мама доит корову... ритуал...

солнце вот-вот упадёт в межгорье,
где река, железная дорога и лес
пропадают в сине-фиолетовой мгле…
стадо уже спустилось с горы,
наверное, прошло под железнодорожным мостом,
скоро покажутся на том берегу –
надо встречать Марту;
она и так мимо дома не пройдёт, но встретить надо;
коровы идут по нашему мосту, идут через речку,
идут по нашей улице;
мычанье-мыканье, топот;
если закрыть глаза – какое-то многоголовое чудище, многоногое,
дыхание – чудовищного размера мехи, движется по нашей улице;
пахнет коровьей мочой и навозом, но всё перекрывает запах парного молока;
пить парное молоко – это на любителя, а запах – вкусный…
где ты, Марта?
а она уже здесь, у ворот;
я отворяю калитку в воротах и Марта, не торопясь и основательно,
как и всё остальное, что она делает, шествует во двор;
обычно она останавливается посреди двора мордой к дверке,
что открывает проход к крыльцу,
и продолжает свою бесконечную жвачку,
она всегда в задумчивости;
я вижу, у неё есть одна большая мысль,
и она постоянно над ней размышляет;
мысль очень сложная, может быть о бессмертии,
о бесконечном содружестве коровы и человека,
о трудностях ежедневного похода к богатому травостою;
сложно эту мысль осмыслить, поэтому Марта,
жуя жвачку, ещё время от времени и сильно и шумно вздыхает:
как непросто на этом свете, как всё загадочно на этом свете;
за время своей раздумчивости Марта нагуляла бока;
шёрстка, красно-коричневая, лоснится,
и вся-то она округлая, мягких очертаний и линий,
и во всю пахнет парным и тёплым;
ресницы – девчонкам на зависть – длиннющие,
глаза – фиолетовые-лиловые, с поволокой, глубокие-дымчатые…
Марта у нас – красавица, и даже один из рогов, сбитый набок, не умаляет
её приглядности;
мама готовится к дойке;
нагрела воды в ковшике, приготовила полотенце,
приготовила подойник;
подойник у нас на загляденье, блестящий,
из желтовато-белого металла, с носиком-сливом;
сверкает, хоть глядись; чистейший, выжаренный на солнце;
на край подойника мама намазывает кусочек сливочного масла,
отрезает корочку хлебе и посыпает солью;
мама – нарядная – как мне видится:
на голове у неё белейший платок, волосы все тщательно убраны,
ситцевое платье в мелкий цветочек, а сверху голубовато-серый фартук,
на плечо полотенце;
-Марта, Мартушка, кормилица наша, матушка, хорошая ты наша, родная,
Марта, Мартушка;
мама гладит корову и скармливает ей корочку хлеба с солью;
садится на низенькую скамеечку и тщательно моет вымя,
вытирает насухо полотенцем и смазывает соски маслом,
при этом всё время разговаривая с Мартой;
а Марта?
Марта – внимает, шумно вздыхает и жуёт жвачку;
мама приступает к дойке, тугая струя сразу вспенивающегося молока
бьёт в дно подойника, а потом продолжается в  мерном спокойном ритме:
шш-шш, шш-шш, шш-шш, шш-шш…
мама попеременно меняет соски, разговаривая с Мартой,
а в подойнике добавляется молоко…
процеживает через марлю молоко
и разливает по трёхлитровым банкам;
а завтра я обязательно посмотрю, сколько в банке отделилось сливок:
примерно на одну треть банки;
сливки я очень уважаю;
сливок я немного отопью, хотя за это взрослые и ругают; но совсем неинтересно пить сливки из кружки и за столом;
а вот так, из банки – гораздо вкуснее;
а потом ещё будет холодное молоко, сметана, простокваша, творог, сыворотка; я всего попробую понемногу;
а самое-самое – будут ватрушки, мамины ватрушки;
вкус их я помню до сих пор:
какое-то необыкновенное рассыпчатое, тающее тесто на домашних яйцах,
на молоке, творог…мама вытащит из печи на противне ватрушки, положит их на полотенце на столе и накроет;
чего ждать, я утяну ватрушечку;
творог сверху  подпекло, он коричневато-золотистый,
а на донышке  ватрушки сладкая водица;
и всё такое тающее, какое-то необыкновенно вкусное;
на раз-два-три и ватрушки нет,
а вкус навсегда остался…

вечер,
возвращается стадо, пахнет парным молоком,
пастух громко хлещет кнутом, подгоняя зазевавшихся коров,
мама собирается доить Марту…