Умка

                - на основе рассказа «История из Арктики»

История началась в прошлом году. Моего отца как ведущего сотрудника Арктического научно-исследовательского института отправили в экспедицию на остров Греэм-Белл, что находится в архипелаге Земля Франца-Иосифа, в Баренцевом море. Папа взял меня с собой. Мы долго готовились, собирались, и вот в один прекрасный день я оказался в этом необычном и интересном месте. Владимир Иванович, именно так звали моего родителя, занимался исследованиями, проводил какие-то научные расчёты и вычисления, а я тем временем, как говорится, был предоставлен сам себе.
Однажды я решил прогуляться по острову, хоть отец и не разрешал мне этого делать ввиду большого количества различных опасностей и не изученных особенностей архипелага. Но, тем не менее, я не послушался отца и пошёл «изучать» остров. Оказавшись у мыса Олни, я заметил на берегу бухты Илистой достаточно крупный ледник, непонятно как оказавшийся в этом месте. Приблизившись к нему, я услышал мягкое и тихое рычание вперемежку с детским то ли воем, то ли плачем. Словно маленький котёнок просил маминого молочка. Мне стало не столько интересно и любопытно, сколько жалко обладателя этого рычания. Обойдя ледник вокруг, я увидел того, кто издавал этот берущий за душу звук. Им оказался детёныш белого медведя. Совсем маленький. К тому же у него была ранена задняя правая лапка – практически по всей её длине имелись пятна багрового цвета. «Видно придавило глыбой льда», - подумал я тогда. Оставить его одного, даже несмотря на то, что рядом обязательно должна была быть его мама - ведь он был ещё таким маленьким (я был уверен, что в одиночку он не мог здесь оказаться!), - мне не позволяло сжавшееся в комок сердце. Да, я рисковал, понимая, что, если медведица увидит меня рядом со своим детёнышем, мне точно будет не сдобровать. Об этом говорил ещё отец, там, на большой земле. Но, то ли любовь к животным, то ли жалость к этому малышу, то ли человеческая доброта, передавшаяся мне с молоком моей матери, то ли всё это вместе запретили мне тогда остаться равнодушным и покинуть это место, не предприняв малейшей попытки помочь малышу-медвежонку.
Умка меня боялся. Я видел это по его дрожащей шкурке и глазам, чёрно-синим, смотрящим на меня. Неестественными движениями прижавшись к леднику, даже буквально втиснувшись под него, медвежонок протяжно завыл.   
- Тише, не бойся, - приговаривал я, когда, достав из кармана завалявшуюся конфетку, пытался угостить ею животное-малютку, - не бойся, я тебя не обижу, возьми, угощайся, - стараясь как можно медленней, я бросил лакомство прямо под нос медвежонку.
Умка конфету взял. А через мгновение съел. Страх немного прошёл, но он всё равно не желал вылезать из своего импровизированного убежища. А ведь соприкасаясь со льдом, волей-неволей становится холодно. Я попятился назад. Медвежонок, следуя моим движениям, также немного выкарабкался из-под глыбы льда, издавая при этом жалобные вопли и стон. По задней лапке зверя струилась кровь. 
Осмотревшись кругом, я приблизился к умке, вытянув перед собой руки. Медвежонок попятился назад, под ледяной монолит, что вынудило меня сразу остановиться. Оставлять его одного я не хотел, но и помочь ему без участия взрослых казалось мне весьма проблематичным, поэтому я решил всё рассказать отцу. «Он будет недоволен, - подумал я, - но что делать?! Без помощи папы мне не обойтись».
Когда через два с половиной часа я с тремя взрослыми людьми, среди которых был и мой отец, вернулся к леднику, детёныш белого медведя продолжал лежать на том же месте. Продолжал лежать и скулить.
- У него сломана задняя лапа… - произнёс высокий мужчина после пристального разглядывания зверя.
Это был дядя Ваня. В нашем научном лагере он занимался вопросами медицинского обеспечения.
- … если ему не помочь, он может замёрзнуть здесь, - продолжил свою речь специалист медицинской службы.
- А если объявится его мать? – обратился к нему другой мужчина, носивший очки с затемнённым стеклом. – У нас возникнут серьезные проблемы. Вы готовы взять на себя такую ответственность?
Последний вопрос был адресован моему отцу, на что ведущий сотрудник Арктического научно-исследовательского института заметил:
- Медведица не объявится – она погибла, когда очередной челнок с провизией и научным оборудованием, направляющийся на соседний остров архипелага Земля Франца-Иосифа, наткнулся на неё в открытом море. Они не ожидали, а она проявила агрессию, в результате им пришлось применить оружие.
Через секунду он добавил:
- Мне об этом сообщили сегодня утром…
У меня как будто земля ушла из-под ног. Я так надеялся, что однажды мама-медведица найдёт своего малыша, заключит его в свои крепкие медвежьи объятия и заберёт с собой в их общий огромный арктический дом. Я искренне верил в то, что медвежонок не может остаться один, не может потерять свою маму, такого не может быть, нет, ни за что! А теперь, получается, умка остался сиротой. Некому его забрать и тем более защитить. Слёзы заполнили мои глаза, и я заплакал. Папа прижал меня к себе.
Усыпив малютку, мы доставили его в нашу исследовательскую лабораторию. Поместив зверя в отдельной секции, дядя Ваня принялся готовить его к операции – открытый перелом со смещением кости угрожал животному занесением инфекции, сепсисом и травматическим шоком. «Совсем как у людей», - подумал я, глядя на неподвижно лежащего на мини-операционном столе умку.
Спустя какое-то время после успешно проведённой операции отец подозвал меня к себе, чтоб поговорить о дальнейшей судьбе медвежонка. 
- Ты же понимаешь, что мы не сможем взять его с собой, на континент, - начал непростой разговор мой родитель, - несмотря на то, что он ещё мал, мы вынуждены будем оставить его здесь.
Я готов был заплакать – уж сильно запал мне в душу этот миленький арктический малыш, - но я понимал – отец прав. Взять умку мы с собой не можем, он просто не приспособлен для жизни в огромном мегаполисе, из которого мы приехали сюда. Его дом – это Арктика, но никак не кирпичные потерявшие яркость красок и из-за этого ставшие унылыми постройки. Семья его здесь, пусть и мамы у него не стало. Сердце защемило в груди от жалости к оставшемуся одному северному обитателю. Не сдержавшись, я заплакал. Папа прижал меня к себе, но я ещё долго не мог успокоиться.
Перед сном я решил попроведать своего «друга». Детёныш белого медведя очнулся. Заходить к нему было нельзя, поэтому я наблюдал за ним через стекло. На заднюю лапу была наложена гипсовая лонгета, что не давала умке шевелить прооперированной конечностью.
- Через две недели, когда наше пребывание на этом острове подойдёт к завершению, я думаю, медвежонок уже и не вспомнит, что когда-то у него была сломана одна из лап, - произнёс подошедший сзади дядя Ваня. – Не переживай, он не пропадёт.
  Специалист медицинской службы положил свою длинную ладонь на моё плечо. От его поддержки стало спокойней на душе.   
Будущий  хозяин «арктической» тайги лежал на левом боку, вытянув в сторону некогда придавленную льдиной конечность. Взгляд его чёрно-синих глаз был устремлён на меня. 
- Где-то через четыре, может, пять дней я сниму гипс, и ты увидишь, к тому времени этот храбрый малыш сможет уже передвигаться на всех четырёх лапах. 
После этих слов дядя Ваня ушёл.
Умка засыпал. Поочерёдно он закрывал то один глаз, то другой, не теряя меня из виду. Я прислонился к стеклу. На сердце смешались два чувства – тревоги, что придётся оставить медвежонка одного после нашего уезда, и успокоения, что трагедия с ним случилась именно в наше пребывание на этом острове, что мы смогли ему помочь, и некоторое время он будет находиться под нашей защитой. Это радовало и делало меня счастливым.
- Спокойной ночи, мой друг, - вполголоса произнёс я и пошёл спать.   
На следующий день первым делом я прибежал навестить умку. Медвежонок активно грыз кинутый кем-то кусок хлеба. Я улыбнулся, глядя на него. Спокойствие, которое я стал ощущать со вчерашнего вечера, усилилось, чему я был неслыханно рад.
В течение нескольких дней я словно нянька ухаживал за детёнышем белой медведицы. Кормил его, балуя различными угощениями, играл с ним, заботился о нём. Отец даже шутил: «Умка, наверное, устал уже от тебя. Дай ему отдохнуть».
Через четыре дня, как и обещал дядя Ваня, гипсовую лонгету с медвежонка сняли. Я увидел на его лапе, которая практически полностью была освобождена от шерсти, больших размеров шрам в виде советского серпа. Сердце сразу сжалось в комок. Мне захотелось сильно обнять умку, но я сдержался, испугавшись, что могу причинить ему хоть какой-то вред или боль. 
Следующая неделя полностью ушла на реабилитацию арктического животного. Я по поручению нашего медицинского работника поил медвежонка сладкими и не очень лекарствами, «заставлял» его принимать определённые позы для скорейшего восстановления функций опорно-двигательного аппарата, конечно, с помощью игр и обыкновенного дурачества. Иногда мы даже боролись, по-настоящему. Правда, без поддавков не обошлось. Я приносил умке всевозможные сладости, несмотря на то, что дядя Ваня не одобрял подобные вещи. Однажды я угостил своего «друга» свежей рыбкой - детёныш белого медведя был настолько рад, что облизал мне не только руки, но и всё лицо. От избытка чувств я аж расплакался.
Я очень привязался к медвежонку, а он привязался ко мне. Последние дни перед отъездом я практически не отходил от него. Подолгу сидел с ним, разговаривал, читал ему книжки и не находил себе места от неизбежности предстоящего расставания.
Умка повзрослел и почти поправился. Он хромал, но в целом дела у него были отлично. Отлично в том плане, что его можно было отпустить в его родные арктические просторы.
- Я буду скучать по тебе, мой друг, - говорил я, гладя животное по голове. – А ты будешь скучать по мне?
И, словно отвечая мне, малыш острова Греэм-Белл тыкал меня в грудь своим влажным чёрным носом. Сдержать слёзы печали и грусти в такие моменты я был не в состоянии.   
Расставание прошло тяжело. Отцу пришлось уносить меня на руках с того места, куда мы доставили медвежонка, дабы ему было легче найти своих сородичей. Я рыдал навзрыд. И никакие обещания и заверения Владимира Ивановича не могли меня успокоить. Только в самолёте, когда за иллюминатором остались лишь очертания архипелага Земля Франца-Иосифа, всхлипывания мои прекратились.
Я с отцом проживал в городе Санкт-Петербурге. Мамы у нас не было – она умерла, когда мне исполнилось пять лет. Папа очень горевал, но наука смогла его отвлечь от этой трагедии. Тогда, я помню, он буквально помешался на своих исследованиях, проводил их круглосуточно, забыв про всё на свете. Он сильно похудел, состарился на десять лет вперёд, поседел и стал сутулым. Но выдержал. Поэтому, когда в школе меня однажды спросили, какое качество присуще вашим родителям, я без сомнения ответил, что это стойкость.
Санкт-Петербург находился от острова Греэм-Белл в двух с половиной тысячах километрах. Прямых перелётов между этими двумя точками земного шара не было, поэтому сначала нам пришлось лететь в город Лонгйир Норвежского Шпицбергена, потом в столицу Мурманской области, и только затем в родной Санкт-Петербург. Дорога заняла около сорока часов. Устали безумно, но радости было не скрыть, когда самолёт приземлился пусть и в дождливом, но любимом городе в аэропорту Пулково.
Квартира наша располагалась на Липовой аллее недалеко от буддийского храма. Оказавшись в её просторах, я сразу завалился спать. Отец предупредил меня, что вечером он отлучится часа на два – он всегда меня предупреждал, если куда-то собирался уходить. Такая мера предосторожности появилась в нашей семье неспроста. В детстве, когда я был ещё совсем маленьким, в двух случаях из трёх мне удавалось потеряться из-за того, что, проснувшись (один раз в квартире, другой раз в палатке), я уходил на поиски отсутствующих родителей, несмотря на то, что в первом случае мама принимала горячую ванну, а во втором папа буквально на минуту оставил меня одного, чтобы сходить за ключевой водой. В итоге родители совместно с полицией, сотрудниками служб спасения и волонтёрами искали меня голого, заплаканного и трясущегося от холода и страха в течение нескольких часов. Заканчивалось благо всё благополучно. С тех пор отец всячески оберегал меня, а после смерти мамы стал оберегать вдвойне. Проспал я до самого утра. 
Потянулись обыденные нереально долгие дни. Не зная, чем заняться, я постоянно думал о своём арктическом друге. Мысль о том, что он остался в бескрайних и снежных просторах Крайнего Севера совершенно один, мучила и угнетала меня, не позволяя спокойно ни есть, ни спать. Словно в суровых климатических условиях я подхватил некую не поддающуюся лечению болезнь, поражающую главным образом душу. Отец видел моё состояние и пытался меня отвлечь, но все его попытки были безуспешны.
Время шло, а ведь известно, что, как заметил один из классиков современной прозы, время обладает уникальным свойством нещадно затягивать даже самые незаживающие раны, притуплять самую острую боль, затуманивать самые мучительные и «кромсающие» сердце воспоминания. Но в моём случае по ходу время потеряло это своё уникальное свойство – чем дальше тянулись дни, тем больше я хотел вернуться обратно, в Арктику и найти «своего» умку. Мне хотелось обнять медвежонка и убедиться, что с ним всё в порядке.
Однажды ведущий сотрудник Арктического научно-исследовательского института и по совместительству мой отец приехал домой гораздо раньше обычного. При нём было два билета в Ленинградский зоопарк. Последний раз я был в нём лет семь или восемь назад.
- Недавно туда завезли представителей нового вида шимпанзе, - радостно сообщил мне мой родитель, - а также некоторых других животных, которых ты ещё не видел!..
Идти в зоопарк я вовсе не хотел, но я понимал, что папа старается ради меня, поэтому огорчать отказом его я не стал.
Действительно, Ленинградский зоопарк пополнился новыми видами животных. Теперь здесь можно было увидеть плавающую парочку нарвалов, некоторых птиц редких видов, а также панголинов или чешуйчатых ящеров. Последние несколько лет назад были на грани вымирания. Представители нового вида шимпанзе тоже были, но мы их, к сожалению, не увидели.
Оказавшись перед вольером с белыми медведями, я вдруг замер. Мороженое, которое мне купил отец, выпало из моих рук, когда я увидел сидящего в углу отдельно от других белых медведей медвежонка небольших размеров – на его правой задней лапе отчётливо был виден шрам в виде советского серпа, несмотря на то, что шерсть уже отросла и была довольно длинной. Это был умка – я узнал его сразу. Словно что-то переключилось в моей голове, я, забыв, что нахожусь в общественном месте, кинулся к стеклу вольера и начал стучать по нему, выкрикивая условное имя своего арктического друга. Медвежонок заметил меня - он приподнялся на задние лапы и устремил взгляд своих чёрно-синих глаз в мою сторону. Слёзы потекли по моему счастливому смеющемуся лицу, я не мог поверить своим глазам – настолько мне казался невозможным тот факт, что передо мной сейчас находится мой умка, мой малыш с острова Греэм-Белл. Отец пытался меня успокоить, но его действия были безрезультатны. Продолжая звать детёныша белого медведя, я махал ему правой рукой. Прохожие наверняка подумали, что у меня не все дома, но остановиться я не мог – это был умка, мой маленький умка!
Прибежали смотрители зоопарка. Не понимая, что происходит, и не зная, как действовать в подобной ситуации, они решили проверить наши билеты.    
- Папа, мы должны забрать его отсюда! – со слезами на лице обратился я к отцу, который к этому времени уже догадался, в чём дело.
Тем временем медвежонок маленькими шажками начал двигаться в моём направлении. Движения его были робкими и неуверенными. Когда же он приблизился к стеклу вольера, оказавшись на расстоянии полутора-двух метров от меня, его робость и неуверенность сменились радостью и весельем, безудержной игривостью и знакомым мне чувством состоявшейся долгожданной встречи. Умка узнал меня, и теперь он прыгал на ограждение своего вольера, чтоб обнять меня и оказаться в моих объятиях. Я расплакался ещё сильнее.
- Умка, миленький, мы заберём тебя отсюда, обещаю тебе, - я прижался к стеклу, не отрывая взгляда от маленького хозяина арктических снегов, волею судьбы оказавшегося здесь, вдали от своего дома.
- Мальчик, не нужно прижиматься к стеклу, - заметил один из смотрителей, но так как я его не услышал, его фразу продублировал мой родитель, положив свою худощавую руку на моё плечо:
- Сын, не прижимайся к стеклу.
Я посмотрел на отца. По моим глазам, влажным и возбуждённым, Владимир Иванович понял, что-то говорить, а тем более отговаривать меня сейчас не имело смысла.
Около часа я провёл ещё у вольера с белыми медведями. Медвежонок всё это время находился рядом. Отец успел пообщаться со смотрителями зоопарка, узнать историю появления здесь детёныша белого медведя, что буквально совсем недавно находился на Земле Франца-Иосифа, а также встретиться с генеральным директором этого учреждения. Новости оказались неутешительными. Оказывается, умка не был пойман, маленький обитатель северных широт сам забрался на корабль арктической полярной станции, что направлялся с архипелага на большую землю. Это произошло спустя всего сутки после нашего отлёта с острова Греэм-Белл.
- Видно искал тебя, - заметил мой родитель.
Позже медвежонка выкупили у Арктического института и подарили его Ленинградскому зоопарку.
- Трудно будет вернуть его обратно, - уже дома говорил мне отец, - при его доставке сюда и определении местоположения закон нарушен не был, а расставаться с исчезающим видом самого крупного хищника Крайнего Севера зоопарк явно не захочет.
Я молчал, не зная, как возразить рассудительному учёному.
- Если только связаться с представителями организаций по защите животных, или создать общественный резонанс, - продолжал мой отец.
- Мы должны освободить его, папа. Он – мой друг. Я не хочу видеть умку в клетке, мне легче думать о том, что он остался без мамы, но у себя дома, в Арктике.
- Я тебя понимаю, - вздохнул поседевший мужчина, погладив меня по голове. – Мы что-нибудь придумаем. 
Вечером отец начал обзванивать знакомых, друзей, коллег по работе с одним и тем же вопросом: как можно вернуть медвежонка в естественную среду его обитания. Ответов и советов, рассуждений и рекомендаций было множество, но все они имели свои существенные недостатки и минусы. Например, кто-то не учёл тот момент, что детёныша белого медведя могут перевести в другой зоопарк, окажись условия для его содержания здесь недостаточными. А то, что условия являются недостаточными и неудовлетворительными, - так это предстояло ещё доказать. Многие не приняли во внимание факт добровольного проникновения умки на корабль, таким образом предлагая «надавить» на руководство учреждения для содержания животных с точки зрения российского законодательства об охране животного мира. Хотя один из знакомых отца, эксперт в области юриспруденции, заметил: каких-либо доказательств того, что медвежонок сам забрался на борт, нет, следовательно, он мог быть похищен. И этот же знакомый добавил:
- В любом случае, такое дело нужно решать через суд.
На следующий день папа связался с зоозащитниками города. К сожалению, они развели руками, сообщив, что ничем не могут помочь. Отец расстроился больше меня, когда сообщил мне эту новость.
Между тем я каждый день ходил к умке в гости. Каждый день в течение трёх месяцев. Я не мог играть с ним в привычные нам контактные игры, но зато я показывал ему новые развлекательные движения, такие, например, как прыжки и кувырки. Прохожие по-разному реагировали на моё поведение, я же старался их не замечать. С разрешения директора зоопарка мне позволили подкармливать своего арктического друга, чему я был неслыханно рад, ведь я мог теперь касаться его, гладить, даже немножко обнимать. Спасибо за это нужно было сказать Владимиру Ивановичу – он на протяжении нескольких дней ходатайствовал по этому поводу перед руководством учреждения. Теперь и умка мог ко мне прикасаться. Времени с медвежонком я стал проводить ещё больше.
Из всех постоянных посетителей зоопарка я стал самым частым с самым длительным пребыванием здесь. Смотрители животных и охрана привыкли ко мне, встречая ежедневно меня как родного. 
Разговоры моего родителя и как отца, и как сотрудника Арктического института с руководителем этой зооорганизации успехами не венчались – слишком ценной покупкой оказался малыш полярной медведицы. Когда же папа уведомил Бориса Григорьевича – так звали директора зоопарка, - о подаче иска в суд, мои контакты с умкой на какое-то время прекратились. Я тяжело переживал этот период  времени, не находил себе места до такой степени, что готов был уже тайком проникнуть к медвежонку, чтоб забрать его оттуда. Отец остановил, сказав:
- Не совершай глупостей! После них у нас не будет вообще никаких шансов спасти малыша.
Через месяц мне позволили-таки вновь навещать своего северного друга, правда подкармливать и обнимать умку я уже не мог. «Ничего страшного, - успокаивал я себя, - главное, что медвежонок здоров и невредим».
Спустя четыре месяца судебный процесс завершился. За это время маленький хозяин полярных снегов вырос, превратившись в настоящего красавца Крайнего Севера. Я с гордостью смотрел на повзрослевшего умку. Теперь не я мог поднять его, а он меня, причём одной лапой. Другие взрослые белые медведи, находившиеся с ним в вольере, - я видел это отчётливо - уважали выросшего здесь сородича, а некоторые даже боялись. Мой арктический друг не давал себя в обиду, за что я любил его ещё больше. «Сейчас он готов к самостоятельной жизни в Арктике», - мелькнула мысль в моей голове перед тем, как я узнал, что судебный процесс по возвращению медвежонка в естественную среду его обитания мы выиграли.
Со слезами на глазах я обнимал и целовал своего родителя. Вместе с нами радовались не только коллеги отца из Арктического научно-исследовательского института, но и его коллеги из других подобных учреждений и организаций. В стороне не остались и зоозащитники. Благодаря их публикациям и выступлениям эта история получила широкую огласку в средствах массовой информации, вызвав беспрецедентный общественный резонанс по всей стране. А ведь изначально они ответили нам отказом. Но Владимир Иванович сумел вовлечь их в эту борьбу, нелёгкую и продолжительную.
- Наконец-то! – повторял всё время отец. – Наконец-то эти мучения закончились. Закончились и для нас, и для умки.   
А ведь и вправду, победа в этом судебном разбирательстве досталась нам крайне тяжело. Мало того, что нам пришлось обратиться в несколько судебных инстанций, так ещё пришлось скрыть тот факт, что медвежонок лишился матери, несмотря на то, что к этому времени он стал достаточно взрослым и самостоятельным.
 За окном иллюминатора вновь появились уже ставшие родными и близкими  очертания архипелага Земля Франца-Иосифа. Мы летели в направлении острова Греэм-Белл, именно туда, откуда началась история моей крепкой дружбы с полярным белым медведем. Умка находился рядом. Я кормил его вкуснейшими кедровыми орешками, одновременно гладя животное по голове. 
Приземлившись, мы угодили в плен к сильному пронзительному северному ветру. Я был одет в специальный пуховик-телогрейку, который предназначался как раз для пребывания в подобных климатических условиях, но ветер оказался настолько суровым и жестоким, что моя одежда не оказала ему никакого сопротивления. Поэтому минуты через три-четыре я не просто замёрз, а окоченел так, что зуб на зуб не попадал. И согрел меня в этот момент вовсе не фюзеляж самолёта, не отец, не дополнительная одежда, а умка, мой миленький умка. Он обнял меня, прижал к себе, словно был не арктическим животным, не белым медведем, а человеком. Я буквально утонул в его густой длинной шерсти. Почувствовав, как бьётся сердце в груди хозяина Крайнего Севера, моё собственное сердце облилось кровью, и я заплакал. Конечно, рыдания навзрыд не было, как год назад, но, тем не менее, сдержать слёзы мне было не под силу – уж слишком полюбился мне этот хищник, уж слишком сильно привязался я к нему.
Взгляд чёрно-синих глаз был направлен на меня. Я пуще прижался к животному: 
- Я буду скучать по тебе…
И, словно понимая меня, обитатель северных широт облизал мне лицо, отчего его начало щипать и жечь беспощадным полярным морозом.
- … я обязательно приеду к тебе, умка. Я не забуду тебя.
Медведь встал на все четыре лапы. Ткнув меня в грудь своим влажным чёрным носом, хозяин арктических снегов стал удаляться в сторону ближайшего мыса. Я наблюдал за ним до тех пор, пока он не скрылся. В какой-то миг мне захотелось кинуться за умкой, догнать его и вернуть обратно, но я сдержал себя, понимая, что самое ценное я для него сделал – я вернул его домой, вернул целым и невредимым, а ещё – это самое важное! – не одиноким и нужным. Нужным в первую очередь мне!