Колыма. Часть 17. Лагерный режим

Часть 17. Лагерный режим.
( Воспоминания моего дяди - узника ГУЛАГА)

В течение некоторого времени я был предоставлен сам себе, изредка занимаясь по заданию нарядчика тем, что заготовлял дрова для служебных помещений. Мой рабочий день был ненормированным, и он мог длиться 11-12 часов. Но я умудрялся сделать так, чтобы у меня оставалось время для знакомства с обитателями лагеря.
Всего в лагпункте прииска Утиного размещалось тогда более двух тысяч человек. Каждый был в какой-то бригаде. Во главе бригады стоял бригадир из числа заключённых и гормастер от приисковой администрации. Каждая бригада имела свой отдельный барак, где был дневальный. Над дневальным стоял лагерный староста и надзиратель.
Режим дня был строго регламентирован лагерным расписанием. Утром подъем в 7 часов. Завтрак с 7 до 8 часов. Один час отводился на обед. Невзирая ни на какие погодные условия, на работу выводили ежедневно. Дней отдыха не полагалось даже в революционные праздники.
Перед выходом на работу весь лагерь выстраивался на площади для переклички. Иногда переклички производились по 2-3 раза и растягивались на целый час. Люди мерзли без движения, не смея роптать. Наконец, открывались широкие ворота и заключённые побригадно, рядами выходили на работу. На каждую бригаду в 30-40 человек выделялся конвой из двух стрелков, который объявлял, что в случае выхода из строя будет применяться оружие, как за попытку к бегству.
В забое, куда бригада шла работать, устанавливались по сторонам красные флажки, за которыми шла так называемая "запретная зона", выход за которую строжайше запрещался. Некоторые заключённые использовали этот строгий порядок в целях самоубийства. Они преднамеренно выходили за запретную линию и заявляли стрелкам, что уходят в побег. Те не церемонились и расстреливали всех наповал. Из близких мне людей было убито трое. У некоторых стрелков на счету было по 15-20 убийств. Такие расстрелы поощрялись лагерной администрацией. Отличившимся даже выдавали премии спиртом за каждую голову.
За мелкие нарушения применялась изощренная система наказания - от снижения пайка хлеба и оставления после смены в забое до карцера.
Карцер размещался вне зоны за высокой оградой из колючей проволоки. Его лагерники называли "крикушником", ибо, кто попадал сюда, то обычно кричал : одни в случае избиения охраной, другие - замерзая и прося дров.
Для тех, кто внезапно заболевал или получал увечье на работе имелся врачебно-санитарный пункт на 20 коек. В нем размещались только тяжело больные : с травмами рук или ног, дистрофики, цинготники и с крупозным воспалением лёгких. От воспаления лёгких мало кто излечивался. Это были быстро погибающие люди. Дистрофики и цинготники тоже умирали, но медленной и мучительной смертью.
Столовая, кухня и хлебораздаточная захвачены были уголовниками, доверенными лицами администрации. В отличие от нас, государственных преступников, они здесь были королями. Перед ними расшаркивалась вся лагерная администрация, подкупленная оптом и в розницу.
Эта характеристика лагеря, в который я попал, была бы неполной, если бы я не упомянул другую скромную группу тружеников : портных, сапожников и дневальных. От их напряжённого труда зависело благополучие многих заключённых. Они, не считаясь со временем, почти круглосуточно чинили рваные рукавицы, брюки, гимнастерки, бушлаты и валенки. Одежда на нас просто горела.
При всей строгости режима здесь процветала спекуляция. Барыги имели связь с вольнонаемным населением прииска. Они приносили в лагерь сахар, масло и другие продукты для обмена на ценные вещи. К ним был вынужден обратиться и я. У меня сохранилась с воли каракулевая шапка-ушанка и кожаное пальто. За шапку я получил вместо платы несколько тумаков по шее, а за кожанку стоимостью в 500 рублей, мне дали 50 рублей. Кроме этого барыга обещал мне достать и принести в лагерь по килограмму сахара и масла. Несёт он их по сей день. Я был не исключением, такая же участь постигла и многих других наивных лагерников, прибывших по этапу вместе со мной.
( продолжение следует)