Андрей и Эри-2

                «ЭРИ»

                Звонок в дверь. Арсеньев смотрит на часы. Это она, - Эри. Встал. Пошёл открывать. На пороге девушка. Если не знать какой сейчас год, можно было бы принять за пятидесятые… Красный берет, газовый шарфик. Твидовое пальто какого-то очень старинного покроя: наверняка рылась в бабкиных сундуках. Но всё на ней выглядит так элегантно и утончённо, что комар носа не подточит. Одно слово – поэтесса?!

              Носик вздёрнут. Глаза блестят. Создавалось впечатление, что она постоянно находится в творческом полёте и стихи пишет на ходу. Казалось, что ей достаточно обратить внимание на какой-нибудь предмет, чтобы тут же появилось четверостишье, а если немного подождать и дать ей возможность вынуть из сумочки блокнотик с карандашом – посвящение готово?! Она нравилась ему. Девушка была его творческим вдохновением, без чего настоящему художнику никак нельзя. Эри, а в обычном миру: Елена Викторовна Лозовая, обычная библиотекарша из центральной библиотеки города, именно центральной и единственной в этом городе, от чего значимость её, этой библиотеки и собственно, - Эри, только повышалась. Плюс к этому и высшее образование, хотя специальность конструктора, каких-то там высокоточных станков, никак не лепилась к её поэтической натуре, вот поэтому должность главного библиотекаря куда, как сглаживала этот дисбаланс.

            - Эндрю, ну, что ты застыл, как вкопанный, поухаживай за дамой.

С одной стороны Арсеньева давно достали – эти «Эндрю», «Пига», хотя его кота звали – Пигмалион, но с другой, - он так привык к этой «словесной игре» поэтессы, что не будь этого – многое давно бы наскучило. И их отношениям пришёл бы конец. Точно так же, как это было всегда…, как и со всеми.

           - Эри, давай, сама..., сама. Я пойду хотя бы чаю поставлю. Только пришёл. В доме шаром покати.

              Андрею претили эти старорежимные выходки типа – «поухаживай за дамой». В конце концов, кавалер и сам знает, чего делать, если он настоящий мужчина и нечего ему тут указывать: стой тут – иди сюда. Тем более, что этика поведения не является главной составляющей в их необычных отношениях, в которых основным связующим звеном была любовь к творчеству и это - прежде всего, а только потом всё остальное. Они творили - именно это притягивало их к друг другу.

              Диван, небольшой столик, подиум для натуры, мольберт с достаточно большим холстом, но в то же время, хорошо рассчитанным для беспрепятственного выноса его из помещения. В углу комнаты виднелся камин, конечно, ненастоящий, а только реплика на камин, но это присуще характеру Арсеньева: художественность должна чувствоваться во всём! Даже у папы Карло в мастерской был камин, пускай нарисованный, а у него и подавно, такой необходимый атрибут просто обязан быть… Вот, пожалуй, и всё, что имелось у него в комнате, которая носила статус – «большой», она же – «мастерская», «гостиная», «приёмная»… и всё остальное разом.

              Вторая комнатка тянула на статус «маленькой». Она же: «спальня», «приватная зона», да, пожалуй, и всё. Впрочем, что ещё, кроме, как спать, и переброситься несколькими словами, перед тем, как нырнуть под одеяло, можно было делать в этой комнате. Здесь стояла одна кровать, покосившийся шкаф и тумбочка с потрёпанными книгами, и забытым на той неделе бутербродом.

              Арсеньев часто спал, где придётся, в зависимости от обстоятельств. Бывало, что и на кухне засыпал, устав от работы. Наверное, решив, что несколько шагов до спальни ему не осилить: так ведь надо ещё раздеваться, а это уже слишком… вот и получается, что кровать нужна в тех случаев, когда дома появлялась женщина.

              Эри, не дождавшись помощи, разделась сама и прошла в большую комнату, а там села на диван, превратившись в некий неотъемлемый атрибут интерьера. В своём облегающем, довольно неплохую фигуру, платье, она напоминала Древне Греческое изваяние, внося особый шарм в мастерскую, где каждый предмет служил ради одного – создания творческой атмосферы.

              В противоположном от неё углу - белой горкой возвышался Пигмалион. Он мирно спал, никому не мешая. Длинные полузакрытые шторы пропускали свет луны, которая настойчиво доказывала необходимость своего присутствия в комнате, внося этим свою романтическую нотку в творческую обстановку помещения, столь любимого и так оберегаемого, своим хозяином.

            - Андрюш, ну, как твой апофеоз, продвигается?

              Арсеньев очень не любил, когда кто-то вмешивался в его творческий процесс, но это не касалось Эри, он всё ей прощал и позволял, внутренне ощущая, что поэтический склад характера девушки представляет из себя нечто другое, чем приземлённые натуры окружающих его людей... К мнению этого человека можно было прислушиваться и доверять ему. Она для него являлась связующем звеном между настоящим искусством и обыденной жизнью, которую, в силу своего характера, он просто не замечал, а может не хотел замечать, как бы пролетая над нею.

              В его понимание живописи входил один постулат: об истинной живописи не говорят, тем более не спорят, - она сама   за себя всё скажет. Ей не нужны защитники. Она поражает восприятие настоящих ценителей, притягивая их к себе, а недоумков всяких, отбрасывает, как ненужный сор. А если она молчит, то это уже не живопись, а раскраска обычная – обои на стену, в лучшем случае.

              А как раздражают эти вопросики дежурные: ну как?.. когда?.. а что вы думаете?.. или, а что вы этим хотели сказать? Так и хочется в ответ заорать: никак!.. никогда?!.. ничего не думаю! Картина сама за себя говорит и какое-либо объяснение может внести только сумятицу и неразбериху в общение зрителя с ней. Истина приходит сама – только кисть в руки возьми, а потом отслеживай, что они, - эти руки делать будут, а если они не двигаются и висят, как плети, так лучше засунь их… куда подальше…, чтобы не мешались….

              В этом случае и суетиться не стоит – ибо это уже не искусство получится, а преждевременные роды, да ещё неизвестно чего … лучше вообще не зачинать, чем рожать впоследствии уродцев, которых знать не будешь, куда девать потом...  и так все антресоли холстами забиты, и дача вся в кладовку превратилась.

            - Тебе с мелиссой, чабрецом, с лимонником? Эри, ты меня слышишь? – донеслось с кухни.
 
            - Андрей, не морочь голову, ты и так хорошо знаешь: с бергамотом и молоком.

              Наконец, появился Арсеньев, в руках он держал поднос с чашками чая, а в красивой фарфоровой тарелочке горкой возвышались, своеобразно уложенные сухари, сушки и всякие другие мучные изделия, для многих из нас, вычеркнутые из повседневного рациона. На этот счёт он особо не заморачивался: можно есть всё, но в нужном количестве – вот и вся незадача, а там всякие: не буду, я на диете, я себе поклялся – это всё бесполезное дело и пустые слова. Стоит закончится изнурительным дням ненавистной диеты, как человек ещё с большей жадностью припадает к еде, и в одночасье сводит на нет свои многодневные усилия.

            - Эндрю, скажи, когда ты всё успеваешь: писать такую большую картину, малевать рекламные плакаты в кинотеатре и самое главное, работать с этими «страждущими» по живописи. Сколько их сейчас развелось. В кого пальцем не ткни – все живописцы и обязательно знаменитостями себя мнят. А сколько «живописок», - подсчитать трудно. Именно «живописок» - каждая домохозяйка из себя Берту Моризо корчит. И, как тебе с ними не надоест возиться? Ты посмотри, у тебя в группе ни одного ученика, кто бы мужской особью мог считаться?! Есть правда один, но на него без слёз не взглянешь, да и не поймёшь с первого взгляда, что это за птица такая?

              Арсеньев не обращал внимания на душевные излияния своей подруги, - до того привык к ним. Он знал хорошо, что доля правды скрывалась в её словах. Но, что ему до этого? Главное в его жизни была живопись, а на данном этапе – картина, в которую он уже столько вложил своего труда, а плакаты, ученики и всё остальное – это хлеб насущный, без которого немыслима земная жизнь. Как бы высоко ты не возносился, а есть-то каждый день хочется. И совсем неплохо у тебя получается с этим: бутерброд с маслом обеспечен, а иногда и с сыром, а то и красной икричкой проложить можно. Поди плохо?!  Да пускай там хоть динозавры вместо учеников будут, - лишь бы платили вовремя.

            - Андрюш, вот ты только послушай, это одно из последних:

В голове ни одной мысли...
Не плохой, не хорошей - пусто.
Я смотрю сквозь людей снова,
И мне нравится это чувство!

Мимо взгляды проносятся чьи-то,
Лучший друг оказался двуличным.
А меня это всё не волнует,
К счастью МНЕ это всё безразлично!

            - Ну, как?!

              Эри прекрасно читала свои стихи, немного нараспев и только ей свойственной манере.

            - Эри, если бы на свете не было Ахмадулиной, я ставил тебя на первое место, а так, вы обе делите первое место, а на втором уже все остальные.

            - Андрей, неужели не понятно, что я хотела донести до тебя в этих строчках?  Мы уже так давно вместе, а я у тебя не спрашиваю ни о твоих отношениях ко мне? Про слово любовь я вообще не заикаюсь, - я понимаю, что это совсем ни к чему, это эфемерное понятие только для мещан, когда люди, стоящие на более низкой ступени миропознания могут тешить себя иллюзиями на эту тему. Ведь всё равно, рано или поздно это приводит лишь к одному - к деторождению, к чему мы с тобой, два творческих человека, совсем ещё не готовы. Да, я поэт! Андрей, но, как ты догадываешься, я ещё и женщина, а женщине свойственно хотя бы изредка рожать детей, ты знал об этом? Вот только не делай сейчас глупого вида, что ты слышишь об этом в первый раз?!

             «Ну, вот, испортила такой прекрасный вечер. – думал Андрей. – И чего её понесло, может к маме ездила. Нельзя даже к подругам отпускать. Тлетворное влияние окружающей среды просто заразительно.»

             Ему было жалко её. Он хорошо понимал, что она только хорохорилась, выставляя себя независимым поэтом, а на поверку Эри была очень хрупким созданием с утончённой психикой, реагирующей на дуновения ветерка и ничто человеческое ей, было не чуждо. А вся её независимость хвалёная - наносная и ради одного ею же созданная, чтобы таким образом около Арсеньева ютиться, потому, как он только такую её приемлет, а другая у него была уже и повтора в ближайшее время не требуется. И вот, надо же, дура – первый раз сорвалась – нюни распустила. Теперь пиши – пропало.

              Эри хорошо понимала ситуацию, наблюдая, как меняется лицо Арсеньева, переходящее от изумлённого к задумчивому, которое может быстро поменяться на бесстрастное, а это уже черту можно подводить под их отношениями, -  она это хорошо знала. Надо было что-то делать, но что?

            - Андрюша, покажи картину, будь добр, я так давно её не видела. Ты говорил, что продвинулся в работе. Ну, не будь букой?! Я ради этого только и пришла. Хочешь, я попозирую, если надо. Ну, только скажи, что ты хочешь?

              Арсеньев подошёл к мольберту и скинул с картины мешковину, защищающую её от пыли и чужих глаз, до поры до времени...

                (продолжение следует)

                Март 2021г.+к