Эйнос

В начале была боль. Она зарождалась где-то в центре головы подобием взрыва и затем молниями пробегала по всему телу до самых кончиков пальцев. Через какое-то время синхронными с болью вспышками стал мелькать свет всех оттенков красного. На какое-то время вся его вселенная была ограничена этой невыносимой агонией, но это уже было нечто, а не ничто, из которого он вышел, и в котором, кажется пребывал до этого целую вечность и даже больше.

Постепенно то ли боль стала стихать, то ли он настолько свыкся с нею, что она уже не доставляла ему столько страданий. Иногда сознание покидало его и это казалось спасением. Когда боль только слегка отошла, в нём возникла и первая потребность. В его сознании она формировалось обрывками образов – «пекло», «пустыня», «сухость», «жажда», «вода»… Ему трудно было дышать и поэтому хотелось пошире раскрыть рот для того чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха, но, казалось, что губы его уже навсегда слиплись, спеклись и заросли коростой. В какой-то момент очередная вспышка боли эхом отозвалась далеко над ним, это высоко в небе прогремел гром, началась гроза. И тут же освежающие массы дождевой влаги обрушились на землю и его истерзанное тело. Наконец он смог слегка разжать тут же закровоточившие губы и набрать в рот немного дождевой воды. Это было уже почти приятное ощущение и эти несколько глотков показались ему каким-то живительным нектаром, но теперь возникла ещё одна трудность – жар в теле постепенно сменялся холодом и ознобом. Усиливался ветер. Погода портилась. Через какое-то время он снова провалился в беспамятство.

Когда он снова вынырнул из небытия его кожу приятно согревало солнечное тепло. Он почувствовал, что уже не лежит плашмя на земле как это было раньше, а полусидя прислонён к чему-то более твёрдому, должно быть к скале. И только теперь, впервые за долгое время, он осознал то, что он всё ещё жив.

– Ну что, очнулся? Эй! – до его слуха долетали чьи-то слова, и каждое слово молотом било ему по голове.

С трудом удалось приоткрыть один глаз, но солнце, как будто только и ожидавшее этого, как бритвой резануло лучом по глазному нерву, и он снова закрыл его.

– Ладно, друг… Не напрягайся ты так. Побереги силы. Я вижу ты парень сильный, значит выкарабкаешься. Отдохни тут пока – продолжал бить по голове голос, но уже не так ощутимо. – Давай-ка устроим тебя поудобнее.

Он почувствовал, как под голову ему подложили что-то мягкое, а тело чем-то накрыли. Снова сознание покинуло его, но уже более плавно, как в теплое масло погружаясь уже не в абсолютную черноту, а в какое-то подобие бездонного, почти приятного сна.

Сквозь сон он почувствовал, как чьи-то ладони осторожно шлёпают его по щеке.

– Эй, очнись. Поспать-то это конечно завсегда хорошо, но ты, приятель, спишь уже третий день, а так и с голодухи подохнуть не долго.

Он медленно, с большим трудом приоткрыл глаза, которые уже, кажется, не болели от света. Солнце закрыли большие неповоротливые облака и от этого оно уже не пекло, и не слепило его со всей яростью.

– На вот, возьми, поешь.

В пальцы ему ткнули какой-то посудой. Посмотрел – глиняная миска. Механически взял в руки. Холодная, шершавая на ощупь. Пальцы слушались с трудом и почти не сгибались. Поднёс миску к лицу. Ужасная вонь. Скорчил гримасу. Рука с миской опустилась.

– Что, не нравится? Небось привык к чему-то более изысканному? Ну уж, извини, парень, это всё что я могу тебе предложить.

Неожиданно голод победил. Руки снова поднесли миску к лицу. Запах был по-прежнему ужасен, но уже не вызывал столь сильный рвотный рефлекс. Пальцами достал из миски кусок чего-то мягкого, склизкого, с которого медленно капал жир. Целиком затолкнул в рот, стал медленно жевать.

– Вот, молодец. Давай, давай, лопай. А то ещё окочуришься тут.

Голос был сиплый и умеренно высокий. Он оглядел говорившего. Попытался разглядеть человека, который уже так долго что-то говорил ему. За грудой рванья и грязи это было сделать довольно трудно. В сплошном комке волос вокруг головы с трудом он различил маленькое, какое-то сморщенное лицо, которое к тому же, как ему показалось, было обезображено несколькими ужасными шрамами. Впрочем, и шрамы тяжело было разглядеть за слоем подобно маске, покрывавшей лицо грязи.

– Ты говорить-то можешь? Понимаешь по-нашему?

Он понимал, но не всё, некоторые слова ему были не знакомы, а те что были знакомы звучали для его ушей странно. По началу он отнёс эту странность на счёт косноязычности своего визави, но теперь стал понимать, что тот говорит на какой-то не очень близкой разновидности его родного языка. Достаточно, впрочем, близкой для понимания и вполне полноценного общения.

Вопрос. Ему задали вопрос понимает ли он. Вопрос – это то, что требует ответа. Он решил ответить и открыл для этой цели рот, но вместо слов смог издать только что-то вроде мычания переходящего в стон. Попытался ещё раз – результат прежний.

– Ты что, немой что ли? Вот бедолага-то…

Он продолжал пытаться заговорить, но язык как будто перестал его слушаться. От напряжения снова заболела голова.

– Ну, ну, успокойся. Ха… болтун ты этакий.

Бродяга, заботившийся о нём развёл костёр и теперь сидел напротив, задумчиво ковыряя прутиком в золе. Близился вечер.

– Вот ведь. Даже и имени своего не можешь назвать… Погоди-ка, что это за надпись у тебя на руке. О, да это татуировка… «Эйнос». Послушай, видимо Эйнос это твоё имя. Во всяком случае теперь я буду звать тебя именно так – Эйнос. Хорошо звучит, мне нравится. А меня Сурн зовут.

Эйнос. Ему как-то сразу понравилось это слово. Что ж Эйнос, так Эйнос.

– Кто-то хорошо тебя отделал, Эйнос. Видел бы ты свою физиономию.

Почувствовав внезапный приступ слабости, он стал заваливаться на бок и инстинктивно попытался опереться на руку, но руку пронзила сильнейшая боль и он всем корпусом рухнул на каменистую землю. Бродяга подошёл к нему и помог приподняться.

– Похоже, что у тебя перелом. Сейчас я что-нибудь придумаю…

Сурн удалился, но через несколько минут вернулся с какой-то тряпкой и обломком палки.

– Потерпи. Я сейчас…

И он начал проделывать с его рукой какие-то странные манипуляции, привязывая обломок палки тряпкой к больной руке.



Рядом с местом где они сидели оказалось обиталище бродяги – двойная довольно просторная пещера, пространство которой, казалось, на треть было заполнено сплошным мусором – обрывками тряпок, кусками дерева, останками мебели, обработанными под различные нужды костями, обломками клинков и прочими подобными вещами. Сурн затащил его во вторую пещеру, которая судя по всему служила ему спальней и уложил на разваливающееся ложе с разодранной обивкой.

– Ну вот мы и дома, Эйнос. Ничего, скоро ты у меня встанешь на ноги.



Сурн кормил его и заботился о нём много дней, когда наконец рука его не зажила, а сам он не окреп настолько, что мог вставать и совершать небольшие вылазки к берегу моря, которое до этого временимог только слышать и к которому постоянно стремился. Через несколько дней после того как он стал подниматься на ноги бродяга сказал ему:

– Завтра я хочу взять тебя с собой, Эйнос. Хе… Пора тебе отрабатывать свой хлеб.

Он кивнул. Теперь, после такого долгого восстановления, ему было интересно любое событие, как и любое возможное занятие.

На следующий день едва рассвело они покинули пещеру и двинулись на восток вдоль морского берега по тропе, которая петляла между холмами на расстоянии в четверть мили от берега. Силуэт бродяги с нимбом седых волос вокруг лысой макушки маячил метрах в двух впереди, и Эйнос покорно шёл ему в след, иногда со сдержанным любопытством озираясь по сторонам, в основном задерживая взгляд на море. Непривычный к столь долгим маршрутам он довольно быстро начал уставать, но старался не отставать от бродяги. Наконец на горизонте показался город. Сначала город этот выглядел небольшим, но по мере приближения стало понятно, что город довольно крупный, возможно это даже столица. Когда до города оставалось меньше мили им всё чаще стали попадаться встречные путники – крестьяне, возвращающиеся к себе домой в деревню и только по им одним и Богу известной причине проведшие ночь в городе, чиновники, спешащие верхом на ослах и мулах с какими-то поручениями, иногда солдаты, одни или в сопровождении командира, форма и амуниция которого едва отличалась от формы и амуниции его подчинённых. Никто из путников не обращал особого внимания на двух нищих, бредущих в сторону города в столь ранний час.

Вот и городские ворота. Стражник, стоящий на посту у ворот сделал было шаг им навстречу держа обеими руками пику, но, вот, в лице его мелькнула тень узнавания и он, отведя взгляд, продолжил медленно прохаживаться возле своей будки.

– Да, приятель Эйнос. В Дерве меня каждая собака знает. И уж тем более каждый стражник. Так что держись меня… и не пропадёшь.

«Дерв. Что-то это название смутно мне напоминает» – подумал Эйнос – «Что это за город? Я жил здесь? Не похоже. Но тогда почему мне кажется, что мне знакомо это название? Или в моем теперешнем состоянии мне показалось бы знакомым любое название? И куда мы идём? Чем он занимается? Во что хочет втравить меня? Наверняка что-то не совсем законное и не совсем пристойное. Нехорошо так думать о Сурне. Всё-таки он спас меня. Но и доверия он мне особого не внушает. Как-то не похож он на бескорыстного добряка…»

Как только они прошли через ворота Эйнос почувствовал неприятный запах. Они продолжали идти, углубляясь в город, но запах не пропадал. Видимо, решил он, это запах самого Дерва и никакого отдельного источника он не имеет. Остаётся только привыкнуть к нему. Наконец на одной из улиц средней оживлённости Сурн остановился.

– Вот здесь мы и будем с тобой работать. Точнее работать буду я, а ты пока будешь моим учеником. В нашем деле напарники, как правило, ни к чему, но ты пока не готов к самостоятельной работе.

С этими словами Сурн уселся прямо на землю у стены ближайшего дома и знаком пригласил Эйноса присоединиться к нему.

«Так он профессиональный нищий! Вот оно что. Ну что ж, можно было и догадаться.»

Эйнос сел возле Сурна и стал наблюдать. Сурн сидел, подтянув к себе ноги и часто поглядывая то в один то в другой конец улицы. Как только мимо проходил какой-нибудь пешеход, он протягивал ладонь перед собой и иногда в неё опускалась мелкая медная монета. Проходившие мимо люди в основном были одеты ненамного лучше Сурна и Эйноса, но иногда среди них попадался какой-нибудь более богатый прохожий и тогда среди монет попадалось и серебро. Впрочем, богато одетые люди проходили по этой улице редко, а подавали они ещё реже, поэтому общий улов оставался не так велик. Получив монету Сурн тут же прятал её в отыскавшуюся среди тряпья его одежды небольшую кожаную сумку, подвешенную к шее за шнурок. Эйнос и не представлял себе, как это тяжело сидеть весь день на одном месте, да ещё и на твёрдой земле. Иногда он вставал и прохаживались по улице, разминая затёкшие ноги, иногда заменял Сурна, когда тому нужно было размяться или отлучиться по нужде. Эйнос никак не мог понять в чём суть его «ученичества», т.к. считал, что для того чтобы просто сидеть и собирать подаяния никаких особых умений не требуется, но, видимо, у старого бродяги были на этот счёт какие-то свои особые соображения. На вопросы Эйноса о том, почему Сурн не оставил его собирать милостыню в каком-нибудь другом месте, старик отвечал неохотно и просил подождать. Стало темнеть. Сурн опустил в сумку последнюю монету, и они оправились в обратный путь. По дороге они завернули на городской рынок и Сурн, потратил почти все собранные за день монеты на несколько странного вида овощей и пару лепёшек. Когда они покидали Дерв через те же ворота, через которые они вошли в него утром Эйнос заметил, как Сурн передал пару монет стражнику…

На следующий день всё началось также, как и вчера. Казалось, что и закончится этот день тем же самым, что и вчерашний, но, к счастью для Эйноса, этому не суждено было случиться. В середине дня к Эйносу и Сурну, которые сидели на той же улице, прислонившись к той же стене, подошёл человек и сказал:

– Эй, вы, двое! Хотите подзаработать?

Сурн и Эйнос подняли головы. Подошедший стоял между ними и Солнцем, поэтому был виден только его силуэт. С уверенностью о нём можно было сказать только то, что он обладал сильным командным голосом и был довольно-таки высок ростом.

– Мы, вообще-то уже работаем – возразил Сурн.

– Тогда ты можешь оставаться здесь и продолжать собирать свои жалкие гроши, а твой приятель-здоровяк, пойдёт со мной. Я вижу он полон энтузиазма отправиться на настоящую работу…

Эйнос уже поднимался с Земли, стряхивая с себя дорожную пыль.

– Вообще-то мой приятель действительно крепок телом, но он видите-ли нем…

– Меня это вполне устраивает.

– А что за робота? – кажется, что и Сурн начал проявлять интерес к предложению незнакомца.

– Обычное дело. Я старший помощник капитана. Наше судно завтра утром должно выйти в море. Предстоит погрузка, но к несчастью половина команды хватила лишнего и временно не в состоянии заниматься тасканием тяжестей. Хозяину шхуны всё равно кому платить за погрузку, вот я и набираю людей в ближайших к порту переулках. Ну что, согласны вы поработать или нет?

– Пожалуй если моему ученику так хочется попробовать себя в роли грузчика, то и я должен составить ему компанию.

– Ученику? Ха-ха… Ну ладно ребята, подходите в порт ко второму причалу. Шхуна «Виктория». Скажете боцману, что вас прислал помощник Рэддл – с этими словами он по-военному резко развернулся и бодрым шагом отправился дальше по улице.

Сурн и Эйнос довольно быстро нашли нужный корабль, возле которого уже трудилось двое, по-видимому нанятых Рэддлом ранее доходяг, а на причале высилась довольно внушительная гора тюков и бочек с каким-то товаром. Они представились седому боцману, наблюдавшему за погрузкой возле трапа и принялись за работу. Тюки были хоть и большими на вид, но при этом не слишком тяжёлыми, видимо частью груза, который предстояло перевозить «Виктории» было что-то вроде хлопка. С бочками было немного потяжелее, но Эйнос был рад такой работе. Его мускулы, уже почти полностью восстановившие свои функции уже давно по ней скучали. Гораздо труднее приходилось Сурну, он был не так хорошо сложен, как Эйнос и к тому же возраст уже брал своё.

Наконец погрузка закончилась и боцман, подозвав к себе участвовавших в ней людей принялся раздавать плату за работу. Когда настала очередь Сурна и Эйноса, боцман оглядел их обоих и обратился к Эйносу:

– Послушай, друг, у нас в команде образовалось вакантное местечко. Не хочешь ли ты к нам присоединиться? Если для тебя это обязательно, можешь и приятеля своего, или кто он там тебе, взять с собой. – При этих словах боцман бросил скептический взгляд на старого бродягу.

– Э нет! – Тут же отозвался Сурн. – это не для меня… – к тому же у меня уже есть работа. А это, кстати, мой ученик. – Сказал старик, положив руку на плечо Эйноса. – Он мой, но при этом немой, хе-хе. Эйнос ведь ты немой, кивни же этому господину в подтверждение моих слов.

– Это ему не помешает справляться с работой матроса. – Отозвался боцман. – Ну разве, что вперёдсмотрящим его не поставишь, а в остальном… – главное, что он не глух и не слеп.

– Но он мой ученик, я не могу отпустить его…

– А вот пусть он сам решает – я по глазам его вижу, что он с тобой в этом вопросе явно не сходится. – Ну, что, приятель, ты с нами? – Эйнос резко кивнул, постаравшись изгнать из этого жеста и каплю сомнения.

– Ну вот и порешили. Отходим завтра, в пять утра. Не опаздывай…

Этим вечером Эйнос не вернулся к Сурну в пещеру. На заработанные погрузкой деньги он приобрел себе в ближайшей лавке более приличную одежду и ночь провёл уже на борту «Виктории», а утром отправился вместе с ней и её командой туда, где кто-то, по всей видимости с нетерпением ожидал перевозимый в её трюме груз.

Корабельная жизнь пришлась Эйносу по душе и в команду он влился довольно быстро. Ему казалось, что он всю свою жизнь был матросом, настолько ловко его руки выполняли всё, что от матроса требовалось. Он радовался ветру в волосах, солёным морским брызгам, крикам чаек. Ему нравилось ощущать в своих сильных, мозолистых руках сопротивляющиеся снасти, да и частью команды он тоже вполне был рад себя ощущать.

Все было прекрасно в первые несколько дней плавания. Почти так же прекрасно всё было и после, но постепенно Эйнос стал ощущать крупицу зарождающегося в душе беспокойства. Это смутное ощущение росло день ото дня, а он всё никак не мог выявить для себя его источник. Однажды во время трапезы, когда он в очередной раз отвлёкся, пытаясь вызвать из глубин памяти хоть какие-нибудь воспоминания о своём прошлом, это давно беспокоившее его и как заноза сидевшее где-то в солнечном сплетении чувство, внезапно в очередной раз резко усилилось. Эйнос поднял глаза и встретился взглядом с темноволосым усачом Кирком, одним из членов команды. Кирк сразу же опустил глаза, но всё же Эйнос успел зафиксировать его взгляд. И, боже! Что это был за взгляд! Эйносу показалось, что ещё никто и никогда не смотрел на него с такой всепоглощающей, бескомпромиссной ненавистью. Кусок мяса чуть не застрял у него в горле от этого взгляда. Эйносу казалось, что он ладит со всеми членами команды «Виктории», хотя по понятным причинам полноценно он не мог с ними общаться, но то что с одной стороны мешало ему сблизится с другими матросами, с другой стороны помогало избежать ссор с ними. Через несколько дней после начала плавания выяснилось, что в команде «Виктории» есть ещё один немой, точнее глухонемой матрос, которого звали Фиггель и который по началу обрадовался появлению на борту своего собрата по несчастью, но быстро потерял к Эйносу первоначальный интерес, когда узнал, что тот не владеет языком жестов, что по мнению Фиггля являлось явным признаком того, что Эйнос не был немым от рождения, а потерял дар речи вместе с памятью, и что вероятнее всего со временем обретёт его снова. Эйнос, правда просил Фиггля всё же обучить его языку жестов, но тот отнёсся к этому без особого интереса. Эйнос не считал никого из команды своим другом, пожалуй, за исключением старшего помощника Рэддла, который ценил исполнительность Эйноса и который нравился Эйносу своей подчёркнутой честностью и непритворным интересом к проблемам членов команды. К тому же Эйнос был благодарен Рэддлу за то, что тот нанял его на корабль и старался всеми силами оправдать его доверие к себе. Он был благодарен Рэддлу гораздо в большей степени чем в своё время был благодарен Сурну, который всегда подспудно вызывал у Эйноса некоторое чувство брезгливости. Да, друзей Эйнос пока не приобрёл, но зато и врагов среди команды «Виктории», как ему казалось, не нажил. Поэтому он при всём желании никак не мог объяснить себе этот взгляд, который метнул в него за обедом Кирк.

Эйнос постарался выкинуть этот эпизод из головы, но ему это никак не удавалось сделать и каждый раз, когда знакомое чувство беспокойства возвращалось к нему, а случалось это по нескольку раз на дню, перед его мысленным взором, против всякого желания вставал взгляд Кирка. Заглушить это неприятное чувство-воспоминание не удавалось и с помощью рома, которым вполне умеренно, но всё же снабжалась свободная от вахты часть членов команды.

Однажды он неожиданно встретил Кирка в одном из узких проходов и тот, проходя мимо, явно намеренно, сильно толкнул Эйноса локтем. Эйнос оторопело посмотрел ему вслед, но ничего не предпринял и продолжил идти своей дорогой. В другой раз, Эйносу сделал замечание боцман, упрекнув его в невыполненном поручении. Поначалу Эйнос недоумевал и был склонен считать случившееся недоразумением, к чему, впрочем, склонялся и боцман, зная исполнительность немого, но позже, случайно подслушав разговор матросов Эйносу удалось выяснить, что невыполненное им поручение ему должен был передать Кирк, должен был, но не сделал этого.

Так прошло несколько недель. Однажды, когда «Виктория» стояла в одном порту, где её трюм должен был быть пополнен грузом ценных специй, половина команды получила увольнительную и отправилась в город. В числе отпущенных с корабля были и Кирк с Эйносом. Часть матросов, включая, Кирка отправилась в припортовый трактир, часть в местный бордель, а Эйнос отправился на прогулку по городу. Название этого города, в отличии от Дерва не вызвало ни малейшего всплеска в его душе, и он тут же выкинул его из головы, но осмотреть город Эйносу было всё же интересно. Проходя по узким улочкам городка Эйнос вглядывался в лица людей, как будто пытаясь встретить среди них кого-нибудь из своих знакомых по прежней жизни. Впрочем, учитывая то, что ничто не подсказывало ему, что он когда-либо раньше бывал здесь, Эйнос особенно и не надеялся на какой-то успех в этом отношении.

Поздним вечером Эйнос стоял на набережной вдалеке от большого скопления людей и любовался необыкновенно красивым закатом. Вдруг что-то заставило его обернуться. В нескольких метрах от себя он увидел Кирка. Очевидно тот был сильно пьян, так как постоянно пытался уравновесить положение своего тела. Но в его глазах Эйнос прочёл ту же ненависть, с которой Кирк смотрел на него тогда, на корабле. Неожиданно в руке Кирка сверкнул нож, и он бросился на Эйноса. Всё дальнейшие произошло всего за пару секунд и в эти секунды Эйнос действовал как-будто неосознанно, машинально. Левой рукой он заблокировал вооруженный удар, который Кирк пытался нанести сверху, а затем каким-то неуловимым движением перебросил тело нападавшего через себя. Перелетев через ограждение набережной Кирк свалился в воду. Эйнос наклонился над ограждением и стал следить за тем как Кирк сперва скрылся под водой, но через несколько секунд вынырнул и как будто неумело поплыл в сторону причала. Убедившись, что Кирк выплывет Эйнос отвернулся и направился в сторону порта. Он не знал, как ему следует поступить в такой ситуации. С одной стороны, он, конечно, мог, не смотря на свою немоту, найти способ пожаловаться на Кирка корабельному начальству, но с другой стороны не хотел стать доносчиком в глазах матросов. Что же делать? Просто усилить свою бдительность по отношению к Кирку и продолжать жить как ни в чём не бывало? Он мог надеяться, что Кирк спьяну с кем-то перепутал его, но учитывая все предыдущие эпизоды с ним связанные, у Эйноса на это надежд практически не оставалось. С такими невесёлыми мыслями он добрался до судна и лёг спать.

На следующее утро его вызвал к себе старший помощник Рэддл.

– Доброе утро, Эйнос. Я вижу ты весьма бодр, значит не надрался вчера как все прочие. Это ценное для матроса качество. Я вот за чем тебя вызвал. Дело в то, что мне стало известно о вашей вчерашней стычке с Кирком…

Эйнос с удивлением поднял на старпома глаза.

– Да, не удивляйся так. Один из матросов видел вас, правда издалека, но видел он достаточно. У этого парня, видишь ли, весьма острое зрение – ещё одно ценное для моряка качество. Так вот, ситуация мне предельно ясна, так что скажу тебе сразу – Кирка я с корабля уволил… Я должен тебе рассказать его историю. Кирк уже несколько лет служил в нашей команде и по началу с ним всё было хорошо, но однажды он стал как-то странно относится к одному из матросов. При появлении этого матроса рядом Кирк как-то сразу менялся, становился напряжённым и скованным. Однажды ночью Кирк напал на того матроса и чуть не убил его. В последствии выяснилось, что Кирк принял того парня за человека, который много лет назад в пьяной драке убил его старшего брата и решил ему отомстить. В случае с тем матросом, дело обошлось без поножовщины и он не имел к Кирку никаких претензий, да и сам Кирк клялся, что очень раскаивается в своём поступке и признаёт, что ошибся, поэтому его решили сильно не наказывать и оставили на «Виктории». Но похоже, что это повторилось снова, теперь уже с тобой. По хорошему его нужно было бы сдать местным властям, но я не хочу их в это втравливать, поэтому принял решение просто выгнать Кирка на берег. Похоже парень просто спятил на почве мести. Он вроде бы признал, что и на счёт тебя тоже ошибся, но я уже не могу быть уверен в том, что подобное не повториться впредь.

После этого случая жизнь на корабле протекала для Эйноса так же как и прежде, но смутное беспокойство, которое постоянно его преследовало ушло вместе с Кирком и в душе его воцарился практически полный штиль, который только изредка прерывался лёгкими порывами, когда Эйнос возвращался к своим безуспешным попыткам вспомнить своё прошлое. Однажды, правда, явился ему во сне образ молодой темноволосой женщины, которая смотрела на него обернувшись через плечо. Её вьющиеся волосы были распущены, а цвет её больших глаз остался для Эйноса неясен. Кем она приходилась ему, женой, сестрой или никем, было не ясно. А может это было воспоминание из детских лет и эта женщина была его матерью? А может он сам её выдумал, устав от тщетности попыток восстановить свою прежнюю жизнь и память о тех, кто был ему дорог в той, прошлой его жизни?

На пятый день пути после случая с Кирком погода за бортом стала портиться с самого утра. В связи с опасностью надвигавшегося шторма работы на шхуне было много, и она помогала Эйносу отвлечься от грёз наяву и попыток что-либо вспомнить.

Вечером начался шторм. Небо потемнело за одну минуту, а яростный ветер усиливался с каждой последующей. Эйнос старался как можно быстрее выполнять команды и глядя на спокойные лица более опытных моряков, сам заряжался от них внутренним спокойствием. Однако стихия никак не прекращала своё буйство. Эйнос верил в то, что слаженная работа команды и чёткие приказы капитана и его помощников в конце концов позволят им выстоять перед натиском природы. Но внезапно раздался звук мощного удара и корабль сначала резко остановился, а затем его не мене резко рвануло куда-то в сторону и в самом конце замысловатой траектории сильно накренило. После этого судно закружило на одном месте и наконец стало понятно, что шхуна «Виктория» получила слишком большую пробоину налетев на подводные скалы или что-то подобное и теперь идёт ко дну вместе с командой и со всем ценным содержимым своих трюмов. Вместе ещё с тремя матросами Эйнос бросился в сторону шлюпок, но внезапно перед его взором мелькнула сорвавшаяся с верху рея и Эйнос, почувствовав страшный удар в грудь, отправился за борт. Вынырнув он понял, что быстро теряет силы и уже едва может держаться на воде. В отчаянии он стал махать руками, в поисках опоры и каким-то чудом наткнулся на обломок реи. Эйнос вцепился в него изо всех оставшихся у него сил и стал думать только о том, как не выпустить из рук спасительный кусок дерева. В какой-то момент Эйнос потерял счёт тому времени, которое он уже провёл в воде. Должно быть прошли часы, но небо по-прежнему оставалось тёмным. Иногда ему казалось при этом, что он не двигается с места, а иногда он чувствовал, как его сносит течением. В какой-то момент он, продолжая каким-то невероятным усилием воли цепляться за обломок, уже не воспринимал больше ничего и только осознавал, что он жив, что он пока не утонул и нужно продолжать бороться, хотя сил бороться уже совсем не было. А потом сознание покинуло его.



Очнулся он утром на тёплом песчаном берегу. Спасший его обломок реи лежал неподалёку. Эйнос с каким-то подобием улыбки на лице посмотрел, на то что когда-то было частью шхуны, носившей гордое имя «Виктория» и мысленно обратился к этому обломку: «Ну, вот приятель, кажется благодаря тебе я выжил, спасибо тебе, хотя, похоже, что это именно ты столкнул меня в бездну. Эйнос похлопал по дереву рукой, затем ещё некоторое время оставался в горизонтальном положении, а когда окончательно пришёл в себя, встал и осмотрелся по сторонам. Вокруг не было ни души. Море было спокойно и без малейших признаков какого-либо судна от берега и до самого горизонта. Выбрав случайное направление, Эйнос решил идти вдоль берега. Он шёл довольно долго, возможно час или полтора и за всё это время, окружающий пейзаж, казалось, ни на сколько не изменился, разве только джунгли, начинавшиеся в десятке метров от моря, становились то гуще, то реже. Изредка среди ветвей пролетали птицы и мелькали тени каких-то животных, которые перекрикивались на своём птичьем или зверином языке. День был тёплый, на небе не было видно ни облачка и в целом погода была полной противоположностью вчерашней. Когда Эйнос снова, но уже с другой стороны подошёл к обломку реи, в котором тут же признал, тот, что спас его, он понял, что находится на острове.

Поначалу казалось, что на месте его вынужденной высадки на остров за прошедшее время ничего кардинально не изменилось, но присмотревшись, Эйнос заметил то, что заставило его сердце учащённо забиться. Он заметил на песке цепочку следов, оставленных чьими-то босыми ступнями. Ведя из зарослей и скопившись возле обломка реи следы уходили обратно в джунгли.

Так как другого варианта Эйнос для себя не видел, недолго поразмыслив он двинулся вглубь джунглей туда, куда вели следы. За пределами естественного пляжа на побережье следы были едва различимы, а потому Эйносу приходилось продвигаться вперёд довольно медленно, раздвигая руками липкие лианы, перешагивая через толстые корни деревьев и постоянно наклоняясь вперёд, чтобы не зацепиться за низко свисающие ветви и не потерять из вида цепочку всё менее различимых следов.

Эйнос продолжал продвигаться вперёд всё медленнее и медленнее, пока внезапно ему в грудь не упёрлось что-то твёрдое. Одной доли секунды было достаточно, чтобы понять, что в грудь ему упирается ничто иное как очень грубо сработанное копьё, а когда Эйнос поднял глаза, то увидел, что это копьё держит обеими руками практически голый человек.

Обладатель копья был с ног до головы покрыт то ли рисунками, то ли татуировками. Рисунки были даже на его лице и на абсолютно лысом черепе, что особенно поразило Эйноса. У дикаря была тёмная с коричневым отливом кожа. Черты лица были очень странными, никогда прежде Эйнос не встречал таких за время своей недолгой новой жизни, хотя некоторые представители диких или полудиких племён уже попадались ему во время плавания на «Виктории». В уши мужчины были вставлены большие кольца, а из одежды на нём была только небольшая набедренная повязка из кожи какого-то животного. Возраст дикаря было почему-то трудно определить. Эйнос вполне мог дать ему как двадцать, так и все сорок лет.

Дикарь медленно и весьма осторожно обошёл вокруг Эйноса, продолжая направлять на него копьё, и остановился за его спиной. После этого он не сильно ткнул Эйноса копьём в спину и что-то резко проговорил низким гортанным голосом. Естественно Эйнос не понял точного значения самой фразы, но по тычку копья и общей ситуации догадался, что является пленником и что от него требуется идти вперёд, туда куда его подталкивал своим копьём дикарь.

Эйнос пошёл вперёд и услышал, как его спутник двинулся за ним вслед. Теперь Эйносу уже не было нужды высматривать следы на земле, которые по всей видимости принадлежали тому, кто взял его в плен или одному из его соплеменников, поэтому всё свое внимание он мог сосредоточить на естественных препятствиях, которые попадались им на пути. Они шли практически всё время прямо, но иногда дикарь корректировал направление ходьбы Эйноса несильными толчками копья, но уже не остриём, а с помощью древка.

Довольно быстро цель их пути была достигнута. Джунгли как по волшебству расступились перед ними, и они оказались в деревне, в которой видимо и жил пленивший нашего героя дикарь. Продолжая свой путь среди деревенских хижин и удивлённо поглядывавших на них аборигенов Эйнос и его сопровождающий вышли на некое подобие площади, которое судя по всему являлось центром данного поселения. Дикарь окликнул пробегавшего мимо по своим делам мальчика, по виду лет семи, и что-то ему скомандовал. Мальчишка остановился, кивнул и бегом же скрылся в одной из ближайших хижин. Спустя пару минут из хижины выбежал всё тот же мальчик, а следом за ним вышел ещё один взрослый, точнее говоря даже пожилой дикарь. Своим видом он как-то выделялся среди прочих туземцев, которых уже успел разглядеть Эйнос проходя через деревню. В основном это отличие выражалось в размере и количестве украшений, которыми он был обвешан с головы до ног и, которым не на чем было держаться кроме как на коже своего обладателя. Кроме того, кожа его была ещё гуще покрыта татуировками, хотя казалось, что это и невозможно. А ещё, пожалуй, этот туземец был самым старшим по возрасту и смотрелся как-то более нагло чем все остальные туземцы вместе взятые. В руке этот старый джентльмен держал палку, украшенную раскрашенными птичьими перьями и неким подобием набалдашника, изготовленного из черепа какого-то не очень крупного зверька. По всей видимости эта штуковина служила ему символом власти, чем-то вроде скипетра. Вождь племени, если конечно это был именно вождь, едва только оглядев Эйноса внезапно со страшным воплем рухнул на колени и распростёрся перед представленным его взору пленником ниц. Затем он начал вскидывать своё туловище вверх, указывая при этом «скипетром» на Эйноса и выкрикивая голосом, ещё более гортанным чем у первого дикаря, какие-то, судя по интонации, весьма пафосные сентенции. Оторопевшие туземцы сперва растерянно поглядывали то на пленника, то на своего предводителя, а потом один за другим стали падать на колени повторяя за старцем его телодвижения и вопли. Всё это продолжалось довольно долго, пока, наконец, старик не поднялся с земли и не подошёл к Эйносу всей своей сгорбленной фигурой выражая крайнюю степень почтения и приглашающим жестом указал ему на вход в хижину, из которой сам и появился. Эйнос решил принять столь вежливое приглашение и двинулся в сторону хижины. Когда в сопровождении старца Эйнос вошёл в его жилище ему было предложено сесть на самоё почётное место, которое судя по всему ранее занимал сам предводитель дикарей. Эйносу ничего не оставалось делать, как принять это приглашение. Затем главный дикарь стал раздавать остальным жителям деревни различные приказания и всё пришло в движение – кто-то притащил для Эйноса ещё более мягкую подстилку для сидения, кто-то принёс охапку свежих фруктов, а какая-то молодая девушка, ну или предположительно молодая, надела на шею Эйноса венок из больших белых цветов необычайной формы и аромата. Когда суета несколько поутихла старик снова опустился на колени перед своим гостем и начал что-то вроде приветственной речи, обильно сдобренной жестикуляцией.

Вся эта церемония продолжалась довольно долго, но, наконец, туземцы стали по одному покидать пределы хижины пятясь к выходу задом и полусогнувшись в поклоне. Когда таким же образом пределы хижины покинул старик, Эйнос остался почти в одиночестве. Почти, потому что по обе стороны от него всё ещё сидели две туземные девушки, которые постоянно поправляли на нём венок и поглаживали его своими руками, любовно заглядывая Эйносу в глаза при малейшей возможности. Но наконец и они оставили его в покое и удалились. Освоившись в хижине, Эйнос подкрепился оставленными туземцами фруктами, устроился поудобнее на предложенном ему ложе и стал ждать дальнейшего развития событий.

Видимо едва прикрыв глаза Эйнос тут же уснул, так как когда он их вновь открыл света в помещении хижины стало заметно меньше. Судя по всему, наступил вечер. Через какое-то время в хижину вошла одна из туземок и жестами предложила Эйносу последовать за собой. Эйнос не заставил себя ждать. Когда он вышел на улицу, где было уже довольно темно, он увидел, что по всему периметру площади стояли и сидели туземцы обоих полов и всех возрастов – от грудных детей на руках матерей до стариков со сморщенными, как изюм лицами. Многие мужчины держали в руках факелы, благодаря чему площадь была довольно хорошо освещена. Их было так много, что скорее всего здесь собралась вся деревня. Эйноса провели к чему-то, что напоминало изготовленный из бамбуковых палок трон и мягко, но настойчиво пригласили его занять. Эйнос воссел на предложенное ему место. Вдруг он заметил, что старик-туземец, несколько часов назад любезно пригласивший его в своё жилище, сидит возле него на таком же сидении, только чуть пониже. Ещё через минуту на площадь вынесли носилки, на которых был укреплён ещё один трон, а на этом троне сидел довольно молодой туземец, тело которого не было так обильно украшено, как тело старика, но которого несли крайне аккуратно и относились явно с не меньшим почтением. Носилки с этим молодым туземцем пронесли по всему периметру площади и установили на противоположном от Эйноса краю, бережно опустив на землю. В этот момент на площади, а может быть и по всей деревне, воцарилась полнейшая тишина. Затем вождь, а это в отличии от старика, который, как в последствии выяснилось служил всего лишь местным жрецом, был действительно вождь племени, поднял руку вверх широко растопырив пальцы, а затем, сжав пальцы в кулак, резко опустил её вниз выкрикнув что-то резкое и гортанное.

С этой секунды на площади всё пришло в движение – часть публики отделилась от остальной и проделывая своими татуированными телами невероятные движения стала цепочкой двигаться по кругу, обходя разложенный в центре площади костёр. Их движения были сопровождаемы ритмичными возгласами, которые издавали как они сами, так и туземцы, оставшиеся в роли зрителей, включая вождя и старого жреца. Подобные танцы, с небольшими вариациями, заключавшимися в количестве танцующих, направлении движения и ритма, продолжались ещё довольно долго. Эйнос уже не раз начинал подрёмывать на своём троне, но что-то подсказывало ему, что заснуть сейчас, в разгар этого своеобразного праздника, было бы не самой лучшей идеей и он, пересиливая сонливость, продолжал делать вид, что с огромным интересом наблюдает за происходящим. Затем танцы прервались, как оказалось впоследствии не окончательно, и начался пир. На центральном костре была зажарена туша огромного быка и разделена между всеми присутствующими, включая самого Эйноса, на довольно внушительные порции, которые были дополнены напитком, разливавшимся в половинки скорлупы кокосового ореха. Эйнос, который постепенно стал догадываться, что праздник этот туземцы устроили именно в его честь, по достоинству оценил, как мясо, так и питьё, по всей видимости настоянное на травах, которое, не смотря на кисловатый запах, вкус имело довольно приятный, обладало весьма освежающим и даже слегка опьяняющим эффектом, и которое, не позволяя сильно опьянеть, в то же время, действовало весьма тонизирующе и явно поднимало настроение. После праздничного ужина, танцы продолжились. Как показалось Эйносу, второе отделение представленного его вниманию зрелища ничем не отличалось от первого, но благодаря действию угощения, переносилось уже гораздо легче. Наконец праздник закончился и Эйноса на носилках перенесли в его хижину где он тут же завалился на лежанку и недолго поразмыслив над тем за кого же его принимают туземцы если устраивают в его честь такие празднества, уснул сном праведника.

Так началась жизнь Эйноса в деревне дикарей. Потянулись дни похожие друг на друга как один абориген был похож, с точки зрения Эйноса, на другого. Каждое утро просыпаясь с далеко не первыми лучами солнца, проникавшими сквозь щели в его хижину, ибо теперь бывшая хижина жреца была отдана Эйносу, а сам жрец со своим семейством перебрался в другую, неподалёку от прежней, Эйнос находил рядом со своим ложем груду свежих фруктов и половинку скорлупы кокосового ореха с традиционным, и, похоже, не считая воды и крови некоторых животных, единственным знакомым туземцам напитком, впервые продегустированным Эйносом на празднике, устроенном туземцами в его честь.

После завтрака Эйнос отправлялся к ближайшему ручью для выполнения необходимых гигиенических процедур, а затем на длительную прогулку по острову, как правило в сопровождении двух-трёх туземцев. Эйнос ошибочно предполагал, что для туземцев это тяжкая обязанность – таскаться за ним по всюду, тогда как на самом деле каждый из них считал за честь быть личным телохранителем белокожего божества и в отряд сопровождения отправлялись только самые сильные и ловкие воины, свободные в это время от каких-либо других своих привычных занятий. На первых порах эскорт этот немного раздражал бывшего матроса, так как ему казалось, что туземцы боятся, что он сбежит из их племени и пытаются таким образом предотвратить побег, но однажды произошёл случай, который открыл ему истинное назначение его сопровождающих. Как-то раз Эйнос прогуливался по особенно отдалённой от деревни тропе. Внезапно из зарослей перед ним выскочила огромная чёрная пантера и с рёвом набросилась на него. В тот момент, когда Эйнос уже было попрощался с жизнью, воздух с обеих сторон от него со свистом пронзили два тяжёлых копья, как оказалось, принадлежавших туземцам, сопровождавших Эйноса на прогулке. Одно из копий лишь едва оцарапало бок зверя, но второе проткнуло его на сквозь и издав душераздирающий вопль пантера забилась в предсмертных судорогах. Туземцы, которые все как один являлись прирождёнными охотниками с победным кличем бросились к своей добыче и, казалось, от радости на время забыли даже об Эйносе, которого этот эпизод скорее огорчил. Несмотря на то что его жизнь была спасена, и он был, безусловно, благодарен за это своим верным телохранителям, Эйносу было жаль благородного зверя и досрочно, на этот раз, закончив свою традиционную прогулку, он побрёл в сторону деревни. Вечером после ужина ему торжественно была вручена выделанная чёрная шкура.

Иногда во время прогулки в наиболее ясную погоду Эйнос отправлялся на берег моря в надежде увидеть на горизонте какой-нибудь корабль. Он часами стоял на песке всматриваясь вдаль, но кроме проплывающих мимо облаков и пролетающих с криком чаек, ничто не нарушало безмятежность наблюдаемого им пейзажа.

По вечерам в хижине, когда Эйнос возвращался с прогулки в деревню, его уже ждал ужин, состоящий обычно из того же напитка, что и утром, мяса или рыбы и нескольких фруктов. Иногда после ужина две-три туземки развлекали его своими незатейливыми песнями и танцами.

Однажды, едва только Эйнос вернулся с прогулки, следом за ним в хижину к нему вошёл жрец, неся на руках ребёнка, девочку лет восьми. Судя по всему, девочка была очень больна. Жрец положил её на пол, прямо у ног Эйноса, затем встал на колени, молитвенно сложил руки и принялся безостановочно что-то бормотать, потрясая сцепленными в замок руками и не отрывая от Эйноса глаз, полных слёз. Стало понятно, что жрец просит его исцелить этого несчастного ребёнка. Эйнос поднял девочку с пола и перенёс её на свою лежанку. Он склонился над ней и приложив ладонь ко лбу девочки, понял, что у неё сильный жар. Эйнос совсем не был сведущ в медицине, но понял, что девочка доживает свои последние часы, а быть может уже и минуты. Он повернулся к жрецу, стоявшему перед ним в прежней позе и продолжавшему говорить что-то, умоляя Эйноса явить чудо исцеления, и медленно развёл руки в стороны, показывая, что, как бы он ни хотел помочь, он не в силах ничего сделать. Старик ещё пуще прежнего принялся бормотать и трясти руками, начиная уже как-то по-собачьи подвывать в такт своему раскачивающемуся из-стороны в сторону туловищу. Эйнос не знал, как помочь несчастному ребёнку, но вспомнил одну молитву, которой его научил один из матросов на «Виктории». Тот матрос читал молитву вслух. Эйнос не мог этого сделать, но опустившись на колени он сложил руки, закрыл глаза и про себя прочитал текст молитвы, который помнил наизусть. В это время, жрец, видя, что Эйнос проделывает что-то явно с его точки зрения магическое прекратил свои завывания и замер, внимательно наблюдая. Эйнос закончил молитву и открыл глаза. Он тут же понял, что ребёнок мёртв. Видимо она умерла без страданий, в беспамятстве, так как ни единого стона не донеслось от неё. Эйнос бессильно опустив руки вышел из хижины. Через минуту тишины в хижине раздался жуткий вопль старого жреца и Эйнос счёл за благо немного пройтись.

Когда спустя пару часов он вернулся и зашёл в хижину, то заметил, что на столе нет обычно ожидавшей его к этому времени еды. «Видимо принесут позже» решил он и прилёг отдохнуть. Эйнос заснул и проснулся спустя час, видимо от голода. Он решил выйти в деревню и поискать какой-нибудь еды самостоятельно, но внезапно выход ему решительно преградил вооружённый туземец. Эйносу оставалось только вернуться на своё ложе и попытаться не думать о еде. «Так вот как. Значит теперь я уже не бог, и даже не почётный гость, а всего лишь пленник» – подумал Эйнос.

Утром на столе не оказалось привычного завтрака, к чему Эйнос уже был морально готов. Его попытка покинуть пределы хижины привела к тому же результату, что и накануне, поэтому не оставалось ничего другого как вернуться на лежанку и ждать. Ждать, впрочем, пришлось не долго. В хижину вошли двое вооружённых туземцев и остриями копий указали Эйносу на выход. Площадь перед хижиной была так же, как и в день первого появления Эйноса в деревне наполнена туземцами, только теперь было утро, а не вечер и вместо радости в криках туземцев слышался гнев. В центре площади в землю был врыт деревянный столб. Эйноса подвели к столбу спиной и завернув руки вокруг столба, крепко связали верёвкой. После чего к нижней части столба не менее крепко были привязаны его ноги. Когда положение пленника таким образом было зафиксировано и несколько аборигенов стали подтаскивать к его основанию большие пучки сухого сена, у Эйноса не осталось никаких сомнений насчёт того к какой участи готовят его местные жители. «Что ж» – рассудил Эйнос – «Всё вполне закономерно. Я явно не оправдал оказанного мне со стороны племени доверия. Пришло время расплаты. Спасибо, что хоть сразу же, в первый день не убили. Эх, недолгой же она оказалась, эта моя вторая жизнь. Гораздо короче первой». Когда технические приготовления к казни были завершены, пришло время для исполнения местных формальностей. Перед Эйносом появился жрец. Начал он с танца вокруг столба, который продолжался добрых пятнадцать минут. После чего жрец встал перед Эйносом и, гневно сверкая глазами, начал что-то вроде обвинительной речи. Он как всегда бурно жестикулировал, закатывал глаза, поднимал взгляд к небу, широко разведя руки ладонями вверх, изредка, извергая, видимо, какие-то немыслимо страшные проклятия, резко тыкал пальцем в сторону привязанного к столбу Эйноса. Наконец, закончив свою речь и смачно плюнув в сторону Эйноса жрец удалился. Затем на площадь перед местом казни были вынесены носилки с вождём, который вполне бесстрастно, в отличии от жреца, смотрел на пленника в продолжавшейся вокруг тишине, после чего как тогда, на празднике поднял руку, и прокричав приказ резко опустил вниз. Сразу же после этого, видимо выполняя приказ вождя откуда-то появился туземец с зажжённым факелом в руке. Похоже было на то, что аборигены особенно никуда не торопились так как туземец с факелом не сразу подошёл к пленнику, а, прошествовал внутри круга, образованного притихшей толпой. Наконец совершив полный оборот и остановившись прямо напротив Эйноса, он развернулся и направился к столбу с привязанным к нему человеком.

Факелоносец закончил свой путь, поднял огонь над головой и стал медленно опускать его к ближайшему пучку сена. Закончить, однако, это простое действие ему не удалось. Внезапно тишину на площади нарушил, как могло показаться аборигенам небесный гром, но судя по тому, что после этого звука факел выпал из рук туземца и откатился в сторону, к счастью для Эйноса, в сторону от приготовленного сена, сам туземец рухнул как подкошенный к ногам, привязанного к столбу пленника, а на спине его образовалось ничто иное как огнестрельная рана, начинавшая обильно кровоточить, стало очевидным, что звук этот был всё-таки выстрелом. Неизвестно на сколько это очевидно было для туземцев, но всё произошедшее явно произвело на них впечатление, так как с дикими воплями они бросились с площади подальше из деревни в сторону джунглей. Державшие носилки с вождём тут же забыли о своих обязанностях, бросили вождя вместе с носилками и присоединились к всеобщему отступлению. Вывалившийся из носилок, и видимо не слишком пострадавший от падения вождь, не заставил себя долго ждать и тут же вскочив на ноги, присоединился к своим уже мелькавшим среди ближайших зарослей соплеменникам. Таким образом буквально через минуту площадь в центре деревни, как, по всей видимости, и вся деревня, полностью опустела. Неизвестно какие мысли по поводу случившегося возникли в последствии у аборигенов. Считали ли они это инцидент последствием гнева богов, решивших покарать их за попытку убийства своего посланника или их просто напугала смерть их соплеменника от неизвестного им ранее оружия, в любом случае в результате наш герой в очередной раз чудом избежал неминуемой смерти.

Когда последний туземец скрылся в джунглях с противоположного конца деревни показался человек. Судя по ружью, которое он держал на плече, ленивой походкой приближаясь к Эйносу, он и был тем, кто произвёл, произведший столь сильное впечатление на несчастных туземцев выстрел.

Одет он был по-морскому, но как-то не очень опрятно. На «Виктории» матросы обычно имели более презентабельный вид. А ещё, в отличии от этого, матросы «Виктории» никогда не брали с собой на берег огнестрельного оружия, только ножи и то не все из них.

– Здорово, приятель! – сказал подошедший к Эйносу стрелок. – Мне кажется, что тебе сегодня сильно повезло. Ещё немного и эти дикари заживо зажарили бы тебя на костре.

В ответ Эйнос мог издать только обычное своё мычание, попытавшись вложить в него, впрочем, как можно больше благодарности.

– Вот чёрт! Они что, отрезали тебе язык? – С этими словами стрелок поднёс руку к лицу Эйноса и сжал ему щёки, заставляя его открыть рот. – Да нет, язык у тебя на месте. Что же это ты, от страха лишился дара речи? Ха-ха-ха-ха. Ну ладно, шучу, шучу.

Стрелок достал из-за пояса нож и ловко перерезал сковавшие конечности Эйноса путы, сначала на руках, а потом и на ногах.

– Ну что ж, мой молчаливый друг. – осклабившись заговорил снова стрелок. – Дарю тебе свободу. Кажется, у тебя сегодня просто второй день рождения, приятель.

«Я уже начинаю сбиваться со счёта, какой это у меня день рождения» – подумал Эйнос.

Он растирал затёкшие кисти рук и продолжал разглядывать своего спасителя. На его левой щеке красовался безобразный шрам, а левый глаз, судя по всему отсутствовавший или слепой, был закрыт чёрной повязкой.

– Как тебя звать-то бедолага? Ах, да… Ты же не можешь ответить мне. – Голос стрелка был полон сочувствия, но с лица не сходило ироничное выражение.

Эйнос, как удостоверение личности предъявил стрелку свою татуировку.

– А, так вот это и есть твоё имя? – восхитился стрелок, – А я – Корн, капитан Корн, если быть точным. Наша посудина только, что пристала к берегу и я решил самостоятельно отправится на разведку, с двумя своими молодцами, а вот и они. – Рукой по прежнему сжимавшей рукоять ножа капитан Корн указал на приближавшихся к ним двух мужчин, одетых ещё более странно чем капитан, но в которых так же угадывался морской стиль.

– Ну что ж, дружище Эйнос. Приглашаю тебя на свой корабль. Вообще-то мы пристали к острову только затем, чтобы пополнить запасы питьевой воды, а больше, похоже здесь делать нечего. Но я рад, что мы смогли вырвать тебя из лап дикарей. – подвёл итог встрече капитан, после чего все четверо отправились в сторону побережья.

Ещё по дороге к кораблю в душе Эйноса зародилась крупица смутного подозрения. Довольно странный внешний вид его спасителей, своеобразная манера речи, оружие… Всё это было причиной этого подозрения. Но проведя, какое-то время на корабле, приглашение отправится в путь на борту которого он получил лично от капитана Корна, Эйнос пришёл к окончательному выводу – его новые друзья никто иные, как самые настоящие пираты. С какой целью капитан пиратов решил забрать Эйноса с проклятого острова, оставалось для него загадкой. Но всё же перспектива плыть куда-то, пусть и вместе с морскими разбойниками, нравилась Эйносу гораздо больше, чем перспектива остаться на острове с уже не дружелюбными по отношению к нему туземцами.

Пираты относились к Эйносу с подозрением, но так как он полюбился чем-то их капитану, старались своего отношения никак не выказывать и не обращать на «пассажира» особого внимания.

Неожиданно буквально на второй день плавания в одном из пиратов Эйнос узнал бывшего члена команды «Виктории», а точнее того самого Кирка, который так неудачно покушался на его жизнь. Похоже, что Кирк тоже узнал его, судя по взгляду, который он на нём остановил, но он быстро отвёл глаза в сторону и впоследствии никак не показывал, то что он знаком с Эйносом. Казалось Кирк решил оставить память о том давнем эпизоде в прошлом, но однажды вечером он подстерёг Эйноса в одном из укромных уголков, прижал его к стене и приставив ему к горлу, уже знакомый Эйносу клинок прошипел:

– В прошлый раз тебе повезло, я был пьян… Теперь я с удовольствием закончил бы начатое, но ты друг капитана… Хорошо, что ты немой и не сможешь ничего наболтать ему. И запомни, я внимательно наблюдаю за тобой! – С этими словами он отпустил Эйноса.

Как оказалось, эта встреча была для Эйноса не последней из удивительных встреч на борту пиратского корабля. Однажды он решил осмотреть трюм и там среди бочек рома и, судя по всему, награбленного пиратами добра обнаружил огромную клетку, из тех в которых обычно на городских ярмарках демонстрируют зевакам страшных хищников, как правило, львов. Но в содержимом этой клетки вместо льва, к своему удивлению Эйнос узнал живого человека. Ещё больше гостя пиратов поразило то, что когда, он подошёл к клетке вплотную, то узнал в её обитателе своего старого знакомого – старшего помощника Рэддла…

– Эйнос, это ты, дружище? – усталым голосом протянул бывший старпом. – А я думал, ты утонул, тогда, во время шторма… Впрочем, вероятно ты думал обо мне тоже самое. Нет, старый морской волк всё ещё жив, хоть и угодил в клетку… Так значит ты и есть тот самый моряк, которого эти бандиты отбили на острове у дикарей? Что ж, я рад за тебя.

В ответ Эйнос, держась обеими руками за прутья клетки, мог только мычать.

– Да, приятель. Меня так же, как и тебя спасли пираты, только тебя с острова дикарей, а меня, подобрав в море, но… Ты же видел, что в их команде Кирк… Как видишь, он не долго оставался без работы. Этот ублюдок знает, что я из весьма состоятельной семьи и рассказал об этом пиратам. Тогда они решили, что за мою жизнь можно будет получить неплохой выкуп. А что бы я случайно не сбежал от них, посадили в эту клетку. Вместо льва, который жил здесь до меня и которого им пришлось убить. Пираты хотели кому-нибудь продать бедного зверя, но посчитали что за меня они выручат гораздо больше, а им почему-то непременно хотелось держать меня именно в клетке… Послушай, Эйнос. Тебе не стоит здесь оставаться. Лучше Кирку не знать о том, что ты меня видел. Я знаю, ты честный парень и не станешь связываться с пиратами, поэтому, вот тебе совет – беги с корабля при ближайшей возможности, пока ты не надоел капитану Корну, и он не повесил тебя на рее.

Эйнос решил последовать совету Рэддла и больше в трюм не спускался. Теперь он старался не попадаться на глаза Кирку, а думал только о том, как уйти от пиратов целым самому и, при этом, по возможности, вызволить из их рук своего бывшего командира.

Однажды ночью Эйнос проснулся от звуков стрельбы, бранных выкриков и топота множества, ног. Едва одевшись он выскочил из каюты и первым, кого он встретил снаружи был капитан Корн.

– А, мой дорогой друг… – Воскликнул капитан, при этом стреляя из пистолета куда-то в клубы дыма и тьму. – Тебя видимо удивляет этот переполох? Королевский флот, будь он не ладен! Эти морские ищейки уже несколько месяцев пытались нас выследить. И теперь им это удалось. Так что, держись, приятель, а лучше спрячься куда-нибудь, кажется на этот раз на абордаж будут брать нас. Что ж, посмотрим…

Только теперь, когда дым чуть-чуть рассеялся Эйнос заметил в нескольких метрах по правому борту приближающийся к ним корабль. Похоже выстрелы звучали, как с этого корабля, так и с пиратского корабля в ответ. Неожиданно одна из пуль просвистела совсем рядом, капитан вскрикнул от боли и сполз на палубу, но не упал, а остался сидеть, прислонившись спиной к перборке.

– Не стой как болван Эйнос… Сейчас они будут здесь. Лучше спрячься где-нибудь пока эта возня не закончится, а потом сдайся. Ты не пират, тебе не зачем убивать королевских матросов… Мне конец, я чувствую это… – и капитан Корн закрыл глаза.

Эйнос пригнувшись под градом пуль, которые, казалось, стремились подтвердить слова капитана, перебежал на другой борт. Вдруг он увидел, что вход в трюм открыт и туда спускается Кирк! Мгновенно вспомнив о Рэддле он пустился следом за Корном, стараясь оставаться для того незамеченным.

Когда Эйнос очутился в трюме он увидел, что Кирк держит в руке пистолет и целится из него в Рэддла, который по-прежнему сидел в клетке. Видимо отчаявшись получить за жизнь своего бывшего начальника выкуп Кирк решил хотя бы отомстить ему за старые обиды и решил пристрелить Рэддла. Понимая, что сейчас раздастся выстрел, Эйнос прыгнул на Кирка и сбил его с ног. Пистолет выпал из рук убийцы и старые знакомые сцепились друг с другом, катаясь по днищу трюма. В какой-то момент Кирку удалось выхватить нож, тот самый, которым он однажды уже чуть было не убил Эйноса, но Эйнос выбил нож из его руки. Нож отлетел в сторону, и противники вновь продолжили схватку голыми руками. Внезапно Кирк оказался сверху и обеими руками сжал шею Эйноса. В глазах Эйноса уже начало темнеть, когда, неожиданно, его пальцы нащупали рукоятку ножа Кирка. Подтянув его кончиками пальцев чуть поближе, Эйнос удалось взять нож за рукоятку и с силой воткнуть его Кирку прямо в глаз. Схватка была закончена. Эйнос ещё некоторое время отдыхал от драки, лёжа рядом с поверженным врагом, а наверху звуки сражения уже начали постепенно стихать.

На другой день, освобождённый Рэддл пригласил Эйноса отправится вместе с ним к себе на родину и погостить там в его родовом имении, куда он собирался отправится после освобождения от пиратов. Эйнос с удовольствием принял приглашение и через пару недель друзья были на месте. А ещё через пару недель, Эйнос написал письмо, в котором благодарил Рэддла и его семью за гостеприимство, а также просил прощения за внезапность своего исчезновения и рано утром отправился пешком по дороге куда глаза глядят.

Долго странствовал Эйнос по дорогам этой страны и по дорогам соседних стран. Трижды он пересекал какие-то моря нанимаясь на попутные суда матросом, а во время пеших переходов выполняя ту работу, которую удавалось найти. Однажды он приближался по дороге к небольшому городку, который как по волшебству нарисовался на горизонте, когда Эйнос взобрался вместе с дорогой на вершину одного холма. Рядом с дорогой играли дети, и когда Эйнос проходил мимо них, то жестом подозвал одного из детей постарше к себе, достал небольшой клочок бумаги и написал на нём: «Как называется этот город?»

– Этот? – удивлённо переспросил ребёнок таким тоном как будто его спросили сколько у него глаз, что было не удивительно, так как он никогда не покидал пределов своего города и его окрестностей и для него этим местом ограничивался пока весь мир, а ещё его поразило то, что прохожий задал свой вопрос письменно, что так же не удивительно, так как он никогда ещё не встречал немых. К счастью читать он уже умел. – Это Эйнос!

«Удивительно» – подумал Эйнос. – «Возможно это знак…». И он продолжил свой путь к городу. Чем ближе он подходил к нему, тем сильнее в нём росло чувство, что он уже когда-то был здесь. Это пока нельзя было назвать узнаванием в полном смысле, но тем не менее всё здесь казалось ему каким-то своим, близким. Каким-то наитием он шёл по городу не просто так, а определённым маршрутом. Но как именно он определял для себя этот маршрут, он не смог бы ни за что объяснить. Теперь он уже понимал, что это и есть его город, тот город, который он так долго искал. И внезапно он понял, что вытатуированное на его руке слово – это не его имя, а название города, в котором он когда-то жил. Теперь он снова утратил имя, но зато приобрёл город. С каждым шагом, с каждым новым поворотом его сердце билось всё сильнее и сильнее, а места казались всё более знакомыми. И вот он, наконец остановился перед домом. Его путь на этом закончился, теперь он был в этом уверен. И вдруг из дверей дома, навстречу ему вышла женщина, темноволосая женщина, которая смотрела ему прямо в глаза. Её вьющиеся волосы были распущены, а цвет её больших глаз становился всё более и более различимым.