Противоречия Ленина и пр. социалистов с марксизмом

     В мировой политической литературе за последние полвека прочно обосновалась установка, согласно которой со стороны Ленина и его большевистской партии постоянно присутствовало искажение марксизма.  Это отражается в фиксации факта почти полного отсутствия в трудах Ленина и его последователей марксистской идеи о законодательном формировании норм материальных социальных гарантий по количеству и квалификации общественно необходимого труда населения от общего количества производимых в обществе социальных благ. А также почти полное отсутствие в его трудах понятия о социальной справедливости 

     Для Ленина было свойственно понимание марксизма как политэкономического учения, но он больше свёл его к революционному содержанию без какого-либо социально-материалистического понимания самого учения Маркса и Энгельса. В его трудах почти не встречается такое понятие, как социальная справедливость и равноправие, не раскрывается гуманистическая и морально-нравственная сторона социалистической революции.

     И хотя в трудах Ленина характерна вера в историческую неизбежность наступления социализма, но сама идея марксистской теории социализма и коммунизма никогда и нигде не была раскрыта и понята им во всей ее целостности и во всей ее глубине.   Главный упрек сводится к почти полному отсутствию у Ленина диалектического и исторического подхода,  явная недооценка  им методов диалектики и исторических фактов, вследствие чего его стремление быть верным букве марксизма обернулось догматизмом, что совсем не способствовало развитию самого марксизма как развивающегося учения об обществе социальной справедливости. 

     Центризм Ленина и других ортодоксальных марксистов выразился в непримиренческой позиции по отношению к некоторым, якобы, ревизионистам и оппортунистам, а непонимание сущности революционных преобразований для социального благополучия населения привело к распаду СССР.  К этому привёл именно тот же стандартный набор из догматизма, недиалектичности и непрактичности, выразившихся в неумении применить марксистский диалектический метод на практике. 

     Подобно Плеханову, Ленин был обречён на догматизм либо из-за непонимания сущности марксизма, либо в силу своего дворянского прошлого, как и некоторые другие «марксисты».  Это возможно в силу не вызывающих сомнения принципиальных расхождений между учением Маркса и его собственным пониманием марксизма. По этой причине взгляды Ленина, заслужившего авторитет не только лучшего популяризатора учения Маркса и Энгельса, но и практически вождя пролетариата, что несмотря на его непонимание сущности самой социально-экономической идеи основоположников марксизма, сделало его вождём и получило детальное исследование его деятельности в советской философской науке, где явно видно, что марксизм не получил от него никакого развития.

     Многое из того, что еще недавно, по историческим меркам, казалось незыблемым, сегодня становится предметом критического переосмысления. Разве революционная точка зрения Ленина в то же время не была ортодоксальной и догматичной, что позволило «его марксизму» полностью потерять свою революционность в России? Поэтому центризм Ленина можно рассматривать как некоторую попытку преодоления и нейтрализации некоторой его ограниченности в понимании марксизма.

     Именно поэтому Ленин представлял некоторую опасность для развивающегося марксизма и в этом его гносеологическая и идеологическая ошибка, что имеет для истинного марксизма решающее значение и основание.  Если противоречия служат источником развития, в том числе и марксизма, то истинные марксисты должны стремиться к их всемерному обострению, действительно превращая марксизм в вечно развивающееся учение. 

     Непримиримая борьба с идеологическими противниками не должна быть самоцелью, вождь мирового пролетариата не должен превращаться  в отъявленного догматика и в ортодоксального марксиста.  Или диалектическая интерпретация классовых и национальных интересов пролетариата не всегда и не всем предполагает подчинение и верность истинному марксизму? 

     На протяжении многих десятилетий комплекс многих достаточно сложных в теоретическом отношении вопросов подвергался ортодоксальным марксизмом столь мощному идеологическому прессингу, что от подлинно диалектической методологии сегодня мало что осталось. Советским марксистам вход в творческую лабораторию по идеологии Маркса для анализа исторического процесса был открыт только с «парадного крыльца», то есть при обязательном условии признания того, что «главное в учении Маркса – это выяснение всемирно-исторической роли пролетариата как созидателя социалистического общества». 

     Именно в непонимании диалектического характера взаимосвязи информационно-революционной  деятельности с идеологической кроется источник заблуждений, который стал традиционным источником для инсинуаций по поводу, якобы, присущего марксизму фатализма.   А значит обвинения в волюнтаризме ортодоксальных последователей Маркса вполне обоснованы.  А  философско-историческая установка, таким образом, теряет всю свою научную привлекательность как руководства к революционному действию, если в самом теоретическом знании неверно расставлены акценты в соотношении взаимодействующих полюсов механизма социальной детерминации.

     Сформулированный Марксом закон возрастания роли субъективного фактора в истории сыграл в этом смысле злую шутку с ортодоксальными марксистами ничуть не в меньшей,  а принимая во внимание масштабы современных революционных преобразований в мире, даже в гораздо большей степени, чем с их оппонентами, свернувшими с революционного пути на реформистский. Для того, чтобы избежать  этой участи, справедливо полагая, что в деле прогресса общества и общественной науки,  все общественные организации должны материалистически понимать прошлое и будущее истории развития социальной справедливости в обществе.

     Теория Маркса, несомненно, помогает без всякой мистики понимать будущее общество, чтобы пассивно не ожидать грядущего, и в то же время нетерпеливо не рваться из цепей прошлого,  перепрыгивая через неизбежные фазы развития.  Нельзя насильственно изменить ход естественного развития.  Вот почему современные марксисты  всеми силами стремятся распространить марксистский метод и защитить его от недоразумений и искажений.

     В отличие от ортодоксальных марксистов, необходимо идеологическую сторону учения Маркса отождествлять с социально-философским уровнем его многогранного теоретического наследия. Придерживаясь марксистской методологии можно справедливо полагать, что его теория является продуктом своего времени и конкретно-исторических обстоятельств.  На этом основании вполне естественно можно допустить, что со сменой исторических эпох на рубеже XIX–XXI веков исторический материализм должен изменить свою форму подобно тому, как в естествознании он, по словам Энгельса, меняет ее с каждым составляющим эпоху открытием.

     Иначе говоря, периодическое переосмысление марксизма является неизбежной и даже необходимой. Но такое переосмысление возможно и оправдано только в том случае, когда не ставит под сомнение истинность марксизма в целом и не направлена на возврат к домарксовому методу мышления.  Но  дело в том, что пересмотр основополагающих теоретических положений в редакции многих идеологов марксизма, по существу, в отрицание диалектической, то есть научной, сущности марксизма.


     Сегодня уже очевидно, что нельзя недооценивать опасность ревизионизма и оппортунизма, заявляя, что уже в начале XX века марксизм представлял собой умершее политическое течение.

     Впрочем, если кому-то и можно вменить теоретические просчеты и «политическую близорукость», повлиявшие на усиление теоретической эрозии марксизма внутри его осмысления как в Европе, так и на американском континенте, то это прежде всего из-за не дальнозоркости, либо явной глупости последователей марксистской теории по развитию капитализма в общество социальной справедливости.  Международное понимания марксизма и ответственность за дальнейшее углубление и идеологическое оформление наметившегося раскола сторонников марксизма в советский период ложится уже целиком на идейную и организационно-политическую линию разных партий социалистической направленности.

     В условиях развитой буржуазной демократии марксизм редко является легальной формой и не может развиваться во всех условиях и во что бы то ни стало, это почти невозможно. Реформы не могут привести к социализму,  так как социализм определяется как качественный скачок с принципиальным разрывом с буржуазной идеологией и буржуазной экономикой ради прибыли. Однако, несмотря на все условия буржуазного общества признаком «измены марксизму» может быть только отказ от объединения народа для борьбы от капиталистической кабалы!  С этой стороны можно усматривать уже не «половинчатость» марксистской идеологии, и не «уклончивость» от борьбы, а именно понимать «примирительный» характер договора с буржуазией как предательство интересов пролетариата как обездоленных и угнетённых капиталом народных масс.

     Приверженность идее, при которой определяющая роль в истории обществе принадлежит «экономическому фактору», означает то, что признание экономической предпосылки является необходимым и предварительным условием для соответствующих изменений в социальной сфере. Будучи, таким образом, вполне «реалистической»,  политическая программа развития социализма не должна быть узко прагматической, реформистской или ортодоксально-большевистской. Из диалектического понимания теории и практики социалистического развития следует, что цель и движение социализма и социал-демократии соединены и не отделимы друг от друга. Если когда-либо цели и движение вступают в конфликт между собой, то это не должно быть серьёзным разногласием.

     Другими словами, интересы социального развития общества не должны стоять выше интересов пролетариата, противоречить интересам пролетариата и препятствовать социальному развитию.  Если развитие производительных сил ведет к пролетаризации общества, только количественное преобладание пролетариата в общей массе населения может служить гарантией завоевания им политической власти для перехода от буржуазной демократии к демократии социалистической, в основе которой должна быть замена монополии капитала на монополию законно о социальных гарантиях по труду!   Именно это проходит красной нитью во многих работах Маркса и Энгельса начиная с 80-х гг. XIX века, встречаются замечания о том, что в Германии промышленный пролетариат массово организованный марксистами политически превращается в «самый сильный класс», способный в союзе с остальными наёмными работниками капиталистического общества и под руководством марксистской партии решить эту задачу и не найдется такой силы, которая была бы в состоянии оказать ей сопротивление.» /Каутский./

     Такие перспективы развития социалистической идеи базируется на выявленной Марксом логике его диалектического отрицания: естественные законы товарного производства  при капиталистическом способе производства ведут к его собственному самоустранению. Именно такой вариант решения вопроса о месте капитализма в истории объединяет всех последователей Маркса, как радикальных, так и неортодоксальных. А выводы Бернштейна, пытавшегося противопоставить видимое несоответствие новейших тенденций в развитии капитализма Марксовой схеме исторического процесса, при их диалектической интерпретации не могли ее опровергнуть. Каутский соглашался с тем, что реальный ход истории оказывается сложнее, чем предвидели основоположники, но был убежден в истинности указанного ими общего ее направления.

     Продолжающийся процесс концентрации производства и собственности, в том числе и на производимые средства для жизни, усиление экономических функций государства,  усилившаяся борьба трудящихся за свои права и за развитие парламентаризма в обществе, всё это отнюдь не свидетельствовало о том, что основное противоречие капитализма «растворяется» в его качественно изменившейся природе.  И хотя это существенно усложняло классический теоретический портрет социализма как первой фазы коммунистического общества, в штрихах этого портрета проглядывали и принципиальные разногласия между некоторыми марксистами. Разумеется, в теоретических представлениях об империализме и у Каутского, и у Бернштейна, и у Ленина, ставшего их непримиримым оппонентом, можно было без труда обнаружить, что в их стремлениях немало элементов, которые являются ошибочными и сильно опережают сложившиеся условия и которые они выдавали за уже ставшую реальность.
 
     От «забегания вперед» не были свободны и ранние взгляды Маркса с Энгельсом.  Именно отсюда наличие нереализованных возможностей и традиционно рассматриваемые антимарксистами  условия несостоятельности и утопичности коммунизма, что неизбежно в процессе конкретно-исторических  моментов в развитии общества, а также разные социально-философские воззрения и их переплетения. В этом случае есть большая потребность в отделении зерна от плевел и заслуживает внимания необходимость анализа кризисных ситуаций при развитии капиталистического способа производства.

     Каутский причину периодичности кризисов при капитализме справедливо усматривает в «отсутствии планомерности», которую в масштабе капиталистического общества обеспечить невозможно без изменения самой структуры общества. Он предполагал, что кризисный характер производства устраним лишь при условии превращения его в один картель, а это, в свою очередь, достижимо только после упразднения частной собственности, то есть при социализме. Этот ошибочный тезис не расходится и с ленинской позицией, который полагал, что «устранение кризисов картелями есть сказка буржуазных экономистов, приукрашивающих капитализм во что бы то ни стало».

     Социализм, по определению Ленина, есть капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего общества и потому переставшая быть капиталистической монополией. Но Ленин, вероятно, не понимает, что капиталистическая монополия в любом случае остаётся монополией капитала, а не закона о социальных гарантиях населения по результатам его труда. Вполне обоснованно и утверждение Каутского о том, что капитализм вступил в полосу хронического кризиса перепроизводства. Уже в 90-е гг. XIX в. он отмечает, что «капиталистическое общество начинает задыхаться в своем собственном изобилии; оно становится все менее способным выдерживать полное развитие производительных сил, которые оно само создало». В работе «Социализм и колониальная политика» (1907 г.) Каутский развивает этот тезис, доказывая, что «социализм в настоящее время уже стал экономической необходимостью». Но социально-экономическая сущность его социализма непонятна…

     Вместе с тем нельзя согласиться с его, безусловно, упрощенной аргументацией данного заявления. Существование экономических границ капиталистического развития он ставит в прямую зависимость от якобы снижающейся ёмкости рынка сбыта капиталистической продукции в страны, где ещё нет такой  капиталистической монополии. На этой же основе построила свою концепцию всемирного краха капитализма и Р. Люксембург в её работе «Накоплении капитала». Но история показывает, что возможность социального развития уже в какой-то мере стала реализовываться к концу XX века в Швеции, в Финляндии и в других скандинавских странах, где трудящиеся массы хорошо сплочены и организованы своими партиями. Поэтому там монополия капитала постепенно стала заменяться монополией законов о социальных гарантиях на определённые нормы базовых средств для жизни от их общего производимого в стране количества. А рынок сохранялся только на производимое сверх необходимых норм для социального благополучия общества.

     По мнению Каутского симптомом изживания капитализма будет переход капиталистических предприятий в «безличную собственность» некоторой части общества, а значит необходимо полное устранение организационно-управленческих функций из ведения класса капиталистов в ведение государственных плановиков определяющих производство и распределение для удовлетворения насущных потребностей населения страны, когда «капиталист сделается столь же излишним, как рабовладельцы и феодалы много лет назад». Это высказывание Каутского не следует, конечно, понимать буквально, ибо вопросов ещё остаётся много. Речь, безусловно, идет о долговременной общеисторической тенденции, упоминания о которой встречаются еще у Маркса.

     Между тем в этих высказываниях далеко не все рассуждения Каутского выглядят сегодня теоретически безнадежными и устаревшими. Более того, нынешнюю глобальную гегемонию корпоративного капитала можно вполне рассматривать как «ультраимпериалистическую политику», направленную на «общую эксплуатацию мира интернационально-объединенным финансовым капиталом», политику, осуществимость которой была гипотетически сформулирована Каутским.

     «И теоретический анализ империализма у Каутского, и его экономическая, а также политическая критика империализма, – по мнению Ленина, – насквозь проникнуты абсолютно непримиримым с марксизмом духом затушевывания и сглаживания самых коренных противоречий» (Ленин, В. И. Империализм как высшая стадия капитализма. Полн. собр. соч. Т. 27. С. 420.). Примечательно, что в собственной критике якобы «марксистской» теории Каутского, Ленин использует главным образом не диалектический потенциал марксизма, а «убойную силу» идеологических аргументов.

     Если рассуждать об объективном, то есть «действительном социальном смысле» теории ультраимпериализма, то он сводится Каутским к «обману масс, к отвлечению их внимания от острых проблем трудящихся  в направлении призрачных надежд на возможность постоянного мира в будущем и без устранения самой сущности капитализма.».   Что касается собственно теоретических, а тем более практических контраргументов, то они весьма слабы и уязвимы.

     Точкой отсчета в полемике служит определение империализма, данное Каутским. Оно действительно не лишено недостатков и, в отличие от ленинского, не обладает системностью. Каутский резко отделяет экономику капитализма, включая процессы вывоза капитала и создания финансовой олигархии, от империалистической политики, хотя и оговаривает, что указанные мировые процессы обусловили ее появление. Империализм для него – это прежде всего политика колониализма, агрессии и милитаризма. В связи с этим он выдвигает задачу борьбы с ней за установление демократических принципов в международных отношениях.

     Но далее демонстрирует собственную непоследовательность Ленин. Он признаёт, что «монополия при капитализме никогда не может полностью и на очень долгое время устранить конкуренцию в деятельности всемирного рынка», и усматривает в этом в то же время «одну из причин вздорности теории ультраимпериализма». Но если присущая монополии тенденция к застою и загниванию в определенный промежуток времени преобладает, то она может лишь до известной степени искусственно задерживать побудительные причины к социально-экономическому прогрессу.  Пока количественные изменения не приведут к качественной перестройке всей системы. Но как бы далеко ни заходила борьба между союзами капиталистов, ведущая к войнам, стремление понизить издержки производства и повысить прибыль посредством технических улучшений заставляет их искать иные средства («кроме войны») для устранения возникающих объективных противоречий.

     Разумеется, постоянные изменения форм этой борьбы «в зависимости от различных, сравнительно частных и временных, причин» не меняют «ее классовое содержание». Однако Каутский и не пытается его ни обходить, ни затушевывать, якобы «софистически» подменяя «вопрос о содержании борьбы и сделок между союзами капиталистов вопросом о форме борьбы и сделок (сегодня мирной, завтра немирной, послезавтра опять немирной)». Ведь если рассматривать, опять-таки по словам самого Ленина, «как раз самые глубокие и коренные противоречия империализма», то «противоречие между монополиями и существующей рядом с ними свободной конкуренцией» есть, несомненно, одно из этих противоречий.

     Принимая во внимание это обстоятельство и исходя, кстати, из того, что «диалектика требует всестороннего исследования данного общественного явления в его развитии и сведения внешнего, кажущегося к коренным движущим силам, к развитию производительных сил и к классовой борьбе.» (Ленин, В. И. Крах II Интернационала. Полн. собр. соч. Т. 26. С. 223.)   Отсюда совершенно правомерно редуцировать противоречивую сущность высшей стадии капитализма на глоболизацию как явственно обозначившейся и уже доминирующей социалистической концепцией строения общества с монополией законов о социальных гарантиях, а не монополии капитала.

     Если элиминировать конкуренцию из содержательного анализа империализма в качестве подчиненной, но сущностной стороны противоречия, устраняя преемственную связь с предшествующей ступенью, ни о какой новейшей фазе развития, кроме социалистической в развитии общества говорить уже не приходится.

     «Сглаживает» ли Каутский это коренное противоречие империализма «мертвой абстракцией» и «глупенькой побасенкой» «мирного» ультраимпериализма? Защищает ли он «реакционный идеал» восстановления свободной конкуренции ссылками на «мирную демократию» и «простой вес экономических факторов», или пытается обнаружить «черты переходной эпохи от капитализма к более высокому общественно-экономическому укладу»? Дают ли международные картели («будучи одним из наиболее рельефных выражений интернационализации капитала»), которые кажутся ему «зародышами» новой экономической политики, «возможность надеяться на мир между народами при капитализме» или борьба с этой политикой обречена оставаться «добренькими и невинными благопожеланиями»? Наконец, спрашивается, мыслимо ли предположить, при условии сохранения капиталистического товарного производства ради прибыли или пора уже производство строить ради удовлетворения насущных потребностей населения, у Каутского на этот счёт ответа не было…

     Но однозначность и односторонность классового подхода Ленина многих уже не устраивает.  Но как и Р. Люксембург, он видит в идеологической ориентации марксизма необходимое, и достаточное условие его научной состоятельности, что делает не только излишним, но и не совместимым с марксистской теорией внесение в нее «…каких бы то ни было двусмысленных корректив, а формулировать дело научным образом – значит принимать точку зрения отношения между классами современного общества». (Ленин, В. И. Крах II Интернационала. С. 216–217).  Империализм, полагает он, теоретически оценен уже во всех своих главных чертах.

     Ленин уходит при этом от вопроса об экономической подготовленности социализма, утверждая, что «Каутский „осуществляет” передержку», когда приписывает левым социалистам установку на «немедленное осуществление социализма». Фактически Ленин подменяет постановку этого вопроса констатацией наличных объективных признаков революционной ситуации. В этой связи он замечает, правда, что никто не может знать, как долго она продержится и насколько еще обострится,  поэтому нельзя поручиться «за то, что революцию породит именно данная (а не следующая) война, именно теперешняя (а не завтрашняя) революционная ситуация». Во всяком случае он убежден в том, что «на почве всемирного разорения, созданного войной, растёт всемирный революционный кризис, который, какие бы долгие и тяжелые перипетии он ни проходил, не может кончиться иначе, как пролетарской революцией и ее победой» («Ленин, В. И. Империализм как высшая стадия капитализма» Полн. собр. соч. Т. 27. С. 305–306.) 
 

     Если, таким образом, стратегическая, идеологически выверенная линия марксистской теории сомнений не вызывает, все ее «тонкости» и нюансы, на которые обращает внимание педантичный Каутский, для Ленина имеют принципиальное значение только в интересах разоблачения «проституированного» марксизма. Поскольку сущность учения Маркса Ленин сводит к теории освободительного движения пролетариата, что бесспорно, так, но и «самая основная» обязанность социалистических партий заключается, считает он, в том, чтобы «использовать» кризис для «ускорения» краха капитализма» Ленин, В. И. Крах II Интернационала. С. 227.

     Если рассуждать последовательно и объективно, ленинская критика теории ультраимпериализма, «наиболее искусно подделанной под научность и под международность», выглядит, по меньшей мере, неубедительно. Избегающий радикализма революционной тактики ортодоксальных марксистов, Каутский оказывается в одном ряду с буржуазными реформистами и оппортунистами всех мастей уже вследствие нежелания со всей определенностью утверждать в своих прогнозах, что «новая фаза вытекает и должна получиться из таких-то обстоятельств и условий, – а, напротив, заявляет прямо: даже вопроса об «осуществимости» новой фазы я еще не могу решить»[30].

     «Рассуждая абстрактно-теоретически», соглашается Ленин, к такому выводу «можно прийти», но тут же добавляет, что он будет «упрощён» и (следовательно?) «неправилен». Однако всякое ли упрощение чревато ошибкой? Руководствуясь правилами диалектической логики, очевидно, можно не только ее избежать, но и приблизиться к истине. Критикуя «распрощавшегося с марксизмом» Каутского, Ленин исходит из собственного идеологически-«упрощенного» представления о механизме социальной детерминации, согласно которому капиталистическая общественно-экономическая формация обречена под грузом неразрешимых противоречий погибнуть «непременно раньше», чем достигнет своего логически «мыслимого» предельного состояния (то есть «раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора»). Он оставляет в тени тот «объективно-научный», по выражению Н. А. Бердяева, аспект марксистской теории, который в теоретических построениях Каутского и всех неортодоксально мыслящих марксистов выступает на передний план, рассматривается в качестве определяющего.

     В подтверждение приверженности диалектическому методу в процессе познания Ленин многократно ссылается на его значение, но фактически диалектика служит ему главным образом орудием революционного преобразования и конструирования социальной реальности. По его собственному признанию, «только» «революционность» марксизма формирует и воссоздает его «живую душу». Руководствуясь этой классово-идеологической меркой, он и «облачает» теорию ультраимпериализма в практические «одежды», сулящие пролетариату «иллюзорные» надежды. Придерживаясь диалектической логики и учитывая, что «в целом капитализм неизмеримо быстрее, чем прежде, растет», следовало бы, выкраивая «одежду», оставить, как принято, «на вырост». Новая фаза капитализма «мыслима», подчеркивает он, после империализма, то есть в другую историческую эпоху, когда, по Каутскому, якобы «притупляется» острота присущих ему противоречий. «Марксизм в этом построении признается для той «новой фазы капитализма», за осуществимость которой сам ее сочинитель не ручается (как будто кто-нибудь на его месте смог бы «поручиться» за то, что прогнозируемый ход общественного развития будет неотвратимым.  а для теперешней, уже наступившей, фазы вместо марксизма подается мелкобуржуазное и глубоко реакционное стремление притупить противоречия.»  (Ленин, В. И. Предисловие к брошюре Н. Бухарина «Мировое хозяйство и империализм». Т. 27. С. 97.)

     Оставаясь не только официальным идеологом немецкой и европейской социал-демократии, но еще в большей мере теоретиком марксизма, Каутский не может в полной мере принять все доводы Маркса. И хотя Ленин не избежал обвинений его в сектантстве, волюнтаризме, авангардизме, измене социалистическим и демократическим принципам и даже в оппортунизме, сам о оказался во власти идеологов товарного производства. «Ни свободная торговля, ни демократия не могут устранить порождаемых капитализмом экономических противоречий. Но мы во всех отношениях заинтересованы в том, чтобы эти противоречия изживались борьбой в таких формах, которые налагают на трудящиеся массы меньше всего страданий и жертв» (Каутский, К. Национальное государство, империалистическое государство и союз государств. Нюрнберг, 1915. С. 73.) Его нелепо, разумеется, представлять в образе социалистического «мечтателя», «уговаривающего» финансистов не делать зла». Не хуже Ленина он сознает, что «капиталисты делят мир не по своей особой злобности», а в зависимости от изменяющегося между метрополиями соотношения сил.

     Только шесть самых крупных империалистических государств (США, Англия, Франция, Германия, Япония и Италия) владели к 1919 г. колониями, территория которых составляла 36 % территории всей планеты. В разгар беспрецедентной по разрушительным масштабам империалистической войны Каутский высказывает предположение о том, что в зависимости от ее исхода возможно и последующее обострение межнациональных и классовых противоречий, делающее «неизбежной вторую всемирную войну»: «Но война может кончиться иначе. Она может привести к усилению слабых зачатков ультраимпериализма. Ее уроки... могут ускорить такое развитие, которого долго пришлось бы ждать во время мира. Если дело дойдет до этого, до соглашения наций, до разоружения, до длительного мира, тогда худшие из причин, ведших до войны все сильнее к моральному отмиранию капитализма, могут исчезнуть» (Журнал Neue Zeit. № 5. 30. IV. 1915. С. 145.)

     Каутский безусловно прав в том, что «стремления капитала к расширению» «лучше всего могут быть достигнуты не насильственными методами империализма, а мирной демократией и парламентарной борьбой партий»  (Цитата по кн.: Ленин, В. И. Крах II Интернационала. С. 236.)

     Война при всей ее исторической неизбежности, вытекающей из природы империализма, обусловлена сочетанием конкретных обстоятельств и является экстремальной формой разрешения  некоторых его экономических противоречий. Подтверждением мысли Каутского о наличии экономических тенденций к ультраимпериализму может служить тот факт, что переход развитых капиталистических государств после Второй мировой войны к политике неоколониализма с ее ориентацией преимущественно не на силовые, а «чисто» экономические рычаги эксплуатации, демонстрируя устранение «худших причин» «морального отмирания капитализма», оказывается одновременно для стран «золотого миллиарда» и гораздо более эффективным способом разрешения внутренних противоречий.

     Невиданный взрыв шовинизма и военной агрессии был воспринят Каутским и многими социалистами как некоторый кризис демократии, когда народ не в состоянии осознать надвигающуюся для него угрозу.  Но Главной задачей социал-демократической партии во время войны Каутский считал борьбу за ее прекращение на основе восстановления и дальнейшей демократизации международных отношениях. Вопрос о приоритете демократических или социалистических задач в классовой борьбе пролетариата именно в этот период оказывается для международного социал-демократического движения камнем преткновения и решающим фактором идейно-организационного раскола. Большая часть российских социалистов во главе с Лениным, также как группы К. Либкнехта и Р. Люксембург в Германии и другие объединения европейских социалистов, рассматривали факт кризиса буржуазной демократии в качестве основания для вывода о необходимости ускоренной подготовки к социалистической революции.

     Каутский же представлял господствующее в европейской социал-демократической среде убеждение в том, что война – неподходящий момент для социалистической революции, если не решены все теоретически выявленные проблемы будущего общества социальной справедливости.  Позиция неприятия пролетарской борьбы за государственную власть, разумеется, резко диссонировала с довоенным утверждением Каутского о том, «что революция, которую несет с собой война, разразится или во время войны, или непосредственно после неё и может погибнуть в пожаре гражданской войны»,  что он сформулировал в брошюре «Путь к власти». Тем не менее это его утверждение отнюдь не свидетельствовало о «сползании» Каутского с высоты ортодоксального марксизма к оппортунизму и социал-шовинизму, как полагал Ленин, по той простой причине, что Каутский никогда не был убежденным сторонником решающей роли политического насилия, вытекающей из ортодоксального толкования марксизма.

     Но на каких бы условиях ни был заключен мир, социалисты, считал Каутский, должны будут и после войны бороться за парламентарную демократию, ибо только она создаёт необходимые условия для реализации пролетариатом его конечной цели. Но здесь всё зависит от господствующего в обществе мировоззрения – либо буржуазно-капиталистическое, либо пролетарско-социалистическое, либо какое-либо другое в виде фашизма, либерализма, нацизма и прочее.  Но основной вопрос состоит в том, какие принципы должны быть заложены в развитие социальной справедливости и кому она нужна в большей степени.

     Задача пролетариата и его партии состоит, следовательно, не в том, чтобы захватить власть, опираясь на достигнутый уровень демократии, а в том, чтобы, как утверждал Каутский в конце 20-х гг., формулируя комплексный критерий, «создать такие формы жизни, которые превосходили бы существующие формы как с точки зрения трудящихся масс, так и с точки зрения длительного благосостояния всего общества и были бы поэтому благожелательно приняты этими массами и удержаны»  (Каутский, Материалистическое понимание истории. Т. 2. М.–Л., 1931. С. 523.)

     Сформулированная Каутским идея о вызревании социализма в недрах капитализма внешне очень напоминает бернштейнианскую концепцию «врастания» капитализма в социализм и и марксистскую идею «появления социализма в капиталистической среде.» Сам Каутский, однако, не соглашался с подобным отождествлением, указывая, что речь у него идет не о «врастании», а о создании «предпосылок». Как было отмечено выше, коренной недостаток бернштейновских представлений о механизме социальной детерминации связан с непониманием соотношения эволюционной и революционной форм развития, чего нельзя сказать о Каутском. Но это уже касается диалектического развития, когда количественные характеристики заставляют систему измениться качественно, если для этого уже созданы все условия.

     Отправной точкой социализма, по их общему убеждению, должна служить не кризисная экономическая ситуация развала и хаоса, а сравнительно «процветающий» капиталистический способ производства, который в известной степени уже ассимилировал новые, идущие ему на смену организационно-технологические формы, выявив их преимущества в динамике производительных сил. Только какими силами это будет делаться в процветающем обществе?  Обычно «процветающие общества» погибали либо под давление варварства извне, либо от внутреннего варварства, а не развивались в более процветающие…

     Новый общественно-экономический уклад становится господствующим по мере роста своей притягательности в общественном сознании, он вырастает как бы из условий свободной политической конкуренции в парламенте волей большинства дееспособного населения, в отличие от тоталитаризма политико-монополистического диктата, соответствующего ортодоксальному эталону сущности революционных преобразований. Вместе с тем и капитализм должен помочь обнаружить в себе свою неспособность к завершению начавшегося процесса трансформации.  Но часто в связи с недопониманием сущности конечного результата и применяемых мер для его достижения результат оказывается отрицательным...

     В связи с чем часто возникает необходимость в силовых приёмах, что только раздувает огонь неприязни к революционерам, к их программам и методам их реализации.   На этой основе Каутский выстроил собственную концепцию «измора», «истощения» («морального отмирания») капитализма, не считая, однако, что это произойдет автоматически. Но если исходить из того, «что не экономическая гибель промышленного капитализма, а его процветание создает наилучшую обстановку для успеха первых шагов социалистического режима», то вопрос - где та грань, которая отделяет один формационный тип общества от другого, – остается все же открытым.  Но это только для тех, кто не владеет знаниями законов диалектики.  А зная эти законы и все признаки различия и общности общественной системы легко вычислить алгоритм его развития!


     По отношению к Октябрьской революции в России Каутский придерживался резко «критической» и во многом оправданной позиции. Он неоднократно отмечал, что преобразования, проводимые большевиками, не имели к социализму никакого отношения! Что у российского народа и в государственной структуре России даже нет пока к этому никаких необходимых материальных, духовных и интеллектуальных предпосылок. «Обстоятельства, – писал он в работе «Демократия или диктатура», – были в высшей степени неблагоприятны для осуществления их намерений и при экономической отсталости страны совершенно отсутствовали все предварительные условия, необходимые для достижения их целей» (Каутский,  Материалистическое понимание истории. Т. 2. М.–Л., 1931. С. 595.)

     Солидаризируясь с мнением Г. В. Плеханова, Каутский исходил из того, что Россия осталась перед лицом не решенных Февральской буржуазно-демократической революцией задач. В факте роспуска не успевшего приступить к работе Учредительного собрания он справедливо усматривал изначальное стремление большевиков к созданию однопартийной системы. «Чтобы прийти к власти, они выкинули, – по его словам, – за борт свои демократические принципы. И чтобы удержать за собой власть, они свои социалистические принципы отправили вслед демократическим. Они отстояли себя персонально, но принесли в жертву свои принципы и этим проявили себя в качестве истинных оппортунистов. Большевизм победил в России, но социализм потерпел там поражение»  Каутский, К. Терроризм и коммунизм. Берлин, 1919. С. 156.) Насилие над историей всегда оборачивается насилием над людьми. И даже благородные цели не могут служить оправданием недостойных средств, если для их реализации еще отсутствуют предпосылки. «Диктатура ведет лишь к такого рода социализму, который называют азиатским» (Там же. С. 225–226.)

     Новейшие экономические тенденции в развитии капитализма свидетельствовали, как верно подметил Каутский, о формировании новых политико-институциональных форм в практике межнациональных отношений. В эпоху империализма, писал он, буржуазия стремится уже не столько к созданию национальных государств, сколько к «государствам национальностей». Ссылаясь на интеграционные процессы в экономике и культуре, многие социалисты полагали, что уже сбываются предсказания Маркса о полном слиянии всех наций.

     А такие теоретики социализма, как Н. И. Бухарин и «империалистические экономисты» (как называл их Ленин), предлагали отказаться от ориентации на старомодный принцип национальной государственности в преддверии перехода к интернациональному сообществу. Каутский выступал против экспансионистской политики в любом ее идеологическом облачении: как со стороны реакционных империалистических правительств, так и со стороны революционных представителей пролетарского интернационализма. Завершая работу «Национальное государство, империалистическое государство и союз государств» (1915 г.), он писал: «Союз государств, а не государство национальностей или колониальная империя, является той формой больших империй, в которой нуждается капитализм для достижения своей последней высшей степени развития, когда пролетариат осуществит свою конечную цель».

     К концу XX века объединение Европы в Соединенные Штаты, по мнению Ленина, при капитализме либо будут невозможны, либо реакционным, что стало сегодня свершившимся фактом. Объединенная Западная Европа преодолела барьеры, казавшиеся ортодоксальным марксистам неустранимыми вследствие антагонистически противоречивой природы капиталистических государств, но насколько они сегодня капиталистические, если во многих странах хорошо наблюдается тенденция замены монополии капитала на монополию законов о социальных гарантиях по руду, а не по капиталу? Принимая во внимание реалии современной эпохи развития индустриализации, глобализации и социализации, интерпретация которых не укладывается в головы ортодоксальных марксистов, назрела необходимость как в новом теоретическом развитии марксизма и его эволюции, так и в восстановлении диалектического потенциала марксизма в целом.