Вам и не снилось!

У охотников моего поколения  охотничий стаж, так сказать, де-юре и де-факто отличаются. И бывает, что существенно. У меня эта разница - 12 лет. Де-юре – тут все просто – какая дата выдачи записана в первом охотбилете, оттуда и считаем. А де-факто? Наверное, это когда еще детские мечты об охоте или заложенные гены начинают обретать конкретные формы в виде настоящего ружья в руках с целью «выслеживать, преследовать и добывать». И какие бы правовые ограничения и номы ни вводились, в мои времена становления охотником, когда официальный статус в виде охотничьего билета можно было получить далеко не проще, нежели автомобильные права, затратив на весь процесс не менее полугода, я не знаю ни одного охотника, кто бы предварительно полностью не уверился в то, что это не просто «его», а непременное условие нормального существования собственного внутреннего мира, собственной души.

Мое настоящее увлечение охотой началось…с замужества моей родной сестры, которая на 7 лет меня старше. Была она тогда молодым специалистом, только что закончившим Ленинградский Горный институт. Инженером- маркшейдером. Проще, геодезистом. Просидев в ленинградской конторе около полугода за проверкой расчётов всевозможных полевых изысканий, пошла и написала заявление начальству дословного содержания: «Прошу направить меня в поле в связи с резко пошатнувшимся душевным здоровьем!» Ее и направили. В Туркмению. Где и познакомилась с отличным русским мужиком по имени Гена. Родом из Псковской области. Тоже геодезистом, топографом, картографом, а еще художником, фотографом и просто очень хорошим человеком. Тоже из этой же самой экспедиции от все той же ленинградской конторы. Вернулась из Туркмении и объявила о своем замужестве.

Было тогда моей сестре 22 года. Я закончил 9 класс.
Гена стал для меня не просто авторитетом, а кумиром. В нем было по-настоящему реализовано то, о чем я мог только мечтать. Он был, казалось, везде. Туркмения была для него каким-то случайным эпизодом, потому что в основном он покорял «севера». И обожал эти севера. Работал на Диксоне.
«…Поет морзянка за стеной веселым дисконтом,
Кругом снега – хоть сотни верст исколеси.
Четвертый день пурга качается над Диксоном,
Но только ты об этом лучше песню расспроси…»
Вот примерно в это же время, когда сочинялась эта песня, Гена там и работал. А его почти профессиональное увлечение фотографией обеспечило эти его экспедиции еще и иллюстрациями. Причем, приличных форматов. Поэтому, общаясь с ним, я просто захлебывался романтикой.
Это сейчас в вышеупомянутый институт народ идет с целью быть поближе к нефтяной трубе, желая получить себе хоть какую-то часть от вожделенных нефтедолларов. Тогда в подобные ВУЗы шли в основном неисправимые романтики. И шли за романтикой.

Гена был старше моей сестры аж…на 5 лет. А меня старше – вообще было даже как-то непросто это осознать – на целых 12. Да, по тому моему возрасту это казалось, конечно, еще не старостью, но уже далеко за понятием «молодой».
А еще Гена любил собак. И была у него на тот момент большая черная лохматая собака – Джексон. Откровенная дворняга, но записанная в ветеринарном паспорте, как лопарская лайка. Такой породы нет. Ее придумал сам Гена, когда ветеринар, выписывая ей паспорт, спросил породу. Так и записали. Привез Гена этого Джексона с Диксона малюсеньким щенком. Так с ним и не расставался во всех своих экспедициях, пока в одной из них Джексон не пропал.
С появлением в нашем доме Гены для меня распахнулись двери, как мне тогда казалось, в жизнь настоящего мужика.

Конечно, с годами очень многое так и осталось иллюзиями. Но дорогу в большую охоту для меня  открыл именно Гена. Конечно, гены не могли не сыграть своей роли, но гены эти надо было еще и разбудить. В общем, гены + Гена – вот такой вот каламбур. Но это правда.
Я настолько «прилип» к Гене, что меня даже взяли в свадебное путешествие. Нет, ни на Мальдивы, ни на Багамы. А всего за 300 км в родную Генину деревню Коломенка Порховского района Псковской области, насчитывающую на тот момент 8 домов, из которых два были заколочены в ввиду необитаемости. Всего на четыре дня до начала моей учебы в 10-м классе.
Был в той деревне на каникулах моей сверстник – Генин племянник Сергей. И нам… откуда-то с чердака Гены вытащил два одноствольных ружья. Сейчас, вспоминая те ружья, предположу, что одно из них было ИЖ-3К, а второе – ИЖ-17. Оба 16 калибра.  Самое главное, что ружья – настоящие. Что из них, говорят, даже можно стрелять. И откуда-то из стола на кухне извлекли некое подобие подсумка. Гена посмотрел на картонные дробовые пыжи и сказал, что патроны дробовые. На утку. А утка – на речке в лесу.

Что такое ружье с чердака дома в полузаброшенной деревне, долго объяснять не буду. Скажу только, что сегодня я ни с одного из этих ружей стрелять бы, пожалуй, не рискнул. Но тогда это было вершиной счастья. Стволы просто с трудом проглядывали насквозь – в них были не то, что раковины, освинцовка, нагар и т.п. В них были сталактиты. То, что ружья надо для начала почистить, было понятно даже мне. Но ни намека на шомпол, на ерши, на какую-то ружейную химию в доме не было. Была взята веревка, посередине на ней был завязан узел вокруг куска тряпки, из домовых запасов была выдана мне банка керосина, и я стал в меру своих сил и знаний приводить эти ружья в чувства. Правда, у ИЖ-17 запорный рычаг на спусковой скобе приходилось с усилием от руки не только открывать, но и закрывать, тем не менее в первый же день нашего пребывания ружья эти поступили на наше с Сергеем вооружение. И в первый же вечер мы пошли на охоту. Просто пошли в лес в сопровождении и Гены, и моей сестры. Но за плечом было ружье. Значит, на охоту. Больше того, даже селезень какой-то взлетел, а Гена закричал: «Стреляй!». Но какое там «стреляй», если селезень взлетел, а ружья висели на плече?

А еще Гена мне пообещал, что если я поступлю после 10-го класса в мою «Макаровку» (тогда мой ВУЗ назывался Ленинградское высшее инженерное морское училище имени адм.С.О.Макарова, а ныне Государственная морская академия имени Макарова), то…он подарит мне ружье.
Я поступил. Гена слово свое сдержал. И привез мне в подарок …именно тот ИЖ-17, запорный рычаг на котором перемещался только с приличным мышечным усилием, а в стволах были сталактиты.
Но я во время своих увольнений хоть и за очень долгий срок, но привел это ружье…нет, не в полностью исправное и рабочее состояние, а скорее, в красивое. Потому что с огромными раковинами в стволах бороться было просто невозможно. А жуткий шат был ликвидирован только полоской листовой латуни на осевом болту. Но ружье все же оставалось способным стрелять.
В придачу к ружью я получил еще в подарок нож. Огромный, сделанный из автомобильной рессоры. В качестве накладок рукоятки был распиленный вдоль кусок лосиного рога, а ножны – те вообще сшиты из лосиной кожи. Классические ножны финского ножа, заходящие на половину рукоятки. Но само изготовление ножа – от лезвия до огромных заклепок на рукояти - являли собой стиль откровенного примитивизма. Сейчас с высоты моей коллекции более, чем в 20 по-настоящему охотничьих ножей, я бы определил место того ножа где-нибудь в этнографическом музее, как предмета обихода каких-нибудь кочующих эвенков, но тогда я был в восторге от подарка, точил и полировал лезвие, как мог, пытался облагородить заклепки на ручке.
В общем, точка невозврата на пути в большую охоту у меня была пройдена, и начался мой охотничий стаж де-факто.
На этом со вступительной частью заканчиваю и перехожу непосредственно к сути.


Итак, я не только поступил в «Макаровку», но и на отлично сдал первую сессию, получив по правилам моего ВУЗа дополнительные 10 дней к полагавшемуся отпуску.
Самый конец января 1978 года.  Гена уехал в экспедицию зарабатывать деньги. На сей раз на свои любимые севера, за Полярный круг, в г.Апатиты, что в центре Кольского полуострова. Сестра моя к этому времени пребывала уже в декретном отпуске и находилась в Ленинграде. Связь была по междугороднему телефону, по заранее оговоренному расписанию – один-два раза в неделю. И в один из таких сеансов связи Гена, узнав, что я отпущен на зимние каникулы, предлагает мне приехать к нему в гости. Да, не просто в гости, а обещает охоту.

Какое время на размышление? На следующий день я уже покупал билет в железнодорожной кассе, благо, в это время и в те края желающих было меньше, чем мест в 49-м поезде (номер помню по сей день) сообщением Ленинград-Мурманск. А еще через день где-то в районе 19 часов я  садился в плацкартный вагон вместе с другими суровыми пассажирами в грубых свитерах и полушубках. Я тоже сам себе нравился – во-первых, и у меня был суровый свитер маминой вязки с воротом, если развернуть, до самых глаз. Во-вторых, я ж – готовый моряк. Пусть пока только первую сессию, но сдал. И сдал на отлично. Да, и вообще, под свитером у меня настоящая тельняшка из моего форменного обмундирования. Ну, и главное, я еду за Полярный круг не просто так, а, ни много-ни мало, на охоту. Много ли среди пассажиров таких наберется? В общем, сплошной праздник души. Ружье свое не брал -  оно находилось в самом разгаре реставрационных работ. Да, и если честно, патронов у меня к нему не было никаких. Все необходимое вооружение и экипировка мне были обещаны на месте.

Ехать около суток. Даже меньше на час-полтора. В моих восторгах время пролетает мгновенно. Полярная ночь в этих широтах уже закончилась, но световой день насчитывает от силы часов пять. Плюс на сумерки. Поэтому станция встречает меня уже полной темнотой с одинокими фонарями и огромными сугробами. Из темноты к вагону идет широко улыбающийся Гена. Вид его не вызывает сомнения относительно его цели пребывания в этих краях – мощный комбинезон некогда красного цвета, унты и зимний подшлемник вместо шапки с белой шнуровкой по верху, чем-то напоминающий гребень на голове варана.
- Ну, здравствуй, родственник! – так меня Гена частенько называл после того, как мы однажды стали разбираться, кем он мне, а я ему теперь приходимся после его женитьбы на моей сестре. В конце-концов, так и не придя к единому мнению, решили, что будем просто родственниками.
- Пошли к машине! Сейчас заедем за продуктами, потом поедем в барак, соберемся и…поедем на охоту.
-Что, прямо сегодня?
- Конечно! Пока у меня начальства нет, надо пользоваться. Сегодня и поедем. На три-четыре дня. Там видно будет.
- Гена, а на чем поедем? На машине?
- На вездеходе. На машине мы здесь далеко не уедем.

Вот это да – сразу с поезда, да на охоту. В ночь. И не просто на охоту, а на охоту на вездеходе. Рядом с Геной мне было все нипочем. Гена – он же самый сильный, самый опытный, в общем самый-самый для меня – семнадцатилетнего пацана.
Ну, и остался последний вопрос:
- Гена, а на кого едем?
- На лося!
И так Гена это буднично сказал, будто ничего другого и не подразумевалось.
От восторга я просто замолчал, потому что ничего связного в тему все равно сказать бы не смог.

Мы подошли к машине.
Естественно, никаких своих машин не было. Ни дома, ни, тем более, в экспедиции. Все имущество исключительно от этой самой экспедиции. Поэтому, что за машина могла быть, практически очевидно. Конечно УАЗик. Причем, исключительно с брезентовым тентом. И, конечно, тент этот никак не мог быть целым. Непременно в нем должны быть дыры. В нашем УАЗике дыры пришлись к счастью сзади, как раз там, где тент смыкается с задней частью кузова. А на улице где-то около 20 градусов мороза. Правда, воздух в этих краях сухой, и такие морозы переносятся намного легче, нежели во влажном ленинградском климате. Но в машине снимать перчатки или рукавицы надобности не было никакой – жарко не будет.

За рулем оказался еще один участник наших событий. Гена представил мне этого мужчину, как Володю. Хотя Володя этот был очень существенно старше Гены. Ну, а меня – раза в три. Володя был штатным водителем экспедиции. Водителем не только этого УАЗа, а всего имеющегося транспорта – как колесного, так и гусеничного.
О Володе надо сказать отдельно. Такой типаж этого заслуживает. Конечно, все по Гениным рассказам.
Володя – это он для меня и прочих малознакомых лиц. Для всех остальных он – Лопарь. Нет, по национальности он – чистокровный русский. Лопарь – это прозвище. Потому что свои корни здесь Володя запустил с самого момента основания города Апатиты – в самом начале пятидесятых годов, когда только-только здешнее поселение было решено постепенно преображать в город. Когда жили не только в бараках, но и палатках. Со всеми вытекающими. В том числе и с полярными коэффициентами в зарплатах, которые росли и росли по мере стажа работы в этих краях. А потому на сберегательной книжке у Лопаря скопилась немалая сумма денег. Но никакой роскоши тому не надо было – жил, как жил. Деньги – отдельно, Лопарь – отдельно. Иногда на Лопаря, что называется, накатывало. Он снимал со своей сберкнижки пару тысяч (не нынешних, а тех, советских рублей, когда автомобиль «Жигули» стоил около 5-6 тысяч) и отправлялся…в баню. Конечно, не в местную. В местной ему такую сумму было бы не осилить и за год. В баню он ездил … в Москву. И не ближе. Потом довольный возвращался. Рубашки он никогда не стирал по рассказам Гены – шел в магазин и всякий раз покупал новую вместо поношенной. Наверное, привычка осталась от тех времен, когда стирать в этих краях было нечем и негде. И при всем при этом мужик был очень открытый, очень общительный и добрый. Если зимой работы для него не было, просто шел к Гене, занимающего должность начальника партии, и говорил:
- Гена, схожу я на охоту! – а дело было где-нибудь в феврале – А к 9 мая вернусь.
И уходил один в заполярный лес. Конечно, он прекрасно знал все зимовья и мог спокойно выживать в этих условиях и неделями, и месяцами. И действительно всегда выходил из леса к обещанному сроку. Раз к 9 мая, значит, 9 мая и выйдет.
В общем, Лопарь – он и есть лопарь.
Все это я узнал уже намного позже нашей этой охоты.

А пока мы поздоровались, погрузились и поехали за продуктами на предстоящую охоту.
Надо  представлять уровень снабжения подобных регионов в то время в СССР. Исходили не из того, кто что хочет, кто что любит и чем накрыть праздничный охотничий стол, а из того, что в принципе было в магазинах. Зато никаких разногласий в компаниях по части еды – бери, что есть, а то и этого не будет. Вот суп в пакетах был всегда. Нет, это не нынешний «Доширак» с отдельными приправами, которые рекомендуется выкинуть, не вскрывая, чтобы не портить желудок. Те супы хоть и не отличались какой-нибудь презентабельностью, но были вполне сытные и безопасные. Пусть изысканным вкусом и не отличались, но на свежем зимнем воздухе, да с голодухи шли всегда на ура. В нашей семье мы их называли «суп-письмо» за наличие пакета, смахивающего на конверт. Суровые мужики экспедиции дали свое не менее суровое название – «суп-гадюшник». Однако такое название никак не влияло на спрос у этих же потребителей. «Суп-гадюшник» составил основу всего меню. Конечно, хлеб в достаточном количестве – на худой конец можно и просто хлебом наесться. Чай в пачках – какой, это уже не так важно. Какой есть. Чая в пакетах тогда не было в принципе. Во всяком случае, у нас. Хороший сыр всегда был дефицитом. Просто какой-нибудь развесной сыр в Ленинграде был практически всегда. Здесь, в Апатитах – далеко не всегда. А вот плавленый сырок, непременно имеющий какое-нибудь романтическое название, типа «Дружба», был повсеместно. Оттого и вошел в наше предстоящее меню. Вполне себе съедобная, а при определенных внешних условиях, и вкусная вещь. После супа-гадюшника это будет десертом. Вот, собственно, и весь продуктовый набор. Да, и особо заниматься кулинарией все равно никаких возможностей не будет – вокруг будут только снега и знатный мороз. Вопреки расхожему дилетантскому мнению никакого спиртного на охоту не закупалось в принципе. И продиктовано это было не соображениями убежденной трезвости, а исключительно знаниями и опытом. Выпивка на таком морозе без возможности сразу оказаться в теплом помещении слишком часто приводила к самым печальным последствиям. Поэтому, чтобы даже помыслов не возникало, предпочитали сразу обрезать соблазны.

Затарившись едой, мы отправились на базу. К месту постоянной дислокации экспедиции – в барак на краю города.
Барак и двор, огороженный изрядно покосившимся забором. Одинокий фонарь посреди двора. На дворе – ночь кромешная.
В центре двора стоит вездеход. Небольшой. А большого нам и не надо. Еще один у забора. Но тот совсем уж выглядит убитым. А этот, хотя и не сверкает свежей краской, хоть и тент на нем под стать тому, что на УАЗе, на котором приехали, - примерно такой же степени изношенности - но видно, что в центр двора выехал своим ходом, судя по свежему гусеничному следу на снегу.
- Переоденемся, и надо будет всем вместе бочки с соляркой в вездеход закатить, - информирует Гена.

А пока идем меня устроить, одеть, обуть и вообще, познакомить с местным образом жизни.
Вход с большим тамбуром – шлюз от холода. Дальше длинный коридор вдоль всего барака. Здесь уже светло – лампочки горят исправно. К нам, виляя хвостом, направляется рыжая лайкообразная собака. Нет, совершенно не охотничья. Просто, приблудившаяся когда-то к кому-то из членов экспедиции да так и оставшаяся скрашивать суровые будни. Как ее (точнее его) звали? Уже и не помню. Как-то очень просто – то ли Джек, то ли Дик? Ее место обитания – коридор. Ну, и двор, конечно. В коридоре в каждому углу стоят геодезические рейки, треноги, столы. Сами приборы – теодолиты, нивелиры -  находятся в комнатах их хозяев. Из коридора двери ведут уже в хозяйские комнаты. Одна из них наша – Генина комната. Заходим. В углу печь, в которую Гена первым делом подкинул дрова, уложенные тут же небольшой поленницей. Не колотые дрова и колода располагаются во дворе. В одном углу комнаты рабочий стол – на нем не законченные еще планшеты, перья, тушь, тетради с записями съемки какой-то местности. На самодельном стеллаже, висящем на стене, полки с книгами. И по геодезии, и художественные. Целая библиотека цикла «Антология современной фантастики» - очень Гена фантастику любил. Возле печки еще один столик – маленький. Это для еды. В другом углу кровать с толстенными одеялами – все ж север, все ж заполярье. Для меня принесена и стоит пока не разложенная раскладушка. Ну, и еще в углу у входа располагается взведенный капкан. Даже два – для надежности. Это на случай возможного визита крыс, кои в этом бараке отнюдь не редкость. Еще на одной стене вешалка, на которую я и повесил свою ленинградскую верхнюю одежду, готовый поменять ее на местную. Вот и вся обстановка. Был еще маленький телевизор «Юность» с комнатной встроенной антенной, но я не помню, чтобы его включали. Поэтому задвинут он был в самый угол рабочего стола. Никаких рогов по стенам, никаких карабинов в углу, как рисовало мне воображение для подобного рода жилищ – ничего подобного не было. Даже ножи сугубо кухонные.
- Пойдем тебя одевать, - говорит мне Гена, когда я разобрал свой чемодан.
И мы пошли на склад – еще одна дверь из общего коридора.

Первым делом мне был выдан настоящий овчинный полушубок. В городе бы это называлось дубленкой и стоило бы огромных по тем временам денег. Этот полушубок был без каких-либо изысков. Сугубо черного цвета. Зато с мощным мехом вовнутрь и воротом, который в поднятом состоянии мог полностью закрыть всю мою голову. Полушубок, судя по всему, Геной был приготовлен заранее. Дальше идем к полке стеллажа с рукавицами. Рукавицы из грубой черной ткани снаружи, зато такие же, как и полушубок, меховые изнутри. Выбираю из нескольких пар те, что и не давят нигде, и не сваливаются сами по себе. Забегая наперед, скажу, что я до отъезда успел продеть в рукава полушубка тесьму и пришить к ней эти рукавицы – и не свалятся в снег, и, главное, я видел такое у первых покорителей Аляски в фильме «Смок и Малыш».
Потом мне были выданы ватные штаны на лямках. Я примерил, Гена глянул на меня и  резюмировал:
- Смотришься!
Хотя мне они доходили только выше щиколоток. Ну, да ничего – валенки все закроют.
 Дальше пошел подбор обуви. Унт на складе не было. Зато валенки были в избытке – лежали в несколько рядов вдоль длинной полки.
- Гена, а где на них размер смотреть? У меня-то 47-й!
- Э-эх, родственник! Не знаешь, что ли, как валенки выбирать?
Гена взял из угла какую-то палку и приложил к моему ботику прямо на ноге. Начало палки совпало с носком моего ботинка, а большой палец держащей палку руки остановился там, где оказался задник подошвы. И с этим «измерительным прибором» Гена отправился вдоль рядов с валенками, прикладывая к тем, которые на глаз выглядят примерно подходящего размера. Выбрав так подошву, точно укладывающуюся в фиксированный на палке размер, вытащил из штабеля пару и протянул мне:
- Меряй!
Валенки сели идеально. Выбор из не менее, чем полусотни, занял не более минуты.
Галоши были не нужны – никакой слякоти на улице не было – только полярный мороз и чистейший северный снег.
- Вот еще – сунь куда-нибудь пока в карманы, - и Гена протянул мне взятые им из какой-то коробки патроны от ракетницы. Штук пять. И себе в карман сунул примерно столько же.
- А ракетница есть? – спросил я
- Ракетница нам не нужна. А патроны пригодятся. Увидишь!
На этом моя экипировка закончилась, и мы пошли на двор к вездеходу.

Тем временем к нашей команде охотников прибавился еще один участник – сын Лопаря Юрий. Парень этот был года на три меня старше. Познакомились.
С кузова вездехода откинули тент, положили несколько досок от земли в кузов. Нам предстояло закатить в вездеход запас топлива – две бочки солярки по 200 литров. И еще 200 литров залиты в баки. Итого – 600 литров. Должно, говорят, хватить.
Ну, а где же главное? Где самое – самое? Ружья-то где?  Мне уже не терпелось увидеть местное вооружение. Но нетерпение свое я тщательно скрывал от окружающих. Наконец, и Гена, и Лопарь отправились в барак. Гена вернулся с ИЖ-12 12 калибра, а Лопарь с «Белкой» - верхний ствол нарезной – 5,65 мм, а нижний гладкий – 20 калибра. Нарезное оружие тогда разрешалось иметь только штатным промысловикам. Даже малокалиберное, типа той же «Белки». Но, как в том анекдоте,… экспедиция. Тут  свои устои, обычаи и порядки. Одним надо, бывает, просто выжить, а «другие» поэтому просто «не замечают» отдельные нарушения.
Патроны, как я понял, распиханы где-то по карманам распорядителей нашей охоты. Да, и на такой охоте их много  не надо. Не на утку едем. Штук по пять на ружье – более, чем.
Ружья положили на дно вездехода у борта и тщательно накрыли войлочной кошмой. И последовал инструктаж для нас с Юрием:
- Если кто что спросит, едем проверять реперные знаки!

Да, в те времена во всевозможных экспедициях практиковались и охоты, и рыбалки с использованием казенной техники, топлива и в официальное рабочее время. Все всё понимали -  начальство, и местные власти. Людям нередко и просто еду так себе приходилось добывать, да, и праздник души тоже иногда делать надо. За свой счет такие мероприятия никто бы не потянул. Условие одно – не попадаться. Потому что в открытую одобрять подобное любое начальство себе тоже позволить не сможет – над ним тоже есть его высокое руководство. И придется «принимать меры». Так непосредственный начальник моей сестры у нее в ленинградской конторе имел строгий выговор за … рыбалку семги с вертолета. Вертолет даже не заглушили, пока спиннинг кидали. У того топливо и закончилось. Пришлось привлекать силы спасения и подвоза горючего (точнее, подлета). Засветились по полной. А аренда вертолета в те времена стоила 900 руб./час (когда Лопарь мылся в бане за 2000 р., а «Жигули» стоила 5600).
И для убедительности уже поверх кошмы в максимально заметных ракурсах были уложены пара геодезических реек и пара штативов. Был в кузове, кажется, и теодолит.

Все! Сборы окончены! Лопарь садится за рычаги, Гена на второе место в кабине, мы с Юрием заваливаемся на кошму в кузове. Вездеход  заревел, плюнул солярным дымом, и мы поехали.
Поехали в ночь, на охоту, в предгорья Хибин, в заполярный лес, в снега, на берег озера Имандра. В общем, на совершенно новую для меня планету, о которой мне пока абсолютно ничего не известно, и о которой мог только мечтать.


Вездеход катил в ночи на выезд за пределы города. Все-таки, гусеничная техника – по центральным улицам не поедешь. Весь путь по всяким околицам. Но и по проселочным дорогам наш танк катил быстро и ровно. Внутри, несмотря на наличие явных дыр в тенте, от работающего двигателя было тепло – рукавицы можно было снять. А на войлочной кошме и в мягком тулупе, так и вовсе комфортно и уютно. Я часа три, как только с поезда, полный эмоций и впечатлений, полный восторга и надежд. Сам не заметил, как уснул.

Проснулся от тишины и суматохи остальных членов нашей команды. Гена с Лопарем уже ходят вокруг вездехода. Юра тоже вылезает наружу. Полез и я. Оказалось, что мы проезжали через какую-то заброшенную железнодорожную станцию. В стороне видны были штабеля железнодорожных шпал. Вездеход ехал по наиболее, как казалось, ровной местности. А ровной она была оттого, что именно здесь проходили рельсы, укрытые на добрый метр снежным ковром. Вездеход практически точно попал гусеницами на железнодорожную колею. В результате одна гусеница оказалась лежащей отдельно от вездехода. Как слетает гусеница с подбитого танка, видели в кино? Вот точно так же – голые катки на машине, а сзади под снегом отдельно лежит гусеница.

Первым делом я, конечно, испугался. Нет, не остаться где-то ночью в снегу вдали от жилья. Испугался за судьбу предстоящей охоты, за возможное крушение многодневных надежд. И смотрел на Лопаря с Геной, как на единственных возможных моих спасителей.

Но их это событие нисколько не обескуражило. Оказывается, вполне себе штатная ситуация. Просто за бортом не май месяц. Единственная трудность – железо в снегу на приличном морозе. И много железа, которое надо сейчас будет таскать руками. Да ночь кругом. Но небо чистое, и кое-какой свет от Луны все-таки есть. А так, есть у настоящего танкиста и пальцев приличный запас (металлический штырь, которым гусеничные траки сцепляются между собой) и сами траки запасные имеются. Так что, все идет по плану.
Слезшую гусеницу ломами и руками уложили по линии катков за вездеходом. Лопарь достал трос, который закрепили на крайнем звене траков. А второй конец троса завели на ведущую звездочку. Стали потихоньку давать двигателем задний ход на эту звездочку – гусеница стала медленно заползать под катки.  Когда она доползла до ведущей звездочки, трос убрали и зацепили за звездочку уже первый трак. Гусеница поползла уже и на верхнее штатное место. Минут через тридцать такой изрядно физической работы на весьма ощутимом морозе под звездно-лунным небом оставалось только забить палец и провозгласить победу над обстоятельствами.

Все снова заняли свои места в нашей боевой машине, аккуратно свернули с железнодорожных путей и продолжили намеченный путь в ночи. А мы с Юрием снова завалились на кошму и окончательно погрузились в сон. После пребывания на ночном свежем воздухе тепло, шедшее в вездеход от работающего двигателя, было настоящим блаженством.

Но все оборвалось, не прошло и часа. Я опять проснулся от тишины. Вездеход стоял не среди индустриальных пейзажей, а в лесу, окруженный совершенно неподвижными заснеженными соснами. А снаружи было велено выбираться на снег. Причем, с одного борта и без резких движений. Уж не лось ли где стоит неподалеку, которого нельзя спугнуть? Но пока следую указаниям и лишних вопросов не задаю. Когда все покинули машину, Гена с Лопарем стали как-то очень внимательно осматривать правый борт и заглядывать под днище.
Как выяснилось, по какой-то причине гусеница опять соскочила. В причину я тогда особо не вникал, поэтому, сейчас ничего определенного сказать не могу. Только сам факт – гусеница лежала отдельно от вездехода. А предстоящая охота опять оказывается под угрозой.

В отличие от предыдущей ситуации, когда под днищем и под катками вездехода были стационарные конструкции в виде рельсов и шпал, на которых можно было без труда разместить всевозможные упоры, и по которым оказалось возможным даже затащить гусеницу под катками тросом, сейчас наш танк оказался в более неприятном положении. Он просто лежал брюхом на снежной подушке, которая в любую секунду могла просесть, могла подтаять от разогретого двигателя, и тогда катки правого борта просто вошли бы в землю. Земля, тем более, под метровым слоем снега, не настолько промерзла, чтобы достаточно тяжелая машина не вдавила бы катки в грунт. А с другой стороны, земля уже достаточно промерзла, чтобы какие-либо ковыряния в ней с помощью лопаты могли привести хоть к какому-то позитивному результату. Конечно, совсем безвыходной ситуация не была, но, продави вездеход снежную подушку, охота бы оказалась под очень большим вопросом. Скорее всего, пришлось бы заниматься исключительно вызволением техники из снежно-грунтового плена.

Действовать надо было очень быстро, очень осторожно и очень грамотно. Командовал операцией Гена, а его авторитет в моих глазах рос просто по экспоненте. Я и восхищался, и удивлялся и гордился своим родственником. Решено было всю гусеницу поделить на секции из нескольких траков с таким расчетом, чтобы секцию эту можно было переносить и укладывать на катки на руках. Чем больше в тебе физических сил, тем на меньшее количество секций придется разбирать гусеницу, тем меньше выбивать, а потом снова забивать пальцы. В общем, все секции таскал на своих руках лично мой Гена. Для себя он определи вес в 4 трака. Отсчитывали четыре трака, выбивали палец, Гена брал отделенную секцию на руки, нес к вездеходу и укладывал  сначала под катки. Забивал палец, соединяя с уже принесенной ранее секцией.  Все работы под катками велись буквально по саперному, чтобы ничем не спровоцировать возможное оседание вездехода на грунт. Кроме того, необходима была предельная осторожность, чтобы не получить серьезную травму, если проседание все-таки произойдет. И все это в темноте и на очень ощутимом морозе.
Термометра в вездеходе не было. Когда уезжали, градусник за окном в бараке показывал – 18 градусов. Но по ощущениям было существенно холоднее.

После того, как вся дорожка гусеницы под катками была собрана, всем стало намного легче. Теперь можно было не торопиться – если вездеход просядет, он попадет катками уже на саму гусеницу, а не на землю. Да, и вообще, самое страшное не случилось, значит, охота продолжается. Немного передохнув, Гена завершил работы по поднятию и переноске тяжестей. С последними траками помогали уже все, чтобы замкнуть тяжеленое стальное полотно в гусеницу.

Еще пара часов пути, и в лесу начало светать. За приключениями ночь прошла мгновенно.  Вечер, сборы, выезд с базы, два ремонта в дороге …вот уже и утро.  А утро в этих широтах, даже еще без солнца, а только сумерками – это не раньше часов десяти. Восход – так и вовсе около одиннадцати. На самом деле времени прошло весьма и весьма прилично. А мы еще и не добрались до района нашей охоты. Но, говорят, что уже совсем скоро. С появлением солнца приходит и совершенно другое утреннее настроение. Все снова полны оптимизма и надежд и на погоду, которая откровенно балует нас совершенно чистым небом, а не пугает тучами с возможными снежными буранами, и на вездеход, для которого уже откровенно хватит технических сюрпризов, и, конечно, на охоту.

А где-то вдалеке в дымке уже синеют вершинами Хибины. Хибины, конечно, не Эверест, но это тоже не Непал, а Кольский полуостров, это заполярье. Здесь все невысокое – и горы, и деревья. Высокое здесь просто не выживает.

Утро – значит утренний туалет и завтрак. А туалет в этих условиях – это новый заряд позитива. Потому что, как только спрыгнул с вездехода, так по пояс в снегу и оказался.  Утоптать такой снег – это отдельная задача.  А чтобы потом не вытряхать снег огромными комьями из валенок и карманов, так почти и невыполнимая. Но от этого становится еще веселей.

Лопарь объявил, что для завтрака надо срубить «ванечку»
- ???? – это от меня, конечно.
- Не знаешь, что такое «ванечка»? – Лопарь расплывается в приветливой улыбке. - Сейчас увидишь.
Оказалось, ничего мудреного. Здоровенная жердь, метра 3-4 длиной. Поскольку в таком огромном снегу, да на промерзшей земле никаких классических рогатин с перекладиной для котелка не поставишь, устанавливается одна мощная жердь с пологим наклоном в сторону будущего костра. Можно просто косо воткнуть ее в снег, если он плотный, или расклинить между веток рядом стоящих деревьев. Толщина нужна приличная. Такая, что не позволит ей прогореть над костром, и удержит солидный чайник или котелок.

«Ванечку» отыскали и установили. Теперь сам костер. Лес весь в снегу. Любые ветки покрыты и снегом, и инеем, и льдом. В поисках идеальных дров особо по лесу не походишь – снега по пояс. Поэтому на дрова идут все ближайшие сухие стволы деревьев. Какие есть. Далеко не хворост, который весь располагается где-то глубоко в снегу. «Калибр» дров меня сначала откровенно удивил – такие разве что в печку можно положить. И то, когда та уже растоплена. Разжигать-то как такие поленья? Даже, если солярку пустить в дело, и то сразу не получится. Тем не менее, собирались и укладывались в будущий костер именно такие дрова.
Почему-то вспомнилось «Белое безмолвие» Джека Лондона – тоже разведение костра, тоже в заснеженном заполярье, только американском. Только там был еловый лапник. И всего одна спичка. Закончилось все очень плохо.

Но руководители нашей охоты дело знают по-настоящему.
- А вот теперь давай ракету, - говорит Гена, когда дрова были уложены в достаточном количестве.
Патроны так и остались у меня в кармане полушубка. Достаю, сколько взял в ладонь.
- Одного хватит, - Гена забирает у меня один патрон. Открывает складной нож и режет папковую гильзу пополам. Высыпает порох просто на снег, донце с капсюлем выкидывает. Оказывается, от всего патрона нам нужен только сам снаряд ракеты – этакий увесистый цилиндр стального цвета. Цилиндр этот Гена ставит в центр дровяной укладки и подносит к нему зажженную спичку. Первые секунд пять вообще ничего не происходит. А Гена комментирует:
- Тут главное – руки вовремя убрать. И глаза заодно. Особо смотреть не стоит.
Потом цилиндр стал отбрасывать отдельные искорки, а потом…Весь наш костер исчез в огненном шаре, а все вокруг осветилось ослепительным сиянием сигнальной красной ракеты. Дабы не портить глаза, все отвернулись. Когда сияние прекратилось, все вновь обратили взоры к костру, который  равномерно горел, невзирая на внушительные габариты дров. Для меня это был бесценный урок для всей моей будущей охотничьей карьеры – ракета лишней никогда в лесу не будет. Есть ракета – будет костер в любых условиях, если есть любые дрова. А костер – это всегда спасение.

В таких условиях, на таком морозе любая горячая пища покажется ресторанной. А уж суп – гадюшник, так и вовсе – мечта.   К тому же, у Лопаря оказался еще и кусок сала. И чай на десерт с плавленым сыром «Дружба». А мощный костер еще и заставил отступить от нас мороз метра на три.
С приливом сытости, тепла и позитива наступил и новый прилив желания охотиться. Все внимание теперь было нацелено на то, зачем мы собственно сюда приехали.
Мне, как новичку, объяснили принцип охоты. Охотиться будем по двое. А именно – двое с ружьями садятся не в вездеход, а «на броню» - на крышу кабины, готовые в любую секунду стрелять по появившемуся объекту охоты. Другие двое – в кабине. Один на рычагах, другой просто греется на сиденье рядом.

Кто первый «на броню»? Ну, конечно, я! Охота наконец-то началась. Вторым на крышу вездехода лезет Юрий. Мне выдают ИЖ-12. И два патрона с пулями. Юра заряжает 5,65 и пулю в 20-м калибре в «Белку». Какие пули выдали? Кто их пристреливал? Из какого ружья?  Да, и вообще, какого происхождения эти патроны? Сегодня бы я в принципе не взял в руки ружье на подобную охоту без тщательной и кропотливой пристрелки. Тогда эти вопросы меня вообще не волновали. Я даже не в курсе был, что они существуют.
Уселся на крыше, зарядил ружье, проверил предохранитель. На руках огромные рукавицы. В таких курок не спустить. А без рукавиц пальцы мгновенно к ружью примерзнут. Решаю, что правую рукавицу буду держать зажатой между колен, а когда появится лось, выдерну из нее руку и стрелять уже буду свободной ладонью. Так и ехал с зажатой между колен рукой.

Вездеход не спеша плывет по узкой просеке. Никакого намека на дорогу. Просто свободное пространство между елями и соснами. Ярко светит солнце, отражаясь от ровного снежного зеркала. Хвойные ветки покрыты инеем так, что кажется, будто они сделаны  художником-стеклодувом из хрусталя вокруг какого-то зеленого основания. И совершенно симметричные, потому что нет ни малейшего ветерка. На снегу ни следа. Не то, что зверя, но и птичьих следов нет. Мы на другой планете. Но здесь все равно есть инопланетяне. Мы это точно знаем. Просто, мы их не видим. Но они нас видят наверняка. И внимательно откуда-то за нами наблюдают. Верчу головой во все стороны, всматриваюсь в лесные стены по краям просеки. Нет, никого не видно. Но все равно, дух захватывает. Кажется, что на этой планете из людской цивилизации есть только наш вездеход – планетоход и его экипаж.

А еще потрясало знание здешних мест нашими старшими товарищами. Ведут вездеход куда-то между деревьями и дорогу ни у кого не спрашивают. Никаких вам навигаторов, никаких мобильников. Даже рации у нас не было. Что там рация, даже компаса… Если, не дай Бог, что, никто никогда не найдет. Но никакого «не дай, Бог» тут быть не может. Все не то, что исхожено, а и обмеряно с точностью до сантиметра не один десяток раз. И лично Геной нанесено на местные карты и множество планшетов. Оттого и знание местности абсолютное. Сегодня, вспоминая наши маршруты в девственном лесу, на ум невольно приходят наши современные таксисты, не способные проехать по городу без навигатора, где на каждом перекрестке написаны названия улиц, а на домах висят их номера. Вот так мы и развиваемся по мелочам, деградируя в глобальном, как человеки.

Сижу на крыше, любуюсь и восхищаюсь Великой природой. Но все время надеюсь и нахожусь наготове к немедленному выстрелу.
Тем не менее, примерно через час начинаю чувствовать, что мой собственный тепловой баланс начинает смещаться в сторону холода. В первую очередь лицом и особенно торчащим за габариты амуниции носом. Юрию же, как кольскому аборигену, все нипочем. Поэтому я меняюсь местами с Лопарем. Сажусь в кабину справа о Гены.  Наблюдаю окружающие красоты теперь в совершенно комфортных условиях. Вездеход на ходу уже больше часа, внутри, несмотря на дыры в тенте, тепло настолько, что можно не просто снять рукавицы, но и расстегнуть тулуп. И даже снять шапку.
А Лопарь занял мое место на крыше. Как сейчас помню – с правого борта вездехода.

Вся моя дальнейшая охотничья практика всю жизнь мне показывала, что в такие моменты максимального расслабления все всегда и происходит. Я сегодня даже иногда пытаюсь обмануть удачу (точнее, неудачу), демонстративно (перед ней – неудачей) закуривая, если долго на каком-нибудь пролете нет дичи. При этом исподтишка одним глазом не забываю непрерывно сканировать окружающую обстановку. Бывает, что мне это удается. Но чаще моя неудача разгадывает этот мой маневр и не поддается на мои хитрости.

Мы с Геной спокойно беседуем о жизни, о семье, об окружающей природе. Вездеход плавно подминает снег под днище, как будто плывет по снежному океану в полный штиль. Правая гусеница застопорена, левая разворачивает вездеход на новую просеку.

И тут метрах в тридцати стоит ОН! Ни до, ни после я ни раз не видел таких лосей. Он был огромный! Рога – лопаты! Но самое главное, он был совершенно потрясающего окраса – какого-то красно-коричневого с белым. Причем, белого, по-моему, было больше. Для меня это был мгновенный шок. И оцепенение. Для Гены, наверное, тоже. Но его реакция была обратная – он инстинктивно рванул оба рычага на полный ход. Вездеход резко задрал морду вверх, а стрелкам нашим ничего не оставалось, как хвататься за любые выступающие части, чтобы не оказаться сброшенными вниз. В лучшем случае – в снег. В худшем – под гусеницы.

Все длилось от силы секунду-полторы. Лось, конечно, давать охотникам лишнее время не собирался – эта грандиозная и величественная статую мгновенно подняла вокруг себя гигантское снежное облако, в котором и исчезла.

И по сей день я вижу эту могучую красно-коричнево - белую вспышку на фоне хрустального с зеленоватым отливом леса, исчезающую в облаке мощного снежного взрыва.
Картина, я вам скажу, просто завораживающая.

Еще через секунду Гена, конечно, вездеход остановил. Сверху сошли на снег возбужденные, часто дышащие наши дежурные охотники. Никакой ругани не было. Гена откровенно признал, что все случилось на нервах и в пылу азарта. Что да, надо было включить самообладание и просто застопорить ход, дав возможность сделать выстрелы. Но, уж, что случилось, то случилось. Как там у Карнеги? «Не стоит сокрушаться по убежавшему молоку. Оно уже убежало!». Как и наш лось – успешно убежал.

Я снова полез на крышу, обняв ИЖ-12. Но два лося в один день – это уже за пределами какой-либо разумной вероятности. Даже в предгорьях Хибин.
Между тем, полярный день зимой не просто короткий. Он стремительный. Где-то около пяти часов вечера вновь был организован «ванечка» с костром, «гадюшником», хлебом с салом и сырком «Дружба» к чаю. Охотничий день закончился. Просто ложиться спать – тогда ранний подъем все равно будет в темноте. Проснуться вовремя – это не раньше 10-11 часов утра. Решено было посменно двигаться и спать. То есть, двое в кабине – один ведет вездеход, другой его развлекает разговорами, чтобы не скучно было. Другие двое валяются на кошме в кузове. Потом смена ролей. Да, и спать, если спать, при работающем двигателе несравненно комфортней, чем просто под дырявым тентом на заполярном морозе.

Лопарь с сыном, как отдыхающая смена, отправились валяться на кошму в кузов. И после столь эмоционального дня очень быстро дружно уснули. Гена вел вездеход. Я просто сидел и обалдевал от всего, что меня окружало. Ночью езда по другой планете была еще романтичней. Фары высвечивали только ближайшие метров десять совершенно не тронутого снега. Абсолютно ровного, лишь немного приподнимающегося к стволам деревьев. Нет, это была совсем не езда. Это было именно плавание. Мир вокруг превратился из дневного цветного в ночной черно-белый.  А оттого и еще более инопланетный. Даже, Гена, повидавший на своем экспедиционном веку всякое, не одну зимовку проведший за Полярным кругом, и тот не сдержал эмоций:
- Как по Луне едем!

Нет, на Луне леса нет. И жизни нет. А тут еще и сказочный лес вокруг, и инопланетяне несомненно существуют.  Одного уже встретили! Пусть и лось, но точно инопланетный.
Вы когда-нибудь видели под водой коралловые рифы? Эти поля гребенок из белых с пупырышками отростков? Это красиво. Я тоже их много повидал в свое время. Поэтому и говорю – увеличьте каждый коралл раз в 100-200, приделайте к каждой их пупырышке хрустальную иглу сантиметров 5-10, чтобы переливалась всеми гранями в падающем свете. Вот тогда будет немного похоже на то, что было вокруг. Но все равно, просто словами это не рассказать. Это даже не сказка. Это какое-то другое измерение. Зазеркалье, черная дыра…в общем, что-то за гранью реальности.

Иногда мы останавливались и глушили двигатель. Пытались что-то услышать в окружающей нас вселенной. Но вместо каких-либо звуков, выдающих жизнь, в ушах, без преувеличения, начинался звон от абсолютно полной тишины. И мы сова двигались дальше.
Снова задним числом восторгаюсь знаниями местности и Геной, и Лопарем – видеть всего 10 метров просеки впереди, при этом совершенно точно представлять весь маршрут и точно по нему следовать.
«Да! Были люди в наше время!». Вот и в мое время они были.

Часа через три нас сменили Лопарь с Юрой. После такого водопада эмоций достаточно было просто прислониться к кошме, чтобы тут же заснуть.
Проснулся я уже от холода. Оказалось, Лопарь довел вездеход до намеченной точки и заглушил двигатель, отправившись тоже спать.  А просвечивающий насквозь брезентовый тент кузова очень быстро выровнял температуру внутри нашей «спальни» с забортной. Я, как человек, абсолютно не приспособленный к подобным ночлегам, стал пытаться хоть как-то себе помочь. На других участников нашего похода подобные условия вообще, казалось, никак не сказывались – спали сном праведников. Особым цинизмом выглядело для меня то, что когда я стучал от холода зубами, они позволяли себе храпеть. Выглядеть в этой компании слабаком мне очень не хотелось. Я пытался поднять ворот полушубка так, чтобы он закрывал нос. Пытался под полушубок запихать и свои длиннющие ноги, натягивал поверх себя любую случайную тряпку, найденную в кузове.

Примерно через час борьбы с самим собой я все-таки сдался и дрожащим от холода голосом взмолился:
- Включите мотор!
Гена проснулся, сказал, что по его мнению вполне комфортные условия, но двигатель завел.
Жечь соляру, которую наш вездеход ел, как слон траву, пусть и казенную, ради улучшения и без того вполне нормальных условий ночлега, это было по местным понятиям не правильно. Но что ж мне делать, если зуб на зуб не попадает?
В кузове опять стало комфортно для сна (если можно назвать комфортным сон в тулупе на толстый свитер, ватных штанах, валенках, шапке с опущенными ушами и рукавицах). Гена сказал, что ему уже просто жарко, и вездеход затих. Я заснул. Но через час все повторилось:
- Включите, пожалуйста, мотор.

Мое бытие не могло не повлиять на мое сознание.
Все! Пусть этот лось хоть какой уникальный. Утром я хватаю ружье и сажусь на крышу! Нет! Я не должен ни упустить момент, ни промазать. Чтобы как можно скорее набить кузов лосятиной и незамедлительно отправиться в обратный путь, где у Гены в комнате есть нормальная печка с дровами и раскладушка с нормальным постельным бельем.  Романтика романтикой, но уж слишком холодно.

Ночью лося все равно не будет, поэтому, надо как-то перекантоваться до утра. А там – супчик на «ванечке», чай с хлебом и плавленым сырком.  Всяко, повеселее будет. Да, и вездеход будет ехать.
Дальше я просто стал считать минуты, а, может, и секунды до рассвета. Точнее, до того момента, когда кто-нибудь, помимо меня, тоже проснется. А мерзнуть совершенно в одиночку было совсем не весело.

Но пришло утро, проснулись все наши охотники, мы позавтракали, я повеселел. Сначала добрал несостоявшийся ночью сон в кузове уже вовсю двигающегося вездехода, а потом уже встал (точнее, сел) на вахту по добыче лося. Но даже какой-нибудь значимой птицы нам не суждено было в этот день встретить.
Неумолимо приближалась очередная ночь, которую я пока не знал, как переживу.

А между тем, Лопарь заметил, что и без того прожорливый на соляру вездеход стал потреблять ее намного больше обычного. Устроив на одном из привалов тщательный осмотр, выявил повреждение трубопровода. Возможно, неизвестные препятствия, сбросившие дважды с вездехода гусеницу, возымели еще и действие в отношении топливного трубопровода.
В конце концов течь удалось устранить, но оставшейся солярки только-только хватило бы на прямую дорогу домой. Именно прямую, без какого-либо поиска по лесным просекам. Не говоря уже о ночлеге со включенным мотором.
Надо было выбираться куда-нибудь поближе к цивилизации. Поэтому было решено ехать на предстоящий ночлег на расположенную где-то неподалеку буровую. И поехали.
Через час-полтора показавшиеся впереди огни, а потом и механический шум говорили о том, что мы попали в точку назначения. Гена пошел к буровикам представиться. Потом от их барака к нашему вездеходу подошел бородатый человек. С неподдельным интересом обошел и осмотрел вездеход и задал свой первый вопрос:
- Вы прямо из-под Сталинграда приехали?
Похоже, даже для суровых местных буровиков наша техника выглядела по-настоящему боевой. Точнее, с очевидной боевой историей. И тут же спросил:
- На охоте, что ли?
- Реперы проверяем, - как и было «по легенде» ответил Гена.
- А, ну понятно!
Все ему было понятно. Просто проявлять излишнее любопытство среди местного контингента было не самым хорошим тоном.

Стороны общались на одном языке, поэтому нам даже предоставили возможность отужинать в отапливаемом помещении. Пока собирали на стол, Гена показал мне, что это такое – настоящая разведывательная буровая в этих краях. Показал ящики с уложенными кернами. Объяснил, какой это труд – бурить и доставать бур через каждый метр прохода глубины, чтобы вынуть очередной керн, промаркировать его и уложить в ящик для отправки, снова собирать и опускать бур, снова бурить, а через новый метр снова поднимать и разбирать. И это зимой. И это в Заполярье.

На буровой сыскался и термометр. Который показывал …- 40 градусов. Честно говоря, никогда еще в жизни мне не приходилось находиться на таком морозе. Вот теперь все встало на свои места – и мерзнущий по ночам нос, и стучащие от холода зубы.
Народ на буровой был достаточно типичный. Как показывают в кино, все бородатые. Наверное, дополнительное тепло для лица. Отдельные личности имели изрядные поля татуировок, весьма далеких по сюжетам от столь модных нынче «тату». Мы могли их видеть только на руках, поскольку остальные части тела были скрыты под грубыми свитерами и телогрейками. Но, наверняка руками дело не ограничивалось. И абсолютно все были очень немногословные.

Тем не менее, приняли нас, я бы сказал, очень радушно. Сначала угостили вареной картошкой. А когда Гена после ужина объявил, что нам пора идти в вездеход спать, хозяева предложили и свой ночлег.
Вместо ночевки под дырявым тентом вездехода на сорокаградусном морозе без какой-нибудь надежды на заведенный двигатель спать на кровати в протопленном помещении, снять с себя не только тулуп, а еще и шапку, рукавицы и валенки … Если максимальный рейтинг отелей – пять звезд, то здесь можно было смело давать все семь. Лично мне уже не надо было ничего, чтобы почувствовать себя полностью счастливым.

Утром было решено, что поскольку по причине ограниченного запаса топлива охоту продолжать нет никакой возможности, мы с Геной поедем домой в Апатиты на рейсовом вездеходе, который обслуживает местные поселки буровиков и ходит по расписанию. Ждать его надо не более часа. А Лопарь с сыном останутся окончательно отремонтировать вездеход и вернутся после этого самостоятельно на вездеходе экспедиции. Гену еще и работа подпирала, и грядущий визит начальства из Ленинграда.
По накатанной дороге на большущем рейсовом вездеходе дорога до дома у нас заняла не больше 2-х часов с заездом в другие поселки. Не так далеко на самом деле укатили мы от дома. А казалось, что пересекли весь Кольский полуостров поперек.

Мы прибыли налегке в такой желанный и уютный барак, в Генину комнату, полную по теперешним моим меркам благами цивилизации. Один теплый туалет чего стоит.
А термометр за окном, как и на буровой, показывал минус 40 градусов.
Первым делом накололи дрова и затопили печь. Потом выкинули подальше пойманную в капкан крысу. А потом переоделись по-городскому и пошли в баню.

Баня уже тогда в Апатитах была шикарная. Даже, по ленинградским меркам. Большая, очень чистая, с нарядным кафелем на полу и стенах. И парилка была просторная и с отличной вентиляцией.
Никакими особыми фанатами бани ни я, ни Гена никогда не были. Но народ в парилке уже сменился неоднократно, а мы все продолжали сидеть, беседуя на разные житейские темы. Мы не парились, из нас просто постепенно выходил накопившийся за трое суток холод, проникший во все закоулки тела, а, может, и сознания.

По дороге из бани к дому зашли в магазин купить что-нибудь к первому спокойному размеренному ужину в комфортных условиях барака. За время нашего отсутствия ассортимент магазина нисколько не расширился. А хотелось чего-нибудь праздничного. Но был вполне себе симпатичный репчатый лук и…килька пряного посола. В нормальных консервных банках. Да, к тому же и довольно свежая. Близость Мурманска сказывалась на своеобразии ассортимента. Мясо тут было днем с огнем не сыскать, а вот рыбу иногда можно было купить такую, которую магазины Ленинграда не видели в принципе – например, зубатку или палтус. Килька пряного посола в то время в Ленинграде тоже попадала в дефицитные продукты. Если и можно было купить, то только в огромных банках. Да такую, которая разваливалась на части еще до того, как ее удавалось донести до бутерброда.
Вот и купили мы на праздничный ужин килограмма полтора лука и кильку пряного посола. Гена купил еще бутылку красного вина. Теперь уже можно.

Дома мы просто пожарили купленный лук на сковороде. Потрясающее блюдо я вам скажу – жареный лук с килькой. При случае непременно попробуйте.  Особенно после охоты.
Гена разлил вино по стаканам.
Взял свой стакан и стал как-то задумчиво на него смотреть. Так обычно смотрят кто на стакан, кто на бокал, когда человек в своем сознании формулирует тост. Причем тост настоящий, искренний, идущий действительно от души, а не просто дежурный: «Ну, за…».

Неужели Гена собирается сказать тост?
Тост Гена не произносил. Он просто сказал:
- А знаешь? Хорошо, что мы того лося не убили! Не испортили такую отличную охоту!
Оказывается, мы с ним думали об одном и том же. И я ответил:
- Это правильно! Все было просто здорово!
За это и выпили – за оставшуюся в хибинских предгорьях красоту! За охоту со счастливым концом!

В позапрошлом году Гены не стало. Рак легких оборвал жизнь этого настоящего русского мужика. Красивого и некогда очень сильного.
А я с той поры за свой уже более, чем тридцатилетний охотничий стаж «де-юре», ни разу не поднял ружье на нашего лесного великана. Но если меня кто спрашивает, охотился ли я когда-нибудь на лося, с чистой совестью отвечаю:
- Да! Охотился! Да, так, что вам и снилось! Но лося мы тогда так и не взяли. К счастью!

Р.S. Рассказ был написан в ответ на просьбу редакции журнала "Охота и охотничье хозяйство" написать что-нибудь про зимние охоты, о которых до этого момента никогда не писал - не профильные такие охоты для охотника-легашатника. И в редакции поначалу вызвал восторг. Главный редактор Блюм - большой ученый, охотник, писатель - тут же поставил его в февральский номер. Но в декабре 2019 года не стало самого Блюма. А пришедшее на смену новое руководство вынесло собственное мнение, отраженное в письменном виде прямо поверх рукописи - "Чистое браконьерство". В печати рассказ, конечно, так и не вышел. С формальной точки зрения браконьерство имело место быть. Но было ли оно с морально-нравственных позиций, пусть решает читатель.

Сентябрь 2019 г.