Две недели января

Предисловие:

По просьбе Олега Коршунова (https://owkorr79.livejournal.com), занимающегося реконструкцией событий штурма Грозного зимой 1995 года, попытался восстановить действия нашего подразделения. Хотелось писать, по сути - точно и сухо. Но в голове многое путается и поэтому, прошу не судит строго, если кто из участников заметит неточности и ляпы. Пишу, как помню. Если, что и переврал - ну, значит память играет такие шутки…
Мои воспоминания вошли в книгу Олега Коршунова "Черный снег Грозного". По вопросу приобретения книги обращаться к автору.

В новогоднюю ночь, 1995 года, мы стояли под Грозным. Наша очередь в карауле выпала ровно на полночь. И мы, с Серегой Бойцовым стояли у кунга полковника Полянского. Полянский, был замполитом бригады. Во всех наших действиях на территории Чечни, он заменял комбрига. Это, конечно, не добавляло популярности, самому комбригу - полковнику Марьину, который оставил бригаду в такой ответственный момент.
В полночь Полянский выглянул из кунга. Спросил - кто на посту. Налил нам по стакану шампанского и дал апельсин. Этот неформальный поступок подбодрил нас. Настроения на тот момент, были не то чтобы упаднические, но трехнедельная дорога до Грозного сильно деморализовала нас. Главным раздражителем был голод. Сразу после выезда из Беслана 11 декабря, с питанием личного состава произошел какой-то непонятный коллапс. В день мы получали меньше половины подкотельника с жидкой кашей-сечкой пахнувшей килькой и пару сухарей. Понять это было очень сложно.
Не забуду картину, как мы, проведя ночь в открытом поле под станицей Ассиновской, ходили и собирали, оставшиеся с осени, грязные капустные листья. Там же Серега Бойцов, где то отрыл сонную лягушку, которой поделился со мной. Голод по дороге к Грозному, был самой сильной эмоцией нашей жизни. Как бы это не звучало, но, увы - даже потери не вызывали более сильных переживаний. А потери в нашей 21 бригаде ВДВ уже были. Лейтенант Ершов, командир первого взвода, сообщил о погибшем рядовом Эдике Живуне. В Чечню Эдик ехал не в нашем подразделении, но мы были знакомы, так как он после карантина в роте молодых солдат, какое-то время был в составе разведроты. Эдик погиб при обстреле вертолета.
Ближе к Грозному, когда мы стояли в охранении бригады на удаленных постах, был подрыв нашей машины ГАЗ-66. На этой машине развозили продукты и проверяли посты. Противотанковая мина сдетонировала под колесом заднего моста. Водителя машины и командира второго взвода л-та Силкина – контузило. Ребятам в кузове повезло меньше. Из разведки там был Алексей Жеребцов. Его мощным взрывом выкинуло наружу, сильно повредив ноги.
Наш голодный поход закончился внезапно. На новый год, приехали несколько машин с гуманитарной помощью. Нам сказали, что продукты были собраны ставропольским казачеством. Это были грузовики забитые колбасой, печеньем, консервами и пр. Брать продуктов можно было сколько угодно. Все объелись, и рота мгновенно потеряла боеспособность. Несколько недель голодавшие желудки не справились, и мы начали дристать со страшной силой. Я более-менее был в форме, так как бегал «до ветру» раз в полчаса. Многие, просто сидели на корточках не вставая часами. И смех и грех! Если бы в этот момент поступила команда на вхождение в город – была бы беда!
В сам Грозный мы зашли 3 января. Дорога нам уже была расчищена. Боевиков не было. Ехали сначала через какие то дачи. Затем пошли городские кварталы. Постепенно мы втянулись в какой то парк, в котором и расположились. Там же, впервые, мы увидели плененных людей в гражданской одежде. Чеченцы клялись, что они мирные. Просили курить. Когда я стоял на охране помещения, где находились эти мужчины - мне запомнился один офицер не из нашего подразделения. Он приносил пленным воду, продукты и разговаривал с ними по-доброму, с большим сочувствием. Были это мирные или боевики – не понятно.
В парке поставили палатку, на охране которой оставили бойца – кажется рядового Кузнецова, точно не помню фамилию – помню, что звали Кузей. Он был переведен в роту из другого подразделения и прослужили мы вместе не так много. Затем мы начали продвигаться к центру города. Сначала был ночной разведвыход – кружили по городу ночью, чуть не нарвались на своих. Затем, ночью же, окружили господствующее над частным сектором здание, типа школы. Слушали и вели наблюдение минут сорок, затем пошли на зачистку. Здание было пустое.
Утром получили приказ поддерживать огнем штурмовые группы. Через какое то время увидели несущиеся по улице БТР с солдатами на броне. Попытались поддержать их огнем, но ребята на броне, не сориентировались и начали стрелять по нашему зданию. Поступила команда, кажется от старшего лейтенанта Лахина – прекратить огонь. Лахин был замполитом роты и во время действий роты в Чечне, исполнял обязанности ротного. Мы сели на пол, привалившись к стенам, чтобы не попасть под огонь своих. Помню с нами был проводник из гражданских. Небритый мужик по гражданке и с АКМом 7,62. Когда я смотрел на него, то постоянно думал, что в таком виде его точно, кто-нибудь из военных грохнет - очень уж походил на боевика. Его судьба мне не известна.
В стороне, куда продвинулись штурмовые группы, шел бой. По нашему зданию работал снайпер. Сереге Бойцову пробило рацию «Р-159», когда мы сидели за столом и открыли банку каши из сухого пайка. Рация стояла между нами на столе, когда ее, в самый край, пробила пуля. Звук от попадания я принял за падение, какого-то предмета со стола. Начал смотреть по сторонам и тут увидел эту дырку в рации. Повалились с Серегой на пол. Неподалеку был прапорщик Чекалин. Мы ему крикнули, что по нам работает снайпер. Начали смотреть, что да как. Напротив окна был минаретик такой. Предположили, что стрелок бьет с мечети. Помню, как то даже засомневались – можно ли стрелять по мечети.
Позже подъехала БМП-1 и мы стали грузиться на броню. Народу было густо для одной машины и на броне было тесновато. Машина резко тронулась и остановилась - мы чуть не повалились. Из люка вылез наводчик и спросил – «Готовы»? Я обнял ствол орудия, приготовившись к движению. Наводчик нырнул в люк и произвел, выстрел из орудия – меня оглушило.
Когда подъехали на рынок, бой еще шел. Нам навстречу попался какой то невменяемый офицер, который орал во все горло – «Не ходите по ребятам…». Я не понял сначала, но потом увидели о чем он. На территории рынка лежали тела убитых. Некоторые погибшие были завалены обломками разрушенных павильонов. Мы рассредоточились кто где. На рынке, не далеко от нас, стоял танк. Он стрелял по верхнему этажу панельной пятиэтажки. Снаряды ложились через каждые пять-шесть окон.
Взводный лейтенант Кличенко, сказал мне лечь за блок на одном из выездов с рынка и контролировать улицу. Блок лежал прямо на асфальтовом выезде – посередине. Вдоль улицы шла стрельбы. Я не мог понять где наши и какие огневые точки подавлять. Через несколько минут, так как я лежал в луже, штаны промокли, и мне стало совсем «кисло». Взводного рядом не было. Я самостоятельно поменял позицию - переполз за киоск «Союзпечати». В этот момент, на большой скорости, поворачивая с боковой улицы на территорию рынка залетела БМП, уходя из под обстрела. Блок, за которым я лежал несколько секунд назад, несколько раз кувыркнулся от ее гусениц. Повезло.
Через какое-то время там же, на рынке, я увидел полковника Полянского. Удивился, что фактически командир бригады, воюет на самой передовой. Мы все перебежками побежали от рынка в сторону пятиэтажки. Эта пятиэтажка была первая от рынка в сторону дворца.
В пятиэтажке были мирные жители вперемежку с солдатами из других подразделений. Соседняя пятиэтажка сильно горела, но из нее по нам вели огонь. То, что огонь вели из пылающего здания – выглядело достаточно героически. Стрелок менял позиции, перебегая из квартиры в квартиру. В этом дворе было очень много бронетехники. Один или два танка Т-72, Шилка, БТР с громкоговорителями и еще техника. Помню, общее свое впечатление – «С таким количеством брони нам тут будет нормально». День провели в этом доме. В перестрелках участвовали вяло, так как понятных целей не было.
Не знаю, зачем мне понадобилось, но я у бойцов других подразделений стал спрашивать - нет ли моих земляков. Оказалось, что механик-водитель на «Шилке» из под Рыбинска. Я под обстрелом побежал к Шилке - поколотил по броне. Он вылез. Мы обменялись несколькими фразами и адресами, которые чиркнули на коробках спичек. Пообещали, если что – связаться с родными друг друга. Парень с Юринского разъезда - пара километров от Рыбинска. Искал его потом – не нашел. А может плохо искал…
Мирные жители, которых мы видели – это в основном, русскоязычные пенсионеры. Один старик дал нам какое то мясо. Мы разожгли костер в квартире. Соседи начали ругаться, говоря, что мы испортим ковры! Типа, нельзя портить имущество, мол, хозяева вернутся и все такое... Это был какой то «сюр» – ведь вокруг все горело и рушилось. Немного поели. Поскольку прошлую ночь мы провели на ногах и почти не спали - по очереди начали спать, выставляя боевое охранение. Я пытался спать в ванне – предполагая, что это самое безопасное место. Было неудобно.
В эту ночь, сожгли почти всю технику во дворе. Я стоял в карауле в подъезде, когда на башне танка прогремел первый взрыв. Танкисты сразу покинули машину и прибежали в подъезд. Кто-то орал, чтобы они вернулись в танк, но они не пошли. С соседних крыш и верхних этажей били с гранатометов и стрелкового оружия. Мимо меня протащили Сашу Бойко, получившего пулевое ранение в ногу. Прапорщик Чекалин выбежал и сделал два выстрела из огнеметов «Шмель» по верхним этажам соседнего здания.
С утра бой шел вялый. С виду техника была не сильно повреждена – но танкисты не горели желанием возвращаться. Основные стычки передвинулись ближе к дворцу. На глаза мне попалось несколько пьяных бойцов – в разрушенных магазинах были и продукты и водка. Раненого накануне Сашу Бойко эвакуировали. В этот день без вести пропали Виктор Зимин и Алексей Костин. Их трупы, много позже, ездил опознавать Виталик Головашов в морги Ростова-на-Дону. Со слов – Костин получил пулю в грудь, а Зимин был обожжен. У него не было головы и руки. Опознали по жетону.
Предположительно 8 января, мы перебежали в район трех девятиэтажек. Девятиэтажки стояли друг за другом. Крайняя из них стояла напротив пединститута. Это было в непосредственной близости от дворца. Между первыми двумя девятиэтажками было здание с аркой. Во дворе стояла БМП-2. Не знаю, был ли там экипаж. Мы забежали в первую девятиэтажку. Там было несколько солдат. У них накануне были большие потери. Бойцы были крайне подавлены. Показывали пальцами, где в отдалении, в простреливаемой зоне, лежало тело их сослуживца, которого не смогли вынести из боя. Потом появился офицер. Как мне показалось - полностью деморализованный.
Мы поднялись на верхние этажи. Выглянув на площадь у дворца и здание института с восьмого этажа, мы увидели очень оживленное движение. Я спросил у старшего лейтенанта Лахина – где здесь наши. Он сказал, что наших там нет и приказал стрелять на поражение. Мы открыли интенсивный огонь по боевикам из стрелкового оружия и подствольных гранотометов. Все это напоминало стрельбу в тире. Стреляли - меняли позиции. Ответный огонь был сначала слабый, затем начал усиливаться. По нам стреляли из института. В какой-то момент, я, отстреляв магазин, привалился спиной к стене около окна, чтобы перезарядится. В этот момент в оконный проем ударила граната. Могу ошибаться, но думаю, что это была кумулятивная граната из РПГ-7. Я когда отворачивался от окна, боковым зрением видел язычок пламени – реактивный выхлоп гранатомета в темной части фойе института.
Граната взорвалась очень близко, может два метра, по диагонали и чуть выше оконного проема. Извиняюсь за лирику, но этот взрыв я помню очень хорошо. Время остановилось, взрыв звучал как медленный затяжной рев и не прекращался. Я почувствовал удар взрывной волны и множество осколков впивающихся в голову и кисти. Мне стало очень легко и спокойно. Я понял, что меня убило. Совершенно не торопясь я попрощался со всеми, кто мне вспомнился – бабушка, родители, девушка. После этого сознание погасло.
Сколько был в «отключке» не знаю. Откуда то издалека, из темноты начал слышать голос – Разумов, Разумов… Потом почувствовал, что трясут тело. И сразу, резко включилась невыносимая боль. Лицо и кисти, как будто горели огнем. Меня трясли чьи-то руки. Я начал шептать – «Потушите руки, руки горят…». Кто- то сказал – «Открой глаза». Я, все больше приходя в сознание, прошептал, что мне выбило глаза. Чьи-то пальцы раздвинули веки – вижу. Белесый туман и какое-то движение.
Меня потащили вниз, с восьмого этажа. Затем во вторую девятиэтажку. Хоть я и был не в себе, но помню, что расстояние между девятиэтажками интенсивно простреливалось – пули цвыкали об стены и были близкие хлопки гранат из подствольников. Подумалось – сейчас убьют. Вообще, с этого момента, ожидание смерти было какой-то будничной реальностью.
Парни искали медика. Кого-то нашли. Мне показалось, что медик был пьяный в стельку. Он достал бутылку, похожую на коньяк и начал лить мне на голову и руки. Я застонал от сильной боли. Медика ударили. Потом мне сделали несколько уколов промедола и я потерял сознание на сутки.
Все это время я лежал в квартире на третьем этаже второй девятиэтажки. Там были разложены спальники и сделана светомаскировка. Это место считалось безопасным. Сюда приходили отдыхать, а воевали в первой девятиэтажке.
В комнате негромко играл кассетный магнитофон. Я, то приходил в себя, то снова, проваливался в забытье. Через какое-то время вошли два бойца не из нашего подразделения. Они сели на диван у окна. Мое посеченное осколками лицо и кисти, засохли и превратились в сплошную корку. Я сел и спросил бойцов - кто они. Это были механик-водитель и наводчик БТР. Парни сказали, что прорвались к нам и привезли продукты и боеприпасы. Они были немного не в себе. Я сказал им, чтобы они не беспокоились – здесь безопасно.
В комнату зашел командир взвода лейтенант Кличенко. Я в это время сидел в кресле напротив двери. Кличенко, стоя в метре от меня, начал громко называть мою фамилию. Разумов, Разумов. При этом он смотрел то по сторонам, то прямо на меня. Я не понимая, что происходит, сначала молчал, потом сказал – «Я здесь, товарищ лейтенант». Кличенко выпучил глаза и смотрел на меня. Зеркал я в том доме не видел и мне трудно оценит, как это выглядело – но он меня не узнал. Позже, перед самой эвакуацией, меня так же не узнал прибывший командир роты старший лейтенант Жуков.
Кличенко сказал, чтобы я собирался – меня будут эвакуировать. Первая мысль была - выехать из центра города шансов мало – сожгут. Я сказал, что никуда не поеду. Кличенко сказал – «давай-давай» и вышел. Я думал, как от этого отвертеться и решил, что буду стоять на своем. В этот момент я почувствовал запах тушенки. Парни на лестничной площадке развели костер и разогревали тушенку в банках. Я понял, что сильно голоден, с трудом встал и пошел на лестничную площадку. Все тело сильно затекло. На площадке, между этажами были наши бойцы, рядовые Кудаев и Блюденов. Блюденов пошел в квартиру, а Кудаева я попросил разогреть тушенки и мне.
Через секунду раздался грохот, стены содрогнулись. Мы присели. Из квартиры вышел Блюденов, весь в побелке, зажимая уши. Я спросил куда попали. Он жестом показал – к нам в квартиру. Мы зашли в квартиру. В квартире стоял белый туман от обвалившейся побелки. Наводчик и механик без сознания лежали на полу. Они были в крови и сильно посечены осколками. Им стали оказывать помощь. Что прилетело к нам в квартиру я, до сих пор, не могу представить. Этот снаряд пробил угол панельной девятиэтажки и улетел дальше не разорвавшись. А это, вообще то, три стены! Бойцов посекло осколками бетонных панелей. Их состояние и дальнейшая судьба мне не известны.
Ближе к вечеру девятого января я начал приходить в себя. Раны засохли, и я мог нормально держать автомат. Подошел заместитель командира роты Назаров и сказал, что за эти сутки мы (то есть те, кто воевал) сильно отомстили боевикам. Говорил, что сожгли какой-то Газ-66 с боевиками. Он говорил еще какие-то слова. Но я, все еще, был не в себе, после ранения. Точно не помню, всего разговора, но основная мысль была в том, что будем штурмовать институт.
Вечером во двор пришел минометный расчет. Они начали беспокоящим огнем обстрел института. Мины забрасывали каждые несколько минут, и они взрывались в институте. Ближе к утру, мы начали группироваться у первой девятиэтажки.
План, как я его понял, был такой. Сначала бойцы из хим.роты дают залп из огнеметов. Потом головной дозор – лейтенантт Думчиков, старший сержант Разумов, старший лейтенант Назаров и сержант Фадейкин – броском через проспект заходят в институт. Мы должны доложить по рации, что здесь все убиты. Боевики, как бы, не должны успеть подтянуться. В это время - броском остатки роты, человек десять, заходят, также в институт. Боевики к этому времени уже подтянуться, но мы воюем и держим первый этаж до прихода пехоты. Краем глаза я увидел, группирующуюся пехоту. Не знаю сейчас откуда у меня информация, но почему то в голове сидит, что нам на помощь в институт должны были подойти до шестидесяти мотострелков.
Точно не знаю время, но на самом раннем рассвете, десятого января, головной дозор подготовился к броску. Мы стояли на первом этаже в пятиэтажке, которая примыкала к девятиэтажке. Этот ее первый этаж, был без межкомнатных стен и просматривался насквозь, как бы - выгоревший магазин. Стоя у стены к проспекту мы ждали команды. Я должен был бежать вторым за Думчиковым. Мне было страшно.
Залп по фасаду института в сумерках, мне показался, очень мощным и длился минуту-две. Не менее шести разрывов из гранатометов и огнеметов «Шмель». Трассы из пулеметов и автоматов. После того, как «шмели» разорвались внутри института, мне стало не страшно – живых в здании быть не могло. Залп закончился, и наступила секундная тишина. Команда – вперед!
Проспект мне показался очень широким. Я бежал за Думчиковым по открытому месту достаточно тяжело. На бронежилете в карманах и разгрузке у меня было десять автоматных магазинов. Шесть ручных гранат. Патроны в пачках. Подсумок с десятью гранатами для подствольника. И гранатомет РПГ-26 за плечами. Ну, и то, что ранение с сильной контузией было всего полтора суток назад, тоже сказывалось.
Мы подбежали к фасаду института и поднялись на первый этаж. Думчиков сразу побежал прямо вглубь здания. Я в фойе начал смещаться левее – там был коридор перегороженный кучей то ли кирпичей, то ли еще чего то. Перед коридором, было что-то типа гардеробной длинной тумбы. Я сел на нее, чтобы перебросить ноги и пройти в сторону коридора. В этот момент, метрах в пяти из-за кучи битого кирпича показался бородач с повязкой на голове – боевики поднимались из подвала. Он сразу сел и через секунду из-за кучи прилетела граната Ф-1. Она подкатилась совсем рядом и выглядела необычно - ни разу, до этого не видел рядом гранату с запалом, но без кольца и рычажка.
Я крикнул – «Граната!» и в три прыжка рванул к фасаду института. Вместе с Назаровым мы вывалились вниз и присели. Граната взорвалась в фойе. Из окон над нашей головой стреляли. Плотность этой стрельбы росла с каждой секундой. Вместе со стрельбой из окон непрерывно неслось «Аллах Акбар!». Несколько секунд мы сидели на корточках друг за другом – я, Назаров, Фадейкин. Назаров, бросил в фойе гранату и твердил мне на ухо – «Идем внутрь - вытаскиваем Думчикова!».
Напротив нас метрах в двадцати, фасад института делал выступ. Там была входная дверь, типа запасного выхода и над ней окна по этажам. Из двери высунулся пулеметчик и стал стрелять в сторону проспекта. Я промедлил, хоть и сидел первый – ближе всех к нему. Назаров сразу выстрелил из подствольника у меня над плечом. Граната-лягушка медленно летела к боевику. Ударилась на уровне головы в косяк двери – отскочила и хлопнула. Пулеметчик упал. Нас заметили.
Из окна второго этажа с этого выступа, один из боевиков, ударил в нас длинной очередью, отстрелив, наверное, целый магазин. Расстояние между нами было метров двадцать. Пули с жужжанием пролетели везде - справа, слева и между ног, но ни одна не зацепила меня. Сзади застонал Фадейкин. Назаров, как я узнал позже, тоже был ранен, но он вскочил и стал поливать огнем окно напротив. Я, не знаю почему, завалился на спину. Назаров стреляя кричал, чтобы я оттаскивал Фадейкина. Я лежал на спине, зацепившись за арматуру гранатометом, и не мог подняться. Лежа на спине, я смотрел на стреляющего из окна боевика и выбоины от пуль Назарова, который вел ответный огонь. Стрельба в сторону проспекта из окон над нами превратилась в сплошной треск. Несколько глоток не прекращая, вопили - «Аллах Акбар!». Я краем глаза видел огромную пустоту проспекта. За этим, как мне показалось, далеким и непреодолимым расстоянием была пятиэтажка, из которой мы побежали в атаку. Из окон пятиэтажки наши стреляли по боевикам в нашу же сторону.
В этот момент пришло удивительное спокойствие. Почти такое же, как после взрыва кумулятивной гранаты размазавшей меня по стене два дня назад. Я четко понял, что выбраться нет никаких шансов и нас сейчас, очень скоро, сию минуту - убьют. Это спокойствие родило простые действия. Я поднялся, освободившись от арматуры, за которую зацепился. Взял за лямки бронежилета Фадейкина и потащил за угол института. Затащив его за угол, по приказу Назарова стал поливать огнем окна, по которым до этого стрелял Назаров. Назаров вел огонь в другую сторону. Фадейкин лежал между нами.
Сзади со стороны проспекта грохнул гранатометный выстрел, и тут же граната взорвалась на верхних этажах института. Я обернулся и увидел группу наших бойцов, которые стреляли из-за небольшого здания, находившегося рядом с институтом. Это были остатки роты, которые броском атаковали институт вслед за нашим головным дозором. От этой группы отделился и скачками подбежал к нам командир второго взвода лейтенант Силкин.
В этот момент над проспектом стал растекаться густой белый дым. Атака захлебнулась и ребята из хим. роты кидали дымовые шашки, создавая нам возможность отойти. Вместе с Силкиным, с двух сторон, мы подхватили под руки Фадейкина и поволокли его прямо на проспект. Белый дым окутывал нас, но все же, и это было понятно, с фасада института мы смотрелись как на ладони. Волоча Фадейкина по проспекту в сторону пятиэтажки, я увидел лежащее на дороге тело нашего бойца. Каждую секунду, каждый метр движения по проспекту я ждал удара в спину очереди. Боевики пусть и не так плотно, как минуту назад – продолжали вести огонь. Пули жужжали, и цыкали по асфальту.
Как только мы приблизились к пятиэтажке и до спасительного сумрака ее первого, выгоревшего этажа, оставались несколько метров – Силкин бросил Фадейкина и бросился назад на проспект вытаскивать тело погибшего бойца. Фадейкин сразу стал валиться на землю, и у меня не было сил его тащить дальше. Понимая, что у фасада пятиэтажки мы стоим, как на витрине я заорал на Фадейкина, как бешеный – «Встать, сука! Вперед!». Фадейкин начал подниматься на перебитых ногах и мы сделали несколько спасительных шагов, нырнув под своды первого этажа пятиэтажки. За нашей спиной в фасад здания ударила граната. Кто то из бойцов, кажется из ребят хим.роты помог мне дотащить Фадейкина, через сквозной первый этаж во внутренний двор. Кто-то рядом сказал, что сейчас даем еще залп из огнеметов и идем на повторный штурм. Я был опустошен и меня трясло.
Откуда-то из первого этажа пятиэтажки вынырнул лейтенант Кличенко и подбежал ко мне. Он морщился и смотрел на руки. Его автомат был поврежден пулевыми отверстиями. Мышцы на фалангах пальцев были тоже порваны пулями. Мимо пронесли раненого бойца – это был Блюденов. С него стащили бронежилет и бушлат. Рана в районе поясницы была ужасная. Его почти разорвало пополам очередью из пулемета. Несколько секунд еще жизнь теплилась в нем, но это была всего лишь агония.
Не помню точно, кто из офицеров, приказал мне прикрывать огнем отход капитана Пегишева, который оставался на той стороне. Пегишев был зам.начальника разведки бригады и действовал с нашей ротой. Я побежал в подъезд пятиэтажки и поднялся на второй этаж. Дал несколько очередей по фасаду института и сменил позицию. Пегишев сидел, привалившись к стене здания, справа от института. Он доставал из разгрузки гранаты и кидал их за угол, не подпуская к себе боевиков. Химики продолжали ставить дымы. Я из окна второго этажа, начал орать – «Саня отходи!». Не знаю, слышал ли меня Пегишев. Все наши стреляли, отсекая очередями боевиков и подавляя их огонь.
Через какое то время я спустился из пятиэтажки во двор. В голове стучала только одна мысль – «Сейчас даем еще залп и идем на повторный штурм…». Эта мысль леденила душу и сковывала движения. Среди движения бойцов и офицеров я смотрел на Назарова и с ужасом ждал этой команды. Команды все не было. Про себя я повторял одну и ту же фразу – «Сейчас подойдет Назаров и скажет - штурмуем. Ты встанешь и пойдешь. Ты встанешь и пойдешь. Ты встанешь и пойдешь…». Меня физически трясло и тошнило от страха.
Мне так и не довелось узнать смог бы я встать и выполнить приказ на повторный штурм. Этого приказа не последовало. Весь день до темноты, почти четырнадцать часов, засевшего в развалинах Пегишева прикрывали огнем. Пегишев не ушел, потому что прикрывал раненого лейтенанта Думчикова, получившего три пулевых ранения. Наши офицеры, с наступлением темноты, вытащили их обоих. Впоследствии Пегишев и Думчиков получили звание героев России.
Следующей ночью после штурма мое состояние ухудшилось. Раны на голове и кистях рук, с неизвлеченными осколками под засохшей коркой воспалились. Лицо распухло, а из уха непрерывно капал гной. Я ходил по «безопасному» этажу второй девятиэтажки. Видел рядового Кудаева, который плакал рядом с телом Блюденова. Они были друзья. На утро, кажется, Лахин, а может Кличенко, сказал мне – «Саня, уезжай. От роты уже ничего не осталось. Нас все равно отводят». Я не хотел уезжать, так как не верил, что можно выехать из центра Грозного в эти дни. Был уверен, что по дороге сожгут.
Сейчас, не знаю почему, никак не могу вспомнить, с какой оказией, и на какой броне, меня из центра переправили в парк. На момент моего отъезда в составе разведроты от двадцати четырех человек, оставалось шестеро. В парке, все так же, стояла палатка с нашим имуществом, и молодым бойцом на охране. Было тринадцатое января. В палатку пришел майор, начмед бригады и сказал, что меня эвакуируют. Я грубо послал его матом – все по тем же причинам. Не верил, что из Грозного можно выехать, а в парке было много техники и какая-то иллюзия безопасности. Начмед - майор, не отреагировал на мою грубость и не пытаясь быть строгим, сказал, что если я промедлю, то, как минимум, потеряю слух, а скорее и того хуже. Это звучало убедительно. Вся правая щека у меня была залита гноем. Текло, как из крана. Лицо и руки были воспалены под засохшей коркой.
Я согласился на эвакуацию. Четырнадцатого января, перед погрузкой сдал автомат и боеприпасы, оставив в карманах пару гранат. Уже выходя из парка на погрузку в МТЛБ, я встретил командира роты Жукова с несколькими бойцами, которые изначально остались в расположении бригады в Ставрополе. Жуков был свеж и подтянут. Его строгое лицо, на какое-то мгновение вернуло меня в атмосферу казарменной дисциплины. Я смутился, потому что был без шапки и не знал, как отдать честь. Стоял и смотрел на него. Он, не останавливаясь, окинул меня взглядом и хотел пройти мимо. Я произнес – «Товарищ старший лейтенант». Он остановился и стал смотреть на меня, постепенно меняясь в лице. Потом неуверенно спросил – «Разумов?». Он несколько раз повторил мою фамилию и начал трогать мои руки. Его лицо, при этом, было очень необычным.
Жуков, офицер, служивший срочную службу в Афганистане. Он не поехал с ротой, так как в день отъезда у него родила жена. Ему надо было забрать ее и новорожденную дочку из роддома. Наша последняя встреча запомнилась мне его необычным выражением лица. Я его таким никогда не видел. Он как будто извинялся, что в эти дни его не было с ротой. Прибыв в Грозный в день моей эвакуации, он погиб через две недели в одном из разведвыходов.