происходило на самом деле. Как ни старался Рома успокоить себя внушениями, что это такие галлюцинации в нем развились, что сработало какое-то нечто внутри него, какой-то механизм включился до того как он полез на строительную туру на высоту, которую должен был избегать по природе своей, сами инстинкты его призывали Рому встать на четвереньки для улучшения его ходуном ходившей опоры. И со стороны он выглядел и смешно, и нелепо, и трагично. Про себя он уже давно проклял тот день, с которого все началось.
Роме требовался хороший врач, однако про себя он понимал, что ни один специалист ему не поможет. Он прикупил трость, чувствуя некоторое облегчение при передвижении с ее помощью. По крайней мере, трость притупляла дрожь в тонких и длиннющих ненадежных ногах. Он ничего не мог с собой поделать, был не в силах перебороть обозреваемую реальность здравым смыслом. И поэтому всерьез подумывал об инвалидном кресле каталке.
Новое и окончательное падение с совсем близкой к земле высоты, если быть более точным, с двенадцати метров, произошло спустя еще два месяца. И именно до двенадцати метров удлинились его ноги в последний раз. И даже привычная и надежная трость теперь представлялась тонкой трубой, не способной удержать Ромин вес, готовой переломиться сразу в нескольких местах в любой момент. Пред глазами его все плыло, голова кружилась и тянула куда-то в сторону. С грязными матами, опираясь на трость и стенки, Рома кое-как добрался до туалета, чтобы просто не обгадиться в кровати. Так уж вышло, что Машка с утра уехала в контору, чтобы навести порядок в бухгалтерских отчетах перед выходными, Рома был в доме один. Конечно, она приготовила ему завтрак, однако сейчас ему было ни до еды.
Он должен был упасть. Он надеялся, что ему удастся избежать увечий, однако так больше не могло продолжаться. Смысл происходивших с Ромой мучительных странностей заключался именно в падении. Как тут не верить в судьбу: разве не за этим он поехал с Лехой на заработки? Он упал возле кровати, не спасла и трость, лишь свободной рукой Роме удалось ухватиться за матрас. И вроде Рома просто завалился на пол, но удар оказался слишком ощутимым для него, слишком сильным в его сознании. Соприкосновение с полом могло сравниться с ударом подбитого самолета о твердую мерзлую землю, с ударом тела о бетонный пол при падении с двенадцати метров. Как будто это он находился на той высотной туре, которую перекатывали легкомысленные гастарбайтеры среднеазиатской национальности. Пестрый узорчатый палас комнаты приближался к нему совсем медленно, темнел по мере сокращения расстояния до пола, превращался в черную перекопанную массу. И хоть Рома и ухватился за кровать, он того практически не почувствовал, охваченный огнем ужасной боли, охватившей его всего с головы до ног. Зато почувствовал и услышал хруст собственных ломавшихся при этом соприкосновении с полом костей…
конец
Глава 3. Маршрут
…Как мне рассказывал Колян по дороге, Ваня – прежний его напарник грузаль – плакал когда уходил. У него не было другого выхода, но если бы не болячки, Ваня оставался бы на своем рабочем месте, наверное, до конца своих дней.
-Поверь, ты тоже будешь плакать, если вдруг придеться уйти, - загадочно улыбнулся Колян, - За этот маршрут многие в нашей конторе глотку готовы друг другу перегрызть. Поэтому договоренность ездить по очереди. Шесть улиц, убираются два раза в неделю. Так что три раза в месяц точно будешь в шоколаде. Но сразу говорю, этот конкретный маршрут оплачивается лишь в половину рабочего дня.
Это он притащил меня в организацию «…», занимавшуюся уборкой мусора в одном конкретном районе города. Работа, как говорится, не бей лежачего, знай, швыряй себе пакеты и мусорные мешки с отходами в лодку. После работы на складе строительных материалов такая деятельность казалась мне отдыхом.
Данный маршрут выдался мне на второй день работы. Поэтому я был в курсе ограничений по поводу того, что должен был собирать в качестве бытового мусора. Впрочем, все ограничения часто стирались уже по ходу работы, лишь бы не воевать с жителями частного сектора, по которому лодка каталась каждый день. И на многих улицах я прежде никогда не бывал, даже не знал, что такие вообще были у нас на районе. Маршрут, о котором я хочу рассказать, пролегал за пределами городской черты, в частном секторе на самой окраине города, даже выходил за его пределы. Сектор был разделен напополам густым лесным массивом и дачным поселком, за которым начинались дома людей с материальным достатком. Именно там были проложены те шесть улиц, указанных мне Коляном. Признаюсь, я был впечатлен домами, высившимися за заборами из дорого кирпича или выложенными вручную из камня.
-Хочешь секрет? – поделился со мной Колян на подъезде к коттеджам и особнякам, - Всего полгода назад здесь даже намека на какое-либо строительство не было.
-Как такое возможно? – только спросил я.
-Не имею ни малейшего представления, - пожал плечами Колян.
И это действительно было каким-то чудом, в которое с трудом верилось. Но я верил Коляну, зачем ему было обманывать? Просто, глядя на все эти коттеджи в два этажа, самые настоящие хоромы, в которых имело смысл жить большими семьями, я бы ни за что не догадался, что это место можно было превратить в целый законченный поселок всего за шесть месяцев. Чистый ровный асфальт, бордюрчики, фонари – даже в городе не везде можно было встретить подобный порядок. Ну если только на площади вокруг зданий административного центра. Я видел несколько иномарок, таких же чистых и ухоженных, припаркованных возле некоторых гаражей. Там были и цветочки в клумбах. Единственное чего я не видел, так это ни поста охраны на въезде в поселок, ни элементарного шлагбаума, который блокировал бы свободный доступ в этот тихий спокойный уголок. Выскочив из машины для работы, я сразу же вдохнул знакомый мне с детства приятный речной воздух, какой бывает лишь в деревне, перемешанный с запахами скошенной травы поутру. Классное чувство, что ни говори.
Возле каждого коттеджа стояла передвижная пластиковая урна с крышкой. Многие из урн были целиком заполнены продовольственными полупрозрачными пакетами и непрозрачными черными мешками. В отличие от большинства жителей на других улицах, которым было, как говорится, в падлу или просто проблематично эти самые пакеты и мешки элементарно завязать (и этот момент стал для меня откровением), в указанных мной урнах я не увидел ни одного открытого пакета или мешка. Но самый ступор овладел мной, едва я понял, что именно находилось внутри каждого из них. В первую очередь, еда. Много еды. Запечатанные консервы, запаянное в вакуум мясо, завернутые в заводские фантики и обертки сладости, соки, фрукты. Продукты будто специально собрали прямо с магазинных полок и накидали в мусорные бачки, практически их не распечатав. Своего рода, новогодние подарки детям, наполненные конфетами и шоколадом. Только вместо ярких цветастых коробочек продовольственные пакеты, которые я уже видел, стоя в очереди в продуктовом супермаркете в пятницу вечером. И все посмеивался над теми, кто набирал еды как будто завтра ядерная война. И естественно, что первые же два-три таких пакета я закинул в кабину мусоровозки, то же самое сделал и Колька.
-Да, здесь все именно так, - с улыбкой закивал он в ответ на мой недоуменный взгляд, - Манна если не небесная, то подножная.
-Совсем, суки, зажрались, - только смог прокомментировать я, - Жратву выкидывают.
-Они за это платят. Они выкидывают - мы собираем.
Но для меня это было все равно как-то дико. Но разве не было для меня диким отношение людей к той работе, которую я начал день назад? Всего за несколько часов моего с Коляном маршрута вчера, я был постоянным свидетелем простейшего неумения, простите (хотя нет, не собираюсь просить прощения), срать по-людски.
Они за это платят – фраза, которой можно оправдать обычное человечье скотство. За один только вчерашний день фразу «мы платим» я слышал не единожды. В нашем с Коляном тандеме водитель нес куда больше ответственности чем грузчик, поэтому именно я старался помалкивать в то время как он вступал в споры с тем или иным «умником», желавшем вместе с бытовыми отходами сбагрить мешок с автомобильными запчастями или с гипсокартоном, а то и с дровами.
«-Уважаемые, у вас все из лодки летит.
-Потому что завязывать мешки надо.
-Почему я должен это делать? Я плачу за ваш мусор…»
Или:
«-А этот мешок почему не забираете, ребят?
-Потому что унитаз не является бытовыми отходами. У нас не примут его на свалке.
-Да что вы такое говорите? А за что я плачу по … рублей каждый месяц? Я буду звонить вашему руководству…»
Или вообще обвинения в вымогательстве – якобы, экипаж требовал определенную мзду за вывоз мусора, выдаваемого жильцами за бытовой.
Недопитый кефир, каша, винегрет, размороженные креветки – вот то, что я наблюдал, бросая раскрытые пакеты с мусором, откуда буквально текло ручьями. Да, работа далеко не престижная, но не настолько, чтобы меня самого считали свиньей. Я прекрасно знал куда шел, и что мне предстояло делать, уже одно мое согласие убирать, должно было бы стоить благодарности. Так что про себя, под маской возмущения, я был благодарен этим охуевшим толстосумам за «мусор», что подбирал в их поселке. Подбирал, а про себя негодовал и ужасался еще больше: вот оно – работа за еду.
-Да ладно тебе париться, - успокоил меня Колян, - Ты же не бесплатно это делаешь. Бабки здесь отдают вовремя. Бабки, я считаю, нормальные, по крайней мере, моя зарплата меня устраивает.
Да, насчет суммы я тоже был доволен. Пусть пока это были лишь обещания, но меня они радовали. По крайней мере, из конторы редко кто уходил по собственному желанию, только при необходимости.
И будто в подтверждение Колькиной невозмутимости, в одном из пакетов, уже на выезде из поселка, оказалась черная потрепанная барсетка, набитая бумажными купюрами в тысячу рублей каждая. Не скажу, сколько в общей сложности там было, но много. Своего рода, послание мне, обнаружившему эти деньги, казалось, брошенные в мусорку нарочно. Я, конечно, в силу своего характера, подумал о какой-нибудь проверке, которую я не прошел, и в следующий раз, именно по моей вине, такой халявы здесь больше не будет.
-Могут предъявить.
-Ты слишком мнительный, - заметил Колян, убрав в карман ветровки половину поделенной между нами суммы, - Те, кто здесь живет, поверь мне на слово, даже заморачиваться не будут по поводу этих копеек.
-Нихуя себе копейки! – выпалил я.
-Для них это мелочь раз жратву в мусорку выкидывают. Ладно, строго между нами, - с неохотой открылся Колян, - Не знаю насчет других в нашей конторе, но я пытался выяснить кто и что здесь. Некоторые из этих людей занимают высокие посты в городской Думе, не удивлюсь, если и в государственной. Попали они туда день в день с появлением этого поселка, попали, проплатив кому надо. Это немалые деньги, сам понимаешь. И нам с тобой будет крепче спаться, если мы не станем головы себе забивать этими вопросами. Радуйся, в магазин не сходишь пару дней, денег не потратишь на унитаз.
В этом-то он был прав. Однако, в его откровениях попахивало таинственностью, даже какой-то мистикой. И в тот же момент некая гордость овладела мной от мысли, что я, можно так сказать, наведываюсь в столь важное и значимое место как данный коттеджный поселок. Но мы не собирали здесь никакого мусора. Конечно, с нашей конторой был заключен договор на уборку, но на самом деле лодка приезжала сюда на загрузку продуктами (и еще деньгами). Представления не имею, для чего и кому это было нужно. Однако, данный маршрут стирал в моем сознании всякую обиду на это людское скотство, встреченное мной в первый же рабочий день. Ради бесплатной хавки я готов был пережить даже самый натуральный свинарник, часто встречаемый нами с Колькой у мусорных контейнеров. Этот свинарник создавали сами жильцы многоэтажных домов, возле которых находились указанные мной контейнеры, иногда бросая мусорные пакеты прямо из окон верхних этажей и промахиваясь (вследствие чего пакеты рвались и лопались, разбрасывая содержимое вокруг), либо же кидая очередной пакет даже не глядя куда. А то и вовсе забивали контейнеры всяким хламом: фрагментами мебели, бытовой техники, шифером и камнями, даже сгнившими овощами, землей и травой. Хватало всего нескольких часов на то, чтобы забить все контейнеры с горкой и развести вокруг них помойку.
И «мы платим» закрывало собой весь здравый смысл, все, что я пытался и пытаюсь найти в двуногих особях до сих пор. Да ну и *** с ними…
КОНЕЦ
Глава 4. Когда юным был
Это была самая настоящая японская катана. По крайней мере, он хотел так думать, и думал, вращая пустой рукой перед зеркалом. Начищенный и отточенный до идеала клинок смотрелся просто обоссаться как круто. И в его руках это было очень грозное оружие, которым он пользовался подобно непревзойденному мастеру. Прямо хоть сейчас в бой. И тогда он принимал стойку: сгибал колени, отводил левую руку чуть в сторону, держась за ножны, правой же рукой крепко сжимал рукоять, заправленного в них клинка. Всего доля секунды ему требовалась на то, чтобы выдернуть меч и нанести рассекающий удар снизу вверх. Он видел, как легко проделывал такое главный герой одного японского анимэ, окруженный двумя десятками человек с оружием в руках. Тот жестокий недетский мультфильм крепко запал ему в память, наполненный какой-то силой, от которой мурашки шли по коже. Как будто это он был на месте главного героя, стремившегося отомстить за убийство отца. Много самых разных врагов тот парень встретил на своем пути перед финальным сражением с трехруким подонком, мастерски владевшем как мечом, так и огнестрельным оружием.
В комнате же юного Ильи врагов не было и не могло быть. Зато было много свободного пространства и минимум обстановки: не дай бог что-либо сломать во время его позирования с оружием в руках. Как правило, он запирался изнутри комнаты в эти минуты, чтобы избежать реакции и вопросов матери или отца и старшего брата. А эти вопросы возникли бы у них сами собой. Ведь в руках подростка визуально не было никакого меча, хотя боевой арсенал Ильи впечатлял своим богатым разнообразием. Однако, Илья чувствовал оружие в своих руках, видел каким-то подсознательным зрением, сжимал пальцами затвердевший лишь для него одного воздух. И ему не составляло труда в одно мгновенье превратить отточенный до идеала японский меч в огромный пистолет, увиденный им в очередном американском боевике на экране телевизора или в Интернете, всего лишь одним жестом руки.
Это был его секрет, о котором он уже давно знал, увлекаясь киношным и видео игровым насилием. По большей части, Илью интересовало разнообразие орудий умерщвления плоти и воображение их создателей, казалось, не знавшее границ. В силу своего возраста Илья не разбирался в устройстве всех этих пистолетов, автоматов и пулеметов, а уж тем более в лазерах и бластерах в виртуальных стрелялках. Все, что от него требовалось, крепко и правильно держать оружие в руках, как в кино, при этом выбрав эффектную позу. Предсмертная же агония истекающих кровью жертв была Илье отвратна, впрочем, он прекрасно понимал, что это была не настоящая кровь. По-настоящему, он бы никогда не посмел пустить свои возможности по своему прямому назначению.
Он вообще не был замечен в конфликтах, ни среди членов семьи, ни со сверстниками. Наоборот, старался уладить споры мирным путем, старался мыслить, книжки читал. Впрочем, учеба в школе, давалась ему через не хочу. Ближе к окончанию ее Илья вообще болт положил на учителей и на дурь, нагроможденную в учебниках. Последний год ему просто нужно было перетерпеть. «Шарага», потом армия. Вот туда он пойдет с охотой. Там он хотя бы посмотрит на нутро автомата Калашникова, воочию увидит его во всех подробностях, подержит в руках, почувствует каждую деталь. Хоть Илья понимал, что, по сути, ему нафиг не нужно было знать всех этих мелочей, и его сила сделает все по первому же его желанию, интерес к деталям перевешивал осознание превосходства.
Однако в свои пятнадцать с половиной лет Илья ясно осознавал ответственность перед самой чертой, перейти через которую ему не составляло труда. И его нежелание воспользоваться полученным даром имело свою актуальность до первого же подвернувшегося момента. Никогда не говори «никогда». Ведь неспроста Илье даны были свыше его способности. Ничего в этом мире не бывает случайно. Не случайно и не ради забавы.
Несмотря на свою пацифистскую категоричность, Илья разумно ожидал момента, когда ему просто суждено было воспользоваться своей силой. Непреодолимое искушение или же путь воина – вот, что его ожидало в армии. Потому что дядька уже сейчас предлагал Илье место в ментовке. Он прольет кровь в любом случае, разница заключалась в мотивации: сделает ли Илья всего один шаг за этой яркой жирной чертой, либо же пустится в целый поход по ту ее сторону.
Ему нравились эффектные киношные перестрелки, нравились все эти вспышки и искры, красочные взрывы, грохот снарядов, всесокрушающие пули и лучи лазеров и бластеров. В реальности же не было ничего подобного. В реальности Илья уединялся в лесополосе, начинавшейся метрах в трехстах от частного сектора на окраине города. В глубине ее была проложена действующая железнодорожная ветка, от которой Илью отделял широкий овраг. Там, в овраге, подросток устраивал самое настоящее стрельбище, посылая в высокую насыпь одну пулю за другой. Он всегда целился в землю, опасаясь возможности рикошета, и наблюдал за мелкими облачками сухой грязи и пыли, едва пуля достигала цели. Илья не слышал никаких хлопков выстрелов, просто сгибая указательный палец вытянутой руки, будто нажимал на курок. Даже он визуально не видел никакого оружия перед собой в этот момент, зато ясно его представлял. Обычно это был большой черный пистолет, с длинным стволом и крупнокалиберными пулями, иногда, с оптическим или лазерным прицелом. Для большей крутости. Никакой отдачи в момент выстрелов не происходило. Оружие совершенно удобно было держать в руках, Илья не боялся его выронить, да и выронить-то было нечего.
А вдоволь настрелявшись, Илья совершенно свободно махал своим мечом, вслушиваясь в свист рассекаемого лезвием воздуха. Срезал ветки и верхушки травы, оставлял на земле тонкие едва видимые полоски. И тогда он уже совсем не боялся покалечиться. И ему казалось, что каждое его движение было выверено до идеала, что он был настоящим мастером, знающим свое дело. И что-то происходило в мозгу. Будто Илья выходил за пределы сознания, оставляя вместо себя бездушный боевой автомат, каждое движение которого было спрограммировано без возможности каких-либо сбоев. Постепенно его движения ускорялись, а к мечу добавлялся пистолет. Под конец своих упражнений Илья оборонялся и нападал одновременно.
И про себя он думал, что, возможно, где-то в этом мире есть еще люди, наделенные точно таким же даром. Вполне возможно, что наделены они этой силой специально друг против друга, что однажды им уготовано встретиться лицом к лицу, чтобы раз и навсегда выяснить между собой отношения. Но тогда и сам Илья мог бы однажды встретиться с таким человеком. А вдруг спор межу ними можно будет разрешить миром? Что будет тогда? Не потеряет ли он свою силу, предназначенную специально для кровопролития? Готов ли он будет расстаться с ней?
Он понимал, несмотря на свой юный возраст, всю жестокость этого мира. Что далеко не все можно было решить без упора на насилие, что далеко не все люди хотели бы решать конфликты не кулаками и оружием и загонять свое «Я» на самую глубину, денно и нощно обрабатываемые чернухой с экранов телевизоров, и это давно стало нормой. Далеко не все люди занимались чтением книг, события в которых должны были бы заставить делать соответствующие выводы. Он родился в мире, приведенном к крови и насилию ради личной выгоды и лжи, очень похожей на правду. И он должен был что-то уметь, чтобы достойно встретить опасность. И Илья понимал, что кроме этой могучей силы у него больше не было никакой годной защиты, и даже подвешенный язык его не всегда мог сработать против особо отмороженных индивидов.
И хоть он сомневался, но, однако, верил в то, что эта сила будет с ним до конца. Верил, в то, что ему не стоило забывать о ней. А потому не изменял периодическому просмотру всякого киношного дерьма с обилием перестрелок и сеансам за виртуальными боевиками и экшенами. Они снились Илье по ночам, затягивали настолько, что он проваливался в беспробудный сон невероятно быстро и до самого утра. И при пробуждении он все больше чувствовал свою готовность к тому миру, который окружал Илью глухой холодной стеной. И чем больше он был готов (и армия была первым, по-настоящему, серьезным испытанием) тем захватывающе представлялись предстоящие приключения в его мозгу. Совсем как в книжках, что он читал.
…без окончания…
Глава 5. Господин раб (альтернативная версия)
…-У тебя не слипнется в одном месте? – логично не смог сдержаться Валера после того как Жорик указал молодой симпатичной продавщице на выбранные им бисквитные с кремом пирожные.
Жорик намеревался купить целых шесть штук их, свежих и ароматных, которых Валера переел лет пятнадцать назад, и к которым выработал стойкий иммунитет. Жорик же не скрывал своего пристрастия к сладкому, позволяя его себе почти каждый день. Но на самом деле Валера знал об этой странной сделке, рассказанной Жорой ему однажды. И сладости, к которым Жора действительно тяготел с детства, действительно сладости, такие как шоколад, карамель, варенье, с большим количеством сахара, грозившие ему серьезными проблемами со здоровьем, странным образом не несли в себе, по-настоящему, негативных последствий. Другое дело, заключенная Жорой договоренность.
-Ну и хер с ним, - заявил Жора, ничуть не смутившись легкой улыбки на лице продавщицы.
Да, стеснение не было его чертой. Жора допускал грубые словечки или мог послать кого угодно, не обращая внимания ни на пол ни на возраст. Работа по обслуживанию населения однозначно придавала ему уверенности над окружающими его людьми, мол, они должны были Жоре вечно в ножки кланяться за его труд.
Впрочем, куда более жестким Жора был по отношению к самому себе. Если бы он закатал рукава своей рубашки вчера вечером, Валера своими глазами увидел бы изрезанные его руки, а так же был бы свидетелем множества колотых ранок на его ладонях и огромного количества синяков на теле своего друга, даже на голове, недоступных стороннему глазу из-за густой Жориной шевелюры. То были результаты Жориного недовольства собственной неуклюжестью и спешкой, с которыми он ничего не смог сделать. Это на рабочем месте у него все более-менее получалось, и Жора мог не думать о неудаче. В быту же зацепить пальцем ноги дверной косяк, либо же выронить из рук столовый прибор или же кусок хлеба, нечаянно порезаться бритвой в ходе неловкого движения парню не составляло никакого труда. Как будто тело его само подстраивало подобные пакости, заставляло Жору психовать. Тогда он искренне и люто ненавидел свое тело. Он ненавидел свое тело уже только за его физиологию - несовершенную, какую-то недоработанную, убогую.
Звено в пищевой цепочке, кусок мяса, участь которого самому стать пищей в конце – разве заслуживает тело того величия, которое ему приписывают в искусстве? Максимум, необходимая гигиена. С особым удовлетворением Жорик истязал себя, взбешенный этими выходками его тела - намеренными, внезапными, и казавшимися ему неподконтрольными. Он не хотел бы дожить до старости со всеми ее мучениями и ужасами, наблюдаемыми им своими собственными глазами.
Жора ненавидел свое тело даже когда вкусно и сытно наедался. Бывало, наедался так, что потом ложился на кровать не в силах подняться с довольным выражением на лице. И тогда он просто лежал под звучавший в наушниках психоделик транс, закрыв глаза, и чувствуя как погружается в сон. Жора редко готовил себе горячее, если вообще готовил. Нет, он привык к сухомятке, нередко прибегая к покупным салатам. Либо отваривал себе кастрюльку макарон с тушенкой или сосисками.
Что касается сладостей, то они удивительно быстро, можно сказать, за пару минут заживляли все его синяки и порезы. Но для полного исцеления, чтобы не осталось и намека на увечья, необходимо было как можно больше сахара в крови. Чтобы кровь приливала к голове и поднималось кровяное давление, а голова чуть кружилась, притормаживая все его движения. И Жора почти никогда не повышал уровень сахара в крови до такой степени. Всего раз или два с того момента как обнаружил эту особенность своей физиологии. Тогда он понял, что его тело было не против этих самоистязаний, лишь бы он пичкал себя сладостями почаще. Тем более, что на сладкое Жора был падок с детства.
Не по наслышке он знал, что такое быть диабетиком. Как и то, что эта гадость передается через поколение. С учетом наличия сахарного диабета у родной бабки Жора оказывался в группе риска. И с одной стороны он опасался сдать кровь на сахар, про себя ожидая получить положительный результат. Потому что это автоматически накладывало множество ограничений в его жизни. В сытной и вкусной еде, на которой Жорик не экономил, несмотря на его негативное отношение к своему телу. Кроме того, оставалась высокая вероятность остаться без руки или без ноги, поскольку ампутация конечностей могла произойти вследствие даже небольшой ранки (так было с одним его знакомым дедом). Вряд ли бы он смог спокойно вынести данную инвалидность, если, конечно, Жорику не суждено было уйти в мир иной раньше. Да, уж тогда бы тело отыгралось на нем сполна за причиненные ему страдания.
Альтернативой же этим неприятным перспективам служило какое-то особое чувство его возможной ущербности. Будто его возможный недуг придавал Жоре веса среди окружающих. Будто позволял смотреть на них далеко свысока. Ведь это они не понимали того, о чем Жора знал уже очень долгое время, и что так выводило его из себя. Самый минимум поблажек телу, жесткий контроль, как можно больше нагрузок, как физических, так и эмоциональных. Это было нормальное его состояние, без которого Жора уже вряд ли смог бы иначе. Постоянный стресс, постоянное чувство усталости, постоянное раздражение.
Те шесть пирожных с кремом, по поводу которых Валера сделал свое замечание, были финалом всплеска очередного психоза Жоры поутру. Сначала он едва-едва не обмочился в кровати, а потом больно ударился коленом о ножку стола, когда ставил на плиту чайник, что вывело его из себя еще больше. Нет, он наставил себе дополнительных синяков, ограничился грязными оскорблениями в адрес «тухлого поганого куска мяса», но намеревался свершить возмездие за эту «подставу» вечером. Именно с этой целью Жора затаривался сейчас сладкими пирожными. На самом же деле он понимал, что впал в зависимость от сладкого, на подсознательном уровне думая о сладостях, требуя от самого себя съесть шоколадку или что-нибудь в этом роде. Отсюда начинались все его бытовые неприятности. Там же, на подсознательном уровне, Жора хотел, чтобы они продолжались, ради очередной порции сладостей в качестве компенсации за моральный вред.
-Как же я от тебя устал, - тем не менее вздыхал он, стоя перед зеркалом, - От тебя, от чертова отродья. От каждой твоей дырки, от каждого твоего отростка…
И как будто он знал в этот момент каким должен был быть идеал, что он видел перед мысленным своим взором. Как будто он видел некую энергию, естественную, подлинную, неповторимую. Нечто нематериальное и физически доступное одновременно. Вряд ли бы он смог описать ее словами, вряд ли смог полноценно почувствовать, чтобы познать всю ее суть.
-…от твоей скверны, ни на что полезное негодной. Ты – враг мой. Ты – мой оккупант, сделавший меня рабом.
Жора чувствовал, что закипал изнутри. Ярость медленно поднималась в нем откуда-то из самой бездны, путь к которой был ему неведом. Ярость заставляла сжимать кулаки, взяться за нож, чтобы сжать его со всей силой. Боли он не боялся: тело позволяло ему резать себя без боли в обмен на приготовленные заранее пирожные. И даже кровь не сочилась по телу жуткими алыми полосками из-под рассеченной кожи.
-Жри, сука, - приговаривал Жора, отложив нож и взявшись за сладости, - Жри, проклятая тварь.
Одно за другим пирожные исчезали у него во рту, а губы были перепачканы кремом. Жора запивал сладкое грушевым соком, пребывая в состоянии неподдельного удовольствия, уплетая сладости за милую душу. Но тем не менее он не забывал продолжать сыпать проклятьями в адрес собственного тела. Однако, уже сейчас он чувствовал легкую тошноту, вызванную перееданием сладкого.
Все только начиналось для него.
конец
Глава 6. Великая сила искусства
Всего-то каких-то восемьдесят лет прошло. Расслабившись в ванной, он без труда возвращался к началу своего появления в этом мире. О да, этот мир прельщал его со всеми своими достоинствами и недостатками, и пенная ванна позволяла Карло помнить и наслаждаться овациями и рукоплесканиями толп, ради которых он любил этот мир. Нигде более он не смог бы заставить толпу восторгаться его выступлениями, лишь один этот мир принял его однажды, восемьдесят лет назад. И тридцать из них Карло блистал и был обожаем толпой. Ни один военачальник до него не добился такой любви. И стоило ему подняться на трибуну (под всеобщие и продолжительные аплодисменты) и взять слово, как толпа замирала на миг, а подчиненные ему генералы застывали, вытянувшись по стойке «смирно». И тогда голос Карло превращался в целый оркестр, и в каждом слове его слышалась феерия эмоций и переживаний. Каждое слово его было подобно удару кнута, в которое Карло целиком вкладывал себя самого, всю свою силу, полученную с рождения, подчинявшую всякого с кем Карло хотел говорить.
Его голос был практически идеальным дополнением этому миру. Карло слышал бесчисленное множество хаотичных голосов и созвучий, которые кружили вокруг этого мира, не имея возможности сложиться в нечто величественное, в единый правильный хор. И Карло мог почувствовать этот лаконичный, АБСОЛЮТНЫЙ хор каждой частицей своего природного естества, мог вкусить сладость созвучий. Так было прежде, во всех прочих мирах, посещаемых им периодически именно с этой целью. Можно так сказать, Карло питался ими, наполнялся ими вновь и вновь, взамен отдавая свою природную силу голоса, и совершая некий обмен энергиями с тем или иным миром. Ради продолжения жизни, ради естественного самосохранения. Потому что Карло не мог умереть, не имел права умереть, что непременно привело бы к дисбалансу в общем Мироздании.
Нечто похожее он видел, слышал и чувствовал и в этом мире, когда-то расфокусированном, приведенном в состояние какофонии. Первое, что Карло должен был сделать, найти нужную частоту хаоса нескончаемых голосов, пронизывающих мир насквозь, пронизывающих друг друга насквозь. И он был впечатлен их довлеющей мощью, их фантастическим прессом, сверхплотной массой, казавшейся непроходимой и вечной. Карло придеться задержаться в этом мире, не с первого раза ему удастся подчинить мир своей силе, но подчиниться самому и дать выход своей сущности.
В его речах, посвященных единству, призванных держаться вместе, быть сильными и непокоренными, не было ничего заумного, что содержало бы в себе глубокий смысл, доступный только единицам. Все было просто, Карло никогда не считал себя глубоким мыслителем. Его яростная непоколебимая сила сама собой прорывалась в речах, приятно овладевала им, напрашиваясь на то, чтобы под конец быть обузданной. И Карло одерживал над ней верх, подчинял себе, направлял в свои нехитрые лозунги. Отчаянная жестикуляция его, слегка повышенный голос, и бешенная энергетика, доведенная до блеска в глазах были тем самым, что подчиняло и заводило толпу. Ярость передавалась и бурлила в ней. Его же речи записывали на магнитофоны, передавали по радио и телевидению, и толпы хотели слышать выступления своего любимца диктатора еще и еще. И голос Карло витал в воздухе постоянно, даже вне его обращений к нации. Благодаря его речам перед толпой, уровень ее патриотизма держался на максимально высоком уровне. Тогда Карло схватил толпу железной хваткой, и чувствовал ее напряжение, целый клубок энергий, все еще хаотично взаимодействующих друг с другом, но уже не грозивший выскользнуть из рук.
Животная дикость, буйство примитивных инстинктов, даже запах крови – толпа искала выход своим эмоциям, своему гневу, накопленному за несколько лет. Карло указал толпе этот выход. Конец угнетениям, конец социальному неравенству, конец господству нечестно нажитых капиталов, приведших страну к пропасти. Пришло время заявить о себе, вспомнить своих предков. Пришло время показать всему миру национальный дух. Буйство толпы достигало предела, Карло слышал страшное многоголосье в своей голове, денно и нощно не прерывавшееся ни на миг. Это была очень грозная сила, которая могла погубить и его самого. Карло слышал в ней грохоты взрывов бомб и предсмертные крики, взявшие в кольцо весь этот мир. Всеобщая ненависть друг к другу, разделявшая целые народы, требовала своей кульминации, и он должен был позволить тому случиться. И ему не составляло труда заставить свой голос реветь жутким львиным ревом, он прекрасно владел своими возможностями.
И они никуда не делись спустя три десятка лет после ужасной войны, охватившей целый свет. В конце ее диктатор конечно должен был умереть. Но он помнил все, возродившись в другом теле, на другой территории, где, кстати, тоже гремели его пушки, и кровь лилась рекой. Но не было больше беспредельно давящей массы в хаосе бесчисленных голосов. Теперь это был другой хаос, легкий, бесцельный, как будто утративший весь смысл своего существования. И истощенный мир снова нуждался в нем, и по-другому просто не могло быть.
Вот уже почти десять последних лет он выходил на сцену в свете софитов. Выходил, чтобы петь в составе рок-группы, которую основал сам. Он пел так, как должен был петь рожденный для выступлений перед толпой Карло, так, как велел ему его голос, как велела ему его собственная природная сила. Впервые спев на арене перед десятитысячной публикой, Карло испытал невероятную теплую волну, которая накрыла собой все вокруг, нахлынула сверху, прямо с небес, накатила на каждого, кто находился в тот момент на концерте. Это он, Карло, вызвал ее, заставил родиться будто из ниоткуда. Нет, его голос звучал не крутяцки, его голос лучился, кристально сиял тонкими нитями, его голос вползал прямо в сердца собравшихся услышать его людей. Его голос окрылял их. Потому что окрылял самого Карло. Плавное дыхание толпы звучало в унисон с его собственным, ласкало, успокаивало все вокруг, размягчало сам воздух. Голос Карло был тем воздухом, все движения вокалиста по сцене были полны заботой о тех кого он видел со своего места. Все происходило ради собравшихся зрителей. Драйв и визуальные эффекты, сопровождавшие выступление группы, все было едино, гармонично, расслабляющее четко.
Теперь о нем и его группе знал весь мир. Хит за хитом, и в большинстве случаев все это были его песни, к которым он придумывал мелодии, а группа исполняла их под его руководством. Десять лет – восемь пластинок с прекрасной музыкой и голосом, прекрасным в студии, но еще более красочным и волшебным на живых выступлениях. Карло хотели слышать и подпевать, кажется, все. Он хотел выступать только на больших площадках – на аренах и стадионах, голос и экспрессия его лишь усиливались перед толпой в сто тысяч человек, и все дрожало вокруг в упоении. Перед настолько многочисленной публикой Карло чувствовал себя в своей среде, стоял на гребне волны, откуда мог манипулировать людской массой всего одним пригласительным жестом руки. И тогда стадионы взрывались в ответном приветствии, и между Карло и толпой выстраивался незримый, но невероятно прочный канал, по которому лился поток его могучей раскрывшейся силы голоса.
Карло играл на сцене. Не так яростно как было в прошлом его воплощении диктатора, со звериным огнем в глазах, что сжигал в буйстве жаждавшую справедливости нацию, и чем Карло наслаждался, однако все так же изматывающе. Нет, не для самого Карло, который, кажется, не знал устали, впрочем, сила его так же нуждалась в передышке и подпитке. Просто физическое тело, занимаемое им, что в прошлый раз, что теперь, не было подготовлено к таким нагрузкам, и требовало постоянной подкачки до прежнего уровня сил. И ему требовалось все самое лучшее из того, что мог предложить этот мир. Получив признание и славу мирового уровня, став финансово состоятельным, Карло мог позволить себе купить шикарный дом с бассейном и большой ванной комнатой, а во время гастролей – поселиться в дорогом отеле с дорогим алкоголем. В сочетании с пенной ванной алкоголь расслаблял, позволял Карло мыслить, погружал в бездонный океан воображения и мягких сюрреалистичных образов. Всего один небольшой глоток красного вина был способен отправить Карло в далекое увлекательно путешествие за пределы знакомых ему миров, туда, куда ему открывала дорогу его собственная фантазия.
И почти всегда его физическое тело засыпало на несколько часов, чтобы потом почувствовать огромное облегчение и прилив свежих эмоций и впечатлений. Именно в эти минуты Карло понимал, что у него появлялось сразу несколько новых идей для исполнения. Воплощаемые на бумаге в виде зарифмованных строчек образы не исчезали вплоть до окончания перенесения их на черновик, и даже после тщательной шлифовки в студии Карло мог сказать как было в самом начале. Написание песен для него не составляло труда. Любая идея развивалась в нем сама собой, и чаще всего от Карло требовалось выразить ее на языке, доступном для этого мира, который все больше вливался в него, стремился к желаемому мастером балансу.
Близился момент, когда Карло предстояло покинуть этот мир. Его миссия шла к завершению, и все чаще, пребывая в пенной ванне с бокалом вина, он задумывался о смерти физического тела. Пуля в голову диктатора в прошлый раз не имела ничего общего с развитием болезни физического тела всемирно известного и любимого певца. Так и должно было быть. Опухоль оказалась неоперабельной, и об этом никому не было известно, даже самым близким друзьям, его окружавшим. Карло знал о болезни задолго до того как врач поставил страшный диагноз, а потому готовился к неизбежному для тела концу. Оттого песни его становились все более насыщенными, глубокими в чувствах и мыслях. Последней же публикой на живом выступлении его группы стала трехсоттысячная толпа, над которой Карло будто парил в небе, проливая целебный для души дождь. Он и сам был поражен той мощью, на которую оказался способен, которая открылась в нем в тот момент. Хотя он и ожидал нечто подобное в качестве кульминации своих выступлений в роли певца, его сила оказалась куда грандиознее. Тогда никому во всем мире не удалось бы превзойти его в его возможностях, тогда мир почувствовал долгожданное равновесие, ощутимое самим Карло. Тогда он, кажется, предстал перед толпой в своем подлинном обличье, вырвался из физического тела, чтобы вспыхнуть перед толпой немыслимым светом, который простирался бы насколько хватило глаз. Ни ангел, ни демон, неподвластный уму, неподвластный физическим законам, не имеющий формы, только безграничное сознание, сжатое в тесном сосуде до критической массы.
Где он сейчас?
…без окончания…
Глава 7. Позолоти ручку
Это все неправда, что нельзя играть на гадальных картах, что они теряют свои свойства после партии в «дурака», или в «козла». Я бы сказал, что для них это куда больший отдых чем простое развлечение игроков. Стандартную колоду в тридцать шесть карт, показавших мне впоследствии все, на что они оказались способны, Валерчик купил на ж/д вокзале на свои деньги. Ему совсем не было жаль потратить эту сотку (или что-то около того, неважно) на то, чтобы скоротать почти два часа пути в поезде, а потом оставить новенькую колоду на радость другим пассажирам.
-Я лучше себе заберу, - сразу воспротивился я, чему Валерчик не возражал.
И первую странность проявилась практически сразу, едва мы начали с Валерчиком игру, и начальная четверка карт оказалась в моих руках. В отличии от карт в руках моего оппонента, но славного кореша по жизни, те карты, что держал я, были окружены каким-то золотистым сиянием, своего рода аурой. Оно было совсем нечетким, бледным, но видимым моему глазу. Поначалу я решил, что мне просто показалось. Но нет, всякий раз, когда я касался колоды, чтобы «снять» очередную карту, я видел это свечение, которого не было при соприкосновении с картами пальцев Валерчика. Он заметил мои растерянность и смятение. Я не стал скрывать своих наблюдений, и предложил поменяться картами, хотя уже предвидел очевидный исход. Так и получилось: ничем не выделявшиеся карты в пальцах Валеры в моей хватке приобрели свою ауру. Она же пропала как только карты из моих рук перекочевали в руки моего кореша.
-Понятия не имею, что за херня, - не сдержал я своих эмоций, - Какая-нибудь химия. Надо заканчивать с этими «спрайтами» и «фантами». Сто пудов, из-за них.
В то время как Валерчик приобрел на вокзале только лишь колоду игральных карт, я, затарился двумя «Сникерсами» и полторашкой «Фанты». Это Валерчик категорически отвергал всякую химию, которой, по его словам, были накачаны все эти, типа, сладости.
Мы сыграли еще раз, после чего он собрал все карты в колоду, которую хотел было выбросить из открытого окна вагона:
-От греха подальше.
Но хотя я пребывал в состоянии недоумения от своих галлюцинаций, все же было в них что-то такое, что казалось мне и интересным и захватывающим воображение. Все-таки, про себя я приходил к мысли, что ни к какой газировке они отношения не имели, что никакой химией или излишней токсичностью, воздействовавшей на мой мозг подобным способом, здесь и не пахло. А потому я поспешил остановить Валерчика от его намерений буквально выбросить деньги на ветер и сунуть странную колоду себе в карман штанов. Вместе с тем, про себя я решил прикупить еще одну колоду карт, уже на вокзале в пункте назначения. На тот момент я был уверен в том, что мне действительно это было нужно.
А уже на месте, я мысленно махнул рукой на свою уверенность, подозревая, что и с другими картами произойдет то же самое сияние. Ну и пусть. Это значит, что в моей, возможно, скучной, но вполне удовлетворявшей меня самого жизни что-то менялось. Неожиданные обстоятельства, форс-мажор, уготованный мне свыше, если хотите, приключение, нашедшее меня без моего согласия. Не в первый раз.
Что ж, золотое сияние касалось всех карт, и никак не помогло бы мне сжульничать при игре. А значит оставалось гадание, которым я никогда раньше не занимался. Нет, конечно, некоторые значения мне были известны, впрочем, всегда можно было воспользоваться услугами Интернета. И я пользовался, иногда прибегая к одному известному мне способу узнать ближайшее будущее. Этакий быстрый расклад.
Оказавшись, наконец, дома и достав карты из кармана штанов, я не обнаружил вокруг них недавней ауры. Как будто ничего и не было. Ни одна из карт не сияла золотым светом. Однако при моей попытке прибегнуть к знакомому мне раскладу (в принципе, не имевшему под вечер значения), я испытал неприятное покалывание в пальцах. Словно карты неожиданно обросли острыми иголками, больно впивавшимися мне под кожу, отбивая у меня всякое желание обратиться к ним за прогнозом. Как будто знали, что я намеревался сделать. А вот на пасьянс, однажды показанный мне одним знакомым, вроде как раскладываемый самой Екатериной Второй (и за всю жизнь это ей удалось всего раз или два), карты отозвались вполне доброжелательно. И вновь я наблюдал свечение вокруг них, а в голову настойчиво лезли странные позитивные мысли. Слишком позитивные и многообещающие.
То был последний вечер моего отпуска, но впереди оказывалась пятница, за которой следовала пары новых выходных. И на работу утром я направился с бодрым настроением, не забыв, при этом, прихватить с собой карточную колоду. В бытовке я появлялся всегда за час до начала рабочей смены, приходил, чтобы позавтракать, а теперь в мои планы входило разложить пасьянс на новеньких атласных картах. Сначала пасьянс, чтобы зарядить их положительной энергетикой, а уже потом попытаться узнать о предстоящих событиях дня.
На мое удивление я оказался в бытовке не первым. Жилистый белобрысый малый Ванька Петров, самый молодой в нашей смене, демобилизовавшийся всего чуть больше полгода назад, уминал аппетитное содержимое термоска, собранного недавней женой, явившись на работу за пятнадцать минут до меня.
-Ехать в Мухосрань, - пояснил он, жадно работая челюстями, - Машину еще вчера собрали, решили отправить пораньше с утра. Но все равно приеду не раньше семи вечера: там п…ц полный… Ну-ка, брось картишки, хочу знать как дорога будет, - улыбнулся Ваня, едва заметив свежую колоду карт у меня в руках.
В бытовке имелась колода карт, потрепанных, надорванных, замусоленных. Я пользовался ими, и Ванька знал об этом, видел воочию. И не только он один. А как-то раз за пасьянсом меня застал управляющий. Сказал, что «даст втык», но на первый раз простил.
-Погоди, сначала пасьянс разложу, хотя бы раз. Надо придать картам настрой.
-Чудно, - усмехнулся Ваня в ответ.
Он молчаливо наблюдал за тем как у меня не получилось с первого раза. Но, тем не менее, я вновь перетасовал колоду, тщательно, и чувствуя знакомое покалывание в руках. Внутренняя сила тормозила меня извлечь из колоды карты, значение которых хотел узнать Ванька.
-Давай сам, - предложил я, сделав про себя необходимый вывод.
-Серьезно?
-Да хрень все это про одни руки, - со знанием дела, чего не было прежде, уверял я, и сам поражался своей настойчивости.
Просто колющие ощущения утихли как только я разложил колоду веером перед Ванькой рубашкой кверху. Лишь некоторые из карт сияли, те, которые он должен был вытянуть. Больше того, я даже видел, какое именно значение имела каждая из них. Как если бы держал карточный веер открытым. Я видел как золотое сияние потянулась к рукам Вани, направляя их к нужным картам, заставляя выбрать именно их из всех прочих. Конечно, он думал, что сам выбирает, но по факту все обстояло не так. И это карты управляли им, отведя мне роль наблюдателя. До этого момента я все делал сам, и если меня просили (ради забавы), тот же Ванька, «раскинуть на день», я доставал карты из колоды своими руками. Как я уже сказал, никто из ребят, с которыми я работал, не воспринимал эти мои прогнозы всерьез, хотя бы потому, что, я пользовался старыми, засаленными, и бесчисленное количество раз играными картами, естественно непригодными для гаданий.
Ванька вытащил из колоды все сиявшие золотым светом карты, после чего я полез в свой айфон, чтобы выйти в Сеть. Ваня выслушал мои пояснения к тому, что себе навыбирал. Прогноз его порадовал, по крайней мере, я видел улыбку на его лице, настолько Ванька получил позитивный настрой в предстоящий рабочий день. Разумеется, он не воспринял предсказание всерьез, просто хотел услышать что-нибудь хорошее, чтобы пережить, самый сложный из всех его рейсов, действительно тягомотный и утомительный.
Я же понимал, что карты на самом деле намеревались влезть в чью-то жизнь и нарушить сложившийся в ней порядок вещей. В этот раз в положительную сторону. И я даже слегка завидовал Ване в том, что его ожидало. А где-то чуть глубже я трепетал от мысли, что в моих руках вдруг оказалась серьезная сила, разбуженная, скорее всего, моим собственным стойким нежеланием что-либо менять в своей монотонной жизни. Это за друзей и знакомых я радовался, когда у них происходило что-либо приятное или торжественное вроде свадьбы или рождения детей, а то и свалившегося на голову денежного прибытка. И огорчался, если случались неприятности. И с этой мыслью я ложился спать прошлым вечером. Сила же новенькой карточной колоды и пугала и восхищала меня одновременно. Кажется, я не должен был вмешиваться, тупо предоставляя картам возможность влиять на чью-либо судьбу.
Но вот я попытался узнать у них о предстоящем дне в собственный адрес, предварительно зарядив карты еще несколькими попытками разложить пасьянс. И тогда я не я не испытал неприятных колючих ощущений. Но, вопреки моим ожиданиям, я не увидел в колоде ни одной из карт, которая была бы обведена золотой аурой.
конец
Глава 8. Непогода
Как и было в предупреждении от МЧС, присланном мне на телефон, после нескольких дней неестественной летней жары, к полуночи указанной в мобильном сообщении даты поднялся ужасный ветер. Я проснулся от вспышек молний и довольно жуткого грохота грома, который заставил сработать сигнализацию сразу нескольких автомобилей на улице. Дождя, однако, не было, хотя я ждал самого настоящего проливня до самого утра. Чтобы прямо непроглядная пелена воды стояла за окном. Я и до того плохо переносил летний период, а в этот сезон было совсем невмоготу. Можно сказать, жара наступила где-то с середины мая, и если не дождь то простое похолодание меня бы вполне устроило.
Но по правде сказать, я проснулся и понял, что голоден. То, что я принес домой из круглосуточного супермаркета, отделенного от моей квартиры тремя этажами, было съедено практически моментально. Я не любитель готовить что-либо, предпочитаю сухомятку, поэтому в холодильнике моем крайне и крайне редко можно обнаружить съестное, ну если только кетчуп. Итак, я проснулся с урчанием в желудке, и несколько минут поразмыслив и понаблюдав за грозой и ветром, а так же представив перед мысленным взором все перспективы выхода на улицу в час ночной, решил, что меня устроит элементарный квас с подходящей под него прикуской. Холодный, после которого пробивает на глубокую отрыжку; не тот, что я помнил лет двадцать назад, конечно, но хотя бы приближенный к нему по вкусовым ощущениям. И чем меньше я буду телиться, тем больше вероятность того, что я не попаду под дождь, которому было самое время хлынуть. Бриджи, футболка, тапки, и вот я уже почти бежал до супермаркета за заветной бутылкой в предвкушении крепкого сна после пары кружек холодного напитка, сваренного на порошках.
На все про все мне хватило десяти минут, если не меньше. Но ожидаемого мною ливня все не было, что меня сильно расстраивало. Помню, я сел у окна, выходившего во двор с детской площадкой. Здесь очень удобно располагался стол с моим ПК, монитором и колонками, за который я уселся, уже намереваясь включить какой-нибудь занятный фильмец с восточными единоборствами, желательно 90-ых годов выпуска. Я успел только налить квасу в кружку, когда в очередной вспышке молнии за окном неожиданно увидел их. Одной из них была женщина в юбке. Она стояла на асфальтированной дорожке, проходившей через двор к площадке соседнего дома. А прямо перед женщиной я своими глазами видел застывший голубоватый шар размером с голову взрослого человека. Однако это и была голова человека, стоявшего рядом с женщиной. Конечно, я не видел черт лица его, и даже по форме шар оставался шаром, однако я отчетливо разглядел его руки, ноги, туловище. Вспышки молний представили мне и его наготу.
Помню, как первой моей мыслью была мысль о неправдоподобности увиденного мной в окно. Ведь ничего такого не было, когда я проснулся минут двадцать назад. А когда я вернулся из магазина и подошел к столу, в окно я посмотрел всего раз, чтобы увидеть то, что увидел. На всякий случай я протер глаза, но женщина и голый мужчина со светящимся голубоватым шаром на месте его головы никуда не делись. Но вот вновь сверкнула молния, и от нагой человеческой фигуры не осталось и следа, лишь светящийся шар висел неподвижно в воздухе. Теперь я видел только шар, не искаженный никакими чертами лица. И свет его стал ярче. Я понял, что это практически за долю мгновения до того как женщина протянула к нему руку.
-****ь, - только успел выдохнуть я.
А в следующую секунду во все стороны брызнул сноп искр. Пораженное электрическим током тело женщины распрямилось стрелой, слегка выгнулось, коснувшаяся шара рука ее будто окоченела. Вследствие этого женщина не могла отцепиться от наверное, тысяч вольт, прошедших сквозь нее в эти страшные мгновенья, и однозначно ее убивших. Однако шар резко устремился по прямой линии в сторону и впечатался в стену соседнего дома, чтобы рассыпаться на множество новых искр. Только тогда, скорее всего, бездыханное и обожженное тело женщины повалилось, наконец, на землю. Хотя, в темноте я этого не видел, но тем не менее, вглядывался в то место где она стояла только что в попытке увидеть ее лежачей на земле.
И вот здесь вспышки молний резко прекратились, а затем хлынул так ожидаемый мною холодный проливень, мгновенно затуманив мое окно непроглядной пеленой воды. Все, что я мог сделать в данной ситуации – набрать «скорую». Она уже не нужна была, конечно (это я понимал со всей отчетливостью), но гражданский долг обязывал. Однако, схватив телефон, и чувствуя сильное волнение, сопровождавшееся в груди уханьем молота и пылавшей от притока крови головой, я вдруг остановился. Что я должен был сказать? На моих глазах шаровая молния убила человека. Жертва коснулась ее рукой. Наверняка там остался характерный ожог, согласно которому эксперты сделают логичный вывод. Это максимум, что от меня требовалось как от свидетеля. Проблема заключалась в том, что врать я так и не научился, и мне было проще отмалчиваться. Но сколько еще свидетелей могло видеть то же, что и я? Видели ли они не просто этот шар, но голого человека? Видели ли они очертания лица его как и я? Скорее всего, женщина узнала то лицо, которого инстинктивно попыталась коснуться, за что поплатилась жизнью. Любой человек в здравом уме повертит в ответ на подобный рассказ у виска пальцем, конечно, если только не станет свидетелем подобного явления сам. Поэтому я так и не позвонил никуда, про себя решив помалкивать о случившемся. Не говори всего, что знаешь, но знай всегда, что говоришь.
Однако в течение следующего часа, во время которого я старался в окно не смотреть, а потом вообще растянулся в кровати, темноту ночи нарушили синие проблесковые маячки. Вряд ли женщину обнаружили случайные прохожие, все-таки сильный дождь на улице. Ну, если только местная синебота, которой, кажется, никакая непогода нипочем. А скорее всего, кто-то действительно видел произошедшее в окно как и я. Да и все равно кто. Самое главное, вызвали, чему я был несказанно рад.
Спустя сутки все местные бабушки обсуждали трагедию, случившуюся с несчастной женщиной, год назад потерявшей в пьяной драке сына. И я знал, о какой драке шла речь. Я проснулся тогда в третьем часу ночи, на улице раздавались громкие крики, вперемешку с матерщиной. Из окна со стороны улицы я видел человек пятнадцать подростков и мужчин постарше. Через дорогу от нашего дома располагался круглосуточный бар, возле которого и днем и ночью крутились местные «знаменитости» с пропитыми физиономиями. И подобные выяснения отношений были возле него не редкостью. Однако, на моей памяти столь массовый конфликт возле данного заведения был в новинку. Самый горлопан этой разборки, чей голос проник в мой сон через открытое окно, представлял собой, как говорится в простонародье, лося, на котором, как известно, пахать и пахать. В раскрытой рубашке и шортах, разгоряченный алкоголем, молодой человек орал на мужчину примерно одного с ним роста и комплекции. Пацан не стеснялся в выражениях, напирал, расправив руки, однозначно чувствуя себя хозяином положения.
Тогда я тоже не стал досматривать столь «захватывающее» кино наяву, сон был дороже. Я просто закрыл окно и заткнул уши вакуумными наушниками, намереваясь как можно скорее вновь уснуть. Как выяснилось впоследствии, разгоряченному горлопану попало по голове железным прутом в начавшейся драке. Его отвезли в больницу, где он скончался так и не придя в сознание. Лично я пересекался с ним всего раз, когда молодой «синяк» (как я узнал от бабушек, его звали Максимом) пытался стрельнуть у меня двадцатку рублей на похмелье. Честно говоря, я не дал, сказав, что не у того он денег просит. В тот момент я шел с работы, и у меня вообще не было никакого настроения с кем-либо общаться. Я даже лица его не запомнил, узнал только в свете барной вывески и уличных фонарей на месте конфликта.
И так уж вышло, что мне предстояло быть свидетелем последних минут жизни сначала сына, а потом и его матери. Было объявлено, что женщину убила молния, кто-то видел, что именно шаровая. И все местные обсуждали не столько эту смерть сколько саму ее необычность. Никто не помнил ничего подобного здесь. Вместе с тем я не слышал никаких упоминаний о нагой человеческой фигуре и очертаниях лица, которого женщина коснулась рукой прежде чем умереть. Я практически не сомневался в том, что она увидела Максима, живого и невредимого. И я тоже увидел его. И пусть этот факт останется лишь со мной. Значит так угодно кому-то свыше, и мои наблюдения в ту ночь еще мне откликнутся.
без окончания
Глава 9. Красное и синее (индикатор)
Несмотря на внешнюю привлекательность Лили, с которой он сначала переписывался в социальных сетях, а чуть позднее начал общение по скайпу и по телефону, Вова не хотел начинать и развивать с девушкой серьезных отношений. Он заранее предвидел их финал – достаточно скорый, по сути, рубящий их на корню. По иронии судьбы Лиля работала в поликлинике, где он проходил медицинское обследование, в результатах которого Вова не сомневался. Однажды он так же ложился в больницу по направлению от военкомата, вопреки здравому смыслу отправившего сердечника на два года в армию. Тогда, правда, родители подняли хай с участием проверок и волокиты, и в части пацан провел всего полтора месяца. Прошло полтора десятка лет с той поры, однако ничего не изменилось. Болячками Вова не занимался, (опять деньги, опять нервы, которых и без того не хватает), и, по правде сказать, его устраивало его физическое состояние. Сердце редко давало о себе знать, давление так же оставалось относительно в норме. Лишь иногда (в исключительных случаях, требующих адреналина) он чувствовал как закипал изнутри. Чувствовал как кровь мощными толчками приливала к голове, в груди все трепетало, и на миг темнело в глазах. Чаще Вова наблюдал некую рябь в уголках глаз, проходившую по истечении какого-то времени.
Именно здоровье должно было оттолкнуть Лилю от ее пока что собеседника. Было нечто, что могло ее попросту напугать, что Вова наблюдал в моменты ухудшения самочувствия, что завораживало все его внимание и одновременно пугало его самого. Было то, что вряд ли бы смогли объяснить самые крутые врачи, не то, что Лиля. И вот она предложила личную встречу. В выходной день, в сквере, в летние дни постоянно наполненном отдыхающими под тенью деревьев людей. И Вова просто не имел никакого права отказаться. Да, собственно говоря, и не мог отказаться в силу своего характера, при котором с трудом мог сказать «нет». В таком случае Лиля просто обиделась бы, заставив чувствовать его виноватым на пустом месте. Он представил эту неприятную маску, которая бесспорно исказила бы приятное симпатичное личико, что было совсем для такой как Лиля девушки неуместно. Врать или искать повод хотя бы просто отложить встречу на момент его готовности к ней Вова не видел смысла, да и вряд ли бы у него это получилось.
И все прошло как он и ожидал. Несколько часов рядом с Лилей доставили ему немалое удовольствие. Ему хотелось как можно дольше держать ее за руки, сжимать тонкие, казавшиеся совсем хрупкими, ладони своими толстыми пальцами, уверенно державшими хватку. Приятный запах ее духов слегка окрылял, приподнимал его над землей. Походка становилась более чем уверенной, Вова распрямлял плечи и слегка приподнимал голову. Будто хотел, чтобы все видели как ему здорово в паре с красавицей Лилей. На встречу с ним она пришла в пестром сарафане, желая как можно скорее сменить монотонный белый халат на что-то более яркое. Но и в белом халате медсестры и в пестром сарафане она оставалась хорошенькой, разве что белый халат приводил мужскую фантазию Вовы в движение. В белом халате Лиля выглядела куда более изящной, более утонченной, более нежной. Он частенько просматривал фотографии девушек в больничных халатах, выложенных в социальных сетях, про себя прикидывая, насколько сексуально та или иная девушка выглядит в подобном одеянии. Вот Лиля выглядела отлично. И ему так не хотелось с ней прощаться по истечении этих мимолетных часов. И, кажется, прямо из ниоткуда появлялись все новые темы для общения, и образованная и начитанная Лиля знала, что сказать.
И Вову так и подмывало пригласить ее к себе домой, просто показать свой угол, в котором она наверняка была бы весьма кстати. Все верно, Вове не хватало серьезных отношений, которые наверняка бы украсили его привычный уклад жизни. Лиля подходила ему, она казалась той самой, что могла бы вдохнуть новых сил в духоте обыденности за пределами домашних стен. Однако Вова ни на миг не забывал о своем индикаторе, неразрывно связанном с его недугом. И вместо того, чтобы пригласить Лилю к себе он проводил девушку до дома, располагавшегося всего через одну остановку маршрутного такси, договорившись о новой встрече завтра.
Все эти часы рядом с ней Вове было легко и хорошо, но едва он переступил порог своего дома и вошел в прихожую, твердый комок в груди вырос откуда-то из самой глубины. Прежде окрылявший его трепет превратился в частое неравномерное сердцебиение, а ликование, творившееся в груди, теперь разливалось неприятным обжигающим теплом по всему телу. Разогнанная частыми толчками сердца кровь приливала к голове, в глазах Вовы слегка темнело, все вокруг чуть пришло в движение. Он даже закашлялся. Войдя в дом, Вова постарался отдышаться, и вроде стало немного легче. Однако он чувствовал как внутри него все горело, как кровь буквально кипела. Кипела так, что Вова наблюдал сеть сосудов и артерий на своем лице, ярко просвечивавшихся через кожу. Если бы он сейчас разделся догола (что Вова и сделал, пройдя в ванную комнату) их можно было бы увидеть по всему его телу.
Он видел и свое сердце, видел как ускоренно и неровно оно пульсировало. И Вова долго не мог отвести взгляда, неосознанно считая его толчки, разгонявшие кровоток до состояния кипятка. Он уже давно перестал страшиться этой красной и синей сетки, расчертившей его тело от кончиков пальцев рук и ног до самой макушки головы с густыми вихрами, которые отстригал раз в полгода. В ванную же комнату Вова спешил для того, чтобы наполнить ванну приятной теплой водой, которая остудила бы и расслабила его тело. После прогулки с Лилей волнение его было слишком велико, и вряд ли бы отступило даже после четырех-пяти таблеток валерьянки. Это на работу Вова брал успокоительное с собой на случай излишних нервов, например, в общении с управляющим Денисом Сергеевичем, к которому поднимался каждый день, и чувствовал, что при разговоре с ним слегка задыхается и краснеет. Конечно, речь не шла о выволочках по делу; нет, как старший смены Вова получал целевые указания на рабочий день: сделать то-то, разобраться с тем-то, съездить туда-то. Впрочем, звиздюли так же имели место. Однако, Денис Сергеевич если и ругал Вову, то без излишних эмоций и матерных выражений, прекрасно видя внешнее состояние и переживания своего подчиненного. Зато Денис Сергеевич мог прибегнуть к ним когда на Вовином месте оказывался конкретный виновник того или иного косяка. Так что в этом плане Вове, можно сказать, повезло с руководством. Кроме того, Денис Сергеевич, который был старше Вовы на десять лет, внимательно следил за графиками отпусков, и в случае с Вовой не раз предлагал тому съездить на пару недель на море, намеренно исключая возможность денежной компенсации.
Вове же было комфортно оставаться дома. И конечно ему не нравилась эта излишняя, как это ему казалось, опека. Это правда, у Вовы были проблемы со здоровьем, однако он и в мыслях отказывался признать себя каким-то ущербным. Тем не менее, Вова мог реально оценить свои физические возможности и прекрасно понимал их пределы. И все же главным тормозящим фактором оставалось волнение. Неуверенность, опасение потерпеть неудачу со всеми ее неприятными последствиями. В кабинете Дениса Сергеевича Вова всегда был готов слушать, но не говорить, а если говорил, то только то, что знал сам. Просто между ними была существенная разница в должностях, которую Вова чувствовал очень остро. Все-таки, управляющий на то и управляющий, чтобы уметь излагать по делу и знать чуть больше. И когда Денис Сергеевич говорил, то будто предвидел каждый Вовин ответ. И эта разница в должностях между ними расширялась до бескрайней бездны, от осознания размеров которой у Вовы перехватывало дыхание. Но тогда ему помогала обычная валерьянка, и до кровеносной сетки дело не доходило. Даже матери с отцом он старался не показываться с ней на глаза. Не собирался он этого делать и в случае с Лилей. И в этот раз Вове просто повезло, что родители поехали к сестре, и он оставался один на выходные.
Вова запрыгнул в пустую ванну и только после этого пустил воду, проливая приятную теплую и мощную струю прямо себе на голову. Тогда же он почувствовал как вода забурлила и зашипела, соприкасаясь с его кожей, и пар исходил от его тела. Это волнение испарялось, под действием воды и принятой перед ванной валерьянки, и его место сама собой занимала Лиля. Она заставила побледнеть и скрыться глубоко под кожей кровеносную сетку, и разглядывая свое тело под струей воды, Вова с удовольствием отметил отсутствие каких-либо отчетливых сосудов. Лишь привычные синие вены на руках были заметны. Теперь он мог и должен был расслабиться, и даже если Вова того не хотел мысли его вновь и вновь возвращались к прогулке под ручку с Лилей. Еще сегодня утром он был убежден, что встреча с ней окажется одним из самых приятных, пусть и коротких, событий в его жизни, оставивших в памяти Вовы, несомненно, яркий след. И вот он сам рассчитывал увидеться с ней завтра. И послезавтра. И каждый день. И все эти его сосуды и артерии, и его собственное сердце, видимые Вовой воочию, которые, как он ожидал, могли напугать Лилю до чертей, теперь не казались таким уж неприятным фактором. В конце концов, быть может, эта аномалия его тела предназначалась не одному только Вове? Быть может, Лиля должна была увидеть то, что он так скрывал даже от родных? Да, мать его, наконец-то расслабившись, Вова позволил себе самые невероятные предположения, которые удерживали приятные воспоминания уходящего дня, и самые невероятные оправдания своему естественному стремлению увидеться с Лилей снова и снова. Если не ради физического исцеления, то хотя бы ради успокоения, ради уверенности в твердой опоре под ногами, ради уверенности в собственных силах. Ради надежды. Они будут вместе, так предопределено свыше. И вдвоем они выстоят, и переживут самые трудные минуты. И от мыслей этих Вова улетал, уносимый течением воды из крана куда-то за пределы земного притяжения.
Правда же заключалась в том, что вряд ли его физическая неполноценность и аномалия в виде открытой простому глазу красной и синей сетки, пронизывающей тело Вовы с головы до ног, были нужны Лиле, наверняка желавшей себе минимум проблем помимо своих собственных. Она не знала о его болячках, ни разу Вова не пересекался с ней в поликлинике, и умолчал о том, что вообще ходил туда. Лиля была моложе Вовы всего на пять лет, и однажды уже была замужем, о чем сожалела. И хотя ей понравилось в обществе Вовы, и этой живой встречей она осталась довольна, и не отказала ему встретиться завтра, так ли уж необходимы были ей новые отношения? И так ли уж ей необходимы были отношения с Вовой, в котором она пока что видела хорошего знакомого? И готов ли был сам Вова к сопутствующим переживаниям? Смог ли он пройти через них к той награде, которая казалась прямо перед ним, поддерживаемая водой в ванне? Не грозила ли ему кровеносная сеть своим постоянством, чему обязательно нашлись бы свидетели?
Сейчас, в ванне с нагретой его собственным телом водой, Вове было ****ато. Но постепенно вода остывала, становилась тяжелее, отрезвляла поплывший рассудок. И все отчетливее становилось привычное ему неровное сердцебиение.
без окончания
Глава 10. Напролом
Это однозначно была намеренная попытка убийства. Приближаясь к почти пустому перекрестку, тот козел на черном «паркетнике» даже прибавил скорость. Прежде чем проскочить на запрещающий сигнал светофора, он явно направил свой автомобиль на несчастного парня в темной ветровке, шортах и кроссовках, в тот момент направившегося по свежевыкрашенной «зебре» на ту сторону улицы. Все во мне сжалось от осознания, что должно было произойти на моих глазах, а я ничего не смог бы сделать, чтобы не дать этому случиться. Парень не дошел даже до середины проезжей части. Он повернул голову на шум мотора, и, кажется, страх мчавшейся на него смерти парализовал его с головы до ног. Все произошло достаточно быстро для меня. Черный автомобиль отбросил бедолагу на несколько метров, он перелетел через машину и грохнулся на холодный утренний асфальт. «Паркетник» же промчался через вставший на красный сигнал светофора перекресток как пущенный из пушки снаряд, и практически не замедлившись, скрылся с места ДТП.
Всего несколько секунд я пребывал в каком-то ступоре, во время которого рука моя сама собой полезла в карман джинсовки за мобильником. Потом я увидел как, сначала из одного стоявшего на светофоре автомобиля выскочил человек, потом из другого. Наконец, ноги бегом сами понесли меня к истекавшему кровью пешеходу. На ходу я вызвал «скорую», при этом, не сразу вспомнив название улиц, на месте пересечения которых все произошло. Вообще, свидетелем жесткого ЧП с кровью я уже был однажды, в тот день когда иномарка на полном ходу влетела в маршрутное такси, стоявшее на остановке общественного транспорта. Тогда несчастному водителю легковушки просто оторвало голову от удара, отбросившего маршрутку на сорок метров вперед, в результате чего находившиеся в салоне ее люди получили травмы самых разных степеней тяжести. Зрелище было просто ужасающим. К подобному привыкнуть нельзя, как бы я не старался.
На тот момент когда я влился в общее число людей (пять-шесть человек), пытавшихся оказать несчастному физическую помощь, он находился в сознании. Он сильно ударился головой, лежал в луже крови, я видел торчавшую кость ноги, еще одна кость виднелась в неестественно вывернутой левой его руке. Наверняка были еще переломы, ушибы и внутренние кровотечения. Однако, на мое удивление он пытался подняться, будто не понимал, что только что с ним произошло. Сам, без сторонней помощи. И, кажется, совсем не чувствовал боли, даже намека на неприятные ощущения в каждом своем движении. Мне же в этот момент он напомнил раздавленного машиной зверя, бившегося в предсмертной агонии: мозг его отдавал команды сопротивляться неизбежности, но тело его уже не слушалось. Конечно, все было не так, и пострадавший (ему было лет тридцать на вид, хотя небритое с пару недель лицо его придавало парню побольше в возрасте). Он опирался на визуально казавшуюся целой руку, намереваясь встать. При этом лицо его, в ссадинах и царапинах, походило на мертвую холодную маску: встать любой ценой без чьей-либо помощи. Оценивая ущерб организму, рассчитывая возможности пострадавшего тела, своего рода, робот, настроенный на одну эту функцию - подняться на ноги.
И ведь он поднялся, поддерживаемый впечатленными и изумленными количеством физической силы в нем людьми. Высокий, плотный, плечистый – теперь он хотел уйти. Хотя однозначно не мог, и, кажется, только лишь из-за сломанной ноги. Он сказал, что живет совсем рядом, всего через дом от перекрестка. Однако, Толян (так он назвался) понимал, что ему срочно нужно было в больницу. До приезда «скорой» (та прибыла на удивление быстро, да еще в паре с машиной ДПС) ребята перевязали голову Толяна тряпками и дотащили его до остановки, которая находилась в нескольких метрах от места происшествия, где он сел на недавно окрашенную скамейку. Он то и дело кряхтел при каждом выдохе, пожаловался на головокружение, но старался оставаться хладнокровным и сдержанным. На сломанную и кровоточащую ногу Толян не смотрел, как, впрочем, не смотрел на недвижимую покалеченную руку. Некое холодное упрямство и решительность доминировали в нем в эти минуты, и вряд ли бы я так смог держать себя в руках, окажись я на месте Толяна. Еще он сказал, что ему надо было попасть на работу пораньше, чтобы принять две фуры с алкоголем, что они, наконец-то прибыли, запоздав на целых десять дней, что он был настроен на рабочий лад самолично опорожнить сорок тонн. Тем более не вручную, только знай себе, паллеты к краю подкатывай, а дальше погрузчик отвезет. И вообще, последние пятнадцать лет Толян только и делал, что таскал груженые поддоны, и находил в этом смысл.
Вот прибыла «скорая», прибыл патруль ДПС. И менты и врачи так же подивились физической выносливости пострадавшего, рассчитывая увидеть изувеченный труп. Они задали ему несколько вопросов, опросили всех свидетелей, однако, оказавшись на носилках, Толян наконец отключился и обмяк. Будто моментально уснул после тяжелого трудового дня. Уснул, едва лишь приняв лежачее положение в кровати. И я испытал-таки немалое облегчение, глубоко внутри переживая за него, который чудом выжил после такого сильного удара тяжелого автомобиля. Как выяснилось позднее, тот утырок, переехавший пешехода на моих глазах, задавил еще одного человека, тетку предпенсионного возраста, прежде чем на полном ходу влететь во встречную легковушку. За рулем «паркетника» находился молодой малый, и, как установила экспертиза, он пребывал в состоянии сильного наркотического опьянения. Прежде чем сесть за руль, этот утырок неплохо так «дунул», запах конопли еще долго не мог выветриться после того как разбитую машину отправили на стоянку. И он сам и та женщина еще долго оставались в реанимации, но остались живы.
Что касается Толяна, правда заключалась в том, что он умер сразу после того как ударился головой об асфальт. Кроме того он получил несколько увечий, несовместимых с жизнью. Не хочу углубляться в анатомические подробности, но по заключению экспертов кости Толяна оказались очень хрупкими, несмотря на его внушительное телосложение. Он получил куда больше переломов, казалось, весь скелет его рассыпался на кусочки. Он видел смерть, мчавшуюся на него, и, возможно, был готов к ней, где-то про себя понимая, что избежать этого удара у него не получится. Но мозг Толяна, отказывался принимать очевидную развязку. Смертельное сотрясение мозга, эта черепно-мозговая травма, несовместимая с жизнью, не могла заставить его перестать функционировать и отдавать команды разбитому телу. И ничего подобного в своей жизни я (и не только я один) прежде не видел, и от того не мог понять и смириться с этим. Конечно, все возможно в природе, даже беспощадное стремление к жизни, сильный инстинкт самосохранения, свидетелем чего я стал. Но сколько прошло времени с момента ДТП до приезда врачей? За эти минуты ничто не выдавало физической смерти Толяна, он был жив, в сознании, разговаривал, даже пытался шутить. Может быть, врачи что-то напутали?
Нет, не напутали. Потому что вокруг раны на его голове были обнаружены частицы мозгового вещества. Это сердце Толяна остановилось спустя какое-то время, по пути в больницу. Оно постепенно замедлялось до полной остановки с того момента как Толян оказался на носилках. Повторяю, молодой человек был мертв от сильной черепно-мозговой травмы. И в то же время он дышал и говорил с окружавшими его на месте аварии людьми.
Я вспомнил о нем, сам оказавшись в больнице после неудачного падения, во время которого сломал левую ключицу и выбил левое колено. Неделя прошла с того дня. И всю прошедшую неделю я видел Толяна во сне. Снова и снова я оказывался свидетелем наезда на него этого долбанного автомобиля. Я видел как Толян бился головой о землю, но будто сам испытывал этот удар, боль от которого пронзала мне голову. И тогда кровь не выплескивалась из моей раны. И сам Толян оказывался жив и с невредимой головой. И мы говорили друг с другом, спорили и жестикулировали покалеченными руками. Но когда я просыпался, то не помнил, что именно мы так обсуждали. И каждое свое пробуждение на больничной койке я отчаянно стремился убедиться в том, что я жив, щупая пульс, и вслушиваясь в собственное дыхание.
И напоследок, добавлю: все эти киношные ужастики про живых мертвецов вызывают во мне лишь улыбку. И отвращение от той ереси, которую сценаристы вбивают в головы зрителей, пришедших увидеть очередной блокбастер про тупых мертвых зомби с неодолимой тягой насытиться живой плотью. Все ради денег, ради неумной жажды наживы. Ненавижу всю эту, типа, киношную свору.
конец
Глава 11. Суббота
Они били его с каким-то удовольствием, в котором не было ни грамма жестокости. Пинали ногами, как будто ждали этого момента целую вечность, прежде смакуя предвкушение предстоящей неизбежности его появления. Он же знал, что так будет, и теперь, скрючившись на полу тюремной камеры, просто закрыл голову руками, снося и получая один удар за другим. Он видел свой исход почти во всех подробностях, помнил и держал в голове с момента пробуждения однажды солнечным утром в своей кровати. Когда это было? В какой день, в какой год? Кажется, в тот период времени его отец пребывал в каталажке на двухнедельной изоляции после того как мать написала на него заявление. Да, отец часто и много пил, и по пьяни дурковал. Но был ли сон Олега связан с этими событиями? Имели ли они значение?
Проснувшись, он не мог сказать, что тюремная камера, в которой закончилась его жизнь, была кошмаром. Все-таки, он был жив, он проснулся в реальном мире, в субботу. Восхитительное: свежее солнечное утро влилось в дом через открытую входную дверь. Это означало, что мать возилась в огороде, и Олег оставался один в доме. На столе его ждал завтрак, после которого ему предстояло тащиться в школу. Олег ненавидел учебу в субботу. Всего четыре урока, и, кроме того, две недели до летних каникул (можно и потерпеть), но все же суббота была не тем днем, несколько часов которого он должен был тратить, оставаясь за партой. Как будто пяти дней в неделю не хватало. Но и этой учебной пятидневки было достаточно для его так себе успеваемости. Среднестатистический троечник с единственной тягой к чтению, и даже русский язык оставался для юного Олега сложными премудростями, как и прочие предметы школьной программы. Он чувствовал внутри себя определенные таланты, просто пока что не мог четко их сформулировать. Вряд ли школа могла помочь ему в этом.
-Учись, - твердили ему мать и отец в один голос, - Учись, иначе пропадешь.
Но уже тогда Олег понимал, что школа предоставляла достаточно лишних, а потому ненужных ему знаний. Больше того, уже тогда Олег интуитивно чувствовал в них ложь. И ложь окружала его вне школы.
И вот она кончилась, а впереди маячили прочие учебные заведения, предлагавшие изучение конкретных специальностей. Техникумы и ПТУ, все они готовили будущие винтики в систему рыночных отношений, из которой невозможно вырваться, отношений, при которых наличие образования не гарантировало рабочее место по специальности без финансовой поддержки или связей.
И до армии и после Олег предпочел неквалифицированный труд. Неофициально, чтобы не кормить чиновничью массу. Начинал подрабатывать грузчиком на местном рынке, потом уже склады на продовольственных базах. Но не в том суть.
Каждый день его с той памятной субботы начинался с непонятного чувства. Оно пробуждалось и охватывало весь его детский рассудок настолько, что Олег на какой-то момент терял контроль над временем и пространством. Это не было чувством дежавю, однако вызвать его могла любая незначительная мелочь. Олег не мог сказать, что уже проживал происходившие события. Однако, был уверен, что они уже имели место однажды, и в своем сознании он видел иной их исход. И не один и не два. И только до и после, но не во время происходящего. Поэтому Олег старался предугадать то, что должно было произойти дальше. И воображение его вновь и вновь возвращалось к тому сну, в котором он прожил всю свою жизнь вплоть до тюремной камеры и молодчиков, до смерти его запинавших.
Где-то внутри, на интуитивном уровне Олег понимал, нет, знал, что не умер в тот день. Что в тот момент он просто проснулся в солнечное субботнее утро, требовавшее от него оставаться дома. Он не мог сказать, как попал в тюремную камеру, по какой причине, как не мог вспомнить практически ничего из своего странного сна. Лишь образы вероятных событий лезли к нему в голову. Иногда он непроизвольно совершал движения руками, вставая по стойке смирно, или же сжимал кулаки, будто готовясь схлестнуться с противником в рукопашной схватке, и тогда что-то мелькало перед мысленным его взором, настолько быстрое и расплывчатое, совсем неуловимое, что казалось, будто ничего и не было. Олег не сомневался в том, что это были его собственные воспоминания. Не из сна. Кажется, он проживал свою жизнь в данном отрезке времени и в данном месте не впервые, и в прошлый раз (или разы) все было по-другому. Лишь некоторые фрагменты из прошлого давали о себе знать. Не стерлись из обновленной памяти, и были ли они случайны?
С самого детства Олег был впечатлительным человеком. Слишком яркое воображение, пугавшее образами пьяного отца, погружавшее с головой в события книг, что он читал в свободное время, надолго сохранявшее определенные фразы в его памяти, что он слышал вокруг себя, и от людей, и из уст СМИ. Он делился своими ощущениями лишь с друзьями (их было всего двое – Вадик и Сережка), стараясь избегать общения на эту тему с родителями. Гораздо позже Олег будет говорить о своем чувстве с подружкой, а после женой Алисой, до появления которой в его жизни с момента знаменательной субботы пройдет семнадцать лет. И увидев ее в первый раз в своей жизни, он был уверен, что знал ее прежде. Ее голос, не звонкий, но мягкий и обволакивающий, ее движения, совсем не резкие, но четкие и уверенные – Олег был готов к ней. Как будто ждал именно Алису, ту, совсем ему не чуждую. И, конечно, Алиса была не единственной кто казался ему знакомым. Она была следователем, к чему Олег относился двояко, но где-то про себя ему хотелось, чтобы Алиса не снимала ментовскую форму, которая помогала бы ему оберегать свою возлюбленную. Будучи с рождения тихим и уравновешенным, с появлением Алисы Олег мгновенно перевоплотился в какого-то Джона Рэмбо в овечьей шкуре, готового шею свернуть всякому покусившемуся на его девушку. Он не скрывал своего удовлетворения этой решимостью драться смертным боем, отстаивая свои чувства.
Но не из-за Алисы он попал в камеру, хотя, конечно, это она вытащила на свет того, решительного Олега. И в какой-то момент он оказался неподконтролен своему хозяину. Постепенно Олег сформировал свое мировоззрение, свои убеждения, в том числе политические. И за них он тоже мог кинуться в драку, став ярым противником тех, кто взял под контроль страну в 91-ом. Олег ненавидел их всей своей душой, имея достаточно сведений об отсутствии их политической легитимности. Та ложь, которую Олег чувствовал с детства, обрела реальные формы, и вынуждала его защищаться. Просто в какой-то момент Олег перегнул палку, вспылил, в очередной раз доказывая свою правоту, сломал своему оппоненту нос и выбил пару зубов. Тот написал заявление. Олегу определили пятнадцать суток. Однако у потерпевшего оказались хорошие друзья, устроившие Олегу взбучку. И чуть перестарались…
Проснувшись поутру в субботу, он не домысливал яркий образ камеры, последний перед его пробуждением. Но кое-что в его воображении было создано самим Олегом. Например, имя его женщины, которого он не помнил после того как открыл глаза, лежа в своей кровати. Просто имя нравилось. Впрочем, одну Алису он знал лично. Так звали соседку через дорогу – Алиса Петровна, пенсионерка, прежде работавшая в городской больнице. Она приходила когда Олега скрутил приступ аппендицита. По сути, Алиса Петровна устроила поспешную доставку мальчика в приемное отделение и в операционную.
Так же ему принадлежала мысль о принадлежности его Алисы правоохранительным органам. Однако эта мысль настойчиво лезла и лезла тринадцатилетнему Олегу в голову, словно так оно и обстояло на самом деле. Даже не должно было обстоять, а обстояло. Но отец Вадика работал в милиции, Олег не раз видел его в милицейской форме. И тогда приятный и пугавший одновременно трепет овладевал им, и чувство гордости от того, что отец его лучшего друга Вадика – опер было одним из самых позитивных чувств, которые Олег испытывал.
Тюремная камера предстала перед ним глазами Алисы. Олег был ей в тот момент, оттого он не видел ее лица. Не видел, но каким-то образом знал каким оно должно было быть. Физический образ Алисы находился где-то на глубине его сознания, куда было нелегко добраться. Потому Олег знал, но не мог вспомнить. Как не мог вспомнить цепочку событий его жизни, открывшихся ему во сне и стершихся поутру, но оставивших в самом конце лишь тюремную камеру и некий портал, возвративший Олега в реальный мир на тридцать лет назад.
Но вот однажды он увидел человека на экране телевизора. Ведущего передачи, которую мать смотрела каждый вечер, и в этот промежуток времени была целиком сосредоточена на том, что там происходило.
-Ма, а кто это? – спросил Олег, рассматривая незнакомого усатого дядьку в очках приятной наружности.
-Владислав Листьев, - и мать даже пригрозила пальцем, призывая сына к тишине, - Тихо.
Услышанное имя не вызвало в голове подростка никаких ассоциаций. Однако с экрана на него лилась мягкая теплая энергетика, излучаемая добрым лицом журналиста, берущего интервью у очередного гостя. Эта энергетика вливалась внутрь Олега, обволакивала его с ног до головы. Листьева приятно было уже только слушать, его голос и грамотно поставленная речь завораживали. Олег будто очередную книжку читал. Поэтому он так же сел перед телевизором, с трудом вникая в смысл беседы, просто слушал, и ему очень нравилось.
-Да, - вздохнула мать в конце передачи, обращаясь к телевизору, - Убьют тебя однажды за твой язык.
Именно после этих ее слов в голове Олега мелькнуло внезапное ясное видение ведущего новостей, сообщавшего об убийстве журналиста Владислава Листьева. Видение реакции матери, ахнувшей от неожиданного печального известия. Видение было коротким, но крайне неприятным, жутким.
Однако узнал об этом громогласном происшествии Олег не из телевизора. Сначала от подавленной матери утром, а потом и в школе, в самом начале урока русского языка. Об этом ученикам рассказала учительница - Валентина Георгиевна, знакомая матери Олега, которая так же слегка фанатела от столь именитого человека. Две пули в подъезде дома спустя шесть месяцев после того как Олег впервые увидел журналиста на экране телевизора. И тогда перед мысленным взором его мелькнуло другое видение, такое же яркое и отчетливое. Видение тюремной камеры, в которой его бездыханное изувеченное тело бросили на носилки и накрыли белым непрозрачным покрывалом. И время продолжило свой ход вперед, и все вокруг двигалось в заданном направлении. И видение не напугало его, даже наоборот, расслабило, успокоило. Оно подсказывало ему, что он ничего не мог и не должен был пытаться менять, что все было предусмотрено заранее, и каждый его шаг в цепочке событий вокруг все равно приводил к уже знакомому ему финалу. И последующему началу…
…без окончания…
Глава 12. Колыбельная на Аут ФМ
Я могу услышать эту рубрику только на радио Аут (музыка вне времени и на все времена). Ни одна из всех прочих знакомых мне радиостанций, включая предлагаемых Интернетом (сколько бы я не искал ничего подобного) не могут предложить ничего подобного. Быть может, у меня что-то с головой, я не знаю. Быть может, что-то пробудилось во мне однажды после долгой спячки. Я даже знаю, когда это произошло. В тот день я приобрел вакуумные наушники, устав терять беруши во время сна. Не пожалел двух тысяч ради более-менее тишины в постели. Последние год-полтора я ложился спать только с затычками в ушах, и все из-за того, что мое детское время сдвинулось с десяти-одиннадцати вечера на четыре-пять часов назад. И на самом деле, ночное бодрствование мне очень понравилось.
И в тот памятный вечер, укрывшись одеялом, я подключил новенькие, купленные днем наушники к телефону, желая перед сном услышать какую-нибудь Аббу или Тото Кутуньо, которых запомнил с детства. Их песни действительно расслабляли, окрыляли в постели, возвращали приятные теплые воспоминания, благо последних было куда больше чем я ожидал. Однако ровно в шесть вечера началась рубрика Колыбельная. Она всегда начинается строго в шесть вечера, каждый день. И провожает меня в глубокий сон. И оттого я не знаю, как долго Колыбельная продолжает свое звучание. Но я не слышу ее, просыпаясь ночью. И так же незаметно и внезапно Колыбельная начинает свое вещание.
И все, что я могу сказать о ней, это то, что я слышу смерть перед сном. Колыбельная - это записи последних мгновений чьих-то жизней, сопровождаемых воплями ужаса свидетелей, физическими муками и предсмертной агонией жертв, голосами убийц, получающих удовольствие от своих деяний или пребывающих в неадекватном состоянии. И больше того, я вижу образы, навязанные мне эти жуткими, но невероятно завораживающими звуками, постепенно погружающими меня в сон. Как будто изображение записано в звуке. И странным образом эти образы не преследуют меня во сне. Ни разу не могу вспомнить, чтобы я просыпался в холодном поту после кошмара на их основе.
Тем не менее я видел и продолжаю видеть и слышать самые жестокие проявления людского безумия: поножовщина в доме, устроенная пьяным мужем, пустившем кровь сначала своей жене, а потом и ее побелевшей в ужасе матери, изнасилование молодой женщины несколькими преступниками с последующим выпусканием ей кишок, убийство парня на глазах его подружки, и ее крики, от которых кожа покрывается мурашками по всему телу. Я понимаю, что все это не постановка на камеру. Колыбельная переносит меня на места транслируемых трагедий, которые я наблюдаю без возможности что-либо сделать. Безвольный призрак в момент совершения преступления, блуждающий во времени и пространстве, я могу лишь расслабиться после трудового дня со всей его тягомотиной, от которой просто начинает болеть голова.
И как будто мне не хватает той чернухи, что сливается в Сеть тоннами каждый день для развращения человеческого ума уже с юных лет. Как будто приходя домой с работы и предвкушая долгожданный отдых после нескольких рутинных часов буднего дня, я недостаточно расслабляюсь, отыскав в Интернете какую-нибудь бессмыслицу, яркое мельтешение с дешевой стрельбой и пафосными, но пустыми по смыслу диалогами главных героев. И киношный кетчуп, призванный изображать кровь, не дает мне того жуткого эффекта, что я хочу испытать, мысленно оказавшись на месте главного злодея, желающего как можно больше жертв его деяний.
Да, я получаю удовольствие от Колыбельной, моральное удовлетворение звуками и творимыми ими в моей голове образами. Хотя, конечно, проходит всего несколько минут между началом Колыбельной и моим полным погружением в сон. Но за это время я будто выхожу, наконец-то, из своего уставшего тела, и отправляюсь в далекие невесомые путешествия. И наблюдаемые мною убийства служат неким проводником к началу этих перемещений. Оттого я жду Колыбельную, едва лишь продрав глаза при пробуждении. Я знаю, что в реальном мире у меня не хватит духу совершить что-либо подобное из тех жутких образов. У меня нет никакого права совершить что-либо подобное. И тот зверь внутри меня, что наслаждается очередным убийством, транслируемым на Аут ФМ, находится где-то по ту сторону физического мироздания.
Представления не имею кто и для чего запускает Колыбельную для меня. Для меня, ведь я спрашивал у людей, и никто не смог сказать, что слышал то, что слышал я. Больше того, никто из них не слышал даже об Аут ФМ, и на той частоте с самого начала, денно и нощно вещала совсем другая радиостанция, о чем я очень хорошо знал. Я даже отыскал ее плейлист в Интернете, и ожидаемо не обнаружил никакой Колыбельной во временном промежутке между шестью часами вечера и полуночью. Потом я воспользовался другими наушниками, про себя понимая, что дело совсем не в них. Лишь низких частот прибавилось, и стал насыщеннее звук. В один из последующих разов я намеренно улегся в кровать позднее шести. Ровно в 18.00 Колыбельная заняла свое место в эфире, вгоняя меня в дремоту. Я чувствовал физическое давление на меня, происходившее у меня в голове. Но снятые наушники лишь участили мою зевоту, а глаза так и слипались. Физическая усталость навалилась на меня всем своим могучим весом, принуждая тело ко сну. И он долго не приходил, едва я лег и натянул на себя одеяло. Лишь усталость никуда не делась, наполнив мои ноги свинцов и полностью их обездвижив. Я быстро сообразил, что впал в зависимость от звуков и визуальных образов Колыбельной, и так хотели те, кто вывел радио Аут ФМ в эфир. И сколько еще человек могли услышать эту приятную чертовщину?
Но при всей необычности, происходящего со мной, я не ищу причин. Я знаю, что этим смертям уже много лет, что это не прямой эфир. Я слышу и русскую речь и чужеродную, но это голоса из прошлого, двадцати, тридцатилетней давности, а то и еще раньше. Я знаю это на интуитивном уровне, возможно, из уст того существа внутри меня, получающего удовольствие от лицезрения совершаемых актов насилия над беззащитными жертвами. Я вижу лица всех участников той или иной трагедии, но странным образом не могу описать их по памяти. Такое чувство, будто я настолько знаю их, что мне не нужно держать их в своей голове. И в мох образах больше убиенных женщин, чем мужчин.
Я видел как отрезают голову живому человеку, слышал его крики, переходящие в бульканье, из перерезаемого горла; я видел обряд жертвоприношения Сатане с обилием крови на жертвеннике; я видел как людей травили собаками, как несчастного живьем рвали на части; и никакая пьяная поножовщина не смогла бы сравниться с видом разрубленного пополам человека, наблюдающего свои внутренности со всей ясностью ума. Думаю, меня бы просто вывернуло наизнанку, случись мне увидеть подобные зверства на экране ТВ или в Интернете. Но во время Колыбельной я пребывал в неестественном для реального мира упокоении, наблюдая за тем, как двое молодчиков длинными хлыстами нещадно секли до смерти молодую женщину, привязанную к столбу. А ведь это была чья-то дочь, сестра, жена, мать. Я не хотел открывать глаз, чтобы выйти из состояния дремоты, считая ужасные кровоточащие рубцы на ее голой спине после каждого удара хлыстом. И будто одним из ее палачей был я сам. И будто я пребывал в диком восторге, делая все новый и новый удар, вкладывая в него как можно больше силы. Ведь эта несчастная зависела от меня, и она ничего не могла сделать, лишь кричать от боли покуда у нее не кончились силы, а впереди была только смерть.
Я видел жен, до смерти поколоченных своими мужьями, будто одержимыми какой-то безумной силой, из хватки которой невозможно выбраться. Фееричные потрахушки сменялись кулаками и переломанными костями и увечьями, несовместимыми с жизнью. Мне был знаком этот негласный лозунг, с которым я познакомился в Сети – ББПЕ (бей бабу по е…у), и все во мне переворачивалось и кипело от гнева. Один мой знакомый рассказывал как без раздумий заехал с ноги в нос одному мудаку за то, что тот отвесил затрещину своей жене на его глазах. «-Ты, сука, ее е...ь, она мать твоих детей. Еще раз увижу, башку снесу, черт дикий». Что бы в такой ситуации сделал я? То же самое, наверное. И такая реакция была бы физиологически нормальной для каждого разумного человека.
Интересно, этот мой знакомый слышит Колыбельную так же как и я? Однозначно он ложится спать куда позже шести вечера, так что вполне возможно для него она звучит в другое время. Он старше меня, и взгляды его на жизнь вполне адекватны. Тем не менее этот зверь, питающийся ужасом и болью других людей, подобный моему собственному, так же есть в нем. Зверя не может не быть, это нечто природное, неотделимое от человеческого существа. Не знаю, какого результата добивалось радио Аут ФМ в моем случае, но кровь, боль и ужас, происходящий лишь в моем воображении, только стимулирует мой сон. Я люблю поспать, особенно после нудного рабочего дня, люблю проснуться в начале ночи полностью выспавшимся, бодрым и готовым встретить новые трудовые будни. И для меня Колыбельная на Аут ФМ полностью оправдывает свое название, превосходно выполняя функцию снотворного. Я знаю, что дури во мне хватит лишь на громкий скандал (ну, по крайней мере, я пока еще не попадал в такие случаи как тот мой знакомый, физически наказавший мужа, который посмел дать волю рукам в отношении своей жены), и здравый смысл постоянно спешит одержать верх над моей вспыльчивостью. Можно так сказать, здравый смысл присутствует в ней, и потому я всегда помню о последствиях моей возможной физической агрессии.
А еще кто-то может предположить, что все дело в моей сексуальной неудовлетворенности, раз я наблюдаю образы жестокого физического насилия над женщинами, ложась спать. Все возможно. Потому что я так и не получил конкретных ответов этим визуальным страстям, насыщенным соответствующими эмоциями. По правде говоря, я не хочу никаких ответов, которые могли бы разрушить всю ту уверенность, что живет во мне последние несколько месяцев. Я знаю, что и в мыслях не держу никаких планов устроить резню в реальном мире, зомбированный Колыбельной на Аут ФМ. Повторюсь: у меня нет объяснений по поводу этой трансляции и образов в моей голове, сформированных ею. И я склонен думать, что это со мной что-то не так. Но мне хорошо от этого, хорошо видеть это в своем воображении и чувствовать как затягивает в сон, о котором так долго мечтаешь после его окончания. И я хочу, чтобы Колыбельная еще долго играла у меня в голове…
без окончания
Глава 13. Нюхач
Он представился Никитой Андреевичем, без указания своей фамилии. Невысокого роста, возрастом - лет где-то под пятьдесят, с короткой стрижкой, и с приятной, какой-то домашней энергетикой, представлявшей его своим в доску. Одетый в штатское, Никита Андреевич сразу предупредил меня о том, что он не из милиции, но вместе с тем никакой служебной корочки мне не предъявил. Тем не менее, я понимал, что этот человек являлся сотрудником силовых структур, возможно, ФСБ или АНБ, черт знает откуда. Он рассказал мне, что я оставался единственным человеком в маршрутном такси, которое слетело с дороги в канаву на большой скорости. Все дело в том, что на момент аварии водитель за рулем отсутствовал, как отсутствовали и десять человек пассажиров, от которых осталась лишь одежда и личные вещи. И я оставался единственным свидетелем на месте происшествия, с переломанными конечностями и ушибами.
Я мало что помнил, придя в себя на больничной койке. Помнил, что рано ушел с работы из-за долбанной температуры и заложенного и сопливого носа. Помнил, как занял место спереди, чтобы не пробираться через весь салон, и старался сдержать рвущийся наружу кашель, периодически сглатывая слюну. И еще про себя нервничал, наблюдая весенние оживленные улицы. Как будто людям тесно было в четырех стенах, и их как нарочно тянуло на улицу, в одну и ту же маршрутку с гриппующим мной. Мысленно я обматерил водителя всеми известными мне эпитетами за то, что он специально тянул время на каждой остановке, чтобы набрать больше пассажиров и срубить больше бабла. Мне жутко хотелось есть и спать, голова гудела и тяжелела в предвкушении теплой постельки с одеялом. Меня обязательно будет знобить, но в какой-то степени мне будет даже приятно, в отличии от процесса ужина. Поскольку мой нос практически ничего не чувствовал кайфа от вкуса я не получу, и так будет продолжаться пару дней точно. А вот потом начнется самая противная фаза – постоянный кашель до боли в области диафрагмы. А все из-за моей дурной привычки открывать окно на ночь. Все мне жарко. Но и вправду жарко.
Мне оставалось потерпеть еще три остановки, когда в салон вошла та женщина. Не пожилая, и в описании ее Никите Андреевичу я не сомневался в том, что ей было лет сорок точно. В черной дубленке и черных сапогах на высоком каблуке, без головного убора, впрочем, погода на улице не предписывала обязательную шапку, и совсем немногие пассажиры маршрутки в тот момент держали головы в тепле. Я мельком обратил на женщину свое внимание, запомнил только синие сережки в ушах и рыжие волосы, заплетенные в хвост. Пассажирка прошла в самый хвост салона, по-моему, там больше никого не было. Однако, все эти мелочи просто утонули в сильном аромате ее духов. Даже я почувствовал этот сладкий цветочный запах, распространившийся по всему салону маршрутки и пробивший заложенность моего носа. С одной стороны, это был действительно приятный запах, тонкий и чарующий, которым хотелось дышать снова и снова. Он проникал мне прямо в мозг, будто искал возможность достать до каждого самого дальнего уголка внутри меня, и не мог по причине мокроты в легких. И потому убаюкивал. В какой-то момент я просто прикрыл глаза и не смог открыть их, и совсем не почувствовал как маршрутное такси тронулось с места.
Мне было хорошо во сне. Даже слишком хорошо. Но этот сон не казался мне сном. Закрыв глаза, я наблюдал за тем как один за другим пассажиров маршрутного такси изнутри разъедало до полного ничто. Окаменевшие в изумлении и панике лица и тела их покрывались сквозными отверстиями, которые быстро росли и соединялись друг с другом в одну огромную дыру, и пустота ее стремилась наружу, не оставляя ни единого следа от физической плоти. Лишь приятный сладкий запах, дурманящий меня аромат, находил через отверстия в телах выход, наполняя салон маршрутки своей фантастической и смертельной силой. И только я был окружен защитной вирусной оболочкой, оберегавшей меня от нее непробиваемой стеной. Лишь беспомощная частица этой ароматной силы оставалась у меня в голове, таяла без подпитки, витавшей в салоне.
Ни крови, ни стонов боли в агонии, ни криков о помощи. Никто просто ничего не мог сделать, даже пошевелиться. Я тоже не мог, и аромат удерживал меня в недвижимом состоянии, не позволял даже открыть глаза. Только когда никем не управляемое маршрутное такси съехало с дороги и завалилось на бок, мое видение произошедшего в салоне сменилось глубокой тьмой, совсем кратковременной ее вспышкой, после которой я обнаружил себя в больнице.
-А что с той женщиной? – поинтересовался Никита Андреевич, внимательно выслушавший мои впечатления и образы до самого конца.
Я не мог вспомнить. Но почему-то был уверен в том, что с ней было все хорошо, что ее не растворило изнутри как других. И на мой вопрос о том, была ли ее одежда найдена в салоне среди прочей одежды, оставшейся от пассажиров и водителя, Никита Андреевич заявил о тайне следствия. После его ухода я подумал о том, что, возможно, та женщина так же была заражена вирусом гриппа. Что она знала об особенностях ее духов, в том числе и о защите от их губительных свойств. Наверняка она запомнила меня, хотя однозначно не была в курсе о возможных ОРВИ больных в той маршрутке.
Мгновенно раздув в воображении целый шпионский боевик про заговоры спецслужб и эксперименты на людях, способный вызвать параноидальную депрессию, я пытался вспомнить подробности лица той, что устроила аварию на дороге и отправила меня в больничную койку. Кажется, у той женщины было строгое лицо. Тут же мне вспомнились и очки в золотистой оправе. И еще яркие красные ногти, не накладные, очень хорошо ухоженные. Была ли хотя бы одна родинка на абсолютно гладком лице (ни одной морщинки на лбу)? Телесного цвета колготки, совершенно точно.
На другой день вновь пришел Никита Андреевич, который принес с собой несколько фотографий женщин указанного мною примерного возраста. И я хоть и ожидал увидеть среди них лицо, обраставшее все новыми деталями, утвержденными моим воспаленным воображением как правдивые, оказался не готов спокойно вынести факт обнаружения среди представленных мне лиц то самое. Оно было последним среди фото, предложенных мне Никитой Андреевичем. Женщина в очках, с темным на черно-белом фото пятном на правой скуле. В ту же секунду это пятно всплыло в моей памяти как некий недостающий, но очень важный элемент для того, чтобы картинка окончательно сложилась.
-Ее поймали? – спросил я, про себя надеясь на утвердительный ответ, от которого зависело все в моей жизни.
-Поймали, - кивнул Никита Андреевич, невозмутимо воспринявший мое облегчение, - Там же где и тебя. Покалеченной, но живой.
-Почему она не исчезла как все остальные? – не смог сдержаться я, - Ну кроме меня…
-Не задавай лишних вопросов. Они тебе ни к чему, - негромко посоветовал Никита Андреевич, - Поскорее поправляйся и возвращайся к привычной жизни. Поверь, так будет лучше про тебя…
И если кто-нибудь вдруг спросит о том, что случилось со мной в тот день, я задремал по дороге, с температурой и больной головой. Но я понимал, что видел то, что происходило в том маршрутном такси на самом деле. Этот запах духов, который не смог одолеть мою простуду, показал мне свои возможности, скопившись и устоявшись внутри салона. Вряд ли бы на улице ему удалось сделать с людьми нечто подобное. Но лучше бы мне действительно стоило забыть о том, что случилось, свидетелем чему я стал, но остался жив благодаря своему ОРВИ. Идея о том, что вместо ароматных духов кто-то воспользовался химией, один запах которой буквально разъедал плоть, была слишком массивной для меня. Это в Америке, из года в год вываливающей страшилки для населения о все новых разрабатываемых в лабораториях способах уничтожения людей, что демонстрируют под видом киношных сценариев, я был готов допустить, даже ожидать, что со мной произойдет что-нибудь эдакое. Что-нибудь вышедшее из-под контроля спецслужб. Воспитанный людьми, верящими в человечность, в то, что междоусобицы и вражда нехарактерны для цивилизованного общества, я всегда старался думать о русской славянской недоступности естественным животным порокам, взращиваемым теми, кому выгодна прибыль от открытых темных сторон людского естества. Культивация насилия ради эгоизма, насаждение страха ради удержания власти и достижения корыстных целей, преобладание животной силы – я не верил в то, что мой народ позволил себе взять над собой верх. Не то, что не верил, чувствовал нутром, на каком-то особом интуитивном уровне. Не могут быть славяне настолько хищниками. Это Запад – Европа и Америка, испокон веков утопавшие в крови, начиная от инквизиции и заканчивая свержениями монархов, получавших власть подобными свержениями, не гнушались самых грязных технологий. Уничтожение целых народов ради материальных благ, ради превосходства одной расы над другими - разве славяне, издревле возделывавшие землю, приученные к труду, который всегда кормил их, могли бы додуматься до такого? Я знал многих людей родом из Союза, которые ужасались современным переменам, современной всеобщей озлобленности и нравственному истощению. Я не верил, что человек в здравом уме готов устроить нечто ужасное в отношении других ни в чем неповинных людей. Только в американском кино. Тем более женщина. Я не верил в то, что эта ароматная гадость – дело рук русских славян. Я не верил в то, что эту гадость использовали под видом духов, характерного элемента женского туалета. Я не верил и не хотел верить, отказывался верить на каком-то очень тонком уровне.
Прошло несколько месяцев с того случая, который мне рекомендовали расценивать как сон. Я больше ничего не слышал о той маршрутке. Ни из уст СМИ, ни от кого другого, кто мог что-то об этом знать. Даже от Никиты Андреевича, с которым периодически поддерживаю связь. И он, и я стараемся помалкивать об этом случае. Раза три он приезжал ко мне домой, чтобы узнать как мои дела, а совсем недавно предлагал работу, где платят получше чем там где я горбатился последние полтора года. Он прекрасно знает о моих финансовых возможностях, впрочем, как и о моих потребностях. Я сказал, что подумаю. Что же касается духов, запахи которых я часто вдыхаю и на улице и в местах массового скопления людей, тот смертельный аромат пока что не повторялся. И я считаю его, пожалуй, самым лучшим запахом парфюмерии из всех мне запомнившихся. Так что пока
конец.
Глава 14. Пока все дома
Пашку нашли спустя почти восемь месяцев безуспешных поисков не только по области, но и по всей стране, километрах в ста пятидесяти от дома. Грибники случайно наткнулись на оставленное на краю лесной посадки тело в одежде, в которой Павла, якобы, видели садившемся в белую иномарку, после чего он не вернулся вечером домой. На момент же обнаружения он находился без сознания, но был жив и без видимых увечий, не возникало даже намеков на какие-либо травмы. Из карманов Павла не пропало ни денег ни документов, которые были при нем в день исчезновения, похитители не сняли даже семейного кольца с пальца. Впрочем, нельзя сказать, что он совсем не пострадал. Пашка был очень истощен, выглядел крайне исхудавшим, кости и ребра так и проступали через кожу.
Он немедленно был доставлен в местную больницу, и врачи не могли не заметить буквально отполированных гладких его ладоней и пальцев с внутренней стороны, расчерченных морщинами и напоминавших какие-то непонятные символы. Это был Пашкин секрет, о котором знали я и Санек «Кот». Линии на ладонях Павла действительно являлись символами, и ладони его на самом деле были чуть более гладкими и бархатистыми. И одна из моих версий его длительного исчезновения заключалась в похищении с целью использования той силы, о которой знали лишь мы трое. И на самом деле, это была нехорошая сила, которая требовала от ее владельца слишком многого. И в первую очередь, молчание. Я предупреждал Пашку, чтобы он пользовался этими символами на руках как можно реже. И еще рекомендовал ему помалкивать. Особенно, когда я сам попал под воздействие дарованных ему свыше возможностей. Потому что я был впечатлен тем, что испытал, тем более, что последствия этих ощущений в корне изменили мое представление об окружающем меня мире.
И я прекрасно понимал видимое спокойствие своего давнего приятеля после его возвращения. Будто ничего плохого с ним не случилось, будто не было никакого исчезновения и длительного отсутствия. Пашка практически ничего не помнил, даже имя свое забыл, что уж говорить о том, чтобы описать все, что с ним случилось. Только смутные воспоминания какого-то дома в лесу, старого, с запахом плесени, который неизгладимо отпечатался в мозгу. И я знал о каком доме шла речь. До своего исчезновения Пашка рассказывал нам с «Котом» об этом доме практически во всех подробностях. Мой друг применил свою силу на себе, коснувшись ладонями с начертанными на них символами собственной головы и удерживая ее в зудевших пальцах как можно дольше. Тогда он узнал о себе очень многое, о том, кем был в прошлой жизни, и сколько их всего было, и сколько еще осталось. Тогда он впервые почувствовал как горят ладони, налившиеся кровью в линиях так, что знаки на них не замедлили проявиться. Но тогда же эту ощущения не доставили ему дискомфорта; наоборот, Пашка как бы наслаждался ими, просто наблюдая возникавшие перед его мысленным взором удивительные образы.
Не первый и не второй раз он продолжал свою жизнь на Земле. И этот дом в лесу был его домом. Там Пашка впервые появился на свет. И там же он провел практически всю свою первую жизнь, пользуясь своим даром, отмеченным на ладонях. Его родители, отшельники, занимались знахарством, принимая приходивших к ним за помощью людей. А иногда среди них были совсем безнадежные, и тогда в дело вступал Пашка (тогда его имя было совсем другим, и мне бы не хотелось называть его сейчас), который облегчал их страдания рассказами о том, какой будет их следующая жизнь. Излагал почти во всех подробностях, будто записывал информацию в их сознание, будто готовил их к дальнейшему перерождению. Хотя, почему будто? И он никогда не врал, несмотря на то, что правда оказывалась нелицеприятной. Однако, люди чувствовали заметное облегчение своих неисцелимых недугов и физических мучений, настолько его рассказы казались реалистичными уже в этой жизни.
В том доме было ложе, на котором похожим образом Пашка провожал в последний путь и в новую жизнь сначала отца, потом и мать. Ему исполнилось тридцать два, когда Павел остался совсем один, начав писать о своем даре и о том, что видел, применяя его на других людях. Свои записи он хранил в маленькой комнате, и периодически их перечитывал, стараясь сохранить как можно больше образов в своей памяти, в памяти родного дома. И, кажется, реальный мир утратил для него всякий смысл, и только прошлое и будущее оставалось реальностью. Несомненно, что дом помогал ему, храня внутри бесценные тайны самых разных людей, в том числе, и его собственные. И потом дом больше не оставлял его, всегда оставаясь в воспоминаниях, проходя с Пашкой из одного перерождения в другое.
И теперь этого дома больше не было. Физически не осталось, спустя просто огромный временной промежуток. Однако Пашка видел его на другом уровне, чувствовал с ним нерушимую связь, и где-то на подсознательном уровне мог найти его. И, возможно, нашел, и провел там восемь месяцев, после которых не помнил самого себя. Так же, вполне возможно, Пашке доводилось надолго пропадать и в прошлых своих воплощениях, хотя об этом он не рассказывал. Родной дом всегда ожидал его, не стирался ни в одной из прежних жизней, и наверняка звал, и наверняка этот зов оказывался слишком сильным, чтобы пытаться его игнорировать.
-Я хочу попасть в это место, - со всей ясностью ума пожелал Пашка, вернувшись домой из больничной койки, - Вряд ли от дома что-то осталось спустя столько лет, однако он продолжает свое существование. Его сила никуда не делась, я знаю. Все прошлые свои жизни я был рядом с ним, так что я не сомневаюсь в том, что найду его еще раз.
Ну да, он рассказывал мне и «Коту» об относительно небольших расстояниях (в пределах одной области), отделявших его от дома в прошлых перерождениях. И, несмотря на достаточно ясные воспоминания прошлого и достаточно четкие образы будущего, доступные его силе, дом всегда оставался темным пятном в сознании Пашки, чем-то сугубо личным и таинственным для сторонних лиц.
-Хочешь еще раз на восемь месяцев исчезнуть? Ты уверен в том, что был именно в доме, что тебя не держали взаперти черт знает где и черт знает кто? Не забывай, следствие еще идет.
-Я уверен, что был в доме, - внимательно меня разглядывая, кивнул головой Пашка, - Пусть я не могу вспомнить как туда попал, но я уверен, что я был в доме.
В конечном итоге, мы втроем (я, Пашка, Саня «Кот») прибыли на то место, где его обнаружили грибники. И связующая Пашку и его родной дом сила не заставила себя ждать. Ладони нашего с Саней друга ныли, налившись кровью, он то и дело расчесывал их, тер друг об друга, прикладывал к голове, чувствуя как повышается температура. Беспокойство и нервозность овладели им, все внутри него, по его собственным словам, пребывало в состоянии нескончаемого движения, и эти наполовину неприятные, но наполовину уютные ощущения лишь усиливались по мере того как мы все дальше углублялись в лес. Мне с самого начала не нравилась вся эта затея Пашки, а потому в голове моей крутились самые мрачные мысли и опасения надолго заплутать у черта на рогах. Это «Кот» сохранял оптимизм, довольный моментом выбраться на природу. Пашка же уверенно шел вперед, пробираясь через буераки и ухабы, ведомый своей силой.
И в какой-то момент мы выбрались из леса к свекольному полю, за которым виднелись частные дома какой-то деревни. Однако, Пашка уверенно повел нас в противоположную от них сторону, к небольшой подстанции с несколькими высоковольтными столбами ЛЭП. Из лесополосы к ней вела разбитая асфальтированная дорога, огибавшая поле в сторону деревни. Мы добрались до подстанции минут за двадцать, хотя я довольно быстро потерял счет времени.
-Я был здесь, - довольным тоном заявил Пашка, встав перед сетчатым ограждением, - То самое место.
Я ожидал, что сейчас произойдет что-то мистическое, потустороннее, что заставит его исчезнуть, затащит его внутрь пространства, что хотя бы молния сверкнет в чистом ясном небе в качестве доказательства. Вместо этого я услышал гудение электричества, какое должно быть в подобном месте. И, тем не менее, что-то и в самом деле произошло. Звук электричества казался каким-то уж чересчур глубоким и низким, наполнил мою голову тяжестью, заложил уши. Реальность вокруг резко покачнулась, всего на один короткий миг обнажив насыщенную зеленью чащу леса и большую деревянную избу, к порогу которой вел деревянный настил. В долю секунды все вернулось на прежнее место. За исключением Пашки. И Сани «Кота».
Но тогда же я со всей ясностью ума почувствовал себя где-то еще. Будто вернулся из на миг открывшейся моему естеству другой реальности куда-то еще. И обернувшись назад и оглядевшись по сторонам, я не увидел ни знакомого леса, ни свекольного поля, ни деревенских домов. Нет, они вроде бы оставались на своих местах, как и эта подстанция, но стоило бы мне сделать шаг в сторону, и вся эта завеса обязательно исчезла бы, представив мне нечто другое. И я даже знал, что должен был увидеть. И оттого я не решался сдвинуться с места, убежденный в своих доводах. Ибо я был воином (солдатом или убийцей), и все мои прошлые перерождения неизбежно заканчивались по чьей-то сторонней воле. И Пашка не видел в этом ничего ужасного. А вот Саня «Кот» только начинал свой жизненный цикл на Земле, и впереди у него было аж целых семь перерождений, самых разнообразных, отличных друг от друга. Самый настоящий путешественник, которому я даже завидовал. И он появился на долю секунды раньше Пашки, едва лишь я успел подумать, что, возможно, больше не увижу их обоих. И Саня пребывал в диком восторге от последних пережитых ощущений, казавшихся молниеносными, но на деле растянувшимися на целые сутки.
-Интересно, другие люди, которые бывают здесь, испытывают эту силу? – спросил я, заранее зная ответ.
-Это МОЙ дом, - сдержанно сказал Пашка, - Никто не войдет в него без моего разрешения.
-Может, повторим? – предложил Саня.
-Не сейчас. И не в ближайшем будущем. Не хочу лишних подозрений. Следствие еще идет…
…без окончания…
Глава 15. Второе пришествие
…Это все равно, что идти по сырому асфальту. Нет, не по асфальту, по намного более твердому покрытию – сырому и холодному. Я чувствую их при каждом своем шаге, чувствую как они проникают в мое тело, устремляются от ног к голове. Довольно неприятные, мерзкие ощущения, кардинально отличающиеся от всех прочих. Как бы вода не отторгала мое тело (именно так, но не наоборот), ее прикосновений не избежать.
А когда-то все было иначе. Прежде, в детстве, я наслаждался водой, нырял в самую глубь озера, куда с ребятами приезжал на велосипедах, куда стремился в жаркий день. В полном восторге я нырял до самого дна, я мог коснуться его рукой. Я нырял очень много раз за одно пребывание в прохладных бархатных объятьях воды, которая всегда была ко мне благосклонна. Пару раз она простила мне даже мое свинство помочиться на глубине. Все потому, что я подолгу не вылезал на берег, будто одурманенный водными прикосновениями. Это умываться поутру оставалось для меня непреодолимым препятствием, купаться с мылом в ванной, и матери частенько приходилось повышать на меня голос. А вот плескаться и нырять в озере, и оставаться там как можно дольше было мне как нельзя по душе. Никакая речка, до которой от дома было рукой подать, не могла передать мне тех волшебных ощущений, что я испытывал в тихой и мирной озерной колыбели.
Конечно, тогда я представлял себе как могу не только нырнуть до самого дна. Войдя в воду по грудь, и закрыв глаза, я пытался почувствовать (конечно, безуспешно) мощную неземную силу, которая вытолкнула бы меня на гладкую поверхность, благодаря чему я мог бы совершенно спокойно стоять на толще воды как библейский Христос. Я никогда не воспринимал эту историю всерьез, хорошо испытывая на себе законы физики, однако понимал, что этот мир полон исключений, над которыми человечество не властно. И вряд ли когда-либо сумеет взять их под свой контроль. И в те приятные моменты я чувствовал себя новым Христом, богом на Земле, все-таки, вытолкнутым толщей воды на поверхность, и чувствуя под ногами прочную твердь. Так хотел я, и озеро, наконец-то, исполнило мою волю. И потом я вновь нырял до самого дна, более не подчиняясь никаким физическим законам.
Теперь же я осознаю тот факт, что вода, в очередной раз отторгнувшая мое тело, это мертвая вода. Я чувствую эту силу, исходящую из глубины, силу которая не дает моим ногам провалиться и отправить меня ко дну. Я чувствую ее в каждом своем шаге, едва касаясь ногами водной глади реки. И эта сила никуда не денется даже если я встану на четвереньки или вообще попытаюсь лечь. Вода отталкивает мое тело. Не позволяет ему погрузиться в ее толщи. И для парня, которому я не позволил уйти на дно только что, это самое настоящее божественное чудо. Для меня же чудом остается факт моих кардинально поменявшихся взаимоотношений с водной гладью. Т.е. у меня есть вполне конкретное объяснение этому феномену, однако мой рассудок отказывается воспринимать его как нечто вразумительное. Причина банальна, но она неустранима. Что река, разделившая город на три части, что два пруда, в полутора километрах от городской черты, вечно забитых в летний сезон людьми, что водоемы поменьше, периодически занимаемые рыбаками – все загажено и обескровлено искусственными путями. Глядя на водную гладь, откуда я вытащил несчастного парня, я наблюдаю нечто бесформенное, но крайне уродливое, прячущееся под ее поверхностью. Не визуально, но каким-то внутренним зрением. Грязная масса, для которой я представляюсь инородным телом, чужеродным организмом, паразитом. Грязная масса, которая сама представляет собой некую опухоль, пустившую метастазы по всему водному существу.
Иногда летом я приезжаю на то озеро, о котором помню с детства, всего двести километров от города. Я провожу там весь день и ночь, даже свежее утро следующего дня. Этого нечто нет там спустя почти четыре десятка лет. Все те же приятные ласковые объятья озерной воды принимают меня, вдыхают в меня свежие силы, и я подолгу остаюсь в них. Это похоже на объятья матери. Нет, это куда приятнее, куда менее земное. Пожалуй, нет ничего в тот момент, с чем можно было бы сравнить мои ощущения. Откуда-то из за пределов знакомого мне мироздания, откуда-то из за пределов Космоса, пропитанного водой насквозь. Водород – самый распространенный химический элемент в нем. Но окунувшись до самого дна, я не могу говорить о какой-то химии, выражаться приземленными, ограниченными по смыслу определениями…
-Никто не узнает, - говорит спасенный мною молодой человек, - Обещаю, никто не узнает.
Он прерывает мои образы и воспоминания, а с ними и чувства живительной прохлады, накрывшей меня с головой, едва я с головой уходил под воду озера. Его голос внушает мне уверенность в том, что я не появился на свет из толщи воды, не явился в этот мир как-то особенно. Его голос разрушает все, что кажется таким тонким и величественным, что приводит меня в особый трепет. И тогда то, что удерживает меня на поверхности реки, становится крепче, тверже, чем есть на самом деле.
У меня было всего мгновенье, чтобы принять решение. И кто знает, возможно мое равнодушие (да нет во мне никакого равнодушия, и не было никогда) покончило бы с физическими границами, установленными между мной и водной гладью. Я не имел ни морального, а уж тем более юридического права (оставление человека в опасности предусмотрено в УК) оставить несчастного, попавшего в беду. Конечно я понимал, что парень станет свидетелем моих свободных прогулок по воде, и что я не должен был оставить его даже после того как вытащу его на берег. Что ж, значит такова моя судьба.
-Серьезно? – усмехаюсь я, - До первого стакана за свое спасение.
-Только пиво… Блин, как ты это сделал?
Не хочу, чтобы он знал. Я сделал то, что должен был сделать, все остальное касается лишь меня. Я ведь знаю, что этот человек принадлежит той черной бесформенной массе - твердой подобно асфальту или чему покрепче, сырой и холодной, которой я не нужен. Внутренним зрением я вижу как он сам стоит на водной глади прохладного безмятежного озера, лишенный возможности окунуться в его чистую, полную жизни толщу, чтобы очистить и тело и исцелить измученный летним зноем дух. Конечно же это не так, и вряд ли людей, способных ходить по воде, десятки и даже тысячи. Однако я не сомневаюсь в том, что окунувшись в чистую озерную воду. Он получит должный эффект, с самого младенчества напитавшийся пустотелой водой, изуродованной изнутри черной грязной опухолью. Он даже не захочет тащиться за двести километров от города, довольствуясь городской речкой или теми водоемами рядом с городскими границами. Но если и захочет, то непременно потащит за собой друзей, родственников, и тогда о чистой озерной воде можно будет забыть навсегда. О том месте знают только местные, и там тоже бывают люди, местные – и порыбачить и ополоснуться. И их не так много, и озеро может отдохнуть от грязи, пота, удочек, даже от фекалий (ну это уже совсем безмозглый скот). Пока что озерная вода того места может справиться и переварить людское несовершенство и еще глупость.
-Не надо тебе об этом знать, - невозмутимо отвечаю я, - Забудь и будь впредь аккуратнее.
Про себя я на миг прихожу к мысли, что мне надо свалить из города. Исчезнуть. Глупо, конечно, но это вполне естественная реакция. Как будто я совершил что-то ужасное (хуже того, не заявит ли едва не утонувший парень, что это я столкнул его с узкого пешеходного моста?). Но, возможно, этот молодой человек действительно не употребляет напитков покрепче (да и на наркомана он не похож, и выглядит вполне адекватно) чтобы под градусом упомянуть о своем невероятном спасении.
-Ладно, бывай, - спешу попрощаться я.
И поздно вечером я вновь у озера. Мысли о спасенном парне сами собой исчезают из моих воспоминаний. Я не медлю вылезти из машины и войти в теплую воду. И, кажется, сейчас в ней намного больше прежней ласки, обращенной ко мне. Я делаю несколько погружений подряд, с шумом выдыхая воздух и набирая в легкие новый. Ух, как здорово! А потом задерживаюсь у дна чуть дольше, и совершаю мощный рывок на поверхность. Знакомая сила подбрасывает меня над водой, и тогда я приземляюсь на нежную озерную гладь, и чувствую теплую густую массу, от которой сердце замирает в груди. Всего секунда, долгожданная и совершенно фантастическая. Да! И вот я вновь проваливаюсь в приятную бездну.
Нет, я не утратил своей связи с озером. И в спасении человеческой жизни озеро меня не упрекнет. Даже несмотря на тот факт, что вытащенный мною из реки человек принадлежал тому бесформенному – грязному и твердому нечто, чьи сырость и холод я чувствовал своими босыми ногами прежде чем добрался до утопающего. Озеро не требует от меня чистоплотности и неприкосновенности к мертвой воде. Я откровенен с ним. Я не забываю о нем. Я возвращаюсь к его воде и ласкам вновь и вновь, готовый плескаться в нем день и ночь.
конец
Глава 16. История одной метаморфозы
Помню как сейчас.
-Меня зовут Литвинова Наталья Николаевна, - первым делом представился преподаватель, и в строгом и уверенном голосе ее было что-то утонченное, что-то приятное на ощупь.
Мне она сразу понравилась как женщина. Приятной внешностью, худенькой и невысокой фигуркой, она напоминала того эльфа, чей образ остался в моей памяти спустя десяток лет после того как я увидел изображение указанного существа в одной цветастой книжке из жанра фэнтези будучи в гостях у друга. На добром лице Наташи (мне удобнее так) явно читалась отзывчивость, стремление помочь в беде, желание оказаться рядом в трудную минуту. Взгляд ее не больших, но выразительных глаз излучал какую-то материнскую ласку. Он так и притягивал все мое внимание, заставляя пропускать все, что Наташа говорила пришедшим к ней на лекцию в первый учебный день студентам, одним из которых я был. Мне понравились и ее длинные, крашеные под каштан волосы, прямые локоны которых закрывали ей уши. Да что уж говорить, мне понравилось в ней все, такое открытое и женственное, что было спрятано по строгим черным костюмом, в котором Наташа представилась мне в самый первый раз. Я бы не назвал ее тело фигуристым, однако мне оно казалось идеальным.
Наташа была старше меня на двенадцать лет, и я оказался самым старшим в группе студентом. Что я делал среди них в свои двадцать три года? Мне очень нужна была «корочка» об окончании данного техникума. Ее можно было получить путем заочного обучения или же просто купить. Но имело место, своего рода, пари, по условиям которого я должен был пройти полный курс очного обучения. И я с охотой пошел на это, прекрасно отдавая себе отчет, что стану студентом «переростком» среди ребят в своей группе. Дело в том, что я слабо соображал в точных науках, и Жека с улыбкой обещал мне свой «Солярис» если у меня получится. Машина мне была не нужна, и я принял его условие только из принципа. И когда на вступительном ЕГЭ я заработал по математике баллов больше чем по русскому языку (да просто крестов в клеточках налепил наобум), то был слегка подавлен этими результатами.
Ну, а дальше все было вполне предсказуемо, и я понимал, что первая сессия станет для меня непреодолимым препятствием. Но то же понимала и Наташа. За время первого семестра у меня с ней сложились хорошие отношения, чуть более дружеские, чем ее отношения с моими одногруппниками. Где-то через два месяца после начала учебного года, видя мои проблемы в освоении ее материала, да и вообще в освоении технических премудростей, предлагаемых учебным заведением, в которое я попал, Наташа предложила мне помощь в виде дополнительных занятий. Честно сказать, я не хотел этого. По ряду причин. И одной из них являлась ее привлекательность. С начала учебного года я заметил в Наташе какие-то изменения. Я не мог объяснить, что именно с ней было не так, однако при взгляде на нее я чувствовал внутри себя что-то легкое, что-то невесомое и теплое. И, кажется, я чувствовал запах. Приятный запах, которым наполнялась вся аудитория, больше походившая на школьный класс. И я чувствовал в эти минуты на себе цепкий непрерывный взгляд моего преподавателя. Наташа пристально смотрела на меня, разливая вокруг и этот запах и теплую энергетику, не направленную конкретно на меня, будто выражала свой восторг своим вниманием к моей персоне. Разумеется, я помалкивал на эту тему, осознавая взаимность чувств. Но именно такое поведение со стороны Наташи приводили в действие те перемены в ней, о которых я уже упомянул. Менялись черты ее лица. Совсем чуть-чуть, слегка, став более плавными, более нежными что ли. Но, скорее всего, это у меня было не все в порядке из-за моих мыслей о ней. Так я думал до того момента пока Наташа не заговорила со мной напрямую, без свидетелей.
-Я не хочу, чтобы ты уходил. Я заставлю тебя сдать эту чертову сессию и заберу в свою группу.
Она была не единственным преподавателем, который хотел бы видеть меня среди своих студентов. Однако, Наташа была каким-то там заместителем декана, и власти в техникуме у нее было чуть больше чем у прочих преподов моего курса. В тот момент, когда она сказала, что намерена взять меня под свое крыло, что означало надежное покровительство с ее стороны, я вновь вдохнул этот приятный запах и ощутил внутри теплую невесомость.
-Хотите, чтобы я поддерживал порядок среди Ваших ребят? – спросил я с приливом воодушевления.
-Ты ведь знаешь, что я хочу, чтобы ты был рядом, - сказала Наташа прямо, и я понял, что это действительно так, но это было не все, - Я хочу, чтобы ты знал.
Она вдруг поправила волосы, открыв, наконец, свои уши, которые тщательно скрывала прядями. Никаких сережек, никаких мушек. Зато сама форма ее слегка вытянутых кверху, с совсем небольшими наростами на вершинах ушей, заставила меня перевести дух.
-Что-то происходит со мной, Руслан, - негромким доверительным тоном открылась Наташа, - Вот уже несколько месяцев.
Можно так сказать, что до меня дошло, что могло быть с ней не так. Потому что этот образ въевшейся в память эльфки с красочной твердой обложки упомянутой мною книги, сам собой накладывался на Наташу, которая так хорошо подошла бы на эту роль. Насколько мне было известно, у эльфов вытянутые и заостренные уши. Однако, эта деталь практически незаметна на фоне природной физической красоты, характеризующей каждого эльфа, как мужчину, так и женщину. И тогда мне должны были быть понятны те изменения на лице Наташи, которые я наблюдал, то и дело бросая на нее короткие взгляды во время лекций. Не знаю насчет приятных запахов и ощущений невесомости внутри, являющейся неизбежной реакцией на них; возможно, эльфы умеют выделять какие-нибудь феромоны, вызывающие этот эффект легкости. Но одно я знал наверняка – эльфы были персонажами народных сказок. Никогда в жизни я не встречался с эльфами в реальном мире, и не мог указать ни на кого другого из всех тех кого знал, кому бы посчастливилось бы увидеть своими глазами хотя бы одного живого эльфа.
Однако, вот же, прямо передо мной была Наташа, обычная женщина, чья внешняя привлекательность радовала мой глаз, Наташа, слишком похожая на ту невероятно прекрасную девушку в зеленом с книжной обложки. Наташа, похожая на ту эльфку настолько, что будто именно она была изображена там. Наташа, чьи взгляды я чувствовал на себе. Наконец, Наташа, которая сейчас казалась мне совсем другой, настоящей, и, похоже, что я был интересен ей не только лишь как студент. И я вновь чувствовал приятный запах вокруг, направленный на меня. Быть может, то, что происходило с ней, являлось какими-нибудь особенностями ее физиологии, вызванными ее самыми светлыми чувствами, лившимися из нее и не находившими ответа.
-Это из-за меня? – не смог сдержаться я, чувствуя как приятный запах усилился и проникал в меня все глубже.
Я не был готов заходить настолько далеко, я не мог позволить себе сдаться той силе, что так и лилась из Наташи, которая была сильнее ее. Я знал, что она была семейным человеком. Я не имел никакого морального права влезать в эти отношения, даже если бы Наташа являла собой вселенский идеал красоты, перед которым все мужчины падали бы на колени. Мне хватало того, что я мог общаться с ней в стенах техникума. А мое воображение оставалось лишь моим воображением, и не больше. И я чувствовал себя виновником, в том числе, этих наэлектризованных минут. Я видел как расширились серые зрачки добрых глаз, которыми Наташа рассматривала меня так близко, боясь моргнуть.
-Я не знаю, - лишь слегка покачала она головой и негромко попросила, - Посмотри на мои руки.
Кожа их была гладкой, идеально ухоженной, казалась девственно нежной на ощупь, пальцы оставались тонкими: хрупкими и изящными, ноготки блестели, отшлифованные до идеала.
-Я чувствую себя совсем юной, будто только родилась на свет, будто только начала дышать, - сделала она признание, от которого явно почувствовала себя легче, - Кажется, все открыто мне. И ты, Руслан. Я знаю, что внутри тебя сейчас, - кивнула она, - Я знаю кого ты видишь перед собой, кого увидел в первый учебный день… Господи, зачем я все это говорю?
В долю секунды она стала прежней Натальей Николаевной, в долю секунды все ее эльфские метаморфозы оставили ее, исчез и приятный запах. И я как-то машинально взял ее руки в свои, крепко сжал, стараясь удержать ее пытавшуюся спрятаться силу. Наташа не играла, и ее сила действительно рвалась наружу. Наверное, то, что было внутри ее, могло ее погубить, не знаю. И в тот момент я подумал, что не могу и не должен обидеть Наташу как женщину. Ведь это по отношению ко мне проявлялась ее прекрасная сила. Я понравился той, которая устала от последствий своей глупости выйти замуж за гнилого по своей натуре человека. Ее сила отторгала его, а потому лишь накапливалась, требуя выхода.
-Наташ, - без колебаний перешел я на «ты», - То, что с тобой происходит, будет только множиться. Не в этих стенах, понимаешь?
-Я хочу дать тебе только все самое лучшее, что здесь есть, - негромко сказала она, не пытаясь высвободить рук из моей хватки, - Я нравлюсь тебе как женщина, я знаю, что ты бы хотел, чтобы я помогла тебе. Стены? Не думай, что я боюсь, как бы не заговорили о моих чувствах. Я слышала самые разные гадости в свой адрес. Поверь, я могу за себя постоять, если, конечно, есть цель. Сейчас у меня такая цель есть. Просто будь рядом со мной, о’кей?
И вновь ее светлая сила одержала над Наташей верх, и я и вправду ощутил бархатистую кожу ее рук и хрупкость пальцев, отчего мое сердце забилось сильнее, а по всему телу прошла приятная дрожь. Наташа чуть привстала на цыпочки и едва ощутимо коснулась губами моего разгоряченного лба.
-Я знаю, что делаю…
С того момента прошло лет семь-восемь. Мы вместе. Не как муж и жена, но как сокровище и его хранитель. Наташа изменилась физически, позволив своей силе полностью овладеть ей. Как бы ни фантастично это звучало, Наташа перевоплотилась в эльфку. Просто однажды обратимые изменения дали сбой, застопорились, к чему Наташа была готова. Да и я тоже. И ее сила кажется неиссякаемой. Как кажется неиссякаемой моя любовь к ней. Никогда прежде не думал, что этот мой потенциал нежности и бережливости к человеку, который по-настоящему дорог мне, окажется настолько огромным. Как там, в песне поется: «женщина прекрасна пока любима». И в том, что произошло с Наташей, присутствует львиная доля всего того, скрытого во мне, о чем я никогда не подозревал. Мы с ней уехали из города, спрятались подальше от мирской суеты, такой серой, такой фальшивой на чувства. И, кажется, что для нас двоих наступила пора бесконечности, и от нее мы оба получаем огромное удовольствие. Это действительно сказка, которую на самом деле можно достичь, если, конечно, ее хотят оба. Раз и навсегда. И в последнее время я иногда и сам начинаю подозревать и чувствовать некоторые изменения в собственном теле, похожие на те, что произошли с Наташей. Но без всяких подозрений у меня часто зудит спина в районе лопаток. Пожалуй, самое неприятное из всех этих ощущений. Ну ничего, Наташа страдала от аналогичного зуда всего-то шесть месяцев, пока крылья полностью не сформировались. Ее прикосновения, когда она расчесывает мне спину, приносят сильное облегчение. В ее прикосновениях я чувствую всю преданность, на которую способна настоящая эльфка… Ладно, некогда мне банальщину разводить.
конец
Глава 17. Эволюция
Его можно было увидеть вечно спешащим куда-то, почти бегущим. Слегка сгорбленный, напоминавший какого-то старика, он, казалось, мчался по дороге пешком, выжимая из собственных ног как можно больше скорости. При этом он постоянно что-то бубнил себе под нос, и если не вслушиваться, невозможно было бы разобрать его речи.
-Алло, - отвечали ему в трубку телефона.
-Реброва Светлана Георгиевна? - спрашивал он, как будто сам у себя.
-Да, кто это?
-Думаю, это не имеет большого значения. Вам звонят по поводу бардака, на который Ваша организация закрывает глаза уже две недели. Я говорю о свалке строительного мусора по адресу Матвеевская 64. Кирпичи, арматура, и прочее гавно. Когда убирать будете?
-Вы один из жильцов? – через паузу пыталась уточнить начальница.
-А Вам не все равно? Долго люди на всю эту байду будут смотреть, ходить спотыкаться? Чтобы через двадцать четыре часа ничего там не было, чтобы все убрали. Либо будет другой разговор, в другом месте. До свиданья.
Он не успевал опомниться, а в голове его уже звучали гудки другого телефона, и это все, что он слышал в тот момент.
-Алле, привет, - отвечал он матери, - Все, домой иду.
-Ты когда телефон себе купишь? – спросила она, прекрасно зная ответ, и наблюдая «номер скрыт» на дисплее своего мобильника.
-Я сейчас с одной сукой общался, - вместо ответа рассказал он, - Развела срач возле дома, не пройти не проехать.
-А ты такой Робин Гуд, - вздохнула мать недовольным тоном, - Дались они тебе. Живи, делай свое дело, зачем тебе все это нужно?
-Драть всю эту кодлу нещадно, - жестко настаивал он, - Я хочу, чтобы они работали. Чтобы знали свое место. Чтобы все по-людски было. Может быть все как надо, если есть на то желание. И чхать мне на остальных, я всегда только о себе говорю. И мне не нравится когда срач вокруг.
-Не тебе одному хотелось бы так. Но всех ты не переделаешь… Возьми какой-нибудь самый дешевый телефон, будешь мне звонить.
-Да зачем он мне нужен?
-Затем, что гробишь себя, - перебила мать, - Затем, что тебе становится только хуже…
Если бы она знала, насколько хуже ее сыну становилось за его возможность такого общения, не требовавшего от него никаких мобильных аксессуаров. Все, что нужно, уже находилось в его голове. И тот мир, что окружал его, был куда сильнее его физических возможностей, сдавливал, выжимал досуха. Мир нулей и единиц, мир микроволн, мир бесчисленного потока голосов и информации, забивших воздух и небо над головой. Это была мертвая немая субстанция, к которой невозможно было привыкнуть. Это была субстанция, от которой он не мог защититься. И он впитывал ее, понимая, что иного пути у него просто не было.
Однако, даже такой мир предложил ему выход, единственно возможный, удивительный и невероятно богатый на секреты. И пусть он оказался не готов к быстрой оккупацией людей всеми этими мобильными устройствами, позволившими их владельцам бесполезную болтовню, мол: «-О, козюлька! -Да, круто!», возможность слышать нечто куда более осмысленное и важное, вроде общения чиновников или бандитов, казалась единственным смыслом в его изменившейся жизни. Что уж говорить о том, что изменившийся мир предложил ему ловить среди всей этой чепухи действительно что-то ценное и использовать в своих целях. И он ловил нужные волны, своего рода, отличительные метки абонентов сотовой связи, и легко настраивался на их частоту, оставаясь, при этом, от нее в стороне. В какой-то степени, он сделал шаг вперед, в то время как все остальные сдались на милость цифровой технике.
И этот шаг отражался на его психике, на его нервной системе, неустанно пребывавшей в возбужденном состоянии даже во время сна. Он спал всего четыре, а то и три часа в сутки, проваливаясь в царство Морфея практически мгновенно, и так же внезапно открывая глаза среди ночи, чувствуя себя крайне не выспавшимся, но уже не могущим больше уснуть. Сонное состояние преследовало его постоянно, ослабевая (но не покидая его полностью) во время работы. Оттого он чувствовал себя крайне раздражительным и дерганным. Он понимал, что пользовался благами оцифрованного мира не совсем правильно, обращаясь к самым разным начальникам по поводу и без повода, и раздувая задевавшую его несправедливость до вселенских масштабов. Его нельзя было вычислить по номеру телефона, который ему заменяла собственная голова, а значит, он мог не сдерживать своих пылавших эмоций. Он, в самом деле, ненавидел всех тех с кем общался, пользуясь полученной возможностью. Он ненавидел их уже за их должности, за их отдаленность от реального положения дел, за их упертость и твердолобость. Он не стеснялся в выражениях, пусть не оскорблял, но матерился, стараясь уже навязать свои аргументы своим собеседникам, отводя им всего секунды на ответы. И на самом деле ему не нужны были никакие ответы. Высказать и отчитать, невзирая на должность или звание, в том он находил смысл своих звонков.
И потом наступали мучительные минуты передышки. Прихватывал живот, голова будто закипала, пот прошибал с головы до ног, он чувствовал даже дрожь в ногах и физическую слабость по всему телу. Мысль о том, чтобы не обгадиться прямо в штаны, добежать до туалета, бешено пульсировала в его голове. И тогда ненависть, и стремление физической расправы над теми, кто доводил его до подобного состояния, овладевали им, занимали все его внимание.
«-Привет.
-Привет, давай встретимся. Увидеть тебя хочу. Прямо дымится все.
-Где и когда?
-Давай часов в восемь к тебе приеду.
-Хорошо. Пока.
-Пока…»
«-Да, алло.
-Слышь, черт, ты когда бабки вернешь? Я к тебе приеду, е…о разобью, ты понял? Нос сломаю, п…с е…й…»
«-…и не надо мне рассказывать сказки. Понимаешь, я могу все это решить сам: договориться, уладить, заплатить. Зачем мне напрягать свою голову, когда я нанимаю для этой цели кого-то со стороны, плачу ему деньги, начисляю зарплату… не перебивай… начисляю зарплату, рассчитываю на его компетентность, на его подвешенный язык? Вас слишком много на меня одного. Ты вынуждаешь меня сейчас повышать голос, нервничать, заставлять нервничать тебя, ты понимаешь, что я хочу тебе сказать? Вас там пять человек на рабочем месте, вы умеете навести порядок, каждый, б…ь. Но старший – ты. И поэтому я хочу, чтобы именно ты решал и договаривался, ты получаешь за это больше остальных. Если ты не можешь – позвони и скажи, что ты не справляешься…»
Он расслаблялся и приходил в себя, слушая чужое общение, совершенно случайное, но в подавляющем большинстве случаев малозначимое. Кто-то договаривался о потрахушках, кто-то пытался вернуть свое, кто-то распекал нерадивого работника, кто-то обращался с жалобами в экстренные службы. Мелькали какие-то имена, которые были ему совсем не нужны. Однако, часть их все равно западала в память. Наверное, для того, чтобы он мог дозвониться и пообщаться.
«-Короче, тема есть. Деньги неплохие, оплата в полном объеме. Человек надежный, проверенный.
-Что за тема?
-Давай встретимся.
-Я сейчас не один. Что за тема?
-Короче, надо будет шорох навести. Не ссы, все, что от тебя требуется, морда позлее. Все уже обговорено, надо, чтобы ты был.
-Когда?
-Послезавтра. Ну я еще заеду, пообщаемся. Только звякни когда освободишься. Все, на связи.
-Пока…»
Под вечер у него начинала болеть голова. Валерьянка уже не давала такого эффекта, который мог бы его расслабить. И все больше он начинал привыкать к таблеткам, а в последний месяц и к снотворному. Он действительно хотел хотя бы раз выспаться вволю, а было бы совсем хорошо уснуть навсегда. Что он делал не так?
-Речицкий ОВД, дежурный слушает.
-Массовая драка между кавказцами на Сталелитейной 17, - без колебаний сообщил он, быстрым шагом проходя мимо указанных событий, и оставаясь на отдалении от места скопления нескольких машин с тонированными стеклами, - Человек десять точно.
После этого он прервал связь...
…без окончания…
Глава 18. Черно-белое убийство
«Трефы»
Тело жертвы - Минаевой Надежды Константиновны, сотрудницы социальной службы - было обнаружено спустя совсем короткое время после расправы над ней. Возле залитого кровью жертвы тела сотрудники местного ОВД не нашли орудия преступления, даже ничего похожего, что указывало бы на него. Но однозначно это был твердый тупой предмет (камень или молоток), которым несчастной женщине размозжили голову. Да, она мучилась перед смертью, и наверняка должна была кричать о помощи. Тем паче, что место ее убийства, было далеко не безлюдным темным углом. Рядом с телом же преступник оставил игральную карту – «даму» треф, и у следователей сразу возникло подозрение, что это убийство означало предстоящую серию подобных преступлений…
«Пики»
...-И чего в такую рань не спится? – недовольным тоном бурчала дворничиха в ответ на короткое «здрасьте» Федьки Звонкова из 152-ой квартиры, направившегося мимо нее прямо к своему темному «Ларгусу».
На прошлой неделе Звонков развелся с женой, Лариской, той еще стервой, по правде сказать, и вот уже последние несколько дней он выходил из подъезда в половине шестого утра, чего прежде дворничиха за ним не замечала. Она, впрочем, знала о Федоре не так много как ей бы хотелось. Полный, нет, крупный, с рыжей бородой, одним своим видом Федор внушал уверенность (даже слегка излишнюю) в своих возможностях, в том числе, в физическом превосходстве над оппонентом. Именно он инициировал свой развод с Ларой, и был непреклонен в нежелании спасать их брак. Его, конечно, можно было понять, у всех есть предел терпению. Как-то дворничиха сама слышала брань Федора, общавшегося с женой по телефону, и назвавшего Ларису истеричной ****ашкой (иди, лечись, успокоительных таблеток попей). И в тот момент внутри дворничихи все как-то загудело, она вся превратилась в слух, все внимание ее мгновенно переключилось на эту брань. И кроме этого интереса больше ничего не осталось. Ну ничего себе, кого-то громогласно обматерили, наверняка по делу, и страсть как хотелось знать как можно больше подробностей. Хоть какое-то украшение той унылой работе, которой дворничиха занималась последние лет пять, не меньше.
Проводив машину Звонкова внимательным взглядом и пройдя еще пару подъездов обслуживаемого ею дома с метлой в руке, она вдруг обнаружила и входа в очередной подъезд игральную карту. Совсем новенькую, лежавшую в свете фонаря над входной дверью «рубашкой» кверху. Странно, когда она была здесь несколько минут назад, этой карты здесь не было. Никто не входил и не выходил из подъезда в этот промежуток времени, иначе бы она заметила. Игральной картой оказалась дама пик, и без раздумий дворничиха скомкала ее в шарик и бросила в мусорный мешок. В голове же ее сам собой прозвучал обидный детский голос, который она слышала однажды:
-А почему Вас ведьмой называют?
Не раз она слышала это слово в свой адрес. Возможно из-за своих черных как смоль волос, спрятанных под платком, или же из-за смуглого цвета кожи, отчего ее можно было спутать с цыганкой, она бы не удивилась. А может из-за резкого и мрачного взгляда своих больших темных глаз, который, при желании, мог бы заворожить не одного мужика. И на самом деле она чувствовала этот страх, источаемый людьми, оказывавшимися рядом с ней, пусть даже мимоходом. С ней только здоровались, а вот полноценно общаться не решались. Да и не особо она и хотела этого общения.
Она присела на лавку возле детской площадки, чтобы закурить. Мысли ее вновь вернулись к обнаруженной игральной карте, как будто специально оставленной для нее. Может, не стоило выкидывать ее в мусор? Сунула бы пиковую даму в карман на счастье. Однако что-то привлекло ее внимание слева от нее. Она вдруг почувствовала, что рядом кто-то есть, но никого не увидела, лишь тень ее в качавшейся тени березовых веток…
«Червы»
…И ее собственная тень выглядела до жути пугающей. Тень заставила Инну приковать к ней завороженный взгляд, заставила наблюдать невероятную страшную метаморфозу, от которой в горле девушки образовался огромный ком. И она не могла издать ни звука. Ее собственная тень меняла комплекцию, ширилась в плечах. Ее собственная тень вдруг приобрела на глазах оцепеневшей Инны объемность, теперь перед молодой женщиной был живой человек. Хотя, правильнее было бы назвать ЭТО черной физической массой, у которой даже лица не было, лишь человекообразная форма. Но это длилось совсем недолго, ровно до того момента, пока ЭТО не поднялось на ноги в полный рост. Он появился из ее собственной тени, забрал ее, заняв ее место, и теперь Инна не могла пошевелиться, чтобы хотя бы издать вопль ужаса. Свет уличного фонаря проходил ее насквозь, будто ее не было сейчас в материальном мире. Но женщина узнала открывшееся перед ней лицо. Лицо того, кого знала уже давно, того, кто был с ней когда-то, того, чьи ласки с трудом, но, все-таки, забывались. И этот взгляд сейчас был каменным и пустым, неестественным для прежнего ее жениха. Нет, сейчас это был некто другой с его лицом. Даже НЕЧТО другое, копировавшее его.
Они расстались более чем мирно, оставшись друзьями. Не было никаких истерик и криков с его стороны, разговор проходил культурно, он практически не повышал голоса. Он был готов услышать от Инны ее решение, и она не сомневалась, что он воспримет его как-то по-другому. Тем не менее, Инна знала, что внутри него все горело от осознания происходящего расставания. Инна хотела, чтобы он не стеснялся своих эмоций, чтобы переступил через порог цивилизованности, который оставался для него неодолимой преградой. И он мог быть холодным и жестким, но не настолько каменным.
В руке того, кто занимал его место в эти страшные мгновенья, появился молоток, заменивший собой кисть, должную сжимать рукоять. И вроде бы Инна стала недосягаема для физического мира, лишенная своей собственной тени и пропускавшая через себя свет, она понимала, что и ее палач оказывался не вполне обычным сущностью.
-Это ведь не ты, - попыталась сказать она, но выдала слабое, почти не слышное мычание через сомкнутые губы.
Она видела как оружие в его руке поднялось и опускалось ей прямо на голову. Через секунду последовал сильный болевой удар, оглушивший женщину. Она покачнулась и опустилась на землю, не в силах ни закричать от боли, ни унять ее. Она лишь чувствовала, как хлынувшее из раны тепло ее крови залило лицо, а свет вокруг моргнул несколько раз подряд. Но вновь ее убийца поднял над беспомощной несчастной жертвой обагренный кровью молоток. Он не считал количество ударов, которые нанес женщине по голове. Но их было много, что-то около десятка.
Он не чувствовал крови, которая наверняка должна была забрызгать его, и которую он жаждал, совершая свою расправу в качестве мести. Кровь заливала не его самого, но его защиту, черную как смоль, непроглядную и мертвую, отделявшую его от материального мира. Это действительно был не он в своем возмездии, однако он не противился своему желанию покончить с Инной за ее предательство. И молча наблюдал за тем как несчастная умирала в муках. Но даже если бы и хотел прекратить все действо и попытаться спасти ее, сейчас он понимал, что пути назад не было. Инна видела его, узнала его, а он зашел слишком далеко, чтобы закончить начатое, когда в его руках была такая сила. И с каждым новым ударом это чувство превосходства пылало в нем, обострив прочие недавние обиды.
«Бубны»
Он намеренно не оставил Инну напоследок. В качестве дополнительной страховки. Чтобы не было понятно, ради чего он использовал игральные карты. И трефовая дама, и пиковая, и червонная, а теперь и бубновая – все они должны были поплатиться за свои решения, вставшие ему поперек горла. Последняя из них, для которой он приготовил бубновую масть, выбесила его, пожалуй, больше чем Инна. Наглая, дерзкая, открывшая рот не по делу. Он чувствовал как его сердце ликовало с каждым новым ударом молотка об ее голову. И это чувство ненависти к ней отличалось от всех прошлых разов; кажется, именно она заслуживала тот остаток невысказанных эмоций, что он боялся обнажить перед самим собой. Он дал себе установку на самоконтроль, он не считал себя психом, однако сейчас все в нем пульсировало в буре негодования. Наглость и тугодумие этой юной суки, однозначно насосавшей на свой внедорожник, буквально взрывало его изнутри.
Но вот она осталась лежать в луже крови, наказанная им, и он не сразу вспомнил об игральной карте, приготовленной для нее. А меж тем надо было уходить. Со смертью жертвы его защита утратила свои свойства, и теперь его можно было спокойно разглядеть на свету, облаченного в серо-голубой «хаки». Бегом он добрался до ближайшей тени (это был фонарный столб), которая могла проводить его в его убежище подобно порталу в пространстве…
…без окончания…
Глава 19. Девятый круг ада
Это все из-за Степы. Как-то он примчался ко мне с флешкой в кармане потертой джинсовки, взлохмаченный и сильно взволнованный.
-Ты сейчас просто охуеешь, - прямо с порога заявил он, - Даже не охренеешь, а реально охуеешь. Вот, настоящая бомба, - пытался внушить он, размахивая флешкой у меня перед носом.
-Что там? - спросил я, чувствуя, чтое его мандраж передается и мне самому.
-Послание из космоса, полученное как нашими, так и американцами три месяца назад, - едва ли не задыхаясь, заявил Степа, - Звуковая дорожка на целых десять секунд прямо с Плутона.
Он самостоятельно включил мой ноутбук и сунул флешку в USB разъем.
-Откуда? – переспросил я, чувствуя непроизвольную улыбку на своем лице.
-С Плутона, пацан, с Плутона. С самых, мать их, концов нашей Солнечной системы, - повторил Степа, одевая наушники и включив аудиоплеер, - Я говорил, не просто так они Плутон из учебников по астрономии выбросили, не зря отняли у него статус планеты, и велели его забыть. Уверен, они все это время посылали туда сигналы. И вот, наконец, ответ.
Он прослушал сенсационную, по его утверждениям, запись несколько раз подряд. При этом, щетинистое лицо Степы как-то помрачнело. Он протянул наушники и мне. Но как я и ожидал, кроме белого шума и прочих звуков радиотрансляции, в которых я ничего не понимал, я не расслышал ничего полезного. Лишь нечто отдалено напоминавшее короткий рык, раздалось на миг. Скорее всего, этот звук так же принадлежал звуковому мусору.
-Где ты это взял? – спросил я, выбросив из головы и умолчав о молниеносном нечто, напоминавшем рычание.
-Да какая разница? – психанул Степа, - Прислали по почте. Возможно, там действительно есть что-то, в чем я не силен. Какие-то звуки, не принадлежащие естественным фонам. Я хочу в этом разобраться.
-Хорошо, допустим, что ты прав, и эта запись содержит в себе какие-то доказательства, - пожал я плечами, - Нельзя вот так просто ходить с такой информацией по городу, мол, давайте послушаем запись из космоса. Сторонним людям за такое голову отшибают и не спрашивают. А если это утечка, и твоя запись отслеживается в Сети?
Ну конечно Степа все это понимал, и я прекрасно знал, что он чувствовал. Он очень хотел знать о том, что легло бы на его плечи неподъемным грузом. Все эти правительственные заговоры, интриги, темные силы (финансисты и банкиры), в руках которых мировая экономика, которые управляют всеми политическими процессами на Земле, а проще говоря – рулят народами в своих интересах – Степа помешан был на этой теме. И очень хотел, чтобы я так же задавал правильные и нужные вопросы. Вот только последствия их волновали меня куда больше чем моего более взрослого кореша. И последствия его визита в тот день не заставили себя долго ждать.
Той же ночью я проснулся, ведомый тем звуком, проскользнувшим среди белого шума аудиозаписи с флешки, который я попытался забыть. Тогда же я пришел к мысли, что это и было рычание, и в нем я легко распознал ничем не прикрытые боль и удовольствие. Наконец-то утоляемый голод, терзавший свою жертву очень долгое время. Мысли о нем только множились в моей голове, забивали все мое внимание, усиливали мой собственный голод, в животе урчало так, будто я не ел целую неделю.
Я полез в холодильник за колбасой, яйцами, и гранатовым соком в стеклянной бутылке, приобретенным мной в павильоне у знакомого азербайджанца Расима. Приготовив слишком ранний завтрак, я уселся перед ноутбуком с целью посмотреть что-нибудь годное в Сети. В почте же меня ожидало принятое сообщение, аудио файл с расширением wav и продолжительностью в полторы минуты. Никакой информации об отправителе к нему не прилагалось. Я уже подозревал, ЧТО именно услышу в этой записи. На всякий случай я скачал его на жесткий диск и удалил оригинал.
Это был все тот же белый шум со всякими свистелками и перделками, характерными для процесса поиска радиочастот. Однако вместе с ними я отчетливо слышал мужской многоголосый речитатив, некую молитву на латинице. И странным образом я понимал ее смысл, понимал именно где-то внутри себя, хотя мои уши слышали чуждый язык. Я слышал молитву Сатане, доносившуюся через невообразимые межзвездные расстояния в миллиарды километров, предназначенные тому, чей рык продолжался до самого окончания этого послания. Я будто сам был конечным слушателем, я будто сам был Дьяволом, заключенным в ледяной холодной тюрьме в небывало дали от солнечного света. И будто это был мой собственный голос радости утолить нестерпимый голод. Молитвы на латинице в мою честь прибавляли мне долгожданных сил, запах крови и смерти проникали меня в каждом их слове. И моя собственная кровь начинала бурлить, отогреваемая теплом страданий и мук, посылаемых мне с Земли.
Сам собой я вспомнил о «Божественной комедии» Данте Альгиери, которую прежде не изучал, но с которой был знаком благодаря Интернету. Помнится, Дьявол там обитал на самом нижнем круге Ада, где вечный лед и холод. Таким было ему наказание за предательство. Закованный в цепи, могучий и сильный, терзающий в зубах трех величайших предателей земного и божественного: Иуду Искариота, Марка Юния Брута и Гая Кассия Лонгина, он был бессилен вырваться из своего плена сам. И, несмотря на всю свою серьезность, данная поэма представляла собой художественное произведение, основанное на не доказанной научно религии. Теперь же я получил звуковое послание, в достоверность которого верилось с большим трудом. В конце концов, современные технологии позволяют записать и преобразовать любой звук, кажется, невозможный в природе в естественном своем звучании.
-Льстецы, - неожиданно для себя прорычал я, - Жополизы. Ненавижу…
А днем, где-то около полудня, на мой электронный почтовый адрес пришло еще одно сообщение, на этот раз видео формата. Сохранить его на своем жестком диске я почему-то не мог из-за непонятной и неустранимой ошибки при попытке скачивания. Мог лишь наблюдать не постановочный ритуал жертвоприношения молодой барышни в полутемном помещении в окружении пяти человек в четных балахонах с капюшонами на головах и свечками в руках. Плач жертвы и ее крики о помощи больно резали по ушам, однако я хотел их слышать в той же степени, в которой хотел наблюдать все действо. В другое время, религиозная тематика, включая и оккультизм, интересовала меня очень и очень мало. В детстве у меня была цветастая, красочно иллюстрированная Библия, в твердой голубой обложке, которую я перечитал не один раз, в том числе во время еды. Все эти истории, изложенные там в простом для понимания варианте, были интересны мне по сюжету. Уже потом, я пытался осилить книгу Апокалипсиса со всеми ее ужасами, подробно описанными так, как будто авторы пережили их лично, отчего действо просто захватывало. Но все равно я опирался больше на здравый смысл и научные факты, чтобы воспринимать подобную литературу настолько достоверным материалом, неоднократно переписанным и искаженным по смыслу.
Дьявол, который существует взаправду, и обитель его на Плутоне с идеально подходящими там погодными условиями для его заточения Творцом? Ни один нормальный человек не поверит в такое, и, кажется, даже среди самих верующих вряд ли найдутся те, кто воспримет подобную версию адекватно.
-Убийцы, - прорычал я, глядя как девушке, наконец, перерезали горло, и кровь ее хлынула в специально приготовленную для этой цели чашу, - Убогие фанатики. Ненавижу.
Вместе с тем я чувствовал как все внутри меня закипело, и мощная горячая волна прилила от ног к голове. Повинуясь какой-то неведомой и природной силе, я сжал кулаки и напряг мускулы рук. Я чувствовал как их удерживают невидимые цепи, кандалы которых смыкались даже на моей шее и торсе, удерживая меня в недвижимом состоянии. Цепи тянулись откуда-то из темноты, из самого сердца темной ледяной бездны. Их холод служил мне толстой оболочкой, но внутри я был полон жизни, не иссякавшей ни на миг с того момента как я оказался в этом плену. И взгляд мой был всеобъемлющий, как будто все мироздание передо мной было размером с горошину, и ничто не могло скрыться от моего взора. Со своего места я видел и слышал ВСЕ, что происходило во Вселенной, находясь в самом ее эпицентре, и чувствуя всю ее ничтожность. Я ненавидел ее за это, я ненавидел Творца за ее убожество, ведь именно по этой причине я восстал против него и был заточен в свою тюрьму. Я хотел, чтобы как можно больше ушей услышали мою ненависть, почувствовали на себе… И вот кто-то услышал.
-Дмитрий Александрович, - прервал меня ровный спокойный голос в телефонной трубке, - Вчера на Ваш электронный адрес поступило несколько сообщений с информацией, представляющей важность для общественной безопасности. Нам бы хотелось задать Вам несколько вопросов по этому поводу. Вы сможете сегодня подъехать по адресу улица Стрелецкая 2?
Я прекрасно знал, что находилось в этом месте. Как знал и о том, что они обязательно прошерстят мой ноутбук, как говорится, от корки до корки…
...без окончания…
Глава 20. Десерт
…-Короче, тема такая, - быстро вводил в курс дела Михей, - Есть тело, конченая мразь, из-за которой страдают люди. Живет здесь, в городе, но в Кораблино имеет гараж. Там сейф, понятия не имею, что внутри, да и похер. Открываете гараж, забираете сейф, быстро сваливаете.
-Проблемы? – задал вопрос я, прекрасно зная ответ.
-Он мог поменять замки на воротах. Там два навесных замка, плюс один внутренний, к нему у меня есть дубликат ключа. Но чуйка у этого мудака работает будь здоров… Ты, говорят, имел дело с замками, - обратился Михей к рыжему Лехе, которого я с трудом уговорил помочь в этом мероприятии и приволок на встречу с Михеем.
-Ну, несколько раз приходилось побаловаться, - подтвердил Леха, - Только я все равно не профи, так, любитель.
-На этот случай есть фомка, - заверил Михей, - Учти, тебя я не знаю, поэтому спрос будет с него, - и он ткнул в меня пальцем, - А я привык поддерживать хорошие отношения с нормальными пацанами, понимаешь, да?
-Какая наша доля? – спросил, наконец, я потому, что до этой минуты данный вопрос еще не звучал, а Михею я старался доверять с самого начала нашей дружбы, завязавшейся лет пятнадцать назад, едва я поселился с ним по соседству.
-Семьдесят пять на рыло… Сейф вскрывать нельзя. Иначе отхватите так, что это останется единственным воспоминанием в жизни. Ни тебе, ни ему (Лехе) это нахер не надо. И еще, если об этом узнают посторонние, первыми спросят с вас обоих, не обижайтесь.
Я лишь молча кивнул в ответ. Лидерство Михея я никогда не ставил под сомнение, он всегда знал больше меня, он был и старше меня по возрасту лет на десять. С другой же стороны, я был уверен и в собственных силах. С Лехой я так же общался довольно долгое время, и за этот период сделал о нем кое-какие, но верные выводы.
В назначенное время, это была ночь, что-то около двух часов, я заехал за ним на предоставленных мне Михеем специально ради этого дела бордовых «Жигулях», в багажник которых предстояло запихнуть сейф. Леха терпеливо ждал меня у подъезда, в руках молодого человека был небольшой рюкзак, видимо, с инструментами начинавшего взломщика. Начинал накрапывать мелкий дождик. Я не успевал до конца остановить машину, а Леха уже открыл дверцу со стороны пассажирского кресла и ловко (при его широкой комплекции) пристроился внутри теплого салона. Выглядел он бодрым и явно выспавшимся.
-Ну что, нас ждут великие делишки? – с улыбкой настраивался он на серьезную работу.
-Посерьезней надо быть, - ответствовал я, чувствуя, как этот позитив перебирается и внутрь меня, - Люди на нас рассчитывают, «бабки» такие платят…
До поселка Кораблино было всего-то километров двадцать – двадцать пять по объездной, и это расстояние пролетело мигом за пустой болтовней. Как будто все было уже сделано, и драгоценный сейф уже находился в багажнике. Как и всегда, это Лехин рот почти не закрывался, он мгновенно перескакивал с одной темы на другую. Впрочем, общий смысл касался его работы, однозначно доставшей Леху, как говорится, до печенки. Семь лет на одном месте, все его сознание находилось среди тех бумаг, казалось, снившихся ему каждую ночь. Но на самом деле, эта работа подходила ему очень хорошо. Леха был достаточно простым человеком, даже наивным. Он не сдерживал эмоций, говорил как думал, и ждал в ответ той же честной прямоты. Будто не понимал в каком мире живет. Работа же с документами не требовала от Лехи особых умений, зарплата его вроде как устраивала, по крайней мере я не слышал от Лехи желания купить себе машину или съездить куда-нибудь на море, платили вовремя, восьмичасовой рабочий день (с обедом), два выходных. Леха не жаловался, а если его что-то все же не устраивало, то невидимая сила привычки к стабильности удерживала его на одном месте.
Что касается этого увлечения Лехой, связанного с замками, оно действительно стало для меня неожиданностью. Причем, скажем, год назад ничто не выдавало бы его хобби. Я нередко заходил к нему домой, и только в последние месяцы наблюдал с десяток разобранных и целых замков, разложенных на его кухонном столе. Леха внимательно их изучал, вертел в руках и сосредоточенно рассматривал, обращая внимание и на вес и на форму.
-Это занятие требует определенной выдержки, которой мне не хватает в жизни, - пояснил он, - Работа с бумагами только отвлекает, заставляет забыть на время.
И это действительно было так, и Леха мог с легкостью вспылить, если у него, вдруг, что-то не получалось. Но куда большей неожиданностью для меня стало другое, во что я бы вряд ли поверил, если бы сам не стал тому свидетелем. И это была основная причина того, что именно Леху я уломал съездить со мной до этого долбанного гаража.
Машину мы оставили на обочине трассы, не доезжая до указателя и поворота на поселок метров за пятьдесят. Оттуда до гаражей было еще метров двести. Михей, что называется, клялся и божился, что сейф окажется очень легким по весу, и нам не придется волочить его, обливаясь потом в три ручья. Почти бегом мы с Лехой добрались до ржавой сетки забора, окружавшего территорию гаражей. Хотя, этот чермет даже забором уже нельзя было назвать, наполовину заросший травой, и никому нафиг не нужный. Никакого поста охраны или элементарных ворот здесь не было, мы спокойно вошли внутрь гаражной территории, изредка подсвечивая себе фонариком в поисках нужных ворот и озираясь по сторонам, готовые бежать при первом же намеке на «палево».
-Вот, - как бы неожиданно указал Леха на нужный номер гаража, и выхватив из темноты два английских навесных замка.
Он снял с плеча рюкзак, но не за тем, чтобы вытащить оттуда инструмент взломщика. Нет, Леха достал из рюкзака лоскут чистой и сухой материи и баклажку с питьевой водой. Ни ему, ни мне не нужна была никакая фомка, оставленная в машине. Мне не было резона возиться с замками, именно поэтому мне требовалась помощь такого необычного человека как Леха. Встав рядом с воротами в гараж, он протер оба замка тряпкой, немного ощупал их своими мощными и короткими пальцами, затем провел языком по металлической поверхности верхнего из них.
-Знаешь, в этот момент я чувствую внутри себя еще кого-то, - рассказывал он мне в тот раз, когда я не знал, что сказать в ответ на увиденное им действо, - Я чувствую его физическую плоть: своего рода, кишки внутри кишок. Но я бы не назвал его живым существом.
Тогда же, разгрызая и разжевывая металлическую начинку одного из замков, который ему не поддался, Леха продемонстрировал мне на миг сверкнувшие холодным блеском свои зубы. Один единственный прикус их с легкостью отхватил бы мне палец, не то, что сталь замка.
-Он не так часто голоден как я, - поделился со мной Леха, проглатывая перемолотую во рту сталь и запивая ее водой, - Наверное, ждет, когда я психану из-за очередной неудачи. Ему нужен только металл – чистый и не прогнивший. Этакий десерт, после которого хочется расслабиться и забыться.
Одним прикусом Леха отхватил четверть твердого металла замка на воротах, срезая железо идеально заточенными зубами подобно ножом масло. Однако вместо того, чтобы измельчить кусок во рту, Леха сплюнул в руки в перчатках, и сразу же отгрыз еще. Растерзанный замок свалился сам собой, но вошедший во вкус Леха без запинки занялся нижним замком, повторив процедуру всего за несколько секунд.
-Все, - заявил он, наконец, сбив подкатившую к моему горлу тошноту, - Сука, рот горит. Чертов десерт.
Что тогда, что сейчас мне было до отвращения тошно смотреть на демонстрацию его возможностей, а точнее, на природное извращение, выпустившее в этот мир такое существо. Что тогда, что сейчас мои собственные зубы гудели и ныли, сведенные противной судорогой. Я прекрасно знал, что так будет, и все равно не мог воспринять наблюдаемый мной процесс как должное. Леха же быстро сбросил куски обоих замков в рюкзак, прополоскал рот водой, но не сплюнул ее, а проглотил.
-Чего тормозишь? Я тебе говорил, - прошипел Леха, нервничая по поводу моего ступора, - Давай, отворяй ворота.
В этот момент он полностью контролировал ситуацию, прекрасно понимая мои чувства. А я на миг даже забыл, в какой карман положил ключ от внутреннего замка. Почему-то я хотел, чтобы он сейчас не подошел, и тогда Леха отгрыз бы кусок стальной воротины. А ведь он мог так сделать. Но тогда бы это уже были улики.
Однако ключ подошел.
…без окончания…
Глава 21. Законы Вселенной
Со слов самого Антона, и по свидетельствам очевидцев, ему поплохело ровно в тот момент как он поднялся в салон троллейбуса. Резкая вспышка боли где-то в глубине головы, рябь перед глазами, кровь из носа, и вот он повалился на пол практически парализованным. Парня не удержали никакие поручни. И прежде такого за ним не наблюдалось. Сколько я его знал, Антон не испытывал проблем со здоровьем, и таких внезапных скачков давления он ни разу не мог припомнить. Однако он попал в реанимацию, куда посторонним вход был категорически воспрещен.
Но одну важную деталь этого инцидента мне удалось выяснить. Все дело в том, что в реанимацию Антон попал не один. В тот же самый момент ухудшения состояния его здоровья, в троллейбусе ровно так же стало плохо одной из пассажирок - молодой женщине, занимавшей сиденье в задней части салона. Она сидела лицом к входным дверям, через которые Антон успел подняться в салон, прежде чем внезапно повалился на пол. Он успел разглядеть ее в общих чертах, и этот образ остался в его пострадавшем расслабленном мозгу уже детально.
-Она хорошенькая, – поделился Антон со мной уже в общей палате.
Говорил он медленно. Тем не менее, прежние силы быстро возвращались в его молодой и здоровый цветущий организм, прогнозы врачей звучали многообещающе. И в голосе Антона я отчетливо слышал некий восторг, вызванный его впечатлениями от встреченной женщины, которая затмила собой всех прочих однодневок.
-Я общаюсь с ней когда сплю. И она непротив. Это единственный способ нашего общения, я жду каждый свой сон с нетерпением.
-Правда? – улыбнулся я, - И как же ее зовут?
-Люба, - практически сразу сказал Антон, - Она живет в трех кварталах от меня. Не замужем, но очень хочет. Я нравлюсь ей, - и лицо его слегка покраснело.
-Ладно, ладно, - поспешил успокоить его я, - Тебе сейчас нельзя напрягаться. Только отошел. Так что там случилось-то?
-Я думаю, защита сработала. Природный барьер. Знаешь, противоположные заряды притягиваются, но, видимо, бывают исключения.
-Так может, это наоборот, не твое? – на всякий случай уточнил я.
-Похоже, это такое наказание для меня за мой разгул со всяким бабским и сомнительным ширпотребом. В конце концов, Любе повезло меньше чем мне. Она еще в реанимации, и не факт, что после этого вернется к полноценной здоровой жизни. Да и при самом удачном исходе нам придеться держаться друг от друга на расстоянии. Поверь, мы с ней оба это знаем.
Это действительно было так, я узнавал. Ее и в самом деле звали Любовью Михайловной, и она пребывала в стабильно тяжелом состоянии. Как будто не могла, но хотела (в общении с Антоном) хотя бы очнуться. Я общался и с врачом и с ее родственниками, круглосуточно дежурившими возле отделения реанимации. Очень хорошие люди, которые ни о чем другом больше не могли думать. Да и сам Антон очень живо интересовался здоровьем своей «возлюбленной», меня передать ей цветы. Конечно, ему нельзя было переживать и волноваться, однако чувства оказались сильнее. Люба уверяла его, что ее тело на пути к возвращению в реальный мир, говорила с ним непринужденно и откровенно.
И вот она, наконец, пришла в себя. На тот момент Антон был уже дома, кушал апельсинчики и играл на «плейстейшн» в футбол последней версии (то было одним из любимых его развлечений). А еще общался по мобильной связи с переведенной на общий режим Любой. Всего две-три минуты в день (больше нельзя было), номер он узнал от нее самой так же во сне. Эта их ментальная связь внезапно ослабла, едва Люба пришла в себя, не до конца конечно, но теперь ее заменяла связь телефонная, а позднее и видео.
Но как бы они не общались, быть рядом друг с другом, рука в руке, у них не было никакой возможности. Обняться, почувствовать тепло тел, услышать дыхание, насладиться запахами, ощутить трепетное биение сердец – все это оставалось недоступным для Любы и Антона. Да, они быстро привязались друг к другу, и их ментальная связь вновь возросла.
-Эту проблему надо как-то решать, - настаивал я, - Что это за отношения такие, даже, прости, потрахаться не в состоянии. Пей таблетки какие-нибудь от повышенного давления, что ли.
-Для нас с Любой нет никакой проблемы, - ворковал Антон, который находился после больницы в состоянии какого-то постоянного наслаждения, - Неужели непонятно? Это совсем другое, чем примитивные играющие гормоны.
-Только не говори, что тебя устроит, если твою Любку кто-нибудь другой будет драть. А так и произойдет, физиологию никто не отменял.
Я не верил в эту чушь вроде «спит он/она с кем-то левым, но любит меня». Не в этой жизни, не в современной приземленной действительности. Это только у извращенцев такой подход - норма.
-Не поверишь, но все так и есть, - улыбнулся Антон так, будто знал что-то такое, что давало ему фору над целым миром, - Я тоже в кулак не намерен, но ты прав, это чистой воды физиология. А есть нечто более важное, перед чем тело бессильно, на другом уровне. Мы нужны друг другу именно там, там и останемся рядом, рука в руке. Несмотря на возможные или неизбежные семьи.
-Вы оба точно тронулись умом, - не мог принять такое объяснение я, - Ты нужен ей, она нужна тебе, и у обоих отношения с какими-то леваками.
-Не переживай, все у нас под контролем, - более чем уверенно заявил Антон.
Он однозначно изменился после того случая в троллейбусе. Как бы меня не раздражали его намерения, как бы ни напрягали мне мозги (впрочем, меня это не должно было касаться), Антон поменялся. Он явно был окрылен, я, конечно, не слышал, но все в нем пело и направляло в полет. Будто ему удалось преодолеть силу земного притяжения, вырваться за физические рамки, достичь недосягаемых величин. Будто я видел не его физическое тело, но кого-то другого, раскрывшегося во всей своей красе. Я будто сам перешагнул невидимую черту, разделившую Бытие на внутреннюю и внешнюю части, я будто сам увидел прежде никем не видимое, и Антон хотел, чтобы так и было. Его ликование рвалось из него, как бы пытаясь занять его место, пытаясь открыться всем и каждому. Может, мне и не стоило понимать то, что происходило с ним? Может, в том заключался смысл, и Антон оставлял мне (и всем остальным) роль простого наблюдателя?
Тогда все бы встало на свои места.
…без окончания…
Глава 22. Слёза: напиться бы вволю
Наконец я на месте. После долгих поисков, после многих лет вокруг и около. А на самом деле все рядом. И стоило только всмотреться, стоило встать на месте, замереть неподвижно, как открылось место, дыхнуло мне прямо в лицо живительной свежестью.
-Красота-то какая! Лепота, - не могу сдержаться я, наслаждаясь природными лесными запахами.
Я специально задерживаю их внутри, стараясь выдыхать насыщенный ими воздух медленно и осторожно.
-Еще пара часов, вообще здесь останешься, - улыбается Олег.
Он доволен моей эйфорией, что овладела мной, едва я вылез из пассажирского кресла его «Туарега». Мы почти незнакомы, его друзья попросили отвезти меня сюда, осведомленные о моих намерениях найти и посетить это место.
-Откуда о «слезном доме» знаешь? – только спросил он по дороге сюда.
-Она мне сказала, - пожал плечами я, - Что-то около десяти лет назад.
Олег лишь кивнул, сосредоточившись на лесной дороге. А я понимал, что большего говорить был не должен. Например, о том, что большую часть этих десяти лет я воспринимал свое видение как некую приятную ностальгию, с которой ни с кем не хотелось делиться. Да и не было, по правде сказать, особо никаких поисков. Так, общение с людьми и изучение литературы о природе и ее величии, что поддерживали ту самую ностальгию, открывшуюся мне внезапно. Да и само словосочетание «слезный дом» мне почти не попадалось. Вот только несколько месяцев назад, где-то в социальных сетях я наткнулся на «слезный дом», описываемый одним пользователем. Я написал ему, он ответил и указал место.
-Не ты первый, не ты последний, кто хочет увидеться с ней, - предупредил Олег, - Через десять, через двадцать, через пятьдесят лет. Мы знаем обо всех вас, она нам рассказывает. Чтобы мы оберегали ее обитель от случайных гостей.
-И много людей здесь было?
-Много, - кивнул Олег, в сравнении с моей крупной комплекцией, совсем уж щуплый, какой-то рахитный, - Причем, Слёза знает, кого хочет увидеть. Дурные ни разу не попадались, - он усмехнулся, - Вот от тебя, например, веет простотой издалека. Не убил, не украл, не оболгал; избегаешь сигарет и алкоголя; спортом специально не занимаешься, тебе его работа заменяет; ни детей ни жены нет; к роскоши не привык, довольствуешься малым, хотя и подумываешь о наживе нечестным путем, но в силу своей неприхотливости этого не сделаешь. Ведь так?
-А что еще? – в свою очередь усмехнулся я, признав его правоту.
-Слёза всегда дает знания, - вместо прямого ответа разъяснял Олег, - Они не для каждого индивидуально, но каждый находит что-то для себя лично.
И вот он – «слезный дом». Точь в точь как в моем видении, которое я помнил со всей отчетливостью спустя почти десяток лет. Оно было похоже на внезапное откровение, озарение, неожиданно вспыхнувшее у меня в голове, пока я рассматривал унылый: туманный и серый пригородный пейзаж в один из вечеров глубокой осени. Видение казалось навеянным моей тоской по удаленному от цивилизации крохотному островку свежести где-то в лесу на берегу тихого пруда или озера в окружении изящных грациозных берез, недоступному для стороннего человека. Небольшая избушка из белого дерева, с узорчатым крыльцом и окнами на пологом берегу, из кажущейся массивной двери которой вот-вот выйдут хозяева – мужчина в рубахе и штанах и женщина в длинном сарафане. Я не их родственник, я не хозяин и не гость в этом месте, перешагнувший границы времен. Четкое слово Слеза вновь и вновь удерживает меня здесь, контролирует каждый мой шаг, неустанно всплывает из самой глубины меня, наполняет собой каждую частицу моего естества, перехватывает дыхание. Так было в моем видении, и так происходит сейчас, и вот я снова чувствую в голове этот непрерывный безмолвный голос, исходящий из неподвижного озера.
То лицо ее, лицо Слезы, совершенно открытое, не омраченное даже серыми вечерними тучами у меня над головой. Легкий пар поднимается над водой, подобно дыханию ее – тонкому, почти нематериальному, и оттого завораживающему все мое внимание. Я знаю, что вода в озере теплая, и не стынет никогда, готовая согреть даже в самый лютый мороз при самой темной ночи. Я не могу войти в эту идеальную тихую гладь, чтобы не нарушить ни одного ее миллиметра спокойствия. Как будто любое мое прикосновение способно раз и навсегда разрушить целую Вселенную, настолько хрупкую, настолько трепетную и воздушную, настолько идеальную и прекрасную, что даже Создателю не под силу было бы сотворить такое. Я чувствую бархатную гладь озера просто вытянув к нему руку и коснувшись самыми кончиками пальцев приятного теплого испарения над водой, которое само устремляется мне навстречу. И это совершенно особое чувство, которое не поддается никакому объяснению, но при этом не теряет ни доли своих уникальных приятных свойств.
«-Слеза», - мысленно обращаюсь я к ней, будто вот она, стоит во плоти, и наслаждается моими прикосновениями, - «Я здесь, Слеза».
И она отвечает мне. Вода в озере будто исчезает, и остается лишь отражение того места, в которое я добрался. Я вижу стройные прямые березы с зелеными кронами и белыми стволами, на которых нет этих черных пятен. Только молочно белый цвет, украшенный пышной зеленью листьев на тонких ветвях. И образы юных невест в белоснежных подвенечных платьях так и наполняют мое воображение. И я не могу быть уверенным в том, что это мое собственное воображение. Изящные, грациозные, трепетные, невесты протягивают ко мне свои тонкие плавные руки в ответ на мои прикосновения. Мне кажется, что я визуально вижу этих девушек над озером, танцующих в полупрозрачной дымке, окружившей меня у самой кромки воды. Я понимаю, что они не стремятся утащить меня на дно подобно каким-нибудь русалкам или нереидам, я чувствую их благосклонность и удовольствие видеть меня на берегу. Все мое внимание обращено на это действо, и я не сразу замечаю как чистая вода начинает постепенно пульсировать алым сиянием. Источник его где-то на глубине - тонкий, мягкий, нежный. Открытый моему взору, открытый мне всему. Сияние понемногу выходит за пределы озера, заливая собой все вокруг, кажется даже воздух. От него мне становится как-то тепло до приятной дрожи в груди и в ногах. Реальность вокруг меня буквально насыщается, густеет и напитывается силой. Вынуждает меня на миг зарыть глаза и перевести дух.
И вот сердце мое сбивается с привычного ритма, стучит сильнее и чаще, кровь приливает к голове, я чувствую как земля старается уйти из-под ног.
-Идем в дом, - говорит на отдалении Олег.
-Пить хочу, - жалуюсь я на внезапную сухость во рту так, что язык прилипает к небу.
-О-о, воды в доме хватает.
И вот мы в горнице. Я сажусь на массивный стул с прямой резной спинкой, в следующую секунду Олег подает мне деревянную литровую кружку, наполненную чистой холодной водой.
-Из озера, - с улыбкой знающего человека комментирует он, - Такой ты еще не пил. Не бойся, не отравишься.
Я выпиваю одну кружку, потом еще одну, и еще. Пью и не могу напиться, иссушенный изнутри досуха. Вода в кружке холодна и вкусна, насыщенна природной влагой. Только почувствовав ее живительную ласковую силу во рту, я чувствую, что мне нужно выпить как можно больше. Вода от Слезы наполняет не только мой желудок, но растекается по венам, впитывается в кровь, наполняет сердце, и успокаивает его бешеный такт. Можно отдышаться.
И первым чувством моим в этот момент мне хочется быть в доме. Насытившийся водой из озера (это действительно вода из озера), я чувствую в себе перемены. Утонченные запахи дерева, сохранившиеся в доме, запахи тех, кто был здесь до меня, да, они стали острее. Я чувствую их отдельно друг от друга, и все они как-то совместимы с запахом стен «слезного дома». Я могу видеть образы каждого прежнего гостя, оставившего здесь свой след, оставившего Слезе частицу себя взамен полученным знаниям о естественной природной чистоте, недоступной для всеразрушающего человеческого ума. Каждый гость был в доме всего раз, долго не задерживался, уходил и больше не возвращался. Так хочет Слеза.
Но я чувствую иначе. В этом доме нет мебели, лишь стул, да лавка с деревянными ведрами, откуда Олег черпал озерную воду.
-Я хочу остаться, - говорю я, ведомый силой, что растеклась по всему моему телу и впиталась в кровь.
-Здесь нельзя остаться, - качает головой Олег, он все понимает сейчас, - В этом доме.
-А в каком можно? – выпытываю я, - Чтобы поближе. Ведь я не первый, кто не хотел возвращаться. Наверняка они среди вас.
Всего в километре от «слезного дома» расположен этот небольшой, хорошо обустроенный поселок, откуда Олег привез меня к озеру.
-Оставь мне номер своего телефона, - предлагает Олег, - Недельку-другую однозначно придеться потерпеть. Но тебе обязательно позвонят, можешь не сомневаться. Однако, будь готов раз и навсегда полностью изменить свою жизнь. Потому что обратной дороги уже не будет.
На выходе из дома нежно алое пульсирующее сияние не исчезает, и я по-прежнему чувствую его тепло. Такое домашнее, такое открытое и трепетное. Но запахи травы и берез намного острее, свежесть озера четче, звонче щебетание соловья. На вечернем небе сияют первые звезды, воздух идеален в своей чистоте. Все это похоже на некий защитный купол, которым я окружен, и внутри которого столько насыщенности. Во время обратной поездки он остается со мной, и я могу наблюдать все те же густые краски снаружи и вдыхать дурманящий запах освежителя воздуха в салоне внедорожника. И я не сомневаюсь в том, что я вернусь и останусь рядом со «слезным домом», и я совершенно спокоен, и ликую внутри, чувствуя, как вода в моих жилах бурлит мощными потоками. Я еще не напился Слезой, и она знает это, дав мне возможность почувствовать свою силу на вкус. Мне, который всегда, хоть и родился и вырос в городе, и для которого все, что за его пределами казалось каким-то чуждым, интуитивно стремился к внутреннему очищению. Я чувствую Слезу внутри сейчас, бурлящую по венам, я хочу, чтобы она оставалась во мне, хочу, чтобы ее нежные прикосновения не кончались. Уже сейчас я знаю, что не смогу больше испить привычную городскую воду: ни ту, что из крана, ни ту, что из магазина. Уже сейчас я знаю, что серое уныние, сопровождающее меня с утра до вечера, не достанет меня через мой защитный купол. Слеза внутри меня питает его, я же питаю Слезу: покидая «слезный дом» я набрал чистой озерной воды в небольшую стеклянную бутылку, предложенную мне Олегом. Это моя норма на две недели, до того момента пока мне не позвонят. И только эту насыщенную воду я буду пить по два-три коротких глотка на день, чтобы поддерживать со Слезой природную связь.
Я знаю, что становлюсь сильнее, а скоро я вообще стану недоступен для умирающего мироздания.
конец
Глава 23. Агония
Он трахал Ирочку прямо на рабочем столе. Жестко, с полной самоотдачей, можно сказать, драл не по-детски, чем, наверное, не мог похвастаться все прошлые разы. Так, к примеру, профессиональный металлист высекает убойные гитарные риффы, что буквально грызут своей агрессией слух и заставляют сердце гореть огнем ненависти к смертельному врагу. Его же собственное сердце было готово выпрыгнуть из груди после четырех бледно голубого цвета таблеток, что он принял незадолго до этих минут. Он глотал эти таблетки последний месяц практически каждый день.
Никаких прелюдий, никаких предварительных ласок.
-Я хочу тебя, - только потребовал Вадим, едва Ирочка (милая и симпатичная: миниатюрная, чуть-чуть пухленькая, с красивой прической) вошла нему в кабинет.
Он чувствовал, что его перло после каждой дозы. Перло безумно. И этот секс, не каждый день, но, максимум, через два дня, был самым приятным выходом той силы, что управляла Вадиком после приема его таблеток. Ирочка ничего не знала о них, однако чувствовала неестественность этого возбуждения своего начальника, который, что скрывать, вполне ее удовлетворял. И в последние несколько дней она приносила Вадику домашний термосок с самолично приготовленным обедом. Она не противилась его требованию отдаться прямо на столе, позволила Вадику снять с нее одежду, да позволила делать с ней практически все. И теперь ее стоны вряд ли оказывались не слышны за запертыми дверьми приемной и личного кабинета. Впрочем, это уже не имело значения.
Потом он сказал Ирочке, что хочет побыть в тишине с полчаса, час, и даже если начнется война, ему все равно. Ирочка нутром чувствовала, что с Вадимом было что-то не в порядке после просто бронебойного долбилова, от которого она до седьмого неба взлетала, мотыляя ногами в туфлях и намертво впиваясь ухоженными ноготками пальцев в тело партнера.
Когда Ирочка осторожно постучала к нему в дверь и негромко позвала его, Вадим не ответил ей. Однако, он не заперся изнутри, что было странно для человека, желавшего побыть в одиночестве. Когда Ирочка несмело вошла в кабинет, Вадик развалился в рабочем кресле, закинув ноги на неприбранный после недавнего порева стол. С губ Вадика сочилась кровь, капала на расстегнутую светлую рубашку, но он будто не замечал ее, тупо уставившись в одну точку отрешенным взглядом. Рядом со скрещенными на столе ногами Вадика стоял прозрачный пузырек с бледно голубыми таблетками.
-Хочу, чтобы ты знала: мне ****а, - в жуткой для Ирочки тишине сказал Вадик негромко, все так же не обращая на секретаршу внимания, - Подохну я скоро.
При каждом слове его кровь капала еще сильнее. Ноги сами понесли Ирочку сначала за салфетками в ее столе, затем к ее начальнику.
-Что с тобой, Вадик? – причитала девушка в страхе за его здоровье, - Что с тобой?
Она попыталась вытереть кровь с губ Вадима.
-Я вызову врача…
-Врачи поставили мне диагноз, - остановил он, будто пригвоздив секретаршу к полу, - Мне осталось несколько недель. Не надо никуда звонить.
Ирочка обняла его, бледная от того, что слышала.
-У тебя кровь течет. Скажи, что с тобой? – голос ее дрожал, - Что это за таблетки? Что ты выпил?
Она взяла в руки пузырек, на котором не было никакой этикетки.
-Обезболивающее, - сказал Вадим, - То, что сейчас со мной происходит - отходняк. Ради него я пью эту херню. И он заглушает боль, которая не прекращается ни на секунду. О, ты даже представить себе не можешь, каково это.
Большой рот его расплылся в какой-то садистской улыбке. Вадим кашлянул, на губах его вновь показалась кровь. Каждый выдох его сопровождался короткой паузой.
-Это происходит здесь, - он прижал тяжелую руку к груди и растопырил толстые длинные пальцы, - Режет, обжигает кипятком, но это здорово облегчает мне жизнь. Я вижу, как она покидает меня, струится по спирали из всех отверстий бледным бесцветным сиянием.
-Какой у тебя диагноз? – спросила Ирочка, поставив пузырек с таблетками на прежнее место.
-В нижнем ящике стола бумага, - направил Вадим, - Я давно чувствовал, что со мной далеко все не так.
-Ты не можешь вот так сдаться, - решительным тоном заявила Ирочка, несколько раз перечитав содержимое результатов его обследования, - Ты сильный. Ты всегда был сильным. Я верю в твою силу. И это не ты сейчас в этом кресле, это кто-то другой, который просто растерялся и забыл взять себя в руки. Не может такого быть, чтобы все было так безнадежно. Выход всегда есть… Послушай, вдруг здесь ошибка?
-Прошу тебя, - тихо остановил ее Вадик.
И тогда она вдруг поняла, что у него не было никаких шансов, и она не могла сдерживать слез, требовавших своего часа. Он неизбежно умирал. Он умирал в муках, и агония его была нестерпимой, терзавшей его тело и дух, и только эти таблетки, подменявшие эти страшные пытки менее для Вадика болезненными муками, облегчали ее. Конечно о таких таблетках Ирочка не слышала, и то, что Вадим называл обезболивающим средством, вполне могло оказаться какой-нибудь наркотой.
-Называй таблетки как хочешь, мне как-то похуй, - сказал Вадик в ответ на ее предположения, - Я буду глотать их пока смогу.
-Ты нужен мне, - всхлипнула она, заключив его в объятья, от которых Вадик не чувствовал облегчения, - Я уйду отсюда когда этот порог перешагнет другой человек.
-Спасибо за обеды, - улыбнулся он, и в этот раз его улыбка была доброй, на миг отвлекшей от всех болевых ощущений, или же Ирочке так показалось, - Честно, все съел.
-Ты еще молод…
-Не так уж и молод: сорок три.
-Знаю, - на сыром от слез лице Ирочке вроде блеснуло солнце.
Она знала и о том, что несколько лет назад он расстался с женой, уехавшей к новому жениху в Чехию. Это событие было для Вадика очень неприятным моментом в его жизни. Он хотел от Маши ребенка, надеялся на полноценную семью после пяти лет брака. И практически перестал обращать внимание на противоположный пол, разведясь с предавшей его чувства женой. Впрочем, иногда люди видели в кресле пассажира его иномарки самых разных женщин. Тем не менее, к женщинам в собственной конторе Вадик относился как-то прохладно, как-то уж слишком официально, что ли. Это с Ирочкой было по-другому, благодаря тем таблеткам, естественно, и она это понимала. И в первый раз, на мягком кожаном диване, что стоял справа от рабочего стола Вадима, она утратила страх перед шефом практически сразу после высказанного ей в ее большие голубые глаза желания потрахаться «прямо здесь и сейчас». Как будто она сама ждала этого момента с первого дня своей работы в его офисе.
-Я чувствую, что сегодня было в последний раз, - сказал Вадим, имея ввиду секс, - Я чувствую, что вообще завтра не приду. Все больше отверстий открывается в моем теле, через которые выходит моя жизнь. Я знаю, ты не увидишь как это происходит, но прошу тебя, посмотри.
Вадим вытянул перед собой левую руку, она так и дрожала на весу. И, конечно, Ирочка не увидела тех бледных и бесцветных испарений, исходивших через поры его кожи и просачивавшихся сквозь рукав рубашки. Они скручивались в спираль, неспешно тянулись вперед, чтобы растаять в невидимой точке, будто проникали в микроскопическое отверстие нематериального мира, открывшееся перед Вадимом в реальном физическом пространстве. Испарение исходило от всего тела Вадика, он буквально таял изнутри, что было доступно его зрению, благодаря таблеткам.
-Хочешь, я приду к тебе завтра? – таки спросила Ирочка, несколько мгновений наблюдая за его дрожавшей рукой.
И она пришла к нему домой на следующий день. Вадик открыл ей дверь, казалось, бодрый, просто какой-то уставший, не выспавшийся. Однако в каждом движении его чувствовался упорный труд, даже в улыбке, с которой он встретил свою гостью. Ирочка велела ему сесть в кресло, сама же моментально взяла общую атмосферу в его просторной квартире в свои руки, будто была здесь хозяйкой с самого начала.
-Я написала заявление, - объявила Ирочка, - По собственному.
Она достала из сумочки сложенный пополам лист бумаги. Конечно Ирочка не была довольна своим решением, но Вадиму показалось, внутри она вся ликует.
-Ты уверена в том, что ты этого хочешь? – тем не менее, спросил Вадик, - Подай мне ручку.
Он кашлянул, стараясь не раскрывать губ. Затем он проглотил кровь обратно.
-В чем я уверена, так это в том, что не позволю тебе погаснуть в одиночестве, - живо сказала Ирочка и убрала подписанную начальником бумагу обратно, намереваясь предоставить ее на обозрение его заместителю, - Ты голоден? Сейчас я что-нибудь приготовлю.
Агония близилась к завершению.
…без окончания…
Глава 24. Двое
1.
С самого детства Вероника была хороша собой. Черные густые завитушки локонов магически гипнотизировали практически всех мальчишек, которых она знала. Доброе личико, приятный взгляд карих глаз, прямой нос и плавные линии губ – все мелкие детали легко растворялись на фоне общих черт. Надо было быть просто самоубийцей, чтобы посметь обидеть это очаровательное создание. Тем не менее, это произошло на восьмом году обучения Вероники в средней школе. И она хоть и была доведена до слез, про себя быстро простила своего обидчика, посмевшего раскрыть рот и выплеснуть кучу гадостей в ее адрес. И еще Вероника очень боялась, что о случившемся узнает ее двоюродный брат Миша, который с легкостью кинулся бы отстаивать честь сестры. Он не боялся отхватить по лицу, без раздумий мог пустить кулаки в ход, даже против тех, кто был старше по возрасту как и обидчик Вероники.
Все потому, что Миша ревновал ее. Ревновал, и не думал скрывать тот факт, что сестра нравилась и ему самому. В общении с ней Миша был чрезмерно обходителен, так и норовил обнять и прижать к себе, чтобы не выпускать из своих рук. И Вероника чувствовала этот твердый барьер, не позволявший ее двоюродному брату большее. Она видела нешуточное сияние в глазах Миши, когда он брал ее под руку, и они вместе отправлялись прогуляться. Что-то действительно было в ней такое, что-то колдовское, что она не могла держать под контролем. Впрочем, рядом с Мишей Вероника чувствовала себя в безопасности. А по ночам, лежа в кровати под одеялом, мысли ее сами собой возвращались к его грубой силе, которой Вероника хотела быть окруженной снова и снова. Миша был старше ее всего на год, но она чувствовала внутри него взрослого мужика, самого настоящего матерого пса в самом расцвете сил.
Но Миша узнал о случившемся с Вероникой в школе практически в тот же вечер. Он не позвонил ей, чтобы пристать с расспросами, перед которыми сестра наверняка бы сдалась без сопротивления. И Миша явился к ее обидчику прямо во время урока. Он даже не постучался в дверь классной комнаты, вошел туда, будто к себе домой. Яростный взгляд брата мгновенно определил нужного ему парня. Миша успел бросить только: «-Ах ты сука», после чего с ходу зарядил несчастному десятикласснику правым «крюком» в челюсть, потом выволок того из-за парты, повалил на пол и бил, бил, бил, обагрив кулаки кровью.
Тогда разгорелся нешуточный скандал, влетело даже директору школы, занятия в которой Миша пропустил в этот день. Избитый парень едва не угодил в реанимацию, родителям Миши пришлось отвалить много денег на адвокатов и компенсацию пострадавшей стороне, они даже влезли в долги.
Вечером после случившегося в школе инцидента Вероника пришла к Мише домой, глаза ее сверкали в диком возмущении.
-Ты хоть понимаешь, что натворил? – попыталась отчитать она и поняла, что Миша очарован этим магическим блеском, исказившем ее лицо в положительную сторону.
-Морду разбил одному мудаку, - с гордостью заявил Миша, - И сделаю это еще раз, если хоть один косой взгляд на тебя бросят. Ты моя сестра. Ты МОЯ сестра, - с ходу добавил он.
-Тот парень в больнице, тебя могут привлечь к уголовной ответственности…
-Я хочу повторить это, - перебил Миша, видя как поколебалась вся ее решимость, - Я чувствую как все кипит во мне после того как я разделался с ним.
Он вдруг протянул к Веронике руку.
-Я не хочу, чтобы ты страдала, - сказал он, - Ведь если не ответить, сама понимаешь…
-Ты красивая девочка, - открыто говорил он, обняв Веронику в своей комнате, - А значит открытая и доступная перед всякой чепушней. Ты думаешь, ты нужна кому-то из этих утырков, которые письки по ночам теребонят, думая о тебе перед сном?
-Я знаю…
-Да не знаешь ты ни черта, - не повышая голоса, что было приятно слышать, остановил Миша, - Не боюсь я никаких ментов. Пока с тобой все в порядке, все в порядке и со мной тоже. Я хочу видеть, как улыбка красит твое лицо, понимаешь? Я хочу видеть ясное небо и солнце в твоих глазах. Чтобы ни одна тварь не посмела заставить тебя страдать.
Он вдруг поцеловал ее в щеку. Сначала Вероника ощутила, как лицо ее налилось краской в диком смущении, даже в каком-то страхе. Но под этой шелухой поднималась теплая приятная волна. А вместе с ней и ее необузданная колдовская сила, очаровывавшая Мишу все это время.
-Можно ведь иначе, - сказала Вероника, подхваченная ей, и теперь уже она сжала руки брата, - Ты был похож на зверя, когда бил его. Ты мог забить его до смерти.
-Поверь, я хотел этого.
-Нет, не хотел, я вижу, - перебила она, в свою очередь не повышая голоса.
И в тот момент она, кажется, коснулась его силы. Коснулась оскалившегося зверя внутри брата рукой. И зверь склонил перед ней голову, чувствуя ее превосходство, зверь разлегся перед ней и вытянул лапы…
2.
Ублюдок ударил Веронику ножом прямо под сердце. Дважды. Но сам вызвал «скорую», сам вызвал наряд. Она была жива, когда ее привезли в больницу, однако потеряла много крови. Слава богу, донора нашли быстро, но Мише от того было не легче.
-Я знаю о том, что ты ведьма, - признался он в первый же свой визит в больницу, сжимая руку двоюродной сестры, которая все еще была без чувств, - Ты сказала мне об этом в тот день, двенадцать лет назад, когда я чуть не угробил старшеклассника, «наехавшего» на тебя. Это ведь ты отняла у меня всю мою силу, влила в меня то, что было в тебе, заставила мои руки буквально гореть, едва я сжимал кулаки, намереваясь разбить чей-нибудь хлебальник. Ты забрала мой огонь на хранение. Ты всегда была со мной, ты защитила меня от многих бед в своем ведьмином логове, я видел. Я стоял в твоем круге, я слышал твой грозный голос, я видел, как ты повелевала мирозданием, старавшимся меня укусить. Я видел, КАК ты рисковала, - он пригладил ее черные локоны рукой, нежно и аккуратно, - Я люблю тебя, Вероника. Кажется, с самого детства. Я знаю, что тебе всегда было известно о том, что для меня оставалось сладким, но запретным плодом. Я ненавижу свою жену, да и Лешка с Максимкой, кажется, мало меня интересуют. Я ненавижу свою работу, я ненавижу дом, в котором мне неуютно с женой и детьми, и дальше будет только хуже. Без тебя, моя маленькая девочка. Да, для меня ты еще маленькая девочка, ребенок, доступный для всякого дерьма вроде твоего ублюдка муженька. Посмотри, что он с тобой сделал, этот гондон. Поверь, я хочу убить его, разорвать пидараса голыми руками. И ты снова не даешь мне свершить возмездие, моя маленькая девочка. Я чувствую, что руки мои горят огнем, что под кожей бушует неугасимый пожар. Не поверишь, я вижу этот огонь своими глазами. Я вижу, как пламя капает прямо с пальцев, стоит лишь мне сжать кулаки, как огонь стекает по всему моему телу, сжимает меня цепкими лапами, что нельзя даже пошевелиться. А внутри все иначе. Внутри ты, моя маленькая Вероника, моя маленькая, грозная и опасная ведьмочка. Ты сделала это ради меня. Думаю, ты знала, что так будет, что я приду к тебе в трудный час. Иначе я бы уже грохнул кого-нибудь, и уехал бы лет на двадцать в тайгу лес валить… И вот это случилось, и я здесь, моя маленькая Вероника.
Он не плакал, хотя ком стоял у него в горле, и дышать ему приходилось с трудом.
-Ребята в ментовке нормальные, с понятиями. Это чучело свое получит, все сделают по уму, следаку даже денег давать не нужно. Ты-то умеешь прощать, и хочешь сострадания от меня. Я не знаю, понимаешь, не знаю, - перешел он на шепот, и в глазах Миши, наконец, защипало, - Я всего лишь хочу, чтобы твоя сила не обернулась против тебя самой. Это страшная сила, я боюсь, ты не справишься с ней однажды. Видишь, что получилось, моя маленькая девочка?
Миша вдруг почувствовал, как чуть дернулись пальцы ее в его руке. Перед глазами же его вновь всплыл яркий образ полутемной комнаты с множеством книг и алтарем, освещенным пламенем свечей. Двери в комнату захлопнулись за ним сами собой. И огромная цепкая лапа потащила его внутрь комнаты, ведомая движениями Вероники в черных одеяниях, что скрывалась где-то во тьме. Все в комнате пришло в движение, очерчивая невидимый его глазам круг, осыпаемый градом грохочущих ударов, каждый из которых хотел раздавить его в лепешку. И голос Вероники продирал его до самых костей. Он не мог вспомнить ни одного слова из той молитвы, что наполняла его убежище и поддерживала движение вокруг него. Зато он очень хорошо помнил эту дрожь, сотрясавшую кружащий воздух, дрожь звуков и хаоса, проносившегося перед глазами. Он узнал эту дрожь, дернувшихся в его хватке рук пальцев Вероники.
-Иди ко мне, - негромко позвал он из своего убежища и протянул огромную цепкую лапу, полыхавшую жгучим пламенем, во тьму комнаты, где Вероника повелевала, никем не оберегаемая от целого града ударов, стремившихся пробить его защиту.
Ему всего лишь стоило только вспомнить свое видение до самой последней секунды…
без окончания
Глава 25. Обитель всего сущего
Холодная и неподвижная. Пугающая одним лишь своим видом и размерами, заставляющая сердце трепетать диком волнении. Кажется, что только в голове маньяка, если не хуже, мог родиться замысел сотворить настолько огромного монстра. О, она не просто огромна, она будто бесконечна. И в ее бесконечности и заключен весь ее пугающий образ.
И в самый первый раз увидев предложенную учеными астрономами математическую модель темной материи Вселенной, он был неподдельно впечатлен. Объемная паутина, самая настоящая паучья сеть, в нитях которой таились бесчисленные галактики, удерживала сферу Вселенной (ничто не могло поколебать его твердого убеждения о замкнутости и сферичности Вселенной) от распада и полного разрушения. Объемная паутина казалась ему Абсолютом мироздания, Совершенством, против которого убогий и крайне ограниченный человеческий разум оставался крохотной песчинкой в бескрайней тени гигантского сооружения.
Объемная паутина несла в себе некую силу, которую он чувствовал, собрав огромное количество картинок с изображением темной материи из Интернета. Эта сила казалась ему какой-то знакомой, однажды он уже видел нечто похожее, но не мог вспомнить подробностей. Объемная паутина и была космосом, самим пространством внутри сферической формы, называемой людьми Вселенной. И его озарение отражалось легким, почти незаметным гудением в правой части головы. Он вдруг понял, что объемная паутина была с самого начала мироздания, заняв свое четкое место в пространстве подобно свету, заполняющему тьму по мере того как увеличивает яркость его источник. И это сияние было поистине гипнотическим, захватывало все воображение, очаровывало, обволакивало странной теплой силой, обнимало приятным объятьем. Как будто накрывало его невесомым одеялом.
И он неустанно думал о ней, мысленно перебирая скачанные из Интернета изображения, одно захватывающе другого. И гудение в правой части головы его не прекращалось, и постепенно как-то передалось по всей левой части его тела. И он никому не говорил об ухудшении своего здоровья, прекрасно понимая, что его зависимость от собственных воспоминаний в попытках найти то, что связывало его с объемной паутиной темной материи Вселенной, негативно влияют на его самочувствие. Но ему нравилось эта тяжелая дрожь, поселившаяся в теле. По крайней мере, он стал засыпать в конце дня намного быстрее чем было раньше, можно сказать, мгновенно, согретый теплом приливающей в левую часть тела крови.
И в какой-то момент он будто вспомнил тот, недостающий фрагмент в памяти. Он вспомнил как эта паутина вспыхнула в нем самом, в правой части головы, будто наброшенная на него из темной бездны первичного Хаоса. Она обожгла его, сильно обожгла всю левую сторону его тела. Так хотел он, сжав всю свою волю в кулак, естественно, в правый, сжимавший то, что должно было обуздать Хаос, упорядочить время и пространство, установить начало мироздания. В тот момент он был Творцом.
А открыв глаза, он обнаружил себя в больничной койке, обездвиженный на всю левую сторону. Он не мог вспомнить, как паралич овладел им, хотя на память прежде никогда не жаловался. На память в привычном физическом мире. Вчера вечером, как и обычно, он пришел домой, душ, ужин, обнимашки с Анькой на кровати под какую-то муру по телеку, и дальше на боковую. Потом объемная паутина как раз и вспыхнула у него в мозгу, чтобы наполовину обжечь гудевшее тело. И он был внутри нее, двигался со скоростью куда большей скорости света, преодолевая умопомрачительные расстояния во Вселенной за доли секунды. Космос сжался для него до размеров какой-то тесной комнаты, где все под рукой, и достаточно лишь протянуть ее, чтобы коснуться стены.
Объемная паутина была прямо перед ним, как будто некая карта с бесчисленным множеством географических точек на ней, и он просто указывал пальцем в ту или иную точку, чтобы в мгновение ока оказаться в нужном месте. Звезды и целые звездные системы и галактики, самых разных размеров или форм, самой разной степени яркости и температуры, не было никаких преград между ним и этим фантастическим миром. Конечно, он понимал, что видел далеко не все, ведомый лишь собственными познаниями о космосе, и очень многое было скрыто от его глаз. Но и то, что он видел, могло бы свести его с ума, и не сводило, но заставляло в нем все замирать от восторга.
Он не мог говорить, очнувшись в реанимационном отделении областной больницы. И, казалось, что это она была его сном. Однако он чувствовал некие физические изменения в неощутимой левой руке, спрятанной под одеялом. Он мог со стопроцентной уверенностью сказать, что левая его рука была другой. Она была соткана из того же вещества, что и Великая Обитель всего сущего (именно это словосочетание настойчиво укрепилось в его обволоченном горячей паутиной мозгу), от прочности которого зависела жизнь целой Вселенной. Он чувствовал ее пульсирующее в такт сердцу тепло, такое же, что было накоплено и в его парализованной ноге. Лишь это горячее сияние, пока что неподвластное ему, но жаждавшее быть использованным по назначению, подтверждало, что левые рука с ногой оставались на месте, и не были внезапно и умышленно ампутированы. Он понимал, что стал другим на целую половину тела, не только в конечностях.
Когда пришла медсестра (молодая женщина с добрым круглым лицом), чтобы сделать ему укол и отвернула одеяло, бледное золотистое и фиолетовое сияние, излучаемое пораженным параличом телом, убедило его в его уверенности. Оно только набирало силу, бледная нечеткая пульсация должна была стать яркой, режущей глаз подобно блеску солнца в жаркий полдень. Однако уже сейчас этот совсем слабый свет устремился навстречу медсестре со шприцем в руках, явно довольной тем фактом, что больной пришел в себя. Свет окружил медсестру безобидной дымкой, но он видел множество когтей, безуспешно пытавшихся растерзать ни в чем не повинную плоть.
Несмотря на всю потрясающую, Совершенную свою суть, объемная паутина содержала в себе нечто отвратное, что-то, что проникало в него против его воли. И тогда в голову к нему сами собой лезли образы разрушения этого невероятного и прекрасного монстра, давшего и оберегавшего жизнь сферичной Вселенной. Изъян в Абсолюте, должный иметь свое место ради сохранения мироздания от неизбежного краха. И будто объемная материя нашла некоего двойника своего Создателя, и поделилась с ним своей силы, или же помогла ему вспомнить.
Он был Разрушителем. С этой целью он был рожден на свет в этом мире. Палач существующего мироздания, каким он был всегда. В какой-то момент мироздание подходит к своему завершению, это необратимый процесс для любой Обители, утратившей заложенный в нее смысл, и кто-то должен поставить точку. Не из чувства ненависти, хотя оно должно быть (за то, что он попал в реанимацию с параличом), пусть самую малость, чтобы поднялась рука, и не из сострадания. Не бывает так, чтобы совсем без изъяна, всегда есть что-то, что обязательно испортит общее впечатление. А значит есть предел возможностям. И он всегда видел этот предел, и он досконально изучил объемную паутину, которой так восхищался. Как и всегда.
И вновь провалившись в забытье после ухода медсестры, он поднял руку, сотканную из тончайших сиявших нитей, пульсирующий свет которых вошел в резонанс с пульсацией темной материи. Он видел ее во всей ее полноте, так противники изучают друг друга перед решающей схваткой. Его когти зудели, наполняясь необходимой разрушительной силой. Ему не составляло труда сделать свою работу и разделаться с этой чертовой паутиной, внутри которой однозначно теплилась жизнь.
Нет, не сейчас. Сразу никогда не было. И приговоренный противник должен был понять, что палач занял свое место в ожидании указанного часа.
без окончания
Глава 26. Место и время действия
Этот визит Галины Антоновны стал для меня полной неожиданностью. Она пришла ко мне без предупреждения около половины восьмого вечера, пьяненькая, в прекрасном расположении духа. Сегодня у нее был день Рождения, всем руководством они начали отмечать, запершись в кабинете управляющего, приехали даже самые боссы, потом намеревались продолжить веселье в каком-то ресторане. Меня все это не должно касаться никоим образом, хотя я так же поздравил зама с тридцатилетием. Но если говорить откровенно, Галина Антоновна была мне симпатична, по крайней мере, я завидовал ее мужику, который привозил ее каждое буднее утро на дорогом «Крузаке».
-Привет, - с довольной улыбкой поприветствовала она, дыша чуть приторным перегаром, и облокотившись рукой о дверной косяк, - Как дела? Впустишь даму?
-Разве Вы не должны сейчас быть дома?
Тем не менее, я посторонился, пропуская заместителя моего руководителя (впрочем, должность управляющего подходила ей куда больше, чем «Лобатому») внутрь. Аромат ее духов приятно расслабил мою скованность. Представления не имею, какого черта она явилась именно ко мне, поскольку с ней я виделся нечасто, общаясь, в основном, с самим «Лобатым». Но как бы там не было, сейчас Галина Антоновна находилась на моей территории.
-Да пошел бы он на ***, дом, - усмехнулась она, встав посреди прихожей, - Давай же, Егор, помоги мне раздеться. Что, не ожидал? А я ведь знаю, что один живешь. У тебя нет даже подружки. Или я не права? Нет, на кухню не пойдем. Давай в зал.
Она по-хозяйски плюхнулась на диван.
-Милая хатенка, - сразу прокомментировала она, хоть и была под градусом, однако голова ее не утратила ясности ума, - Кажется, всю жизнь о такой мечтаю. Знаешь, почему я к ТЕБЕ пришла? Потому что больше никто не поверит…
Она рассмеялась, расправив руки по спинке дивана.
-И в первую очередь, этот дятел, который почему-то решил, что катать заведующего на джипе значит иметь какой-то вес…
-Во что я должен поверить? – спросил я, не желая забивать голову ненужной информацией.
Вся улыбка ее в долю секунды сошла на нет. Галина уставилась в одну точку, будто впала в какую-то прострацию. Мне показалось, что весь ее хмель за один только миг выветрился без остатка.
-Ты не будешь против, если я у тебя заночую? – как-то отрешенно сказала она, - Не хочу домой, правда. Пошли они все на ***.
Я дал ей подушку и одеяло. Она укрылась прямо в своем свитере, короткой юбке и чулках, повернулась на бок, закрыла глаза.
-Я не одна, - пробормотала она, - Ты извини меня, Егор.
Она сказала что-то еще, совершенно неразборчиво. И в этот момент я почувствовал ее тоску. Нет, не по «сильному плечу». Я бы сказал, она была напугана в момент своего просветления, да, она действительно протрезвела после того как я спросил, во что должен был ей поверить. Я сообразил, что она была «не одна» не потому, что была замужем, и что речь не шла о ее друзьях или родственниках. Она боялась того, о ком или о чем она сказала, боялась искренне, и держала это внутри, не решаясь открыться никому другому. И с этими мыслями я попытался уснуть в кресле, вытянув ноги и опустив их на табурет перед собой, и сон долго не приходил.
-Егор, - негромко позвала Галина в тишине комнаты среди ночи, - Егор, я хочу пить, но боюсь, что сейчас не могу подняться… Только свет не включай… У тебя есть что-нибудь от головы?
Я дал ей пару таблеток аспирина. Холодная вода принесла ей заметное облегчение.
-Спасибо, - выдохнула она, а потом добавила, - Ты даже не представляешь, насколько ты мне помог.
Галина сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, и перевела дух.
-Андрею комфортно со мной, - заговорила она в темноте комнаты, - Это я его одела и обула, я купила ему машину, я нашла ему работу. Это у меня есть с кем вести дела. Он, конечно, сильный человек во всех смыслах, упорный, бывает, что чересчур. Жаль, только, что недальновидный. Его устраивает все, что у него уже есть. Все, что я дала ему. Я устала быть ему наставником, ожидать хоть каких-то результатов… Два часа назад я подпалила этот чертов джип, который куплен на МОИ деньги.
-Как это? – не понял я, точнее, не сразу понял, не желая ее перебивать.
-Я создала ее, - через, казалось, бесконечную паузу ответила она, - Благодаря ей я могу быть одновременно в двух местах. И она не просто мой двойник, в ней все, что есть во мне самой… Я сделала ее, чтобы мой долбанный муж хоть раз пошевелил пальцем.
-Она должна была исчезнуть после того как подожгла автомобиль, - подхватил я, для которого слова Галины должны были бы звучать бредово, однако не звучали, - Раз и навсегда. Поэтому я нужен тебе как свидетель. Тот, на кого меньше всего подумают. Только ты боишься, что она может занять твое место…
-Пойми, речь идет даже не о моем двойнике, - разжевывала Галина, - Мои эмоции, моя чувства, мой образ мышления. Представь, что я разделилась напополам… Она не может занять моего места. Я боюсь лишь, что совершила огромную ошибку, задумав и воплотив все это в реальность.
-Ладно, предположим, я допускаю, что в этом мире возможно нечто подобное, о чем ты говоришь, и люди способны на некое физическое самокопирование, назовем это так. Черт с ним, каким образом. Предположим, ты наверняка оставишь мне что-то в качестве доказательства своего пребывания в моем доме. Предположим, на месте преступления окажется человек, похожий на тебя внешне, и не больше. Как ты думаешь, что сделает твой муж, когда узнает, что я пустил к себе домой его пьяную жену на ночлег? Если просто даст мне в морду – это окажется самой малостью, но он будет прав. Кто сказал, что мы с тобой не любовники? Еще окажется, что это я надоумил тебя на уголовку.
-Не окажется, обещаю. Не сомневайся, я готова заплатить. Ты намеревался вызвать такси заместителю твоего начальника поскольку она не хотела сделать этого сама. Как прилежный и порядочный сотрудник, которого я знаю, ты сделал все от тебя зависящее, чтобы отправить меня домой, но я оказалась слишком настойчивой. И у тебя не было другого выхода, кроме как уступить.
Все меньше и меньше у меня к ней оставалось прежнего сочувствия. И все больше меня напрягала мысль о соучастии в совершении какого-то жуткого преступления, которым являлось уже одно присутствие Галины Антоновны у меня дома. Почему я должен был верить в какое-то физическое ее раздвоение? И как все легко и просто: всего-то трепануть языком, получить по шее от мужа, как говорится, не за хер. Мол, все оплатится. Нахрена мне все это было нужно?
Я попытался было ей возразить, выказать свое недовольство перспективой отхватить по-полной, но в этот момент тишину ночи нарушил звонок в дверь. На часах, к тому моменту, было без четверти два. Я так и подпрыгнул в своем кресельном ложе. По ходу, мужу Галины удалось вычислить ее местонахождение, отчего мое сердце заколотилось в трепете.
-Это она пришла, - тем временем прокомментировала Галина и попыталась подняться на ноги.
-Подожди, - остановил я.
Звонок повторился. Заглянув в глазок, я никого не увидел по ту сторону входной двери.
-Кто там?
-Это я, Егор, - раздался знакомый голос Галины Антоновны, - Открывай, я знаю, что я здесь.
-Открывай, - тихим голосом сказала она же прямо за моей спиной, - Представь, что меня здесь нет…
…без окончания…
Глава 27. Не твое
Боль была сильной, резкой, взрывающей все внутри, но совсем короткой. Короткой настолько, что Надя не успела прочувствовать весь ее смысл, оказаться в самом ее эпицентре. И оттого эта боль оказалась просто невыносимой. Боль пронзила каждую частицу ее искалеченного тела. Именно так должна была проходить ее предсмертная агония, и, кажется, Надя действительно умерла. Скончалась на месте, и этот мудак на мощном спорткаре оттащил ее изломанное и совсем хрупкое тело в кусты уже бездыханным. Рядом с ней горе-гонщик, а теперь уже и преступник, намеревавшийся скрыться с места преступления, оставил ее сумочку, не распотрошенную им в поисках каких-либо ценностей или денег.
И вот она лежала под темным вечерним небом, затянутым плотной пеленой облаков, и не видела ни одной звезды, что могла бы сообщить ей о признаках жизни. Редкие машины проносились по шоссе, и она их почти не слышала. Кажется, темная небесная пелена накрыла молодую женщину с головой, отчего дышать было совсем невозможно. Осенние холод и сырость заполняли ее легкие, кажется, она чувствовала запах плесени вокруг. Но он длился совсем недолго, ровно до того момента как на лицо ее упала первая снежинка. Она коснулась аккурат кончика ее слегка вздернутого носа, приятно уколов его, но не думая таять. На самом деле снежинка растаяла практически сразу после этого своего соприкосновения с еще живым, но полностью беспомощным телом. А следом за ней упала еще одна снежинка, потом еще и еще…
Надя не смогла даже инстинктивно закрыть глаз, настолько ее тело не слушалось ее, поэтому только наблюдала за блеском тихо падавших не нее снежинок. Их было совсем много, неестественно много для начала осени. Постепенно они сформировали огромную фигуру, самого настоящего ангела в белых одеждах и с крыльями за спиной, вместо лица которого сиял холодный спокойный свет. Он появился перед ней, завис в небе, далеко или близко, она не могла определить это расстояние, которое, в любом случае, ангел преодолевал за мгновенье. Надя рассматривала его, ни разу не моргнув широко распахнутыми глазами (именно этот взгляд мог вскружить голову любому другому мужчине, не одному лишь Игорю, который наверняка теперь волновался, вновь и вновь набирая номер ее мобильного телефона), и не могла отвести взгляд в сторону. Ведь там была темная пелена, холодная и сырая, из-за которой ей было трудно дышать.
И тот же холодный свет на месте лица ангела согревал и унимал ее дрожь. Ангел будто вошел внутрь ее, слился с ней в единое целое, расслабил, остудил до какой-то уютной комнатной температуры невообразимую боль, которой она не чувствовала. Под воздействием холодного приятного света Надя смогла, наконец, закрыть на секунду глаза. Но даже в этот момент сияние никуда не делось. Будто веки ее стали вдруг прозрачными и утратили всякие защитные свойства.
-Мама, - неслышно даже для самой себя попыталась выдохнуть она, - Мама…
И мама появилась перед ней. Мама, которая пропала десять лет назад, бесследно исчезла, выйдя утром из дома на работу. И хоть тела ее не нашли, это было большое горе для Нади, большое горе для ее отца, большое горе для всех родственников. Она отчаялась верить в то, что однажды ее мама когда-нибудь вернется, и эта боль прочно засела в ее сердце стальной иглой.
Но вот сейчас мама была рядом с ней, внутри нее. Надя видела, как мама опустила свои руки ей прямо в грудь, разливая внутри необыкновенную легкость, будто вывернула ее наизнанку, чтобы она могла свободно дышать под этим мрачным нескончаемым одеялом вверху.
Тогда же Надя почувствовала и вдохнула сладкие цветочные ароматы, окружившие ее в одно мгновенье с появлением мамы. Она поняла, что лежит на мягком цветочном покрывале, которого просто не могло быть физически в такую погоду, когда лето кончилось. Но ей было здорово утопать в своем ароматном ложе, куда ее перетащил тот человек на своем автомобиле, отбросивший ее как кеглю. Конечно, она была сама виновата, выскочив на дорогу в неположенном месте, рассчитывая проскочить перед мчавшемся автомобилем и надеясь на адекватность человека за рулем его.
Сейчас все это было совсем не важно, совсем далеко от нее, где-то в другой жизни. Она дышала под контролем мамы, вернувшейся к ней, пришедшей к ней на помощь через целый десяток лет мучительного отсутствия. И в какой-то момент мама подняла ее над землей, над ее цветочным ложем, и сладкие ароматы устремились вслед за ней в темную бесконечность навстречу зависшему над ней ангелу.
-Ты зачем пошла там? – негромким голосом журил ее Игорь уже в больнице, сжимая здоровую, но с ушибами руку жены, - Пять метров до «зебры», трудно было дойти, да?
Он был напуган тем, что случилось с его молодой женой, и года не прошло после свадьбы.
-Прости, пожалуйста, - сказала Надя, понимая его чувства как свои собственные, - Я надеялась, он притормозит.
-Знаешь сколько уродов на дорогах? А ему все равно не отвертеться.
-Как я сюда попала? – спросила Надя, попытавшись чуть сжать пальцы мужа, - Я почти ничего не помню. Помню только как он оттащил меня с дороги в кусты.
-Ехали какие-то ребята, остановились, чтобы поссать. Если бы не твой стон, хрен бы кто догадался.
-Я маму увидела, - призналась Надя с легкой улыбкой, - Она была со мной, держала меня в сознании. Мне кажется, я чувствую ее сейчас внутри.
На глаза ее навернулись слезы. Надя очень боялась их. Только не сейчас.
-Она все равно найдется, - попытался успокоить ее Игорь, - Она помогла тебе… Не плачь, моя милая. Все будет хорошо.
Игорю хотелось обнять ее, прижать к себе крепко-крепко, чувствовать ее дрожь, чувствовать ее трепет, чувствовать ее беззащитность перед жестокостью и несправедливостью мира. Что-то переломилось внутри нее в день исчезновения матери, что-то нещадно клонило ее к земле. Игорь чувствовал ее безысходность, казалось, лучше ее самой.
-На том месте, где тебя нашли, расцвели цветы, - в свою очередь поделился Игорь, - Необычно и классно.
Люди огородили это место камнями, устроив своеобразную клумбу из самых разных цветов, среди, которых Надя, к своему удовольствию, обнаружила любимые пионы. Рядом с самодельной клумбой был вкопан столб с табличкой с просьбой не поганить место, едва не ставшее местом смерти человека. И Надя испытала знакомый холод, накрывший цветы невидимым покрывалом. Цветы являлись некоей отметиной не случившейся ее смерти. Не ангел парил над ней в тот ужасный вечер. Она вдруг поняла, что видела смерть, ожидавшую своего часа, но так и не сделавшую свое дело. Лишь эти цветы, как след ее пребывания, остались в этом ужасном месте. Их аромат не иссякал даже под толщей снега, они не погибали даже при сильном морозе.
Если смерть и хотела забрать молодую Надю с собой, мама не позволила ей сделать это. Слишком нежна и трепетна была жертва негодяя на автомобиле, чтобы так рано умереть. Она не заслуживала участи умирать в муках. И все, что оставалось смерти, наблюдавшей за тем, как мать старалась спасти своего ребенка, помочь ей. Была ли мама действительно рядом с дочерью? Здравый смысл уверял Надю, что не могла. И тот же здравый смысл подтверждал ее уверенность в том, что смерть оставила свой физический след в виде этих цветов, абсолютно не боявшихся ни снега ни холода. Тот же здравый смысл пытался понять, откуда на теле Нади остались небольшие шрамы там, где находились ее легкие, которые мама вывернула наружу, заставив ее свободно дышать.
Что-то действительно произошло с ней уже после того как она осталась совершенно беспомощной с множеством переломов, ушибов, и ссадин. Что-то не давало ей умереть, что-то требовало от нее жизни. Жизни во что бы то ни стало. Ради Игоря. Ради мамы, надежда на появление которой заставляла ее сердце болеть каждый день. Ради детей, которых они с Игорем планировали. Она не хотела быть сильной, что означало бы ее черствость и закостенелость. Она чувствовала, что в ней было что-то после того, что с ней произошло. Что-то определенно поселилось внутри ее, где-то под самым сердцем, чтобы пустить свои корни. Она должна была жить, должна была любить и быть любимой, должна была сохранить все чувства, которыми наделила ее природа. И мама. Никакой силы, никакой черствости, никакой закостенелости, никакого твердого щита и естественных чувств по команде.
Потому она забрала с того места самый большой из любимых ею пионов, что проросли под ее покалеченным телом не так давно. Интуитивно она чувствовала, что должна была это сделать…
…без окончания…
Глава 28. Он на болотах затаился
Местные прозвали его Яшкой, стараясь обходить эти места стороной. Однако, тропу к его дому знал каждый. Знали настолько, что могли безошибочно ступить на каждую кочку без страха сгинуть в трясине даже в ночи. Идти предстояло долго, риск провалиться в болото преследовал до самого его дома. Впрочем, домом эти развалины сложно было назвать. Покрытые плесенью гнилые стены, провалившаяся внутрь крыша, совсем крошечное отверстие окна возле дверного проема почерневшей полусырой дверью, невозможно было поверить, что кто-то может жить здесь. И, тем не менее, это было логовом Яшки, окруженным топью со всех сторон.
Внутри логова было еще мрачнее, еще жутче, чем он думал. Никакой мебели, вместо досок пола все та же сырая земля, проросшая травой. Запах плесени доводил до рвоты, разъедал сознание, заставлял дышать через раз, отнимал все силы, отчего ноги сгибались в коленях сами собой. Умереть в таком месте было легче легкого. Не верилось, что сюда приходили за помощью. Нет, не местные. Местные наоборот, отговаривали гостей, пытались отправить их домой всеми возможными методами. Да и сам Яшка не очень-то и хотел видеть в своем «доме» посторонних. Уж слишком высока была цена за его возможности: ходили слухи даже о воскрешениях Яшкой мертвых.
Старый ли, молодой – никто из местных ни разу не видел Яшку в лицо. А те, которые однажды приходили в это гиблое место, хранили упорное молчание. Оно и неудивительно, если на твоих руках человеческая жизнь. И неважно, что она способна спасти твою собственную, быть может, и жизнь самого близкого тебе человека.
-Где ты? – негромко сказал Тимофей, оглядываясь в темноте развалин, и достав из-за пояса пистолет, повторил уже громче, - Где ты, сукин сын?
Он винил в смерти дочери не больную жену Верку, притащившую десятилетнюю Маришку сюда на погибель, но эту тварь, требовавшую жизнь ребенка взамен исцеления его жены. Не имеет значения, как Тимофей узнал об этом, он и сам с трудом понимал, каким образом оказался у своей цели. Наверное, все-таки, есть справедливость в этом мире, какие-то силы, которым так же не все равно.
Но вот в темноте перед ним возник человек в грязном рубище, с длинной и такой же грязной бородой и длинными грязными космами волос. Было ощущение, что Яшка только что выбрался из трясины, окружавшей его логово. И из-за болотной грязи Тимофей не мог определить возраст его, и от увиденного он даже оцепенел, а рука с оружием сама собой опустилась. Отвращение и страх окружали Яшку невероятно плотным кольцом, а теперь набросились и на его гостя. Где-то на черном грязном лице Яшки открылись глаза, мелкие, взгляд которых больно пронзал насквозь, настолько острым и холодным он был. В ту же секунду Тимофей почувствовал твердую хватку тяжелых мокрых пальцев яшкиных неимоверно длинных рук, выползших откуда-то снизу и обхвативших его ноги с целью не дать гостю уйти.
-Почему же не стреляешь? – каким-то хриплым и клокочущим голосом задал вопрос Яшка, сам не двигаясь с места.
И этот голос сбросил все оцепенение, поразившее Тимофея изнутри, отрезвил его сознание, освежил воспоминания о дочери и жене, у которой точно что-то замкнуло в голове однажды.
-Ты убил мою дочь, - не с первого раза сказал Тимофей и вновь поднял оружие, целясь в голову бородатого нечто в человечьем обличье, - Заставил мою жену утопить ее в этой чертовой трясине ради ее собственного исцеления.
-Одна жизнь всегда стоит другой жизни, - непоколебимо ответил Яшка, - Она знала.
-Она не понимала, что делала, - Тимофей повысил набиравший прежнюю силу голос, - Она была больна. Но твое исцеление сделало ей хуже. Хуже нам обоим, - добавил он, - На кой черт людям такое спасение?
-Я нужен им, - будто приговор выносил Яшка, - Они хотят, готовы, и будут платить. Там, откуда ты пришел, и ты, и твоя жена, и ваш с ней ребенок, их не удержат никакие родовые связи, никакие запреты…
Тимофей нажал на курок всего раз, чувствуя, что теряет прежнюю решимость, вступив в диалог с убийцей его дочери. Направляясь в это место, он жаждал разрядить в Яшку всю обойму, наградив каждую пулю самыми оскорбительными эпитетами, какие только мог вспомнить. Но дело было не только в эмоциях, кипевших в крови. Тимофею уже приходилось стрелять на поражение. За это его и выперли со службы, с трудом замяв скандал, который грозил стать достаточно громким. Он, конечно, не был вспыльчив, по крайней мере, не до такой степени, чтобы кидаться в драку или хвататься за пистолет при каждом косом взгляде в его сторону. Просто сейчас перед ним был убийца его дочери, существо, которое требовало жертву в обмен на возможность жить без страданий, которое по-другому просто не могло существовать. Конечно, это было неправильным.
И очень многое оставалось для него неправильным. Невыносимым и непонятным. Хотя, нет. Например, Тимофей очень хорошо понимал недовольство местных жителей, узнавших о том, что он сделал. Они ведь пытались наставить нуждавшихся в помощи Яшки людей на путь истинный в своих попытках отправить тех обратно, будучи сами до конца не уверены в кровожадности болотного отшельника, но предчувствуя исходившую от него угрозу, витавшую вокруг. Местные были совсем другие люди, заметно отличавшиеся от привычного Тимофею общества как поведением и манерами, так и взглядами на окружающий мир. И их мир оставался для них неприкосновенным для поругания, чего нельзя было бы сказать о действительности, в которой Тимофей провел всю свою жизнь с рождения, целиком разгаданной и оттого скучной и монотонной.
И Яшка, будто, так же был родом из той действительности, что и Тимофей. И местные чувствовали эту отчужденность, эту несвойственность их мира. Они не могли сказать, когда именно Яшка поселился на болотах, и, кажется, для них он представлялся злом, не родившемся из глубины трясины, но свалившемся с неба, и разведшем трясину вокруг себя. Но не им она была предназначена, ведь они знали эти места всю свою жизнь, и вряд ли бы кто-нибудь из них угодил бы в ловушку. Вполне возможно, что сам Яшка чурался появления местных у своего логова.
Но нет, Яшка не боялся их, несмотря на их недоступность своим чудодейственным возможностям, несмотря на их собственные возможности избавиться от столь жуткого своего соседа. Однако, они не избавлялись, и Тимофей слышал в свой адрес неподдельное осуждение своего поступка. Они не хотели видеть его, убийцу, на своей земле, а он не пытался как-то оправдаться или просто объяснить мотивы. Местные собрались в толпу, требуя от него как можно быстрее убраться, тяжелые холодные взгляды их глаз были страшнее любого пистолета, и Тимофей понимал, что не может выдержать это испытание на прочность. На выезде из селения ему встретилась пара дорогих иномарок, свернувших с дороги на прокатанные колеи, освобожденные им только что.
То были очередные страждущие, однозначно спешившие на встречу с болотным Яшкой. Они, естественно, не знали о том, что Тимофей недавно пустил ему пулю в лоб, но он вдруг пришел к мысли, что мог не убить своего обидчика. А даже если бы и убил, тот мог вернуться к жизни. Просто из-за того, что Яшка был нужен. И был нужен настолько, что воскреснул бы по воле первого же страдальца, например, тех ребят на иномарках, направлявшихся на болота.
-Суки, - не смог сдержаться Тимофей, - Суки, больные на голову.
В эту секунду он ненавидел их. Против воли он представил, как местные рассказывают очередным гостям об убийстве Яшки тем человеком, который просто не мог не повстречаться последним, покидая поселение на черной подержанной машине. Он подумал, что уже хочет пообщаться с теми, кого жестко обломал, даже максимально снизил скорость автомобиля, то и дело глядя в зеркало заднего вида. В конце концов, у Тимофея был пистолет с почти полной обоймой. Но пока его никто не преследовал, так что Тимофей вынужден был съехать на обочину и полностью остановиться.
И вот, наконец, задремавшего в водительском кресле Тимофея разбудил стук в закрытое стекло дверцы. Резко распахнув глаза, он обнаружил, что уже знакомые ему иномарки стояли аккурат перед его машиной, а снаружи его ожидали двое молодых ребят атлетического сложения. Оба они были в армейском камуфляже, оба с короткими стрижками, им бы еще автоматы наперевес.
-Нам сказали, что это ты стрелял в него, - без предисловий заявил один из них, мордатый и рыжий, с неприятными наглыми глазками, - Можно узнать, зачем?
-Значит, была причина, - спокойно ответил Тимофей, приоткрыв окно всего на четверть.
-Слышь, чел, мне ссать на твои причины, - не повышая голоса, но сменив тон на более холодный и грубый заявил рыжий, - Это место находится под круглосуточным наблюдением, никто не может вот так войти туда, и в кого-то стрелять. Запомни, Яшка принадлежит нам, и ни тебе применять против него оружие.
-Значит, вы должны быть в курсе, что он людей убивает…
-А ты как хотел? – усмехнулся рыжий боец, - За все надо платить. А кто не может, тот сюда свой нос не сует. Короче, к тебе повышенное внимание. Еще раз здесь появишься – церемониться с тобой никто не станет. Давай, вали.
Он отошел в сторону, дав Тимофею возможность проехать.
-Так он жив? – только поинтересовался все понявший Тимофей.
И эта новость его не обрадовала.
-Что ему какая-то пуля? – сказал рыжий, - Пока он нужен, его не возьмет ни один снаряд. Смирись уже…
конец
Глава 29. Тонкая красная линия
Что бабка моя по материнской линии, что мать, что сестра – все они имели проблемы с руками. Либо с правой, либо с левой. Там где запястье переходит в кисть, на сгибе. Сколько себя помню, никто из них не снимал нитку, намотанную на это место. Помню, что меня это почему-то раздражало, а образ некоего ошейника так и стоял перед глазами.
Но так продолжалось ровно до первой тупой вспышки боли, ударившей меня где-то в глубине сгиба левой кисти. На протяжении последних шести месяцев я вынужден был тягать мешки на продовольственном складе, в результате чего и потянул руку. Не могу сказать, что эта боль меня напрягала, однако, хоть она и не была постоянной, все-таки, неприятно ограничивала мои движения. И в какой-то момент я просто зашел в магазин, в котором имелись швейные принадлежности. Приятной наружности женщина за сорок, стоявшая за витриной, с прелестной улыбкой выслушала мои пояснения к желанию приобрести моток ниток. После чего самолично завязала красный шерстяной узелок на моей больной кисти, за что просто обязана была удостоиться элементарной плитки шоколада.
Да, в тот момент боль резко отступила, вот только место ее заняли совсем другие ощущения, не менее внезапные и крайне яркие. И к ним я не могу приспособиться до сих пор, а ведь прошло, без малого, лет пять с того памятного момента. На правой руке той женщины так же был повязан красный узелок, и когда все случилось, я быстро сообразил, что тупая боль в моей кисти возникла неслучайно.
На выходе из магазина меня ожидала совсем иная действительность. Тяжелая и густая, темная и серая, пропахшая насквозь едкими испарениями. Улицы города утопали в серой холодной дымке, над которой высоко в небе висел белый диск холодного солнца. По разбитым брусчатым дорогам то и дело грохотали тяжелыми колесами повозки, окутанные черными клубами вонючего дыма и ведомые массивными лошадьми в стальных бронированных доспехах. Я видел яркое пламя, вырывавшееся из ноздрей этих грозных существ, казалось, легко справлявшихся со своей изнуренной работой. Казалось потому, что повозки ничем не были прикреплены к лошадям, и катились за ними самостоятельно.
По тротуарам туда-сюда семенили жуткие существа со звериными головами и хвостами, покрытые твердым панцирем или чешуей. Рыча и шипя друг на друга, они старались двигаться как можно быстрее, чтобы успеть по своим делам, иногда даже кидались друг на друга с выпущенными вперед когтями, чтобы пустить противнику кровь. Все верно, все они были противниками между собой, в определенный момент готовыми ринуться в драку без оглядки на ее исход.
Чуть придя в себя от увиденного и не рискуя переступить порог магазина в сторону улицы, я бросил взгляд на свою руку с красным узелком. Он сиял, казался намного ярче, чем был несколько мгновений назад. И еще обжигал кожу. Одним резким движением я сорвал нитку с кисти. Мрачная реальность вокруг меня моргнула, вернув прежний, привычный мне облик, освещенной ярким осенним солнцем на безоблачном лазурном небе улицы, забитой автомобилями и оживленной людьми. Я протер глаза и перевел дух, однако в следующую секунду знакомая тупая боль пробила сгиб кисти так, что я поневоле охнул от той силы, с которой это произошло. На коже остался след от шерстяного узелка, но ноги сами собой вернули меня к прилавку с милой светленькой женщиной продавцом.
-Не надо больше снимать, - сказала она, затянув новый узелок у меня на больном месте, - Боль всегда означает, что что-то не так как должно быть. Боль заставляет задуматься и искать решение.
-Это ведь не галлюцинация была? – спросил я, осмысливая ее наставления, - Конечно нет, ожог вполне реален. Тогда что это было? Почему?
-Дело не в боли; она у тебя вот здесь, - женщина легонько коснулась рукой моей груди, - Но прежде ты должен ее увидеть, чтобы понять, что от тебя требуется.
-Нечто похожее на ад, - кивнул я, - Вы ведь тоже видите его, верно? И эта штука на руке как портал.
-Там можно встретить людей. У них узелки на руках – красные, зеленые, синие… Самые разные недуги, боль от которых можно унять только шерстяной нитью. А все потому, что невозможно справиться с болью в груди. Этот узелок не столько портал, сколько надежда.
Я хорошо понимал, что она имела ввиду. Но тогда в моей голове прозвучал другой вопрос: имело ли все это отношение к моим родственникам? Только ли физический труд был виновником шерстяных узелков на их руках?
Но если хорошенько покопаться в памяти, я, кажется, замечал белый нитку на сгибе кисти и у нашего кладовщика – Сурикова Виталия Петровича, к которому я не испытывал ничего, кроме уважения. Хромой, с тростью в руках, бывший моряк, повидавший много говна в своей жизни, казалось, он был готов абсолютно к любому закидону окружающего мира. Практически всегда я видел его хладнокровие, а в его улыбке отчетливо читалась неподдельная детская радость. Как будто ему совсем не хватало хорошего настроения.
Но вот уже я перебирал в памяти каждого, кого лично знал, пытаясь вспомнить узелок на руке.
Добравшись-таки до дома, я встретил хозяйку квартиры, что снимал не менее трех лет, пожилую Татьяну Васильевну, отдыхавшую на лавочке возле подъезда. И хоть она была одета в теплое осеннее пальто, я заметил черный узелок на ее руке, не исказивший бабушку до неузнаваемости. Она была на лавочке не одна, и ее пожилые подружки представляли собой знакомых серых рептилий с высунутыми раздвоенными языками, из пастей которых то и дело капали шипящие слюни.
Изменения не коснулись и для пары продовольственных магазинчиков, где я бывал едва ли не каждый день. И тогда я все больше начал задумываться о неслучайности всего того, что происходило вокруг меня. Все эти люди будто оказались рядом со мной в нужное время в нужном месте. Работа, жилье, продуктовые точки, в том числе и магазин с нитками и иголками – я мог чувствовать себя защищенным со всех необходимых мне сторон. Меня будто принимали в семью неравнодушных, как и я сам, людей. Высшие силы ли, стечение обстоятельств, что так же можно причислить высшим силам, не так уж и важно название. Я чувствовал себя если не нужным среди них, то не пустым местом точно. Я не конфликтовал ни с кем из них, вел себя достойно и тактично.
И, наверное, это было некоей благодарностью свыше, через цепь событий в моей жизни, приведшей к тупой сильной боли в руке, что, в свою очередь, привело к красному шерстяному узелку. Он представил мне все мои переживания такими, какими я их чувствовал, наблюдал внутренним оком. И пусть я по-прежнему страшился той действительности, в которую переместился благодаря нитке, я понимал, что что-то менялось в ней. Медленно, можно сказать, незаметно, но происходило. Нет, я не мог сказать, что на улицах убавилось чудовищ или воздух стал чище, но все внутри меня пребывало на одной волне с этими изменениями.
Во всяком случае, мы знаем друга в лицо, находимся в постоянной связи на каком-то ментальном уровне, все, у кого на руках узелки. Своего рода, община, разрозненная и цельная одновременно. Я все меньше чувствую себя среди этой серой злобной реальности, все больше начинаю дышать чистым воздухом, проникающим через невидимые отверстия в ней, все больше начинаю слышать звуки по ту ее сторону. И, кажется, начинаю все больше подстраиваться под размеренный и неторопливый ход времени, чью пульсацию передает мне мой узелок на руке. Нет, значит все действительно имеет смысл.
конец
Глава 30. Нет секретов
Это было в начале лета.
Его взгляд был неожиданным и острым как бритва, полосонувшая по глазам. Неподготовленному человеку вроде меня этот взгляд однозначно доставлял явные физические мучения. Мне пришлось на секунду остановиться, чтобы охнуть и протереть собственные глаза от внезапной в них рези. Меня охватило даже чувство стыда за мои намерения проследить за этим человеком, за которым я следовал уже несколько утомительных и бесконечных минут. Я подумал, что хотел, чтобы он понял, что его пасут, а потому чувство раскаяния за свое преследование казалось мне просто неодолимым.
Тем не менее, за всем моим смущением и железобетонным самовнушением больше не заниматься ничем подобным, кто бы ни попросил, я пришел к мысли, что этот мужик видел все, что происходило у него за спиной. Никак не чувствовал, а именно видел физическим зрением. Будто где-то под густой и неподстриженной черной шевелюрой на его затылке пряталась еще одна пара глаз, для взгляда которых не существовало никаких преград. Именно этот взгляд я ощутил на себе, прочувствовал каждой частицей своего тела; именно этот взгляд оставил в моем сознании слишком четкий след.
Но разве возможно такое? Да все возможно. В этом мире бывает куда больше, чем может представить людское воображение. Человек с глазами на затылке – почему нет?
В какой-то момент он свернул за угол, а когда я поравнялся с этим местом, толстые цепкие пальцы схватили меня за шиворот и потащили куда-то в подворотню. Тот, кого я преследовал, был мордатым плечистым здоровяком в самом расцвете сил. Я сразу понял, что бороться против него мне не стоило. Мужчина напоминал амбала из каких-нибудь комиксов про супергероев, которого в анимированном варианте наградили еще большей физической силой.
-Ты кто, мать твою, такой, щенок? – зашипел он, прижав меня к стенке обеими руками и дыша мне в лицо табаком, - Какого хера за мной хвостом волочишься?
Мелкие вдавленные внутрь черепа его глаза сверкали в гневе. Тогда же я различил в них нечто неестественное, что-то, чего в них не должно было быть. Темные зрачки были слишком расширены, по сути, черная пустота их оставила по краю всего лишь тонкий ободок карего цвета, если его вообще можно было разглядеть. Столь расширенные зрачки глаз я мог наблюдать только у своего кота, готового вот-вот совершить бросок за блестящим фантиком на ниточке. Жуткий мертвый холод сочился из них, обрушивался на меня со всей мощью, на которую был только способен. Будто то были глаза не человека, а холодной бездушной машины, и если бы я попытался выдавить их, то наверняка бы почувствовал под своими пальцами твердые окуляры встроенных под ними камер. И в тот момент я пересрал не по-детски.
-Ладно, ладно, я все скажу, - само собой вырвалось у меня из горла, - Возле банка, откуда ты вышел, меня остановил человек в штатском. Предложил несколько сотен, чтобы я проследил за тобой.
-Какой еще человек? – не ослабляя своей хватки, допытывался громила, - Ведь зашибу тебя, дрища, голыми руками, ни одна ищейка не найдет. Говори давай, пацан.
-Он не представился. Высокий, худой, лысый, - затараторил я, - На правой руке шрам от давнего ожога.
По выражению его лица я понял, что амбал догадывается, о ком я говорю. Хватка его ослабла. Однако зрачки его, по-прежнему, были расширены сверх предела.
-Что он сказал?
-Просто предложил чуть подзаработать, - я старался говорить максимально честно, понимая, что оказался не в том месте не в то время.
Несколько долгих секунд амбал пронизывал меня мертвым холодом своих необычных глаз, не зная, что сказать в ответ.
-Можно, я просто свалю, братан? – предательским слабым голоском попросил я.
-Просто не получится, - он, наконец, отпустил меня, - Смотри мне в глаза, пацан. Смотри внимательно и вспоминай.
Я вспомнил практически сразу, возвращенный из чувства страха и трепета, вызванного мертвым холодным взглядом его глаз и прочной хваткой рук. Я вспомнил глаза того, другого, который заплатил мне почти тысячу за тем, чтобы я проследил за амбалом. Такие же неестественно большие, огромные зрачки, подобные черной бездне, казалось, отнявшие мои воспоминания о них, стоило мне только повернуться к лысому человеку спиной. А ведь верно: я полностью забыл об этой существенной детали, сосредоточившись на объекте своего наблюдения. Была ли это целиком вина моей памяти? Или же так хотел тот молодой парень?
-Что это, гипноз? – не мог сдержать своих эмоций я.
-Нет, максимальный обзор зрения, - опроверг амбал без намека на шутки, - На все триста шестьдесят градусов. Возможность видеть себя в пространстве целиком, включая собственную спину. Таких людей по пальцам одной руки можно пересчитать.
-Я никому не скажу…
-Не имеет значения, пацан. Пойми, мы неизбежные противники друг для друга, хорошо знакомые между собой. Борьба за превосходство в условиях полного контроля. Никаких секретов, никаких неожиданностей, только точный расчет действий. Ты стал свидетелем, вступил в прямой контакт. Дважды: с ним и со мной. Не я, значит он. Тебе придеться по углам прятаться потому, что на открытом пространстве тебя всегда обнаружат… Я тебя не пугаю, просто обозначаю перспективы, цена которым тысяча рублей, и того меньше. Думаю, сейчас ты понимаешь, что бесплатного сыра не бывает даже в мышеловке. Так-то, пацан.
Если все это и походило на правду, то она определенно мне не нравилась, оставив внутри крайне неприятный осадок. Да что там утаивать, я был напуган. Какие у меня могли быть разумные объяснения этим чертовым глазам и мертвому холодному взгляду, больно коснувшемуся меня со стороны затылка амбала?
-И что мне делать теперь?
-Забыть о нас, - заявил он, - И не искать больше легких денег. Не будешь дергаться, может, и о тебе забудут.
Он оставил меня возле стенки, а сам быстрым шагом скрылся в глубине подворотни. И я еще долго не мог сделать и шагу прочь, рассматривая пустое пространство, в котором амбал растворился как дым в небесах. Мысли мои были заняты человеком, заплатившем мне за слежку. А ведь мне предстояло вернуться к нему, по нашей с ним договоренности ожидавшему меня возле центрального парка, что находился всего в квартале от этого места. Кинуть лысого не представлялось возможности, мне пришлось оставить ему в залог свой телефон, из которого он позволил мне вынуть батарею. И сейчас мне было не жалко оставить не модный и недорогой мобильник.
Но лысый ждал меня, вальяжно развалившись на лавочке. В руках его были кремовые пирожные и начатая литровка газировки. Я назвал ему адрес, где потерял амбала из виду, лысый лишь молча кивнул головой. Затем без промедления протянул мне мой телефон.
-О чем вы говорили? – негромко спросил он, притормозив меня, собиравшегося побыстрее покинуть его общество.
-О том, что бесплатного сыра нет даже в мышеловке, - тщательно обдумав каждое свое слово, наконец, выдохнул я.
-Хороший ответ, - вновь кивнул лысый, не глядя на меня, - Только и свидетели нам не нужны. Старайся не попадаться мне на глаза. Терпеть не могу проныр и ищеек. Свободен.
…без окончания…
Глава 31. Сила земли
из дневника:
Решил записывать. Не знаю почему, но, думаю, отдам Олегу. Пусть эти записи хранятся у него. Олегу можно доверять. Я не стесняюсь говорить с ним на темы, личные для меня, которые касаются куда более тонких частиц меня самого, тех, что я вряд ли обнажил бы перед самим собой. Тех, что открываются мне во время сна.
Моя бабка перед смертью тоже много спала, говорила, что земля притягивает изможденное тело. Эти ее слова надежно закрепились у меня в голове. Но, кажется, я начинаю понимать как это происходит. Как будто те самые тонкие частицы меня все сильнее давят изнутри, намереваясь вырваться на свободу, и стоит лишь мне закрыть глаза, они больше неподвластны телу. И это только мне на пользу. Потому что там все иначе, там успокоение, которому они принадлежат…
Я не знаю как это произойдет, но чувствую, что времени остается все меньше. С каждым днем мне становится только хуже, тело теряет необходимую против них прочность, но в том все дело, что мне хотелось бы как можно скорее покинуть его стены и дать, наконец, полную свободу тому мне, который заперт внутри.
Последние полгода это уже правило без исключений – два-три отхода ко сну на час-полтора днем и глубокий беспробудный сон с половины двенадцатого вечера до шести утра в выходные дни. После работы же меня выносит в долю секунды, даже не помню как засыпаю. Сонное состояние не отпускает меня ни на миг, остается со мной всегда. Его не согнать ни кофе, ни холодным душем, ни зарядкой, ни рабочим процессом. Я будто все время возле портала, за которым от привычного меня не остается и следа.
Я знаю, Олег будет читать это, он просто охуеет. Хотя, конечно, я рассказываю ему о той жизни, в которую попадаю во время сна, и которую помню во всех деталях. И я не могу не говорить об этом. Кажется, это единственное, что отвлекает от ****ства, отвергнувшего меня и отвергнутого мной самим. Я чувствую эту боль, витающую в воздухе вокруг меня, чувствую как она пропитывает Олега насквозь, я вижу ее своими глазами, и ничего не могу сделать. Я не могу описать ее в словах, пусть это будут бледные пятна, сочащиеся прямо из людских тел, размывающие собой лица.
И там, в моих снах, которые все больше напоминают реальный мир, готовый принять меня настоящего, я могу проникнуть в самую сердцевину наблюдаемой мною боли. Ярость, жгучее пламя, закаленная сталь – раскаленная и ледяная, твердый острый клинок, пронзающий прямо в сердце. Бесчисленное множество таких клинков наполняет все еще реальный, но постепенно отдаляющийся от меня мир вокруг. Даже в общении с Олегом я чувствую себя на пороге в ту, недосягаемую для них реальность. Я вижу самый живой интерес Олега, пронзенного болью с ног до головы, когда рассказываю ему о чем не должен говорить никому, о чем не должен писать сейчас на этих страницах…
…(Пример 1)…
…Я вижу женщин в своих снах. Самых разных, но всегда невозможных в существовании в убивающем меня мире. Я это знаю. Ни одна из них не родится здесь. Я вижу и испытываю на себе их силу, природную и неподдельную, а потому недоступную для искажения. Мне она знакома. Один в один повторяющая то, что внутри меня, то, что предназначено лишь мне, но то, о чем я говорю с Олегом, не рискуя показать самому себе. Эта сила с рождения преобладала во мне, направляла все мое мышление на утонченность и мягкость, заставляя страшиться грубых громоздких форм и выражений. Забавно, что подобная сила все это время хранилась в грубом громоздком моем теле, идеально подходящем под множество острых клинков, пронизывающих воздух вокруг.
Всякий раз оказываясь в той действительности, я чувствую себя одной из тех женщин. Я вижу свое подлинное женское тело, но вижу как-то не физически. Физически нет ни рук, ни ног, только окружающий мир. Однако, я женщина. Будто все нутро мое, (душа, обретшая плоть) вывернуто наизнанку. И оттого я чувствую нечто вроде прилива сил, нечто вроде ликования и упоения, кружащее рядом, но не касающееся меня, хотя и принадлежащее мне. Бесплотный, но во плоти, я полон жизни. Полон настолько, что могу чувствовать ее угасание в тех, кто ласкает меня, кто готов защитить и сберечь. В одних лишь их объятьях я испытываю сладостный трепет, совершенно неземную дрожь, колыхающую все мое тонкое и мягкое естество.
И в тот же миг я вижу себя глазами мужчины, сжавшего в своих руках хрупкое и нежное девичье тело. Я вижу каждую черточку ее лица, каждый изгиб, каждую морщинку гладкой кожи, наслаждаюсь уже только ее материальностью, которую чувствую в своих руках. Все тело мое горит от нескончаемых физических мук, которых не должно быть в этих объятьях. Никакого холодного стального блеска в моем дыхании, никакого безжалостного огня. Но он есть, он до невозможности жгуч, и от него невозможно избавиться. Лишь улыбка ее, искренняя и добрая, заставляет забыть о пронизывающей боли. Женщина в моих руках будто забирает ее в эти бесконечные моменты наслаждения…
…(Пример 2)…
…Каждый свой сон я проживаю жизни всех этих женщин, каждый свой сон я чувствую их утонченность и чистоту в помыслах и деяниях. Каждый свой сон я принимаю боль внутри каждого своего мужчины. Она всегда одинакова, несмотря на время и обстоятельства, происходящие со мной там. И каждый мой сон наполнен самыми светлыми, самыми высокими и непознанными чувствами любви и верности, веры и надежды, на которые способно женское естество. И каждый раз просыпаясь, я ненавижу свое изможденное тело, которому давно нет места в реальном мире, и оно понимает это…
…(Пример 3)…
…Я знаю, что это не просто мои сны, отображающие мое состояние – моральное и физическое. Я как будто вижу другие свои жизни, и прошлые, и настоящие, и будущие. И женское начало доминирует в каждой из них, запертое в мужской оболочке, кажущейся прочной с виду, но быстро изнашивающейся в условиях острого стального блеска и обжигающего огня боли. Будто мое уставшее и потерявшее всякую защиту тело открывает скрытую в глубине сознания информацию. Постепенно возвращает его в какие-то прежние условия Бытия. Расслабляет.
Но почему же даже там, за пределами этого мира, все тот же острый стальной блеск, режущий и обжигающий жгучим огнем? Может показаться, что я понемногу схожу с ума, один в этом остром режущем мире. Вот и Олег говорит, что я слишком себя накручиваю, что я слишком эмоционален, что загоняюсь по поводу и без повода, что забиваю голову всякой дребеденью. Он советует мне даже сменить обстановку, и вообще жениться. А ведь я чувствую его, наверное, еще острее, чем он сам. Думаю, он знает о том, что мое время близится к завершению. Думаю, он чувствует силу земли, все больше овладевающую мной, открывающую мне правду.
И дело вовсе не в том, хочу ли я уйти, быть самим собой и не бояться того, что я вновь не смогу, и в очередной раз все повторится. Хотя, конечно, хочу, в надежде, что будет иначе. Все смертно, у всего есть срок годности. Нравится ли такой порядок, либо же для кого-то он не является нормой (и тогда это не вполне нормальные люди), я должен только мириться с ним. Несмотря на все понимание девичьей утонченности внутри моего грубого громоздкого тела, я никогда никого не винил за свою натуру, непригодную к суровым условиям в этом мире. За проявление человеческих чувств, за искренность переживаний, за стеснительность перед, казалось бы, чем-то естественным, за собственную слабохарактерность, наконец. Все идет как идет…
…(Пример 4)…
…На днях общался с одной мадам. По правде сказать, возникло сильное желание втащить ей так, чтобы мало не показалось. Сомневаюсь, правда, что до таких созданий что-то доходит. Мадам только по половым признакам. Что-то из серии «без минета жизни нету». Нафиг отношения, нафиг семья, нафиг утонченные чувства. Мужеподобное существо с матерным, просмоленным табаком, и проспиртованным языком. И, кажется, я не видел никакой боли с ее режущим стальным блеском и жгучим огнем…
конец
Глава 32. Ра
Сначала чуть-чуть расскажу о нем. Его имя – Тополек Геннадий Леонидович. На момент моего с ним первого общения (по работе) ему оставалось чуть больше месяца до пятидесятилетнего юбилея, хотя внешне он выглядел гораздо моложе своего возраста. Когда Гешу призывали в армию, военком еще удивлялся, мол, как это малолетке повестка пришла. С первых же минут он дал мне понять, что молодость была коньком не только лишь его тела, но и духа. Общительный, открытый, готовый с охотой выслушать каждого своего оппонента - казалось, в тот момент ИП Тополька Геннадия Леонидовича и не было вовсе, а был только Геша. Будто ничто не могло его как-то обидеть, а уж тем паче разозлить. Невысокий, кудрявый, чуть хромый на левую ногу, с абсолютно гладким лицом, на котором никогда не было щетины, Геша около пяти лет владел двумя ресторанами в нашем городе. И один из них как-то раз стал местом криминальных разборок, после которых Топольку отвалили нехилую денежную компенсацию за моральный и физический вред.
Однако, сам Геша, до того памятного для меня дня, в связях с криминалом замечен не был. Наоборот, у него были друзья из городских властей. Конечно, ему приходилось давать «на лапу» всяким проверяющим даже несмотря на связи (а как иначе?). Но, естественно, все это были мелкие расходы, и Гешины заведения продолжали пользоваться положительной репутацией.
Лично я общался с ним два раза в неделю, когда привозил мясо, во вторник в один ресторан, в пятницу - в другой. И всякий раз мне приходилось приезжать в главный офис за печатями, проставляемыми в документах Гешей лично. Он всегда был на месте, в своем крошечном рабочем кабинете на втором этаже, и всегда корпел над какими-то бумагами, заполонявшими стол. Геша старался соблюдать правила элементарной вежливости с каждым своим поставщиком, и в кабинете его сохранялась эта приятная уютная атмосфера, которую я чувствовал каждой клеточкой своего тела. Она не допускала даже повышения голоса выше установленных Топольком норм.
Чуть позднее выяснилось, что мы с ним почти соседи. Частный дом, в котором он жил, располагался всего через пяток домов от нашей многоэтажки. Уже после моего увольнения и перехода на другую работу, мы с Гешей несколько раз приветствовали друг друга с утра. У него была белая иномарка, в которой Тополек возил вполне ничего так, на мой вкус, жену.
Ну так вот, в тот день мы с Геннадием Леонидовичем Топольком внезапно пересеклись в торговом центре. Я, конечно, не был удивлен тем, что увидел белую иномарку со знакомыми номерами, про себя даже хотел поздороваться с Гешой за руку. Но неприятно напрягся, заметив двоих молодчиков, куривших возле его автомобиля. Оба высокие и плечистые, ничем не выделявшиеся из толпы, они не должны были вызвать подозрений. И несведущим людям могло показаться, что это они подъехали к торговому центру на этой белой машине.
Однако, в какой-то момент, когда до них оставалось метров пять, один из ребят обошел автомобиль, а затем они оба на миг наклонились. В следующую секунду раздались негромкие хлопки, а вслед за ними шипение, выходившего из порезанной резины воздуха. После чего молодчики попытались почти бегом ретироваться, засовывая руки в карманы штанов с целью спрятать ножи или что-то в этом роде, чем можно проткнуть колеса автомобиля.
Но так уж получилось, что Геша вышел на улицу (с объемным пакетом с продуктами) в тот же момент когда я поравнялся с его машиной. Я успел лишь тыкнуть пальцем в сторону удалявшихся ребят. Они отошли не так далеко, несмотря на скорый шаг. Геша только голову повернул в указанном мною направлении, потом бросил быстрый взгляд на пробитые колеса своего автомобиля. Через миг пакет с продуктами в его руках оказался на земле.
-А ну стой! – окликнул он каким-то тяжелым, резко изменившемся голосом, который отразился в моей голове неприятными ощущениями, - Вспышка! Вспышка, я сказал!
Ретировавшиеся ребята обернулись на миг, готовясь к скорейшему бегству. Только у них ничего не получилось. Потому что внезапный яркий свет взорвал окружающую меня реальность, залив собой каждый ее миллиметр. Впрочем, это был не визуальный свет, по крайней мере, для меня. Грозный приказной тон Геши будто пронзил мою голову тонким острым ножом, зазвенел всеми высокими частотами какие только возможны в природе. В ушах моих не просто зазвенело, как бывает при скачках внутреннего давления, но было такое чувство словно сама голова моя излучала этот истошный, отвратительный, жутко тяжелый звук, стремясь быть раздавленной сама собой.
Именно этот звук сиял во мне мощным густым сиянием, погрузив меня всего в нескончаемый свет, хотя, повторюсь, визуально я не видел никакой яркой вспышки, которая озарила бы все вокруг. Тем не менее, инстинктивно я схватился за голову, стремясь унять эти жуткие ощущения. Закрытые глаза не помогали потому, что свет изливался изнутри меня. И это был холодный свет, испепелявший, при желании, все вокруг дотла. И кроме его подчинявшего своей воле голоса я больше ничего не мог слышать. Но в том все и дело, что голос принадлежал Геше. Должен был бы принадлежать ему, раз он был совсем рядом от меня.
-Смотри мне в глаза, - мрачным повелительным тоном высказывал Тополек своим обидчикам, - Никто не смеет моего касаться. Поставите мне на машину новые колеса.
-Мужик, извини, - охал один из парней, зажав руками глаза, - Ничего личного. Нам денег дали, чтобы твою тачку порезать.
-А мне, знаешь, как-то без разницы. Ты колеса мне порезал, значит ты крайний. Учти, я не люблю, когда не по-моему, усвоили, уроды? Звоните своему нанимателю, кредит оформляйте, колдуйте, что хотите делайте, новые колеса должны быть на месте старых…
Не имеет значения чем закончилась эта история, скажу только, что в конце ее с машиной было все в порядке.
-Извини, что так вышло, - сказал Геша после того как все разрешилось, - Я вспылил. Но на то были весьма серьезные причины, сам же все видел.
-Как Вы это сделали? – сгорая от невиданного любопытства, перебившего все прочие мысли и чувства, недоумевал я.
Ведь, кажется, только я и те двое испытали на себе эту силу. Причем, я - в меньшей степени.
-Тебе не надо этого знать, - угомонил меня Геша привычным мне мягким спокойным тоном, - Если хочешь, называй это внушением.
Наверное, так оно и обстояло на самом деле. Потому что этот резкий грозный тон, жестко, по-армейски: «-Вспышка!», кажется, и не думал покидать мое сознание. Честно сказать, я не ходил в армию, не прошел по здоровью, да как-то и не собирался вливаться в общую армейскую массу. Армейские будни казались мне бестолковым времяпровождением, да и не особо хотелось слышать рявканье сержантов и приказы офицерского состава. Но вот он, отрезвляющий сержантский укус, от которого дух захватывает и мурашки по коже только лишь при одном его воспоминании.
Наверное так и должно быть, однако в сознании моем остался этот памятный кусочек тех переживаний, неприятных, но, должен признать, каких-то бодрящих меня всего лишь только я слышу похожий резкий тон. Я слышу звук на физическом уровне и чувствую свет на каком-то более тонком. Нет чувства страха, вместо него другое, что заставляет встрепенуться, ожить, напоминает о чем-то очень важном, что легко забывается. Я не знаю, как это можно описать в словах. Возможно, сам Геша испытывает нечто подобное, когда пользуется своей силой, а я не сомневаюсь, что он стремится сдержать ее при первом же удобном случае. Что касается тех ребят, порезавших колеса его авто, не имею ни малейшего представления, что с ними сталось, да и как-то без разницы.
конец
Глава 33. Величайший дар на свете
Какая-то уж чересчур злобная морда, грозная эмблема в виде вилки, подобная дьявольской печати, что сверкала в свете фонаря - прежде он не встречал в своей жизни похожих автомобилей живьем. Впрочем, Стасику было плевать на марку, не за тем он остановился возле данного внедорожника среди ночи. Он хорошо знал, куда и зачем пришел. Машина была припаркована на том же месте, что и с утра, грязная, с заляпанными номерами и задними фонарями. В таком виде она простояла под окнами жилого дома не один день. И среди других автомобилей эта иномарка была самой замызганной. Если бы у машины была возможность говорить, «помой меня, я вся чешусь» наверняка стала бы единственной фразой в адрес ее нерадивого владельца.
Стасику было откровенно жаль этот несчастный и однозначно дорогостоящий автомобиль, который не заслуживал такого скотства. Именно по этой причине Стасик пришел к этому дому, не первый день наблюдая слои грязи на таком мощном красавце. Что ни говори, внедорожник его впечатлял.
Видимое отсутствие регистратора с внутренней стороны лобового стекла лишь подстегивало желание Стасика помочь несчастному автомобилю. На улице вроде никого не было видно, поэтому Стасик осторожно опустил гладкую ладонь на капот машины, растопырив твердые длинные пальцы и совсем не беспокоясь об их отпечатках.
И вроде бы ничего необычного не произошло. Лишь сильная дрожь овладела его напряженной рукой, которая на миг намертво прилипла к грязному капоту. И Стасик не спешил пытаться отдирать от него пальцы. Позволил дрожи сойти на нет, хорошо зная ее возможности. Теплая приятная энергия наполняла его пальцы, и эти расслаблявшие мгновения искренне его радовали. Сердце Стасика забилось сильнее, разгоняя тепло по всему телу, а затем сильная волна охладила его с головы до ног. То была кульминация его коротких, но сногсшибательных чувств. Вслед за тем руку Стасика слегка отбросило в сторону.
После чего внедорожник сам собой неспешно откатился назад, как бы под воздействием инерции, оттолкнувшей его руки. Не сработала ни сигнализация, ни свеча зажигания, которая бы завела двигатель машины, ни тормозные колодки. Нет, автомобиль бесшумно выкатился из общей массы других автомобилей, как если бы у него пропали тормоза. Тормоза действительно пропали, благодаря разжатым после прикосновения Стасика к автомобилю колодкам. Внедорожник остановился на дороге, а затем, все так же незаведенный, просто покатился вслед за человеком, кажется, вдохнувшем в него жизнь.
Стасик довел автомобиль до моста через реку, находившегося метрах в трехстах от дома, возле которого было совершено оживившее машину действо. Весь путь до моста занял несколько напряженных минут, во время которых, к счастью, Стасику не встретилась ни одна машина и ни один прохожий. Свидетели оставались для него единственной проблемой, уж очень ему не хотелось сторонних глаз. Потому Стасик так рассчитывал на темное время суток. А дойдя, наконец, до моста, и спустившись до берега реки по накатанной колее, он с облегчением перевел дух. И здесь уже Стасик вновь прикоснулся к капоту, чтобы забрать ту силу, которая катила автомобиль вслед за ним. Затем бросился наутек, желая как можно быстрее скрыться от возможного наблюдения.
Мысль о том, что его, все-таки, могли увидеть, не покидала Стасика до самой входной двери квартиры на втором этаже. Внутренний замок щелкнул сам собой, Стасику оставалось лишь опустить ручку, чтобы перешагнуть спасительный порог родного жилища. В долю секунды самостоятельно клацнул выключатель, плавно разливая мягкий глазу Стасика свет в прихожей. И этот свет убаюкивал и позволял ему засыпать в кровати. Когда-то Стасик послал выключателю свою теплую силу, накрыв его своей рукой и испытав ее дрожь, и после этого не забирал ее обратно.
И своей живительной силой он наградил практически каждый уголок своего дома. И усаживаясь, к примеру, на стул со спинкой, Стасик будто утопал в мягком кресле, стенной шкаф открывался перед ним сам собой, ящички рабочего стола услужливо выдвигались без сторонней помощи, а разложенный диван создавал эффект какого-то пляжного гамака, Стасик даже реально покачивало, стоило ему лишь закрыть глаза. Кухня так же жила наделенной им жизнью: ручка газовой конфорки поворачивалась едва Стасик подносил к ней зажженную спичку, вода из крана всегда соответствовала его намерениям либо утолить жажду, либо помыть посуду, дверь холодильника, как и в случае со стенным шкафом, отворялась по воле вложенной в нее живительной силы. При этом, из холодильника всегда вырывались вкусные душистые запахи, от которых желудок Стасика сильно урчал.
И всякий раз в момент проявления этой силы он будто становился тем или иным предметом, услужливо выполнявшем свою функцию. Стасик будто сам становился подчиненным самому себе слугой. Конечно, с той же легкостью он мог забрать свою силу, как сделал он это с тем внедорожником, оставленным у речки под мостом в надежде на сообразительность владельца автомобиля. Впрочем, там больше будет крика по поводу пропажи машины.
Стасик нес ответственность за каждую частицу в его доме, доставшемся ему в наследство от деда с бабкой. Пока что ремонта в квартире он не планировал, как и обновления мебели, которая еще не отжила свой век. После его прикосновения, выцветавшие обои, например, заиграли новыми красками. Ему было уютно быть окруженным своей силой, которую Стасик мог уверенно контролировать. Хотя, однажды превратив свое жилище в некий живой организм (просто живой, но лишенный способности мыслить, и такими возможностями Стасик не обладал), он так и не посмел отнять у него ни капли подаренной жизни. Не из-за комфорта, обретенного вследствие пользования своими возможностями, хотя тот тоже имел не последнее место. Стасику было бы непросто расстаться с тем, что стало привычным в окружавшей его обстановке. Насыщенные цвета, запахи, да элементарный минимум некоторых бытовых действий, он должен был быть благодарен своей чудодейственной силе. Он должен был быть благодарен вещам, ожившим под ее воздействием.
И он был благодарен им, доставшимся Стасику по наследству. Он не имел никакого права избавляться от них, одна лишь мысль о замене в случае фатальной поломки без возможности восстановления, или хотя бы починки, заставляла все внутри него панически трепетать. Стасик понимал, что никакая живительная сила не способна была поддерживать его вещи в рабочем состоянии вечно. Неизбежность замены пугала. Ведь тогда ему придеться обездушить то, что теперь принадлежало ему.
Может, это, конечно, вздор, однако довольно часто Стасик наблюдал легкомыслие, с которым окружающие люди избавлялись от старых, ненужных, поломанных вещей, забивая ими мусорные контейнеры у него под окнами. Порой, это легкомыслие оказывалось чересчур небрежным. Кажется, то было выражение отношения людей друг к другу. Что небрежность в отношении к вещам, что небрежность в отношении между собой, один в один все таким же простым взмахом руки летит в мусорку. Всему, оказывается, можно найти замену, а не найдется таковой, да и черт с ней: одной головной болью меньше. И Стасик чувствовал сие легкомыслие очень остро. Кажется, он видел какие-то визуальные отличия своих рук от рук других людей, в которых не было и не могло быть той жизни, что наполняла его собственные руки.
А еще он не раз слышал ругань соседей за стенкой, молодой семейной пары, у которой пока не было детей. «-А вот я, а вот мне, а у меня, да пошла ты, сам пошел…» Стандартные собственники с завышенным уровнем ЧСВ у каждого из них, который служил непреодолимым препятствием для налаженных супружеских отношений. Стасик не сомневался в наличии любовников как у супруга, так и у супруги, без видимого труда выбросивших на помойку светлые взаимные чувства, которые пылали до заключения их брачного союза, и просто ожидавших удобного момента для его краха.
-Не хочу, - комментировал Стасик каждый скандал за стенкой, рассматривая при этом собственные руки, - Не хочу, не хочу…
…без окончания…
Глава 34. Воин
Рядовой срочной службы Обручев Иван Денисович самовольно покинул территорию воинской части во время несения караула, прихватив с собой автомат Калашникова с полным к нему магазином. Вся часть была поднята на уши по тревоге, офицерский состав собрался на экстренное совещание. Было сделано несколько звонков: в ментовку, на вокзал, на автостанцию, дозвонились и родным Ивана. Естественно, что сержанты и старлей Юдин тщательно прошмонали тумбочку дезертира, а вот мне было что сказать, что могло бы помочь изловить парня. В сопровождении со старшим сержантом Арцебашевым я вошел в кабинет ротного Юдина, который с красными от недосыпа и нервного напряжения глазами изучал характеристику Ивана, зажав в дрожавших пальцах сигарету.
-Товарищ старший лейтенант, он не побежит домой, и вряд ли вообще попытается покинуть город, - сообщил я.
-Поясни, рядовой, - только потребовал ротный.
-Он болен, - вполне осознанно излагал я, понимая, что мне может влететь не меньше чем Ивану, - Мы с одного города призывались, даже с одной улицы.
Я знал Ваньку как строгого, но дюже правильного пацана, на которого, тем не менее, можно было положиться в случае неприятностей. Он, конечно, старался держаться от них как можно дальше, и всегда пасовал, когда речь заходила о чем-нибудь серьезном, вроде махача с ребятами из соседнего района. Однако, если дело касалось чужих секретов, язык Ваньки можно развязать если только нешуточным страхом смерти. Молчать он умел.
С другим же Иваном Обручевым я познакомился в тот день, когда Васян «Джек», приехавший к деду с бабкой на лето, приволок с собой новенькую воздушку с огромным количеством пулек к ней. Во дворе частного дома он немедленно устроил настоящий тир, приспособив в качестве мишеней всякий хлам, включая пару картонных коробок с наклеенными на них самим Васяном изображениями зомби.
Ванька был одним из первых ребят, решивший опробовать на рисованных мертвецах свой глазомер. И тогда разительная перемена овладела им. Ванька целился зомби в голову, специально заняв позицию метрах в десяти от мишени. По одной лишь его стойке было понятно, что этот малый, как минимум, имел дело с огнестрельным оружием, не говоря уже о том, чтобы пустить его в ход. Твердость его рук, жесткий упор приклада в плечо, ровное дыхание, палец, плавно и четко, нажимающий на спусковой крючок, и выстрел, аккурат между ударами сердца. Но самое главное – взгляд, более чем просто хладнокровный, какой-то огненно ледяной. Больше того, в тот момент холодный огонь накрыл его с головы до ног, на миг Ваня даже сам стал покойником. Меня охватила мысль, будто он хотел, чтобы те рисованные мертвецы ожили, чтобы он без труда пустил им пулю в лоб. Впрочем, с тем же мертвым хладнокровием Ванька целился бы и в живых людей.
Это был даже не он, но кто-то очень сильно на него похожий внешне. Разве что жуткие темные пятна, из которых веяло мрачным жгучим холодом, далеким от адского пекла, искажали внешние Ванькины черты.
Он сделал несколько выстрелов, ни разу не промахнувшись, и буквально изрешетив головы зомби пульками. Неудивительно, что Васян «Джек» пребывал в диком офиге и восторге от таких снайперских возможностей. Похоже, никаких визуальных странностей, подменивших подлинного Ивана на его жуткого клона, он не замечал. И все с тем же хладнокровием Иван поразил практически все подготовленные для стрельбы мишени. Как будто всю свою жизнь он только и делал, что спускал курок.
-Ничего не помню, - поделился он впечатлениями, - Все как на автомате. Только враг, которого надо остановить.
Дома у него был мощный ПК с несколькими неплохими игрульками. Ванька удалил их все до единой, но установил «контру», в которую окунулся с головой, набивая руку в одиночном режиме, чтобы потом попробовать свои силы в Сети. Однако, никакой «Контр Страйк» не мог сравниться с живой стрельбой, а потому Иван все лето провел во дворе Васяна «Джека», с которым здорово так скорешился. Очевидно, что воздушка захватила все его сознание, будто пробудила какое-то существо внутри Ивана, желавшее пострелять. А спустя несколько месяцев после тех памятных каникул, практически под Новый год, Ванька купил-таки собственную воздушку.
Он хотел в армию, будучи уверенный в том, что ему дадут настоящий боевой автомат и патроны к нему. И эти мысли уже попахивали какой-то нездоровой манией, когда Иван выражал их, покрытый отвратными темными пятнами на лице. То, что он испытывал во время этих пострелушек по мишеням, приятно щекотало его изнутри, и явно не шло ни в какой сравнение с виртуальными баталиями по той же «сетке».
Его нашли в лесополосе через сутки после побега, спящим у ствола дерева. Автомат был крепко сжат в руках, магазин был полностью опустошен. Рядом не оказалось ни одной стреляной гильзы; в кого или во что Иван разрядил весь боезапас, оставалось только догадываться. Лишь бы не в живых людей, и это было главным опасением командного состава части.
Ивану всыпали так, что мало не показалось. Военная прокуратора потребовала провести психиатрическую экспертизу. Дело могло обернуться и тюремным сроком. Ваня, однако, был на хорошем счету, разборку и сборку автомата Калашникова он проделывал чертовски быстро на радость командованию. И вообще прекрасно ладил с боевым оружием, что так же устраивало офицерский состав. Огневая подготовка рядового Обручева была практически идеальной, что не могло не отразиться на нем во время этого внезапного ЧП.
Кроме того, Ваня полностью признал свою вину перед командирами и военной прокуратурой и раскаивался в содеянном. Так что командир части генерал Четков, по прозвищу «Четкий» с негласной припиской «пацанчик», добился того, чтобы Ивана оставили в армейском лазарете до конца расследования инцидента. Насколько нам было известно, пока что не поступало ни одного сигнала о стрельбе из «калаша» с конкретным номером по гражданским лицам.
Тем не менее, в медсанчасти Ване пришлось несколько часов провести наедине с психиатром. Общение проходило как в присутствии генерала Четкова, так и без него.
-Я потомок воинов, - рассказывал Иван уже мне, - В сознании вижу самые разные образы: мой отец, мой дед, мой прадед. Какие-то подлинные и фантастические, неземные. Каждый раз я знаю свое имя, и знаю, что оно связано с моим собственным. И оружие в руках будто открывает мне еще одну пару глаз. Это здесь и сейчас я держу АК-47, а там дело доходит до самых сложных конструкций: какие-то смерчи, вихри, что-то похожее на смещение времени и пространства, все, что возможно и невозможно вообразить. И я всегда умираю в конце, сраженный вражеским снарядом. Всегда, - повторил Иван, и в этом слове для него была заключена какая-то гордость, какое-то величие, вновь искажавшее его лицо мертвым узорами пятен, - Умираю, как должен умирать настоящий воин: лицом к лицу перед врагом. Тогда я не боюсь смерти, наоборот открываю себя перед ней насколько возможно. Это в крови, в генах. То, что всегда отличало мой подлинный род. И это захватывает с самого первого раза, стоит лишь прикоснуться. Как будто историю всей своей жизни в руках держишь… Я не смогу остановиться, понимаешь? Я не хочу, чтобы это прекратилось, понимаешь?
В тот момент я понял, что это другой Иван говорил со мной, используя тело как средство общения, как инструмент, с которым он мог обращаться как угодно.
...без окончания…
Глава 35. Я здесь
…Его разбудила возня, доносившаяся из кухни. Позвякивание посуды больно громыхало внутри отяжелевшей с похмелья головы. Будто где-то в середине ее располагалось крайне неприятно гудевшее нечто, пустившее столь же неприятно вибрировавшие корни во все стороны. Боль была сильной, во рту находилась самая настоящая Сахара, даже сглотнуть слюну не получалось, настолько был иссушен горевший от обезвоживания рот. Иссушенным казалось все его нутро. И такое случилось впервые, хотя все было как и обычно, и лишнего он не глотнул.
Еще ему очень хотелось в туалет, слить вчерашний алкоголь (вместе с мозгами, конечно, да ну и *** с ними). Вот только тело, просто залитое за последние две недели водкой, почему-то не слушалось. Тем не менее, Илья попытался спустить исхудавшие ноги на пол. Поднять с дивана остальную часть такого же исхудавшего тела оказалось намного сложнее. Все мысли его сейчас были сосредоточены только на одной этой процедуре и стремлении добраться до двери туалета. В подтверждение тому смолкли все звуки, доносившиеся из кухни, смолкли вообще все звуки, даже его дыхание.
-Здрасьте, баба Шура, - не глядя в сторону кухни попытался сказать он, открыв дверь заветного санузла, но полноценного голоса у него не получилось.
Опорожнив мочевой пузырь, Илья испытал неимоверное облегчение, целый заряд бодрости, чуть унявший головную боль и придав прочности ватным ногам. Он перевел дух и несколько мгновений оставался недвижим с приспущенными трусами. Ну все, теперь воды. Много воды, холодной, из-под крана. И он совершенно не стеснялся пожилой соседки бабы Шуры, опекавшей его с начала его запоя. Это она прибиралась в его квартире, готовила еду, стирала ему вещи, контролировала всех его гостей, отсекая возможных собутыльников и прочих сомнительных личностей, всегда оказывающихся там где алкоголь правит бал.
На кухне, однако, рулила не его соседка. Вместо нее Илья встретил молодую женщину, миниатюрного росточка и телосложения (совсем как Машка), с ухоженными темными волосами (совсем как у Машки), в кухонном фартуке, в домашних оранжевых тапочках. Мощная приятная энергетика окружала ее, разливаясь по всей кухне, указывая на женщину как на хозяйку, взявшую под контроль бесхозную территорию. Совсем как Машка, для которой кухня всегда была ее царством, со своими правилами, священными даже для Ильи. И ему нравилось оставаться там как можно дольше, если супруга находилась там.
Эта женщина была определенно знакома ему, но сейчас он не помнил, где мог с ней пересечься.
-Привет, - добродушно улыбнулась она, оторвавшись от мытья тарелок, сложенных в раковине.
И голосок ее трепетно прожурчал внутри Ильи знакомым привычным ручейком. Только Машка умела так, когда была рядом с ним в присутствии других женщин. И в тот момент внутри него журчало все, приведенное в трепет мягкой доброй силой ее голоса. Голос Маши как-то по-матерински согревал, а в моменты нежности просто переносил Илью куда-то далеко за пределы привычной реальности. Голос Маши отличался от всех прочих женских голосов, Илья узнал бы его из бесчисленного множества голосов. И вот сейчас он услышал этот голос, ничем не отличавшийся от оригинального голоса, голос, который он периодически слышал во сне, сквозь слезы призывая Машку вернуться из небытия.
Он вспомнил последний миг, прежде чем проснулся, разбуженный возней на кухне.
-Я здесь, - разлилось в его сознании, пробившись через глухую стену, разделявшую физическое и нематериальное.
-Привет, - попытался ответить Илья, чувствуя, как язык его прилипает к нёбу, - Ты кто такая?
Его гостья подала ему стакан воды, Илья опорожнил его одним залпом, попросил еще.
-Меня зовут Соня, - наконец представилась женщина, - Я дочь Сударёвой Татьяны Михайловны. Она лечилась у Вас до того, как произошла эта история с, якобы, изнасилованием. Вы очень помогли моей маме, мы должны Вам.
-Да, я помню эту женщину, - кивнул головой Илья, в голове которого наконец-то начался мыслительный процесс.
Буквально через три дня после ее выписки из больницы его вызвали в прокуратуру в связи с заявлением об изнасиловании одной мадам. Илья сразу понял, под него копали и пытались убрать с дороги. Он был хорошим врачом, а у таких не может не быть ни врагов ни завистников. Вот они и ударили его в момент душевной нестабильности Ильи в связи с трагическими событиями, приведшими к смерти жены Маши, случившейся всего полгода назад.
-Честно говоря, мне все равно, но спрошу из вежливости, как ее самочувствие?
-Спасибо, намного лучше, - улыбнулась Соня, - Вы действительно помогли… А Вы как?
-Водку пью, - без стеснения заявил Илья, - Втянулся, даже получаю какое-то удовольствие… Давно ты здесь?
-Со вчерашнего вечера. Вашей соседке необходимо ненадолго уехать, она просила меня приглядеть за Вами до ее возвращения. Она оставила мне свои ключи, чтобы было где переночевать.
-Ты можешь ночевать здесь, - поспешил предложить Илья, - Я не буйный. По крайней мере, так говорит баба Шура. На людей не кидаюсь, мебель, вроде, целая. Места на двоих хватит.
Он не хотел, чтобы Соня уходила. Он хотел слышать ее еще и еще. Ее тихий голос успокаивал, заставлял жить. Ее голос отбивал всякую охоту опохмелиться. И хоть Соня не была похожа на Машку внешне, только телосложением и цветом волос, в ней было столько же уюта, сколько он испытывал рядом с женой, которую любил и лелеял. Соня заставила его взбодриться. Взбодриться настолько, что он практически не замечал отсутствия в прихожей ни ее верхней зимней одежды, ни уличной обуви.
Тем не менее, Соня приготовила и обед и ужин из того, что было в холодильнике, благодаря заботам бабы Шуры и некоторым другим неравнодушным соседям он был почти забит продуктами. Соня заставила Илью почувствовать ужасный голод, как будто он и крошки в рот не кинул за то время, что заливался спиртным. Илья буквально набросился на еду, чувствуя ее ароматные запахи, явившиеся вложенной в ее приготовление душой и любовью его неожиданной гостьей. Илья ел с небывалым аппетитом, в то время как Соня с доброй улыбкой наблюдала за ним с другой стороны стола.
Вечерело. Илья предложил ей спальню и кровать, в которую не ложился с момента смерти жены, предпочитая спать на мягком низком диване. Иногда проснувшись, он обнаруживал себя на полу, куда, как Илья полагал, не мог свалиться физически, прижавшись к диванной спинке. Сытый и морально воодушевленный с появлением Сони, которую нельзя было так просто отпускать, он уснул практически сразу.
И во сне Соня вышла из спальни, бесшумно встала возле спящего Ильи. Затем склонилась над ним, чтобы коснуться его рукой. Ему было приятно ощутить эти знакомые прикосновения. И тогда он открыл глаза, и осознал, что она действительно была рядом, касалась его руками и пыталась говорить с ним. Вот только не Соня, но Маша занимала ее место, вполне реальная, во плоти. Ничто не выдавало в ней мертвеца, нет, Маша была живее всех живых.
-Как такое возможно? – вопрошал Илья, но, кажется, начинал понимать.
-Ты звал меня, - полушепотом сказала Маша, склонившись над ним, - Ты помнишь.
-Я не хочу, чтобы ты уходила, - не смог сдержаться он, вновь подчиненный ее приятным голоском, даже протянул к ней руки, - Прошу. Я скучаю… Мне так плохо, ты даже не представляешь, насколько все плохо.
Она осторожно коснулась его губ своими, в одно мгновенье убрав нараставший ком в его горле. Илья обнял ее, поддавшись рвущимся наружу чувствам, поддавшись знакомым и казавшимся незаменимыми ласкам, на которые Маша была способна. Нет, никто не смог бы ее повторить в них. То ли сон, подогретый алкоголем (чтобы «белочку» не схватить), то ли реальность – совсем не имело значения, утратило всякий смысл. Только Маша была важна. Прежняя, самым фантастическим образом вернувшаяся из мира мертвых ради него. Чтобы успокоить, чтобы убить боль, чтобы исцелить рану, чтобы исчезли все последние напасти, взявшие над Ильей верх.
А утром он вновь застал на кухне Соню. Бодрую, какую-то неустанную, заряженную позитивом и теплой энергетикой, направленной исключительно на Илью. Соня прощебетала ему приветствие, и голос ее был нежен и сладок, что Илья помнил все, что происходило с ним ночью, и, казалось, что не было ничего более важного в его жизни за последнее время.
-Ты не имеешь никакого отношения к этой Сударевой, - не стал сдерживать своих мыслей Илья, - Тебя послала Машка. Не знаю как такое возможно, но ты – ее голос, ее проводник ко мне. И я благодарен тому, что переживаю это.
-Нет, это не Маша, - покачала головой Соня, - Это ты. Ты позволил ей это общение, ты открыл границу между миром живых и миром мертвых. Все потому, что не отпускаешь.
-Я не могу отпустить сейчас. Видишь, что происходит? Скажи, что не уйдешь, - он сжал ее руки, глядел Соне прямо в глаза, - Я хочу видеть ее снова и снова. Иначе просто свихнусь. Или по пьяни что-нибудь с собой сделаю.
-Не сделаешь, и не свихнешься, - успокоила Соня, - Все будет хорошо, ты ни в чем не виноват. Просто тебе нужна поддержка пока не закончится эта шумиха, позорящая твое имя. Ни твои соседи, ни алкоголь, лишь голос ее, усмиряющий бурю. Ничего не говори больше – я все знаю. Поэтому я здесь, поэтому она может быть с тобой…
конец
Глава 36. Role-playing Game
Он видел Творца. Он видел Его Свет, можно сказать, Абсолют Света, коснувшийся его, передавшийся ему всего лишь одним только Словом Создателя. Свет подчинил его, и был так ласков с ним, будто был частью его всю его жизнь. А по-другому и не могло быть, ведь он с детства старался следовать заповедям Творца, в которого незыблемо верил, и которого так хотел воочию лицезреть.
И Творец возложил на него особую миссию, доверил ему важное дело – оставаться с Ним рука об руку, вести непримиримую борьбу со злом, прощать и наказывать. И когда его, таки, откачали и вернули в реальный мир после жуткой контузии, он чувствовал зло на расстоянии.
Творец показал ему дом, в котором было сосредоточен мощный источник зла. Страшное место, сборище самой отборной нечисти, обладавшей большой темной силой. И он узнал этот дом, мимо которого проходил каждый день. Дом стоял на пригорке, сложенный из белого кирпича, со стальной крышей, с парой спутниковых тарелок, огороженный стальной сеткой. Рядом был кирпичный гараж и бревенчатая баня, над крышей которой развивался государственный флаг. Во дворе так же находился сарай с домашней скотиной. То был дом рыжей фигуристой Лопатиной Таньки, чей мужик, Толик «Барбос», по слухам, занимался в Москве темными делишками, а его младший брат Вова перегонял «тачки» из Польши, а еще владел автосервисом. Там же, в Москве. Это были люди с материальным достатком, вполне серьезные, постоянно занятые делом. Даже Танька, с ее шикарными внешними данными, занималась домашним хозяйством: таскала ведра с водой, возилась со скотиной и птицей, хлопотала по дому.
Нашему герою нечего было делить ни с Танькой, ни с Толиком, ни уж тем более с Вовой. Он даже не общался ни с кем из них. Если только приветствовал взмахом руки. Жили они и жили. Чем занимались, какие вопросы решали, его это совсем не должно было касаться. Получалось крутиться – молодцы. Лишь бы его не трогали. И, в общем-то, не трогали. Ни одного конфликта, сколько он себя помнил.
После же его общения с Творцом и возвращения к, казалось бы, обычной жизни, дом Таньки и Толика был окружен неприятным огненно рыжим сиянием, как будто утопавший в огромном кострище. И сияние его продолжалось и днем и ночью, ярко выделявшее (самим Творцом) дом из числа всех остальных домов улицы. Отмеченный божественным перстом, дом вселял в сознание нашего героя самые жуткие демонические образы, которые тот мог себе вообразить. Творец помогал ему переносить существование этого дома, одного из других, пусть и немногих, подобных домов в поселке, с обитавшими в них адскими демонами. ЭТОТ дом казался самым рассадником зла, самым настоящим источником, питавшим прочие демонические логова, что наш герой мог наблюдать каждые день и ночь.
Творец велел ожидать назначенного дня и часа. Потому что в назначенный день и час Толик и его жена принимали гостей, приехавших к ним на отдых. То был Вова с женой и детьми, и самые близкие друзья, так же с женами или мужьями, всего двенадцать человек, прибывших на четырех дорогих иномарках. Творец твердил нашему безымянному герою, что в этой толпе хватало представителей криминальных структур, из-за которых пострадало много ни в чем неповинных людей. Творец требовал справедливого возмездия для этих зарвавшихся грешников, чьи руки были обагрены кровью.
Светлая сила, которой Создатель поделился с нашим героем однажды, оживала внутри, рвалась наружу. Творец не требовал от своего смертного последователя какой-то ненависти к тем, на кого должно было бы обрушиться Его возмездие. Голова смертного должна была оставаться холодной, он не должен был бояться тех, кто находился в демоническом логове, несмотря на их жуткий и отвратный внешний вид. Творец оставался с нашим главным героем все то время пока не завершился этот мини поход. И это Он велел смертному явиться в демоническое логово полностью обнаженным, готовым обрести вечную жизнь в числе воинов божественного света в раю.
Они занимались приготовлением шашлыков в дворе дома, когда наш герой свободно вошел к ним, ничуть не боясь ужасов их логова. Огненный рыжий свет обрушился на него, он чувствовал, как кожа горела и покрывалась ужасными волдырями от страшного жара, окружавшего это проклятое место. Но он был сильнее, заряженный Светом Всевышнего, заглушавшем всякое чувство боли. Он мог сказать, что Свет поднимал его над землей, будто не хотел, чтобы ноги его не касались ее в этом месте. Оттого демонические существа, застигнутые неожиданным визитером врасплох, и пребывавшие в некотором шоке от его наготы, казались ему какими-то букашками, у которых не было ни единого шанса на спасение. Клыкастые и рогатые, с длинными острыми когтями, с копытами и хвостами, даже с чешуей, сверкавшей в огненном свете – они шипели и рычали на своем корявом демоническом языке.
Наш герой не медлил с расправой над ними. Ему стоило лишь вскинуть руку в направлении первой же клыкастой твари, как с громким хлопком с кончиков пальцев в демона сорвалась яркая вспышка, насквозь пробившая тому голову. Демон завалился на землю, уронив мангал с шашлыками. Его товарищи громко зарычали и завыли, бросились в стороны, кто-то попытался накинуться на нашего героя с намерением скрутить и обездвижить нападавшего. Однако, движения последнего были четкими и слишком быстрыми для них, поддерживаемые Создателем.
Расправа во дворе заняла совсем короткий промежуток времени, после чего нападавший направился в дом. Демоны, остававшиеся внутри, заперли входную дверь, охваченные паникой и ужасом. И там, за запертой дверью, находилось самое пекло, в которое он должен был попасть во что бы то ни стало. Там начинался Безграничный Ад, самый настоящий портал, и только Творец мог сберечь его от все сжигающей силы огня, из царства которого грешникам дороги уже нет.
Убийца выбил входную дверь внутрь дома мощным выстрелом из руки, и этот выстрел забрал большую часть бушевавшей внутри него силы, которую успел израсходовать на уничтожение демонов во дворе. Целый океан обжигающего каждую частицу его тела пламени, что бушевало внутри дома, на долю секунды заставил убийцу отпрянуть назад, слегка опалив лицо. Но это было всего на долю секунды. А потом он увидел, казалось, неисчислимые орды демонов, открывшиеся ему сквозь огонь, их какофония наполняла все вокруг. Любой другой на его месте, наверное, умер бы от всех этих жутких голосов и эмоций, что они вызывали, заставляя все внутри холодеть и трепетать. Любой другой, лишенный защиты Творца и его непостижимости и чистоты Света.
И когда убийца перешагнул порог гудевшего ужасными темными звуками страдающих в нескончаемых муках грешников и их довольных мучителей демонического логова, и огонь окружил его плотным кольцом не в силах одержать над ним верх, он подобен самому Создателю, который проник в это устрашающее чрево, неся с собой карающий меч правосудия. Он сразу определил нужных ему чудовищ среди орд им подобных, шаг за шагом углубляясь внутрь дома и оставляя кровь из разорванных выстрелами рук и перемолотых пальцев. До сегодняшнего вечера какое-либо оружие было ему чуждо, он никогда не держал в руках огнестрела. Точно так же его разрушительная сила Света прежде была спокойна. И все же эксперты будут искать стреляные гильзы на месте преступления.
Выстрелы же нашего героя были точны, пронзавшие демонов прямо в голову, хотя он практически не прицеливался, размахивая руками. И все же Таньке Лопатиной удалось дозвониться в дежурную часть с мольбами о помощи, прежде чем убийца лишил ее жизни новым четким выстрелом. Он не пожалел даже детей, завершая свою бойню. После учиненной расправы силы Света в нем оставалось всего на один выстрел, он чувствовал, что это так, и Творец ожидал его. Сила оставляла его, он своими глазами видел, как огонь коснулся его изуродованной волдырями и ожогами кожи, как она чернела и воспламенялась изнутри его тела. Он понимал, что не сможет покинуть этот дом, не отдав Адскому пламени физической плоти. И он чувствовал, как его плоть разваливалась на части, выпуская его самого прочь из огня, кишащего страхами и болью.
А снаружи уже сверкали проблесковые маячки ментовского «бобика». На удивление сотрудники примчались достаточно быстро. Ну еще бы, ведь они прекрасно знали, кто их вызвал, и по какому адресу. Они видели голого мужчину в окнах дома, и поспешили на помощь к тем, кто мог оставаться в живых.
Открывшееся во дворе зрелище мертвых тел было ужасно. Однако в доме было еще ужаснее. Бездыханное тело нашего героя лежало посреди тел его жертв. Голова его была буквально разнесена на мелкие кусочки, изуродованные ладони и пальцы, но больше никаких видимых физических увечий.
конец
Глава 37. Моя ненависть
…Он ждал ее в подъезде дома. Нина пыталась сопротивляться, однако сильным плотным ударом кулака ей в лицо заставил женщину подчиниться его воле. После чего он запихнул ее в багажник машины и после недолгой поездки приволок свою жертву в какое-то полутемное просторное помещение. Здесь он приковал Нину к столбу железной цепью за талию, стянул тугими узлами запястья ее рук за спиной и ноги, полностью ее обездвижив.
-Пожалуйста, - тяжело дыша, взмолилась Нина, - Кто Вы такой? Что Вам нужно?
Слезы ее так и рвались наружу. Рассеченная губа женщины кровоточила, челюсть ныла от боли.
Он, наконец, откинул капюшон своей черной куртки. Чиркнула зажигалка. Он поднес пламя ее к своему лицу, позволив Нине разглядеть его и ужаснуться.
-Видишь? – хладнокровно спросил он, - Это твоих рук дело, сука. Ваших, - поправился он.
Это было лицо двух людей, будто профессионально склеенных друг с другом. Юношеская одна половина его плавно переходила в женскую. Словно таким этот человек был с рождения. У него был мужской голос, он однозначно был мужчиной, молодым парнем лет двадцати-тридцати. Однако Нина с трудом узнала женскую половину его лица.
-О, боже, - выдохнула женщина в ужасе.
-Теперь ты вспомнила о боге, - без тени довольства прошипел он, - Десять лет назад тебе было плевать на него, гадина. Теперь молись.
То, за что Нина сейчас страдала, произошло после телефонного звонка пожилых соседей (их он забил хлыстом до смерти как доносчиков). Он искренне ненавидел их в тот момент, он хотел как можно больше их крови, и ничто не могло его остановить. Даже родная мать, занявшая свое место внутри него и обнажившая половину своего лица, что увидела Нина, вспомнившая ту женщину. Ведь именно Нина отнимала у нее сына десять лет назад. Но как та женщина кричала и молила представителей службы опеки оставить ее родное дитя рядом с ней. Сама природа кричала, искалеченная людским невежеством.
-Она прожила меньше недели после того, что вы сделали, - прокомментировал молодой похититель и убийца, - Что ТЫ сделала. ТЫ не дала ей шанса.
-Мы должны были спасти тебя. Ты бы не выжил в тех условиях…
-Все, что вы должны делать – отрабатывать вложенное в вас бабло, - усмехнулся он, прижав твердый шершавый палец к губам пленницы, - Да, она была алкоголичкой, да у меня были не лучшие условия для жизни. Но это была моя мать. Я любил ее даже несмотря на ее поведение. Я хотел помочь ей. Я воровал, чтобы собрать денег на лечение ее алкогольной зависимости…
Он отступил в затемненную часть помещения, а когда предстал перед Ниной вновь, в руках его были жестяные канистры.
-Что ты хочешь сделать? – побелела Нина в ужасе, тело ее трепетало в колотившей ее дрожи, сердце заколотилось, взгляд зеленых глаз неотрывно впился в канистры, а руки за спиной отчаянно пытались освободиться, - Пожалуйста, умоляю… У меня семья…
-Серьезно? – усмехнулся он, поставив канистры на грязный цементированный пол, - Вы – часть системы. Я тоже, впрочем, и я много времени думал об этом… Знаешь, сука, моя мать наблюдает за мной после смерти. Она попросила меня об этом, я не смог отказать. Не сомневаюсь в том, что она осудит меня за то, что я делаю, за то, что уже сделал, пытаясь добиться справедливого возмездия. И ее осуждения я опасаюсь больше, в сравнении с людским судом, который тоже часть системы, и на который мне плевать. Я подохну, сука. Подохну потому, что я убийца. Подохну, но прежде покончу с тобой, как я сделал это с погаными утырками с длинными носами, лезущими не в свое дело.
-Нет, умоляю, не надо…
Он завязал зарыдавшей женщине рот специально приготовленной тряпкой, выуженной им из кармана джинсов.
-В средние века колдовство считалось чуть ли не самым гнусным деянием, на которое способен человек. Мол, колдуешь, значит дружишь с дьяволом. Теперь я знаю, что есть деяние куда хуже. Куда бесчеловечнее, идущее против всех законов природы, совершаемое сторонними личностями.
Он, наконец, открыл одну из канистр и до конца выплеснул бензин на свою беспомощную жертву и вокруг нее. Женщина отчаянно пыталась пошевелиться, громко мычала через тряпку, туго закрывшую ей рот, судорожно всхлипывала, чувствуя нещадное дыхание смерти прямо в лицо. Ее палач не сошел с ума, он подготовился, он ждал все эти годы, он просто хотел расплаты за те истошные и невыносимые крики матери, у которой отнимали родного ребенка.
-Я слышу эти крики по ночам каждый день, - сказал он, - Я слышу ее плач, я вижу и чувствую ее слезы на своих щеках. Ни одна мать не заслуживает ТАКИХ слез… Я хочу, чтобы ты кричала так же истошно как и моя мать, чтобы твоя боль не отличалась от ее боли, и никто бы ее не услышал. Я хочу, чтобы ты сдохла.
Кажется, в этот момент от женской половины его лица не осталось и следа. Теперь это было целое лицо молодого человека, перекошенное от неподдельной ненависти к беспомощной жертве. И несмотря на сдержанный его голос, он кричал в жутком гневе. Глаза его были переполнены бушующим пламенем, в котором не было ни капли жалости. И этот взгляд зверя оставался в нем непрерывно.
Содержимым второй канистры он проделал себе дорожку до двери, намереваясь оставить Нину полыхать одну среди голых стен ангара. Женщина пыталась извиваться в отчаянной и безуспешной попытке освобождения из лап близкой смерти. Она уже понимала, что обречена. Перед каким-то обезумевшим взором ее проносились кадры ее собственной жизни.
Он же встал возле распахнутой двери, отбросил пустую канистру в сторону, напоследок вперив в несчастную женщину колюще режущий взгляд настоящего живодера.
-Смотри, - мысленно обратился он к матери, которую чувствовал внутри, в каждой частице своего тела, - Смотри, скольких ты убила.
Вновь чиркнула его зажигалка. Он бросил ее к своим ногам. Пламя быстро устремилось по бензиновой дорожке к прикованной у столба женщине, в мгновение ока охватило ее с головы до ног.
Он быстро закрыл за собой дверь, затем запер ее на два оборота ключа. Тогда же он почувствовал, что не в силах сделать и шагу прочь. Ватные ноги его подогнулись сами собой. Он сполз по двери на землю.
-Вот и все, мама, - негромко сказал он, закрыв глаза, - Все, как ты и хотела. Мать – алкоголичка, сын – вор и убийца.
Он сделал несколько глубоких вдохов, затем перевел дух. Если он и хотел слез, то у него ничего не получилось, даже не защипало в глазах. Он просто закрыл их, чтобы расслабиться. Внутри все гудело от напряжения и не проходило. И вновь половина лица его обрела женские черты.
-Но я все равно тебя люблю, - не смог сдержать он довольного смешка, чувствуя присутствие матери, - Похуй на систему…
конец
Глава 38. Ранение
Гоша и сам был поражен возможностями своего тела, своей выносливостью, получив этот удар ножом прямо в грудь. Напавший на женщину гопник так же был застигнут врасплох этим оборотом дела, которое уже перерастало в куда более тяжелую уголовную статью. Лезвие финки вошло в тело неожиданного для хрупкой женщины спасителя почти целиком. Несколько мгновений все трое тупо смотрели на торчавшую в груди его рукоять. Преступник же растерялся настолько, что оставил нож в теле парня и бросился бежать с такой скоростью, которой позавидовали бы многие легкоатлеты.
-Нет, не надо, - попытался успокоить запаниковавшую в ужасе женщину порезанный молодой человек, - Сейчас достаешь телефон и вызываешь «скорую». Только не кричи, прошу. Мне надо присесть, ноги не держат.
Она помогла ему опуститься на землю, и тонкие руки женщины дрожали. Парень прислонился спиной к железной ограде, у которой произошло нападение. Ноги Гоши действительно ослабли. Тем не менее, боль казалась ему более-менее терпимой, и не усиливалась при каждом вдохе.
-Ты только держись. Сейчас приедут, - суетилась женщина, дозвонившись в «скорую» и не отходя от него ни на шаг.
-Всю жизнь мечтал что-нибудь похожее совершить, - улыбнулся он.
Гоша закрыл глаза, чтоб перевести дух. Тогда же он увидел яркие цифры, то и дело сменявшие друг друга перед глазами.
-Пять… Ноль…Семь… Пять… Два, - неспешно выговаривал он вслух, и очередная озвученная цифра сменялась другой.
-Что такое? Что? – взволнованным голосом допытывалась женщина, - Я не понимаю.
-Сам не врубаюсь, - между цифрами выдохнул Гоша, - Четыре… Четыре… Семь… Один…
Зато он понимал, что боль в груди постепенно отступала, наполняя тело его легкостью с ног до головы. Он чувствовал как внутри него все теплело, как тепло отнимало у него руки и ноги. И даже глаза открывать было в тягость.
Вот возле женщины и пострадавшего парня остановился еще кто-то, какой-то мужик. Но «скорой» все не было. Как не оставалось больше ничего кроме все новых цифр, лишенных какой-либо последовательности. Будто некий пароль или неопределенное количество защитных числовых комбинаций, оберегавших тело парня от физических мук. Даже от смерти.
-Семь… Восемь… Ноль… Ноль, - беззвучно и как-то лениво шевелил губами он.
-Как ты там, пацан? – обратился к нему мужик.
-Нормально, - кивнул головой он, не открывая глаз.
Наконец возле них остановилась карета «скорой помощи». К тому моменту тело Гоши, каким бы выносливым оно не казалось, с застрявшей где-то под сердцем финкой обмякло до состояния тряпичной куклы. Он почти не чувствовал как его уложили на носилки, как погрузили в машину, как сделали укол. Лишь цифры имели значение, и кроме них больше ничего не было.
-Пять… Один… Восемь, - еле заметно и практически неслышно шевелил губами Гоша, взгляд его упирался в потолок «скорой».
Однако после укола веки его тяжелели, голова наливалась свинцом. Постепенно окружающий мир вокруг налился голубым оттенком.
-Девять… Восемь… Семь… Шесть… Пять… Четыре… Три… Два… Один… Ноль…
Голубой свет поглотил его с последней вспыхнувшей цифрой. После нее Гоша обнаружил себя где-то на поле боя, затянутым черным дымом. Он не чувствовал его запаха, хотя прекрасно знал, что именно порох был основным его составляющим. Дым клубился над ним, и все, что Гоше оставалось – молчаливо наблюдать за ним без возможности пошевелиться. Он слышал тяжелый гул, окружавший его со всех сторон. Затем попытался приподняться на руках и огляделся. Множество неподвижных человеческих тел лежало вокруг, залитых черной жижей, которая должна была быть кровью. И была таковой, и Гоша понял, что мягкое голубое сияние, окружавшее его, было его собственным зрением. Кровь сочилась и из него, раненого в грудь, и он даже попробовал кровь на вкус, и не ощутил его.
Тогда же он вспомнил человека, ранившего его, а теперь покинувшего поле боя. Человек решил, что убил его, нанеся, как он думал, смертельную рану своему оппоненту. Он не скрывал своего лица, и Гоше не требовалось никаких усилий, чтобы вспомнить его со всеми его самыми мелкими деталями.
Он не чувствовал усилий, которые прилагал на то, чтобы целиком подняться на ноги. Это не являлось его целью. Нет, цель была одна – противник, пытавшийся убить его, и визуальный образ его не затухал перед глазами Гоши ни на секунду. Не из чувства ненависти, вообще никаких чувств. Просто это был противник. Он сделал свой ход, результатом которого явилось опасное для здоровья Гоши ранение. Ход, требовавший ответного действия.
Гоша выжил, хотя и был тяжело ранен. И наверняка тот человек, ударивший его ножом, думал иначе. И когда Гоша открыл глаза и понял, что находится в больничной койке, забинтованный и обессиленный, взгляд его был каким-то остекленевшим, направленным в беленый потолок палаты.
-Семь… Два… Семь… Два… Ноль, - мысленно читал он, заставляя яркие голубые цифры сменять друг друга, - Шесть… Шесть… Шесть… Четыре…
И прежде карие глаза Гоши были наполнены этим холодным мертвым сиянием. Как если бы то были механические глаза, лишенные всякой жизни. И будто не было никакого прежнего Гоши, романтика и мечтателя, наслаждавшегося щебетанием птиц по утрам, уносившегося в далекие миры, глядя на золотистую полосу заходящего солнца. Только цифры сквозь черный дым имели значение. Цифры возвращали ему утраченные силы, цифры вели его к цели.
Очнувшись в больничной койке, он уже не видел перед собой образ своего обидчика. Образ надежно застрял у Гоши в голове. Как обязательная для исполнения программа, заложенная в машину создателем.
Цель должна была быть уничтожена. Гоша знал это, об этом ему говорили цифры. Хотел ли он поступить так ли нет уже не имело никакого значения. Его ранение запустило некий странный процесс, будто возможный в нем с рождения, настолько этот процесс казался для него естественным. Естественным, но неподконтрольном ему, ведь он прекрасно осознавал себя в прежнем (вроде как прежнем) мире, говорил с родственниками и друзьями, навещавшими его, с врачами, с той женщиной, которой помог ценой своего здоровья. Цифры не прекращали своих метаморфоз в моменты этих встреч, цифры вели собственный отсчет. И, кажется, голубое холодное свечение в глазах Гоши было недоступно глазам навещавших его посетителей. И ему было плевать. Потому что вряд ли кому-то из них было по силам остановить включившийся в Гоше механизм…
без окончания
Глава 39. Мясо
…Когда Петяня предложил Жене эту поездку, он практически не колебался с ответом. И дело было не в эффектной красавице шатенке Кристине, которую Петяня с женой Любочкой взяли с собой исключительно для знакомства ее со стеснительным Женей. Просто он хотел этого отдыха, чувствуя, что закипает в душной и тесной городской круговерти, к которой еще не привык. Его мозг элементарно не успевал за высокими городскими скоростями, требовавшими постоянной и сужающей образ мышления концентрации, возможно по природе своей не годившийся к выживанию в каменных джунглях.
Не просто вылазка за город в освежающие объятья девственно чистой природы, но вылазка вместе со статной привлекательной девушкой, да еще в компании Петяни, с которым Женя был знаком с первого своего дня пребывания в городе. Уже только два дня в дороге будто разорвали некие оковы, надежно удерживавшие дух Жени в состоянии пленника, забывшего о свободе. Что уж там говорить о его пробуждавшемся стремлении подмять под себя Кристину, ощупать каждый сантиметр ее нежной, упругой, горячей плоти, которая была совсем рядом. И которую Кристина сама была бы не прочь предложить своему новому знакомому. Женя оказался девушке по душе, и почти всю дорогу они держали друг друга за руки…
Такая краткая, по-киношному шаблонная, но приятная ему предыстория промчалась перед мрачным взором Жени, внезапно явившемся в столовую дома и заставшем все семейство за одним столом. И надо сказать, что выглядел он достаточно жутко: весь грязный, заляпанный свежей кровью, с запекшейся кровью на лице после удара прикладом охотничьего ружья. В руке его еще билось сердце, которое Женя вынул из груди плененной ранее Кристины, ожидавшей своей участи быть наполовину съеденной этим полоумным семейством, наполовину же стать шашлыком на продажу.
Трое, не считая Кристины и самого Жени, пропали в этих краях в течение года – двое мужчин (постарше и помоложе) и молодая женщина. Ружье, которым Женя получил по лицу, принадлежало охотнику Сизову (да, Женя знал все подробности), чьи кости были зарыты в нескольких покупных пакетах в земле рядом с домом. Автомобиль же приехавших на отдых из соседней области Безымянного Петра и его супруги Глазовой Любови покоился в бездонном озере в лесу, куда крайне редко кто осмеливался нырять. Их останки так же можно было отрыть на задней стороне дома.
Пленников держали на толстой цепи в неглубокой яме с тяжеленной крышкой под замком, выкопанной в обшитом железом сарае. Там было темно хоть глаз выколи. Но именно темнота была для Жени намного роднее света, и в ней он видел куда отчетливее, чем в привычных природных условиях. Во тьме его не могли удержать никакие кандалы на ногах, никакие тяжеленные крышки с накинутыми на них замками. Во тьме для него просто не существовало никаких границ. И даже плач ни в чем неповинной девушки, оказавшейся в плену у своих палачей, не смог бы его разжалобить. Он был куда страшнее семейки, практиковавшей употребление человеческого мяса в пищу. Ему было плевать на Кристину, плевать на тех, кто стал их жертвой до нее, эти несчастные были только поводом встретиться с их убийцами лицом к лицу.
Жена – властная бабища внушительных габаритов, ее муж – крепкий высокий мужик лет за пятьдесят, их сынуля – верткий малый среднего телосложения. Именно он ударил Женю прикладом ружья. И, казалось, из хватки любого из них жертва уже не могла выбраться. И не будь в руках Жени его страшной силы, участь его была бы предопределена.
В их просторном кирпичном доме возле леса царил идеальный порядок и комфорт. Никому и в голову не могло придти, что здесь убивают людей ради приготовления из них мясных блюд для курортников. Рядом с пляжем у них была своя торговая точка, где они успешно продавали человечину, сдобренную ароматными специями, от которых слюнки текли. Знай покупатели, какое мясо они потребляют, блевотиной наверняка бы залило весь пляж.
-Ну, вот я и нашел вас, - без тени улыбки заявил Женя, встав в дверном проеме.
Он обвел тяжелым грозным взглядом каждого из членов семейства, потерявших от такой неожиданности дар речи, и просто оцепеневших в страхе. Конечно они узнали его, несмотря на кровь и грязь на его лице и одежде. На столе стояла эмалированная кастрюля с горячим бульоном, откуда они периодически подливали себе в тарелки. Без лишних колебаний Женя опустил в кастрюлю сердце, что сжимал в грязных и окровавленных пальцах.
-Свари мне суп, - потребовал Женя, вперив просто уничтожающий взгляд в бледную от страха хозяйку.
-Какого…
-Закрой рот свой, - вроде бы не повышал голоса Женя, перебив ее мужа, но голос его будто ударил мощным колоколом, от которого они будто прилипли к стульям, на которых сидели, - Свари мне суп, - повторил Женя уже спокойнее, - Мяса хочу.
Он сделал непонятный жест, взмахнув руками и широко растопырив пальцы. Он делал это очень много раз, засыпая по ночам, и погружаясь в теплую тьму. И эта процедура постепенно набирала свою силу в реальном мире, и гипнотические голоса существ, обитавших в ней, приобретали свои естественные очертания. Он не поклонялся тьме, не поклонялся темным силам, никогда не был сатанистом, и искренне осуждал этот культ, и считал его приверженцев едва ли не умалишенными. Но тьма говорила с ним, открывала довольно странные истины. И это она направила Женю в это место, указала ему дом и людей, в нем проживающих.
Да и Кристину умертвил не сам Женя. Все, что от него осталось – физическая оболочка, плоть, взятая под контроль тьмой с того момента как ему стало известно об этом месте. Жесты его рук и растопыренные до предела пальцы открыли для его тьмы некий портал. Все вокруг померкло, погрузив пространство в доме во мрак, откуда выплывали бледные призраки с длинными прямыми и изогнутыми лезвиями вместо конечностей.
-Пожалуйста, умоляю, - пискнула толстая бабища, она была примерно одного возраста с мужем.
-Свари мне суп, - вновь повысил голос Женя, наблюдая во тьме лишь ее одну.
Призраки в мгновенье ока достигли всех четверых, но отделили мужчину и его сына, набросились на несчастных обездвиженных людей несметными толпами. Брызнула кровь, душераздирающие крики ужасной боли перемешались с жалобными воплями хозяйки дома. Бесчисленное количество обагренных кровью лезвий взмывало и вновь с силой опускалось, просто шинкуя человеческую плоть на мелкие кусочки.
Похожим образом была умерщвлена та девушка, Кристина, и после того как одурманенный тьмой Женя взял в свои руки еще бьющееся ее сердце, эти странные и ужасные существа так же беспощадно разделались с ее уже бездыханным телом.
-Как видишь, внутри их такое же мясо, такие же кости, что и у всех остальных, - холодно прокомментировал Женя происходившее на глазах хозяйки дома действо, - Кровь и плоть, ничего больше. А теперь вари суп.
Тьма с ее ужасными созданиями медленно отступила, представив Жене и хозяйке дома забрызганную кровью и кусочками внутренностей ее мужика и сына кухню. Кровь была повсюду, залила и саму хозяйку. От ее близких буквально ничего не осталось. В запертом на большой висячий замок подполе, где на мясо разделывались несчастные жертвы, крови было намного меньше, впрочем, женщина старалась там не появляться. Неудивительно, что не в силах воспринять такое обилие крови она повалилась на пол в глубоком обмороке.
Жене, впрочем, так же было противно до тошноты. Но не столько от обилия крови, заляпавшей кухню, сколько от осознания своей собственной ничтожности, с которой он наблюдал свершившуюся казнь. Он ничем не отличался от тех, кого уничтожил только что. Та же плоть, та же кровь, те же мясо и кости. Тьма показывала все без прикрас. Лишь голую правду. Тьма опустошала. И никакого раскаяния за убийство Кристины. Без нее ничего бы не получилось. Тьма выбрала время, наиболее подходящее для свершения его возмездия, все рассчитала, дождавшись момента, когда несчастная красавица Кристина окажется в той яме. И потом он, как бы случайный свидетель, лишняя пара глаз и ушей.
Почему он? Женя уже ответил себе на этот вопрос, слишком рано повзрослев и кое-чему научившись. Да, кровь и плоть, ничего больше. Голое мясо.
конец
Глава 40. …когда быть мне кошкой
Из показаний Полянского Олега Олеговича (фамилия имя отчество изменены):
…-Да что я могу сказать. Не двор у нас, а какое-то казино открытого типа. Как суббота – так карточные баталии. Как говорится: «рубятся как собаки», часов с трех-четырех дня и до темноты. Приходят даже из соседних домов. И на деньги играют, и на всякий хлам, и на желания. Кто кому должен и сколько, с трудом можно разобраться. Там только под запись, под расписку. Естественно, что и до драки дело могло дойти…
…Нет, сам я в этих играх участия не принимал, я с картами не особо дружу…
…Ну, двадцать пятого, что-то около семи вечера, плюс-минус пять минут, Максим пришел ко мне. Он сказал, что на нем висит карточный долг общей суммой в шестьдесят тысяч рублей, однако у него есть идея, чтобы не платить. Короче, он предложил пари своим оппонентам на вот эти шестьдесят тысяч, что съест живую крысу. Как какую? Какие в подвалах водятся, на помойках, обычную крысу, с хвостом. Дело в том, что Максим уже употреблял крыс и мышей в пищу, однажды он это сделал при мне. Ощущение наблюдать, мягко говоря, не из приятных. Он сказал, что это у него потребность такая, что врачи ему не помогут. Я не врач, я не уточнял. Сказал Максиму только, что его желание на людях продемонстрировать свою особенность, а на самом деле, физиологические отклонения, на людях ни к чему хорошему не приведут. Я пытался отговорить его от такого способа избавиться от всех долгов, думал самому занять эти деньги, чтобы помочь рассчитаться.
Максим сказал тогда, что шила в мешке все равно не утаить, что рано или поздно все равно кто-нибудь узнает о его «рационе». Мол, выполнять кошачью работу ему даже как-то по душе. Так и сказал, что «по душе». Все равно, дескать, кошек уже приучили ко всем этим искусственным вискасам и тому подобной чертовщине так, что от животин лишь когти и клыки остались. Не хищники, а так, декор в квартире, для красоты. А крыс с мышами все равно надо кому-то ловить. Это же инфекция и зараза.
Из показаний Красильникова Станислава Ивановича (фамилия имя отчество изменены):
…-Так вот, пришел Максим ко мне двадцать шестого вечером, часов в пять. Предложил мне выкупить свой долг в двадцать тысяч рублей. Сказал, что готов съесть крысу живьем. Конечно я не поверил, кем надо быть, чтобы поверить в такое предложение? Я сразу подвох почувствовал, думал, меня облапошить собираются, чтобы долг не отдавать.
А у Максима и правда в руках была клетка с крысой, не знаю, откуда он ее приволок. Максим сказал, что поймал ее на помойке. Он сказал, что готов проглотить крысу прямо сейчас. Максим был не один, пришел вместе с Олегом Полянским, это хороший друг его из четвертого подъезда. У Олега была пара пивных бутылок. Одну Маским хотел использовать как запивку, другую предложил мне. Тут мне даже интересно стало. Ну ладно, говорю, давай посмотрим, как ты крысу живьем заглотишь. Понимаете, парню почти тридцатник, а идеи в голове как у самого настоящего малолетки. А мне-то что, за такое шоу не жалко и двадцатку заплатить, почему нет?
Максим открыл клетку, взял крысу в руки, а затем откусил ей голову. Чем-чем, зубами, конечно же. Меня чуть не стошнило в этот момент. Олег вообще отвернулся, наверное, знал, что так будет. До сих пор этот звук в ушах стоит. Ну, когда перегрызаемая кость хрустнула. Я не мог на это смотреть, бросился в туалет, думал не добегу, прямо на полу обделаюсь…
Из показаний Полянского Олега Олеговича (фамилия имя отчество изменены):
Максим отгрыз крысе голову, затем сунул кровоточащую тушку целиком себе в рот. Он не особо и разжевывал, но я слышал его чавканье, видел как работали его челюсти. Как будто кот за обедом, который добычу грызет. Я видел кровь на губах Максима. Это была крысиная кровь. Зрелище просто жуткое. Еще хвост торчал. Фу, блять.
Потом Максим запил крысятину пивом, выдул бутылку одним залпом. Ну да, тут я уже не выдержал, как ни пытался сдержаться, срыгнул прямо на лестничной клетке. Вернулся Стас, велел Максиму убираться ко всем чертям и не показываться ему на глаза. Кажется, у Стаса руки чесались врезать Максиму за то, что тот устроил. Стас назвал Максима долбоебом конченым, по которому психушка плачет. Мол, из-за Максима Стас теперь к мясному не притронется.
А ведь у Максима и подруги-то никогда не было. Он сам не хотел. Гигиена и все такое, ну вы понимаете. Конечно, он делал все, чтобы не оставалось запахов изо рта; когда мы общались, я не чувствовал никакой гадости, которая могла бы намекнуть на крысятину, принятую им недавно. Но я знал, что он мучился из-за своих физиологических отклонений. Что бы Максим ни говорил по этому поводу, как бы ни отшучивался, какую бы выгоду ни старался извлечь таким мерзким образом, он страдал. Сильно страдал…
Из показаний Полянского Олега Олеговича (фамилия имя отчество изменены) без протокола:
…-Страдал потому, что не был готов отличаться от большинства. Вот знаете, кому-то по силам быть не таким как принято, а кто-то просто не выдерживает. Вот Максим однажды не выдержал бы сам. Я бы не удивился, если бы узнал, что он сунул голову в петлю или бы с крыши прыгнул. Я прекрасно понимаю, что он чувствовал в момент употребления этой мерзости. И я понимал это когда стрелял в него. И я ни разу не винил Максима за его слабохарактерность. Это обычный естественный отбор, определяющий жизнеспособность новых видов.
Да, я убил Максима, хорошего, в общем-то, человека, надежного друга, которого еще поискать. Я понимаю, что должен отвечать за содеянное, я готов отвечать по всей строгости закона. Я раскаиваюсь за свое преступление, я хочу просить прощения у матери и отца Максима, хотя их возможное прощение сына им уже не вернет, да и вряд ли поможет.
Единственное, о чем я бы хотел просить правоохранительные органы, определить меня в такое место, где водится как можно больше крыс и мышей…
конец
Глава 41. На дне морском.
Они пришли со дна морского. Холодные, скользкие, от осознания которых неприятная дрожь в ногах и в груди тот же неприятный холодок. Похожие на рептилий, с твердой чешуей, неподвластной законам суши и неба, они будто пробудились от давнего сна, и голод гнал из-под казавшихся бесконечными толщ воды. Как будто было мало привычного им пространства. Но повелитель их вел за собой своих верноподданных. И покорно вышли они на твердь, непохожие на людей, как в страшных легендах сгорбленные, с когтистыми лапами и хвостами, большие и малые чудища.
Но были они в диковинку, и страшные и уродливые тела их приводили в восторг род людской. Сияли тела их разными цветами, играли на солнце красками, завораживали и застилали глаза нескончаемыми оттенками. Но не все были обмануты. И под хрустящим и чарующим блеском морским оставалась хищная зеленая с мрачным бурым твердая чешуя. И была отвратительна, и была совсем бесполезна. И те, кто видел ее, были оболганы и осмеяны, а чудища морские обернули против них свое морское могущество.
Отвернулся род людской, ослепленный морским блеском, от земли, от солнца, от единства с мирозданием, от природы своей. Устремился род людской на дно морское. И нет на дне морском границ, лишь хищники и их жертвы. Хрустящий цветной блеск повсюду, лишь он имеет значение, ему всеобщее поклонение.
Убивали морские чудища оставшихся на суше людей, такой была альтернатива дну морскому. Ради порабощения, ради власти над всем мирозданием.
И не с пустыми лапами вышли чудища не морской берег. Принесли они с собой послабления людскому труду и удовольствия, были свои познания у них обо всем сущем, и все было создано из того же хрустящего морского блеска. И оградился род людской друг от друга на дне морском, отделенный от чистого яркого солнца и синего неба, от щебета птиц и от шелеста деревьев. Слишком чарующим был блеск, слишком настойчивым. Не отпускал он сознание людское, пропитал насквозь, шлифовал память о былом: будто всегда так было, будто не должно быть иначе. Радовался род людской, когда умирали те, кому на суше под солнцем было роднее.
Так велел ему предводитель морских чудовищ, повелитель дна морского, повелитель хрустящего блеска. Разрешил он роду людскому ненавидеть, обещал прощение самым мерзким поступкам, в обмен лишь просил от рода людского жертвовать блеском во имя его милости. Поверил род людской в могущество морского царя, за спиной которого стояли все те же морские звери.
И стали теперь люди ненавидеть друг друга еще больше. Нормой стали для них ложь, насилие, корысть. Простит же повелитель морской. Кажется ради выживания, но нет, выживал хрустящий морской блеск из них все то, что делало на суше человека человеком. И были довольны чудища, и лишь сильнее отделяли людей друг от друга. И пока грызлись человеки между собой на дне морском, умирала суша, Родина их, от рук чудовищ.
Кормила суша людей с самого их начала. И не было жизни морским чудищам пока род людской пахал и сеял, чтобы жить и продолжаться. Столько богатств хранилось в земных недрах, столько можно было забрать на свои нужды. И ничего-то глупый род людской не понимал, паша землю, сажая и сея. Вот она – власть над родом людским во имя вечности морских чудовищ, зарыта в земле. Все просто в море: сожри первым, кто сильнее – тому все. Не нужно пахать, не своими руками добывать себе на пропитание, не нужно горбатиться.
Но и этого было мало того чудищам. Надумали они еще больше хрустящего блеска роду людскому навязать - давать в долг с возвратом с процентами. Чтобы ни о чем другом оскудевший умом род людской думать не смел, только о долге. Но и без того людской ум, иссушенный непрерывным хрустом в карманах и головах, утратил возможность к развитию. Жестоки были морские чудища. Все на свете должно было принадлежать только им. Лишь они имели право на изучение мира, лишь они могли развивать науки и заниматься искусством, все ради хрустящего блеска, захватившего и отравившего людское сознание. Не должно остаться никого на суше, кто посмел бы думать и воплощать идеи в реальность. Задача рода людского – труд на благо морских чудовищ, ради хрустящего блеска. Именно так и устроено мироздание.
Как можно больше морального разложения, как можно больше умственной деградации, должен род людской забыть о прежних традициях, о своих предках, приученных к труду, любивших окружающий мир, уважавших солнце и небо, уважавших родную землю, почитавших отца и мать. Подменили морские звери историю суши, переделали на свой лад. За хрустящим блеском не видел людской род обмана, да и не хотел видеть…
Эта же история еще не закончена, и не будет закончена еще долго. Будет продолжаться она, пока не утратит хрустящий блеск своей силы, пока не вернутся чудовища обратно в море. Пока не покончит с ними суша. Много злодейств устроено морскими чудищами на земле. Разделили они род людской, заставили грызться людей друг с другом, распалили их животные инстинкты во имя личной наживы. Вместо единения с мирозданием заставили род людской возобладать над ним, стремиться подчинить и укротить во имя разграбления и правки его по-своему. Чтобы была суша как дно морское, где морским чудищам вольно.
Но боятся они. Знают они, что не поможет им их повелитель, едва лишь пропадет блеск, слепящий людские сердца и души, подчинивший людское сознание, шлифующий память. Знают они, что чинят своеволие, что идут против всех законов природы и справедливости, что только на дне морском их место. Они знают это уже только потому, что в силу своей природной сущности готовы загрызть друг друга, и без промедления делают это при первом подвернувшемся случае. Ведь на дне морском есть лишь хищники и их жертвы…
…без окончания…
Финал 2: Освобождение
…И вот, наконец, он стоял на берегу, стараясь не думать о том, что будет после, что все будет так как он ожидал, но вновь стараясь услышать знакомый до умопомрачения голос, звавший его несколько последних лет. Ее голос, голос той, чье лицо он видел всего раз, но этого было достаточно для того, чтобы память привела его сюда. Ее голос помог ему дойти, ее голос затмил все сомнения и опасения. Будто освежил рассудок, очистил от грязи. И просто удивительно, как много в нем нашлось места для самых разных ярких чувств и желаний. Они теперь были важны, они были целью, его чувства по отношению к ней. Все остальное – проходящие явления, заставлявшие его ранее отвлекаться от подлинного бытия.
Теперь было наоборот. Теперь было только лазурное небо, подсвеченное нежным розовым диском солнца у горизонта, и легкие золотые облака. Где-то там был его Дом. Дом, в котором проходила его ПОДЛИННАЯ жизнь, исполненная ПОДЛИННЫМИ наслаждениями, ПОДЛИННЫМИ событиями. Дом, в котором ждала его пробуждения Она. И открыв глаза, он увидит прежний мягкий взгляд, от которого забывается самый страшный кошмар, не отпускающий сознание так просто, что кажется будто он и есть реальность вокруг.
Он чувствовал свое пробуждение, нет, Освобождение. Дойдя сюда, он будто переступил невидимую границу, отделявшую его от мира, подобно кладбищенскому поезду мчавшегося навстречу собственной гибели. А он всегда боялся оказаться среди обезумевших пассажиров, потерявших даже страх смерти. Про себя он давно уже ожидал чего-то, что выбросит его из этого рукотворного хаоса. Ожидал, верил, искренне верил, верил до слез. Потому что это был не его мир, мир, которому он никогда не был нужен. Этот мир и не вспомнит о его существовании.
И Она смогла услышать его слезы, услышать и увидеть его страх, как всегда делала это раньше. И наверное это она смогла повлиять на очередной его кошмар, наградив однажды даром полета. В один из дней он обнаружил, что способен преодолевать силы земного притяжения. Он не удивился этой резкой перемене в его незаметной, слишком приземленной жизни, понимая, что сила левитации была дана ему с определенной целью. Не удивился сам, и не стал удивлять никого другого: просто хорошо знал о последствиях. Но провел несколько бессонных ночей, наслаждаясь полетами над спящими улицами, во время которых его тело отдыхало после каждого рабочего дня. И эта сила оказалась слишком проста в управлении, чтобы он мог однажды упасть, отдалившись от земли на немыслимое расстояние. Он никогда не позволял себе подниматься слишком высоко.
А потом он увидел Ее, услышал ее голос, родной, знакомый ему, казалось, с незапамятных времен. Он сразу понял, что это она наделила его необычной силой. И даже не его тело, Его самого, запертого в клетке, слишком зависимой от потребностей и удовольствий окружающего ее мира.
Теперь ничто не могло вновь запихать его обратно в эту мучительно тесную камеру. Она помогала ему проснуться. И он уже видел ее лицо, пробившееся сквозь золотисто-розовый закат над бесконечностью океана. И услышал ее голос в своей голове. Она назвала его по имени, назвала Его имя, о котором он помнил. Только Она могла назвать его так. После этого легкий порыв ветра коснулся его лица в то время как Она дотронулась до него ладонями, чтобы вытереть его с трудом разлипавшиеся при пробуждении глаза от слез. Со стороны же могло показаться, что глаза его слезились от напряжения, с которым он пялился на заходящее за горизонт солнце. Голос же, который он слышал, совпадал по времени с криками чаек. И наверняка кто-нибудь счел бы его, мягко говоря, немного странным. В мире, оставшемся за его спиной, его бы поняли лишь единицы, такие же как и он сам, ожидавшие собственного освобождения. Рано или поздно, но им так же помогут.
Он сделал шаг навстречу воде, потом еще один, еще. Где-то внутри подал голос страх, что ничего не произойдет, его дар исчезнет вот прямо сейчас. Но эта мысль длилась ровно до того момента как он ступил водную гладь. Просвет между подошвами его кроссовок и землей составил меньше сантиметра. Однако, сам факт просвета успокоил его, придал уверенности, позволил ему улыбнуться. Да, она помогала ему, протянула руку и не отпускала. Он чувствовал ее прикосновение – приятную легкость во всем теле. В тот момент работало только его сознание, контролируя весь процесс левитации. Переведя взгляд с ног вновь к солнцу, он увидел мягкое лазурное сияние, скрытое вечерним небом. Ее голос исходил прямо оттуда. Там был спасительный выход.
И он устремился вперед, набирая высоту и скорость, подобно самолету, оторвавшемуся от взлетной полосы. Хотя если быть более точным, ему казалось, что это небо мчится ему навстречу в то время как он стоял на одном месте, расправив руки в стороны будто крылья парящей птицы.
Опустив глаза вниз, он увидел как буйствует возмущенный его бегством океан. До того спокойная гладь воды теперь вздымалась черными ледяными волнами, желая схватить ничтожного смертного и утянуть обратно в кошмар всего этого мира. Словно некий страж, упустивший узника, а теперь негодующий в страхе перед неизбежным наказанием за свою нерасторопность. Но даже сквозь исполинскую толщу грозной и смертельной воды отчетливо проступило Ее доброе приветливое лицо. Сияние неба становилось все ярче по мере его приближения к свету, Ее лицо прямо на глазах приобретало все более отчетливые очертания, приближаясь к нему из бездны под ногами.
И вновь он услышал ее мягкий полушепот, призывающий смотреть только на нее. Свет постепенно окружал его, разливаясь из ниоткуда, затмевая черную беснующуюся воду. Теперь он видел только Ее лицо, спасительное лицо.
Дышать стало труднее, тяжесть наливалась во всем теле, опускались слипались веки, с трудом открываясь при пробуждении Дома. А потом стало совсем легко, когда смертное тело отпустило его, рухнув в холодное водяное чрево.
И этот момент его глаза распахнулись, отправив недавний кошмар в небытие…
Посвящается Сергею Лису…
Тот, кто был мной. Автопортрет часть 2
© Copyright: Сергей Лисс, 2021
Свидетельство о публикации №221032100982
Свидетельство о публикации №221032100982
Рецензии