Изерброк. Глава XXXV

XXХV


Умберто Перона напился. Откровенно и до бесчувствия. По словам Якоба, кельнера, он в последнее время заказывал вина больше, чем обыкновенно, а три дня назад попросил принести джин. Вчера снова пил вино, джин и ещё виски. И вот сегодня целый день – виски, бренди, водку, джин…

– Но зачем вы ему приносили? – спросил сыщик.

Мамушка прибыл в "Пеликан" вечером спустя несколько дней после посещения фабрики. И для него огромным сюрпризом стала картина мирно дремлющего головой на столе магистра философии. За многие годы дружбы Мамушка ни разу не видел его в таком состоянии. Нет, безусловно, бывали вечера, когда Перона за компанию с Мамушкой хорошо поддавал, даже до пьяна, но всегда под обильный ужин и отнюдь не до беспамятства. Сейчас же…

– Я не думал, что господин магистр так напьётся. Он до сего момента производил вполне трезвое впечатление, – отвечал Якоб, сам немало озадаченный.

На столе возле седой взлохмаченной головы Пероны стояла бутылка джина на две трети опустошенная.

– Господин Перона! Господин Перона, что с вами? – наклонившись к голове магистра, позвал кельнер. Потом легонько потряс его за плечо.

– Перона, дружище, вставайте. Вам не к лицу подобные вульгарные позы, – подключился Мамушка.

 Вскоре, Перона что-то замычал в ответ, заворочался. Он действительно был ужасающе, безбожно пьян. Однако общими усилиями удалось его растрясти и посадить на стуле прямо. Магистр бессмысленно глядел в пространство перед собой и моргал. И как только лишился поддержки рук кельнера, стал заваливаться на бок. Кельнер тут же подхватил его и привёл в исходное вертикальное положение.

– У вас есть уксус? – спросил сыщик. – Может, попробовать дать ему понюхать уксуса?

– Зачем? – спросил Якоб.

– Не знаю. Просто пришло на ум. Вдруг это его взбодрит.

– Хорошо. Сейчас принесу. Только подержите его, чтоб не свалился.

Мамушка сменил кельнера у стула. Волосы магистра напоминали растрёпанную белую паклю, изжёванный желтый воротник рубашки был грязен, на кардиган налипли мусор и перья. К тому же от магистра несло как из винной бочки.

Дали понюхать ему уксус. Магистр повел носом – ему явно не понравилось то, что ему суют под нос. Он замычал и даже замахал руками.

Через полчаса от Пероны удалось добиться более-менее сфокусированного взгляда и нескольких слов почти внятной человеческой речи.

– Мамушка… эт-то вы? Что вз д елаете… држище, – пробубнил он, узнав сыщика.

– Умберто, пойдемте, я помогу вам дойти до дома, – громко и четко произнёс сыщик.
Вместе с кельнером облачили магистра в плащ, надели ему на голову измятую тоже почему-то в мелких перьях шляпу.

«Он что в курятнике ночевал?» – подумал Мамушка.

Пока его одевали, магистр всё норовил взять со стола бутылку, чтобы налить своему другу.

– Д-двайте с вами впьем, драгой М-мушка, – заплетающимся языком предлагал он.

– Хватит вам уже пить, господин Перона, – сказал кельнер, и убрал бутылку со стола.

Вместе с кельнером вывели магистра на улицу. Дальше сыщик повел его, точнее, поволок, на своих плечах в одиночку.

На улице было свежо. В воздухе – на редкость в эту ночь чистом – висела водяная пыль. Магистр ступал еле-еле, то и дело наваливался на сыщика и что-то бубнил. Временами вставал как вкопанный, намереваясь сформулировать и произнести некую речь. Между тем, ночной воздух несколько взбодрил магистра – он не настолько пришёл в себя, чтобы передвигаться самостоятельно, но говорить уже мог – настолько внятно, насколько это вообще возможно для человека в его состоянии.

– Др-агой друг, др-ужище, вас так… долго не было. Оч долго. Вы изв… ините меня, что я так…

Они медленно, очень медленно, как два древних старца, подпирая друг друга, двигались в сторону дома Пероны, который, как известно, был не очень далеко, – прямо вперёд.

– Почему вы так напились, любезный? Я никогда раньше вас таким не видел, – с легкой ноткой укоризны произнёс Мамушка.

– Вас оч… долго не было. Очнь долго. Я… я… Простите, дорогой друг, я понял, что всё. Всё.

Перона вновь остановился. Мамушке тоже пришлось притормозить, чтоб не дать товарищу упасть.

– Я… хотел, чтобы не так… Пон…имаете? Целые годы… Вся моя, м-оя жизнь, – голос магистра надломился, и вдруг он заплакал.

– Да что с вами такое? Пойдемте. Не надо так. Что случилось?

Мамушка повёл рыдающего друга дальше.

– Пон…имаете, Мамушка… Я понял, что… вых…. Выхода нет, – на ходу говорил Перона. Приступ пьяных рыданий у него прошёл. Однако лицо от слёз всё ещё было мокрым. – Выхода нет. Всё. Нам некуда… идти. Тупик существования.

– Какого выхода? Вы о чём?

– Вы не понимаете… Ж-жизнь бессмысленна. Н-нет. Н-нет надежды. Всё – мрак. М... Всё без-знадёжно. И тщетно. Я не вижу… в этом мире прос-света. Это ужасно. Я стар. В молодости это ещё можно было пере-нести с юными сил-лами. Но я стар. Сил нет. И я страшно одинок. Кроме вас, мой друг, у меня никого нет. Совсем никого. Уже… м-много лет. Да-да… тогда однажды я решил остаться один. Но я не думал, что это нав-всегда. Казалось, что так много времени впереди. А теперь всё безвозвратно ут-теряно. Возможно, мне надо было ж-жениться. Сейчас всё воспринималось бы иначе. Возможно, у меня…  были бы даже дети. Ведь они…  жизнь ради них, это хоть какая-то… иллюзия смысла. Вот я и дошёл… до черты. Я же всегда боялся… всегда подозревал, что когда-нибудь столкнусь со стеной. Но я надеялся, что успею… успею до того, как превращусь в старого… одинокого чудака, успею что-то найти, что-то такое… что перевернет мою жизнь. И всё озарится светом. Я всегда шёл к нему, к призрачному огоньку, но… ничего не случилось. Просто шёл, шёл и дошёл до черты. Время не ждёт. Оно неумолимо. И я не знаю, как мне дальше жить. У меня никогда не было ответа прозапас. Я и тогда не знал, что я буду делать, когда придёт  срок, когда жизнь предъявит свои счета… И сейчас – тем более. Такой ужасный тупик. Как жить? На что надеяться? Вы меня простите, дружище… Просто, просто… я не знаю, ничего больше не знаю, – по голосу чувствовалось, что магистр готов вновь разрыдаться.

– Ну что вы такое говорите, дорогой Перона. Вы просто напились, откровенно, как подзаборный пьяница. Ну, ничего, это полезно иногда.

– Я не напился! – Перона поднял палец вверх и вновь остановился. – Я… я… просто… утратил юные иллюзии. Я понял… Всё вокруг безнадёжно. Зачем жить?! – Перона устремил на сыщика выпученные глаза.

– Ну как…

– Всё безнадёжно! Ужасно! Я не понимаю… не вижу, куда идти. Зачем? Впереди – тьма. Сзади – иллюзии. Выхода нет. Что делать? Что мне делать теперь? Когда все иллюзии утрачены, и все надежды погибли. А?

– Ну это вы зря. А книги? Философия? Разве не в них смысл? Размышления, искусство. Серьезное искусство. Разве в них нет смысла? Что это вы такое говорите? Вы, философ, который всегда учил меня прямо смотреть на жизнь, и на смерть, между прочим. Глубоко вглядываться в… сущее. И теперь такое говорите. Нюни распустили. Не разочаровывайте меня, господин магистр, – с жаром принялся отвечать Мамушка. Он даже отпустил плечо друга, чтобы встать к нему лицом. Тот покачивался, но стоял устойчиво, пуча красные глаза на сыщика.

– Да у всех нет смысла. Все преодолевают бессмысленность, кто как умеет, – продолжал Мамушка, – а вы… У вас тысячи книг, мудрость веков, вы – настоящий философ. Это вы должны всех нас поддерживать… не позволять нашему духу скатиться на дно.

– Я никому н-ничего не должен! – грозно проговорил магистр, помахав пальцем перед лицом сыщика.

– Хорошо, не должны. Но ведь у вас есть целый мир духа, мир книг и философии. Разве в нём нельзя жить, не находя каждый день отраду, новые мысли, горизонты, вдохновение и, в конце концов, умиротворение?

– Книги. Что книги? У меня их столько, что… Да, я же выписывал полгода назад один трактат из Вейи, и он, наконец, пришёл. "Запруда духовная" Иоанна Метафраста. Только я ещё не брался.

– Вот. Вот видите? Теперь идите домой, отсыпайтесь. Завтра приводите в себя в порядок, моетесь, бреетесь, меняете бельё, хорошо обедаете и за книгу. А потом я жду вас в "Пеликане". У меня накопились к вам вопросы, в частности касаемо мифологий и религий. Да и вообще, есть что рассказать. Кажется, моё расследование походит к концу.

– Вы нашли Надю? – удивлённо спросил Перона.

– Нет. Но я, кажется, знаю, где её искать.