Несколько слов о возрождении языческих традиций

Современный ренессанс язычества обычно подаётся растущим числом его приверженцев в прекрасном романтическом ореоле долгожданного возвращения утраченной и гонимой веками традиции, сохранившей «священную» связь свободного человека с природой и традиции предков. Если при этом учесть красивую, чувственную, таинственную ритуальность древних мистерий, в которых, по мнению многих, заключается «подлинная, свободная от ханжеского лицемерия религия человечества» (Е. Блаватская), то причина притягательности неоязычества для некоторых наших современников становится ясна.
Церковь Христова, как и в целом, сама идея монотеизма в этом контексте превращается в узурпатора Истины, земной оплот автократического строя, преследующего и уничтожающего свойственную политеизму свободу мнений, а также «порочащую зачатье» и другие черты естественной природы человека (Ф. Ницше).
Также чуть ли не общепринятой практикой стало обвинение христианства в гонениях на науку, кровавых крестовых походах и мракобесии инквизиции. Попытки рассказать о том, что в основе субъект-объектной научной картины мира лежит как единобожие вообще, так и практики христианских монашеских орденов в частности, обозначить истинные цели инквизиции и напомнить о сугубо политической сущности крестовых походов почти не встречают понимания со стороны критиков.
Вместе с тем неоязыческая этика невольно или умышленно умалчивает о некоторых важных чертах столь любезных ей культов. Появление язычества, так или иначе, явилось результатом отпадения человека от изначальной монотеистической традиции, бытовавшей в родоплеменных архаических обществах. Такими традициями были древнеиндийский варунизм, германо-скандинавский вотанизм, эллинский культ Посейдона, панславянский культ Белобога, древнеперсидский зороастризм и азиатский тенгриизм. Причиной постепенного отхода от них, вероятно, явилось разобщение этносов в результате «великого переселения народов», спровоцировавшее местечковое поклонение силам природы, основанное на животном ужасе перед ними и заключавшееся в бесконечном «задабривании» своих богов и духов в обмен на их невмешательство и покровительство. Здесь можно усмотреть как корни зооморфного и антропоморфного облика древних богов, так и сознательный отказ человека от стремления подняться выше собственной лелеемой им «природной сущности». Трансцендентная метафизика монотеизма в язычестве деградировала до понятной нам политеистической телесности, где боги представляли собой бессмертное отражение человеческих обычаев, а посмертное бытие являлось вневременной копией бытия земного. При этом, как ни странно, языческая картина мира предполагает отказ человека от ответственности за собственное бытие, отдаваемое им на откуп богам и року, тогда как всецелое упование на Волю Божью не равняется бездействию и не отменяет свободы воли.
В сравнении с традицией языческой монотеистическая традиция древних Израиля и Иудеи, включавшая не только идею непознаваемости трансцендентного Творца, но и единую систему ценностей, выраженную в заповедях, выглядит почти революционно. Господь Яхве неустанно напоминает нам о сверхприродном призвании человека. Жертвы, приносимые Единому Богу, являются отнюдь не частью почитания бесчеловечных сил природы, но символом посвящения любой жизни её единственному нетварному, безначальному источнику. Так, например, ошибка Каина состояла именно в его утилитарном, языческом отношении к Создателю, как силе, которую, якобы, необходимо умилостивить жертвой, требуя даров взамен.
Наконец, «либеральное» неоязычество предпочитает обходить стороной то обстоятельство, что значительная часть древних таинств и ритуалов, так или иначе связанных с плодородием и годовым циклом, требовала кровопролитных человеческих жертвоприношений, табуированных в монотеистической традиции. Описанное в Ветхом Завете испытание Авраама является отнюдь не примером человеческой жертвы во славу Яхве, как сейчас полагают многие, а напоминанием о том, что всякий сын является, прежде всего, Божьим, а лишь затем сыном своего отца. Тем самым монотеизм говорит, что никакие родовые узы не должны вставать между человеком и Богом.
Умолчу о том, что естественным развитием ветхозаветной традиции стала традиция христианская, в центре которой находится не имеющее аналогов таинство Создателя, принявшего человеческую природу и искупившего её своей жертвой и воскресением. Это, как и языческие рудименты в христианской обрядовости – тема отдельного и обстоятельного разговора. Вернусь к феномену неоязычества, выдающего себя за торжество единения с природой и забывающему как о суеверном ужасе язычника перед ней, так и о неизбежной необходимости «компромиссных» жертв богам и духам.
В связи с этим, хотелось бы напомнить поборникам родноверия о том, что однажды в рамках большой империи серьёзная попытка реставрации «истинной народной религии» уже была предпринята. Я имею ввиду неоязыческую мечту вождей Третьего Рейха, в основе которой лежало как раз обожествление забытых традиций и рода. Безусловно, нацистскую по своей природе идеологию можно создать и на основе христианского третьего Рима или исламской республики. Дело не в этом, а в том, что подобная конструкция, имеющая в своей основе абсолютизацию традиции того или иного племени, по сути, остаётся языческой. И, увы, сколько бы я ни слышал о примиряющей сути всепринимающего политеизма и нетерпимости единобожников, примеров проникновения миссионеров в традицию незнакомых племён и уважительного отношения к этим традициям история знает больше, чем примеров готовности добрых язычников посвящать себя непонятным и чуждым им обычаям и занятиям.
Очень красноречиво природа язычества, провозглашающего законом безудержное «природное» право сильного, показана в романе Уильяма Голдинга «Повелитель мух». Автор рассказывает притчу о том, как в сообществе мальчиков, после катастрофы оказавшихся на необитаемом острове, зарождается классический языческий культ Вельзевула с идолом в виде кабаньей головы, который легко пробуждает в ещё недавно цивилизованных подростках первичные биологические инстинкты, основанные на страхе и жажде власти.
Также неплохими примерами, избавляющими от светлых иллюзий о природе язычества, могут послужить несколько фильмов, таких как «Плетёный человек» (1973) и «Солнцестояние» (2019), где без прикрас показана отталкивающая суть родовой и природной религиозности, безусловно, изящной внешне.
Разумеется, моё мнение остаётся частным. Но, боюсь, что чаемое неоязычниками «возвращение к корням» может обернуться для нас и для них самих очень печальными расчеловечивающими последствиями.