Ой, поле, поле

                1
      
       В последнее время в Марьиной жизни всё было как бы и хорошо, однако -  по её кривому убеждению -  ей всё же каких-то красок не хватало. Но, а каких - сама того не знала. Ибо её запросы постоянно менялись: от времени суток, и от погоды, и настроения. Поэтому ей всякий Божий день казался жалким, скучным. А по ночам так тоже не было душе покоя, к ней смутные являлись сны.
       И в этот раз так было.
       Но вот яркий петух выскочил на застреху, натопорщил перья свои, тряхнул красным гребнем и, важно закинув голову, возгласил на весь мир: «Да здравствует утро, да здравствуют все мои куры!» Окончилась ночь, и очередной летний день исподволь стал озаряться чистым и ясным светом, полнится лёгкой радостью...   
       Свежее прекрасное утро не произвело на Марью благотворного влияния. Она сонно зевнула, открыла очи, приподняла с мягкой пуховой подушки отяжелевшую голову, и сказала сейчас же вслух:
       – Ах, Боже мой, какая я несчастная!
       Она, простоволосая, в лёгкой ночной сорочке, медленно спустила с постели одну ногу... другую... огляделась вокруг. Взгляд её упал на скучную меблировку своей спальни. Затем на окна, в которые во все светлые очи смотрел росою умытый ласковый рассвет. И тогда Марья окончательно убедилась, что она точно несчастная женщина.
       В это время дверь тихонько скрипнула, и в спальню вошёл Степан, её муж. Он вежливо поздоровался и, оставаясь у входа, задал невинный вопрос:
       – Баньку сейчас истопить, или к обеду?
       Марья выпрямилась во весь рост, постояла какой-то миг, затем въедливо прищурилась, разглядывая Степана с головы до ног своими загоревшимися грозным блеском глазами... презрительно скрестила брови, и, распахнув рот, в восторге обиды, медленно, с расстановкой за каждым словом, выплеснула на него всю свою ярость:
       – Отстань от меня ради Бога! Дай умереть мне спокойно!
       Степан невольно пригнулся - настолько громкою была Марья. Малость помялся, чувствуя себя довольно неловко. Однако уже через секунду медленно промямлил:
       - И что это ты с утра так?.. – и следующим мигом выкатился на цыпочках из дома, про себя заключив, что опять жена встала с постели левой ногой.
       Когда муж ушёл, Марья испустила печальный вздох, подошла к окну и кислым взглядом сопроводила Степана, удаляющегося вглубь сада.
       Ей бы свечку поставить Богородице, что муж достался спокойный, ответственный и незлобивый, ан нет.
       С минуту постояв у окна, она устало плюхнулась в постель и принялась горевать о своей неудавшейся жизни.

       Степан когда-то в дни молодости хаживал на заработки в далёкие края. Сколько таких как он умерло на тех разбойничьих дорогах, не дойдя до южного хлеба. Много несчастий перенёс и Степан, много препон преодолел, на волосок от гибели был. Делал что попадало за низкий расценок, голодал, но всё-таки честно заработал кое каких денег, воротился в своё село, купил аккуратный домик с молодым садом и небольшой пасекой. Немало добрых, заботливых местных девичьих сердец сладко замирало при мысли о таком завидном женихе, да встретилась ему заезжая и хитрющая Марья. Влюбился безумно и сразу, не замечая в ней действительно важных вещей, женился. А мать-природа, наделив Марью столь хорошенькими внешними качествами, давши ей непревзойдённый талант – притворяться, забыла наградить её обычной душой. Оказалась она балованной, капризной, с прихотливыми требованиями от влюблённого мужа. Деток рожать не собиралась, а хотелось ей и пирог есть послаще, и разодеться покраше, и наслаждения все сразу вкусить. Но полюбить своего мужа она никак не могла, потому как женщины такого сорта не терпят в мужчинах честные, мягкие, искренние и добрые характеры. Они хороши и прекрасны собой, но созданы как на грех. Вот Марья и была из таких. Она, не испытывая потребности заботится о чём либо, предавалась веселью, праздности и роскоши, и это ещё более портило её нрав. И как не редко бывает с влюблёнными до беспамятства мужчинами, поставить на место такую жену характера у Степана не хватило. Все её желания - высказанные и невысказанные - немедленно им удовлетворялись. Между тем в первый же год брака всё, что некогда было собрано с бору по сосенке, бестолково прожили. Пошли сцены, попрёки, истерики. Оно и понятно.
      
       – Что же мне делать? Как избавиться от надоевшего мужа? Чего хорошенького себе пожелать? – ломала мозги Марья, ворочаясь с боку на бок в мягкой постели. Ничего путного на ум не приходило... Но недолго она горевала, вдруг её осенило. Явилась простая, ясная, и хитроумная мысль. И секундой спустя она просияла: - «А вот что надо делать!» - С этим вскочила с постели, улыбнулась своей находке, прихорошилась перед зеркалом, уложила волосы, хлопнула ресницами, достала откуда-то крошечный пузырёк с розовым маслом и помазала себе под мишками, принарядилась лёгким кроваво-красного цвета халатиком из тончайшего воздушного батиста, огляделась в зеркале, осталась довольна, и, улыбаясь, направилась в сад к мужу, он там возился около баньки в тени деревьев под густой листвой.

             2

       Скользила она легко и сладострастно, с какой-то кошачьей грацией, и простодушный Степан ещё издали невольно залюбовался её томно склонённой головкой с копной белокурых волос, ниспадающих вдоль высокой лебединой шеи на плечи, её пухлыми губками капризного, чувственного рта, высокой, трепещущей, не рожавшею, почти девственной грудью, осиной талией, пышными бёдрами, мучительно стройными, загорелыми ногами, ею всей. А Марья приближалась к нему, шла-плыла, кокетливо покачивая бёдрами, ступни оставались на одной линии, создавая впечатление лёгкой скованности и стеснённости, масленые глазки постреливали из-под лукавых ресниц.
       Степан почти целую минуту недоумённо смотрел на жену. К такой перемене он не был готов, а потому и находился в довольно глупом положении. Странно было видеть ловкую, ладную, румяную, полную сил и здоровья женщину, выглядевшую любому на зависть, но которая часом тому назад в гневе пребывала нешуточном. Вот и поди разберись! О-хо-хо...
 
       Марья подошла к мужу. От неё веяло терпким насыщенным ароматом. Она сделала сладострастное движение головой, бровью, сверкнула глазами редкого непрозрачного карого цвета, цвета потайных умыслов, потянулась к нему, приникла и сладостно-нежно поцеловала. Он невольно расцветился глупой улыбкой и, как всегда в таких случаях, растрогался и обмяк. Степан часто удивлялся, почему в Марье – в такой стерве – живёт такая тайная могучая прелесть. От одной думы о ней он вздувался кровью и делался полностью ей подвластным. Вот и сейчас одновременно жар, холод и дрожь судорогами побежали по его телу. Обуреваемому желанием, ему уже хотелось поскорее броситься в нарастающую страсть пожара.
       - Стёпушка, суженый мой, ну пойди, пойди сюда – приласкай меня по-моему...  я знаю, что ты всегда хочешь того, чего хочу я, - голосом нежным призывным она замурлыкала, усаживаясь ему на колени.
       Степан поперхнулся.
       - Ой, да ты паники на себя не наводи! - Ты баньку, небось, истопил?.. – шаловливо играя его волосами, продолжала Марья. Вот и славненько! Тогда оканчивай работу, передых сделаем – попаримся, хорошенечко отобедаем, а после и пошалить немного с тобой нам не грех! Я мигом на стол закусочку соберу, заведу патефон, а ты достань из погребка жбан медовушки холодненькой, да хорошенько запарь берёзовый веничек...
      
       И вот уже: «Ой, что ты делаешь?.. моя причёска!.. сумасшедший... ой, мамка, как же мне хорошо!.. ах, Стёпчик, ах... я так тебя обожаю...» Умело и «страстно» отвечая на его ласки, Марья со знанием дела создавала возможность утешится простаку Степану счастливою мыслью, что это он её соблазнил, а сама всё то время втайне обдумывала, как более красочней сплести свой замысел.
       И вот насытившийся, разомлевший от душистого пара, хмельного мёду и горячих Марьиных ласок обессилевший Степан лежал на широкой кушетке, откинувши одну руку в сторону, а другую положил на щедрое жёнино бедро. Он сыто жевал соломинку и пьяно глядел в потолок.  Обласканная, с улыбкой упоённой услады Марья приголубила медовушки, взглянула на мужа, умело повела длинным пальцем по уголкам его рта, по шее, по груди, по животу, вниз по сокровенностям обнажённого тела. К её страсти не примешивалась ни духовная близость, ни поэзия отношений, то были плотские чувства самого примитивного свойства. Внезапно прервав соблазнительное движение, она томно приблизила своё лицо к его лицу, и уже лаская языком его ухо, очень тихо зашептала:
       - Ты и в самом деле любишь меня?
       - Ну, будто ты не видишь! – робко ответил Степан, трепетно наклоняясь к жене. - Не знаю, почему, но я действительно люблю тебя. Марья легонько отодвинула его от себя, и глядя ему прямо в глаза тихонько проговорила:
       - В таком случае - докажи это...
       Степан приподнял брови:
       - Чем же и как я обязан доказывать свою любовь? 
       - Сделай как я скажу, - ласково поглаживая опытной рукой мужу грудь, ворковала Марья.
       - Это ты чего удумала-то? – у Степана опустились уголки рта и сам он спал с лица.
       Марья картинно откинула голову, волосы упали ей на плечи, она подобострастно заглянула ему в глаза, и мигом спустя приникла всем своим жарким телом к мужу. А после зашептала:
       - По счастливой случайности прослышала я собственными ушами, что на юге у самого моря расстраивают некий на редкость красивый город. В нём возводят театры, музеи, множество домов. И очень-то нужны им умелые руки, - а уж у тебя руки-то на зависть всем...
       - ..! Дальше-то что? - покосился с лёгким удивлением Степан на жену.
       Медленно покачала головой Марья, стараясь выглядеть как можно более опечаленной, сжала губы в ниточку, умело пустила слезинку из глаза.
       - Ты обманываешь, ты не любишь меня... - промолвила она и поспешно отвернулась, делая вид, что сейчас заплачет.
       - Ох, что ты, милая, побойся Бога, - размяк и без того разомлевший Степан. – что ты со мною делаешь? – шептал он, прижимая к лицу свои долони. Он не терпел женских слёз. И целовал её и шептал в безумии: – это с каких ещё пряников мне обманывать. Я тебя люблю и готов сделать для тебя всё, что ты пожелаешь, и жизни своей не пожалею...
       - Ой, дурак, ну и дурачина... - расплылась в улыбке Марья и бросилась ему на шею, - я такая доверчивая...
       И в коротких перерывах между стонами любви она ему шептала:
       - Ты о главном думай, в корень зри. Всё очень просто. Сделаешь, что говорю, и сам куда как доволен останешься! Век меня помнить будешь!..
       И не унимаясь, разжигала и разжигала ему любопытство своей сладкозвучной соловьиною песней:
       - Да ты что так заквок? - Ты умишком пораскинь: о тебе ведь пекусь, добра тебе желаю. Всё-таки ты муж мне, а не хвост собачий. Хороший капитал там заработать можно. Купим тебе настоящую пасеку, мёд всегда будет в цене. Мне – тонкое бельё, кружева, и в мою спальню купим большую кровать с балдахином. И будут у нас совсем иные ночи. Заживём с тобой хорошенько. Любой другой с радостью ухватился бы за такую возможность!.. Вон и сосед наш, Демьян, собирается после Покровы идти туда на работу. Хочет осчастливить свою любушку, она для него милей зорьки ясной.
       Степан с Демьянов дружбу водили давнюю. И мёды хмельные по праздникам вместе пивали, и ради друг друга готовы были на всё. Последнюю рубашку отдадут не колеблясь ни секунды, последним куском хлеба поделятся.
       - Правда?.. – часто заморгал простодушный Степан. - Вот не слыхал такого я от него! Всё это очень-очень странно.
       Марья взглянула на него и поспешно отвернулась, чтобы не рассмеяться:
       - То ли врать стану! - Смотри, Стёпушка, думай сам... Я твоя рабыня и для тебя выполню всё, что прикажешь.
       Она помолчала, сладенько ухмыльнулась, погладила его по волосам, прильнула устами алыми и в очередной раз затомила в горячих объятиях…
       - Ага... Это если всё так... то здесь не поспоришь, - чуть отойдя от ласок жены, не осмелился перечить ей дальше захорошевший Степан - Можешь не продолжать. Я понял - промямлил он заплетающимся языком.
       - Значит сладились? – Марья тут же поймала на слове его.
       - А то как же!.. – мотнул он головой.
       Марья застонала от восторга, упала на его грудь, неистово обхватила его за шею и тихо всплакнула.
       – Теперь твоя душенька довольна? – спросил Степан. - Ну-ну... - И взгляд у него был порядком мутный, совиный. Он так толком ничего и не понял из Марьиной затеи.

       - Хм... ладно, -  с облегчение хихикнула Марья. - Это очень хорошо. В лукавых её глазах сверкнул блеск холодного восторга. Она выглядела несказанно довольной, точно калачей волшебных наелась. И теперь без устали щебетала какой-то вздор. И время от времени щедрой рукой подливала в кружку Степану медовухи. И когда он совсем охмелел, веки отяжелели, движения сделались медленны и вялы, то повалился на кушетку и уснул мертвецким сном. Она прикрыла его лёгким полотняным рядном, шепнула: - «Спочинь мирно, мой свет, после роскошной баньки, посмотри сны о сытом южном городе – чую, в скором времени туда ты отправишься, там и останешься» и ушла в дом.
       Почти что уснувший Степан вяло пробормотал ей вослед:
       – Оно-то... оно как бы и так, конечно, да всё как-то... оно и не того...

              3
      
       Но Марья, впрочем, его не слышала. Она, торжествуя от своей удавшейся затеи, по-быстрому переоделась, причепурилась, положила в круглую корзиночку дюжину яблок – подарок, и направилась к соседям.
      
       Демьян с Оксаною обитали в доме через дорогу, напротив. Простая теплота этих молодых людей всегда манила человека в их тихий уголок. По счастью, все оказались в выходной день дома, не занимались ничем важным и были готовы приветствовать гостью. Жили они сравнительно бедно, но в мире и согласии, радовались всему сущему. И детушки славные у них росли: мальчик курносый и девочка с косичками - семи и едва пяти годков.
       Марья поклонилась хозяевам яблоками, хозяева угостили её духмяным, янтарно-медового оттенка узваром, с непревзойдённым вкусом, блинами да пирогами. И после обмена любезностями она вкрадчиво принялась за дело:
       - Хочу поделиться с вами доброю вестью, - начала она. –  Без лишней скромности скажу вам, что я счастлива сознавать как мне повезло с мужем. Он день и ночь мыслит про нашу семью, радеет для меня... Вот недавно разнюхал, что можно заработать хороших денег, и теперь готовится в дорогу...
       Поди битый час Марья расписывала выгоды того дела. И в конце концов кое что ей удалось.
       Глаза Демьяна затянуло мечтательной поволокой. Он задумчиво отхлебнул из кружки узвара и вполголоса промолвил:
       - Может и мне отправиться с соседом? Зимой ведь дома дел мало. А по весне вернусь. Заработаю, справим детям новую обувку...
       По спине Оксаны прокатился холодок. Внутри что-то ёкнуло – она почувствовала неладное:
       - К чему, зачем? Не пушшу!.. - вскинулась. Она знала, что Демьян никогда не покидал деревенские пределы и заранее не верила в дурную затею. Семейному человеку в чужих краях делать нечего - не стоило и время тратить, полагала она...
      
       Оксана была хороша тою прелестною красотою, которая долго остаётся в памяти. Фигурой стройна, довольно миловидная, с добродушным, располагающим к себе лицом женщина, лет двадцати восьми, не старше. Русые волосы заплетены в две височные косы и уложены вкруг головы венцом. Одежда на ней чистая, ладно собственноручно сшитая. Но всего замечательней в Оксане были глаза. Её глубокие большие светло-серые окна души смотрели весело и добродушно, а главное – разумно.  И капельку иронически. Она скорее откусит себе язык, чем произнесёт слово неправды. Невзирая на возраст, была не только чувствительна и нежна, но и умна и хладнокровна, много чего по хозяйству умела. Работящей была, трудностей не страшилась. И когда речь шла о простой житейской смекалке – она внимательно вспоминала всю протекшую свою жизнь, и виденную чужую, чтобы выбрать из неё всё то, что нужно в текущий момент. Люди её уважали за хороший нрав и доброе сердце, и особенно за то, что она никогда не про кого не сказала слова худого.
       Была она наблюдательна, интересовалась всем окружающим миром, старалась прозреть в будущее, чтобы заблаговременно разобраться в нём и не дать погибнуть своим близким. Вот и теперь чуткими глазами следила за Марьей и с каждой минутой всё больше мрачнела. От лица её отхлынула кровь.
       - Не, не пушшу!.. - стеснённая скверным предчувствием, повторила она, - белый свет не семейная изба.
       Да и говорливая Марья не собиралась сдаваться. Умела она, блюдя свои интересы, быть настойчивой, подобрать нужное слово, ужом в любую щель проскользнуть. Этого у неё не отнимешь.
       –  “Юг он и есть юг – тёплый край и прибыльное дело” вот истинно вам говорю! – завлекала она дальше. – Там всего вполне достаточно, а у нас нищета да сквозняки – какой же вам здесь достаток! Вы опомнитесь!.. Она ещё долго рассуждала на эту тему и в конце концов убаюкала соседей, затомила их до безмолвного усталого состояния, а после и совсем успокоила, мол такие важные дела в одночасье не свершаются, всё надо обмыслить, подготовиться, а потом и в ход отправляться. 
       Оксана нехотя выслушала Марьину сладкую речь – с тихой, настороженной грустью, но выслушала. Она чувствовала у себя в глубине не только усталость, но и тревогу. Что-то берегущее её предупреждало изнутри зреть в этом незнакомом деле иную подоплёку. Но она как-то медленно и незаметно для себя понемногу утратила ясное понимание вещей и тогда её усталое и доверчивое сердце таки капельку дрогнуло...
      
       Степан проснулся, когда солнце ушло далеко за полудень. Продрал очи. Болела голова, словно обухом по ней стукнули. Болела она, и совершенно не хотела думать. От чего бы?.. Обычно Степана не брала водка, да он её никогда и не пил сознательно, считал бесполезным напитком. А тут мутило... во рту сухота невыносимая, хотелось рассолу. Пил, пока захлёбываться не начал. Как вдруг остановился, будто поражённый внезапной догадкой – вспомнил разговор с женой накануне... Сопя и ругаясь, отшвырнул далеко в угол кружку с недопитым рассолом, и изволил её разбить. Затем постарался кисло расхохотаться и сказал: «Да уж... ох и каналья! Ох, бестия! Будь ты... Однако, какой же я глупец!» - ему совсем не в радость было во всю эту тягомотину впутываться. Но просто взять и отказаться не мог,  - ...неудобно что-то... Слово Марье уже было дадено, а оно у него не звук пустой, на попятную не пойдёшь. А то и просто из упрямства, показать, что не по бабьему велению он это делает, а потому что сам так захотел.
      «А всё же и я негодяй!» - ощущая в груди волну позора, неожиданно определил он себя. Затем усовестился этому внезапному открытию и догадался: - «Вот что, возьму и разочарую я эту гадину...»
      И был разговор. Степан надеялся как-нибудь дома остаться. Марья на это плакала с перерывами. И такие умоляющие, такие огромные, полные слёз её глаза так капризно глядели на Степана. И он в очередной раз был легко и ловко одурачен ею. Ибо... любил!

              4
      
       На следующий день после Покровы, когда утренняя заря ещё только занималась и над горизонтом виднелось лишь слабое мерцание, возвещающее о грядущем рассвете, Степан с Демьяном отправлялись сквозь серую утреннюю скудность под редкими облаками по прохладной глинистой дороге прямо на полудень, в чужой, далёкий южный город наниматься на работу.
      
       - Стёпушка, удиви меня чем ни будь, потешь хоть раз моё самолюбие, и с юга весомый сюрприз своей жене принеси, – равнодушно зевнула Марья вслед покидающему свою собственную обитель Степану, и чтоб поскорее с ним завершить, прибавила с устрашением: - Ты всё понял? - Пока не заработаешь мне на новый дом, не возвращайся! Она лишь на мгновение выглянула из-под ватного одеяла, выглянула и, зябко поёжившись, тут же торопливо исчезла блаженствовать в тёплой постели свободным сном без наскучившего ей мужа, видимо в ожидании лучшего счастья. Степан побледнел от предчувствия неминуемой опасности, сжал зубы и отвернулся, лицо его сморщилось. Выходя из дома с пустыми руками, он испуганно обернулся, виноватым человеком подошёл к остановившимся ночью стенным часам, пустил их в ход, прихлопнул за собой дверь и уже на улице печально подумал, что какое пустое сердце надо изначально иметь этой женщине, чтобы в него могло помещаться всё, что видят и не видят её глаза. Он остро почувствовал себя круглым сиротой, не к кому было прижаться, не с кем попрощаться, некому пожалиться. Он не знал, зачем куда-то для кого-то идти, для чего жить. Тем единственным человеком, для которого жизнь Степана значила больше всего на свете, была его мать. Она некогда заслонила своего сына собой и оберегала его вместо себя от всех тех людей, которые хотели поиметь что-то от него, но которым он был вовсе не нужен – или люди обмельчали, или мир переменился. Матери давно уже не было, а среди прочих живых у Степана не оказалось ни одного настоящего человека, от которого бы к нему исходила спокойно-счастливая теплота уютной жизни и кому бы он был необходим как целостный человек на всё оставшееся время. И сейчас всё это окончательно и ясно обнажилось, жить стало необязательно и такая тоска на него опустилась, что он застонал от чувства забвения, захотелось поскорее уйти посторонним жителем за горизонт земли и там навсегда раствориться в неизвестности жизни...
      
       Кинулась Оксана следом за Демьяном, так уж ей было жалко расставаться с любимым, да только поздно - куда уж теперь что изменить. И хотя ему и самому жутко не хотелось уходить из родного дома, да не прислушался он к словам мудрой жены, упрям был – когда втемяшит себе что, то уже не выбьешь. Вручила Оксана мужу котомку с одеждой, нижним бельём, запасной обувью, кепкой, с провизией, и с тревожной нежностью лепетала вослед:
       - Мой милый! Куда бы ни увела тебя жизнь, знай, что есть я, твоя верная жена, которая тебя вечно ждёт, и ничего не бойся. Себя береги, и весной скоро домой воротись обязательно. И страстно целовала его в глаза, в щёки, губы. – Я тебя сильно люблю! – добавила она уже с истерической дрожью в голосе.
       Близко и терпеливо стояла она, не жалуясь, что ей так худо и жутко на зиму оставаться одной, а Демьян с горечью глядел на неё, на её руки, так тепло обнимавшие его в их снах вдвоём, и чувствовал себя виноватым. В его грустной душе сжалась полная, давящая аж до горла, обида на себя, и не зная, какие слова можно сказать в такой момент, он молча закинул на плечо увесистую котомку, втянул голову в плечи - и в дорогу. Уже в конце улицы, за церковью и кладбищем, оглянулся – Оксана так и стояла у калитки и, видимо, зябла, готовая в любой миг на крест за него взойти, не то что кинуться следовать за Демьяном на край света. Сердце её рвалось к нему, и она молилась, молилась, как молится истинная любовь, а не страсть и не привязанность.
       На небе начинали клубиться тучи, подул пронизывающий ветер, стало сыро и холодно...
      
       Тянулись долгие томительные дни. Прошла зима, весна, и наступило лето. Затем Покрова подоспела, а заробитчан всё нет и нет. Опять зима с весною миновали, а их всё нет.
       Наступил июль. Месяц выдался знойным. Дождей не предвиделось. И вот оно!.. В конце июля воротился домой Степан. В первый момент сердечко у Оксаны радостно вздрогнуло. Но тут же замерло в тревоге: - «Где Демьян???» Степан только развёл руками: - «Остался поработать» На вопрос: - «Когда воротится?» молчание ей ответом было, мол: - «Да поди знай...»
        – Эх, скверно-то как... – прошептала Оксана. И на щеке у неё блеснула слеза. Пуще прежнего сердце взяла досада.
      
       Прошёл ещё год, за ним другой, там третий, и четвёртый... а Демьяна нет как нет.
       Степан всё это время заботился о добыче средств для дальнейшей жизни и скрепления своей семьи, он обзавёлся серьёзной пасекой, промышлял мёдом, имел приличный доход. Обновил хозяйство. Поспевал с делами дома и Оксане помогал. Весной, осенью пособлял ей посадить, убрать огороды. Мог починить сарайчик, заборчик, воды наносить, дров наколоть. Заботился о детях Демьяна, гостинцами баловал, помогал всем, чем умел.
      
       Тянулось время скрипящим возом. Оксана ждала мужа. Тосковала, мрачнела, от невыразимой муки и безнадёжности спала с лица. Но в её сердце всегда пылал костёр любви к Демьяну, чтобы ему - полагала она -  живому или мёртвому было видно, где его ждут и всегда рады. Но он не являлся на свет её сердца. И хотя ничего ни хорошего, ни радостного, ни утешительного не было в одинокой жизни Оксаны, но повторно замуж она не выходила. Всегда страх Божий в сердце имела. Дала слово себе: не знать другого мужчину. Ведь что совсем уж было редкостью – чистою была и перед людьми, и перед Господом. Вот только часто казнила себя за то, что отпустила тогда Демьяна. - «Боже мой, Боже мой, – молча, но сердечно сердилась сама на себя, - надо было не только словами его увещевать, да теперь не переиграешь, обратно не поворотишь» - говорила она себе. К Марье претензий не высказывала, имела непамятозлобивое сердце.
   
       Степан ублажал самолюбивую Марью, окружал её любовью, безмолвно сносил истерики и укоры избалованной женщины. Но всё едино от этого ничего к лучшему не менялось, ласковости во взоре у неё не прибавлялось, теплоты в голосе не слышалось. Ему казалось: - вот сейчас наконец станет она с уважением к нему относиться, вот сейчас, сейчас... Но проходили дни, лучше не становилось, Марья довольствовалась сама собою, а он запутывался всё больше и больше и от этого почти не ощущал своей жизни и личных интересов. Да что говорить, у него внутри образовалось какое-то порожнее место – та пустота, сквозь которую тревожным ветром проходила наиболее необходимая полноценная жизнь...
       Шло время. И, может, так бы и век свой они вековали, когда однажды случилось дивное, неизбежное...

            5
   
       В тот памятный жаркий воскресный день Степан с Марьей торговали мёдом на ярмарке в губернском городе. До их села расстояние было около пятидесяти вёрст. Выехав с ярмарки после обеда, успели сделать едва половину пути, как наступил жар неодолимый. С полевой дороги поднимались вихревые столбы летней пыли до самого зноя. Под жгучим солнцем, заставлявшим почву гореть и дымить пылью, лошадь мылилась и потела, почти выбилась из сил. Дышать было всё труднее. Марья управляла повозкой, а разомлевший Степан отрешённо лежал в сене вниз лицом - он отдыхал в послеполуденном сне. Обычно их путь проходил через подорожные сёла. Но можно было сократить расстояние по прямоезжей дороге через поля, да Степан никогда так не ездил, - не любил он те места. Не любил. Всегда объезжал их. А в этот раз, пока он мирно дремал, Марья по воле своей свернула на ту дорогу.
       Почти посредине пшеничного поля, через которое они проезжали, находилась в длину с версту, а в ширину и четверти того меньше пологая балка, густо поросшая деревьями, в основном лиственница, кое-где попадалась ольха, берёзки. Утомлённая зноем, Марья решила там остановиться отдохнуть и переждать в тишине и прохладе жару.
       После тряской дороги лишь только она ступила на землю, так сию же минуту почувствовала себя как нельзя лучше. Дивное здесь оказалось место. Куда ни глянь – поле и поле, жар и истома, а тут островок живительной свежести. Воздух здесь был какой-то особенный, пьянящий, точно мёдом душистым пропитанный – просто-таки райское наслаждение.

       Судя по всему, Степан не слишком обрадовался, что Марья самоуправно поехала этой дорогой, но, зная её нрав, сдержался, вслух недовольства не высказал. Он вытянул своё тело, размякшее ото сна и отдыха, ступил на землю, тревожно огляделся, выпряг потную лошадь, как-то отрешённо потрепал её холку и повесил на шею торбу с овсом, а сам принялся осматривать малую рощицу на краю поля. Ходил он тревожно, словно ожидал кого-нибудь встретить, ходил угрюмый, опустив голову, и, глубоко погружённый в свои какие-то сокровенные мысли, молча шевелил губами, а то исподволь бормотал про себя: - «Ой, поле, поле...»

       – Да что ж ты там всё лопочешь-то, может перегрелся на солнце, да и с ума спрыгнул?.. – спрашивала его жена, и приглашала присесть откушать каши, он сказался сытым. После взял из повозки попонку, разостлал её на зелёной травке, умылся прохладной водой и здесь же прилёг отдохнуть на этой подстилке.
       Мерный шелест листвы, дурманящие запахи и прохлада навеяли быстрый сон. И он не заметил сам, как крепко уснул. Следом и Марья прилегла рядом с ним, задремала. От её касания Степан едва проснулся, и снова уснул ещё глубже. Кругом сделалась тишь нерушимая.
       А Степан спит и снится ему, что возле него стоит Демьян. Смиренно и тихо стоит в длинной одежде, цвета пшеничного поля, стоит и улыбается... И это снилось Степану настолько явственно, что он быстро поднялся на локти, протёр глаза кулаками, не вполне веря, что ему не мерещится. Но увидел только, что вот рядом спит жена, а вон его лошадь травку жуёт, время от времени нюхает жаркий ветер. А Степан всё глядит и никак не поймёт своего состояния. Он ещё крепче протёр глаза и, просыпаясь, старается понять: что то с ним было, откуда явился Демьян? И чувствует, что от того наваждения у него шевелятся волосы на голове и дыбом встают.
       Вскочил тогда он на ноги и видит впереди пред собою небольшое облако, которое, меняя слегка очертания, тихо ползло над горизонтом по полю. И прямо ползло оно на ту рощицу, где они отдыхали с женою. И когда оно почти что приблизилось, то вдруг вскурилось непроглядною пылью. Видимость ухудшилась в ту же секунду. Горизонта не видно, не видно и неба – уже в двух шагах всё исчезает в клубящейся пыли.         
       С деревьев шумно взметнулись вороны. Лошадь дико всхрапнула и в испуге понеслась в поле, не чуя земли под собой. Степан, нервно глотая пыль, торопливо разбудил жену. Та вскочила, быстро сообразила, и бросилась за убегающей лошадью.
      
       В эту минуту послышался раскатистый грохот. Степан посмотрел в сторону источника звука, увидел, что с востока действительно шла тёмная туча. Опять послышался ещё ближе удар. Пшеница заколебалась сильней, и по ней полоснуло свежим холодом.
       Степан видел, как к чёрной туче, которою уже был заслонён весь восток, снизу взмывали клубами меньшие тучки. И по всему этому месиву нет-нет и прорежет ярким огнём.
       А чёрная туча ползёт и ползёт, как приговор, и чем она ближе, тем кажется непроглядней. - «Не пронесёт ли?» - подумал Степан, - «Не разразится ли она где подальше дождём?»
       Ан нет: вон по её верхнему краю ярко сверкнула огнистая нить, и следом молнии замигали и зареяли разом по всей тёмной массе. Вихорь засвистел и защёлкал буйною лютостью. Облака заволновались, точно знамёна пред боем. По бурому полю зреющей пшеницы запестрели широкие белые пятна, и пошли ходуном: в одном месте падёт одно, будто явится с неба, в другом – сядет другое. И разом пойдут навстречу друг другу, сольются и оба исчезнут. А у межи при дороге ветер треплет пшеничный колос так странно, что это как будто и не ветер, а кто-то живой притаился у корня и злится. Вдруг по рощице начался шум неимоверный. Вот и над деревьями заискрился зигзаг. И ещё вот черкнуло совсем по их верхушкам. И внезапно сделалось тихо... тихо-тихо!.. Ни молний, ни ветру: всё стихло.
       Степан почувствовал нешуточный страх, слепящий ужас – ужас смерти. Сердце заметалось в груди. Всё тело покрылось липкой испариной. Он боязко озирнулся вокруг, соображая, где бы, в каком бы месте укромном ему безопаснее встретить и переждать ливень, готовый вот-вот ударить всей своей мощью. И заприметив повозку, быстро нырнул под неё.
       В это время деревья неистово разом все заскрипели, загудели, завертелись, поднялся ураган. Грянул трескучий удар, и с неба обрушился водопад. Степан осознал своё беззащитное ничтожество пред неведомой силой. Закрыл лицо он руками, пал на колени, припал к сырой земле и принялся Богу молиться, прощенья просить.
       Как вдруг воздух прочертило страшной, убийственной вспышкой. На этот раз совсем рядом с повозкой. И одновременно со вспышкой раздался страшный удар грома и с треском раскатился по небу. Да так, что небеса раскололись, а землю изрядно тряхнуло. И мигом спустя Степана хлестнуло волною невидимой. Он слабо вскрикнул. У него спёрло дыхание, свет в очах рассыпался мириадами искр, тело пронизала острая боль, как будто его проткнули тысячью острейших иголок, а потом оно болезненно вытянулось, подломилось и пало. Перед глазами всё поплыло, возникло ощущение, словно земля и небо меняются местами. Степан как бы утратил вес, а к горлу подкатил комок. Потом раздался словно беззвучный грохот, и всё исчезло. Сознание было одно, – гибель пришла неизбежная!..


              6

      
        Но нет!.. Сколько времени прошло с тех пор, как Степана оглушило, и долго ли был без памяти, он не имел понятия. Похоже, крепко пришибло его. Когда очнулся, во рту стоял горький привкус, как будто его только что вырвало. Некоторое время он ещё лежал на земле, осознавая произошедшее. Приходя в себя, почувствовал, как глаза понемногу открылись. В них с невероятной скоростью замелькали картины – пшеничное поле, роща, Демьян, какая-то страшная вспышка ветвящихся молний, падение, снова Демьян... В ушах неслись звуки грозы, голос Марьи, чей-то тонкий стонущий смех...
      Затем он услыхал, как вдалеке тяжело и неспешно прокатило и стихло! По небу страшно неслись рваные чёрные облака – остатки далёкого проливного дождя. Гроза проходила. Степан с трудом поднялся на ноги, оглянулся вокруг и с удивлением обнаружил в двух шагах от себя на земле сражённый молнией дуб и сизый дым с ветвей его струился.
      
       Гроза как быстро подошла, так быстро и пронеслась. И только небо стало светлеть и разъясниваться, а уж по роще ещё звучнее пернатых песни разливались. И радуга концом дуги своей в поле упиралась.
       Невдалеке послышался топот копыт: это жена возвращалась верхом на лошади.
       – Ну, как ты, жив! – беззаботно крикнула она, вымокшая под дождём, подъезжая и спешиваясь. – А я, было, чуть не упустила нашу конячку, когда этот громилище тяжко ударил...

       Но тут она, шлёпая босыми ногами, подошла ближе к Степану, взглянула в упор на мужа, и... и обомлела: голова у него сделалась седою-седою, как лунь!.. Он, бледный, перепачканный землёй и травой, дрожал всем телом в непритворном ужасе. Губы шевелились, глаза остеклённые глядели на зияющую рядом воронку от удара молнии.
       – Ах, как дивно, что ты ещё жив, – всплеснула руками изумлённая Марья. Ей хватило нескольких секунд, чтобы понять, что здесь произошло. - Страх-то какой, кошмарище! Что это было?

        Изнеможенный Степан в усилии произнёс как бы издали – из иного мира:
       - Э-э-это... Это Божья кара за...  за Де-Де-Демьянову душу… Верно это его душа за моей приходила... Степан всё ещё остолбенело стоял, хватал ртом посвежевший после дождя воздух и с испугом, почти с ужасом пучил глаза на воронку: он не понимал, что это за место, какой сейчас час. Сердце его билось глубоко, поспешно и было ожидаемо, что оно не выдержит своей скорости и разлетится на мелкие части. Но ни чувств, ни понятия что делать, не было у Степана, а только мысль о том, будто погибший Демьян на какое-то время зарядил его, Степана сердце, своею силой и непонятным ему смыслом, чтобы оно не остановилось просто так, а для чего-то жило, билось в груди, страдало для чего-то, а иначе зачем...

       На лице Марьи проступило живое любопытство. Известное дело, оно вперёд неё родилось, и сейчас ей пуще прежнего засвербило. Она с трудом усадила мужа на повозку, напоила водой, вытерла ему опалённое лицо, погладила по голове и, пользуясь его состоянием, аккуратно так, вкрадчиво и участливо, ласковым голосом начала выспрашивать:
       - О чём ты невнятно бормочешь? Причём здесь Демьян? В себя то приди, опомнись. Успокойся и попробуй мне рассказать всё по порядку.

       ...В разуме Степана царило полное смятение... Но вот его стеклянные глаза, недвижно смотрящие в одну точку, вдруг вспыхнули – как видение в них обнажилось наружу ТО прошлое, ТОТ далёкий страшный день. Хотелось немедля душу облегчить, высказаться, рассказать то, что до сих пор являлось ему, тревожило ночами. Лицо его изменилось... Он, страдая и томясь, с трудом погружался ТУДА, в то никак незабываемое время...
      
       На юге, куда они с Демьяном добрались в конце месяца после дальней пешей ходьбы по мокрому бездорожью, скопилось множество ненужного голодного, нищего люду. Всем этим худым и обездоленным, ищущим существования вдалеке от дома, хотелось есть хлеб и пить чай. А для этого приходилось бродить от одной стройки к другой, соглашаться на любую работу, приют находить то в землянках, то под открытым небом в оврагах. Но не взирая на тяжесть и грусть положения, Демьян всегда довольствовался единственно верным утешением – надеждой на скорое возвращение к любимой жене Оксане. Степан же не имел такого утешения и был безразличен к своей жизни. И неизвестно как для него всё могло кончится, но только в компании Демьяна он оставался как-то застрахован его участием и сочувствием от неминуемых бедствий на тех заработках. Большую часть времени он с печальным сердцем размышлял, как после возвращения домой Марья пуще прежнего станет угнетать его своей волей, упрекать, что денег ей не принёс на новый дом. Не ожидая от неё ни помощи, ни дружбы, заранее чувствуя мученье в груди, его душевные сомнения остро болели ему и вызывали недобрые предчувствия… Вот при таких угрюмых мыслях Степан, изболевший сердцем, изрядно похудевший, возвращался с неудачных заработков в тот наинесчастливейший день, день, который останется незабвенным на всю жизнь. Долог не весел и тернист был тот обратный путь для него. Уже ближе к дому они с Демьяном зашли отдохнуть в этот лесок средь пшеничного поля. Демьян прилёг под берёзкой и сразу уснул. На лице его счастьем играла улыбка скорой встречи с любимой женой. А Степан лежал рядом и напрасно пытался уснуть, ибо какая-то зависть к счастью Демьяна не позволяла тому. Как только сон сомкнёт ему веки, так тут же является зловещая тень Марьи. Руки в боки и смотрит она с укоризною на его заработанные деньги и беспощадным холодным голосом заявляет надменно: - «Мало!..» Откроет глаза Степан: - Демьян во сне улыбается, словно с Марьей над ним насмехается. Закроет глаза Степан, и ему в его горячем бреду ещё громче слышится: - «Мало!..» И так повторялось, и повторялось то марево до тех пор, пока в ту худую годину под рукою булыжник не оказался. Степан, отуманенный незавидной перспективой окончательно потерял рассудок. В полном самозабвении пальцы его схватили тот булыжник, и рука резко вскинулась над головой... По сей день сам не знал, кто или что заставило его так поступить...      
       Не стало Демьяна... Вот только он радовался встрече с женой, улыбался, дышал полной грудью – а вот лежит, улыбается, но испустил дух и не дышит. Лишь из ушей тонкой змейкой струится густая кровь, как влага с листьев после дождя... Всё произошло так неестественно быстро, что Степан не успел даже осознать, что же то было. Он глядел завороженными окоченелыми глазами и его охватил липкий ужас. Сознание изменилось. Возбуждённое сердце в груди клокотало со страшной силой. Хотелось одного – скорее бежать, да сердце так увеличилось и отяжелело, что ноги не в силах идти... Но постепенно сердце уменьшилось, вернулось на своё привычное место, в голове прояснилось какое-то осмысление. Он чуть совладел со своим ужасом, огляделся, чтобы позвать кого-то в свидетели, рассказать – вокруг ни души. И немного погодя отволок тело под молодую берёзку, сделал топором углубление в рыхлой земле, и торопливо там схоронил своего соседа. Направился, было, куда-то идти, да в ушах мрачным набатом звенело напутствие Марьи - сюрприз весомый ей принести. Воротился обратно, руки, словно управляемые Марьей, разрыли землю, извлекли из-за пазухи у Демьяна кошель с деньгами, и ноги, словно управляемые Марьей, сами засеменили с подарком домой...
       - Что ж ты молчишь, - вдруг обозвалась Марья, - расскажи всё мне.
       Ещё несколько минут Степан был в сильном напряжении. Но вот он с болезненным усилием заговорил полушёпотом, и как бы сам с собой: - «Я расскажу... я часто вижу в снах ЕГО улыбающееся лицо...» - Степан ещё раз с опаской взглянул на зияющую воронку, беспомощно провёл ладонью перед собой, тяжёлые веки закрыли его глаза, и от чувств у него пошли слёзы. Но вот он наморщил брови, выдохнул из глубины разволновавшейся груди, и после секундного колебания сообщил Марье то, что давно намеревался рассказать... рассказать жене Демьяна, Оксане, - но не рассказал, он на очень-очень долгое время заблудился в сумерках своей жизни, на что-то надеялся.
      - В этой роще я лишил Демьяна жизни... И его деньги присвоил... - выдавил он из себя.

       Марья, услышав признание Степана, не сразу нашлась, что сказать. Она нервно захихикала и с сомнением посмотрела на него, всё ещё не уверенная, что тот говорит правду. Теперь пришла её пора столбенеть от изумления. И лишь только когда выкупанная дождём лошадь была впряжена в повозку, и та катилась, плеща колёсами по лужам, Марья кинула умом и в глазах её мелькнула хитринка. Она растянула губы в милостивой улыбке и омерзительно ласковым голосом молвила:
       - И то сказать - негоже было тебе с пустыми руками домой возвращаться к любимой жене. Молодец, хвалю. Начинаешь мне нравиться... Будь надёжен, я ни одной паскуде не обмолвлюсь о том. Ты ведь для меня старался, а в этом нет ничего зазорного. Сказала так она, глядя на страдающее его лицо, и расхохоталась. И насмешливо попыталась его полуобнять.
       И тут Степану, словно порывом ледяного ветра, открылось подлинное лицо Марьи. Он увидел для себя нечто безумно-страшное в её глазах. Ему стало не по себе. Он задрожал от отвращения. Но всё же какие-то добрые чувства к ней ещё теплились в нём. И самое удивительное, что ничего поделать с собою он не мог. И сам не знал почему. И от этого становилось ещё больнее. Он презирал, себя. Ему захотелось бежать, куда глаза поведут. Бежать от себя, от этой женщины, от боли, слабости, тоски, взорваться и разлететься на куски...
      
       Воздух был свежим и чистым после дождя. С поля лёгкою дымкой струился парок. Нежно пахло пшеницей. Степан сидел на повозке и чувствовал себя так нехорошо, как не чувствовал никогда. Пасмурный, угрюмый, обречённо опустив очи долу, он молчал всю дорогу.
       На тепло прогретую землю легли синие сумерки, когда они возвратились домой. Началась гроза.

              7

       Всю ночь сверкали молнии, громы следовали один за другим, хлестал непрерывный дождь. Уснуть Степан никак не мог. Ерзал, ворочался, болезненно охал. В голове всё перемешалось. Ух, и слабость же навалилась! Наконец в последний час перед рассветом неожиданно забылся. Во сне виделось безграничное пшеничное поле. Через поле вилась дорога к горизонту, а там, вдали она сначала опускалась в подземелье, а потом через воздушное, еле колеблющееся пространство, уверенно куда-то к солнцу поднималась, в светлое будущее.
       Проснулся в тусклом свете утра, поискал жену, всё безуспешно. Как вводу канула Марья. А вместе с ней лошадь с кибиткой.
       В это время по улице проходила соседка – бодрая старушка баба Палажка, - она всегда по-своему сочувствовала Степану и как умела, старалась его утешить. И сейчас она сообщила ему, что видела, как Марья как-то по-тихому, под покровом темноты, пока лишних глаз ещё мало, уехала в сторону волости.
       Степан сразу понял, - куда. Как не странно, но на душе стало легче.

       Он возвратился в дом, в кладовке поднял половицу, извлёк из своего тайника кошель с монетами, кошель Демьяна, закрепил на место доску, и вышел во двор. Улучив удобный момент, переметнулся на другую сторону улицы, вошёл на подворье Оксаны, и сразу к ней в дом. Та порхала у печки, пекла пироги: к обеду дети вернутся от бабушки. Запахи стояли особенно аппетитные - прямо хоть режь воздух ножом, да и кушай. Степан вспомнил, что такой же благодатью пахло у матери в хате. Его взгляд скользнул по полу, он был вымыт, как под воскресенье, по книжной полке, упал на стол, там лежало раскрытое Евангелие. Удивительно уютно, тепло, хорошо было у Оксаны. Любо-дорого.

       - Ой, что у тебя стряслось? – воскликнула с тревогою в сердце Оксана, не сразу найдя подходящие слова, - на голове твоей бессонной волосы словно мукой кто усыпал! И лицо постарело, сделалось как печёное яблоко! С тобой всё в порядке? Она робко усадила своего гостя за стол, тут же налила ему в кружку ещё тёплого узвара, да тот к нему не притронулся, только поблагодарил её за беспокойство. Он опустил голову на руки и долго молча сидел, потом превозмог в себе страх, встал и подошёл к ней:
       - Присядь, мне важное надо тебе рассказать, повиниться перед тобою, покаяться, прощения попросить, а времени у меня в обрез.

       И с полной откровенностью Степан рассказал всё, - что содеялось тогда с Демьяном, вчера в поле, и сегодня дома. Голос его, совсем странный, искажённый, прозвучал будто в гулкой пустоте.

       Замерла Оксана, таращась на него, не до конца ещё веря своим ушам. А потом всё более и более бледнея, и раскрывая глаза, она невольно сделала несколько шагов назад. И обмякла. Вокруг всё шаталось и плыло. В глазах помутнилось, голова закружилась.
       - Ты... ты... зачем ты это сделал?! Где могилка его?.. – только и вскрикнула несчастная хриплым от страха шёпотом. Сжалась в комочек, и не помня себя, рухнула на колени, спрятала в ладонях лицо и зарыдала – внутри её тела страшно горе ревело.
       Болью сердце пронзило Степану. Острой болью, нешуточной. А потом наступило чувство позора, раскаянье, нежность, и щемящая жалось к Оксане.
       Но вот чуть погодя, Оксана, очнувшись от морока, очень медленно повернулась, глянула на Степана - таким взглядом пронзила его, что тот невольно поёжился. Сделался бледным, немощным и подавленным, веки глаз стали красны, нижняя губа тихо вздрагивала.
       Воцарилась звенящая тишина...

       Через малое время Степан осмелился поглядеть на Оксану. Застыл её взгляд. Только нижняя губа ещё дрожала, да пальцы рук чуть подергивались.
       Вот она с какой-то детской растерянностью поморщилась, отвернулась, всхлипывая и дрожа, отошла к окну. Стояла там и вздрагивала от беззвучных рыданий. В голове шумным вихрем проносились обрывки мыслей. Разум искал ответы. Сердце стучало кузнечным молотом.
       Тем временем Степан достал из-за пазухи кошель с деньгами, положил его на стол, сглотнул комок в горле и уж было рот раскрыл что-то сказать, да был обожжён таким взглядом, что ему стало страшно.
       Но...
      
       Но тут-то... тут-то далее всё произошедшее постигнуть умом никак невозможно, свыше сил человеческих.

       - Глянь-ка сюда! – уже через минуту, беззащитными, хрупкими руками утерев слезу, кликнула его Оксана. Ярости в её голосе не слышалось. А плескавшийся до этого в глазах ужас сменился лёгким испугом. Она с тревогою смотрела на улицу. Судя по серьезному её лицу, Степан мгновенно понял - о чём она. Он подошёл, взглянул в окно и увидел, что к его двору подкатила бричка, а следом арестантская карета. С первой вышла жена Марья, а со второй высаживался какой-то ладно сложенный, в хорошей одежде, господин в сопровождении четырёх караульных солдат при оружии.
        Степан стоял, глядел невидящими глазами куда-то вверх и вдаль, нисколько не интересуясь происходящим. Словно окаменел.
        - Скажи что-нибудь!.. Слышишь ли меня?! - удивлённая его безразличием, вскрикнула Оксана.
        - Слышу. Но что тут сказать? – надтреснутым голосом негромко откликнулся Степан, пожимая плечами. – За мной прикатили эти господа... Знаешь, все годы грудь мою точила правда, я смотрел на свою жизнь как на преступное занятие и ежеминутно ждал кары, постоянная внутренняя тревога не оставляла мне ни минуты покоя, дышать не давала. Не раз порывался всё тебе рассказать... Вот и пришло время ответ держать перед тобою и Богом.
      
        Оксана призадумалась – как поступить в столь непростой ситуации? Но только секунду её терзали сомнения. Следом в мгновение ока она подскочила к столу, схватила увесистый кошель, который принёс ей Степан, и сунула его ему в руки. Затем ни секундочки малой не промедлив, так же быстро вынула из печки мягкий, духмяный горячий пирог, сняла с головы праздничный узорчатый платок, завернула в него пирог, и сунула в руки Степана:
       - Держи! - Пока они там не опомнились и не стали тебя повсюду искать, тихонечко выйди из дома и сразу же в огород. Проберёшься безопасно незамеченным помеж подсолнухов и прямо иди в лес. Солнце ещё высоко, дотемна далеко успеешь уйти! Уходи куда-нибудь в обитель подалее, где тебя, Бог даст, никто не сыщет. Где и жизнь чище, и люди светлее. Где ты сможешь успокоить души мучение, отдохнуть, и отыскать правильную дорогу в оставшейся жизни. То-то и ладно всё обойдётся... На счёт меня будь спокоен, у меня есть совесть и свой царь в голове: буду молчать вечно о сей тяжкой тайне, моё тебе твёрдое слово.
      
       Изумлённый Степан замер с полуоткрытым ртом и несколько секунд почти в испуге пожирал её глазами. По лицу его градом катился пот, во рту пересохло, а на глазах выступили слёзы волнения. Но миг слабости быстро прошёл:
       - В непосильную муку ты меня сим ввергаешь...
       Она выдержала его взгляд и ответила:
       - Если сие для тебя мука, значит, сердце у тебя, Степан, ещё есть. Без сердца как жить человеку на свете?
       - Оксана, этой ночью я по-настоящему переосмыслил все свои прожитые годы, понял, многое понял, оценил то, что потерял в своей жизни, многое во мне переменилось. Теперь я не тот, каким меня знали... Негоже мне по земле ходить, поступившему противно заповедям Божьим. Незачем жить. Готов ответ держать, и приму свою участь, - произнёс он и положил на стол пирог и кошель.
       - Опомнись, внемли голосу разума, не совсем же ты глупый! – взмолилась Оксана. - Раз так вышло, что уж теперь... Дело прошлое. Не мучайся. И душа твоя пусть успокоится: своё она уже отстрадала... Посуди сам: - ты ничего не изменишь тем, что покарают тебя, а вот себя - погубишь...
       И чуть погодя она слегка наморщила брови и порывисто приложила руку к сердцу, а следом убедительно добавила:
       - Демьян всегда будет жив для меня, это он сейчас стучит вот здесь в моём сердце. Я любила его, и люблю до сих пор, и до могилы любить его буду, и верная ему буду. Он умер для всех, но я минуты без него не жила, и мне он жив...
       А ты, ты умён будешь – поймёшь моё слово... Суди как знаешь, а я дело тебе говорю, не сомневайся, так правильно... Бери пирог, деньги и, пожалуйста, торопись...      
       Не сразу отозвался потрясённый Степан.
       Какую-то минуту он стоял неподвижно и хранил молчание. Но вот на его глазах выступили слёзы. Это были слёзы потрясения, открытия, облегчения. Внутри его всё обмякло. Он вздохнул и решился. Утёр нахлынувшие слёзы, просветлел лицом, как-то по-новому огляделся вокруг и прошептал с благоговейным почтением:
       - Благодарю! - Земно поклонился ей и направился к выходу. Остановился, обернулся и вдруг медленно подошёл к Оксане. Посмотрел долгим взглядом на её худощавое спокойное лицо. Ни один мускул на нём не двигался. Уставшие глаза -  чистые и добрые – смотрели с тихой грустью, и как-то совсем мало чего земного читалось в этом взгляде. На губах - тихая улыбка. Внимательно вгляделся Степан в её улыбку и так сказал:
       - Вот ведь как оказалось-то: я полагал, ты вовсе со мной говорить не будешь, а ты вон как... – Господи, сколько добра и правды в тебе! Необычная ты, далёкая от мирского зла, мести и ненависти! Достойная восхищения! Сквозь землю бы пошёл за то, что вынесла ты сегодня. Как мне это больно… Буду до смерти Бога молить за здоровье твоё!
       Заплаканные глаза Оксаны смотрели с тихой грустью и бесконечной добротой, и как-то совсем отрешённо:
      - Ступай себе, Степан! – с покоем в мирном голосе тихонечко отозвалась она, и не давая ему возможности ещё что-то сказать, мягко улыбнулась и перекрестила его.

       Степан с ощущением спокойного духа и запаха заждавшейся свежей открытой дороги вышел на крыльцо. День был чудесный, солнечный, но не жаркий, с мягким опьяняющим ветерком. Он подставил до времени поседевшую голову ветерочку, улыбнулся падающему в глаза солнышку, высокому, упоительно чистому небу. И счастливо удивился: - «Как хорошо! Надо же, как хорошо! Я и не ведал, что так бывает!» И больше никаких мыслей, ничего, кроме одного главного вопроса: «Для чего мне это?»