Часть шестая

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.


ПЕРВЫЙ ГОЛОС.

Но скажи мне, скажи! говори еще,
Твой мягкий ответ обновляет ...
Что заставляет этот корабль двигаться так быстро?
Что делает океан?


ВТОРОЙ ГОЛОС.

Все еще как раб перед своим господином,
Океан не имеет взрыва;
Его большой яркий глаз молча
До Луны бросается ...

Если он может знать, в какую сторону идти;
Ибо она ведет его гладко или мрачно.
Смотри, брат, смотри! как любезно
Она смотрит на него сверху вниз.


ПЕРВЫЙ ГОЛОС.

Но зачем так быстро ехать на этом корабле,
Без волн или ветра?


ВТОРОЙ ГОЛОС.

Воздух отсекается раньше,
И закрывается сзади.

Лети, брат, лети! выше, выше ...
Или мы опоздаем:
Ибо медленно и медленно будет идти этот корабль,
Когда транс моряка стихает.

Я проснулся, и мы плыли дальше.
Как в нежную погоду:
Была ночь, тихая ночь, луна стояла высоко;
Мертвецы стояли рядом.

Все вместе стояли на палубе,
Для кладбищенского слесаря:
Все уставились на меня своими каменными глазами,
Что в Луне действительно блестело.

Боль, проклятие, с которым они умерли,
Он никогда не умирал.:
Я не мог оторвать от них глаз,
И не заставлять их молиться.

И теперь это заклинание было snapt: еще раз
Я смотрел на зеленый океан.
И смотрел далеко вперед, но мало что видел
Из того, что еще видели ...

Как тот, что на пустынной дороге
Ходит в страхе и ужасе,
И, однажды повернувшись,идет дальше,
И больше не поворачивает головы;
Потому что он знает, страшный дьявол
Дот близко за ним шагает.

Но вскоре на меня дохнул ветер,
Ни звука, ни движения:
Путь его лежал не по морю,
В ряби или в тени.

Он поднял мои волосы, он обмахнул мою щеку
Как весенняя буря на лугу ...
Это странно смешалось с моими страхами,
И все же это было похоже на приветствие.

Стремительно, стремительно летел корабль,
И все же она плыла тихо:
Сладко, сладко дул ветерок ...
На меня одного он дул.

О, мечтай о радости! это действительно так
Верх маяка, который я вижу?
Это тот самый холм? это и есть Кирк?
Это моя собственная графиня!

Мы дрейфовали над портовым баром,
И я с рыданиями молился ...
О, дай мне проснуться, мой бог!
Или пусть я всегда сплю.

Гавань-бухта была прозрачна,как стекло,
Так гладко было рассыпано!
И на заливе лежал лунный свет,
И тень Луны.

Скала сияла ярко, Кирк не меньше,
Вот что стоит над скалой:
Лунный свет был погружен в тишину.
Устойчивый флюгер.

И залив был белым от безмолвного света,
Пока не восстанет из того же,
Полное множество форм, что тени были,
В малиновых красках.

На небольшом расстоянии от носа
Эти алые тени были:
Я перевел взгляд на палубу ...
О Боже! что я там видел!

Каждый Корс лежал плоский, безжизненный и плоский,
И, клянусь святым Рудом!
Человек весь свет, Серафим-человек,
На каждом Корсе стояли.

Это Серафимов отряд, каждый махнул рукой:
Это было райское зрелище!
Они стояли как сигналы земле,
Каждый из них прекрасный свет:

Этот Серафим-банд, каждый махнул рукой,
Никакого голоса они не передавали ...
Никакого голоса; но о! наступила тишина
Как музыка в моем сердце.

Но вскоре я услышал плеск весел;
Я услышал радостные возгласы пилота;
Моя голова была волей-неволей отвернута,
И я увидел, как появилась лодка.

Лоцман и сын лоцмана,
Я слышал, как они быстро приближаются.
Дорогой Господь на небесах! это была настоящая радость
Мертвецы не могли выстрелить.

Я видел третьего ... я слышал его голос:
Это Отшельник добрый!
Он громко поет свои благочестивые гимны
Что он делает в лесу.
Он оплакает мою душу, он смоет ее.
Кровь Альбатроса.




ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

Этот добрый отшельник живет в том лесу
Который спускается к морю.
Как громко звучит его сладкий голос!
Он любит поговорить с маринересом
Они пришли из далекого графства.

Он преклоняет колени утром, днем и Евой ...
У него подушка пухлая:
Это мох, который полностью скрывает
Сгнивший старый дубовый пень.

Шлюпка приблизилась: я слышал,как они разговаривали.
"Почему это странно, я Троу!
Где эти огни так много и справедливо,
Этот сигнал был сделан только сейчас?

-Странно, клянусь верой! - сказал отшельник.
- И они ответили не на наше приветствие!
Доски выглядели перекошенными! и видишь эти паруса,
Как они худые и серые!
Я никогда не видел ничего похожего на них,
Если только это не так

"Коричневые скелеты листьев, которые отстают
Мой лес-ручей вдоль;
Когда плющ-Тод отяжелеет от снега,
И совенок кричит волку внизу:
Она съедает детенышей волчицы.

- Боже Милостивый! у него дьявольский вид ...
(Лоцман ответил)
Меня боятся"-"Давай, давай!"
- Весело сказал отшельник.

Лодка приблизилась к кораблю,
Но я не говорил и не шевелился;
Лодка подошла вплотную под кораблем,
И тут же послышался какой-то звук.

Под водой он грохотал дальше,
Еще громче и страшнее:
Он достиг корабля, он расколол бухту;
Корабль пошел ко дну, как свинец.

Ошеломленный этим громким и ужасным звуком,
Которое небо и океан поразили,
Как утонувший семь дней назад
Мое тело лежало на плаву;
Но быстро, как сны, я нашел себя.
В шлюпке лоцмана.

На вихре, где затонул корабль,
Лодка кружилась и кружилась;
И все было тихо, кроме того, что холм
Рассказывал о звуке.

Я пошевелил губами-пилот взвизгнул.
И упал в припадке;
Святой отшельник поднял глаза,
И молился там, где сидел.

Я взялся за весла: Лоцманский мальчик,
Кто теперь с ума сойдет,
Смеялся громко и долго, и все это время
Его глаза бегали туда-сюда.
"Ha! ha!" он сказал: "Я вижу полную ясность,
Черт знает, как грести.

И теперь, все в моем собственном графе,
Я стоял на твердой земле!
Отшельник вышел из лодки,
И едва мог стоять.

-О, кричи мне, кричи мне, святой человек!
Отшельник нахмурился.
-Говори скорее,- сказал он, -Я велю тебе сказать ...
Что ты за человек?"

Тотчас же эта моя рама была вывернута
С горестной агонией,
Что заставило меня начать свой рассказ;
А потом он освободил меня.

С тех пор, в неуверенный час,
Эта агония возвращается;
И пока не будет рассказана моя страшная история,
Это сердце внутри меня горит.

Я перехожу, как ночь, от Земли к земле;
У меня странная способность говорить;
В тот миг,когда я вижу его лицо,
Я знаю человека, который должен меня услышать:
Ему я рассказываю свою историю.

Какой громкий шум доносится из этой двери!
На свадьбе присутствуют гости:
Но в саду-беседка невесты
А невесты-горничные поют:
И услышь маленький колокольчик Веспер,
Который призывает меня к молитве!

О Свадебный Гость! эта душа была
Один на широком-широком море:
Так одиноко было, что сам Бог
Казалось, их почти не было.

О, слаще брачного пира,
Для меня это гораздо слаще,
Идти вместе к Кирке
В хорошей компании! ..

Идти вместе к Кирке,
И все вместе молятся,
Пока каждый к своему великому отцу склоняется,
Старики, и младенцы, и любящие друзья,
И юноши, и Девы веселые!

Прощай, прощай! но вот что я скажу
К тебе, свадебный гость!
Хорошо молится тот, кто хорошо любит
И человек, и птица, и зверь.

Лучше всех молится тот, кто больше всех любит
Все великое и малое;
Для дорогого Бога, Который любит нас
Он создал и любит все.

Моряк, чей глаз горит,
Чья борода с возрастом седеет,
Ушел: а теперь свадьба-гостья
Отвернулся от двери жениха.

Он шел,как ошеломленный,
И есть смысл несчастный:
Человек печальнее и мудрее,
На следующее утро он встал.
****

PART THE SIXTH.


     FIRST VOICE.

     But tell me, tell me! speak again,
     Thy soft response renewing--
     What makes that ship drive on so fast?
     What is the OCEAN doing?


     SECOND VOICE.

     Still as a slave before his lord,
     The OCEAN hath no blast;
     His great bright eye most silently
     Up to the Moon is cast--

     If he may know which way to go;
     For she guides him smooth or grim
     See, brother, see! how graciously
     She looketh down on him.


     FIRST VOICE.

     But why drives on that ship so fast,
     Without or wave or wind?


     SECOND VOICE.

     The air is cut away before,
     And closes from behind.

     Fly, brother, fly! more high, more high
     Or we shall be belated:
     For slow and slow that ship will go,
     When the Mariner's trance is abated.

     I woke, and we were sailing on
     As in a gentle weather:
     'Twas night, calm night, the Moon was high;
     The dead men stood together.

     All stood together on the deck,
     For a charnel-dungeon fitter:
     All fixed on me their stony eyes,
     That in the Moon did glitter.

     The pang, the curse, with which they died,
     Had never passed away:
     I could not draw my eyes from theirs,
     Nor turn them up to pray.

     And now this spell was snapt: once more
     I viewed the ocean green.
     And looked far forth, yet little saw
     Of what had else been seen--

     Like one that on a lonesome road
     Doth walk in fear and dread,
     And having once turned round walks on,
     And turns no more his head;
     Because he knows, a frightful fiend
     Doth close behind him tread.

     But soon there breathed a wind on me,
     Nor sound nor motion made:
     Its path was not upon the sea,
     In ripple or in shade.

     It raised my hair, it fanned my cheek
     Like a meadow-gale of spring--
     It mingled strangely with my fears,
     Yet it felt like a welcoming.

     Swiftly, swiftly flew the ship,
     Yet she sailed softly too:
     Sweetly, sweetly blew the breeze--
     On me alone it blew.

     Oh! dream of joy! is this indeed
     The light-house top I see?
     Is this the hill? is this the kirk?
     Is this mine own countree!

     We drifted o'er the harbour-bar,
     And I with sobs did pray--
     O let me be awake, my God!
     Or let me sleep alway.

     The harbour-bay was clear as glass,
     So smoothly it was strewn!
     And on the bay the moonlight lay,
     And the shadow of the moon.

     The rock shone bright, the kirk no less,
     That stands above the rock:
     The moonlight steeped in silentness
     The steady weathercock.

     And the bay was white with silent light,
     Till rising from the same,
     Full many shapes, that shadows were,
     In crimson colours came.

     A little distance from the prow
     Those crimson shadows were:
     I turned my eyes upon the deck--
     Oh, Christ! what saw I there!

     Each corse lay flat, lifeless and flat,
     And, by the holy rood!
     A man all light, a seraph-man,
     On every corse there stood.

     This seraph band, each waved his hand:
     It was a heavenly sight!
     They stood as signals to the land,
     Each one a lovely light:

     This seraph-band, each waved his hand,
     No voice did they impart--
     No voice; but oh! the silence sank
     Like music on my heart.

     But soon I heard the dash of oars;
     I heard the Pilot's cheer;
     My head was turned perforce away,
     And I saw a boat appear.

     The Pilot, and the Pilot's boy,
     I heard them coming fast:
     Dear Lord in Heaven! it was a joy
     The dead men could not blast.

     I saw a third--I heard his voice:
     It is the Hermit good!
     He singeth loud his godly hymns
     That he makes in the wood.
     He'll shrieve my soul, he'll wash away
     The Albatross's blood.




PART THE SEVENTH.

     This Hermit good lives in that wood
     Which slopes down to the sea.
     How loudly his sweet voice he rears!
     He loves to talk with marineres
     That come from a far countree.

     He kneels at morn and noon and eve--
     He hath a cushion plump:
     It is the moss that wholly hides
     The rotted old oak-stump.

     The skiff-boat neared: I heard them talk,
     "Why this is strange, I trow!
     Where are those lights so many and fair,
     That signal made but now?"

     "Strange, by my faith!" the Hermit said--
     "And they answered not our cheer!
     The planks looked warped! and see those sails,
     How thin they are and sere!
     I never saw aught like to them,
     Unless perchance it were

     "Brown skeletons of leaves that lag
     My forest-brook along;
     When the ivy-tod is heavy with snow,
     And the owlet whoops to the wolf below,
     That eats the she-wolf's young."

     "Dear Lord! it hath a fiendish look--
     (The Pilot made reply)
     I am a-feared"--"Push on, push on!"
     Said the Hermit cheerily.

     The boat came closer to the ship,
     But I nor spake nor stirred;
     The boat came close beneath the ship,
     And straight a sound was heard.

     Under the water it rumbled on,
     Still louder and more dread:
     It reached the ship, it split the bay;
     The ship went down like lead.

     Stunned by that loud and dreadful sound,
     Which sky and ocean smote,
     Like one that hath been seven days drowned
     My body lay afloat;
     But swift as dreams, myself I found
     Within the Pilot's boat.

     Upon the whirl, where sank the ship,
     The boat spun round and round;
     And all was still, save that the hill
     Was telling of the sound.

     I moved my lips--the Pilot shrieked
     And fell down in a fit;
     The holy Hermit raised his eyes,
     And prayed where he did sit.

     I took the oars: the Pilot's boy,
     Who now doth crazy go,
     Laughed loud and long, and all the while
     His eyes went to and fro.
     "Ha! ha!" quoth he, "full plain I see,
     The Devil knows how to row."

     And now, all in my own countree,
     I stood on the firm land!
     The Hermit stepped forth from the boat,
     And scarcely he could stand.

     "O shrieve me, shrieve me, holy man!"
     The Hermit crossed his brow.
     "Say quick," quoth he, "I bid thee say--
     What manner of man art thou?"

     Forthwith this frame of mine was wrenched
     With a woeful agony,
     Which forced me to begin my tale;
     And then it left me free.

     Since then, at an uncertain hour,
     That agony returns;
     And till my ghastly tale is told,
     This heart within me burns.

     I pass, like night, from land to land;
     I have strange power of speech;
     That moment that his face I see,
     I know the man that must hear me:
     To him my tale I teach.

     What loud uproar bursts from that door!
     The wedding-guests are there:
     But in the garden-bower the bride
     And bride-maids singing are:
     And hark the little vesper bell,
     Which biddeth me to prayer!

     O Wedding-Guest! this soul hath been
     Alone on a wide wide sea:
     So lonely 'twas, that God himself
     Scarce seemed there to be.

     O sweeter than the marriage-feast,
     'Tis sweeter far to me,
     To walk together to the kirk
     With a goodly company!--

     To walk together to the kirk,
     And all together pray,
     While each to his great Father bends,
     Old men, and babes, and loving friends,
     And youths and maidens gay!

     Farewell, farewell! but this I tell
     To thee, thou Wedding-Guest!
     He prayeth well, who loveth well
     Both man and bird and beast.

     He prayeth best, who loveth best
     All things both great and small;
     For the dear God who loveth us
     He made and loveth all.

     The Mariner, whose eye is bright,
     Whose beard with age is hoar,
     Is gone: and now the Wedding-Guest
     Turned from the bridegroom's door.

     He went like one that hath been stunned,
     And is of sense forlorn:
     A sadder and a wiser man,
     He rose the morrow morn.