Чудесная поляна

               

                ЧУДЕСНАЯ ПОЛЯНА

   Чудесных полян в моей жизни – две. На первой – у охотничьей землянки – сидят мои друзья. Виктор, Евгений, Андрей, Саша. И еще десять человек. Их светлые имена я повторяю всю свою жизнь. Костер, котелок, столик под елкой. Беседа, лучше которой нет. Небо над головой. И наши молодые годы… В золотой дымке… В сказочной охотничьей стране.

   Но сегодня я хотел, господа охотники, показать вам вторую поляну и заодно пострелять рябчиков, которых вокруг нее бывает порядочно.
 
   Итак, я просыпаюсь в землянке, умываюсь холодной водой из котелка и выхожу. Утро туманное, утро седое… - унывал когда-то один знаменитый охотник. Но сегодня - нет, сегодня  – рябчиковое утро, и хорошо мне  выходить в его чистоту и прохладу с легким ружьем и в новых сапогах!..

   По песчаной дорожке, мимо трех старых дубов, краем поселка и дальше, дальше, к сосновому бору и маленькой лесной речке…

   Слева останется Долгая Грива. «Долгая Гри-и-ива!..» - обрадуюсь я старине. Справа – пожалуйста – Фидер! Фидер и Магистралка… Когда-то, в позапрошлом веке, знаменитый охотник сказал, что нам нужно просто пахать, и пахать не сохой, а тяжелым плугом… И перепахали наши отцы и деды русскую землю, и покрыли её кровью и потом. И матом, конечно. Оставили нам карьеры и карты, канавы и котлованы, узколы и ЛЭПы.  И таинственный фидер… И множество других странных названий и прозвищ. Заросла перепаханная земля новой травой и кустарником и завелась дичь. И вот иду я с утра как хозяин, с ружьем на плече, от Дудкиной трубы по Туркиной дороге через Кислый переезд мимо Скелетовой рощи к поселку Цурюпы.
 
   Эвон, куда ты забрел, Иванушка! Ты бы хоть узнал, как она правильно пишется, цюрюпа эта проклятая...
               
   - Долгая Гри-и-ва!.. –  хватаюсь я за соломинку и понемногу возвращаюсь на прежнюю тропинку.
                               
   Еще один поворот между бором и чернолесьем – и вот она, наша лесная красавица. Весною - речка, летом - ручей. Упавшие поперек деревья, крапива, калина, крушина, черемуха – требуют старого слова «урёма»…  Скажем его про себя, чем оно хуже нынешних?

   Теперь остановимся – мы на охоте. Это ещё не сама охота, но она уже близко. Уже меняется окружающий мир: пропадает даль, приближаются и встают во весь рост кусты и травы, мышь пробегает по листьям чуть ли не с кабаньим треском, а бабочка, слетев, хлопает крыльями как птица. Звоночком звенит вода и не хочется торопиться.

   Рябчика нет. Зато есть рядом бобры – объедки осин в воде и делянка с подпиленным дубом; наверняка где-нибудь и бобренок выставил нос и наблюдает за мной, чтоб потом нырнуть и хлопнуть  по воде хвостом.

  А моя дичь молчит как рыба. Вроде бы должна быть – и места хорошие, и выводки, егерь сказал, большие.
 
   Солнечным зайчиком согревает мне душу охотничья страсть, и покуда она светит, покуда мне всё открыто, нужно достать манок и посвистать. Где ты, птичка? «Ти-тии- тии…» -   старательно вывожу я голосом самочки о том, что соскучилась, что жду не дождусь, что полна я заботы, и неги, и ласки. И если ты не отзовешься, я могу умереть от печали… «Ти-тии-тии…» - вру я ему опять. «Фр-р!..» - верит он, дурачок, и фуркает в полусотне шагов от меня. «Фр-р…» - тут же перелетает он ближе и садится в траву. И пропадает, как не был. Я жду. Я целую вечность жду и прошу его показаться или порхнуть на осинку. Ну пожалуйста… И он меня не мучает. Он слушается. Вижу. Вижу! А выстрелить – дело секунды. Теперь мне нужно обязательно поспешить, обязательно поторопиться, и взять его, и подержать его в руках. Маленький ты мой, толстенький ты мой, буржуйчик ты мой, как тебя ещё назвать? Всё! Всё удачно и если в начале пойдет…   Ну-с, где вы, мои охотники? Видали? Видишь ли ты меня, Евгений? «Отстань ты со своим воробьем…»  То-то - не слушаю я  его и он пропадает в кустах.

   Тянется дальше по берегу моя тропинка, опять я выбираю местечко и слушаю лес. И когда я держу в руках второго и третьего, а потом распугиваю их целый выводок и один глупыш прячется в елку в десяти от меня метрах – мне уже хватает моей охоты. И нужно оставить их, нужно остановиться и отдохнуть, чтобы не превратить этого утра в азарт и темную жадность…

   Уже недалеко и моя поляна – здесь маленькая речка делает поворот и намывает у берега золотой песок, здесь, кроме рябчиков, бывают и глухари, а весной над этой поляной тянут вальдшнепы. Однажды, в восемьдесят девятом году, здесь и произошел со мной странный случай, понемногу изменивший мою жизнь…
 
   Я разведу костер, достану из рюкзака заварку и маленький котелок…

   Поднимается к небу дым, скатывается над лесом осенний день, шуршит подо мной смятая кочка. Чисто и тихо в лесу. « В березовой роще веселиться, в сосновом бору    молиться…» - вспоминается мне поговорка. «Конечно, - издалека откликается мне Виктор, – будем молиться! От Дудкиной трубы по Туркиной дороге через Кислый переезд мимо Скелетовой рощи…»  Я давно уже знаю, с чем рифмуется у него «цурюпа», поэтому отгоняю его как комара и он умолкает.
   
  Однажды мы с ним приехали сюда в апреле. Для тяги рановато, но у нас, конечно, с собой было. Подходим к нашей полянке, Виктор выглядывает из-за елки, потом оборачивается - палец к губам, лицо такое… Гуманоида, что ли, увидал?  Выглядываю из-за елки – на тропинке два рябчика! Петушок и курочка. Стоят, любуются друг на дружку. Целую минуту, наверное, не уходили…  Потом пошли не спеша по тропинке, рядышком. Парочка. Пока не скрылись…

   - Они вдвоем малышей выводят, - говорит Виктор, – поэтому весной мы их не стреляем. Я один раз видел – собирал чернику, смотрю, идут по тропинке, впереди курочка, за ней цыплята, маленькие совсем, а рябчик - сзади. С тылу, значит, прикрывает. Я шевельнулся, старики разлетелись, а малыши - исчезли! Все спрятались, а один растерялся, крутнулся на дорожке и прыг в ямочку! Хотел я подойти, потрогать, да не стал…
 
   …Звенит лес, падает лист. Чисто и тихо в бору. «Спи, охотник…» - еле слышно шепчет мне осень. «Что ты, - говорю, - я слушаю тебя… я внимаю твоей песне и пью твоё золотое вино. Я сам земля и трава. Осень, ведь ты - из моего сердца… Разве вы не знаете, что вы из моего сердца? Вы все созданы из моего сердца! И рябчики. И бобры. И сосны. И глухари на току…

   Придет весна, окатит мою душу любовью и переполнится она как чаша! Несешь её вечером друзьям, а они – навстречу, друзья твои золотые, и у каждого – такая же чаша!.. Эх, жизнь! Не удержать… Не остановить.

   Но если мы не бессмертны, если нет никакого рая и мы исчезаем как дым - всё бессмысленно, осень! И твоё золотое вино, и моя опустевшая чаша. Всё бессмысленно.

   Много лет я глядел в эту бездну и спрашивал небеса, а когда мне ответили – не поверил. Спрашивал, ждал – и не поверил. Несколько раз рассказывал я этот случай… И тоже не верили мне…
   
   Весной было дело, в восемьдесят девятом… Отвез я Виктора с женой на станцию, а сам на мотоцикле - на тягу. Заворачиваю к нашей поляне, и вижу – на поляне глухарь. Я его стрелять не хотел, не на току, но за ружье по привычке взялся. Глухарь стоит, хвост распушил, а я сижу, не шевелюсь. Смотрю. Наконец, он срывается бомбой и пропадает. Поднимаю глаза выше, а надо мной – солнце! Яркое, большое. Сияет как икона. Но самое странное – из солнечного диска на меня смотрят глаза. Живые очи! Лик! Затрепетало у меня всё! Смотрю вниз, в руке ружье, чувствую холодное железо и понимаю, что не сплю. И страх во мне, но странный такой, как чистый поток, такая как бы лента-луч-волна. И страх, и трепет. И стыдно почему-то. Глядеть вверх не могу! Ты кто, - думаю про себя, - Бог? И  вдруг  слышу мысленный ответ: « Нет…» Святой? – спрашиваю.  «Да…» А почему ты меня пугаешь? Почему ты не даешь мне пройти к поляне? Я люблю охоту! Разве нельзя? – спрашиваю. А он – молчит… Гляжу краешком глаза – а нет никого уже, простое небо над нашей поляной и всё…
 
   «Бывает, - сказал мне на это Евгений. – Н-да… Показалось…»  А Виктор ничего не сказал.

    Я в тот вечер так и не смог заехать в лес, и спорил всё время со святым, всё доказывал ему, что нет в охоте греха, что это тоже Божий дар, и что я жить без неё не могу. Но святой - молчал…

   Думал я, думал, а на третий день опять поехал. Подъезжаю к поляне, останавливаюсь, беру из коляски ружье в руку, всё проделал как в прошлый раз, поднимаю глаза… Нет!  Ни глухаря, ни лика… Вышел на полянку, постоял минут десять – тишина. Вальдшнеп летит. «Если нельзя,  – говорю, - если нельзя мне охотиться, пусть я в этот вечер не собью ни одного. И не давай мне их, слышишь, не хочешь, не давай!..»  Молчит… Еще один вальдшнеп вылетает, точно на меня, и потихоньку уходит в сторону. Бью из правого ствола и он послушно складывает крылышки…
 
   « Значит, ты не запрещаешь охотиться… Значит, ты не про охоту хотел мне сказать…»
 
   Еду к землянке – опять тоска да печаль... Что же ты молчишь...

   Что же ты молчишь? Я тридцать лет живу на этой земле и жду… Мы уже выбрали с Женькой березу, под которой хотим застрелиться…  Что же ты молчишь, святой Божий?  И почему я не могу пробить эту стену…

   Я разожгу огонь, приготовлю дичь и буду ждать своих охотников. Будет гудеть моя печка и гореть свеча… Должен ведь быть ответ! У этой сказки – должен  ведь быть хороший конец!

   «Эй, ты!..» – услышу я в темноте голос. «Кто ты такой?..» - добавит второй. «Спишь, собака!.. – скажет третий. – Будешь лишен!..»  И они ввалятся в землянку вместе с рюкзаками, ружьями и сапогами. Некуда вставить слово!

   А без цензуры, должен я вам сказать, господа охотники,  в нашей стране нельзя.