Часть пятая

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

О, спи! это нежная вещь,
Возлюбленные от полюса до полюса!
Да будет воздана хвала Марии-Королеве!
Она послала нежный сон с небес,
Это проникло мне в душу.

Глупые ведра на палубе,
Что так долго оставалось,
Мне снилось, что они наполнены росой;
А когда я проснулся, шел дождь.

Мои губы были влажными, горло холодным,
Вся моя одежда промокла;
Конечно,я был пьян во сне,
И все же мое тело пило.

Я пошевелился и не чувствовал своих конечностей:
Я была такой легкой-почти
Я думал, что умер во сне.,
И был благословенным духом.

И вскоре я услышал рев ветра:
Оно не наступило ни на минуту;
Но своим звуком он потряс паруса,
Они были такими тонкими и безжизненными.

Верхний воздух ожил!
И сто огненных флагов блестят,
Туда - сюда их торопили!
И туда-сюда, и туда-сюда,
Бледные звезды танцевали между ними.

И надвигающийся ветер ревел все громче,
И паруса вздыхали, как осока;
И пролился дождь из одной черной тучи;
Луна была на самом краю.

Густая черная туча была рассечена и неподвижна.
Луна была на его стороне:
Как вода, сброшенная с какой-то высокой скалы,
Молния упала ни разу с зазубриной,
Река крутая и широкая.

Громкий ветер никогда не достигал корабля,
Но вот корабль двинулся дальше!
Под молнией и Луной
Мертвецы застонали.

Они застонали, зашевелились, все встали.
И не говорили, и не двигали глазами;
Это было странно, даже во сне.
Видеть, как воскресают эти мертвецы.

Рулевой повернул руль, и корабль двинулся дальше.
И все же ни разу не подул ветерок;
Все моряки работают на канатах,
Где они имели обыкновение делать:
Они подняли свои конечности, как безжизненные инструменты ...
Мы были ужасной командой.

Тело сына моего брата,
Встал рядом со мной, колено к колену:
Тело и я потянули за одну веревку,
Но он ничего мне не сказал.

-Я боюсь тебя, древний моряк!
Успокойся, свадебный гость!
Не те души бежали от боли,
Которые к их Корсу пришли опять,
Но отряд духов благословляет:

Ибо когда рассвело-они опустили руки,
И сгрудились вокруг мачты;
Сладкие звуки медленно поднимались из их уст.,
И из их тел уходили.

Кругом, кругом летел каждый сладкий звук,
Затем метнулся к солнцу;
Медленно звуки вернулись снова,
То вперемешку, то один за другим.

Иногда а-падает с неба.
Я слышал, как пел небесный жаворонок;
Иногда все маленькие птички,которые есть,
Как они казалось заполняли море и воздух
С их сладким жаргонизмом!

А теперь это было как все инструменты,
Теперь, как одинокая флейта;
И теперь это песня Ангела,
Это заставляет небеса молчать.

Он прекратился, но паруса продолжали двигаться.
Приятный шум до полудня,
Шум похожий на шум скрытого ручья
В июне месяце,покрытом листвой,
Это для спящего леса на всю ночь
Поет тихую мелодию.

До полудня мы тихо плыли,
И все же ни разу не подул легкий ветерок:
Медленно и плавно шел корабль,
Двинулся вперед снизу.

Под килем девять саженей глубиной,
Из страны тумана и снега,
Дух скользнул-и это был он
Это заставило корабль уйти.
Паруса в полдень прекратили свою мелодию,
И корабль тоже стоял неподвижно.

Солнце, прямо над мачтой,
Привязал ее к океану:
Но через минуту она пошевелится,
Коротким неловким движением ...
Вперед и назад на половину ее длины.
Коротким неловким движением.

Потом,как лапу лошади отпустил,
Она сделала внезапный прыжок:
Кровь бросилась мне в голову,
И я рухнул в обморок.

Как долго в таком же припадке я лежал,
Я не должен объявлять;
Но прежде чем моя живая жизнь вернулась,
Я слышал и в душе моей различал
Два голоса в воздухе.

- Это он?" один из них сказал: "Это тот самый человек?
Тем, кто умер на кресте,
Со своим жестоким поклоном он лег совсем низко,
Безобидный Альбатрос.

"Дух, который повелевает собой
В стране тумана и снега,
Он любил птицу, которая любила человека.
Кто стрелял в него из лука.

Другой голос был мягче:
Мягкий, как медовая роса:
Говорит он: "человек покаялся,
И покаяния больше не будет."
***

PART THE FIFTH.

     Oh sleep! it is a gentle thing,
     Beloved from pole to pole!
     To Mary Queen the praise be given!
     She sent the gentle sleep from Heaven,
     That slid into my soul.

     The silly buckets on the deck,
     That had so long remained,
     I dreamt that they were filled with dew;
     And when I awoke, it rained.

     My lips were wet, my throat was cold,
     My garments all were dank;
     Sure I had drunken in my dreams,
     And still my body drank.

     I moved, and could not feel my limbs:
     I was so light--almost
     I thought that I had died in sleep,
     And was a blessed ghost.

     And soon I heard a roaring wind:
     It did not come anear;
     But with its sound it shook the sails,
     That were so thin and sere.

     The upper air burst into life!
     And a hundred fire-flags sheen,
     To and fro they were hurried about!
     And to and fro, and in and out,
     The wan stars danced between.

     And the coming wind did roar more loud,
     And the sails did sigh like sedge;
     And the rain poured down from one black cloud;
     The Moon was at its edge.

     The thick black cloud was cleft, and still
     The Moon was at its side:
     Like waters shot from some high crag,
     The lightning fell with never a jag,
     A river steep and wide.

     The loud wind never reached the ship,
     Yet now the ship moved on!
     Beneath the lightning and the Moon
     The dead men gave a groan.

     They groaned, they stirred, they all uprose,
     Nor spake, nor moved their eyes;
     It had been strange, even in a dream,
     To have seen those dead men rise.

     The helmsman steered, the ship moved on;
     Yet never a breeze up blew;
     The mariners all 'gan work the ropes,
     Where they were wont to do:
     They raised their limbs like lifeless tools--
     We were a ghastly crew.

     The body of my brother's son,
     Stood by me, knee to knee:
     The body and I pulled at one rope,
     But he said nought to me.

     "I fear thee, ancient Mariner!"
     Be calm, thou Wedding-Guest!
     'Twas not those souls that fled in pain,
     Which to their corses came again,
     But a troop of spirits blest:

     For when it dawned--they dropped their arms,
     And clustered round the mast;
     Sweet sounds rose slowly through their mouths,
     And from their bodies passed.

     Around, around, flew each sweet sound,
     Then darted to the Sun;
     Slowly the sounds came back again,
     Now mixed, now one by one.

     Sometimes a-dropping from the sky
     I heard the sky-lark sing;
     Sometimes all little birds that are,
     How they seemed to fill the sea and air
     With their sweet jargoning!

     And now 'twas like all instruments,
     Now like a lonely flute;
     And now it is an angel's song,
     That makes the Heavens be mute.

     It ceased; yet still the sails made on
     A pleasant noise till noon,
     A noise like of a hidden brook
     In the leafy month of June,
     That to the sleeping woods all night
     Singeth a quiet tune.

     Till noon we quietly sailed on,
     Yet never a breeze did breathe:
     Slowly and smoothly went the ship,
     Moved onward from beneath.

     Under the keel nine fathom deep,
     From the land of mist and snow,
     The spirit slid: and it was he
     That made the ship to go.
     The sails at noon left off their tune,
     And the ship stood still also.

     The Sun, right up above the mast,
     Had fixed her to the ocean:
     But in a minute she 'gan stir,
     With a short uneasy motion--
     Backwards and forwards half her length
     With a short uneasy motion.

     Then like a pawing horse let go,
     She made a sudden bound:
     It flung the blood into my head,
     And I fell down in a swound.

     How long in that same fit I lay,
     I have not to declare;
     But ere my living life returned,
     I heard and in my soul discerned
     Two VOICES in the air.

     "Is it he?" quoth one, "Is this the man?
     By him who died on cross,
     With his cruel bow he laid full low,
     The harmless Albatross.

     "The spirit who bideth by himself
     In the land of mist and snow,
     He loved the bird that loved the man
     Who shot him with his bow."

     The other was a softer voice,
     As soft as honey-dew:
     Quoth he, "The man hath penance done,
     And penance more will do."