А завстра будет новый день

               
                ЧАСТЬ ВТОРАЯ
               
                1

      Автобус с тесными проходами и жесткими допотопными сидениями, прозванный в народе скотовозкой, набитый до отказа людьми, узлами, фанерными и фиберглазовыми чемоданами, тяжело взял с места и, оставляя за собой шлейф пыли, покатил мимо поселковой больницы. Прижавшись лицом к оконному стеклу, Макс смотрел на стоявших в толпе провожающих мать с отцом, на их поникшие фигурки, на тоскливые бледные лица, которые были едва различимы в толпе провожающих, махал рукой и что-то кричал, хотя знал: его голос, заглушаемый множеством других, им не услышать. И всё же он кричал и смотрел в окно, пока поднятая автобусом пыль не поглотила их…
      Когда перед отъездом Макс в последний раз сидел с ними за столом перед дальней дорогой, он увидел, как повлажнели глаза матери, а на посеревшее лицо отца легла тень грусти, невыразимое чувство жалости вдруг охватило его, сжало щемящей болью сердце и перехватило горло и, боясь расплакаться, он глупо спросил:
      - Вы довольны, что я уезжаю?
      - Не надо об этом, - ответил отец, – мы так с матерью решили, а ты поезжай, и пользуй выпавшую тебе возможность вырваться из этой грязи. И если тебе удастся пробиться в лучшую жизнь, мы будем за тебя рады. Знай  это!
      Некоторое время он ещё постоял перед ними, и все молчали. Все что нужно было сказать, было сказано накануне, и теперь только и оставалось, торопливо расцеловаться, подняться в автобус и уехать от них, ибо всё было решено, и это принесло такое большое облегчение, что все остальные чувства враз отступили на задний план. Он поднял обшарпанный чемодан, с которым отец после тринадцати лет сталинских лагерей вернулся в семью, поднялся в автобус и сел на занятое для него одноклассниками место у окна.
      И вот их скрыл от него шлейф серой пыли. Автобус, набирая скорость и подпрыгивая на каждой кочке, покатил по ухабистой дороге в сторону райцентра, и по мере удаления всё мельче становились дома Кировского, и вскоре они спрятались в густой зелени садов, слившихся в одно целое. Глядя на удалявшиеся дома посёлка, Макс впервые почувствовал, что расстаётся, быть может, навсегда с чем-то очень дорогим для себя, определяемым ёмким словом - юность. Он покидал её на стареньком автобусе, нехотя плетущимся по дороге, много раз преодолённой им и на телеге, и на санях, и пешком.               
       Остались его хорошие учителя: Софью Львовна, его милая, Алла Викентьевна,- литовцы, загнанные в Сибирь за то, что начальство требовало "очистить республику" от антисоветских элементов, сотрудничающих с партизанами, а также от зажиточных крестьян, не желавших организовываться в колхозы. Тем более в самой Сибири остро не хватало рабочих рук, - почему бы не перебросить туда старательных литовцев. В этой деревушке пригнали, как и немцев, литовцев мужчин, женщин и детей на многие годы для смерти с «великого» Сталина. И с этим повезло: сняли вдруг квоту на приём в ком-сомол. Даже все, меченные Галя Шульман, Витя Кох и я, Макс, и литовец Арвидас Анушаускас стали вдруг достойными ленинского комсомола. Их усиленно обрабаты-вали, готовя к Сталинскому набору, и они не сопротивлялись. Впереди была длинная жизнь, и она могла сложить по всякому. И Макс сидел, окоченело, у окна, хотя был жаркий солнечный день, и в автобусе было душно; ехал по центральной улице посёлка, в котором знал каждую улицу, каждую тропинку, каждого его обитателя. Знал и попадавшиеся по пути поля, перелески, маленькие, затерянные деревеньки. С той поры, когда он узнал, что ему, как немцу, позволено уехать отсюда, чтобы продолжить учебу или, на худой конец, сменить место жительства, всё окружавшее становилось для него с каждым днём всё более чужим.  Дорога и вместе с нею прошлое и настоящее убегали назад и терялись вдали… Незаметно, миновав стремительную Катунь и Бию, автобус пересёк знойный Бийск,до мельчайших подробностей похожий на другие, рассыпанные в Богом забытых глухих местах вдоль Великой Сибирской магистрали провинциальные городки, и остановился на привокзальной площади. До отхода поезда «Бийск – Томск» оставалось порядочно времени. Несносный полуденный зной не располагал к бесцельному блужданию по городу и после недолгих колебаний они Рая Тарасова, Валя Попов, Миша Филатов, Сашей Худяковым и Макс - устроились на скамье в пристанционном скверике.
      В скверике, забитом в далёком сентябре 1941 году несчастными депортированными немцами.  Макс обошел его и ему показалось, будто ничто не изменилось в нём. Всё те же клумбы с чахлой резедой, та же грудастая пловчиха с веслом на могучем плече, и тот футболист, так и не скинувший с ноги мяча. И всё же, что-то изменилось здесь, че-го-то явно не хватало. Напрягая память, Макс раз-заразом обходил сквер, силясь вспомнить о недостающей детали, пока не набрёл на облезлый заросший сорняками пьедестал с двумя торчавшими над ним ржавыми крепежными болтами. И, глядя на за-пущенный пьедестал, он тот час же вспомнил его тогдашнего обладателя, высокого бронзового болвана с суровым кавказским лицом, в надутой ветром шинели и рукою, засунутой за её лацкан. Повеявшие продувные ветры перемен не миновали и алтайскую глубинку и бесцеремонно смели со своих пьедесталов и «Вождя всех народов», и многочисленных его сатрапов. И, наверно, хранились они еще долго в сухих укромных местах, заботливо уложенные на мягкие подстилки или расставленные по ранжиру вдоль стен предусмотрительными подельниками Вождя. Они, ещё не верившие в случившееся, и еще надеявшиеся на то, что не далёк тот час, когда можно будет извлечь из тайников на божий свет этих запылённых, ублюдочных божков, установить на предусмотрительно оставленные пьедесталы и заболтить намертво гайками, пережидали. Велика еще была в них тоска по прошлому, как не менее велика была надежда вернуть его. Но, правда о содеянном ими вкупе с Вождём, и боязнь перед миллионным потоком безвинно осужденных людей, хлынувшего из распахнувшихся ворот концентрационных лагерей и тюрем, окончательно развеяли их надежду. Порадовавшись этому, Макс вернулся к своим товарищам, чтобы, дождавшись поезда, взять приступом общий вагон и покатить навстречу неизведанному, как перекати поле, сорванное и уносимое ветром.
      Свисток дежурного по вокзалу, пронесшийся над перроном, положил конец ожиданию; поезд, лязгнув сцепками, тронулся. Колёса, набирая обороты, застучали на стыках рельсов свою бесконечную, однообразную песню «трата-та-та… трата-та-та…», и поезд поплыл, слегка покачиваясь. Вместе с ним уплывало прошлое.
      Макс вышел в задний тамбур, встал у окна. Вагон был последним, и хорошо были видны проплывающие мимо здание вокзала, пристанционные строения,  пакгаузы,  рельсы, убегавшие назад и терявшиеся вдали.               
      В течение дня Макс расстался с друзьями. Рая Тарасова сошла в Алтайке, чтобы продолжить путь до Барнаула, Валя Попов и Миша Филатов в Новосибирске, а Макс с Сашей Худяковым проследовали дальше в ставшем просторней вагоне. Убаюканный перестуком колёс и покачиванием вагона, Макс погрузился в атмосферу лёгкой грусти, навеянной услышанными когда-то стихами:

                Я люблю колеи стальные,
                Свет тоскующих фонарей,
                Оживление, радость, тревоги,
                Что сплелись на железной дороге,
                Перепутались странно на ней
                Все дела и заботы земные.
                Профиль в светлом квадрате окна,
                Трепет встреч, расставания слёзы,
                Оживляет властно она
                Лучших дней моих сладкие грёзы.

      Выключили верхний свет, вагон затих, и Макс, забравшись на среднюю полку, лёг на спину, закрыл глаза, пытаясь заснуть. Сон не шёл, вспомнилась вдруг Таня, встречи с нею… С того суматошного времени прошёл год, но от  неё не было вестей. Первое время после её отъезда он часто бегал на почту, надеясь получить от неё хотя бы скупую незначащую весточку, но она молчала. От Таскаевых он узнал, что она, как мечтала, поступила в университет на геолого-географический факультет, живёт в общежтии, вживается в новую обстановку. И он ждал, утешал себя тем, что новая обстановка, новые знакомые и проблемы не оставляют ей времени дать о себе знать. Постепенно её  образ стал тускнеть, и у него у самого начиналась другая жизнь. Укрепившись в намерении поступить в институт, он налёг на учёбу, навёрстывая упущенное, и это оказалось нелёгким делом, требовавшим больших усилий и времени. Когда всё же случалось вспомнить о Тане, какая-то острая боль пронизывала его, и ему стоило больших усилий подавить её. «Хватит об этом, - говорил он себе, — что было между нами, то быльём поросло. Не по себе вознамерился сук срубить, вот и получилось как всегда - курам на смех. Ну, приехала городская девчонка в эту Тмутаракань, заскучала, уцепилась за первого встречного, чтобы хоть как-то скоротать время. У него нет никакого права осуждать её за молчание. В сущности, она ничего ему не обещала, ничего не должна, только намекнула: хорошо бы встретиться в Томске, чтобы вместе проводить время. Всё остальное он придумал сам, вообразил, чёрт те знает что». Засыпая, он всё же решил найти её, чего бы это ему не стоило.             
      Томск встретил их солнцем, разноголосицей сотен молодых парней и девушек, хлынувших из вагонов и разом заполнивших привокзальную площадь. Ориентируясь по указателям на стенах вокзала и на обступавших привокзальную площадь деревьях, быстро нашли остановку трамвая, взяли штурмом трамвай и покатили по улице Кирова к политехническому институту. Ехали вдоль аллеи с могучими деревьями, скамейками с отдыхающими людьми, смотрели зачарованно в окна на эту красоту, на проплывающие мимо красивые пятиэтажные здания. Такого ни Макс, ни Саша в своей жизни ещё не видели. Найти приёмную комиссии тоже не составило больших трудностей, и после недолгого заполнения некоторых бумаг, они стали абитуриентами, и поспешили в общежитие.
      И закружила Макса новая жизнь. Днём подготовительные курсы, консультации, подготовка к экзаменам; с вечера до полуночи танцы на площади перед дворцом культуры политеха. Нарядные, обворожительные, казалось, девушки, невиданные раньше аккордеон, саксофон и танцы, неслыханная музыка… Всё это захватило Макса полностью, сгладило тревогу за исход экзаменов, и уже не думая о них, он с нетерпение ожидал наступления каждого нового вечера, чтобы, забросив учебники, чтобы ринуться в такую же толпу юнцов, как и он.   
      Кто-то из модно одетых студентов наяривал на аккордеоне вариации под болеро и приятным голосом напевал:

                Бесаме, бесаме мучо,
                Нет тебя в мире милей и нежней.
                Бесаме, целуй меня крепче
                Мне не прожить ни минуты без ласки твоей.

                Помнишь, давали стипендии с тройками,
                Были деканы добрей.
                Типа что нам проповедовал лекции
                Мы и не знали в лицо.

                Бесаме, бесаме мучо,
                Как нам вернуть эти годы назад?
                Бесаме, сделаем круче:
                Будем отныне экзамены честно сдавать.

                Бесаме, бесаме мучо
                Поцелуев твоих я горю как в огне.
                Бесаме, нет тебя лучше!
                И без тебя не звучать в моём сердце струне…

      Под эту вечно молодую мелодию сбегались из близлежащих общежитий вчерашние
школьники и школьницы, пускались безоглядно в танец и забывали и о наказах родителей, и о подготовке к экзаменам, и о самих экзаменах, охваченные волнующим чувством наконец-то приобретённой свободы и возможности распоряжаться ею по своему усмотрению. И оживала площадь, и бурлила от десятков танцующих пар, и зажигали неискушённые абитуриентские сердца бесхитростные слова песни.
      
                Крепче целуй меня,
                Взглядом волнуй меня,
                Ночь коротка для двоих!
                Крепче люби меня, и погуби меня
                В жарких объятьях своих!
                Бесаме, целуй меня крепче,
                Как если б последней была эта ночь!
                Бесаме, бесаме мучо!               
                Как мне любимый разлуку с тобой превозмочь?

      В комнате общежития горного факультета, куда поселили Макса и ещё трёх  абитуриентов, верховенство тот час же захватил бывший студент, великовозрастный Ушаков, для которого эта попытка утвердиться в студентах была уже третьей, и это причиняло недавним школярам массу неудобств.   
      Твёрдо уверенный, что сдача экзаменов зависит только от везения, он не слишком утруждал себя подготовкой к ним, подолгу тренькал на гитаре и приятным баритоном напевал романсы и песни из репертуаров Лещенко и Вертинского. Иногда приводил высокую под стать ему красивую молодую женщину, уединялся с нею, а Макс с двумя другими обитателями комнаты, желая того или нет, коротали вечера на площади среди танцующих и зевак, дожидаясь условного знака, когда откроется форточка в их комнате, и они смогут вернуться.
      Так протекало время… Днём они бегали в столовку, посещали консультации, готовились к экзаменам на заброшенном огороженном обветшалым забором, кладбище, давно превратившемся в излюбленное место встреч бомжей, пьяниц и влюблённых. В пору летних экзаменационных сессий сюда стекались и студенты из соседствующих с кладбищем общежитий медицинского, политехнического и других институтов, уютно устраивались среди фрагментов надгробий и обросших травой холмиков, оставшихся от существовавших здесь когда-то могил, выпивали, гоняли футбол, занимались любовью и грызли гранит науки. В июле и августе оно становилось вотчиной  абитуриентов.
      Наладился приходить сюда и Макс со своими новыми приятелями: Юрием и Анатолием. Сюда не долетали шумы города, было тихо, солнечно и, устроившись поудобней, они погружались в содержимое учебников и конспектов. Ближе к полудню на огороженном под стрельбище участке кладбища появлялись курсанты артиллерийского училища; тишина взрывалась винтовочными выстрелами и автоматными трелями, и, собрав учебники, приятели уходили на пару часов, чтобы пообедав, снова вернуться.
      Промелькнул июль, наступила пора экзаменов. К счастью, несмотря на не слишком усердное повторение материала, экзамены по физико-математическому циклу принесли Максу четырнадцать баллов. Оставшиеся экзамены по литературе и немецкому языку были, как он считал, его сильной стороной и, уверовав, что дело сделано и он практически уже студент, он   расслабился. И чуть не поплатился.
      У входа в учебный корпус, где проводились экзамены по иностранным языкам,
Макса ждала жидкая очередь из абитуриентов и тревожащее известие о многочисленных завалах. У двери аудитории, где принимали экзамен по немецкому языку, стояли несколько человек, и, дождавшись своей очереди, Макс вошёл, направился к столу экзаменаторши, оказавшейся красивой молодой женщиной, взял билет, назвал номер и устроился на пустовавшей парте в первом ряду у окна. Беглое изучение содержимого билета перевод небольшого текста, образования временных форм, грамматический разбор какого-то сложного предложения, успокоило его. Текст оказался простеньким, и Макс, не записывая перевода, приступил к разбору предложения, но был остановлен ощутимым толчком в спину. Оглянувшись, Макс увидел красивого немолодого человека в мундире, украшенном орденами и лучистыми звёздами, совавшего ему под мышку свёрнутый трубочкой листок бумаги, и услышал: «Переведи!» Рискуя попасться, Макс развернул листок, написал под текстом перевод и, воспользовавшись тем, что экзаменаторша наклонилась к сидевшей перед нею абитуриентке, передал листок обратно, но орденоносец тот час вложил ему в руку очередное послание. Просклоняв имевшиеся в послании существительные, Макс, как и в первый раз, протолкнул назад  листок с ответом и услышал: «Спасибо, братишка».               
      Почувствовав неладное, из-за стола поднялась экзаменаторша, двинулась между рядами, направляясь к орденоносцу. «Ну, что тут у вас? - спросила она строго и принялась исследовать листки на столе Макса. Не найдя ничего подозрительного, она сказала:
      - Возьмите, молодой человек, свои листочки и следуйте за мной.
      - Можно я ещё подготовлюсь.
      - Вы это можете сделать у меня за столом, - она повернулась лицом в сторону орденоносца, - здесь вам, кажется, мешают.
      Устроившись за столом, она, как показалось Максу, спросила с издёвкой:
      - Ну, молодой человек, с чего начнём?
      Макс начал с текста, бодро прочёл его, перевёл с листа и стал в мельчайших подробностях пересказывать его содержание. По мере продвижения вперёд Макс замечал появляющиеся искорки в прежде отрешённом взгляде экзаменаторши. Не останавливаясь, он перешёл ко второму вопросу и уже в замедленном темпе, стараясь окончательно покорить её, просклонял содержавшиеся в нём существительные и, глядя на её оживившееся лицо, замолчал в тайной надежде, что до третьего вопроса дело не дойдёт.
      - Ну, а что у нас здесь? - спросила она, указав изящным пальчиком на последний вопрос.
      Поскольку здесь у Макса ничего не было, он, ощущая внезапно выступивший пот на ладонях и зябкий холодок на спине, мужественно признался, что с временными формами глаголов у него трудности.
      - Ну, как же так, молодой человек? - Сказала огорчённо она, проникшаяся, повидимому, определённой долей симпатии к Максу.   
      Стремясь сохранить эту симпатию, Макс понёс какую-то чушь о трудностях глагольных форм и, желая её уверить в практическом умении использовать эти формы, попросил её проверить это на практике. Поколебавшись, она продиктовала Максу несколько сложных предложений на русском языке, которые он без затруднений перевёл на немецкий. И толи у экзаменаторши иссякли вопросы, толи она приняла решение, Макс увидел как она взяла ручку и, медленно прокручивая её в руках, задумчиво смотрела то на Макса, то на орденоносца.
      - Вы, молодой человек, наверное, из немцев Поволжья? - Спросила она после продолжительной паузы.
      - Да, — подтвердил Макс.
      - Я так и подумала после первых ваших слов. Не расскажите ли очень коротко, как вы сюда попали.
      После короткого рассказа Макса о семье и депортации, она вывела в его экзаменационной карточке «хорошо» и, протянув её Максу сказала: «С грамматикой у вас, молодой человек, действительно не всё в порядке, но это дело поправимое. Имейте в виду, поставила я вам «хорошо» в виде аванса и мы будем ещё встречаться. Я буду вести у вас на факультете немецкий язык, и лёгкой жизни не ждите».
      Что будет впереди, Макса в этот момент не особенно интересовало и, получив экзаменационную карточку, он вышел в знойный полдень, пересёк примыкавшую к учебному корпусу неширокую площадь, улицу Ленина и устроился на скамейке в пыльном скверике подле инструментального завода. Только теперь, когда радость от сдачи экзамена прошла, до Макса стала доходить сложность создавшегося положения.   
      И так высокие конкурсы, обещали летом 1956 года стать рекордным. Это было связано с возможным наплывом абитуриентов из числа депортированных Сибирь народов, получивших в этом году возможность обучаться в высших учебных заведениях. Учитывая к тому же медалистов, квоты для малых народов Севера, демобилизованных по сокращению из военно-воздушных сил, которым достаточно было сдать экзамены на удовлетворительно, реальный конкурс мог быть значительно выше. Прикидывая и так и сяк, выходило, что последний экзамен сочинение Макс должен был сдать никак не ниже чем на хорошо. Отвлёк Макса от этих прикидок весёлый, приятный голос.
      - Спасибо за выручку, братишка!
      Подняв глаза, Макс увидел перед собой бравого военного в лётной форме. Был он невысокого роста, коренаст и весел. По многочисленным орденам на френче и внушительным кулакам, торчащим из рукавов, Макс признал в нём недавнего орденоносца, доставившего ему немало хлопот.
      - Капитан авиации, Пётр Пылёв! - лихо, с пристуком каблуков и вскидкой к виску ладони отрапортовал он.
      Его оживлённое лицо с широкой белозубой улыбкой излучало доверие, и от недавней неприязни к нему у Макса не осталось и следа. Он присел рядом  с Максом на скамью и, видя озабоченность Макса, спросил:
      - Что-то не так с экзаменом? Прости, если тому причиной я.
      - Всё в порядке, просто переволновался малость. У вас то, как с экзаменом?
      - Вот что, братишка, бросай-ка выкать и перейдём на ты. А с экзаменом просто отлично! Благодаря тебе схлопотал очередную удочку.
      Макс ничего не ответил, только посмотрел с сомнением на него, и покачал головой.
      - Не веришь? Так вот: уволенным из армии по сокращению предоставляются льготы. Достаточно сдать все экзамены на уд - и ты студент.
      - Хорошо тебе.
      - Завидуешь? Впереди ещё сочинение, а я за годы службы в армии ничего кроме устава военной службы не читал, и ничего кроме рапортов не писал. Так что рано мне завидовать.
      - С чего ты взял? Напротив, я рад за тебя.
      - Вот и славно! А не пойти ли нами перекусить по этому случаю. Угощение за мой счёт.    
      Утром 25 августа, придя к административному корпусу института, Макс нашел свою фамилию в вывешенных у входа списках абитуриентов, зачисленных в студенты.
 Оказались в списках и его новые товарищи: Юра Ивлев и Толя Захряпин.
      Было жарко, пахло разогретым на солнце асфальтом, и они решили податься в университетскую рощу, чтобы переждать жару. У входа в рощу им повстречался Пётр Пылёв. На этот раз он был в гражданской одежде: белой футболке, парусиновых брюках и китайских полукедах, и вёл под руку яркую белокурую женщину с несколько увядшим лицом, и Максу показалось, что он где-то уже видел её. Увидев Макса, Пылёв заулыбался, обнажил ослепительно белые зубы, подошёл почти вплотную и, глядя в глаза, сказал:
      - Спасибо, братишка!
      - За что?
      - Как за что? За сочинение, если бы не твоя помощь, я бы его в жизнь не осилил.
      - Ну, не велика заслуга, я только кое-где подправил.
      - Ничего себе подправил, почти всё переделал. Спасибо, меня теперь, наверно, примут в студенты.
      - Точно! Твоя фамилия в числе зачисленных в институт, мы это только что видели.
      -  Ура, ребята! Это дело нужно отметить, как считаете?! Приглашаю, угощение за мой счёт! Пройдёмте пешком, заодно и город посмотрим.
      Он подхватил под руку Макса, потянул вместе с напарницей.
      - Нет, нет, — заупрямился Макс, - я не один
      - Приглашаю всех, сегодня наш праздник.
      Подходя к Главпочтамту, Макс остановился, сказал громко:
      - Мне нужно отбить телеграмму, я недолго.
      - Хорошо, - согласился Пылёв, - мы будем тебя ждать в «Севере».
      Макс вошёл в почтамт, прошёл к стойке, взял бланк, сел за столик на свободный стул, стал ждать, когда освободится ручка. Дождавшись, обмакнул перо, стал писать, перо царапало и чернила расплывались, отчего буквы выходили корявыми.
      - Бросьте это занятие, молодой человек, возьмите вот ручку.
      Макс поднял голову. Напротив него сидел седовласый человек, по-доброму улыбался и протягивал ему ручку.
      - Эта более или менее пишет.
      - Спасибо!
      Макс написал печатными буквами адрес, подумал несколько минут и дописал текст:«Папа, мама, я стал студентом, первого выезжаю в колхоз. Подробности письмом. Целую, Макс». Расплатившись, он вышел на улицу, спустился по лестнице вниз, вошёл в вестибюль ресторана «Север». Минуя полусонного швейцара Макс, прошёл в полупустой зал и направился к своим приятелям. Они сидели за отдельным столиком у окна вместе с Петром Пылёвым и его напарницей.
      Заметив появившегося Макса, Пылёв поднял руку с вытянутым указательным пальцем и громко позвал:
      - Эй, человек!
      Подошёл расторопный официант, посмотрел на Пылёва:
      - Что пожелаете?
      - А пожелаем мы для начала ещё стул и прибор.
      Официант переставил от соседнего стола стул и столовый прибор, вынул из-за уха карандаш, из нагрудного кармана блокнот, спросил:
      - Что будем заказывать?
      Заказали селёдку с картошкой и луком, антрекоты, графин пива, по сто граммов водки, клюквенный сок и мороженое даме. 
      Пылёв поднял запотевший графинчик с водкой, поднёс к рюмке Макса, тот перевернул её, поставил вверх донышком.
      - Так не пойдёт, Макс, мы обмываем наше студенчество, и возражения не принимаются. Это относится ко всем, кроме нашей прекрасной дамы, Лены.
      Пылёв поднял рюмку:
      - За наше счастливое студенчество!
      Все выпили, закусили селёдкой. Потом, выпив еще по одной, сидели, потягивали холодное пиво, говорили о прошедших экзаменах, о предстоящей поездке в колхоз.
      Заметно захмелевший Пылёв, обнял Лену за талию, притянул плотно к себе и что-то нашёптывал в ухо. Она похохатывала и воровато стреляла глазками по сторонам.
      Иногда Макс ловил её взгляд на себе, и укреплялся во мнении, что где-то встречал её.
      - А не выпить ли нам за прекрасных дам, - предложил неожиданно Пылёв, потянулся за графином, чтобы разлить водку, но он был пуст. - Эй, человек! - крикнул он снова.
      Подошёл тот же официант, спросил бесцветным голосом:
      - Горячее подавать?
      - С горячим подождём, а вот селёдочку с картошкой, водочку и пивцо повтори!
      - Может, хвати, Петя, хорошие вы уже, - возразила Лена.
      - Это нам решать, хороши мы или нет. Правда, ребята!
      Принесли заказ, Пылёв разлил водку:
      - А выпьем мы за новую жизнь. Не думал я, что и на гражданке можно жить. Этот *** лысый, - Пётр имел в виду Хрущёва, делавшего в соперничестве с Америкой ставку на ракеты и разрушавшего авиацию, - думал загнать нас в жопу, а мы, как видите, ершистые, живём, и даже гуляем. И будем жить без самолётов и узкоглазых корейцев, просто жить, правда, Ленок. И будем гулять…    
      Постепенно зал заполнился вечерними посетителями, на небольшом возвышении в конце зала появились оркестранты в белоснежных рубашках, чёрных пиджаках и бабочках,  заиграл оркестр фокстроты, вальсы, танго. Иногда из-за бархатного занавеса появлялась певица, пела с надрывом романсы, и эта невиданная обстановка, музыка, красивые мужчины и женщины, и лёгкое опьянение очаровали Макса, и, отдавшись во власть этого очарования, он погрузился в него целиком и уже ничего не замечал вокруг себя. 
    
2
 
      Через несколько дней, ранним утром конца августа, не успев по-настоящему почувствовать себя студентом, Макс явился к месту сбора - речному вокзалу - для отправки на сельскохозяйственные работы в село Бабарыкино. Там уже собралась порядочная толпа, шумела. Подойдя ближе, Макс осмотрелся, чуть в стороне увидел старосту потока, Пылёва, и направился к нему.
      - Привет, - встретил его Пылёв, - свою группу ищешь? Они на третьем причале собираются, ищи там.
      На причале перед группой парней и девушек боком к Максу стояла женщина, выкрикивала фамилии и отмечала что-то в ученической тетрадке. Заметив Макса, спросила:
      - Как ваша фамилия.
      - Макс Герберт. 
      - Максим Герберт, - я правильно поняла.
      - Нет. Просто Макс.
      - Ну, Макс так Макс, - ставя в тетрадке против фамилии Макса галочку, она
оглядела его с ног до головы, - это всё что у вас есть из одежды? Боюсь, вам будет неуютно. 
      Макс не ответил, разыскал в толпе Толю Захряпин и Юру Ивлева и  направился к ним. 
      Закончив перекличку, женщина представилась руководителем трудовой практику, Людмилой Алексеевной, и повела на посадку к пришвартованному к причалу теплоходу «Заря».
      Было прохладно и ветрено, и большинство отъезжающих спускались в трюм, направились туда и Макс с приятелями. Трюм встретил их запахами солярки, мазута, прели и разношерстной публикой. Кроме студентов, было много других пассажиров, они разительно отличались обветренными лицами, плюшевыми жакетами, платками, грубыми брезентовыми плащами, и Макс безошибочно угадывал в них сельских жителей. Протиснувшись сквозь толпу, разыскали в носовой части под иллюминатором свободную скамью, сунули под низ багаж, сели и стали ждать, когда теплоход отчалит.
      Неподалёку от себя Макс заприметил супружескую пару: круглолицую яркую женщину в плюшевом жакете и крупного узколицего мужчину средних лет, они завтракали. Между ними на скамье, застланной газетой, лежали нарезанный крупными ломтями хлеб, и тонкими ломтиками сало, репчатый лук и солёные огурчики. Женщина, видимо стесняясь, откусывала хлеб и сало мелкими кусочками и тщательно пережевывала, прежде чем проглотить. Мужчина, напротив, отхлебнув из зелёной солдатской фляжки, откусывал большими кусками хлеб с обильно наложенными ломтиками сала, добавлял ломтики лука, энергично с хрустом пережевывал и заглатывал как голодная собака.
     Пахло свежим хлебом и луком, и это раздражало Макса. К счастью, запустили дизель, стенки теплохода забились мелкой дрожью, за бортом забурлила вода,  содрогаясь, Заря отошла от причала, и, с трудом преодолевая волну, то поднималась на её гребень, то проваливалась вниз, отчего у забившихся в трюм пассажиров подступала к горлу тошнота, и жизнь казалась мучением. В полдень они причалили к плавучей пристани села старая Шегарка — бетонному дебаркадеру с дощатой надстройкой с жестяной крышей, прошли через сводчатый проход надстройки и по шаткому трапу направились к поросшему муравой безлюдному берегу.
      Одинокий рыбак, сидевший, свесив с трапа обутые в шерстяные носки и галоши ноги, держа в руках длинное удилище, казалось, дремал. Проходя мимо него, Макс услышал:
      - Каво ишо черти несут?!
      - Студентов, - ответил Макс, - каво же ишо.
      Рыбак повернулся к Максу лицом, посмотрел хмуро.
      А-а-а… Городские непутёхи. То-то шуму от вас, всю рыбу перепугали.
      - Какая рыба, отец, время то уж к обеду.
      - Это кому как. Вас-то куда несёт?
      - На помощь вот к вам едем.
      - Помощнички, ждали вас тут, как же.   
      Их действительно не ждали, потому устроились, как могли, на пустынном обском берегу, извлекли взятую в дорогу еду и стали закусывать. Зло шумела, ударяясь о берег, обская волна, и скучный берег с пожухлой травой казался одиноким ковчегом, уплывающим в неизвестность.
      Часа через полтора прибыло несколько грузовиков, оборудованных скамейками из толстых плах, и, погрузив студентов, отправились в обратный путь. Проехали по тряской дороге мимо сёл Мельниково, Баткат, через десяток километров въехали в село Бабарыкино и остановились у длинного бревенчатого амбара. Из кабины головной машины выбралась сопровождающая, доцент Людмила Алексеевна, пошла вдоль машин, выкрикивая на ходу:
      - Товарищи студенты, спускайтесь осторожненько вниз и не забывайте свои вещи.
     Спустившись с машин, студенты обступили Людмилу Алексеевну. Самые нетерпе-ливые из них приставали с вопросами.
      - Потерпите, пожалуйста, - успокаивала она, - товарищ вот, - она кивнула на стоявшего перед ней человека в дождевике и кирзовых сапогах, - представитель колхоза «Искра» разъяснит обстановку и мы приступим к обустройству.
      - Ребята, - обратился к ним представитель,- слушайте меня внимательно. Жить будете вот в этом сооружении. Не бойтесь - это добротный амбар, его подготовили к вашему прибытию, вычистили, продезинфицировали, устроили спальные места. Постельное бельё найдёте на них, наволочки и матрацы набьёте вот этой соломой, - он кивнул на высившуюся у входа в амбар копну золотистой соломы, - и будете спать как у Бога за пазухой, то есть как на сеновале. И ещё! Как я понимаю, вы голодны, поэтому выберите из своей среды несколько девчат умеющих готовить пищу - и поварёшки им в руки. Продукты вот-вот подвезут. Вопросы есть?
      - И что же нам всем в одном амбаре спать, - спросила недавно испечённая староста одной из групп, Света Маликова.
      - Мы не против, - подал голос кто-то из ребят.
      - Не волнуйтесь, девчата, барак разделён на женскую и мужскую половины, так что устраивайтесь и живите мирно. Все остальные вопросы к вашей наставнице.
      По команде Людмилы Алексеевны кинулись в амбар, где предстояло жить, ребятам с одной стороны, девчатам - с другой. Вошли внутрь и очутились в просторном помещении с маленькими, мутными оконцами, сплошными дощатыми нарами вместо кроватей по обе стороны бревенчатых стен. Широкий проход между нарами упирался в дощатую стену, отгораживавшей мужскую половину амбара от женской. Свежеструганные доски сочились янтарными каплями, пахло смолой и свежим деревом. Вдоль входной стены скамьи, над ними крючки для одежды, в углу бачок с питьевой водой и кружка на металлической цепочке.
      - Здесь будете жить, - сказала, войдя, Людмила Алексеевна, - из удобств умывальники, туалет за амбаром. Условия конечно спартанские, но жить можно, - она показала на, лежавший на нарах ворох тряпья, — это постельные принадлежности, поторопитесь набить матрацы и наволочки соломой, устроить постели.
      Солома оказалась просяной, потому и матрацы с подушками получились мягкими. Пока обустраивались, наступило время обедать. Под навесом у большой печи уже хлопотали девчата-поварихи, брали из стопки алюминиевые миски, накладывали черпаком похлебку полужидкое варево из картофеля, приправ и мяса, наливали в алюминиевые же кружки молоко, говорили:
      - Хлеб берите сами! Приятного аппетита, следующий.
      Получив пищу, студенты шли в амбар или устраивались на завалинке вдоль амбара, ели, запили похлёбку и духмяный хлеб жирным, ароматным молоком. Для многих, не нюхавших деревни, это было необыкновенно, как если бы они попали в другой, фантастический мир.       
      Окунувшись после полуторамесячной суматохе в общежитии в деревенскую обстановку, ничем не отличавшуюся от той, что была на Алтае, Макс почувствовал себя в привычной для него среде. Привычными были и еда, и работа: выдёргивание и вязка в снопы льна-долгунца, уборка свеклы, картофеля, разгрузка и перелопачивание на зерносушилке зерна. Отличными были лишь обстановка и окружение, в которых он оказался.
      Столкнувшись впервые со своими городскими сверстниками, Макс неожиданно для себя обнаружил огромную дистанцию между ними и собой. Его деревенский опыт и ценности, ограниченные многочисленными условностями архаичного быта, вдруг оказались беспомощными перед раскованностью его городских сверстников. Многие, казавшиеся Максу неоспоримыми суждения и доводы, поднимались ими на смех.  Он терялся в дискуссиях с ними и, мучительно ища опровержения тем или иным их суждениям, часто оказывался загнанным в тупик. Будучи деревенским жителем, и взращенный деревней, где всё на виду и все про всё узнают тот час же, как только это случается, был Макс осторожен в поступках и оценках, но это не было каким-то барьером между желанием и действием, а скорее всего предусмотрительностью, не способствовавшей принятию непродуманных решений. В отличие от городских ребят, он не мог просто вот так завязать знакомство с заинтересовавшим его парнем или девушкой. Для этого требовалось время и подходящая ситуация, и пока он выжидал, принимая решение, кто-то более раскованный опережал его, и эта способность городских ребят мимоходом завязывать знакомства импонировала ему.
      Покоряло его и их обращение с деньгами. Как всякий деревенский житель, Макс трудно расставался с деньгами, и это не было скупостью. Просто в деревне деньги доставались труднее, да и применение их было ограниченней. Сколько он себя помнил, его родители постоянно на что-то копили, строили долгосрочные планы, куда входили и сами покупки, и очередность их приобретения. Каждый в семье знал, что и когда будет приобретено, и когда наступал этот день, и задуманное осуществлялось, радости от этого уже не было.
      Приученный у рациональности, он не мог просто так приобрести. приглянувшуюся вещь, без которой он мог обойтись. Впоследствии, сдружившись со многими своими однокурсниками, выходцами из деревни, Макс и в них мог наблюдать эту не то скаредность, не то бережливость. Как и он, они не могли подобно городским доставить себе неожиданную радость приобретением по наитию желанной, но, в общем-то, бесполезной вещи, и это сильно обедняло их повседневное существование. В отличие от Макса, его городские сверстники жили как бы одним днём, сорили деньгами и не отказывали себе в мелких радостях. Где-то подспудно Максу нравилась эта их беззаботность, и он чуть-чуть завидовал им, но настроиться на их волну никак не мог.
      Вместе с тем он не был скупым, без колебаний одалживал деньги мало знакомым людям, стеснялся напоминать им о долге, и зачастую эти долги оставались невозвращёнными либо по забывчивости должников, либо по злому умыслу.
      Перепробовав несколько видов работ, Макс с приятелями: Толей Захряпиным, Юрой Ивлевым и Борей Акуловым закрепились на зерносушилке. Особенно нравилось ему работа в ночную смену на засыпке зерна в приёмный бункер зерносушилки, погрузке сухого тёплого зерна в автомобили, доставлявшие его на элеватор. В паузах между погрузками можно было, устроившись удобно на бурте теплой пшеницы или ржи, подремать, побеседовать на самые разные темы.
      Сложились добрые отношения и с начальством зерносушилки, механиком Ломшаковым. В одну из ночных смен, завершив очередной осмотр агрегатов сушилки, он неожиданно обратился к студентам:
      - А что, робятки, не передохнуть ли нам? - опустился на теплый бурт, закинул за голову руки, потянулся до хруста в суставах, - как там у вас в городе живется-можется?
      - Кому как, Григорий Иванович, по-всякому.
      - По-разному значит. Я к тому спрашиваю, что мои-то детки, дочка и сын, тоже как вы в город подались. Дома им не сиделось, вонь да грязь, видите ли, здесь, а что в городе? Ни кола, ни двора, мотаются по общежитиям. Вот тебе и город.
      - Так учатся же, - сказал Акулов, - закончат вот учёбу, и всё образуется.
      - Да-а-а… Жди, стало быть. Всем в начальники хочется, а работать - Ваньке. Вот при Сталине, сука, конечно, был, но порядок держал, будь здоров. Теперь-то что? Вот пригнали вас сюда не в обиду сказать, непутёх, а наших колхозников вы, где видали, чтобы в поле или где работали. Так-то, не видали! А они на своих огородах вкалывают, чтобы зимой было что кусать. С колхоза-то как с козла молока, хрен что получишь.
      - Ну, теперь-то, Григорий Иванович, грех жаловаться, - вмешался Макс, - мои родители тоже в деревне живут, так они говорят: после Маленковских реформ жизнь в деревне куда как лучше становится, теперь труд колхозника оплачивают и зерном, и деньгами, дают приусадебные наделы. Бери, сколько хочешь.
      - А кто, извиняюсь, твои родители?
      Макс замялся.
      - Ну, отец в совхозе работает, мама - домохозяйка.
      - Сравнил тоже совхоз с колхозом - это как хер с пальцем сравнивать. Там зарплата, пенсия, нормированный день, а в колхозе - работа с темна до темна, и неизвестно что получишь. Когда хороший урожай, что-то дадут, а когда неурожай - дулю под нос сунут. Вот и норовят люди больше на своём огороде трудиться, чем на колхозном. А то и вовсе бегут отсюда в город, и пустеет деревня.
      - Вашей-то деревне грех жаловаться, вон, сколько здесь домов и народу.
      - Это разве ж народ? До войны то народу здесь вдвое больше было, не говоря уж о военных и первых послевоенных годах. Тогда сюда столько немцев с Волги пригнали, что в каждый, посчитай, дом их по семье, а то больше подселяли. И калмыков там, чеченцев, литовцев и латышей тоже немало сюда пригнали. Места-то наши издавна беглецами, каторжанами, ссыльными, раскулаченными, а то и лихими людьми заселялись.
      - Куда же они теперь подевались?
      - Куда, куда… Иные туда откуда сюда прибыли, другие в города или тёплые края подались. Не век же им в этих болотах да стужах загибаться. Итак, не приведи Господь, сколько загубленных душ тут осталось. Вот и стало теперь здесь народу хер да копеечка. Отсилы душ триста наскребётся, да и те в основном старики.
      В ночь на предпоследнюю субботу сентября из-за поломки одного из агрегатов сушилку остановили.
      - Беда, - объявил Ломшаков, - вы, ребята, вот что, отсыпайтесь, а мы с мотористом агрегатом займёмся. - Слушай, Иван, - обратился он к мотористу, - ты пока шкивы вентилятора подготовь: осмотри, почисть там, а я за ремнём в мастерские сбегаю.
      - Пустое дело, - усомнился Иван, - теперь там с огнём никого не найдёшь.
      - Дежурный должен быть, а нет, так из кровати вытащу.
      - Ну, ну, делай, как хочешь, а лучше бы до утра подождать, когда все на месте будут.
      Ломшаков ушёл, а Макс с приятелями, подложив под головы руки, улеглись с подветренной стороны на бурт пшеницы. По другую сторону бурта устроились деревенские девчата-десятиклассницы, снятые с занятий и брошенные, как и студенты, на помощь селу. Они о чём-то шептались и похихикивали. Иногда слышался низкий - почти басовый голос Вали-богатырки, крупной, грудастой и задастой румяно щекой девахи.   
      - Это они по нашему адресу, - сказал шёпотом Захряпин, - скучно им, поди. Может нам к ним передислоцироваться?
      - Что-то у меня после прошлого раза никакой охоты с ними общаться нет, особенно с Валентиной, - отозвался меланхоличный Акулов.
      - А ты бы с первого раза, не зная брода, не лез девке за пазуху. Вот она тебе и врезала. Это тебе не городские деликатные барышни, эти как что не так - хрясть по мордасам.
      - Не в этом дело.
      - А в чём?
      - Вы слепые что ли? Не видите, что она к Максу неровно дышит? Вот она мне и намекнула таким образом, что да как. По сию пор щеку саднит.
      Посмеялись снова над Борисовым приключением.
      - Ты бы пошёл к ним, Макс, а потом и мы подвалим, - сказал, отсмеявшись, Захряпин, - Боря прав, Валюха-то с первого дня глаз на тебя положила, так и крутится возле тебя.
      - Нет уж, боязно как-то, подвесит как Боре фонаря. У неё не заржавеет!
      Снова посмеялись, теперь уже громко и долго.
      Вскоре послышался шум мотоцикла.
      - Слава Богу, Ломшаков едет, — объявил моторист Иван.
      - Привёз? - спросил он Ломшакова, едва тот, заглушив мотор, спустился с мотоцикла.
      - Возьми вот, - Ломшаков протянул ремень вентилятора Ивану, - натягивай пока на шкивы, а я чуть погодя подойду. 
      - Может, наша помощь нужна, Григорий Иванович? - снова предложил свои услуги Макс:
      - Какая помощь, ребята? Тут работы-то на полчаса. Отдыхайте пока, а коли помог потребуется, растолкаем.
      С ремонтом провозились до конца смены. Сдавая её, Ломшаков спросил у сменщика:
      - С огородом управился?
      - Где там, земля как каменная, каждую картофелину выколупывать приходится. Думаю: нынче не скоро управимся. Вы-то как?
      - Как Бог даст. Рассчитывали, что дети из города приедут, да облизнулись. Не получается у них, вот и придётся вдвоём со старухой горбатиться.
      - А знаете, Григорий Иванович, мы вот с ребятами, - Макс кивнул на стоявших рядом приятелей, - могли бы вам помочь. Если вы конечно не против этого.
      - Вы это серьёзно, ребята?
      - Вполне серьёзно, - поддержал Макса Борис, - скажите только, когда прийти.
      - Это как вам сподручней.
      - Вот и хорошо, придём к восьми, правда, ребята.
      Ровно к восьми утра они, Боря Акулов, Толя Захряпин, Макс Герберт и Юра Ивлев, постучались в калитку Ломшаковых. Их встретил сам хозяин, поздоровался за руки, повёл к крыльцу, на котором стояла невысокая русоволосая женщина.
      - Поднимайтесь, ребята, — сказала она приятным, певучим голосом.
      - Нет, нет, что вы, - стал отнекиваться Боря, - мы не в гости пришли, а помочь.
      - Это потом, а сейчас прошу в дом, будем завтракать. Какая же работа без завтрака. Знаете, как раньше добрый хозяин работников набирал? Сначала за стол сажал, кормил вдоволь, потом брал тех, кто хорошо ел. Потому как знал, кто плохо ест, тот и работает плохо.
      Подталкиваемые легонько сзади, Григорием Ивановичем, они поднялись на крыльцо, вошли в просторную горницу, где на большом дощатом столе стояли миски с завтраком.
      - Угощайтесь, ребята, — пропела хозяйка, Антонина Петровна, - чем богаты, тем и рады.
      Для отвыкших за прошедшие месяцы от домашней пищи, стоявшая на столе еда была роскошной: большая сковорода с плавающими в жире жареным салом и яйцами, исходящий паром отварной картофель, солёные грибы и огурцы, начинённые яйцами и луком пирожки, молоко в большом керамическом жбане.
      - Ешьте, пейте, - сказала Антонина Петровна, села напротив, сидела, облокотившись на стол и подперев ладонью подбородок, смотрела на них грустными, влажными глазами.
      Принялись за еду. Хотя после недавних каши, хлеба и молока, какими их покормили за завтраком, они не были голодны, но при виде пищи, что стояла на столе, у них снова появился аппетит. Поев, принялись за работу. Был один из тех солнечных, тёплых дней с запахами увядающих трав и листвы, какие бывают только осенью, работа спорилась, и было на душе то возвышенное состояние, когда работа в радость, люди милы и есть возможность делать доброе дело. С небольшим перерывом на обед они весь день усердно копали картошку и к вечеру, когда оставалось выкопать пару соток, по настоянию хозяев завершили рабочий день сытным ужином.
      Утром следующего дня поднялись с восходом солнца, быстро умылись и, не дожидаясь завтрака, направились к Ломшаковым. Деревня была ещё безлюдной, иногда попадались навстречу коровы, гонимые хозяйками к месту сбора индивидуального стада, кое-где копошились в огородах люди, протарахтел на 408-мом Москвиче председатель колхоза, оставив синеватый дымок и острый запах не перегоревшего бензина. Григория Ивановича с Антониной Петровной они застали в огороде, они раскладывали для просушки только что вырванные лук и чеснок.
      - Раненько вы сегодня, - Григорий Иванович потянулся, разгибая спину, и двинулся им навстречу. - Пройдёмте-ка в дом, ребятки, самое время позавтракать.
      Добротно позавтракав, принялись за работу, и к обеду огород опустел. Остались лишь кучки картофельной ботвы, грядки неубранной моркови и свеклы, и добиравшие силу кочаны капусты. Ссыпав просушенную картошку в погреб под домом, а также в яму для зимнего хранения, устроились на выскобленном до желтизны крыльце и расслабились. Отдались во власть того расслабляющего состояние покоя, когда нет сил пошевелить конечностями, а осталось только желание погрузиться в себя, вслушиваясь в щекочущий ток крови, оттекающий от ставших ватными рук и ног.
      Вывело их из этого состояние появление Антонины Петровны.
      - Ребятки, просыпаемся, - не проговорила, а пропела она, - есть предложение перекусить, а там уж баня и ужин.
      Перекусив, ещё больше расслабились, сидели, погрузившись в тишину. Вечерело.               
      Медное солнце коснулось верхушек дальнего леса и, погружаясь в него, облило всё вокруг красноватым светом. От протапливаемой Григорием Ивановичем бани, пахло берёзовым дымом, и, дождавшись часа, когда она наполнилась жаром, они заполнили её своим молодыми голыми телами, обжигающим паром, запахами распаренных берёзовых веников и их глухими шлепками по распаренным телам.
      Вдоволь набанившись и поостыв на ставшем прохладным ветерке, они вошли в дом и уселись за накрытый Антониной Петровной стол. К рассыпчатой, душистой картошке добавилась тушёная баранина, нарезанная ломтиками и истекающая жиром копчёная сомятина, копчёное сало, солёные рыжики и деревянная миска, наполненная до верха чем-то тёмным, похожим на дёготь.
      Григорий Иванович, нарумяненный баней, наполнил Маленковские стаканы самогоном из зеленоватой четвертной бутыли, гордо высившейся на середине стола, и все приняли по одной за выполненную работу, за благодарность, высказанную хозяевами и, как водится, за просто так - с устатку.
      От крепчайшего первача, испробованного впервые, на глазах у Макса навернулись слёзы, сжало спазмой горло, и он сидел, хватая ртом воздух. Услужливая Антонина Петровна, лукаво посмеиваясь, протянула ему кружку и, хлебнув прохладной воды, Макс смог отдышаться. Не лучше выглядели и его товарищи.
      Вскоре выпитый самогон дал себя знать приятным головокружение и сильным аппетитом, и они накинулись на выставленные, на стол яства. 
      - Попробуйте-ка, ребята вот это, - молвил Григорий Иванович, зачерпнул и съел полную ложку из миски с тёмным содержимым. - Советую, осетровая икра.
      Следуя его совет, Макс с товарищами накинулись на неё, черпая ложками и заедая рассыпчатой картошкой. Это была у Макса первая проба чёрной икры, и никогда уже позже он не встречался с таким её количеством. Бдительные вожди, осчастливленного ими народа, обжираясь икрой из закрытых спец распределителей, не баловали свой народ деликатесами. И только по великим  праздникам, типа «Ноябрьской революции» удавалось этому народу разжиться малой баночкой икры и, намазав её тонюсеньким слоем ломтики хлеба, смаковать, захлёбываясь обильно сочащейся слюной. 
      Перепадало немного и другим представителям народа, махнувшим на запреты и
действовавши по древнему принципу «А кушать-то хочется». Тёмными ночами, рискуя нажить крупные неприятности, а то и жизнью, они выходили на раздолбанных лодчонках на промысел и добывали себе и стерлядь, и осетров, и икру. И, наверное, была и икра Григория Ивановича, смаковавшаяся Максом и его товарищами из тех же источников
      Так они сидели, выпивали по чуть-чуть, заедали сомятиной и икрой, и не тревожили свою совесть мыслями о законности её добычи, и не осуждали Григория Ивановича. Таковой была действительность: что не доплачивалось «родной» властью народу, то доворовывалось этим несознательным народом.
      Вместе с ними сидела за столом Антонина Петровна и наблюдала за ними. Лицо её было грустным. Макс заметил, как она украдкой смахивала не прошеную слезу, и подумал: «Наверно она вспоминает ещё недавнее время, когда за этим обильным столом собирались её дети, наполняя дом весёлыми голосами. Но дом опустел, дети разъехались по далёким городам, и осталось ожидание писем, редких междугородних переговоров и наездов в отпуск, тягучие воспоминания и тревога за них». А еще он подумал о матери: не так ли и она печалится о нём, о Володе, ждёт писем, наездов на каникулы, хотя бы скупых телеграмм с незатейливыми содержаниями: «У меня всё в порядке, целую, Макс» или Володя, Фрида. Подумав так, он решил позвонить родителям, не откладывая до возвращения в Томск.
      С переговорами пришлось подождать, почтовая служащая, принимавшая заказ, справилась у Макса: есть ли телефон у абонента, узнав, что нет, сказала:
      - Раньше, чем завтра не получится.
      - Почему?
      - По кочану! Пока до абонента дойдёт вызов на переговоры, почтовое отделение может закрыться, и переговоры не состоятся.
      - Тогда давайте завтра, на шесть вечера.
      На почте кроме Макса посетителей не оказалось, увидев его, симпатичная служащая сказала бесцветным голосом:
      - Пройдите в кабину, сейчас соединю.
      - Спасибо, - Макс прошёл в единственную кабину, взял трубку, стал ждать соединения.
      Из трубки доносились невнятные шорохи, далёкие длинные гудки, наконец, послышалось:
      - Горешко ты моё!
      Макс услышал голос отца:
      - Как твои дела, сынок?
      Макс сказал, что всё хорошо, в пятницу на этой неделе уезжает в Томск, общежитие всем первокурсникам обещали дать, стипендию, сдавшим экзамены без троек, тоже, потому просил не беспокоиться.
      - Слава Богу, - сказал отец, - мы очень за тебя рады. Приедешь в Томск, позвони Володе, он просил.
      - Зачем? 
      - Он хочет с тобой о чём-то поговорить, но не знает твоего адреса.
      - Хорошо, позвоню, как только приеду в Томск и поселюсь в общежитии. Как там мама?
      - Хорошо, о нас не беспокойся, что с нами может стрястись. Приедешь в Томск, сообщи свой адрес, чтобы мы смогли с тобой связаться.
      - Не беспокойтесь, папа, я сам с вами свяжусь, как только приеду в Томск.
      - Заканчивайте, ваше время кончается.    
      - Ало, Ало, девушка, ещё минутку, я доплачу.
      Услышав короткие гудки, Макс положил трубку, вышел из кабины и направился к конторе, чтобы, встретившись там с Захряпиным, Акуловым и Ивлевым,пойти к Ломшаковым. Накануне, уходя от них, приятели с лёгкой руки Макса напросились помочь им в разделке на дрова запасённых ими брёвен. 
      Оставшиеся до отъезда дни они распиливали на чурки брёвна, кололи их на поленья, и укладывали в поленницу. Колол в основном Боря, обладатель первого разряда по классической борьбе, остальные подтаскивали чурки, собирали поленья, разлетавшиеся во все стороны под могучими ударами колуна, и выкладывали ими поленницу. Оголённый по пояс, в трусах и хозяйских кирзовых сапогах, узкобедрый и с могучим торсом были он похож на подпиравших небо атлантов.
      Накануне отъезда приятели в последний раз пришли к Ломшаковым. Разделав последние чурки и сложив в поленницу, они сидели вместе с хозяевами на крыльце, дожидались готовности бани и слушали сетования хозяев дома. Их беспокоили близкие уже затяжные дожди, неубранные до конца поля и близившаяся зима, сетовали, что многолюдная когда-то деревня пустеет, уезжают молодые парни и остаются старики и подросшие девки, которым и замуж-то выйти не за кого.
      Неожиданно, обратившись к Борису с лукавой улыбкой, Антонина Петровна предложила:         
      - Оставался бы ты, сынок, у нас. Дом большой, места всем хватит, а девок эвон скока, хоть каку выбирай. Вон, посмотри-ка: соседская Нюрка-то кажин вечер глаза на тебя сквозь забор пялит. Чем не невеста? Титьки из сарафана наружу пруть, а зад-то, какой гладкий, никак первотёлок. Удойная будет.
      - Ну, мать, ты и скажешь, — молвил, смеясь, Григорий Иванович и, толи всерьёз толи шутя, продолжил начатый женой разговор. - А и то, правда, оставайтесь, возьмём на общественный кошт улучшать породу.   
      Сидели, смеялись простодушным рассуждениям Ломшаковых, парились до изнеможения в бане  и наслаждались лакомствами, приготовленными гостеприимной
Антониной Петровной.
      Утром собрались с вещами на площадке перед амбаром, ждали, когда подадут машины, ощутимо припекало солнце, и было тепло. Появилась Людмила Алексеевна в сопровождении председателя колхоза. Произнеся короткую благодарственную речь, он пожелал счастливого пути и, отступив в сторону, наблюдал за посадкой на автомобили.
      Появился Григорий Иванович, подошел у Максу, стоявшему в очереди на посадку.
      - Ну вот и вы уезжаете!
      - Да. Пора ехать, скоро занятия в институте начнутся.
      - Понятно, не век же здесь сидеть. Что-то товарищев твоих не видать.
      - Там они, - Макс показал в сторону передней машины, - со своей группой поедут. 
      - Понятно. Я вот гостинцев от Антонины, супружницы моей принёс. Снеси, говорит ребятам - это вам значится.
      Он протянул Максу узелок.
      - Беда с ней. Как наши-то детки разлетелись, так к каждому сердцем прикипает. Всё ей кажется, что плохо им там одним-то. Вот и к вам прикипела, особливо к тебе. На Васю нашего говорит, похож, тихий такой же.
      - Спасибо, Григорий Иванович, за подарок, за гостеприимство и за всё хорошее, что вы для нас сделали. И Антонине Петровне спасибо. Прощайте, не поминайте лихом.
      Колонна тронулась, набрала скорость, исчезло вскоре из вида Бабарыкино, подарившее Максу месяц беззаботной жизни, исчезли и ставшие милыми сердцу люди, с которыми,  пусть ненадолго, свела его судьба.
      Был один из последних дней сентября, тихий, грустный и солнечный. Машины то скатывались вниз, то натужно поднимались на малые перевалы, и открывались захватывающие дух виды на скошенные и ставшие оттого просторными поля, на рассыпанные в полях берёзовые околки, расписанные в золотые тона разбушевавшейся осенью.
      Обь, разительно отличавшаяся от той, по которой Макс приплыл, встретила его умиротворённой, лениво лизала берег, покачивала прижавшийся к причалу тот же теплоход «Заря». После погрузки и продолжительного гудка «Заря» отчалила и поплыла против течения.
      Устроившись на корме, Макси сидел притихший, наблюдал, как удаляется причал, стягиваясь в размерах в едва различимую точку. Взбуруненная винтом вода, зло шипела, расходилась клином и затихала, как бы смывая память о прошлом. А впереди наплывали крутые Обские берега, острова и плёсы. Надвигалась новая жизнь…         
      
3

     Брошенный в стремительный водоворот студенческой жизни, Макс едва успевал осмотреться, привыкнуть к новому укладу, окружению, порядкам. Навалившиеся кучей история КПСС, начертательная геометрия, кристаллография, химия, геодезия, общая геология… лекции, практические и лабораторные занятия не оставляли времени, чтобы осмотреться и понять что к чему.         
      Промелькнула грустная осень, наступила зима, прежде чем он смог как-то освоиться в новой для себя остановке. Перестали пугать названия новых дисциплин, их содержание, он с удовлетворением для себя обнаружил, что без затруднений постигает их премудрости, появилось свободное время, и нужно распорядиться им с пользой.
      Несколько освоившись, он наведался в университетское общежитие, разыскал комнату, в которой - по сведениям Таскаевых - должна была проживать Таня, постучал, в дверном проеме появилась симпатичная девушка в халатике, посмотрела внимательно.
      - Вам кого?
      - Таню!
      - Такая здесь не проживает.
      - Как не проживает? У меня есть её адрес. Посмотрите.
      - Так бы сразу и сказал, она проживала здесь до нас, а потом съехала на частную квартиру.
      - Может быть, она оставила свой адрес.
      Девушка пожала плечами.
      - Насколько я знаю, не оставляла.
      Видя замешательство Макса, она посоветовала:
      - Сильно-то не расстраивайся, обратись в деканат, там, наверно, есть её адрес.
      Советом девушки он не воспользовался. Как часто бывает, всё разрешилось само собой. Таню он встретил на межвузовском волейбольном турнире в спортзале «Динамо», куда пришёл поболеть за однокурсника, Славу Гриневича, игравшего за сборную политеха. Финальную игру у команды железнодорожного института команда политеха выиграла, и Макс вышел в фойе, намереваясь, как было условлено, дождаться Гриневича, чтобы вместе отправиться в общежитие. Обойдя фойе, он изучил доску объявлений, приглашающих в различные секции, фотографии знаменитых спортсменов спортивного общества «Динамо», потом сел на стул неподалёку от входной двери и стал ждать.
      Наконец показался Гриневич, против ожидания Макса он был без пальто и шапки.
      - Ты остаёшься?! - спросил удивлённо Макс.      
      - Извини, Макс, сейчас начнётся женский финал, играют девчата из нашего института с девчатами из университета. Сам понимаешь, нужно поддержать наших девчат. Извини, я забыл тебя предупредить, но это действительно нужно, давай останемся, думаю — это не долго, от силы часа полтора.
      Они вернулись в зал, сели на низкие скамейки, расставленные для болельщиков вдоль стен. Зал наполнялся зрителями, на игровой площадке появились команды в голубых и жёлтых майках, началась разминка.
      - Наши в голубых майках и черных трусах, - сказал Гриневич, - в желтых майках и красных трусах - университетские. Обрати внимание вон на ту в желтой майке, что подбирает мяч - это Покровская, главная колотунья университетской команды. Если у неё игра пойдёт - пиши, пропало, разгромят они наших девчат.
      Макс отыскал взглядом наклонившуюся за мячом девушку. Она подобрала мяч, выпрямилась, подбросила его над сеткой, подпрыгнула и резко ударила по нему правой рукой. Подрезанный мяч, скользнув по сетке, ударился с треском у боковой черты о пол, отскочил, ударился о боковую стену, снова отскочил и запрыгал, успокаиваясь по площадке.
      - Видел, как она бьёт?! - восхитился Гриневич,  как гвозди вколачивает. Как считаешь?         
      - Здорово!
      Макс снова отыскал взглядом Покровскую, она стояла к нему, чуть пригнувшись, спиной, ждала подачу, а когда она последовала, сделала несколько быстрых шагов, выпрыгнула над сеткой и, вытянувшись в струнку и слегка откинув назад корпус, нанесла удар. И снова мяч с треском ударился о пол, отразился и заплясал, успокаиваясь, по площадке.
      - Труба! - сказал Гриневич, - сегодня Татьяна в ударе, сегодня нашим не светит.
      - Ты сказал Татьяна, её так зовут?
      - Ну да, а что ты так удивился? Она тебе знакома?      
      Макс не ответил, прозвучал свисток судья, спортсменки заняли места на площадке, и началась игра. Подавала Покровская, теперь она стояла вполоборота к Максу, и он узнал её — это была Таня, его Таня с теми же распущенными тёмными волосами, изящным узким лицом, черными, быстрыми оценивающими глазами, изящной фигурой и длинными стройными ногами. И всё же она сильно изменилась за протекший год, стала настоящей молодой женщиной, обаятельной и уверенной в себе, и что-то резануло Макса по самому сердцу и отозвалось сладкой болью во всём теле. Ему захотелось немедленно подняться, побежать к ней, обнять и говорит, говорить… Ему так много хотелось ей сказать, но он сдержался, понимал: сейчас не место и не время для объяснений.
      Играли, как говорится, в одни ворота, приём мяча, распасовка, передача мяча на Таню, удар - и очко. Она была вездесуща, гасила меч из любого положения, будь то с первой или средней линии, мимо блока или поверх блока, и Макс, захваченный её игрой, неистова как завзятый болельщик, подскакивал, хлопал в ладоши, выкрикивал одобряющие слова.
      - Ты за кого болеешь? - крикнул ему в ухо Гриневич. - Это же наши противники.
      - А! Какая разниц? Просто здорово девчата играют, вот и болею за них.
      - Ну, с тобой всё понятно, запал на Таню. Не ты, парень, один, посмотри,  сколько тут у неё поклонников. Пойдём, здесь, пожалуй, всё ясно. Как считаешь?
      - Я бы досмотрел, интересно всё же.
      - Как хочешь, можно и досмотреть. Теперь уж недолго осталось.
      Как и предполагал Гриневич, игра вскоре закончилась, победила всухую 3:0 команда университета, и они направились в раздевалку. Получив одежду, отошли, Гриневич быстро оделся, ждал Макса.
      Макс медлил. Он никак не мог решить: остаться, чтобы встретиться с Таней, или отложить эту встречу. За то чтобы остаться было охватившее его желание увидеть её, прикоснуться хотя бы к её руке, услышать её голос, посмотреть в глаза. Против, было сомнение, узнает ли она его и захочет ли возобновить их прошлые отношения.               
      - Ну, пойдём уж, - торопил Гриневич.
      На выходе из раздевалки показалась группа спортсменок, среди них была и Таня, и неожиданно для себя Макс двинулся им навстречу.
      - Здравствуйте, Таня, — произнёс он, подойдя к ним.
      Она остановилась, едва не столкнувшись с ним, посмотрела настороженно, её широко открытые чёрные глаза выражали недоумение.
      Мелькнула мысль: «Она не узнаёт меня», и Макс неожиданно выпалил:
      - Я Макс! Макс из посёлка Кировский!
      - Я помню, - сказала она совсем тихо, - но всё это для меня так неожиданно. Откуда ты здесь, Макс, каким ветром тебя сюда занесло? 
      - Я просто последовал твоему совету, приехал в Томск и поступил на геофак политехнического института. Теперь я студент.
      - Рада за тебя, Макс, - теперь она смотрела на Макса приветливо, её голос звучал ласково. - Как ты устроился? Как настроение? Впрочем, сейчас не место и не время об этом говорить. Мне нужно о многом тебя расспросить: о тёте, о дедушке… Давай встретимся.
      - Когда?
      - Извини, Макс, сегодня у нас с девчатами девичник, давай в воскресенье.
      - Где?
      - Кинотеатр имени Горького, заешь?
       Да!
      - Тогда в воскресенье, в семь вечера у входа. Устраивает!
      - Тогда до встречи.
      Отступив в сторону, чтобы пропустить Таню с подружками, Макс заметил, как они с любопытством рассматривали его.
      Проходя мимо, кто-то из них внятно сказала:
      - Интересный блондинчик, где это ты, Танюша, такого разыскала.
      - Давняя история, расскажу после.
      Дождавшись, когда они уйдут, Макс вернулся к Гриневичу, оделся, спросил коротко:
      - Куда направимся?
      - В общежитие, куда же ещё. Поделись-ка, откуда знаешь Татьяну?
      - Приезжала она пару раз к нам в деревню погостить, дедушка её и тётя там живут.
      - А поподробней… Видел я, как она встрепенулась, увидев тебя. Раскалывайся, давай.
      - Рассказывать то, собственно, не о чём, ну, встречались несколько раз… 
      - Бабушке рассказывай! А то по тебе не видно, что дела тут сердечные. Имей ввиду: Татьяна на данный момент свободная.
      - Ты о чём?
      - Говорят: любовь тут у неё в прошлом году была да распалась, вот она до сих пор никого к себе и не подпускает. Многие уж пытались подвалить, но осеклись.
      Какая-то острая боль скребанула по сердцу, спёрло дыхание, и Макс остановился, чтобы осмыслить эту новость.
      - Что с тобой, Макс? Пойдём, иначе не успеем в буфет.
      У буфета выстроилась длинная очередь, ждали, когда откроется дверь и буфетчица Лена начнёт обслуживание. Самые нетерпеливые стучали в дверь, выкрикивали:
      - Открывай, давай! Давно пора, уж полчаса просрочила.
      - Товар приняла, оформить надо, — успокаивали другие.
      - Знаем мы, какой товар! С Пылёвым она там, на прилавке кувыркается.
      Открылась дверь, вышел Пылёв, его глаза лихорадочно блестели, лицо выражало досаду.
      - Оголодали, черти полосатые, не терпится вам поскорей до еды дорваться.
      Молчали, как-никак Пылёв большое начальство - отставной капитан и староста общежития в одном лице.
      Дождавшись, когда настанет его очередь, Макс, вошёл в буфет, сказал учтиво:
      - Мне, пожалуйста, пару творожников, бутылку кефира и баночку фасоли со свининой.
      Буфетчица поставила перед Максом заказ, сказала как давнему знакомому:
      - Кушай на здоровье, Макс.
      - Сколько с меня? 
      Она подсчитала, назвала причитающуюся сумму.
      Макс отсчитал деньги, протянул Лене.
      - Без сдачи? - осведомилась она, задержала руку Макса с деньгами в своей руке, посмотрела как-то блудливо, спросила: - а что там, сели не секрет, о нас с Петром говорят?
      - Да ничего не говорят, - смешался Макс.
      - Не обманывай, вижу же, что-то знаешь. Говори, давай!
      - Ну, вы бы поосторожнее были.
      - Это ты Петру скажи, он, как придёт сюда, так как с цепи срывается, целоваться лезет. Вообще-то спасибо, Макс, учту.
      - Вот что ещё, Лена, глянь-ка в зеркало.
      Она извлекла из кармана халатика зеркальце, посмотрела изучающе, быстро стёрла со щеки и шеи краску, поправила халатик.
      - Спасибо, Макс.
      - Пожалуйста. До завтра.   
      За полчаса до встречи с Таней Макс пришёл к кинотеатру, потолкался перед входом, выискивая в проходившей мимо публике Таню. Шёл мелкий снег с ветром, прохожие, подняв воротники и натянув до бровей шапки, проходили торопливо мимо, и рассмотреть их лица не представлялось возможным. Вскоре и Макса проняло до костей, и, решив, что гулять, как он намеревался, с Таней в такую погоду сумасшествие, он вошёл в кассовый зал, посмотрел расписание: в голубом зале шёл фильм Василия Ордынского: «Человек родился» с Владимиром Андреевым в главной роли; в розовом зале - фильм Якова Протазанова: «Праздник святого Йоргена» с Игорем Ильинским и Анатолием Кторовым. О первом фильме он слышал нелестное мнение девчонок из своей группы, второй он видел раньше и с удовольствием посмотрел бы ещё раз, но, не зная, что выберет Таня, решил дождаться её и снова вышел из кинотеатра.
      Таня пришла за несколько минут до начала сеансов. Одетая в короткую шубку, пуховый платок, обрамлявший подрумяненное морозом лицо, и белые аккуратные валенки-чёсанки, она походила на снегурочку, и Мак растерялся.
      - Ну, здравствуй, Макс!
      Стянув пуховую рукавичку, она протянула Максу руку. Рука была тёплая, нежная, и Мак, слегка сжав, задержал её в своей.
      - Отпусти уж, - сказала Таня, - а то примёрзнем друг к другу.
      Она тихонько засмеялась, осмотрела Макса бегло.
      - В такой одежде ты на этом ветру долго не выдержишь. Может, пойдём куда нибудь?
      - Можно в кино.
      - Только не на «Человек родился», дешёвая история.
      Сошлись на «Праздник святого Йоргена», Макс приобрёл билеты, билетёрша оторвала корешок, открыла дверь в зал, приложила палец к губам: « Тс-с-с… сеанс уже начался». Войдя в полутёмный зал, разыскали свободные места. Таня сняла шубку и шаль, села, её примеру последовал и Макс.
      Шёл киножурнал про дружественный Китай. Промелькнули лица Великого кормчего, Мао Цзэдуна, злодея Чан Кайши, гнобившего китайский народ, представители народа, обрабатывающие, стоя по колено в воде, рисовое поле мотыгами, и таскающие на коромыслах в больших корзинах тяжелый грунт на строящуюся плотину. Выплыла крупным планом мощная фигура олимпийского чемпиона, штангиста Юрия Власова, с коромыслом на плечах, гостящего с группой друзей китайского народа в Китае и вносящего свою лепту в строительство. Затрещали динамики, на экране замелькали полосы и кресты, и начался сам фильм. Фильм Макс смотрел уже не первый раз. Он использовался советской властью в качестве агитки против церкви и верующих, и прокручивался почти перед каждой пасхой, но всё же смешные проделки Ильинского-Шульца и Кторова-Коркиса, дурачивших служителей церкви, власть имущих и полицию, были для него каждый раз внове, и он смеялся над ними от души. Смеялась и Таня. Когда Коркис отпускал грехи верующим и исцелял инвалида Шульца, а тот, подхватив костыли, мчался, смешно ковыляя ногами, прочь от полицейских, Таня ухватила Макса за руку, прижала к груди и смеялась взахлёб.
      Незаметно кончился сеанс, включили свет, люди потянулись к выходу, многие вытирали выступившие на глазах слёзы.
      - Пойдём и мы, - сказала ещё не оправившаяся от смеха Таня.
      - Как тебе фильм?
      - Нет слов. Высший класс!
      Когда они вышли из кинотеатра, ветер унялся, снег шёл крупными хлопьями, и зажегшиеся фонари казались призрачными одноглазыми великанами.
      - Красиво, - восхитилась Таня. - Тебе эта картина ничего не напоминает.
      Макс вдруг вспомнил «Уличные впечатления» Некрасова и прочитал напевно:

               …Но зимой - дышишь вольно, для глаза -
               Роскошь! Улицы, зданья, мосты
               При волшебном сиянии газа
               Получают печать красоты.
               Как проворно по хрупкому снегу
               Мчится тысячный, кровный рысак!
               Даже клячи извозчичьи бегу
               Прибавляют теперь. Каждый шаг,
               Каждый звук так отчетливо слышен,
               Всё свежо, всё эффектно: зимой,
               Словно весь посеребренный, пышен
               Петербург самобытной красой!
               По каналам, что летом зловонны,
               Блещет лед, ожидая коньков,
               Серебром отливают колонны,
               Орнаменты ворот и мостов;
               В серебре лошадиные гривы,
               Шапки, бороды, брови людей,
               И, как бабочек крылья, красивы
               Ореолы вокруг фонарей!
 
      - Здорово, правда?
      - Да! А дальше помнишь? - произнесла мечтательно Таня.
      - Кое-что помню.

               Пусть с какой-то тоской безотрадной
               Месяц с ясного неба глядит
               На Неву, что гробницей громадной
               В берегах освещенных лежит,
               И на шпиль, за угрюмой Невою,
               Перед длинной стеной крепостною,
               Наводящей унынье и сплин.
               Мы не тужим. У русской столицы,
               Кроме мрачной Невы и темницы,
               Есть довольно и светлых…

      - Нравится? - спросил Макс.
      - Да, - ответила Таня, - откуда это?
      - Некрасов, «Уличные впечатления». Знаешь, я одно лето подпаском подрабатывал, дни длинные, коровы сами по себе: то пасутся, то в воде стоят, хвостами помахивают, паутов и слепней отгоняя, то на песке подле воды лежат, отдыхают, скукота, вот и приходилось чем-то время занять. Попался как-то под руку учебник по литературе для восьмого класса, подумал: «Дай-ка посмотрю что там?» и запал на Некрасова. Потом сборником его стихов обзавёлся - и пошло, поехало, всё лето ими упивался и кое-что запомнил.
      Таня засмеялась заразительно, выговорила захлёбываясь:
      - Представляю, как ты с бичом и книжкой в руках за коровами вышагивал и вслух стихи читал. 
      Засмеялся и Макс.
      - Да уж, картина ещё та.
      Отсмеявшись, спросил:
      - В гастроном зайдём?
      - Зачем?
      - Там посмотрим.
      Они перешли улицу, вошли в гастроном, там было людно, некоторые люди стояли в отделах в очередях, другие толклись у батарей отопления, грелись.
      - Ты постой здесь, погрейся, а я посмотрю, что да как, — сказал Макс и направился на розыски кондитерского отдела.
      За время своего недолгого проживания в Томске Макс не успел ещё по-настоящему оценить колоссальное различия между этим городом и жалкими деревеньками, в которых ему приходилось проживать. Собственно, город этот был пока ещё знаком ему только небольшой его частью, прилегавшей к центральным улицам Тимирязева и Ле-нина, следовавшими одна за другой от Лагерного сада до площади Батенкова. В окру-жении роскошных зданий политехнического института, университета, медицинского и железнодорожного институтов, площадей и парков он был роскошным, и Макс без оглядки влюбился в него, как влюбляются в первый раз, и погрузился в него с головой. 
      И гастроном потряс его изобилием невиданных вещей, плодов и яств. Чего, только не было в хлебных отделах; при виде булок белого и ржаного хлеба, батонов, плюшек, булочек, кренделей, сушек, калачей… разбегались глаза, скапливалась слюна, и Макс вспоминал ржаные пряники, купленные ему матерью в сельпо в селе Ануйское, куда он увязался за ней для обмена костюма отца на картошку. Мать называла их ржавыми пряниками. Они были черны, как гигантские жуки, тверды, как соевый жмых и вкусны, как… Макс не знал, с чем их сравнить, он только скоблил их зубами, сосал и сглатывал,
давясь сладкой смесью.
      Мясоколбасный и сырный отделы тоже не уступали ассортиментом. Говядина, свинина, баранина, грудинка, вырезка, рёбрышки, окорока, сосиски, сардельки, колбасы сыроваренные, варенокопчёные, копчёные разных наименований, сыры нескольких наименований. И что особенно поразило Макса, это рыбный отдел с осетровыми балыками, осетриной, стерлядью и черной икрой в обливных судках.
      Проходя мимо овощного отдела, услышал, как кто-то громко по слогам читал:
      - А-па-нас… а-па-нас… Девушка, что это за фрукт такой, апанас?
      Спрашивал мужик пролетарского вида в фуфайке, валенках и распущенной шапкеушанке.
      Подошла продавщица.
      - Какой ещё апанас?
      - Да вот же лежит, - мужик показывал на витрину, где лежал диковинный плод с крокодиловой кожей.
      - Читать, что ли не умеешь? Фрукт это, ананас называется, и не для таких он вовсе, как ты, а для благородных.
      - Писать правильно нада, - огрызнулся мужик, а про ананас мы тоже кое-что знаем, слыхала, небось: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит буржуй». Вот и пиши правильно, и жуй ананасы.
      В очереди засмеялись.
      От разнообразия конфет и наборов в кондитерском отделе рябило в глазах; Макс купил полкило конфет «Мишка на Севере», вернулся к Тане, раскрыл пакет и протянул ей:
      - Угощайся!
      Она взяла конфетку, осмотрела, воскликнула:
      - Мишка! Мом любимые, - развернула обёртку, сунула в рот конфету, прикрыла
его ладонью, - извини, Макс, не утерпела.   
      Когда ни вышли на улицу, было заметно холодней, и Таня повела зыбко плечами.
      - При таком морозе нам на улице долго не выдержать, - сказал Макс, - нужно куда-то податься, где тепло.
      - За меня не беспокойся, я хорошо утеплилась, а вот ты действительно долго не выдержишь. А знаешь, тут неподалёку кофейня, можно там посидеть за чашечкой кофе.
      - Поздно уж наверно.
      - Ничуть, до одиннадцати она.
      Пересекли площадь Батенкова, дошли до моста через речку Ушайку, свернув налево, пошли вдоль берега и вскоре в глубине двора увидели вывеску: «Кофе театральное», на двери надпись: «Работаем с 8 до 11 часов». Вошли в прихожую, разделись и прошли в небольшой зал с десятком столиков, каждый на четыре человека.
      В конце зала - длинная, широкая стойка с большим хромированным, самоваром, украшенным медалями, жаровней с раскалёнными углями. За стойкой - стенка с напитками, ликёрами, коньяком. Значит, подают и горячительное и можно согреться.
      В зале немноголюдно, в простенке между окнами увидели свободный столик, прошли туда, сели. Макс взял меню, приценился, быстро прикинул свои возможности: «От десяти рублей после кино и конфет должно остаться чуть больше семи, - и он решил, - этого хватит, чтобы поесть, выпить кофе и по рюмочке коньяка», протянул меню Тане:
      - Предлагаю поужинать, выбери, пожалуйста, что закажем. 
      - На твоё усмотрение.
      Подошла официантка, посмотрела оценивающе на Макса и Таню.
      - Что будем заказывать?
      - А что есть?
      - В меню всё указано.
      - Тогда два салата оливье, две свиные отбивные с жареным картофелем, два кофе, - посмотрел на Таню, не возразит ли, - сто пятьдесят граммов армянского коньяка. 
      Официантка принесла графинчик с коньяком, оливье, сказала:
      - Отбивные придётся подождать.
      Макс взял с подноса фужеры, поставил на стол, стал развивать коньяк.      
      - Мне не нужно, Макс!
      - Только глоточек, Таня, за встречу и за победу на турнире.
      - Победу мы с девчатами уж отметили, - Таня улыбнулась, - а вот за встречу так и быть, пригублю.      
      Выпили, заели конфетами. Коньяк и близость отопительной батареи делали своё дело, по телу Макса распространилась блаженная волна тепла, поплыла слегка голова, язык приобрёл лёгкость. Говорили о разных мелочах и совсем мало о себе, хотя каждому из них было что рассказать. Макс едва сдерживал желание спросить её напрямую, как она жила эти полтора года, почему не дала о себе знать, хотя и обещала, но он сдерживал себя: «Какое я имеет право лезть в её личную жизнь, она ничем мне не обязана, ничего не обещала, ну, сказала ничего не значащие слова: «Хорошо бы встретиться в Томске», и что с того? Они ни к чему не обязывают. И любовь эта её прошлая её личное дело, и его никаким боком не касается». Но именно знание о ней, заронённое Гриневичем, сидело в нём занозой и не давало покоя.
      Подошла официантка, справилась:
      - Вам какое кофе?
      Таня посмотрела на Макса, ожидал, что он скажет.
      Его познания по части кофе замыкались исключительно на ячменном кофе с цикорием, которое готовили в студенческих столовках и буфетах в больших алюминиевых кастрюлях, зачерпывали половниками и наливали в гранёные стаканы.   
      - Полагаюсь на тебя, Таня, - сказал он.
      - Что у вас есть?      
      - Есть арабика, робуста.
      - Сделайте, пожалуйста, арабика.
      - Заварное или по-турецки?
      - Заварное, пожалуйста.               
      Вскоре официантка подала кофе, сказала:
      - Молоко и сахар на столе.
      Когда они вышли на улицу, снег унялся, накрыв белоснежным одеялом площади, улицы, крыши домов и реку Ушайку. На затихших улицах — они выглядели так, словно затаили дыхание перед наступившим холодом - мерцающий свет луны разлил таинственный глянец. И ничего другого не было видно, и ничего не было слышно кроме редких скрипов трамваев на поворотах и трелей звонков на остановках.
      Они пересекли площадь Батенкова, обошли слева универмаг и пошли по скупо освещенной редкими фонарями Тверской улице с тёмными тенями одноэтажных и двухэтажных деревянных домов, обобществлённых советской властью, но ещё напоминавших об укладе жизни старинного купеческого города. Подойдя к одному из них, Таня сказала:
      - Вот мы и пришли, видишь четвёртое окно во втором этаже - это окно в мою комнату. Раньше-то я жила в общежитии, но там как-то неуютно, шумно вот мы с подружкой и сняли здесь комнату у частника. Извини, Макс, домой не приглашаю, там моя соседка уже спит. Тебя проводить до трамвая?
      - Ну что ты, Таня, сам дойду.
      - Когда перейди Тверскую улицу, пойди по правой стороне до первого пересечения, сверни направо и выйдешь к Громовской бане, там трамвайная остановка. Здесь совсем недалеко.
      - Не беспокойся, найду.
      Таня стянула пуховую варежку, протянула Максу для пожатия руку, она была чуть влажной и горячей, и Макс задержал её в своей руке.
      - Когда встретимся, Таня?
      - Если хочешь, в воскресенье в то же время, на том же месте.   
      - Хорошо.
      Он, не отпуская её руки, приобнял её левой рукой и потянул к себе.      
      - Не нужно, Макс, ты хороший парень, с тобой как-то легко и не нужно ничего портить, - она потянулась к нему, коснулась сухими губами щеки, - до встречи, Макс, - выскользнула и исчезла в подъезде.
     Вскоре в четвёртом окне загорелся свет, и Макс ушёл. К приходу в общежитие в его комнате ещё не спали. Лёша Мамонов - светловолосый сухощавый парень - сидя с гитарой в руках на койке, что-то тихонько наигрывал, уставившись близорукими глазами в пустоту. Исполком Егоров - широколицый сын якутской тундры - что-то рисовал при свете настольной лампы на четвертушке листа ватмана, а Борис Акулов сидел за столом и, низко наклонившись над четвертушкой ватмана, чертил клаузулу по начертательной геометрии.
      - Явился, не запылился, - сказал Борис, - рассказывай, где был, что видел?
      - Рассказывать, собственно, не о чём. Встречался с землячкой, сходили в кино, поболтали.
      - Есть будешь?
      - Что есть?
      - Картошечка, сало, солёные огурцы.
      - Что-то не хочется, поздно уже.
      - Тогда если не возражаешь, мы твою долю уговорим, налетайте, ребята.
      Борис выложил на тарелку из стоявшей на столе кастрюли картошку, нарезал тонкими ломтиками сало, репчатый лук и солёный огурец, пригласил к столу. Никто не отнекивался, налетели как вороны на дармовое угощение
      - Откуда такое богатство, - осведомился Макс, увидев сало.
      - Алексею посылку прислали, вот и кайфуем. Присоединяйся. 
      Есть после недавнего ужина Максу не хотелось, но при виде аппетитных ломтиков сала с розовыми прослойками мяса он не удержался, взял ломтик, положил в рот и стал медленно разжевывать, наслаждаясь восхитительным вкусом сала. И все ели, хвалили сало, сетовали, что в магазинах такого не бывает.
      В разговор вмешался Макс.
      - Скоро вообще не будет ни мяса, ни сала. Слышали, о чём говорил сегодня на лекции профессор Сивов? Будем мы, как обещает Хрущёв, при коммунизме жить. А вот отец из деревни пишет: «Идёт повсеместная агитация добровольно сдавать в колхозы крупный рогатый скот, а взамен получать молоко по литру на душу. Охотников сдавать коров - кот наплакал, так грозятся не давать покосы, не мытьём так катанием хотят лишить народ кормилиц-коров». Вот вам и коммунизм, коровы-то от бескормицы тощают, так их на мясо забивают, чтобы колхозам не достались. Откуда тогда мясо, молоко и прочие продукты возьмутся, если коров забьют или они сами от бескормицы передохнут?
      - Сказано же: поголовье скота увеличат, удои, - возразил Борис, - чтобы каждому по потребности было.
      - Проходили это уже на примере колхозов, теперь в такие сказки никого уж в деревне не заставишь верить.
      -  Посмотрите-ка сюда, - позвал Исполком, - вот какой мне видится корова при коммунизме.
      Он держал в руках мастерски выполненную картинку с коровой в розовых тонах. Она стояла, широко расставив ноги, между острыми высоко выступавшими лопатками провисал живот с необъятным выменем, почти касавшимся сосками земли. Сухонькая комолая голова коровы чудом держалась на тощей шее, а глаза смотрели тускло, и сочились слезами.
      - Давайте так и подпишем: «Корова будущего», - предложил Мамонов.
      - Мне кажется, так будет лучше: «Удвой удой, утрой удой, а то пойдёшь ты на убой! - возразил Макс.
      - Принято! — согласил Исполком Егоров, подписал рисунок красивым картографическим курсивом и повесил на дверь.
      Обсудив картинку и вдоволь посмеявшись, легли спать.
      Они проснулись от чьего-то голоса. Спиной к двери, с тетрадкой и карандашом в руках, стоял маленький, сухонький комендант общежития, отставной майор-фронтовик Соломон Моисеевич.
      - Это что же такое, - говорил он высоким, крикливым голосом, - время уже к девяти, а они ещё изволят спать. Подъём! - посмотрел на часы, - на всё про всё даю вам пятнадцать минут - и чтобы духу вашего здесь не было.
      - У нас сегодня занятия с десяти, - возразил Борис Акулов, - имеем право поспать.
      Комендант шустро повернул к Борису голову со сморщенным, как гриб-сморчок лицом, крючковатым длинным носом и большими хрящеватыми ушами, спросил строго:
      - Как фамилия?
      - Чья?
      - Твоя!
      - Ну, Борис Акулов.      
      - Группа?
      - Ну, двести шестнадцатая.
      - Чего ну? За нукал, понимаешь, ну да ну. Хер загну - дуга будет.
      Быстро записав что-то в тетрадку, Шнобель - так за глаза с незапамятных времён изза длинного носа звали коменданта, повернулся к Мамонову.
      - Алексей Мамонов, двести шестнадцать, отрапортовал Алексей. 
      Записав всех в тетрадку, Шнобель направился к выходу, но, подойдя к двери, замер.
      - Это что такое? — крикнул он громко,
      - Ну, корова. Не видно, что ли? - ответил Макс.
      - Ежу понятно, что эта тварь - корова. Я про другое, я про то, что здесь написано.
      - Что это? - удивился Алексей.
      - Удвой удой, утрой удой, а то пойдёшь ты на убой, - так и написано. Видно ведь, худущая она, так чего же с неё молоко требовать, - сказал Акулов.
      - Ну, ребята, доигрались вы! — выдохнул зловеще Шнобель, - это ж дискредитация линии партии. Я это так не оставлю, имейте ввиду.
      Он подошел к двери, аккуратно снял рисунок, вышел и захлопнул за собой дверь.
      В малом зале геологического корпуса заканчивалась лекция профессора Радугина. Он собрал размещённые на доске плакаты, повесил на штырь, вбитый в стену рядом с доской, произнёс: «Благодарю вас за внимание» и направился к выходу.
      Следом за профессором ломанулись к выходу и Макс с Акуловым, чтобы в числе первых попасть в столовую, занять на товарищей очередь и пообедать.
      У выхода из аудитории их перехватила староста группы, Света Маликова.
      - Макс и ты, Борис, задержитесь-ка, подождём Мамонова с Егоровым.
      - Вот ещё! Некогда нам, в столовку спешим, - возмутился Макс.
      - Успеете!
      - Ты это всерьёз, Света? В чём дело!
      - В декане. Велено сразу же по окончании лекции к нему явиться. Что это вы такое натворили, что на ковёр вызывают? 
      Дождавшись Егорова с Мамоновым, поднялись на этаж, остановились перед дверью с табличкой «Декан Нуднер В.А.». Света постучалась, приоткрыла дверь, просунула в щель голову: 
      - Можно?
      - Входите.
      Войдя в кабинет, скучились у двери, стояли, ожидая, когда декан соизволит обратиться к ним. Кончив читать лежащий перед ним документ, он посмотрел рассеянно:
      - С чем пожаловали?
      - Велели к вам зайти, вот записка, - Света прошла вперёд, показала записку с фамилиями Макса, Алексея, Бориса и Исполкома.
      - А… Вот оно что. Проходите, садитесь поближе.
      Они робко прошли к просторному столу декана, сели на стулья, ждали, недоумевая, по какому поводу сюда приглашены.
      - Чья работа? - спросил он, держа навесу рисунок с розовой коровой.
      - Ну, общая, - сказал неуверенно Акулов.
      - Что в несколько рук рисовали?
      - Нет, конечно, Исполком рисовал.
      - Какой ещё исполком? - удивился Нуднер, - шутите, молодой человек?
      - Я рисовал, зовут меня так, Исполком Егоров, - вмешался в разговор Егоров.
      - А… И где же вы таких тощих коров видели, Исполком? Впрочем, какая разница. А теперь скажите-ка мне, кто автор этого прямо сказать остроумного стишка?
      - Слова народные, - отозвался Макс, - а написать их посоветовал я, Макс Герберт. Мне показалось, они точно соответствуют рисунку.
      - А чему соответствует всё это вместе взятое?  - Нуднер обвёл всех пытливым взглядом, помахал рисунком, - ну, что молчите?! А я вот скажу, чем это ваше творчество может для вас обернуться. Видите вот этот документ? - Нуднер взял исписанный от руки листок бумага, потряс им, — это докладная записка коменданта вашего общежития. В ней говорится, что вы нарушаете правила проживания в общежитии, прогуливаете занятия, агитируете против линии партии в деле построения коммунизма. Это как понимать?
      - Ничего они не прогуливают, - возразила Маликова, - можете посмотреть журнал посещаемости, вот он.
      - И относительно правил проживания в общежитии неправда,  возмутился Мамонов, - мы не сорвали ни одного дежурства по общежитию, участвуем во всех мероприятиях, поддерживаем порядок в комнате. Это могут подтвердить в студсовета общежития.
      - А корова, а подпись? Где вы видели в нашей стране таких доходяг? Это ли не агитация против линии партии. Что скажете?
      - Случайно получились, - сказал Исполком, - неурожай нынче в ряде регионов был, ожидается бескормица, вот и нарисовали по этому случаю в журнале «Крокодил» худую корову. Мне она почему-то понравилась, вот я её и нарисовал для себя.
      - По поводу подписи, что скажешь?
      - Хотел подписать «Корова в розовом», но предложение Макса больше понрави-лось, вот я и подписал.
      Послышался робкий стук в дверь, она чуть раскрылась, и показалась голова секретаря курсового бюро ВЛКСМ, Макарова.
      - Можно войти?
      - Входите, - молвил Нуднер, - и, не дожидаясь, когда Макаров приблизится к столу, протянул ему докладную записку и рисунок, - ознакомьтесь вот с этим.
      Макаров прочёл текст записки, повертел в руках рисунок, рассмеялся коротко.
      - Что вас так развеселило? - осведомился Нуднер.
      - Необычное изображение и, как я понимаю, талантливое.   
      - Больше ничего не хотите сказать по поводу этого творения?
      - Нет. Многие вчера заходили к ребятам в комнату, смотрели картинку и смеялись от души. Что-то не так?
      - Что скажешь по поводу писания коменданта?
      - Сами знаете, Соломон Моисеевич, мягко говоря, несколько категоричен и перехватывает функции студсовета. Вот и по поводу прошлой его докладной с именами Лермонтова, Фета, Клюева, проспавших, якобы, занятия, конфуз вышел. Весь факультет над ним потешался.
      - Да уж, подшутили над ним ребята.- Нуднер как-то хмыкнул себя,- Ты вот что, Макаров, приспособь-ка вот этих, как ты считаешь, талантливых архаровцев к факультетской газете, пусть там свои таланты проявляют.
         
4

      Лето 1959 года застало Макса в пристанционном посёлке Чуна, что на полпути между Тайшетом и Братском. Забросила его судьба в это Богом забытое место в связи с производственной инженерно-геологической практикой, являвшейся заключительной фазой третьего курса. К месту практики он отправился в составе инженерно-геологической партии, сформированной при «Томжелдорпроекте» из ИТР инженерно-технических работников различных специальностей. Ехали на перекладных. От Томска до ст. Тайга добрались пригородным поездом, далее до ст. Тайшет поездом «Москва-Иркутск», и до места назначения поездом «Красноярск-Братск». После Тайги впервые в своей жизни Макс и Геннадий ехали с комфортом в купейных вагонах.               
      Чуна, как и большинство сибирских пристанционных поселков, представляла собой большую бесформенную деревню с кривыми пыльными улицами и переулками с дощатыми тротуарами, неприкаянно бродившими собаками, свиньями и курами, с нагромождениями деревянных домов самых причудливых форм с чахлыми палисадниками и картошкой вместо цветов. Единственными внушительными строениями были тюрьма, железнодорожный деревянный вокзал с множеством разъездных путей, контора деревообрабатывающего комбината, кирпичное здание торгового дома бывших купцов Калашниковых и танцплощадка. Тоска…
      Под базу экспедиции сняли большой крестовый дом с просторным залом и тремя небольшими комнатами. В одной из них разместились начальник партии, Пономарев, главный геолог, Листвянский, и главный геодезист, Козицын. В другой комнате симпатичная, грудастая техник-гидрогеолог, Света, сухопарая, как сушеная вобла, техник-картограф Люба, смазливые студентки, Рита и Инна, Ленинградского института аэрофотосъёмки и картографии. В третьей техник-геодезист, Николай, Макс с приятелем, Геннадием, и студент-геодезист, Михаил.
       Открытие полевого сезона отметили обильно: пили разбавленный водой и вишнёвым сиропом спирт, закусывали тушёнкой «Великая китайская стена», сыром «Российский», копченым салом c хлебом и перьями лука. Спирт, хоть и разбавленный водой, обжег пищевод и желудок, неприятно осушил полость рта, и Макс с Геннадием после первого глотка поставил стакан на стол.
      - Э… молодёжь, так у нас не принято, - сказал Пономарев, - начало сезона принято отмечать путём, чтобы сезон выдался, как надо.
      Выпили, как положено, и незаметно для себя них стали хмелеть.
      - Вы налегайте на тушёнку, она жирная, - шепнула ему Света, - после неё не запьянеешь…
      Теперь они сидели совсем близко друг-к-другу, она прижалась к нему плечом,бедром и ногой, и Макс чувствовал тепло его тела, и это чрезвычайно волновало его.
      Ближе к полуночи Пономарев, осушив свой стакан, поставил его вверх донышком на стол, сказал твёрдо: «Погуляли ; и будет!»
      Стали расходиться… Поднялась и Света, направилась к выходной двери, уходя, шепнула своими соседями: «Буду ждать на улице».
      Света ждала его за калиткой на дощатом тротуаре, опершись спиной о забор.
      - Думали, не выйдете.
      - Почему?
      - Так… Куда пойдём?
      - Может, прогуляемся?
      По тротуару дошли до центральной, покрытой гравием, широкой слабо освещенной редкими фонарями дороге, ведшей к вокзалу, откуда доносились голоса, нестройное пение и звуки гармоники. Через некоторое время Света свернула с дороги, и они снова оказались на дощатом тротуаре. Теперь они шли вдоль неширокой, застроенной с обеих сторон рублеными домами, сонной улице без света и лая собак. Поднявшаяся над тайгой, луна едва проглядывала сквозь плотную дымку и слабо освещала улицу.
      - Куда мы идём? - осведомился Макс.
      - Не бойся, скоро будет озеро, там и посидим.
      - Откуда знаешь про озеро?
      - Знаю! Прошлым летом приезжала сюда на рекогносцировку.
      Озеро открылось им, как только они дошли до конца улицы.
      - Спустимся вниз, к озеру, - сказала Света, - там мостки, на них местные бабы отбивают и полощут бельё, там и посидим. Дай руку, здесь спуск каменистый, без привычки можно упасть и ушибиться. Спустились к воде, прошли к мосткам, Света сняла обувь, опустилась на доски мостков и погрузила босые ноги в воду.
      - Приятная, - сказала она, - садитесь.
      Они послушно опустился рядом, снял ботинки, закатал штанины и погрузил ноги в воду. Они были чуть прохладная и вода приятно остужала ноги. За озером над тайгой висела луна. Небо было мутное, вода черная, луна едва просматривалась, и дорожка, оставленная ею на воде, едва угадывалась. От воды тянуло прохладой и немного дымом.
      - И здесь от него нет спасения, - сказала Света.
      - Ты о чем? - спросил Геннадий.
      - Не чувствуешь что ли, как дымом несёт? 
      - Кто-то костёр палит, наверно, рыбаки.
      - Как же! Не рыбаки это вовсе, а вредители. Тайгу на месте будущего Братского моря жгут, вместо того чтобы вырубить и в дело пустить. Всё у нас не как у людей.
      Дым ли, туман ли, стал потихоньку рассасываться, лунная дорожка светлеть, вода сделалась совсем тёмной, неслышно рябилась на лунной дорожке, а здесь, у мостков, лениво лизала берег, мостки и ноги. От воды потянуло холодком. Неожиданно Геннадий снял пиджак и накинул на плечи Светы.
      - Спасибо.
      Она устроилась удобней в пиджаке, спросила:
      - Не холодно без пиджака-то? - и придвинулась к нему вплотную. - Лезь-ка под пиджак, в тесноте да не в обиде будет.
     Устраиваясь под пиджаком, Геннадий приобнял её и невольно коснулся груди. Она повернулась к нему, взяла в свои руки его голову, смотрела в глаза, потом притянула к себе, крепко поцеловала в губы, отстранилась, долго смотрела в глаза, потом неожиданно прижала сильно его лицом к своей пышной груди. Макс подумал, как хорошо было-бы сейчас с ней, с Танюшей. Он поднялся и, не говоря, ушел.
      Они же долго сидели, прижавшись, друг к другу, молчали, смотрели на воду, за озеро, где над лесом проступала светлая полоска неба. Она взяла его руку, прижалась к ней щекой, он подумал, что она ищет близости, и стал расстёгивать пуговки её платья. Но она отстранилась:
      - Ты уж не резь… Тебе не обломится.
      Реакция Светы несколько озадачила его.
      - Я чем-то тебя обидел? Прости, коли так.
      - Нет. Просто что-то на меня нашло. А ты ничего, - она стала перебирать пальцами его волосы… - Ты красивый, любят тебя, наверно, девки и бабы.
      Она уткнулась лицом в его плечо, прижалась к нему, словно искала от кого-то защиты. Так сидели...
      А Макс как-то забыл и про Свету, и Геннадии и зачем он пришел сюда на это озеро. Вспомнил Томск, волейболистку Таню, последнюю, нерадостную встречу с нею вспомнил... «Нехорошо как-то всё получилось,- пожалел он снова.- Впрочем, всё к тому шло. Не складывались у них отношения. Да и были они вообще эти отношения. А если и были, то какие-то импульсивные, шальные. Так, наверно, и было... Хорошая всётаки девушка! Жаль, конечно, что расстались. Но, если она не напомнит о себе, они никогда больше не встретятся. Она часто исчезала, но никогда не говорила, где была и чем занималась. Потом неожиданно появлялась, звонила в общежитие, и он бежал вниз к вахтёрше, хватал трубку, слушал её взволнованный голос, чувствовал, как накатывает какая-то тёплая волна, как покрываются испариной ладони. Она назначала место встречи, и он с нетерпением ждал назначенного часа, чтобы встретиться с нею. Они шли в кино, гуляли, летом уходили в Лагерный сад над Томью, забивались в глушь, он обнимал её, целовал... Она упиралась руками в его грудь, отстранялась, говорила: «Пристал же, как репей... Вот еще что придумал...». Потом вдруг приникала к нему, как в горячке, становилась безвольной и всё же резко отталкивала его. Зимой ходили в кино, иногда в «Дом офицеров» на концерты увядающих московских знаменитостей, в драмтеатр... Изредка она приглашала его к себе на Тверскую улицу, подружка уходила, и они оставались наедине. В последний раз это случилось в середине апреля; она позвонила под вечер, он сбежал вниз к вахтёрше, взял трубку, прижал к уху, слушал... На другом конце молчали, потом повесили трубку. Он тоже положил трубку, ждал, что снова позвонят и не ошибся. Звонили опять... Спросил:
      - Таня, ты?
      - Ну, я...
      - Где ты пропадала, я соскучился?
      - Где была, там меня уже нет!
      - Встретимся?
      - Почему не встретиться.       
      - Где?
      - На Тверской. Я буду одна.
      - К скольки?
      - Я приду с занятий к семи.
      - Прихватить что-нибудь к чаю?
      - Как хочешь.
      Тогда он заскочил в нижний гастроном, что через дорогу, наискосок от железнодорожного института, купил полкило любимых Таней конфет «Мишка на Севере», бутылку кагора, доехал троллейбусом до рынка, перешел по мосту через речку, Ушайку, до универмага на площади Батенкова, свернул налево и пошел на Тверскую.
      Окно комнаты, в которой жила Таня, светилось, значит, ждала. Он поднялся по скрипучей лестнице наверх, осторожно открыл дверь в полутёмный коридор, было пусто, и, сняв ботинки, он прошел по коридору мимо нескольких дверей. Дверь в комнату Тани была полуоткрыта, и он вошел в комнату.
      Таня стояла у стола, спиной к двери, и что-то делала. Он осторожно опустил на пол пакет с покупками, тихонько приблизился к ней, обнял и хотел поцеловать, как всегда, в шею, но она отстранилась.
      - Потерпишь.
      Что-то в её голосе было иным, чем при их прежних встречах. В нём почувствова-лась какая-то отчужденность, и он отпустил её, прошел к двери, принёс пакет, выставил на стол конфеты и бутылку.
      - Вот, к чаю...
      Таня развернула пакет с конфетами, разложила аккуратно на тарелочке, спросила:
      - Кушать будешь? У нас борщ, утром готовили.
      - Не голоден, посидим, вина выпьем.
      Сели за стол, он раскупорил бутылку, разлил кагор по стаканам, сказал:
      - За встречу!
      Она пригубила, посмотрела на него пристально, допила вино, взяла конфету...
      Макс пил не спеша, вино было тягучее, сладкое, чуть-чуть горчило, и он с удовольствием смаковал его. Допив, снова взялся за бутылку.
      - Может, хватит! - сказала она.
      - Что-то случилось?
      - Об этом потом... Давай-ка посидим, а потом уж разойдёмся на всегда.
      Они какое-то время говорили друг друга о встречах, о расставаниях, наконец, она поднялась, и как-то грустно сказала:
      - Ну что же, прощай Макс.
      Это была необычной девушкой и Макс сказал:
      - Что-то всё же случилось? Ты какая-то странная.
      - Случилось! Я выхожу замуж.
      - Вот те на! - брякнул он и почувствовал, что это глупо, что он сказал.
      - Чему ты удивляешься? - сказала грустно Таня, - просто настало время как-то устраивать свою жизнь, решить, к какому берегу причалить.
      - В каком смысле?
      - В простом! Замуж я собралась.
      - За кого же?
      - Не бойся, не за тебя. Есть у меня один парень, в  школе еще встречались и после окончания переписываемся.
      - Где он?
      - Где, где... В Казани, танковое училище кончает, в Германию его распределили, потому жениться надо.
      - Не к нему ли ты ездила?
      - К кому же еще?
      - Ты его любишь?
      - Наверно, люблю... Жить-то тоже хочется. И он не святой, девки-то у проходной в училище, как мухи роятся, хватай любую, и в постель.
      - И когда свадьба?
      - Через месяц. Вернулась вот, заявление в Загс подали.
      - А с учебой что?
      - Успею. В Германию еще только через год. А не успею, - на заочный факультет переведусь.
      Известие о её замужестве, как-то огорчило, испортило настроение. Он поднялся, стал одеваться.
      - Ты куда? - спросила Таня.
      - В общежитие.
      - Может, останешься?
      - Пойду уж. Всего тебе хорошего.
      - Прощай. Я буду вспоминать о тебе, всё же между нами было много хорошего и это не забывается.
      Всё это вспомнил Макс теперь, идя к дому, пожалел, что всё так странно закончилось с Таней. Она ведь всегда медлила, постоянно в нерешительности какое-то время, потом ставала стягивать через голову платье, оно плотно облегало её тело, и ей с трудом удалось его стянуть. Она была в закрытом купальнике и, пытаясь поправить на спине застёжку, закинула назад руки, нащупывая замок. При этом её грудь подавалась вперёд и обрисовалась под ставшим тесным купальником как две маленькие упругие дыньки. И Макс заворожённо смотрел на неё, видел прелестную впадинку там, где позвоночник загибался дугой назад, видел лёгкую выпуклость её живота вплоть до руна внизу. Справившись с замком, она, повернув голову и их взгляды встречались. Он, рассматривая её, но она ничуть не смущалась, только еще сильней изогнутую спину, чуть-чуть поднималась на цыпочках и так замерзала в потоке солнечного света, будто позировала кому-то, и как-то выжидающе смотрела на него, словно ожидала от него каких-то действий. Иногда бывало темно. Только месяц от случая к случаю проглядывал сквозь плотные облака, освещал тёмные дома и призрачную серую дорогу. Когда луна ныряла надолго в тучи, и ухабистая дорога становилась невидимой, Тане стоило больших усилий идти в туфельках на высоких каблучках, и Макс, бывало, брал её за руку и вёл, обходя ямы и кочки. Он неоднократно проходил здесь и хорошо знал дорогу. Пока добирались до дома Таскаевых часть парней и девчат расходились по домам, остальные в сопровождении гармониста подались наверх в нагорную часть посёлка, и вскоре их голоса и последние всхлипы гармони затихали. И как хорошими бывали их встречи по вечерам в кино, потанцевать и уходить к мосту, где садили на колёсоотбойники, и тёмная вода, рассекаемая сваями, расходилась широким клином, рябила и слабо журчала. С той стороны — слева от моста из зарослей кустарника доносились звуки гитары, голоса, фырканье лошади, иногда вспыхивал свет, снова угасал, словно кто-то невидимый подкидывал в костёр охапку сухой соломы. И Тане всё же нравилась его, и он ждал, что она объявится или, хотя бы, напомнит о себе.
      Они же пришли поздновато, и Света, прижав Геннадия, сказала:
      - Пошли потихоньку к дому,- что-то зябко становится.
      - Не замерзла?
      - Нет, рассветает уж, пора идти.
      Тихонько шли до экспедиции.
      - Пришли,- сказала Света, сняла с плеч пиджак, протянула Геннадия.- Возьми.
      Геннадий взял пиджак, задержал её руку, потянул в себе, чтобы обнять. Она отстра-нилась.
      - Не нужно, еще увидит кто. Ты подожди здесь немного, я войду, потом уж ты. И ушла в дом...
      Утром его растолкал Геннадий, видя недоуменный взгляд Макса, сказал:
      - Утро уже, все встали, а тебя Пономарев ждёт.
      Пономарева Макс нашел на просторной кухне, вместе главным геологом, Листвянским, они сидели за столом, пили чай из ведерного самовара и о чём-то разговаривали.
      - Явился, не запылился,- обратился Пономарев к Максу,- прошу за стол, студент. Хозяюшка, покормите молодого человека.
      Только теперь Макс заметил немолодую женщину у подслеповатого окошка, она поставила перед ним стакан, тарелочку, большую тарелку с пирожками.
      - Кушайте на здоровье,- сказала она низким приятным голосом.- Эти с картошкой, эти с капустой и яйцами, а те с морковью.
      - Закормите вы нас, Матрёна Никифоровна,- сказал Пономарев.- Имей в виду, студент, Матрёна Никифоровна наша кормилица.
      - Скажете тоже, Николай Иванович.
      Пироги были вкусные, Макс с удовольствием их ел и запивал чаем. Он не слышал, о чем говорили Пономарев с Листвянским. Покончив с едой, поблагодарил хозяйку, поднялся, чтобы уйти, но был остановлен Пономаревым.
      - Ты задержись немного, посмотри вот,- он положил перед Максом стопочку каких-то бумаг. - Это накладные. Поедешь в Братск и примешь оборудования для ручного бурения, инструкцию получишь у него, он кивнул на Листвянского.
      Листвянский долго и нудно наставлял Макса, как заполнять накладные и ведомости приёмки оборудования, как принимать его сдавать на отправку, предупреждал не подписывать ни одной бумаги, не ощупав собственноручно каждую деталь.
      В шестом часу утра следующего дня Макс катил пассажирским поездом «Красноярск-Братск»; за окно мелькали первозданные сосновые леса, редкие, почерневшие от непогод и времени, захолустные деревеньки. Настроенный на романтический лад, он с нетерпением ждал встречи с Братском, где со слов Пахмутовой: - Марчук играет на гитаре, а море Братское поёт, и где по призыву родной партии садились лучшие комсомольцы-добровольцы, чтобы ударным трудом в кратчайшие сроки построить новое чудо мира Братскую ГЭС,откуда любимец всего советского народа, Фидель Кастро, вывозил в элитном вагоне «размаха планов громадьё» на далёкую Кубу, чтобы по примеру «старшего брата» на долгие годы заковать свой народ в кандалы социалистического рая.
      Братск встретил Макса одурявшей духотой, затянутым дымом небом, запахом гари, полчищами комаров и мошки-мокреца. Жгли леса и болота под будущим Братским морем, и вся эта нечисть обрушилась на Братск, набиваясь в глаза, уши и рты. О Братске, кроме того, что там строят мощную гидроэлектростанцию, Макс знал не много и был приятно удивлён его чистотой и многолюдностью. Идут люди, улыбаются, многие в накомарниках, марсиане, да и только. Макс подошел к попавшемуся на пути газетному киоску, удивился стандартному набору: Правда, Извести, Труд... И журналы те же, что и в Томске: Огонёк, Вокруг света, Смена... Памятуя изречение отца, что в Правде нет правды, а в Известиях нет известий, купил Комсомолку и Литературную газету, свернул в рулон, спросил у киоскерши, как найти «Братскгидрострой». Вопрос, по-видимому, оказался для неё обыденным, и после её толковых объяснений, Макс без труда нашел контору. Она размещалась в двух этажном, давно не ремонтировавшемся, обветшавшем особняке. Там о его приезде знали: звонил Пономарев, договорился о пе-редаче оборудования и Макса отослали в отдел комплектации.
      Отдел комплектации находился во дворе за особняком, пробравшись сквозь беспорядочно расставленные буровые установки, трелёвочные тракторы, другую технику, Макс не без труда отыскал его. Им оказалась обычная деревенская изба, перед входной дверью на лавочке сидело несколько человек, курили и не спеша о чем-то переговаривались.
      Макс поздоровался, сказал:
      - Мне бы к зав. отделом. 
      Ему показали на дверь:
      - Там он.               
      Макс вошел в избу, в глубине просторной комнаты за столом сидел мужчина в безрукавке, листал какие-то бумаги, он поднял голову, посмотрел маленькими, заплывшими глазками на Макса.
      - Простите, - сказал Макс, - мне нужен заведующий отделом.
      - А вы откуда? По какому поводу?
      - Из Чуны, от Пономарева по поводу передачи оборудования.
      - Явились, не запылились, - сказал необидно мужчина. - Была телефонограмма
мы всё укомплектовали, осталось только оформить акт приёма-передачи. Смотреть будете?
      Макс колебался, что сказать. С одной стороны оборудование было БУ бывшее в употреблении, к тому же специфического назначения, никому не нужное, с другой сторон, кто знает, всякое может быть, и он сказал:
      - Велено посмотреть.
      - Смотри, коли не жалко времени,- сказал равнодушно человек за столом, поднялся, прошел к двери, крикнул наружу.- Сапрыкин, покажь человеку, что для Чуны отобрали, любопытный он дюже.
      Человек, названный Сапрыкиным, привел Макса к навесу от дождя, показал на два открытых ящика, протянул готовые накладные с описью, сказал сухо:
      - Всё по описи, проверяй, коли охота.
      Макс посмотрел в один из ящиков: буровые штанги, змеевики, ложки для взятия пробы, воротки... Спросил Сапрыкина:
      - Сами отправите?
      - Сделаем в лучшем виде. Нынче и отправим.
      Макс подписал подготовленные бумаги, взял себе копии, распрощался с Сапрыкины и вышел на улицу. Беспокоила мысль: правильно ли он поступил. Вспомнил наказ Листвянского всё ощупать собственными руками, пожалел, что доверился какому-то встречному Сапрыкину, но было поздно что-то переиначивать, и, успокаивая себя тем, что кому это нужно, он вышел на улицу. Было душно, солнце огромным медным пятаком едва проглядывало сквозь дымовую завесу, от дыма першило в горле. Хотелось есть. С утра маковой росинки во рту не было, и он направился тем же путём, что и пришел, только в обратную сторону.
      Скоро он нашел, что искал. Над первым этажом четырёх этажного дома он увидел вывеску: «Столовая». Он вошел, разделся, прошел в просторный, немноголюдный зал, встал в очередь к раздаче. Очередь двигалась быстро, и скоро Макс приблизился к раздаче. Обычный набор: салат из капусты, пирожки, чай, компот из сухофруктов, клюквенный кисель, борщ, щи, котлеты, рагу... азу по-татарски. Он выбрал борщ, рагу с макаронами, компот, пирожок с капустой и черный хлеб, поставил на поднос, заплатил в кассу шестьдесят три копейки, прошел к свободному столику у окна, выставил содержимое подноса на стол, отнёс поднос. Порывшись в тазике для посуды, взял вилку и ложку и направился выбранному им столику, чтобы наконец-то поесть.
      Над его борщом, низко склонившись, увлеченно работал ложкой какой-то человек. Лица его Макс не видел, только широкую спину в нестиранной, выцветшей рубахе, заросшую шею и затылок со свалявшимися волосами. Макса всегда обескураживала чужая наглость, перед которой, как голый в бане, он чувствовал себя беззащитным, и он вернулся к раздаче, чтобы повторить заказ.
      В сонных глазах разомлевшей от духоты раздатчицы мелькнула живая искорка, она кивнула в сторону экспроприатора, сказала «Не связывайся с ним, а то нарвёшься на неприятности. Он тут уж несколько дней ошивается, не то бродяжка, не то бывший зэк».       
      Нарываться в планы Макса не входило, но и покидать просто так намечавшееся поле боя было не в его правилах. Повторив заказ, он вернулся к столику, поставил на стол поднос, сел напротив увлеченно поедавшего рагу с макаронами экспроприатора, с вызовом пожелал ему приятного аппетита. Тот посмотрел мельком большими карими глазами на Макса и, не почувствовав подвоха в пожелании Макса, продолжил есть. В желудке Макса посасывала, он тоже стал есть, поглядывая изредка украдкой на экспроприатора. Бросилась в глаза надпись на пальцах правой руки «Соня» и чуть выше на тыльной стороне ладони «По гроб жизни вместе». Макс снова поднял глаза и встретился с взглядом невольного своего сотрапезника, в нём читалась бесконечная усталость. Доев, Макс собрался было уйти, но услышал:
      - Спасибо, брат! Извини, что так в наглую съел твой обед, сижу вот уж несколько дней в этом грёбаном городе без денег и выбраться не могу. Хоть подыхай...
      - Из комсомольцев-добровольцев будешь, что  ли? - спросил Макс. Он еще не мог подавить в себе неприязнь к своему собеседнику из-за бесцеремонности, с какой он лишил его обеда.
      - Из них, - ответил он,- вон их сколько по городу шляются и все весеннего призыва.
      - Как это?
      - А так! Зоны к весне подчистили и хлынули они сюда в надежде подзаработать деньжат. Да только зря! На работу тут нашего брата не берут, вот и я после отсидки тут застрял без работы и без денег. Хоть снова на зону просись.
      Мак снова посмотрел в его глаза, теперь они не показались такими безразличными, как раньше, в них, едва уловимая, засветилась грустинка и растерянность, и куда-то вдруг делась недавняя неприязнь к их обладателю, появился интерес.
      - За что отсидел-то?
      - За глупость, - сказал он охотно. Было видно, что отвечать на этот вопрос ему было не впервые, и после короткой паузы он стал рассказывать: «Я со Смоленщины, во время эвакуации отбился от семьи, бродяжничал, потом детдом... Обычная, как понимаешь, история, после детдом, ФЗО - фабрично-заводское обучение специальности, потом попал с ребятами в переделку, отсидел в колонии, после подался на целину в Казахстан... Об этом периоде своей жизни он говорил с подъёмом. - Только так-то и он пожил по-человечески». Он замолчал... Молчание затягивалось, и оставаться за столом становилось неудобным. Сидевшие за столами посетители поднимались, уходили, раздатчица загремела кастрюлями, сказала громко:
     - Закрываемся!
     - Пойдём на воздух, - предложил Макс.      
     На улице их встретила духота, было пора расставаться, но, подогретый любопыт-ством, Макс спросил:
      - А здесь-то как оказался?
      - По глупости.
      - А всё же?
      И он рассказал Максу дурацкую историю, какие случались и случаются в России, где простой человек не защищен от элементарного произвола. «Понимаешь, ; говорил он, - по-первости всё шло хорошо, даже слишком хорошо. Приняли меня по специальности, полученной в ФЗО, дали, хоть не новую, но исправную машины, устроили в общежитие, и колесил я по просторам Кулунды, и думал: вот она, наконец-то, сытная, устроенная жизнь. А продолжалась она всего-то до первого целинного урожая. В колонне с первым урожаем, украшенной транспарантами и портретами «верных Ленинцев», моя  машина шла в середине. Двигались в сторону Кустаная, сильнейший встречный ветер трепал и срывал транспаранты и портреты, они трепыхались подраненными птицами, срывались и попадали под колеса автомобилей, колонна останавливалась, шофера матерились, суетливо возвращали транспаранты и портреты на место, и колонна двигалась дальше. В одну из таких остановок, случившейся, когда с головной машины сорвало портрет Хрущёва, водители столпились возле грузовика, наехавшего на портрет вождя, и живо обсуждали случившееся. Жалкий Никита Сергеевич лежал орденоносной грудью под задними колёсами грузовика, голую голову его трепал ветер, отчего она то поднималась, ударяясь о железные рессоры, то опускалась в дорожную пыль, и казалось, что вождь делает отчаянные попытки подняться и молит, окружавших его людей, помочь ему в этом. Подбежал какой-то мужик, закричал: «Почему стали, в чём дело?», стал расталкивать людей, пробиваться к машине. Я рядом с портретом стоял, моя-то машина следующая было, вот я и стоял, и ждал, что дальше будет. А он, мужик-то этот, не разобравшись, что к чему, на меня наехал, закричал: В чём дело? Что губы развесил, разьебай ты этакий!» Ну, я и не сдержался, брякнул: да вот кукурузник этот ****ый под колесо попал, а через несколько ней за мной приехали и ночью тёпленького забрали. Дальше обратно в Кустанай привезли, то да сё, три года влепили, и в лагерь. Неподалёку отсюда и сидел, теперь вот здесь без работы и денег, и без надежды отсюда выбраться».      
      Его рассказ опечалил Макса, вызвал сочувствие, и он вдруг спросил:
      - Как тебя зовут-то?
      - Павел.
      - А меня Макс.
      - Знаешь, Павел, неподалёку отсюда, в Чуне, геологи набирают сезонных рабочих с хорошим заработком. Попробуй, может, примут.
      - Нет уж, подамся в Юргу. Там тётка моя, писала мне на зону, к себе жить звала.
      - Что же не уехал?
      - Да пустой я! - он вывернул карманы, демонстрируя полное отсутствие дензнаков.
      Юрга была Максу знакома по поездкам на каникулы в Бийск, по отменной перцовке, которую брали с товарищами в привокзальном ресторане, чтобы скрасить скучную дорогу.
      - Как же без денег добраться?
      - Обещали завтра на товарной станции работу подкинуть, уголь из вагонов выгружать. Может, повезёт, наконец. Мне много не надо, какой-нибудь двадцатки хватило бы.
      И что-то внезапно охватило Макса, какая-то обжигающая волна жалости, он извлёк из куртки паспорт, в котором хранил деньги, отсчитали двадцать рублей, и протянул Павлу:
      - Выбирайся отсюда, не тот пропадёшь!
      Он посмотрел на Макса, растеряно протянул руку, она подрагивала, и Макс вложил деньги ему в ладонь, сжал её и пробормотал:
      - Разбогатеешь, отдашь... А пока — прощай.
      Испытывая какую-то неловкость, он отвернулся и двинулся прочь.
      - Постой!
      Он оглянулся, Павел растерянно стоял с зажатыми в протянутой руке деньгами:
      - Скажи хоть, как тебя найти, я обязательно верну деньги.
      Макс назвал свой Томский адрес и ушел, он был твёрдо уверен, что адрес не  будет востребован, но и сожаления по поводу столь легкомысленно потраченных денег он не испытывал. Он всегда легко расставался с деньгами, они доставались ему иногда легко, иногда трудно, но уходили всегда легко, и никогда не накапливались.
      Часы показывали без малого три часа, поезд на Чуну уходил в восьмом часу вечера, оставалось еще уйма времен, и Макс решил побродить по городу. Обычный провинциальный городок, центральная улица - мощенная, с двух-трёхэтажными кирпичными домами дореволюционной застройки, боковые улицы, чаще с деревянными домами, дощатыми тротуарами, названия улиц сплошь революционные, из современных  улиц Гидростроителей. Дойдя до «Центрального парка культуры и отдыха», Макс направился по центральной аллее мимо колеса обозрений, концертной площадке и лет-него ресторанчика вглубь парка, облюбовал одинокую скамейку в окружении кустов акации, устроился, намереваясь просмотреть приобретённые утром газеты. Но комары и мошка не дали ему этого сделать, от них не было спасения, свернув газеты, он вышел из парка и пошел в направлении вокзала. Проезжая здесь утром, он увидел из окошка автобуса вывеску: «Кинотеатр дружба», он должен быть где-то недалёко. Кинотеатр открылся ему через пару сотен метров, он стоял чуть в глубине улицы, у входа было много людей, одни входили в кинотеатр, другие выходили, шел фильм: «Разные судьбы», ближайший сеанс начинался через десять мину, и Макс решил: «Сейчас половина пятого, сеанс продлится от силы час двадцать, успею». Он вошел в зал, занял своё место, свободных мест было много, фильм шел уже не первый день, и это обрадовало его. Он не любил толчею. Сам фильм не увлёк его, обычная история: престарелый профессор увлёкся смазливой студенткой, мучился, посвящал и пел ей тоскливые романсы, она окрутила его, притворялась влюблённой... Тоска... Но в зале было уютно, то вспыхивал, то угасал экран, слабо журчал кинопроектор, и, потеряв интерес к фильму, Макс
просто наслаждался покоем.
      Когда он вышел на улицу, было без двадцати шесть, до отхода поезда оставалось два часа, пора ехать на вокзал, купить билет на пригородный поезд, перекусить в вокзальном буфете и там ждать. У кассы было не многолюдно, Макс дождался своей очереди, просунул в окошечко деньги, получил билет и направился в пристанционное кафе, чтобы выпить стакан кофе и съесть пару бутербродов. Толстая буфетчица обмахивала сложенной вчетверо газетой потное лицо с бисеринками пота над верхней губой, посмотрела на него, спросила равнодушно:
      - Что пожелаете?
      - Кофе, если можно?
      - Заварное или по-турецки?
      - Заварное кофе, пожалуйста, два пирожка и бутерброд с колбасой.
      Она зачерпнула мерной ложечкой кофе из баночки, высыпала в стакан, залила кипятком из термоса, подвинула Максу:
      - Молоко и сахар по вкусу.
      Посетителей в кафе было немного, Макс выбрал свободный столик у окна, сел, посмотрел в окно, оно выходило на перрон, и это обрадовало Макса, можно было скоротать время, понаблюдать за прибытием и отбытием поездов. Он не торопясь съел пирожки, завернул в салфетку бутерброд, положил в карман штормовки, чтобы съесть в дороге, допил кофе. Оно оказалось приятным на вкус, чуть горчило, он решил повторить и направился к буфету.
      - Спасибо за кофе, мне понравилось, вкусное. Повторите, если можно.
      - По мне вкусней заварное кофе. Может, попробуете?
      - Не знаю... - замялся Макс, - у меня не так много времени, возможно, на поезд не успею.
      - Когда поезд?
      - Без малого восемь.
      - Еще как успеете, у меня всё наготове, я мигом.
      Она сняла с полки латунный заварной горшочек с длинной деревянной ручкой, насыпала в него кофе, залила кипятком из титана, поставила горшочек в железную ванночку с раскалённый до красна песком, сказала: 
      - Пена поднимется и кофе готов.
      Дождавшись, когда над горшочком поднялась шапка пены, буфетчица ловко вылила кофе в стакан, подвинула Максу, снова сказала:
      - Молоко и сахар по вкусу.
      Заварное кофе действительно оказалось вкуснее, ароматнее, Макс устроился по-удобнее, развернул газеты и стал их просматривать, изредка посматривая на большие настенные часы, металлическое сердце которых отбивало звонко и уверенно мгновения в пустынном буфете. Он медленно попивал своё кофе, просмотрел Комсомолку, полистал Литературную газету и углубился в заинтересовавшую его ругательную статью о романе Бориса Пастернака: «Доктор Живаго»...
      Он не мог взять в толк, как он мог не услышать объявления о приходе и отправлении своего поезда, гудка паровоза. Возможно, не сработала система оповещения, а водитель паровоза забыл дать гудок, или он сам увлёкся чтением и не услышал ни объявлений, ни гудка. Кто знает? Когда он вышел на перрон и направился на шестой путь, где должен быть его поезд, он обнаружил к своему удивлению, что поезд уже ушел. Теперь ему предстояло провести бессонную ночь в полутёмном грязном зале ожидания. Он пересек зал, облюбовал в правом углу между торцевой стеной и окном пустовавшую скамейку и устроился на ней. Было душно, свисавшие с потолка плафоны излучали узкие конусы света, слабо освещавшие зал, газетный текст стал нечитаемым, и ему предстояло как-то убить в этом неуютном месте восемь часов, которые оставались до утреннего поезда. Постепенно зал заполнялся людьми с чемоданами, котомками, узлами, рюкзаками, они разбегались, как тараканы, в поисках свободных скамеек, расставляли на них вещи, чтобы занять всю скамью. «Свободно?» - услышал он, поднял голову и увидел перед собой крепко сбитого среднего роста человека, одетого, как большинство чиновников районного масштаба, в диагоналевые тёмно-синего цвета галифе, добротные яловые сапоги, и защитного цвета мундир сталинского покроя. От него веяло неприступностью скалы и надёжностью кувалды. Не дожидаясь ответа Макса, он по-хозяйски опустил на скамейку внушительного вида баул, неторопливо, как бы примеряясь, раскрыл его и стал извлекать из его глубин различные свёртки. Первой появилась на свет скатанная в рулон оболочка матраца, и «Бывалый» - так Макс окрестил новоявленного соседа, - ловким движением развернул его так, что не развернувшийся его остаток уперся в Макса, и он был вынужден пересесть на соседнюю скамью.
      - Правильно, - одобрил действие Макса Бывалый, - разложи еще что-нибудь, чтобы обозначить свою территорию. Ночь-то длинная, сидеть - задница отнимется.
      Вещей у Макса было мало, и он последовал совету Бывалого, застелил скамью газетами и стал наблюдать за дальнейшими действиями своего соседа.
      Второй сверток Бывалый положил в изголовье, затем извлёк из баула складную доску, развернул и стал укладывать на ней различные свертки и склянки…
      Отвлекло внимание Макса от деловито хлопотавшего Бывалого появление в зале ожидания еще одного ночного гостя. Макс заметил его еще при его появлении в проеме входной двери и не спускал с него глаз. Выше среднего роста, в приличном, ладно сидевшем светлом костюме, парусиновых белых туфлях и противосолнечной соломенной шляпе был он сильно похож на сельского учителя или педантичного бухгалтера, какие часто встречаются в сельской глубинке. Вошедший посетитель внимательно осмотрел немногочисленную ночную публику, подремывавшую на скамейках, и решительно направился в угол, где хлопотал Бывалый.
      - Бог в помощь! - пожелал он Бывалому и, аккуратно поддернув брюки, уселся на противоположную скамью.
      - Тем же салом по тем же мусалам, - ответил Бывалый, продолжая своё занятие.
        Он неторопливо развертывал свертки, раскручивал склянки и аккуратно раскладывал их содержимое на импровизированном столике. Вскоре он превратился в настоящий сервированный столик с аппетитно пахнувшей снедью. Были на нём и ядрёный бородавчатый огурец, и изрядный шмоток сала, и краюшка ржаного хлеба, и внушительной величины луковица, и пирожки с аппетитной коричневой корочкой. От нарезанных тонких, на один жевок, ломтиков сала и лука исходили дурманящие запахи, и, глядя на это великолепие, Макс вдруг почувствовал, как скапливалась во рту слюна, как беспокойно заурчало в желудке, а где-то в затылочной части головы зарождалась слабая эгоистичная надежда быть приглашенным к столу.
      Наконец, закончив приготовления, Бывалый победно осмотрел своё творение, сунул в рот ломтик сала, дольку лука и звонко хрустнул.
      «Вот, паразит! Чтоб тебе…» - В Максе уже угасала надежда присоединиться к Бывалому, а на смену ей спешила неприязнь 
      Сидевший напротив Бывалого, человек в соломенной шляпе, откинулся на спинку скамьи и, надвинув на лоб шляпу, казалось, дремал.
      Макс попытался последовать его примеру, он натянул на голову капюшон штор-мовки и затаился… Его терпения хватило не на долго. От дурманящих запахов сала, лука и огурца, хрустких звуков при их пережевывании, доносившихся со стороны Бывалого, сводило челюсти, им хотелось жевать, и укрепившаяся в Марке неприязнь переродилась в ненависть, которою ему захотелось  испепелить Бывалого. Мысленно он желал Бывалому всяких неприятностей, и ему показалось, что это подействовало.
      Проглотив очередную жевку, Бывалый задумчиво потер руки, уставился на, разложенные на столике, припасы. Чего-то ему явно не хватало.
      - Ну, зараза! Щас бы хрюкнуть одну, - тоскливо выдавил он…
      - В чем же дело? - послышалось со стороны стоящей напротив скамейки, говорил человек в соломенной шляпе. Он неожиданно оживился, извлёк из внутреннего кармана пиджака солдатскую зелёную фляжку, - угощайтесь, медицинский спирт.
      Бывалый тот час же оживился, сказал, потирая руки:
      - Что же я один-то, присоединяйтесь, в компании оно как-то веселей…               
      Они сдвинули скамейки и, приладив на колени столик, принялись поочерёдно прикладываться к фляжке и закусывать. В паузах между прикладываниями к фляжке и поглощением пищи они о чем-то тихо беседовали.
      Макс не вникал в содержание их беседы, она лишь раздражала его. Поднявшись, он вышел на перрон, он был пуст. Вдали, над городом, едва просвечивала луна, тихонько пиликал сверчок на своей костяной скрипочке. Благодать… Под окнами кафе Макс об-наружил скамейку, она была пуста, и, отдавшись во власть судьбе, он опустился на скамью и устроился на ней поудобней. Из окон кафе просачивалась приятная музыка, и Макс задремал… Очнувшись от зябкого ветерка, доносившего сырость и какие-то невнятные ночные шорохи, он вернулся в зал ожидания. К полуночи он существенно по-полнился новыми гостями, ожидавшими утренние поезда. Пустовавшие ранее скамейки были заняты, и, ожидая худшего, Макс направился в свой угол. К счастью, обозначенная им ранее газетами, скамья была не занята, и он с облегчением опустился на неё. Его соседи, закончив ужин, устраивались на отдых.
      Бывалый неторопливо укладывал в баул свёртки и склянки.  По его стеклянным глазам, покрытому испариной лицу и невнятному мурлыканию, Макс догадался, что содержимое фляжки попало на благодатную почву, и Бывалому хорошо. Его подельщик с надвинутой на глаза шляпой отрешенно сидел, откинувшись на спинку скамейки, напротив и держал в руке солдатскую фляжку с незавинченной пробой.
      Было душно. В непроветриваемом помещении пахло застоялым воздухом, потом и
кисловато давно не стираными носками. Устроившись на газетах, Макс украдкой сле-дил за тем, как устраивается на ночлег Бывалый. Он неторопливо снял френч, сложил его по шву на спине и бережно, как ребёнка, уложил под оболочку матрац. Следующим его волшебством, потрясшим Макса своей оригинальностью, было его обращение с сапогами. Бывалый стянул их с ног, внимательно осмотрел от начищенных до блеска яловых голенищ до спиртовых подошв, любовно протер тряпицей и, подняв край скамьи, надел сапоги на её ножки. Опустив скамью, он постоял в раздумье некоторое время, потом, оставшись чем-то недовольным, наклонился и придал голенищам форму гармошки, отчего скамья стала вдруг похожей на взбрыкнувшего сельского плясуна.
      Подивившись предусмотрительности Бывалого, Макс тоже снял сапоги. Беглый их осмотр убеждал, что мало кто на них позарится, и он сунул их под скамью.
      Между тем Бывалый поставил на место свертка в изголовье баул, приторочил его брючным ремнём к металлическому подлокотнику, лёг спиной на скамью, одним движением развернул на себе сверток, оказавшийся таким же, что и первый, полосатым чехлом для матраца и затих.
      Было тихо… Лишь изредка, с другой стороны зала, доносился чей-то храп. Набегавшись за день, Макс погрузился в вязкий сон. Проснулся он от шума. Протерев глаза, он посмотрел в сторону источника шума, им оказался Бывалый. Он стоял возле своей лежанки и, жестикулируя руками, виртуозно обкладывал всё и вся матом. Доставалось и вышестоящему начальству, заславшего его в эту дыру, и ангелам, и всем апостолам, божьей маме, и самому, сидевшему где-то на самом верху. Бывалый был бледен, с отекшим лицом, в полосатой тельняшке и галифе, каким-то чудом зацепившимися за бедра и вяло помахивавшими опавшими крыльями. Было в его облике что-то от подра-ненной птицы, яростно кричащей и бьющей обессиленными крыльями, но не могущей оторваться от грешной земли. Из отрывочных выкриков Бывалого Макс понял причину столь бурного его поведения. Опоённый обладателем солдатской фляжки какою-то дрянью, Бывалый очнулся без баула, сапог и ремня. Вместо его гордости, щегольских яловых сапог, на ножках скамьи торчали вконец разбитые кирзовые, арестантские ботинки.
      С еще не улетучившейся вечерней неприязнью, Макс представил себе Бывалого в тельняшке, щегольских галифе, дополненных разбитыми арестантскими ботинками, и его охватил неудержимый приступ смеха. Он быстро поднялся со скамьи, натянул сапоги, которые, к счастью, никому не приглянулись, и вышел на перрон. Отсмеявшись и вытерев навернувшиеся на глаза слезы, он вдруг почувствовал, что на смену неприязни пришли жалость и сочувствие к этому, несомненно, бывалому человеку, волей случая заброшенному на «комсомольскую стройку века», кишевшую комсомольцами, мошенниками и ворами. До отхода поезда оставалось час времени, и Макс направился в железнодорожную столовую.       
      Позавтракав, он вернулся в зал ожидания, чтобы приобрести билет и уехать. Бывалого там уже не было…

5

      И покатились дни практики… На время набора сезонных рабочих, Макса  и Инну определили в помощники к картографистке, Любе. Снимали профиль подъездных путей к железнодорожной станции, Макс с Инной, по команде Любы, бегали с геодезиче-скими рейками вдоль железнодорожного полотна, останавливались, качали их назад, вперёд, Люба измеряла нивелиром высоту, наносила показания на планшет, давала указания переместиться на другое место.  И так изо дня в день, нудно…
      Однажды отправились снимать в тупике профиль местности под будущее полотно, где стояли два вагона с заключенными женщинами и один с охраной.
      - Здесь посторонним нельзя! - встретил их краснорыжий сержант. - Прошу удалиться.
      - Кому-то нельзя, а нам можно, у нас задание, - так же строго сказала Люба и, обращаясь к Максу с Инной, приказала, - начинаем!   
      Начали сьёмку. Приблизившись к вагонам с заключёнными, услышали крики, кричали женщины из арестантских вагонов, высовывали из зарешеченных окон руки и звали к себе. Подойдя ближе, увидели в окне красивую обнаженную блондинку, подперев руками пышные груди, она кричала:
      - Эй, красавчик, глянь-ка! - она потряхивала груди, прижимала к оконной решетке. - Смотри, сколько добра пропадает, подходи, давай, пощупай, хоть маленько мужского духа почувствую, не всё же этим твоим сучкам пользоваться.
      Толпившиеся рядом с нею молодые женщины, поддерживали свою товарку, крича-
ли вразнобой:
      - Задери ей юбку, вставь пистон, а мы полюбуемся.
      - Дуры! - крикнула Инна, бросила рейку и пошла прочь.
      - Сама, сучка, дура! Ишь целку из себя стоит, пробу, поди, негде ставить, а туда же, ломается.
      Прибежал краснорыжий сержант, закричал зло, с надрывом:
      - Молчать, стервы! Будете еще орать, прикажу закрыть окна, чтобы вы задохнулись, вонючки!
      Потом, понизив голос, уже миролюбиво сказал, обращаясь к Максу:
      - Говорил же вам, чтобы не приближались к вагонам, народец в них не подарок. Подождали бы с часок, пока их увезут, а том и работали бы без приключений.
      - Их-то куда? - осведомился Макс.   
      - Этих-то, комсомолок-доброволок? Да на стройку, штукатурщицы они.
      После набора сезонных рабочих началась для Макса, собственно, инженерно-геологическая практика.
      - Повезло тебе, парень, - сказал ему Пономарев, - за нехваткой ИТР будешь исполнять обязанности техника.
      - Не знаю... - замялся Макс, - боязно как-то, вдруг что-нибудь не то сделаю.
      - Ошибёшься, поправим, да и выхода у нас нет. Виктор Иванович! - крикнул Пономарев в открытую дверь, - заходите, знакомиться будем.
      Вошли трое, один прошел к столу, остальные остановились, переминаясь, у двери.
      - Вот ваш непосредственный начальник, - Пономарев поднялся, обнял Макса за плечи,   Макс его имя, Макс Герберт, прошу любить и жаловать. Теперь знакомьтесь.
      - Это Виктор Иванович, мастер на все руки, будет тебе помощником.
      Виктор Иванович, мужчина лет пятидесяти, могучего телосложения, с проседью на висках, коротко глянул на Макса, улыбнулся, как бы отмечая, таким образом, факт знакомства, кивнул на стоявших у дверей двух мужчин:
      - Рим! Равиль!
      Макс каждому кивнул головой. Рим, широкоплечий статный парень, посмотрел открыто, приветливо улыбнулся.
      - Рад познакомиться.
      Рим понравился Максу с первого взгляда. Светловолосый, голубоглазый, лицо широкое, открытое, типичное лицо русского человека. Вот только имя несколько смутило. Впрочем, нисколько не диковинней каких-то новомодных Коминтерн, Спартак или совсем уж чудного, Ивис, являющегося аббревиатурой имени «отца всех народов».   
      Равиль, посмотрел на Макса пристально. Типичный татарин, низкорослый, лицо
круглое, непроницаемое, хмурое. Взгляд колючий, настороженный, неприветливый. Буркнул:
      - Будем знакомы.
      - Мы пойдём? - Спросил Виктор Иванович. - Надо еще оборудование посмот-реть, мало ли что может быть. Завтра в лагерь вывозить будем.
      - Ступайте, - согласился Пономарев. Видя, что Макс тоже направился к выходу, сказал. - А ты, Макс, задержись на минутку.
      Когда рабочие вышли, предупредил:
      - С этими двумя будь осторожен, они после отсидки к нам прибились, в сезонные рабочие. С Римомто всё понятно, по глупости парень вляпался, а вот татарин этот, Ра-виль, с ним будь осторожен. Судя по статье, за бандитизм сидел. Такие дела… Ты вот что, зайди к Листвянскому, он тебя проинструктирует, как пробы брать, как их упаковывать, как часто и в каких местах трассы бить шурфы и скважины.
      Несколько последующих дней ушли на обустройство базового лагеря в двадцати километрах от Чуны, завоз оборудования, продуктов. Под место лагеря выбрали поляну в излучине безымянной таёжной речушки. Очищали площадки под палатки, заготавливали лапник, делали заготовки для нар и полов, ставили палатки, четырёхместные для инженерно-технических работников, двадцатиместную для наемных рабочих, большие палатки для камеральных работ, кухни, хозяйственных нужд и отдельную для начальника лагеря. Под и низ палаток обложили хвойной лапкой. Виктор Иванович с подручными рабочими сколачивали из окантованного подтоварника длинные столы  и скамьи и устанавливали их с подветренной стороны кухонной палатки. Первую ночь провели под открытым небом. Было тепло, донимали сибирская мошка и комары, спасались от них репудином чешским средством от гнуса. К середине третьего дня переселились в палатки. На нары положили спальные мешки, и палатка приняла внутри вполне приличный вид.
      Сразу же после обеда Макса вызвали к Листвянскому. Макс нашел его в камеральной палатке. Листвянский стоял вполоборота к входу и о чём-то беседовал с Пономаревым, прервав разговор, сказал:
      - Подожди немного, закончу вот разговор с Николем Ивановичем и с тобой займусь.
      Закончив беседу, кивнул Максу головой и направился к выходу из палатки, Макс последовал за ним.
      - Прогуляемся, - сказал Листвянский, - поговорим о твоей будущей работе, а заодно и рекогносцировку на местности проведём. Неподалеку отсюда старая лежневая дорога проходит, в начале войны её наспех соорудили, чтобы лес из тайги на комбинат возить. А потом за ненадобностью забросили. По ней и прогуляемся. Он отломил ветку берёзы, пошел впереди, помахивал веткой, отгоняя комаров. За ним Макс. Вскоре вышли к широкой просеке, поросшей молодым лесом, пересекая просеку, наткнулись на лежневую дорогу. Она была в плачевном состоянии: заросла травой, отбойные брусья, бревна лежней, поперечный и продольный настил из подтоварника покрылись мхом, местами прогнили.   
      - Пойдём по лежневке, - предложил Листвянский, - хоть и заросла порядком, а всё же удобней чем по целине. Присматривайся, узкоколейка пройдёт рядом.      
      - Не проще ли восстановить лежневую дорогу, чем тянуть параллельно узкоколейку.
      - Бессмысленное дело, - решил Листвянский,- нижнее полотно практически сгнило, потому принято решение проложить параллельно узкоколейку вглубь тайги. Комбинат-то расширяется, чтобы его прокормить потребуется всё больше и больше леса, вот и принято решение провести ударными темпами инженерно-геологические изыскания и проектирование. Этим мы и займёмся. Впереди пойдут геодезисты, произведут разбивку трассы таким образом, чтобы подъёмы и спуски местности отвечали требованиям железнодорожного транспорта. За ними уж мы с инженерно-геологической съёмкой пойдём. Наша задача: копать шурфы, бурить скважины, брать на всём протяжении трассы пробы грунтов, проводить их камеральную обработку. Трасса сложная, есть участки песчаные с плывунами, суглинистые, попадаются болотистые, много переходов через ручьи, всё это требует изучения. Видя, как всё более хмурым становится лицо Макса, сказал ободряющее:
      - Да ты не бойся. Всё не так страшно, как может показаться с первого взгляда. Работа рутинная, через пару дней освоишься, и всё пойдёт, как по маслу. Положись на Виктора Ивановича, он у нас человек опытный, не подведёт. А вот с двумя другими будь осторожен, не иди на уступки, требуй, чтобы все работы проводились согласно заданию. Как забирать пробы, разъяснит Светлана, вы, кажется, с нею подружились.
      Всю дорогу, пока они шли, говорил Листвянский, Макс слушал, старался запомнить малейшую деталь, о чем говорил главный геолог.
      - Не отставай, - велел Листвянский, - дело молодое, а на каждый роток не накинешь платок. Потерпи чуток, хочу кое-что тебе показать, думаю, тебе будет интересно.
      Минут через тридцать свернули в примыкавшую к лежневой дороге просеку. По-шли вглубь тайги по заросшей муравой и подорожником грунтовой  дороге, по обе стороны дороги торчали полусгнившие пеньки и длинные штабеля бревен.
      - Видишь эти штабеля? - спросил Макса Листвянский, - это всё что осталось от многих сотен ващих немцев, которых загнали сюда во время войны на строительство лежневки  и лесоповал и загубили. Ты ведь из немцев, не так ли?
      Прошли дальше, через пару сотен метров открылся вид на покосившиеся сторожевые вышки, местами повалившийся высокий дощатый забор с провисшей колючей проволокой. Вошли на территорию лагеря. Разруха… Ворота, сорванные с петель, вросшие в землю бараки с заросшими мхом тесовыми крышами, разбитые окна. В бараках в углах и на нарах остатки тряпья и гнилой соломы, ржавые железные печи…
      - Печальная картина, - сказал тихо Листвянский. - За что здесь мучились и гибли люди. Тут, куда ни пойди, повсюду такая картина: останки лагерей, лаг пунктов, командировок, трухлявые поленницы, покосившиеся кресты над безымянными могилами. Грустно всё это. А ты смотри и запоминай, наступят, надеюсь, такие времена, когда можно будет рассказать об этом людям.
      Вернулись в лагерь. Листвянский, прощаясь с Максом, посоветовал:
      - Есть еще время до ужина, заскочи к Светлане, она выдаст журнал, бюксы под пробы, пояснит, как брать пробы, как вести записи в журнале и надписи на пробах. Утром встретимся в камералке, получишь задание и приступишь к работе. Выход на работу в восемь, первый день буду с тобой, потом будешь сам за всё в ответе.
      Свету Макс нашел в камералке, она обрадовалась его появлению, сказала:
      - Я ждала тебя, думала не зайдёшь, - заметив, как разом оторвали лица от бумаг и повернули к ним головы Рита с Инной, добавила. - Листвянский велел подготовить для тебя журнал и бюксы для проб.
      Инна с Ритой разом потеряли интерес к Максу со Светой, отвернулись и занялись бумагами.
      - И показать, как их маркируют и упаковывают, - напомнил Макс.
      - Это очень просто, смотри! - Она взяла стоявший на столе алюминиевый стаканчик с крышкой, точь-в-точь похожий на баночки под диафильмы, - снимаешь крышку, наполняешь пробой, закрываешь плотно крышкой, заклеиваешь вкруговую стык лентой лейкопластыря  и наносишь на неё химическим карандашом номер скважины или шурфа, глубину забора и дату взятия пробы. Эти же данные заносишь в жур-нал.
      Она показала Максу журнал книжного формата, раскрыла, указала пальцем на первую попавшуюся страницу:
      - Запишешь эти данные и краткую характеристику грунта в журнал. И так по всей трассе изо дня в день. Возьми!
      Она протянула Максу журнал, он потянул его к себе, но она отстранилась.
      - Ну, встретимся, - спросил Макс.
      - Я думаю, нет!
      Инна с Ритой снова повернули в их стороны головы, напряженно слушали.
      Попрощавшись, Макс вышел и направился к своей палатке. У входа стояли Геннадий и Михаил, они о чём-то беседовали.
      - О чем разговор? - осведомился Макс.
      - Михаил вот утверждает - рыбы в этой речушке немеряно, - сказал Геннадий.
      - Едва ли, - усомнился Макс, - какая рыба, болото тут.
      - Это ты, Макс, напрасно, я недавно прошелся вдоль берега, посмотрел. Внизу по течению плёсик есть, так там то ли щука, толи ленок рыбью мелкоту ещё как гоняет. Не веришь, пройдёмся. За одно и спиннинг прихватим, - Михаил сунулся было в палатку, но Макс придержал его.
      - Не сегодня, отложим до субботы или воскресенья. Да и ужинать пора.
      Со стороны кухни доносило запах пищи, голоса, направились туда.
      Наёмные, повариха Матрёна Григорьевна - румяная баба-колобок и две симпатичные девушки лет пятнадцати из местных, накрывали на столы, расставляли алюминиевые чашки, кружки и ложки, большие тарелки с хлебом, миски с похлёбкой из тушёнки «Великая китайская стена» и  картофеля,  пучки черемши - дикого  лука и чай на смородиновом листе в больших кастрюлях.
      Со всех сторон к столам стекались люди, беседовали, ждали приглашения к столу. Отдельной стайкой собрались женщины, среди них Света, тоже о чём-то оживлённо беседовали.
      Пришел Пономарев в окружении Листвянского и Козицына, остановились в сто-ронке. К ним подошла повариха, Матрёна Григорьевна, о чем-то спросила, Пономарев утвердительно кивнул головой, повариха позвала помощниц и скрылась с ними в кухне. Вскоре они снова появились с большими подносами, на подносах, в гранёных стаканах, плескалась прозрачная жидкость. Они обошли столы, расставили стаканы рядом с чашками, Матрёна Григорьевна поправила фартук, чинно сложила на животе руки, сказала:
      - Добро пожаловать к столу.
      Расселись за столами, рядом с Максом оказалась Света. Поднялся со стаканом в руке Пономарев, постучал, прося тишины, о стакан вилкой:
      - Граждане, отвлекитесь, выпьем за начало полевых работ, чтобы сезон оказался для всех удачным.
      Выпили, принялись обедать. Спирт, разбавленный водой, развязал языки, Света придвинулась вплотную к Максу:
      - Ну их. Заведут теперь разговоры до ночи, то да сё, а мы сиди и слушай эту мутату. Пойдём лучше.
      - Куда?
      - Хотя бы к речке.
      - Неудобно как-то, что люди подумают.
      - Испугался, кавалер?
      - Не в том дело.
      - А в чем?
      - В тебе! Я тут человек случайный, сегодня здесь, завтра в другом месте, а тебе с ними долго еще работать.
      - За меня не боись, я сама за себя в ответе.
      - Как хочешь.
      - Тогда сделаем так: я на что-нибудь сошлюсь и уйду первая, а ты пережди с пол часика и ступай к речке, там и встретимся.
      - Хорошо, - сказал Макс, - я приду с Геннадием и Михаилом, они полагают, что ниже по течению есть заводь, а в ней рыба. Михаил предлагает поспининговать, снасти у него имеется. Как смотришь?
      Света пожала плечами, поднялась и ушла.
      Макс поискал взглядом Геннадия с Михаилом, они сидели за соседним столом, пи-ли чай и о чем-то беседовали, и он направился к ним.
      - Пойдём к заводи, посмотрим, есть ли там на самом деле рыба, - предложил он Михаилу.
      - Я не против, только вот не хватятся ли нас.
      - Кому мы нужны, тут теперь не скоро утихомирятся.
      - Тогда идём, - Михаил поднялся, стал выбираться из-за стола, - спросил у Геннадия, - Ты с нами?
      - Куда же еще?
      - Тогда вы идите, а я заскочу за снастями. Встретимся у заводи.
      Там уже была Света, она сидела на поваленном дереве, и смотрела на воду.
      - Т-с-с-с, - предупредила она, - не спугните рыбу.
      Они приблизились к берегу, стали всматриваться в воду, она была кристально-прозрачной,  отчетливо виделись на дне:   песок, галька, раковины, мелкий речной мусор...
      - Где же рыба?
      - Под берегом. Смотрите внимательней.
      Под берегом, почти у самого дна стояли тёмные тени, тихонько пошевеливали плавниками.
      Макс наклонился к самой воде, воскликнул:
      - Мать честная, щуки!
      Напуганные его ором, щуки метнулись темными молниями прочь, по воде пошла
лёгкая рябь.
      Пришел Михаил, неторопливо вытащил из брезентового чехла спиннинг, садок, сачок, настроил спиннинг, отвел назад удилище, резко повёл вперед, блесна описала дугу и с лёгким шлепком упала в воду у противоположной  кромки заводи. Михаил лёгкими рывками потянул блесну к себе, на середину заводи, от берега метнулась тень, Михаил с силой потянул, удилище согнулось в дугу. Рыба попалась крупная, и он  то отпускал, то подтягивал леску, изматывая рыбу, потом повёл её к берегу и  крикнул:
     - Сачок! Я буди подводить рыбину к берегу, а вы подводите под неё сачок!
     Наконец рыбину вытащили на берег, ею оказалась большая щука, она слабо била хвостом, и разевала зубастую пасть. Михаил резко ударил её по голове деревянной колотушкой, и она затихла. Он снова закинул блесну, и снова попалась щука. Они попали на стойбище, Михаил, раз за разом, вытягивал щук, добивал их и укладывал рядом на траве, они были почти одного размера.
      - Теперь ты, Геннадий! - сказал, наконец, Михаил и протянул ему спиннинг.
      - Чур, не я! Пусть Макс попробует, мне с такой снастью ещё не приходилось обращаться.
      Макс взял спиннинг, несколько раз забросил блесну, она то перелетала заводь и падала на противоположный берег, то падала в воду почти у ног. Наконец ему  удалось положить блесну в воду у противоположного берега и потянуть к себе, тут же сильно потянуло леску, выгнулось удилище, и Макс вытянул на берег щуку, добил её, вытащил блесну с крючком и бросил в траву рядом с уснувшей рыбой.
      - На сегодня достаточно, - подал голос Михаил, - скоро темнеть будет, уходим.
      Свернули и уложили в чехол снасти, собрали в садок рыбу и направились в лагерь.
      - Мать честная! - Всплеснула руками повариха. - Это ж прорва какая, кто ж её чистить будет.
      - Мы и почистим, Матрёна Григорьевна, - сказала весело Света, - а вы нас инструментом снабдите и ушицей угостите.
      - Когда уж? Солнце то эвон на тайгу легло, вот-вот ночь спустится.
      - Ничего, мы подождём.
      - Тады заходьте в палатку, там ушицу и спроворим.
      Когда вышли из палатки, над тайгой поднялась луна, залила всё вокруг медью, из тайги тянуло сырость и стало зябко. Уходя, Света шепнула Геннадия:
      - Жду тебя в камеральной палатке.
      «Странное дело, - подумал Макс, - с чего же Гену приходит Света к себе в палатку».
      Вместе с Геннадием и Михаилом Макс пришел к своей палатке, лагерь затихал, только со стороны рабочей палатки слышался звон гитары и тихое пение. Красивый баритон пел со слезцой, переложенное на воровской жаргон «Письмо к матери» Сергея Есенина:
               
             У нас трава растёт по косогорам,
             Плывёт, качаясь, в небе блеклая луна, 
             По вечерам поют девчата хором,
             И по тебе скучает не одна.
             По вечерам поют девчата хором,
             И по тебе скучает не одна…

      - Хорошо татарин этот, Равиль, поёт, с душой, - заметил Геннадий.
      - Отсиди, сколько он отсидел, не так запоёшь, - ответил Михаил. - Говорят, как с детской колонии начал, так с небольшими перерывами и сидит, а ведь ему уже под пятьдесят. Вот и поёт, жизнь-то прошла.
      Они откинули полог палатки, полезли внутрь, и Геннадий как-то замешкался.
      - Ты остаёшься? - осведомился Макс.
      - Что-то не спится, пройдусь немного.
      - Ну, всё понято, - шепнулся Макс, - теперь уж не мне, а тебе причитается…
      Геннадий повернулся, прошел окольным путём к камеральной палатке, откинул по-лог, вошел, опустил полог, и стало совсем темно.
      - Света, ты здесь? - спросил он.
      - Где же еще! Иди ко мне.
      Через некоторое время в свете, смотревшей в марлевое оконце, луны Геннадий различил стоявшую в глубине палатки Свету. Он быстро двинулся к ней, обнял одной рукой за плечи, другой шарил по низу, нащупывая край короткой юбки.
      - Подожди, подожди, - зашептала она. - Я хочу, чтобы мы разделись догола.
Как будто мы одни в целом мире.
      …Сквозь марлевое оконце всевидящая луна смотрела, как, стоя, любили друг друга два обнаженных человека.      
       Приближалась осень, а с нею и конец практики. Первыми закончили полевые работы геодезисты, оставалась камеральная работа, и за ненадобностью уехали ленинградские студенты, Михаил, Рита и Инна, часть наёмных рабочих, и опустел заметно лагерь. Марк с Геннадием остались. Оставалось закончить инженерно-геологическую сьёмку небольшого участка трассы, Пономарев слёзно просил их задержаться, и они поддались на уговорам. Зарядили осенние холодные дожди, и стало совсем тоскливо. Сидели в палатках, пережидая непогоду, иногда уходили вдвоём спининговать, но улов бывал плохой, и повариха не одобряла это занятие, говорила:
      - Баловство это.
      Когда улов бывал удачным, ворчала, артачилась чистить и готовить рыбу.
      - Притащили тута прорву. Одна-одинёшенька я ить осталась, девчонки-то домой подались, в школу им пора итить, а я парься. Орава ить не малая, накорми вас. 
      Рыбу всё же чистила и готовила вкусно.
      Оставаясь один, Макс вспоминал прочитанные любимые рассказы, стихи, романы. Стихов он знал много, он легко запоминал их и целые отрывки прозы, долго удерживал в памяти. В школе, особенно в старших классах, он и сам пописывал стихи, отправлял их в районную молодёжную газету. Иные из них печатали, и он очень гордился этим. Чаще возвращали, и он переживал. В институте он как-то забросил это занятие, посчитав, что у него нет настоящего таланта, стихи  слабыми, а писательский труд - ненадёжным занятием. К тому же ему нравилось то, чем он занимался, нравились летние практики, разнообразие, сами названия дисциплин: историческая геология, палеонтология, геодезия… Всё это будоражило воображение. Но вот теперь, оказавшись оторванным от книг, в нём вдруг вновь возникла потребность писать. И он стал писать стихи, рассказы, накидывал планы будущих повестей. Писал карандашом на обратных сторонах листов в толстых синькованных ведомственных изданиях «Обмен опытом», каких у Понамарева было в избытке. Стихи чаще были сентиментальными, навеянными поэзией Есенин, Блока, Клюева, Пастернака, но они нравились студенткам и Свете, они просили почитать их, и он не отказывал им в этом. Это занятие как-то скрашивало скуку, и он заполнял им каждую свободную минуты. Главное забыться и писать, писать…
      Сентябрь неожиданно выдался солнечным, но по ночам выпадал иней, и было, порой, морозно. Чтобы сэкономить время, уходили на несколько дней из лагеря, брали с собой чай, тушенку, сгущённое молоко, черствый хлеб, четырёхместную палатку и инструмент. Обеды и ужины не готовили, ели с хлебом разогретую на костре тушенку и запивали чаем со сгущённым молоком. Иногда разнообразили ужины рябчиками. Добычей рябчиков занимался Макс. Как старшему, ему выдали мелкокалиберную винтовку ТОЗ-16, и пока рабочие бурили скважины, он занимался добычей рябчиков. Это было не трудным делом, рябчики были непугаными и чрезвычайно любопытными. Привлеченные шумом работ, они вылетали на просеку, садились на молодые деревца, наблюдали за рабочими, посвистывали и становились лёгкой добычей. Требовались лишь зоркость глаз и твёрдость руки, чтобы не промахнуться. Лишних рябчиков Макс не брал, добытых, не потроша, заворачивали в тесто из глины, укладывали в прогоревший костёр, засыпали углями и ждали. Когда приходило время, выкатывали комки обожжённой глины из углей, раскалывали, как орехи, и лакомились ароматным парным мясом.
      После ужина сидели некоторое время при луне у костра. Иногда Равиль выносил завернутую в мешковину гитару и тоскливо, подыгрывая себе, пел. Слушая его, у Макса неожиданно возникали стихи, и он  записывал их. Однажды, поддавшись на уговоры Равиля, Макс прочёл одно из них, и был поражён результатом: неулыбчивый и мрачноватый обычно, Равиль прослезился. Не скрываясь, он вытирал слёзы и говорил:
      - Ну, Макс, утешил ты старика, аж до печёнки пронял. Тебе бы на зоне быть, тискал бы там - рассказывал на блатном  жаргоне - стихи и романы, и припухал бы, будь здоров.
      - Нет уж, Равиль Фаттыхович, спасибо за предложение, - рассмеялся Макс, -
мне на воле как-то больше нравится, привычней.
      Вопреки предостережениям Пономарева, его отношения, Римом и Равилем установились бесконфликтными, ровными, даже приятельскими.
      Этому поспособствовал один случай. Им попался на трассе сложный участок с плывунами, при каждом подъёме бурового инструмента для забора пробы скважина заплывала, и приходилось снова и снова начинать бурение практически заново. Измученный этим, казавшимся ему бессмысленным занятием, Равиль сорвался.
      - Баста, начальник! - крикнул он зло. - Пиши свои метры, здесь везде эти проклятые плывуны.
      - А как прикажете брать пробы?!
      - Набивай свои баночки вот этим дерьмом, вон, сколько его уже наверх вытащили, и пиши.
      - Это вы бросьте, Равиль Фаттыхович, такой номер не пройдёт.
      - Пиши, говорю! - он схватил буровую штангу и, размахивая ею, двинулся на Макса.
      Подошел буровой мастер, Виктор Иванович, встал, набычившись, между ними:
      - Так у нас, братишка, не пойдёт! - ухватился за буровую штангу, резко крутнув, вырвал из рук Равиля и откинул в сторону. - Так-то. Будем жить мирно.
      - Да пошли вы все… - Равиль круто развернулся и, не выбирая дороги, направился в тайгу.
      Через некоторое время он вернулся назад и приступил к работе. Никто ни о чём его не спрашивал, конфликт был исчерпан.
      В начале октября выпал первый снег. Утром того же дня Макс с Геннадием, распрощавшись, покинули базовый лагерь. Полевые работы были закончены, оставалось лишь завершить камеральные работы, упаковать материалы изысканий, свернуть палатки, оттранспортировать в Чуну, и отправить железной дорогой в Томск. Для этого присутствие Макса с Геннадием не требовалось. Накануне Пономарев поблагодарил их за работу, выдал справку о прохождении практики, проездные деньги, продукты, сказал: «Расчёт получите по прибытии в Томск» и пожелал счастливого пути.
      Покинув лагерь, они вышли к старой лежневой дороге, и пошли по ней в сторону Чуны. Было безветренно, припекало солнце, поднималось всё выше над тайгой, топило снег, местами подгнившее и покрытое мхом, полотно лежневки  намокало, становилось скользким, и идти быстро стоило больших усилий. Рассыпались на снегу с синими пятнами птичьи, заячьи и лисьи следы; обогретые солнцем, перелетали с дерева  на дерево
птицы, пели, словно наступала не зима, а весна.
      Шли молча, каждый был занят своими мыслями. Накануне Макс собрал вещи, тщательно упаковал материалы для отчета по практике, черновики стихов и прозы, уложил на дно рюкзака, сверху положил носильные вещи, банку тушёнки, сгущённого молока, хлеб, две пачки чая «три слона», затянул рюкзак, вскинул для пробы за плечи. Он оказался увесистым, и Макс подумал, что намается с ним. Всё последнее время он ждал, когда, наконец, закончится практика, и он сможет вернуться в Томск, в привычную студенческую жизнь, беззаботную. Что она будет некоторое время беззаботной, он не сомневался, за время практики он заработал приличные деньги, плюс стипендия за четыре месяца… Таких денег он никогда не имел и, наконецто, сможет оставить работу в кочегарке, тем более, что близится окончание института и надо приналечь на учебу. Пора, наконец, прилично одеться, кое-что купить родителям или дать немного денег. Мысль о родителях огорчила его. Он продолжительное время ничего о них не знал. Что с ними? Здесь, в тайге, он был оторван от цивилизации, не действовала почта, не было телефонной связи…
      Последний раз, в майские праздники, ему удалось побывать у родителей,
помочь по хозяйству: вскопать огород, перебрать картошку, подправить прохудившуюся местами крышу сарая. В свободное время сидел с родителями в малюсенькой кухоньке, пили за разговорами чай, иногда по глотку любимого ими кагора. Украдкой наблюдал за ними, они выглядели постаревшими, усталыми, особенно отец, но задать дежурный вопрос: «как себя чувствуете, как дела?», зная наперёд стандартный ответ отца, не решался. Оставшись наедине с матерью, он спросил напрямик:
      - Мама, скажи честно, что с отцом?
      - Этого я достоверно не знаю. В начале апреля ему стало вдруг плохо, мы обратились к поселковому врачу, Рочасу, - это брат твоего школьного приятеля, Кости, он направил отца райцентр на обследование. Там, благодаря стараниям Андрея Андреевича Лиха, его обследовали, продержали почти месяц на диете, подлечили и выписали.
      - Что дали результаты обследования?
      - Написали острый гастрит, продержали на диете и выписали. Только боязно мне что-то, больно уж быстро отец сдавать стал, сам видишь.
      Она посмотрела на Макса долгим, грустным взглядом, губы её дрогнули, глазам увлажнились, и он взял её руки в свои:
      - Ладно, мама, всё уладится, сама знаешь, откуда папа вернулся, мало кто возвращался. Это счастье, что он вообще вернулся к нам, а что касается гастрита, им страдают многие и он поправится. Будь спокойна, ни о чём плохом не думай. Лето я буду на практике где-то под Братском, буду писать, возможно, не часто, но ни при каких обстоятельствах не волнуйтесь, со мной будет всё в порядке.
      Она внимательно слушала, думала, потом сказала:
      - Хорошо бы, сынок, делай свои дела, о нас не беспокойся, как-нибудь перебьёмся.      
      Больше она ничего тогда не сказала, только смотрела на него, долго смотрела и молчала…
      Вспомнив всё это, Макс твёрдо решил сразу же по приеду в Томск позвонить родителям, справиться о здоровье и при малейшей возможности навестить их. Это решение успокоило его.
      Шли споро, к двенадцати часам прошли двенадцать  километров, сделали привал, костёр разводить не стали, перекусили наскоро хлебом и тушёнкой, запили остывшим чаем со сгущёнкой и пошли дальше. Надо было спешить, до Чуны еще тринадцать километров три часа ходу, зимой в тайге темнеет рано, надо успеть к четырём, самое крайнее к пяти часам, иначе застанет ночь. Часа через полтора увидели впереди, над просекой, дым, подойдя ближе, обнаружили группу людей, сидевших вокруг костра, остановились, оценивая обстановку. Из рассказов бывалых людей знали: случайные встречи в тайге с незнакомыми людьми грозят бедой, и надо быть чрезвычайно осторожным. От костра послышались голоса: 
      - Не пугайтесь, милости просим к костру, погреться.
      Говорили с сильным акцентом, и Макс тотчас же определил: литовцы. Ошибиться он не мог, в сорок четвёртом году в посёлок пригнали несколько семей из Литвы, говорили, что семьи предателей. Вначале их сторонились, потом привыкли, и даже подружились. Они выделялись среди обитателей посёлка какими-то невиданными манерами, необычной, казалось, праздничной одеждой, ростом и статью. И образованностью. Как и среди немцев посёлка, мужчин среди них не было, только женщины, малолетние дети и подростки. Про мужчин говорили, что они служили у немцев, были полицаями и потому их сослали на север, на вечное поселение.    
      - Может, обойдём стороной? - спросил неуверенно Геннадий. - Возможно -
это беглые
      - Поздно, - возразил Макс. - Тем более, такой толпой беглые по тайге не скитаются и костров не жгут, была, не была, пойдём.
      Подошли ближе, стали различимы черные телогрейки, ватные штаны, разбитые сапоги, шапкиушанки, типичная арестантская одежда, заросшие щетиной лица, оста-новились, не решаясь подойти к костру.
      - Не бойтесь, не тронем, - сказал с сильнейшим акцентом кто-то из сидевших у костра людей, - мы ведь с конвойными.
      Подошли вплотную к костру, сидевшие подле них люди, потеснились, уступая им место, продолжали хлебать из жестяных котелков нечто, похожее на суп, заедали черствым хлебом, молчали, увлеченные едой.
      Глядя на них, Макс тоже почувствовал, что голоден.
      - Перекусим? - предложил он Геннадию и, не дожидаясь ответа, вытащил из рюкзака, исписанный собственными стихами и рассказами сборник: «Обмен опытом», положил перед собой на землю, поставил сверху початую банку тушёнки и сгущённого молока, отрезал тонкий ломтик хлеба, намазал тушёнку и принялся есть. Его примеру последовал и Геннадий. Ел Макс, не спеша, но в какой-то момент, почувствовав устремлённые на него взгляды, чуть не поперхнулся: глаза и лица, смотревших на него людей, были бесконечно уставшими и голодными, и что-то кольнуло его изнутри.
      - Угощайтесь, - сказал он хрипло, нарезал тонкими пластинками оставшуюся по-ловинку буханки хлеба, намазал сверху тушёнку, раздал в тянущиеся к нему, дрожащие руки, смотрел, как, сдерживаясь, поедали его дары, сидевшие у костра люди.
      Покончив с едой, закурили. Свёрнутая кем-то самокрутка пошла по кругу, её брали осторожно в руки, жадно затягивались и передавали дальше.
      Сидевший  рядом, светловолосый мужчина, спросил Макса:
      - Вы из геологической партии, что ведёт исследования трассы.
      - Да. А что?
      - Так просто. Проходили тут ваши несколько раз, говорили, свернули работы, а тут вы. Значит, не свернули, а на носу ; зима, мухи белые. Мы-то за вами идём, старую просеку от деревьев очищаем, корчуем и выравниваем, теперь по ней,  как по проспекту, можно двигаться. Думали уж одни тут остались.
      - Скоро и останетесь, последние уйдут, закончат камеральные работы, вывезут грузы, оборудование, свернут палатки - и поминай, как звали. 
      - А вы что ж товарищей бросаете?
      - Студенты мы, занятия давно уж начались, пора и нам приступать. Правда, Гена?    
      Геннадий ничего не ответил, только кивнул в знак согласия. Он не вникал в разговор, сидел напряженный, словно чувствовал какую-то опасность. Макс и сам чувствовал некую опасность, она висела в воздухе, проникала во внутрь и держала его настороже. Чтобы как-то разрядить обстановку, спросил:
      - Вы литовцы?
      - Почему ты решил, что мы из Литвы?
      - Говорите, как те литовцы, что у нас в посёлке живут.
     При этих словах Макса в противоположной стороне костра поднялся широкогрудый рослый мужик, приблизился к Максу, похлопал по плечу сидевшего рядом с ним человека, сказал:   
      - Будь другом, пересядь на моё место.
      Устроившись рядом с Максом, спросил:
      - Литовцы, говоришь, есть, не расскажешь ли, когда и откуда они появились, чем занимаются.
      - Под осень сорок четвёртого года их к нам из Каунаса прислали, шесть семей со стариками, старухами, женщинами, детьми и подростками, - Макс посмотрел на соседа, - не в обиду будь сказано, говорили: семьи предателей. А живут, как все, взрослые работают, дети сидят с бабушками дома или ходят в школу. Некоторые уехали учиться в техникумах или в институтах, теперь всем разрешили получать образование. Вы то за что здесь?
      - За разное. В основном за то, что работали, как до войны, кто учителем, кто инженером, рабочим, семьи то надо было содержать. За то и осудили всех скопом, с немцами, мол, сотрудничали.
      - У нас другое говорили.
      - Было и другое, - он посмотрел на собравшихся у костра людей, кого-то выискивая, сказал громко: - Альгирдас, расскажи, за что сюда попал.
      - Пулемёт не в ту сторону повернул, - ответил, названный Альгирдасом.
      - Как это?
      - Просто. Отступая, немцы заменили в лагере для военнопленных охрану, вместо своих поставили на вышках литовцев, а за спинами эсэсовцев с автоматами, и приказали стрелять. И стреляли, сначала поверх голов, потом в людей, куда денешься, когда тебе в затылок смерть дышит. Потом сюда…
      Кончался обеденный перерыв, люди поднимались и расходились по рабочим местам. Поднялся и сосед Макса, сказал:
      - Спасибо! Удачной вам дороги.
      И тут на Макса что-то нашло, он вытащил из рюкзака оставшиеся продукты: банку тушёнки, сгущённое молоко, булку хлеба, пачку чая «три слона», протянул соседу:
      - Это вам!
      - Как же вы без продуктов?
      - Мы обойдёмся, не правда ли, Гена?  Часа через  два будем на  станции, а там купим что надо.
      Он закинули за плечи рюкзак, сказал:
      - До свидания, - повернулся и пошел вслед за товарищем. Уходя, услышал:
      - Прощайте, свидеться вряд ли придётся.
      Шли по просеке, очищенная от кустарника и молодого леса, она была просторной, светлой и ровной, потому двигались быстро. Через полтора часа вошли в зал ожидания вокзала, встали в хвост жиденькой очереди. Давали билеты на поезд «Братск-Красноярск», приблизившись к окошечку кассы, Макс нагнулся, сказал:
      - Два плацкартных до Томска через Красноярск, если можно с бронью в Красноярске.
      - Плацкартных билетов нету, есть общие и купейные.
      - Тогда два купейных с бронью.
      - Брони нет, поздно хватился.
      Макс выпрямился, спросил у стоявшего рядом Геннадия.
      - Слышал, что будем делать?
      - У нас есть выбор?! Бери билеты, а в Красноярске закомпостируем.
      Макс снова наклонился к кассе:
      - Сколько с меня?
      Кассирша назвал сумму и посоветовала:
      - Сразу же по прибытии в Красноярск, обратитесь в транзитную кассу.
      Еще через два часа, поужинав в пристанционном кафе, они уехали ночным поездом.

6

      Только на майские праздники следующего года смог Макс наведаться к родителям. К этому времени он перевёлся на радиотехнический факультет, сдал зачёты, досрочно один из экзаменов, и, выкроив, таким образом, неделю, ехал домой местными поездами в переполненных вагонах, порой сидя на нижней полке, порой лёжа на верхней - багажной полке. Ехала в основном студенческая молодёжь, потому было шумно от разговоров, смеха, постоянного движения по вагону то выходивших, то подсаживавшихся пассажиров. И только в Новосибирске Максу повезло, он занял среднюю полку в поезде «Новосибирск - Бийск», лёг, пристроив под голову багажную сумку с подарками, и смотрел в окно на проплывающие огни ночного города. Почему-то эти огни напомнили  ему о событиях промелькнувшего года. В чём-то он был удачным, в чём-то огорчил его. К удачным событиям Макс мог бы отнести смену факультетов, успешно и, несмотря на массу совершенно новых дисциплин, насыщенных математикой, сданной зимней сессии и хорошее начало весенней. Единственное, что огорчило его и оставило неприятный осадок, были Света и Геннадий. Сразу же по возвращении с летней практики, они сняли комнатку в частном секторе, как-то устроили быт и занялись каждый своим делом. Света - исполнением несложных обязанностей техника по месту работы; Геннадий, учёбой, требовавшей в связи с резким изменением профиля обучения полной отдачи. Эта их новая жизнь оказалась не столь романтичной, как прежняя, когда они, найдя укромное местечко, бросались друг другу в объятия и сгорали в любовной истоме. Теперь всё изменилось: Света по окончании рабочего дня приходила домой, готовила ужин, скучала, читать она не любила и дожидаясь его. Накормив ужином, некоторое время ластилась, потом ложилась в постель, наблюдала, как он, устроившись за столом, углублялся в конспект или книгу. Выждав, поднималась, подходила к нему сзади, закрывала ладонями глаза Гены, горячо шептала в ухо: «Ну, пойдём же, Геночка, потопчи свою курочку», и тянула в постель. Поначалу он охотно отвечал на её призывы, но со временем они стали  ему в тягость, и он всё реже и реже отвечал ей взаимность.
      И однажды Света объявила:
      - Гена, я ухожу от тебя.
      - В каком смысле? - спросил Геннадий.
      - В простом. Да, да, я просто ухожу от тебя.
      - Ты меня разлюбила?
      - Нет, не потому.
      - Так почему же? Объясни, я не понимаю.
      - Я ухожу от тебя не потому, что разлюбила, а потому что мне нужна плотская любовь. Понимаешь, любовь каждый день, и даже два раза, каждый день, а не раз в две недели, как у нас с тобой. Я понимаю, ты, занятый круглосуточно своей учёбой и работой, не можешь мне этого дать, потому я и ухожу от тебя. Для нас обоих это будет лучшим выходом, чем, если я начну тебе изменять, прости за грубость, трахаться с каждым встречным. Я и жить-то с тобой стала только для того, чтобы заниматься любовью, а не искать случайных встреч. Но вышло так, что ты не справляешься со своими мужскими обязанностями, а я ещё молодая и мне нужен мужчина, который будет меня удовлетворять. Потому будем считать, что не сошлись характером, и разбежимся. Ничего не говори, возьми свои вещи и просто уйди. Так нам обоим будет легче.
      - Ну, хорошо, - согласился Геннадий и неожиданно почувствовал облегчение от произошедшего объяснения со Светой. Если честно признаться самому себе, его тоже с некоторого времени тяготила совместная жизнь с нею. И дело было вовсе не в том, что он не мог бы удовлетворить её аппетиты, а в том, что он охладел к ней. С некоторых пор она не возбуждала его как в пору их знакомства во время летней практики. Но основная причина была не в этом, а в её приземлённости. Она не умела по-настоящему мечтать. Все о чём она мечтала, сводилось к нескольким простым вещам: простому не заумному мужу, собственному семейному гнёздышку, достатку в доме и детям. Впрочем, мечту о детях она отодвигала в неопределённое будущее, говоря: «Но это потом, я ещё такая молодая и ничего не видела. Поживу для себя, а там будет видно».
      Думая о друге, Максу казались, непонятны бдения на кафедре, в читальном зале, в их маленькой съёмной комнатке, где отгородившись занавеской, он допоздна засиживался над чертежами и книгами, над курсовыми проектами. Пределом её мечтаний был геологический техникум, который она закончила и сразу ринулась во взрослую жизнь с расширенными глазами. Единственным её талантом была непосредственность, и в этом она преуспевала. Это касалось буквально всего, в том числе и интимных отношений. Она не стеснялась ничего, считала естественным отдаваться в любом подвернувшемся месте и в любом положении, и эта её особенность вызывала в стеснительном по природе Геннадии протест. Нередко он сравнивал их с Максом и Таней, и это сравнение было явно не в пользу Светы и Геннадий. Может быть потому, что Таня всё ещё сидела в нём, и память о ней была как не зарубцевавшаяся рана.
      - Ну что же, спасибо, Светик, за всё хорошее, что было у нас, я пойду, - сказал легко Геннадий, взял предусмотрительно упакованный ею чемодан и направился к выходу. Открыв дверь, обернулся, посмотрел на неё. Она стояла, опустив безвольно руки, и плакала.
      - В чём дело, Света?! Ты не рада, что я ухожу?          
      - Гена, я люблю тебя, я действительно тебя люблю, но я больше не могу так. Лучше нам расстаться, уходи.
      Он тихо, без стука, притворил дверь и ушёл в общежитие. Больше они не встречались, и Макс подумал, что и ему нужно забыть со сваей Татьяной. 
      И ещё ему вспомнились приличные люди Пономарев, Листвянский, Равиль, Рита с Инной, и песни и стихи. Какими хорошими были они. Вспомнились ему и Альгирдас с друзьями из Литвы и их странная работа, закрученная и с прошлым, и нынешним жизням. И конечным люди из Литвы ; моих друзей, попавшись в Сибирь и просидевших со мной до смерти «товарища» Сталина. С этой мыслью он заснул и проснулся от громкого голоса проводницы, объявлявшей о прибытии поезда к станции назначения, Бийску.
      До отправления автобуса оставалось порядочно времени. Макс, охваченный каким-то тревожным предчувствием, поселившемся в нём после прочтения последнего письма матери, в котором она писала о неважном самочувствии отца, он решил не дожидаться автобуса, а добираться домой попутным транспортом. За мостом через Бию его подобрал пожилой водитель старенького ЗИС5, высадил у чайной в райцентре, и Макс пошёл много раз хоженой дорогой в пос. Кировский. Как он и предполагал, мост через Песчанку ещё не навели, и он, пройдя несколько сотен метров вниз по течению реки, вышел к лодочной переправе, где четверо мужиков загружали большую четырёхвесельную лодку различными грузами. Один из них был Максу знаком, другие — нет. Не делая различий, он подошёл к ним, протянул поочерёдно каждому руку, говоря:
      - Здравствуйте.
      Они ответили тем же, и только старик Илясов, дед школьного приятеля Макса, Лёни Илясова, задержал руку Макса в своей руке, потряс слегка и сказал приветливо:
      - Ну, здравствуй, коли не шутишь.
      - Какие шутки, Григорий Илларионович, я просто рад вас видеть.
      - Что-то давно тебя не видать было. Никак куда-то уезжал?
      - В Томске я теперь живу. Вырвался вот на праздники, родителей проведать.
      - А-а-а… Лёнька говорил да запамятовал я. А то, что к родителям решил наведаться, дело хорошее. Слыхивал я, отец-то твой маленько занемог. К нам-то надолго ли?
      - На недельку вот выбрался родителей повидать да по хозяйству помочь. Лёнято как поживает? Слышал я, он в автодорожный техникум подался.
      - Податься-то подался, да на том всё и закончилось, - лицо старика как-то жалко скривилось, голос дрогнул, - нету таперь нашего Лёни.
      - Как это нет? Куда же он подевался?
      - Похоронили мы ево, ишо зимой похоронили. Из Бийска домой на попутке ехал, а как с увала спускаться стали, тормоза у машины отказали. К тому же дорога была склизкая, вот и понесло машину вниз, и свалилась в овраг, и не стало нашего мальчика.
      Старик перекрестился, стряхнул тыльной стороной ладони навернувшуюся слезу:
      - Царствие ему небесное, нашему Лёне. Ты вот што, Максим, подсоби-ка мужикам лодку загрузить, а потоми за вёсла садись. Так-то быстрей до дома доберёшься.
      Известие о Лёниной гибели огорошило Макса, он механически таскал в лодку грузы, не в такт с остальными гребцами управлялся с веслами и всё это время, пока добирался до противоположного берега, никак не мог свыкнуться с мыслью о гибели друга детства. Выбравшись из лодки и попрощавшись с мужиками, Макс направился домой.
      - Слышка, Макс, — крикнул вдогон старик Илясов, - твои-то родители не у Шиловых таперь живут, а в каменном бараке. В первом подъезде от дороги.
      Не ответив, Макс пошёл дальше. У въезда в деревню на высоком берегу кипела работа, наводили мост через Песчанку, и Макс задержался. Он ещё хорошо помнил, как мальчишкой с приятелями прибегал сюда полюбоваться слаженной работой мостовиков, удивительным образом загонявших деревянной бабой неподъёмные, казалось, сваи глубоко в дно реки, и работой плотников, обвязывавших их, укладывавших прогоны, поперечный и продольный настилы, колёсоотбойники… И перестук топоров, и запах свежей древесины помнил, и неизъяснимую радость при виде сшивки моста с противоположным берегом. Вот и теперь, дойдя до будущего моста, он остановился, чтобы полюбоваться слаженной работой четырёх мужиков, забивавших  очередную сваю деревянной бабой.
      «Раз, два, - командовал один из них, и все четверо поднимали на вытянутые вверх руки бабу - большую чурку с четырьмя накрест вделанными ручками, обвязанную по торцам железными обручами, и по команде - ухнем! - с треском обрушивали её на торец сваи, и свая, послушная воле человека, уходила рывками в воду. Полюбовавшись работой мостовиков, Макс двинулся дальше по избитой дорог срами и бугколдобинами мимо до мелочей знакомых домов Вершининых, Фисуновых, Поповых, Илясовых… конного двора, больницы, медсанчасти сельского стадиона с волейбольной площадкой и футбольным полем, залитым в нижней части талой водой. Сколько раз он бывал здесь, играл с товарищами в волейбол, в лапту, городки, гонял футбол. Всё до мелочей привычно, и всё же что-то изменилось здесь, стало меньше, серей, скучней, что ли. После стадиона следовали двухэтажные бараки довоенной постройки: каменный и полукаменный: первый этаж кирпичный, второй бревенчатый, и их расположение были Максу хорошо знакомы с детства. Тем не менее, увидев их теперь, ему показалось, что они ещё больше обветшали, штукатурка облупилась, побелку окончательно смыло дождями, просторный двор между бараками - запущенный, захламлённый после таяния снега, и что-то больно кольнуло его в сердце. Квартиру родителей Макс нашёл без труда. Проходя вдоль барака, он увидел сквозь окно в глубине комнатки мать и вошёл в подъезд. Дверь в квартирку родителей была полуоткрыта, и он вошёл без стука в узкую небольшую комнатку с аккуратными занавесочками на окне, чисто выбеленными стенами и потолком, свежеокрашенными оконными рамами, дверью и полом. Справа - дверь в смежное помещение, побеленный камелёк для обогрева и приготовления пищи, в торце - просторное окно с видом на замусоренный двор и полукаменный барак, вдоль правой стены - буфет с нехитрой посудой, кухонный стол, две табуретки, скамеечка с бачком для воды, вешалка. Не апартаменты, конечно, но всё аккуратно, чистенько, для двоих вполне прилично, и Макс порадовался за родителей. 
      Судя по тому, что мать, как всегда, сидела за кухонным столом, сгорбившись, над швейной машинкой, а отец с газетой в руках сидел напротив неё за столом, они  никого не ждали. Макс не видел их почти год, и снова защемило сердце, и в горле застрял ком при виде обильной седины в маминых всегда чёрных волосах, ссутуленных хрупких плеч и незнакомого грустного, отрешённого взгляда, и вид отца его сильно расстроил. Он показался Максу каким-то маленьким, посеревшим, совсем не таким, каким был раньше. Прежде весёлые цвета июньского неба глаза притухли, в них читалась усталость.
      - Папа, мама, здравствуйте! - обратился к ним Макс.
      Мать перестала строчить, сидела несколько секунд тихо, соображая, не ослышалась ли, потом повернула в сторону Макса голову и замерла, всматриваясь в него. В очках с большими диоптриями её глаза казались огромными, пронизывающими насквозь, и Макс не выдержал, поставил на пол чемодан, подошёл к матери, опустился перед нею на колени, прижался головой, как в детстве, ощутил поглаживание её руки, замер и услышал:
      - Приехал, наконец, мальчик мой.
      От звука её голоса что-то снова дрогнуло в нём, кольнуло больно в сердце, он оторвался от неё, поднял голову, посмотрел в лицо.
      Она несколько отстранилась, посмотрела на него долгим, любящим взглядом, губы её дрогнули, и она опять прижала его к себе, и снова гладила, едва касаясь, его голову.   
      - Хватит уж, мать, - послышался голос отца, - дай и мне обнять нашего мальчика.
      Мать отпустила его, посмотрела внимательно, сказала:
      - Большой уж стал и худой. Плохо питаешься, что ли?
      - Это ничего, кости целы, а мясо нарастёт, - возразил отец, - поднимайсяка, сынок, посмотрим, какой ты стал.
      Макс поднялся, улыбнулся, шагнул к отцу:
      - Здравствуй, папа!
      Они обнялись, отец крепко прижал Макса к себе:
      - Какой ты, однако, большой вымахал, - он отпустил Макса, отступил, посмотрел внимательно, - и заросший.
      Макс провёл ладонью по щеке:
      - Перед отъездом не успел побриться, а в поезде грязно и нет горячей воды.
      - Каким временем ты обладаешь?
      - Я должен быть в Томске не позднее десятого мая.
      - Маловато, конечно, но что поделаешь: дело есть дело. Впрочем, приведи-ка себя в порядок, а потом уж перекусим и поговорим о делах. Как считаешь?
      - Не возражаю.
      Из-за стола поднялась Мария, прошла в соседнее помещение, вернулась с полотенцем в руках:
      - Возьми вот, сынок, умойся, - она подала полотенце, показала на рукомойник в углу возле бачка с водой. - Я в рукомойник тёплую воду налью. А если хочешь, можешь и обмыться, - она вытянула изпод скамейки тазик, налила из вмурованного в камелёк котла тёплую воду, - иногда мы с отцом сами так моемся, когда быстрей надо.
      - Спасибо, мама. Я только приведу себя в порядок, а в баню мы с папой в субботу сходим.
      Пока Макс приводил себя в порядок, Мария собирала на стол, говорила, обращаясь к Максу:
      - Извини, сынок, знай мы с отцом о твоём приезде, мы бы приготовились как следует, настряпали бы твоих любимых булочек, пирожков и шанежек, а так и угостить-то тебя нечем. Отец, сходи-ка в сарай, принеси из погреба огурчиков там, капустки… Словом, всё что найдёшь.
      Мак вытерся насухо полотенцем, натянул рубашку, сказал:
      - Я с тобой, папа.
      - Прохладно там, - молвил отец, взял с вешалки телогрейку, протянул Максу: - накинь-ка вот это на плечи.
      В маленьком пригоне перед сараем на ворохе сена дремала коза. Завидев хозяина, поднялась на ноги, вытянула шею, заблеяла.
      - Паразитка ты, Машка, - обратился к ней Яков, - всё сено под себя подмяла, и снова просишь. Нетушки, теперь только к вечеру получишь.
      - Выходит корову сдали, раз козу завели.
      - А куда денешься? Распоряжение сверху пришло крупный рогатый скот у сельчан ликвидировать. Невыгодно, видите ли, в каждом дворе корову держать, надо опять в общее стадо согнать. Этот-то дурик, Хрущ, совсем от земли оторвался. Это мыслимое ли дело, сельского жителя без подворья и коровы оставить.
      - Писали же в прессе, что это дело добровольное.
      - Добровольное то добровольное, а как коров держать, если ни покосов, ни комбикорма не дают? Ей ведь коровке на зиму ой как много кормов нужно.
      Прошли в сарай, в отгороженном переднем углу лежал поросёнок, по виду месяцев  двух от роду. Увидев Макса с отцом, тоже поднялся, захрюкал.
      - И ты, Мишка, туда же, жрать просишь.
      - Ну, папа, у вас с мамой ничто не меняется. Были тёлочки - Машки, бычки -
Мишки, теперь вот козы Машки пошли и поросята Мишки. С чего бы такое постоянство?
      - Привычней так. Ты вот что,  сынок, спустись-ка в погреб, набери из кадки огурчиков и капусты, да не забудь снова груз положить и кадку крышкой прикрыть, а я тут приберусь, сальца и колбуха копчёного свиного желудка нафаршированного мелкорубленым мясом со специями отрежу. Мать к твоему приезду берегла.
      Управившись с делами, устроились на скамеечке, на солнечной стороне сарая, отец извлёк из бокового кармана начатую пачку болгарских сигарет «Радопи», закурил.
      - Надеюсь, ты не пристрастился ещё к этой гадости? - спросил он.
      - Нет, папа. Тебе бы тоже не помешало избавиться от этой привычки.
      Он посмотрел как-то смущённо, ничего не ответив на вопрос сына, сказал:
      - Как там тебе живётся в этом Томске, как учёба?
      - Хорошо. Видишь — жив, здоров. А если коротко: живу в общежитии в комнате с тремя ребятам, зимнюю сессию сдал без троек, получаю стипендию. Да я же, папа, писал вам об этом, и по телефону говорил. Думаю и с весенней сессией не хуже справиться. Словом, обо мне не беспокойтесь. Расскажи лучше о вас с мамой, о Фриде, Володе.
      - Что рассказывать. Фрида как-то обустроилась, работает на лесозаводе, получила комнату в жилом доме. Жить по теперешним временам можно, да вот только… - отец сделал продолжительную паузу, - сам знаешь: на язык она у нас не сдержанная, режет правду-матку, где надо и где не надо. Боюсь, не доведёт это её до добра.
      - Ну, папа, не то сейчас время чтобы всем спускать.
      - Дай Бог. Что касается Володи у него всё путём, заканчивает учёбу - и в Узбекистан по распределению.
      - Как в Узбекистан? Он же хотел сюда в посёлок распределиться.
      - Мало ли что хотел. А там посчитали, что он в Узбекистане нужней. Кто нашего брата спрашивает, куда ему хочется? Вот и с праздниками накладка вышла, посылают его на посевные работы куда-то в совхоз под Рубцовкой. Звонил на днях, не сможет он, как обещал, на праздники домой приехать. Фрида тоже обещала, и дядя Андрей с семейством. Надеюсь, будет весело.
      - Хорошо бы, - сказал Макс, - я уж и не помню когда в последний раз дядю Андрея с тётей Мартой и детьми видел. Кажется, это было во время разлива весной 1956 года.
      - Так оно и есть. Ты тогда на постое у них был, пока переправу через Песчанку наводили.
      - Они всё в той же мазанке живут?
      - Куда там. Дядя Андрей прошлым летом такой дом поставил, что залюбуешься. Три комнаты, кухня, прихожая, сенцы - живи, не горюй. Всей роднёй помогали саман делать, стены, крышу возводить, вот и мы с матерью помощь посильную оказали. И не он один домом обзавёлся, многие из наших немцев теряют надежду на возвращение на родину и обустраиваются здесь основательно. Иные, правда, в другие места подаются. Вот и дядя мой, Яков Герберт, всем семейством в тёплые края в Южный Казахстан подался. И никуда от этого не денешься, жизнь идёт, дети взрослеют, семьями обзаводятся. Вот и старшенькая дочка дяди Андрея, Элька, замуж за Эдуарда Штоля, младшего брата Вилли Штоля, замуж вышла, внука родителям принесла. Она теперь в Александровку к мужу перебралась, ты должен его помнить. Так-то, сын. Вы-то с Володей, когда нас порадуете?
      - Куда нам, папа? Ещё так много дел впереди, нужно закончить учёбу, как-то определиться с работой, с жилищем… Сам понимаешь, не до семьи пока, - Макс замялся, - к тому же есть одно предложение, не знаю вот только, как вы с мамой к нему отнесётесь?
      - Расскажи, там посмотрим.
      - Такое дело. По окончании института нескольким студентам, в том числе и мне, предлагают остаться работать при кафедре. Сам заведующий, профессор Ананьев, с каждым беседовал, через пару лет обещал учёбу в аспирантуре. Заманчиво, конечно, но еще три года учёбы и неопределённость успешным ли оно будет.
      - Видишь ли, сын, есть вопросы, которые нужно решать самому. Считаю этот одним из них.
      - Значит одобряешь? Жалко вот только, что не будет брата, хотелось повидаться, обсудить этот вопрос с ним.
      - Считай что обсудил. Володя тоже на техникуме не остановится, будет учиться дальше и добьётся своего. И запомни: кто не рискует — тот не пьёт шампанское.
      - Да что это мы всё обо мне, вы-то с мамой как?
      - А что нам сделается? Живём вот пока. Корову сдали, козу приобрели, поросёнка и как-то легче стало. За коровой-то ухода куда как больше чем за козой, одного сена, сам знаешь, прорву заготовить надо, свозить домой, складировать. А воды, сколько на собственном горбу натаскать надо, помнишь, небось? Вот и получается, что с козой нам с матерью облегчение вышло. Мама-то поначалу сильно переживала, когда корову со двора свели, потом привыкла, к козе привязалась, как за малым дитём за ней ухажи-вает. Что касается молока, нам его с лихвой хватает. Коза-то в летние месяцы до пяти литров молока даёт, плюс два литра совхоз, вот и получается, что и с молоком мы, и с творогом, и с маслом. Зимой, конечно, с молочными продуктами поскромней, но прикупаем в совхозе. В зиму поросёнка режем,  кур, так что и без мяса не бываем.      
      - Как здоровье, папа?
      - Мать, поди, нажаловалась?
      - Да нет. Раньше ты иногда на желудок жаловался вот я и спросил.
      - Не бери в голову. Это у меня хронический гастрит каждую весну обостряется. Поболит немного — и отпустит.
      Когда вернулись в дом, мама заканчивала накрывать на стол, увидев их сказала:
      - Думала, не успею с обедом управиться, но, слава Богу, успела. Ты отец, надеюсь, не забыл принести, что я наказывала.
      - Как можно, - он положил на стол, завёрнутые в тряпицу, сало с колбухом, поставил миску с огурцами и капустой, - как заказывала, всё в лучшем виде.
      - Возражений, надеюсь, не будет, если капусту и огурчики будем брать прямо из миски, а вот о сальце и колбухе отец позаботится. Нарежь, пожалуйста, Яша, и что у тебя там припрятано, не забудь на стол выставить, праздник у нас всё-таки сегодня, не грешно по такому случаю и пригубить.
      Глядя на родителей, Макс вдруг вспомнил о подарках для них, обвёл взглядом комнатку и, не обнаружив чемодана, сказал:
      - Я где-то здесь чемодан поставил, мама.
      - Так я его в другую комнату перенесла. Он тебе нужен?
      - Да. Мне нужно кое-что взять оттуда.
      Она прошла в соседнюю комнату, вернулась с чемоданом:
      - Вот! Возьми что нужно, потом обратно поставим. Там будешь жить.
      Макс извлёк из чемодана подарки: отцу — меховую безрукавку, матери - дымчатого цвета платок из козьего пуха, домашние тапочки и две бутылки любимого родителями кагора.
      - Ни к чему это, - проворчал отец, примеривая и застёгивая на все пуговицы безрукавку, - только зря потратился.
      Застегнув, провёл по груди ладонью, поднял вверх руки, проверяя, не тянет ли и, оставшись довольным подарку, подытожил:
      - Ну, уважил, сынок, спасибо, вещь хорошая, особенно для зимы.
      Осталась довольной подарком и мама.
      - Как влитые, - сказала она, примеряя тапочки, о платке лишь заметила, -  дорогой наверно, - и дала команду, — руки мыть и за стол! Проголодались, поди?
      - Есть немного, - враз ответили муж с сыном и рассмеялись.
      - Ладно, это у вас получилось, - заметила мать.
      Вымыв руки, сели за стол.
      - Пообедаем, что на скорую руку собрала, - говорила мать, ставя на стол большую сковороду с поджаренной картошкой и салом, тарелочки с нарезанными ломтиками беконного сала и колбуха... - а уж вечером твоими любимыми блюдами угощать будем. Как считаешь, отец?
      - Как ни считай, всё равно раньше не управиться.
      - Ничего не нужно, мама, не беспокойся, тут и без того есть не переесть.
      - Это наша с мамой забота, сынок, а ты в этом деле без права голоса, - отец разлил по гранёным рюмкам себе и Максу водку, жене - кагор.
      - За тебя, сын, за твои успехи.
      Выпили, стали закусывать. И подрумяненный на сковороде картофель, и бекон, и колбух, и соленья показались Максу как в детстве удивительно вкусными.
      - Как у тебя дела в институте, как с учёбой и досугом.
      - Всё отлично, мама. Жалко вот только что редко удаётся к вам выбраться, всё учёба, работа.
      - Какая работа? - поймал его на слове отец, - ты разве подрабатываешь, тебе не хватает стипендии?
      - Хватает. Ты не так меня понял, папа, понимаешь, есть у нас такие студенты - рабфаковцы. Это руководители со среднетехническим или незаконченным высшим образованием, которых заставляют доучиваться, так они обращаются к нам с просьбами выполнить расчётные, курсовые и даже дипломные работы, и платят за это приличные деньги. Этим я в основном и подрабатываю.
      - И много таких обращений?
      - При желании хватает. Вы не поверите, знания у многих из них даже до уровня средней школы не дотягивают, вот и приходится им прибегать к услугам студентов при выполнении различных расчётных заданий. У меня таких «подснежников» четверо.
      - Это другое дело, не лопатой всё же ворочаешь,  молвил отец, налил по второй.
      - Ну, выпьем мать за нашего сына, пусть всё у него будет, как задумано.
      Он выпил, заел ломтиком колбуха, посмотрел внимательно на Макса.
      - Ты спрашивал как у нас с мамой дела. В целом не плохо, работа - не бей лежачего, взломов нет, иными словами: дела идут - контора пишет.
      - Что ж ты перед сыном не похвастаешься, что снова в начальство выбился.
      - В какое начальство? — удивился Макс.
      - А! Тянет тебя, Мария, за язык. Какое там ещё начальство.
      - Как это какое? Бухгалтер сельпо - это тебе не хухры-мухры - возразила мать.
      - Новое дело, - удивился Марк, - и вы мне ничего об этом не писали?
      - Недавно это случилось, бухгалтерша сельповская в декретный отпуск ушла, а бухгалтеров свободных в посёлке днём с огнём не сыскать, вот председатель сельпо меня и попросил вместо неё поработать. А как откажешь, вот и сижу на двух стульях: ночью сторожем числюсь, днём — бухгалтером.
      - Разве такое возможно сразу на двух работах числиться?
      - Напрямую конечно нет, но ночным сторожем мама числиться, а я сторожу, вот и вся несложная бухгалтерия.
      Отец потянулся за бутылкой, но мать перехватила её:
      - Хватит, отец! Мальчик устал с дороги, ему бы отдохнуть, а ты его накачиваешь.
      - Это кто тут мальчик? Не о сыне ли нашем, Максе, речь? Ты посмотри, мать, какой он вымахал, а плечи, грудь и руки, как у братца твоего, Людвига. Ты уж, мать, уважь нас, за это надо выпить, — отец налил водки себе и Максу, - выпьем, сын, за тебя, за то, что ты стал мужчиной, а ещё за то чтобы своё будущее ты лепил сам вопреки всем невзгодам, которых не счесть, а мы с матерью будем радоваться твоим успехам.
      Он выпил, поставил на стол рюмку, накрыл сверху ладонью:
      - Шабаш! А что, сын, не прогуляться ли нам, посмотреть наше с матерью хозяйство?
      - Я с удовольствием, - согласился Макс.
      - И куда это ты, старый, собираешься его повести? - подала голос Мария, - а то он тут чего-то не видел.
      - Просто прогуляемся, пока ты угощения готовишь. Как, сын?
      - Я готов.
      - Тогда загляните на огород, - посоветовала Мария,  - может быть, вода уже отступила, и можно землю под грядки копать.
      Выйдя из барака, пошли в направлении поселкового клуба. Светило солнце, слабый ветерок приятно остужал разгоряченные лица, со стороны стадиона доносились стуки топоров и молотков, рабочие заканчивали возведение праздничной трибуны для первомайского митинга.
      - Каждый год одна и та же бутафория: мир, май, труд, равенство, братство, и где всё это. Вместо труда - каторга, вместо равенства и братства - колючая проволока, остаётся только мир. Надолго ли?
      - Ну, папа, зачем же так мрачно?
      - На эту тему побеседуем потом, - ответил отец, - а пока посмотрим, что там с огородом.
      Прошли мимо полукаменного барака, трёх новеньких саманных домов, свернули вправо на большое поле, разбитое на делянки под огороды для жителей близлежащих домов и по центральной аллее вышли к своей делянке. Верхняя её часть казалась сухой, средняя — влажно блестела под солнцем, нижняя была ещё под водой, накопившейся от таяния снега.
      - Попробуем, копнём, - сказал отец, направился к металлическому ящику в правом углу делянки, открыл его ключом, взял лопату и стал копать.
      Земля легко поддавалась его усилиям, он выворачивал её большими ломтями, переворачивал, слегка ударял сверху лопатой и она рассыпались на мелкие комочки.
      - Хороша землица, - молвил отец, - самое время копать и устраивать грядки, утречком и начнём, как считаешь, сынок? 
      - Почему же утречком, сейчас и начну.
      - Не пойдёт, сын! Сегодня отдыхаем, а вот завтра утречком и навалимся. Если ты, конечно, не вознамеришься пойти на демонстрацию.   
      - А что, у вас участие в демонстрациях тоже обязаловкой стало.
      - Ну, что ты. У нас это дело добровольное, соберут десятка два-три добровольцев у клуба, вручат транспаранты, знамёна и портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Хрущёва и членов политбюро - и марш до трибуны на стадионе. Там прописные ораторы: директор, парторг, рабочком отрапортуют о солидарности с международным рабочим классом, доложат о выполнении и перевыполнении заданий партии и правительства по этому случаю, одобрят линию партии - и разбегутся по домам водку пить. Вот и весь праздник. Бутафория конечно, а куда денешься. Как считаешь, не посидеть ли нам на скамеечке, перед тем как отправиться домой?   
      Сели на скамью из толстой плахи и двух  вкопанных в землю обрезков бревна. Отец извлёк сигарету, стал курить, пуская голубенькие дымки, поднимавшиеся колеблющимися струйками вверх и растворявшиеся в голубизне неба.   
      - Давно это у вас так устроено? - спросил Макс.
      - Ты о чём?
      - Да скамейка вот, ящик, раньше этого не было.
      - Раньше-то всё это сразу и растащили бы, а теперь этого добра: вил, лопат и граблей в каждом дворе навалом, потому их все на огородах и держат, чтобы каждый раз туда-сюда не таскать. 
      - Получается, папа, что-то в деревне стало что-то меняться к лучшему.
      - Было началось, да вскорости и закончилось.
      - Почему же? В институте  на лекциях и семинарах мы прорабатывали материалы Пленумов ЦККПСС, вроде бы реальные меры предпринимаются для поднятия аграрного комплекса.
      - Это с первого взгляда, а вот послушай, что на практике получается. Вначале-то после смерти «отца народов», благодаря Маленкову, колхозы несколько ожили. Этому поспособствовали решения сентябрьского Пленума 1953 года наметившего переход к интенсивным методам ведения сельского хозяйства, орошаемому земледелию, поощрение экономической заинтересованности колхозов, авансирование труда колхозников и расширение их прав. Этому способствовали и решения о списании долгов колхозов, повышении закупочных цен на сельхозпродукцию, снижении вдвое хозналога, снижении нормы обязательных поставок колхозников, введении паспортов колхозникам. Но этим решениям не было дано осуществиться до конца. Последовавшее решение февральско-мартовского Пленума 1954 года, касавшееся освоения целинных земель, фактически перечеркивало решение сентябрьского. Ты вдумайся, только частичная реализация перечисленных мер обеспечила в последующем самый высокий за всё время после коллективизации рост сельскохозяйственного производства. Вот где была заложена реальная возможность решения проблемы обеспечения России хлебушком.
      - Но разве освоение целинных земель не сделало возможным в короткие сроки
обеспечить страну хлебом. Известно ведь, что только целина позволила увеличить производство зерна почти вдвое.   
      — Это так, но какой ценой. Тут как будто стоящее дело было задумано, только вот провели его в запале, по-большевистски непродуманно, без серьёзной научной проработки. Вбухали баснословные средства и получили пылевые бури, эрозию земель и прочие негативы. Скажу тебе, сын, у нас всё не как у людей, а через пень в колоду. Что ни начнём - всё курам на смех. Вот взять хотя бы эпопею с кукурузой. Вместо того чтобы полностью реализовать решения сентябрьского Пленума 1953 года в части расширения материальной заинтересованности в результате труда колхозникам им в приказном порядке навязали посевы кукурузы, и не только им, но всем аграрным хозяйствам. Взять хотя бы наш совхоз. Сам знаешь, он был нацелен на производство «царицы полей» пшеницы и неплохо с этим справлялся. И вдруг «царицей полей» с лёгкой руки Хруща объявляется кукурузу, которая в наших краях никогда не выращивалась. А ведь это новые технологии, новые сельхозмашины, новые колоссальные впрыскивания бюджетных средств, не говоря уже о снижении валового сбора пшеницы и ржи.
      - Папа, мне кажется в части кукурузы всё не так плохо. Пишут же: Америка только за чёт кукурузы полностью решила проблему кормовой базы для животноводства, да и во многом продуктовой базы для населения. Кстати, и Европа успешно выращивает кукурузу.
      - Нет слов, кукуруза высокопродуктивная культура и её применение перспективно, но не везде и не без оглядки. Например, в условиях Сибири и засушливых степных районов её культивирование рискованно. Взять хотя бы наши места, где она не вызревает и годится лишь на корм для скота, но из-за сумасбродства Хрущёва ею, взамен пшеницы, повсеместно в приказном порядке засевают обширные площади, хотя в таком объёме она никому не нужно. Вот и получается - на смех курам. Знаешь, как это-го деятеля в народе прозвали? Кукурузник херов! Да что говорить, с приходом к власти
этого деятеля деревню довели до ручки.
      - Что же ещё такого он натворил, папа?
      - А ты считай: все, за что бы он ни брался в аграрном секторе, пошло прахом. Благодаря его сумасбродству ликвидировали МТС - машинотракторные станции, и колхозы остались без техники и без квалифицированных специалистов, покинувших деревню. Так нет же, и этого оказалось ему мало, принудил колхозников сдавать скотину в колхозы, которым она как малопродуктивная была не нужна. И начался её массовый забой, что привело к резкому снижению поголовья крупного рогатого скота, свиней и овец по стране и, как следствие, к острой нехватке мясомолочной продукции. То же самое произошло и с держателями скота в рабочих посёлках и городах. Вот и мы с матерью остались благодаря стараниям «кукурузника» при козе и поросёнке.
      - О таком раскладе нам как-то не говорили. - Максу не хотелось возражать отцу, но воздержаться он не смог, - значит все, что делает Хрущёв - ошибочно.
      - Я не сказал что всё ошибочно. Кое-что хорошее за ним всё же числится. Это, прежде всего, развенчание культа личности Сталина, освобождение из лагерей и реабилитация сотен тысяч безвинных людей, паспортизация колхозников и в целом освоение целины. Считаю: только за развенчание культа Сталина Хрущёв достоин памятника.
      - Ну, папа, спасибо хоть за это, а то уж я подумал: Хрущёв ничего не стоит.
      - Он, как и все кто выбрался из грязи в князи, хватается без разбору за всё, хотя ничего толком не понимает и ничему не научен. Ты посмотри: не имея ни малейшего понятия об агрономии, он ликвидировал травопольную систему, учение академика Вильямса и всё, что за столетия накопили российская наука о земле, и крестьянский опыт. Однако пора и домой, мать нас, поди, уж заждалась.
      Однако Макс не сдался и неожиданно спросил:
      - Знаешь папа, будучи в тайге от Братска, я встретился с Листвянским и увидел покосившиеся сторожевые вышки, местами повалившийся высокий дощатый забор с провисшей колючей проволокой. Вошли на территорию лагеря. Ворота, сорванные с петель, вросшие в землю бараки с заросшими мхом тесовыми крышами, разбитые окна. В бараках в углах и на нарах остатки тряпья и гнилой соломы, ржавые железные печи. И мне показалось, что хорошо ты видел, папа, эти картины со сторожевыми вышками и солдатами с ружьями.
      - Печальная картина, - сказал тихо отец, - за что здесь мучились и гибли люди. Тут, куда ни пойди, повсюду такая картина: останки лагерей, лаг пунктов, командировок, трухлявые поленницы. Разруха… И знаешь Макс, я повсюду везде видел эти картинки лагерей, тряпья и гнилой соломой, и особенно солдатами избивающими наших людей. А самое главное, этот дурной, не нормальный Сталин, от него осталось множество людей или погибших, или сломанных калеками. И, слава Богу, что мы остались, но только вот хочу тебе Макс сказать, ни о чём не говори, о встречных людей. Они частенько болтают об этих делах, а потом сажают людей в тюрьму.   
      - Нет, папа, я об это никому не скажу. Кстати, об этом сказал мне и Листвянский. Там ведь были и другие, ссыльные литовцы из нашей учительницы немецкого языка и музыки, ссыльная Софья Львовна и её девушки, милая Алла Викентьева, и Рочаса Алькидаса и конечно другими. Они под осень сорок четвёртого года их к нам из Каунаса прислали, шесть семей со стариками, старухами, женщинами, детьми и подростками, - Макс посмотрел на отца, - не в обиду будь сказано, говорили: семьи предателей. А живут, как все, взрослые работают, дети сидят с бабушками дома или ходят в школу. Некоторые уехали учиться в техникумах или в институтах, теперь всем разрешили по-лучать образование. Вы-то за что здесь?
      - Ну не знаю, они ведь уже уехали к себе в Литву.
      - Ну, папа, в основном они за то, что работали, как до войны, кто учителем, кто инженером, рабочим, семьи то надо было их содержать. Вот и направились их к нам сюда в Сибирь, чтобы узнать нашу жизнь и осудили всех скопом, с немцами, мол, сотрудничали. Но есть и другие, здоровые мужики, забранные на пятнадцать лет в тюрь-му или в лагеря. И знаешь, мне сказал человек, Альгирдас, отступая, немцы заменили в лагере для военнопленных охрану, вместо своих поставили на вышках литовцев, а за спинами эсэсовцев с автоматами, и приказали стрелять. И стреляли, сначала поверх голов, потом в людей, куда денешься, когда тебе в затылок смерть дышит. Конечно не все, но с основным отправили в лагеря и тюрьмы. Вот такое дело, папа…
      - Вот и хорошо, что увидел и услышал таких людей, но ни о чём не говори, о встречных людях. И давайте-ка пойдём домой.
      Проснувшись утром, Макс оказался один в квартире, на столе стоял, накрытый по-лотенцем, завтрак, но есть не хотелось и, наскоро умывшись, он вышел из барака на залитый солнцем двор. Осмотревшись, направился к сараю, где могли находиться роди-тели. Он не ошибся, мама доила козу Машку, отец чистил сарай. Заметив изучающий взгляд Макса, он, как прежде, как-то хитро подмигнул,  словно хотел сказать: «Ничего, прорвёмся!», прислонил к стене вилы:
      - Пойдём-ка, сын, посидим рядком да потолкуем ладком, пока мать живностью занимается. Слышь, Мария, курам и Мишке я корму задал.
      Прошли к скамейке, ещё утопавшей в тени, сели, было свежо, лёгкий ветерок лени-во трепал на головах волосы.
      - Дождались, будет тепло и солнечно, - молвил отец, - настоящий Первомай.
      - Дай-то бог, - откликнулась Мария, - заждались уж. Считай весь апрель то снег шёл, то моросило, надоело вконец. На праздник пойдёте?
      - Что-то не хочется, мать, - отозвался Яков.
      - За всех-то не решай.
      - И мне не хочется, к тому же мы с папой решили на огород пойти, покопать.
      - А то сходили бы, людей посмотрели, покуда я обед собирать буду. Праздник, какой никакой всё же, а с огородом успеется.
      Позавтракав, Макс с отцом направились на огороды, где уже кипела работа. Воспользовавшись выпавшими выходными, люди с раннего утра обрабатывали огороды:
жгли мусор, копали землю, рыхлили, устраивали грядки.
      - Вот видишь, - сказал отец, - не больно-то наш народ с международным пролетариатом солидаризируется, своя-то рубашка ему ближе к телу. Ему больше дела до своего огорода. И то сказать: солидарность то эту руками не пощупаешь и в рот не положишь, не то, что огородкормилец, он всегда что-нибудь на прокорм даст. И знаешь, для меня осталось одно, капаться в огороде, вернуться домой к супруге и прожить вместе с ней до конца.
      - Ну, папа, это ведь не только сейчас твоя работа. Ведь можно тебе написать книгу о своем деле с людьми, студентами и конечно с моим - Максом и Володе. Это ведь дело заглохнет, пока правят внуки палачей, стоявшей по эту сторону колючей проволоки. Ты ведь, папа, просидел почти тринадцать лет в тюрьме и в лагере проволоки, и нашей семье тоже горько и обидно жить здесь без права уехать домой к нашим домам в Волге. А ведь весть ещё живы некоторые палачи, а их дети делают успешные карьеры и своего светлого будущего. А множество семей, которых зимой везли на Север на верную гибель, без судов и приговоров.
      - Ну, уж давай, Макс, закончить с этим делом. Думаю только об этом сделать книжку для своих немецких людей.   
      Трудно было что-то возразить отцу, и Макс, вооружившись лопатой, приступил к работе. День выдался тихим и солнечным, и, стянув рубашку, он принялся вскапывать огород. Лопата без усилий, как нож в масло, входила в землю, и Макс механически как заведённый выворачивал её крупными ломтями, переворачивал и разбивал на мелкие комья. Она и была как масло жирная, отливала под солнцем антрацитовым блеском и пахла влагой и прелью. Иногда в измельчённой земле попадались оставшиеся в зиму клубни перемерзшей картошки. Они были мягкие, серые от выступившего крахмала, пахли чем-то неопределённым, но таким знакомым из детства, что Макс вдруг вспом-нил знаменитые ландорики военных и послевоенных голодных лет и неожиданно в нём возникло желание снова попробовать их на вкус.
      Когда отец, сжигавший в костре прошлогодний мусор и картофельную ботву, пригласил его передохнуть, Макс собрал выкопанные им клубни картофеля и положил на край скамейки.
      - Это ещё зачем?  удивился отец.
      - Увидел вот эту картошку и вспомнил, как мы её весной на колхозном поле собирали, а мама добавляла немного муки, перемешивала и пекла оладьи. Их тогда ландориками называли. Думаю - это от немецкого слова Land, т.е. земля, почва.
      - Так оно и есть это земляные оладьи, их даже наш поросёнок, Мишка, жрать не станет. Многое, сын, что нам с голоду казалось вкусным, теперь в рот не полезет. Можешь мне поверить, я неоднократно испытал это на себе.
      Со стороны поселкового клуба послышались звуки оркестра. Играли интернационал.
      - А не взглянуть ли нам на демонстрацию? - спросил отец. - Забавная, думаю, картина может представиться. Как считаешь?
      - Отчего не взглянуть, - согласился Макс, - может что-то изменилось за прошедшие четыре года.
      - И не надейся, впрочем, сам убедишься.
      Вернулись по центральной аллее к выходу с огородного поля, где толпились десятка полтора людей, побросавших работу, чтобы взглянуть на праздничное шествие.
      Со стороны клуба во главе с оркестром приближалась кучка людей с транспарантами, знамёнами и портретами. Поравнявшись с зеваками, глухо забубнил контрабас, забухал, задавая ритм, барабан, звонко задребезжали тарелки, а задранная вверх труба, в которую мощно дул успевший взбодрится Семён Воробьёв, посылала в первомайское небо пронзительные приветствия международному пролетариату. 
      - Обрати внимание, сын, кто содализируется с пролетариями всех стран, - обратился к Максу отец. - Те, кого ты видишь в колонне - сплошь поселковые служащие, школьные учителя да сопливая ребятня. Им повелели продемонстрировать солидарность, они и демонстрируют. А вот рабочий класс хрен с прибором на эту солидар-ность положил. Ему огород дороже, с него на зиму и картошку, и лук, и много чего другого снимешь. Последуем их примеру и мы, как считаешь?
      - Полностью солидарен, - ответил в тон отцу, Макс, и засмеялся.          
     Незаметно пролетели солнечные дни майских праздников. Управившись вместе с родителями с копкой огорода, посадкой картофеля, овощей и мелкими работами по хозяйству, Макс, попрощавшись с родителями, уехал. Лёжа на второй полке плацкартного вагона поезда «Бийск-Томск», он снова и снова возвращался мысленно к этим счастливым дням, вспоминал, будто помолодевшие и повеселевшие лица родителей, и в нем из глубины души поднималось какое-то тёплое чувство, смешанное с нежностью, жалостью и любовью. И он ехал просветлённым и никогда уже не забывал этих замечательных дней, проведённых дома с родителями.

7

      Июль 1961 года Макс провёл на военных сборах  в тайге под Томском. Рано утром в первый понедельник июля их весь курс радиофака погрузили во дворе военной кафедры под тенты военных ЗИЛ151, провезли по сонному Томску за спичечную фабрику, выгрузили в расположении некоей воинской части и построили на плацу. Представитель военной кафедры дал команду: «Равня-я-ясь! Смирно-о-о!». Отрапортовал: «Товарищ капитан! Воинское формирован с курсантами Томского политехнического института в составе ста четырёх человек выстроено. Начальник формирования подполковник Швецов».   
      Командир воинской части отдельной радиолокационной роты поста, пожилой капитан Извеков, взял под козырёк: «Здравствуйте товарищи курсанты! и всё прочее…
      Выдали обмундирование б.у. бывших в употреблении стиранные-перестиранные штаныгалифе, гимнастёрки и пилотки, шинели, стоптанные сапоги, всё не по размерам. Переоделись, посмотрели друг на друга и ударились в смех. Плечи гимнастёрок обвисли до локтей, мотни галифе до колен, сапоги едва на ногах держатся, норовя при каждом шаге покинуть своих хозяев. Чучела огородные, да и только. А уж когда их «под Котовского», оболванили и вовсе стали на себя не похожи, все на одно лицо.
      После простого, сытного обеда их привели на плац перед казармой; длинного одноэтажного барака, построили, разбили на четыре взвода во главе с командирами взводов и сержантами, ознакомили с распорядком дня, повели в казарму и прикрепили, как выразился командир взвода, куда попал Макс, Кветкин, к двухъярусным кроватям. Потом их знакомили коротко с основными объектами в составе поста: каптёркой, Ленинской комнатой, красным уголком, столовой, станциями ближнего и дальнего обнаружения и сопровождения, высотомером, радиостанцией и машиной полевого пункта управления.
      Снова построение. «Товарищи курсанты, - обратился к своему взводу Кветкин,       - отныне и до окончания вашего пребывания здесь я ваш и папа, и мама, обращайтесь ко мне без формальностей, как по личным, так и по служебным вопросам в любое время дня, а сегодня вы свободны и можете распоряжаться оставшимся до отбоя временем по своему усмотрению. Вольно! Разойдись!».            
      И потекли армейские будни Макса. Побудка, отправление нужды, зарядка, пробежка по лесной дороге, туалет, завтрак, изучение материальной части, обед, политзанятия, дежурство на станциях, ужин, свободное время, отбой.
      С командиром ему повезло, лейтенант Кветкин, выпускник Томского университета, оказался интеллигентным, широко образованным человеком, хорошо знал классическую и современную литературу, музыку. Он частенько заходил на огонёк в казарму, чтобы сыграть партию другую в шахматы, и тогда Ленинская комната оживала, наполнялась молодыми голосами. Кветкин нравился всем, к нему тянулись, как, впрочем, и его тянуло к курсантам. Среди них он попадал в ещё не совсем забытую студенческую стихию, шумную, непосредственную и расслабляющую, где можно было говорить откровенно на любые темы. К тому времени, когда Макс с товарищами прибыли на военные сборы, Кветкин отслужил два года из положенных трёх, поступил в заочную аспирантуру к известному университетскому профессору, Сапожникову, словом, с нетерпе-нием ожидал окончания третьего года и делал всё возможное, чтобы не оказаться у разбитого корыта после демобилизации. Службу и порядки в армии считал разгильдяйством и напрасной тратой времени, но всё же отмечал при этом: «Служба в армии ума не прибавляет, но вот дурь из головы вышибает». Впрочем, всё, что было связано с военной техникой, особенно с техникой обнаружения, сопровождения и наведения ракет, её возможностями и перспективами считал крайне интересным и необходимым.
      - Представляете, - говорил он возбуждённо, - только с появлением радиолокационных комплексов военные получили «глаза и уши», т.е. возможность обнаруживать и уничтожать цели на расстоянии. Конечно, пока они ещё несовершенны. Слышали,  наверно, про самолёт с американским лётчиком, Пауэрса, сбитым в мае под Свердловском? Так вот, советские РЛС, радиолокационные станции обнаружили его самолёт У-2 ещё на подлёте к нашей границе, вели до самого Свердловска, где его сбили ракетой С-75».
     - Говорят: для этого потребовалась не одна, а восемь ракет. К тому же сбили не только Пауэрса, но и наш МИГ-19, - возразил кто-то из курсантов. 
      - Это, правда, но случилось это только из-за раздолбайства и неслаженности действий ракетных и авиационных служб ПВО. Самолёт-то сбили первой ракетой, но для надежности выпустили ещё семь, при этом сбили один из двух истребителей Миг-19, поднятых авиационной службой ПВО для перехвата Пауэрса, но летевших ниже и не имевших возможность подняться на высоту полёта У-2.
      Иногда он садился за старенькое пианино, брал несколько звонких аккордов, потом переходил на тихую, щемящую музыку: романсы, народные и современные модные песни, подпевал приятным баритоном.
      Максу нравился Кветкин. Типичный славянин, лицо классической формы, русоволосый, кареглазый, взгляд доброжелательный, в обращении без каких либо приказных интонаций.
      Убедившись в хороших знаниях курсантами принципов работы элементов электронных схем и в умении читать эти схемы, Кветкин основное внимание уделял тактико-техническим характеристикам станции, конструкции и взаимодействию блоков и определению координат наблюдаемых объектов на индикаторах круговой развёртки и высоты. Из-за тесноты, кроме расчёта, в станцию впускали по два-три курсанта и натаскивали умению обнаруживать на индикаторах цели и определять их координаты. Иногда этих целей было много, и требовалась особая сноровка, чтобы быстро распознать их и вычислить координаты.
      Это занятие настолько увлекло всех, что вскоре приобрело соревновательный характер. Расположившись у подножия некоего подобия искусственного холма, на котором находилась РЛС, курсанты поочерёдно поднимались в станцию, устраивались за индикаторами, и по команде проводившего хронометраж Кветкина приступали к поиску целей и вычислению их параметров. По окончании занятий, он объявлял лучшего, часто им оказывался Макс, которого захватило это занятие, как захватывает игра в морской бой на скучных лекциях. Начитавшись Роя Бредбери, Айзека Азимова, Станислава Лема и братьев Стругацких, за загадочными, перемещавшимися по экрану точками,   ему чудились посланцы далёких миров, наблюдающими и изучающими землян, как неведомых зверюшек на предметных стёклах гигантских микроскопов.
      Макс быстро втянулся в эту новую жизнь, не требовавшей никаких шевелений мысли, и, если бы не жара, пребывание на сборах могло бы показаться приятным развлечением. 
      К полудню солнце поднималось к зениту и достигало такой силы, что его золотые стрелы пронизывали, казалось, кожу, проникали под кости в мозг и плавили его. Жар пронизывал насквозь, жег до умопомрачения и обессиливал, и всё живое, исключая курсантов и вездесущих воробьёв, устремлялось в тайгу под её прохладную сень.
      Обычно драчливые, воробьи, забыв о разногласиях, купались в горячей пыли просёлочной дороги, разбитой военной техникой, очищаясь от паразитов.
     Курсанты, одетые в гимнастёрки, галифе и сапоги, устроившись за обеденными столами летней кухни, отбывали повинность в форме политзанятия. Изо всех, это было самым скучным и нелюбимым занятием. И под этим горячим солнцем, на самом солнцепёке, пожилой, не очень грамотный капитан, замполит роты, монотонно и нудно лепетал что-то о международном положении страны Советов, происках и заговорах её врагов. Он изнемогал от жары, без конца вытирал большим платком обширную лысину, шею и лицо и выглядел вконец измученным.      
      Изнемогали и курсанты. Обутые в кирзовые сапоги, ноги горели, спины, обтянутые пропитанными потом и солью гимнастёрками, нещадно зудились, в головах образовались сгустки боли, пульсировавшей с такой силой, что, казалось, головы не выдержат и разлетятся на куски; в незащищённых ушах пульсировала боль, они обгорели, опухли и превратились в бесформенные куски сырого мяса. И всё это время, пока шли политзанятия, кроме несносной жары их мучила жажда, но, в конце концов, они привыкли и к ним, как привыкают к неизбежному злу, от которого нет спасения.
      Не приносили облегчения и ночи; стены, раскалённой полуденным зноем казармы, излучали ночью тепло, и было несносно душно. Спасали только увлажнённые простыни, наволочки и матрацы. И редкие ночные марш-броски пять километров туда, пять обратно под предводительством начальника поста, капитана Извекова. Казалось, у него не было более любимого увлечения, чем ночные марш-броски с подчинёнными. Верхом на сером жеребце по имени, Чалый, с командирскими часами в руке, он рысил во главе колонны, задавая темп, иногда оборачивался, чтобы убедиться: не отстал ли кто, кричал громовым голосом: «Не отставать! Подтянуться!».
      И всё же скоро колонна растягивалась, в полной выкладке с шинельными скатками, винтовками и противогазами далеко не всем удавалось выдержать темп, заданный капитаном, и они отставали. Тогда он останавливал колонну, возвращался к отставшим курсантом, ехал рядом по обочине, ругал и увещевал напрячься. Особенно доставалось курсанту Мамедову, выходцу их знойного Узбекистана. На все увещевания капитана он флегматично отвечал: «Слюшаюсь» и, не ускоряя бега, пингвиньей походкой, раскачиваясь из стороны в сторону и опустив плечи, отчего кисти его рук почти волочились по земле, следовал к колонне, в которой все равнодушны, веселы и злы. Никого не трогают страдания Мамедова, чужая боль никого не колышет. Это только лишний повод перевести дыхание и потешиться. Ничего, все перемелется, всё перетерпится и забудется.
      В конце июля, приняв присягу, Макс вернулся в Томск, купил подарки родителям и уехал ночным поездом «ТОМСК - БИЙСК».
     Домой он приехал без предварительного телефонного звонка, открыл дверь в кeхоньку, остановился на пороге, ждал, когда мама обратит на него внимание. Она, как всегда, сидела за швейной машинкой, что-то увлечённо строчила.
      - А вот и я, - сказал прямо с порога Макс, - не ждали?
      Она престала шить, повернулась к Максу, зачем-то сняла и стала протирать очки, потом снова надела, посмотрела внимательно.
      - Приехал, сынок? - толи спросила, толи констатировала она, и такая взволнованность и радость прозвучали в её голосе, что у Макса перехватило дыхание.
      - Да, мама, закончил дела - и прямиком к вам.
      Он прошёл к ней, опустился на колени взял её руки, поцеловал.
      - Расскажи мама, как вы живёте, как здоровье?
      - Да что с нами сделается, живём помаленьку, вас ждём. Вот приехал ты, и радость у нас. Даст Бог, скоро и Володя приедет.
      - Надолго он обещается?
      - Насовсем он, отработал там сколько положено, теперь домой хочет вернуться. Ему тут директор и место приличное подыскал.
      - Это хорошо, а где папа?
      - Приболел он, в задней комнате прилёг.
      - Что с ним?
      - Откуда знать. Третий день пошёл, как приболел. На боли в голове и слабость жалуется.
      - К врачу обращались.
      - Какой врач? Самому-то Рочасу не до больных, всё больше на базарах в Бийске да в Барнауле яйцами торгует, а к татарке его, Зайнап на сивой кобыле не подъедешь. Стыдобушка. Рочас-то яйца подешёвке в совхозе берёт, а на базаре втридорога сбывает. Видели его там наши люди. Да и папка наш хорош, сам знаешь, не так-то просто его уговорить в больницу обратиться.
      - Ещё как знаю, - Макс улыбнулся, - и что же делать?
      - Что делать? Есть тут добрая душа, участковая сестричка, вот она, спасибо ей, навещает нас с отцом.
      - Это не Стригина ли добрая душа?
      - Что ты, та уже с полгода как на пенсии. Новенькую нам прислали, над нами с дочкой живёт. Сам-то, сходил бы к отцу, может, проснулся.
      Макс прошёл в соседнюю комнату; отец лежал на кровати, укрывшись ватным одеялом, лежал на кровати отец, и, казалось, дремал. Он сильно изменился с того времени когда Макс последний раз видел его в прошлом году. Он был совершенно сед, худ и бледен, и что-то больно кольнуло Макса в сердце. Когда он повернулся, чтобы выйти, то услышал не то стон, не то шепот, он обернулся и направился к отцу. Подойдя к кровати, Макс обнаружил, что отец смотрит на него. В его взгляде не было ни обычной пристальности, ни любопытства, только усталость и страдание.
      Он виновато улыбнулся, показал рукой на стул, давая понять, чтобы Макс сел, и Макс опустился на стул, взял руку отца, она была горячей и влажной, и тихо спросил:
      - Что с тобой, папа?
      - Почём знать, - он улыбнулся виновато, - наверно, простыл где-нибудь.
      - Не гденибудь, а в погребе, - сказала, войдя, мать, - ну, честное слово, как ребёнок стал. Там иней со стен ещё не сошёл, холодина, а он там часами сидит. Жарко ему, видите ли, наверху.
      - Не в этом дело, погреб я чистил, до нового-то урожая просохнуть должен.
      - Вот и просушил, теперь вот лежишь.
      - Ничего, мать, прорвёмся.
      Слова давались ему с трудом, он задыхался.
      - Кто-то из врачей смотрел папу? - обратился Макс к матери.       
      - Володя-то Рочас в отъезде, а жена его, Зайнап, только приёмы ведёт, её не упросишь, ноги, видите ли, у неё больные.
      За разговором не заметили появления молодой женщины.
      - Стучу, стучу в дверь, - говорила она, стоя в дверном проёме, - а вы ноль внимания, не отвечаете. Как самочувствие, дядя Яша?
      Он сделал усилие заговорить, но только бульканье и хрип вырвались из горла.
      - Молчите, молчите, дядя Яша! - она раскрыла аптечку, извлекла термометр, - давайте-ка померяем температуру, - ловко вздернула больному рубашку, сунула под мышку термометр, сказала мягко, - прижмите, чтобы не вывалился.
      Минут через пять, она извлекла термометр, посмотрела:
      - Ничего себе, аж под сорок, - спросила, обращаясь к Максу, - аспирин в доме имеется?
      Он утвердительно кивнул головой.
      - Дайте
 таблетку, протирайте грудь и спину влажным полотенцем и кладите на лоб смоченную тряпицу, а вы, дядя Яша, пейте больше воды. И ещё: доктор Рочас навестит вас в конце рабочего дня.
      Она посмотрела на Макса каким-то особенным оценивающим взглядом, как смот-рят не молодые, а зрелые опытные женщины.
       Как и сказала медсестра, доктор пришёл после семнадцати, измерил температуру, простучал и прослушал спину и грудь больного, сказал после некоторого раздумья: «Острый бронхит. Где я могу выписать рецепт?». Прошёл, сопровождаемый Максом, а кухоньку, выписал рецепт, отдал Максу.
      - Вот рецепт, ступай сейчас же в амбулаторий, получи, что там написано.
      - Дело к шести, там, поди, никого уж и нет.
      - Если поторопишься, застанешь Стригину, я попросил её задержаться. И вот ещё: Первые сутки давайте больному по таблетке парацетамола через каждые три часа, вторые сутки - через четыре часа, проветривайте помещение и заставьте побольше пить. Хороша если это будет чай, настоянный на мать-мачехе или корне солодки.         
      - Ну, папка, теперь держись, мы тебя с мамой быстро на ноги поставим, - сказал, вернувшись с лекарствами, Макс. - Сам слышал, что сказал доктор: постельный режим и никаких отговорок.
      - Подчиняюсь, но только с одним условием.
      - С каким?
      - Если расскажешь подробно, чем занимался всё это время. Последнюю-то весточку от тебя ещё на майские праздники получили.
      Вечером, когда отец заснул, Мария сказала Максу:
      - Вижу ведь, не терпится тебе школьных товарищей повидать. Ступай уж, может, кого и встретишь, а я одна посижу тут, отец-то теперь только к утру проснётся.
      Когда Макс пришёл в клуб, в зрительном зале заканчивался вечерний сеанс, в фойе четверо незнакомых молодых парней играли в бильярд, двое сражались в шахматы. Одного из них Макс узнал, это был школьный физрук, Николай Иванович. Завидев Макса, он поднялся, протянул для приветствия руку.
      - Ну, с прибытием, Макс! Что-то давно тебя не видно было?    
      - Так получается.
      - Домой-то надолго?
      - Месяц пробуду.
      - А не сыграть ли нам партийку в шахматы? - предложил Николай Иванович.
      Макс засмеялся, зная пристрастие учителя к шахматам, он только спросил:
      - В длинные или короткие?
      - Давай в короткие.
      Расставили шахматные фигуры, Николай Иванович запустил часы, и игра началась. По началу Макс явно уступал своему противнику в скорости обдумывания ходов, сказывалась растренированность за годы учёбы в институте, и первую партию он проиграл по времени. К окончанию сеанса Макс обошёл своего противника по числу выигранных партий, и, смешав фигуры, Николай Иванович сказал:
      - Ну, на сегодня хватит.
      Он был явно расстроен, не поблагодарил Макса за игру, отвернулся и смотрел на людей, выходящих из зрительного зала. Когда появилась его жена, учительница русского языка и литературы, Антонина Ивановна, он, наконец, повернулся к Максу.
      - Спасибо Макс за компанию, ты хорошо играешь, надеюсь, - это была не по-следняя наша встреча.
      - Хотите взять реванш?  засмеялся Макс.
      - Почему бы и нет?
      - Тогда назначайте место встречи и время.
      - А знаете что, Николай Иванович, обратилась к мужу Антонина Ивановна, - не пригласить ли нам к себе в гости Макса. Помнится, он увлекался не только шахматами, но и литературой, вот и пообщались бы. Как считаешь, Макс? 
      - Я с удовольствием.
      - Вот и хорошо. Если устроит, приходи к нам в субботу к девятнадцати часам.
      Никого из своих одноклассников Макс не встретил, и когда зав клубом, Анатолий Палкин, объявил о закрытии клуба, покинул его одним из первых и направился домой.
      В комнате родителей горел ночничок. Его слабый свет едва красил в розовое окно, и Макс понял, мать ещё не ложилась спать и дожидается его как в пору детства. Он слегка нажал на дверь в квартиру родителей, проверяя, не заперта ли; она отворилась без скрипа, и Макс увидел маму. Она сидела за столом, сложив на столешнице руки. В сумеречном свете ночника она показалась Максу какою-то одинокой и незащищённой, и что-то остро кольнуло его в сердце. Он сел возле неё на табурет, обнял за худенькие плечи, прижался щекой.
      - Не спиться, мама?
      - Уснёшь тут.
      - Что же так тебя тревожит, мама?
      - Одни мы тут, отец часто болеть стал, не к добру это, вас с Володей только раз в году и видим, вот и одолевают всякие мысли.
      - Всё скоро наладится, мама, Володя вот-вот приедет, Фрида, сами с папой говорите, часто вас навещает. Кстати, как она там, в Бийске устроилась?
      - И не спрашивай! Не везёт ей с мужиками, никак путёвого не найдёт.
      - Опять что-то не так?
      - С новым мужчиной она теперь сошлась, дочка у него нашей Валюше ровесница, сам калека, с детства на костылях перемещается. Обходительный, правда, и работящий, сапожником в артели работает, хорошо сказывал, зарабатывает. Да что тут долго рассказывать, сам скоро увидишь.
      - Вот и хорошо, может всё наладится.
      - Дай-то Бог, только вот пьющий он. Тяжело с такими-то жить.
      После визита доктора Рочаса отец пошел на поправку, порывался вставать из постели, но Мария с Максом почти насильно удерживали его, он уступал их уговорам, вино-вато улыбался, глотал очередную таблетку, запивая чаем, и смотрел без интереса тоск-ливыми выцветшими глазами.
      Глядя на отца, на Макса находило что-то тяжелое, мучительное, ему становилось бесконечно жалко отца, с которым по существу он и не успел сблизиться по настоящему, грудь сжимало стальными обручами, в горле застревал ком, не давая излиться словам признания в любви.               
      Наступил день, когда отцу разрешили подниматься, и он воспользовался этим, уходил из дома к сараю или на огород, садился там, на скамейку, о чём-то думал.
      - Куда тебя носит, - ворчала Мария, - сидел бы на скамейке перед домом, всё спокойней нам с Максом было бы, а то всё куда-то уходишь, а мы тут думай: не случилось ли что.
      - Что со мной может случиться? Ничего теперь не случится.
      Несмотря на то, что отцу уже не требовалась медицинская помощь, Надя забегала к ним после работы, говорила: «Я на минутку», справлялась у Марии: «Как здоровье дяди Яши?», услышав стандартный ответ: «Слава богу, поправляется», торопливо, словно извиняясь, говорила: «Вот и хорошо. Ну, я побежала, нужно дочку из садика забрать», смотрела на Макса коротко тем же оценивающим и вопрошающим взглядом, словно ждала от него чего-то и убегала.
      Эти её странные взгляды волновали его. Однажды вечером, возвращаясь из клуба, он встретил её у подъезда их дома; она была в белой блузке, черной юбке, ладно облегавших красивую фигуру, стояла в дверном проёме, прислонившись спиной к косяку, и не собиралась уступить дорогу. Это Макс почувствовал сразу, как только приблизился к двери и попытался протиснуться мимо Нади, но что-то остановило его. Он посмотрел на неё в упор: в лунном свете её лицо было резко очерченным и притягивающим. Он притянул её к себе, поцеловал в податливые губы, и она задрожала. Потом от-странилась, сказала просто:
      - Давай не будем об этом. Мы будем хорошими друзьями. 
      Они поднялись наверх по ступенькам, наверху обернулись. Прошли по тёмному коридору, нащупали ручку двери, она открылась с лёгким скрипом, и они вошли в залитую лунным светом комнату.
      Она поставила две кружки, налила чай, и так сидели, говорили и думали о разливных своих делах. Собственно, говорил не Макс, а Надя. Она оказалась милой, страстной женщиной, заходилась от первого прикосновения Макса. Рассказывать о себе не любила. Из скупых, мимоходом сказанных фраз, Макс узнал: окончила школу, поступила на фельдшерское отделение Бийского медучилища, скоропостижно выскочила замуж, так же скоропостижно разошлась, причин не объясняла, говорила: «Так получилось». На вопрос Макса: «Как оказалась здесь в этой глухомани?», ответила коротко: «Деревенская я, помоталась с дочкой в городе по съёмным квартирам, и всё надоело. Здесь и жильё дали, и работа, и садик, всё дешевле, и дочку растить легче, и у меня есть теперь хороший парень, он пока живет на втором отделении, и мы ожидаем здесь квартиру». И Макс подумал, что это действительно хорошая женщина и ей придётся здесь жить в этой деревне, работать, учить свою девочку, сойдётся с этим парнем и жить поживать для людей и своих любимых друзей.

8

      Заканчивался последний год работы Владимира Герберта по распределению,
забрезжила надежда выбраться, наконец, отсюда и отправиться в свободное плавание в поиске места, где можно жить не по принуждению, а по охоте. Только бы дождаться августа! Нельзя сказать, что он особенно жалел о прожитых здесь трёх годах, они не прошли для него напрасно; он многое здесь увидел, многое открыл для себя, многому научился, познакомился с простыми приветливыми людьми, бытом и культурой древ-него народа, приобрёл друзей-узбеков. Он многого добился и в профессиональном отношении, изучил технологию бахчеводства и хлопководства, орошаемого земледелия, хлопкоуборочную и хлопко перерабатывающую технику, основательно освоил все основные учебные курсы, стал старшим мастером, единственным способным проводить занятия практически по всем учебным дисциплинам. B всё же со многим, что считалосьздесь нормой, он не мог смириться.
      Эти три года пришлись на период наиболее интенсивного освоения целинных земель Голодной степи, где закипела жизнь, как на дрожжах, возникали новые совхозы, множились каналы из Сырдарьи и арыки, и расцветала жизнь; здесь он снова столкнулся, как при освоении целинных земель северного Казахстана и Кулунды, куда выезжал, будучи еще студентом, с неспособностью власти организовать надлежащий быт целин-ников и с их нещадной эксплуатацией. В отличие от целинников Кулунды и Казахстана контингент целинников Голодной степи составляли в основном забитые, безропотные узбеки, которыми бессовестно помыкал практически каждый местный чиновник. Особенно страдали курсанты профтехучилищ и школьники, которых по разнарядке сверху вывозили каждый год сроком до двух с половиной месяцев на сбор хлопка. Тут не спасали даже медицинские справки, дающие право на освобождение от сбора хлопка и выполнение других сельскохозяйственных работ, местные власти с ними попросту не считались.
      С 1959 году с приходом к власти в качестве первого секретаря ЦК компартии Узбекистана Шарафа Рашидова эти тенденции штурмовщины резко усилились. Ради выполнения плана к сбору хлопка стали привлекаться даже учащиеся младших классов.
      Лихорадило и профтехучилище, в котором отрабатывал положенный срок Владимир Герберт; преподавателей и курсантов постоянно бросали на прорывы то во время весенних полевых работ, то подолгу во время уборочной страды. Это ломало учебный график, затрудняя подготовку качественных специалистов-механизаторов, вносило нервозность в работу и Владимир с нетерпением ожидал того дня когда сможет отсюда уехать.
      Накануне отъезда, получив расчёт, он заскочил, чтобы попрощаться, к директору училища, тучному узбеку пред-пенсионного возраста, Юсуфу Якубовичу Азизбекову.
      - Решился всё-таки? - встретил его вопросом директор.
      - Что делать, Юсуф Якубович, нужно ехать домой, там родители, сестра с семьёй, родня…
      - Понимаю. Жаль вот только, пришёлся ты здесь всем по душе, своим стал. Скажу по секрету, надеялся я на тебя, планировал в новом учебном году своим заместителем по учебной работе сделать, уж и в Управлении трудовых резервов в Ташкенте договорился. 
      - Не беда, Юсуф Якубович, кого-нибудь подберёте. Хотя бы вон Захир Кадыровича. Чем не завуч?
      - Больно уж молод!
      - Что же что молод. Ответственный и грамотный преподаватель, с ним у вас проблем не будет.
      - За дружка своего стараешься? - Азизбеков хитро подмигнул Герберту, - знаем откуда ветер дует, уж не общая ли наша знакомая, Эльвира Закировна, за него хлопочет.
      - С чего вы взяли?
      - Разговор у нас с нею по поводу тебя был, вот я и подумал: почему бы ей, зная, что ты уезжаешь, не попросить тебя замолвить словечко за Захира Кадыровича. 
      - Не было этого, Юсуф Якубович.
      - Ладно, ладно! Не беда если и было, парень Захир Кадырович путёвый, а там по-смотрим.
      Он поднялся, вышел из-за стола, обнял Владимира.
      - Прощай дорогой. Если что-нибудь не сложится, приезжай обратно, примем как родного.
      - Спасибо, Юсуф Якубович, за добрые слова. Прощайте!
      Расставшись с Азизбековым, Владимир направился в преподавательскую комнату, намереваясь попрощаться с коллегами, но там было пусто. Кто-то из коллег находился в отпуске, другие на сельхоз практике с курсантами, и он вернулся в общежитие, чтобы собраться в дорогу.      
      И вот этот день, который он с нетерпение ждал, настал. Теперь он вольная птица и может лететь, куда душе угодно. Он в последний раз окинул беглым взглядом комнату, запер на ключ двери, спустился на первый этаж, сдал ключ дежурной старушке, сказал: «До свидания», вышел из общежития и направился к автобусной станции, чтобы добраться до железнодорожной станции Сырдарья к вечернему поезду до Ташкента и да-лее через Алма-Ату, Семипалатинск до Барнаула. 
      Войдя в Ташкенте в своё купе, Владимир осмотрелся. Изнуряющая жара, дополненная дурманящими запахами переспелых дынь, абрикосов и груш, которыми в избытке запаслись попутчики Владимира, забив ими багажные полки и проход между спальными полками, показались ему несносными. Две полные пожилые женщины и такого же возраста сухощавый мужчина встретили появление Владимира холодно, на приветствие не ответили, только посмотрели как на незваного гостя, и, отвернувшись, уставились в окно. 
      Найдя своё место, - им оказалась правая нижняя полка, на которой с удобствами расположилась одна из женщин, - Владимир сказал:
      - Это моё место.
      - С чего бы это? Я уже давно его заняла! Вот билет, - возразил он, - там указано семнадцатое место, а то, что вы его заняли, ни о чём не говорит. Ваше место не это.
      - Тебе что трудно уступить женщине нижнюю полку? - спросил напористо су-хощавый мужчина.
      - Ничуть, если вы уберёте корзины с фруктами и узлы с верхней полки!
      Дождавшись, когда мужчина переставит на нижнюю полку корзины и узлы, Владимир с трудом затолкал на багажную полку чемодан, расстелил постель, вышел из купе и устроился у опущенного окна. Поезд мчался в пустом пространстве мимо редких станций и полустанков, монотонно стучали колёса, навевая грустные мысли. Как ни странно, только теперь до него стало доходить, что за эти три года он сросся с этими необыкновенно красивыми местами, с их обитателями, забитыми, но всё же приветливыми и добрыми людьми, потому стало вдруг одиноко и грустно, и он решил вернуться в купе.
      Там уже выключили верхний свет и устроились на ночлег, но спать не хотелось, он осторожно закрыл дверь и направился в вагон-ресторан, чтобы поужинать и побыть остаток дня среди людей. Из-за большой скорости, вагоны отчаянно мотало, и Владимиру стоило немалых усилий преодолеть переходные площадки между вагонами, узкие проходы в плацкартных и купейных вагонах, чтобы добраться до вагона-ресторана. Добравшись, наконец, до цели, он вошел в обеденный салон, отыскал свободный столик в середине салона - слева по ходу поезда, - сел и, просмотрев меню, прошёл вперёд к буфетной стойке, заказал овощной салат, зразы и сто пятьдесят граммов коньяка, вернулся к столику, сел и осмотрелся. Просторный салон, слабо освещённый вмонтированными в потолок плафонами молочного цвета, был наполовину заполнен солидными мужчинами и женщинами по виду супружескими парами и только за столиком перед буфетом расположились три молодых офицера. Судя по оживлённому разговору и частым тостам, они отмечали какое-то событие.
      Появилась официантка, крашеная блондинка неопределённого возраста, молча поставила на стол салат, зразы, графинчик с коньяком, также молча удалилась в буфет, села там, облокотившись на столешницу, и смотрела безучастно на посетителей.   
      Смеркалось, становились невидимыми степь за окном и редкие рощицы, только станции и полустанки, подсвеченные зажигающимися фонарями, становились более
различимыми. Владимир любил эти предвечерние часы, приносящие успокоение после суетливых дней. Всё в порядке, наконец-то он едет домой. Подогретый действием коньяка он расслабился, загрустил. Вспомнились смутно, как свозь дымку, события двадцатилетней давности, когда вот этим же маршрутом в наполненном горем и страданиями товарном вагоне он - тринадцатилетний мальчишка - ехал под конвоем в неведомую, нагонявшую одним своим названием ужас, Сибирь. Многих из тех, что ехали тогда вместе с ним, забрали голод, непосильный труд, жестокие морозы и бураны. Ему повезло: невзирая на все невзгоды и унижения, он выжил, выбрался из грязи, получил хоть и не полное образование, и едет, как человек, в купе, сидит в ресторане, ест хорошую пищу и пьёт отменный армянский коньяк. Теперь ему, как Иисусу Христу, без малого тридцать три года и всё у него ещё впереди. А пока он едет домой к родителям, так получилось, он не видел их целых три года. Из нечастых телефонных переговоров и писем, несмотря на уверения родителей, что у них всё хорошо, чувствовалось, что не всё так просто. Ничего, скоро он вернётся, и всё наладится. Он улыбнулся, вспомнив неожиданно Фриду Бернард. С того дня, когда он видел её последний раз, прошло четыре года. Тогда он по какому-то поводу наведался в Михайловку, зашёл к своему дружку, Сашке Шумских, и встретил там Фриду. Она о чём-то оживлённо беседовала с Нюрой, сестрой Саши.  Ей исполнилось восемнадцать лет и из бедной угловатой де-вочки, какой он помнил её, она превратилась в высокую, стройную и привлекательную девушку.
      - Вот ты, какая стала! - воскликнул он, поражённый её видом.
      - Какая?
      - Красивая, хоть сватов засылай.
      - Так в чём же дело? - она улыбнулась, посмотрела на него лучистыми серыми глазами, - мы готовы, хоть сейчас засылай, правда, Нюра.
      Они засмеялись, смотрели на него лукаво.
      Такой она и запомнилась, и он часто её вспоминал. Вот и мать напоминает в письмах, что Бернгарды переехали в совхоз, Фрида заневестилась и могла бы стать для него хорошей женой.
      «А почему бы и нет», - думал он под стук колёс, сидя в пустеющем салоне вагона-ресторана.
      - А вот и я, - оповестил он прямо с порога, - наконец-то моя узбекская эпопея закончилась и я снова дома.
     Он бережно обнял и поцеловал отца с матерью, крепко сжал в объятиях Макса, отпустил, сказав:
      - Ну, вот мы снова все вместе.
      - И, слава Богу, сынок, - сказала, глядя на сына влюблёнными глазами, Мария, - и нам с отцом будет здесь не так одиноко.
      И вдруг заплакала.
      - Вот те на! - сказал отец, - радоваться, мать, надо, а ты в слёзы.
      Мария вытерла фартуком слёзы, улыбнулась, её лицо светилось от счастья.
      - Это я так, от радости, что мы наконец-то снова все вместе. Вот и Фрида обещалась на выходные приехать, и дядя Андрей.
      И сразу засуетилась.
      - Вы вот что, мужички, ступайте-ка, покурите на лавочке, а я на стол соберу. Время-то к ужины, да и Вольдемар, поди, голоден.
      Она в первый раз назвала старшего сына полным именем, и ему показалось, что она заложила в это какой-то тайный смысл.      
      Они вышли во двор, устроились перед окном на скамейке, отец извлёк из кармана пачку сигарет «Радопи», протянул сыновьям:
      - Угощайтесь. 
      - Спасибо, папа, мы некурящие, - сказал Макс.
      - За меня не решай, - возразил Владимир.
      - Что там, сын, в тёплых краях делается, - спросил, закурив, отец, - что по поводу этой грёбаной денежной реформы народ думает?
      - Смотря о чём речь, папа.
      - Ну, хотя бы о победных реляциях Рашидова по поводу освоения Голодной степи и перевыполнения плана по сбору хлопка. Не приведёт ли это к тому, что хлопок станет в Узбекистане монокультурой и вытеснит традиционные зерновые, бахчевые и плодово-ягодные культуры.
      - Что касается Голодной степи, то можно рапортовать, что она освоена. Распахали сотни тысяч гектаров для посевов хлопка, создали несколько десятков совхозов и блокообрабатывающих заводов, словом, всё идёт к тому, что Центр собирается и дальше использовать Узбекистан в качестве сырьевой базы, и сделать регионом, производящим и перерабатывающим у себя хлопок-сырец и производящим из него нити, ткани и всю остальную продукцию. Ясно, что это приведёт к упадку традиционного земледелия, что уже и наблюдается.   
      - Что ты имеешь в виду?
      - Хлопчатник - культура сухих субтропиков - требует обилия тепла, света, воды и высоких затрат живого труда. Поэтому основные хлопководческие районы должны располагать огромными запасами воды в прилегающих к ним горных системах, с их вечными снегами и ледниками, интенсивное таяние которых происходит в периоды, когда вода необходима для хлопковых полей (хлопчатник сеется только на поливных землях). В Голодной степи воды нет, потому приходится использовать воды Сырдарьи, для чего стало необходимым реконструировать Северный канал им. Кирова, соорудить Центральный, Южно-Голодностепский и более мелкие каналы, а это нарушает равновесие водной системы не только Узбекистана, но и граничащих с ним республик. Об этом предупреждали серьёзные учёные и специалисты, но власти с этим не счита-ются. Что им до будущего Амударьи, Сырдарьи и Арала, им бы отрапортовать в Центр, получить ордена и удержаться у власти.
      - Больно уж мрачную картину ты, брат, рисуешь, - возразил Макс.
      - Ничуть. Из-за интенсивного водозабора Сырдарья уже и теперь с бычий хвостик, а что будет спустя несколько десятков лет? Что будет с Аралом? Прошлым летом мне  довелось побывать в Аральске и то, что я там увидел, наводит на грустные мысли. Помнишь, папа, когда мы в сорок первом году проезжали станцию «Аральское море», то оттуда действительно было видно море, теперь его там и в помине нет. Оно обмельчало. Имеются сведения, что уровень Арала снижается каждый год на 20 - 50 см. Нетрудно себе представить, что станется с ним при таком хозяйствование к концу века. Но это ещё не всё: обмельчание Арала приводит к тому, что возрастает солёность его воды, и массово гибнет рыба. - Не будем о грустном, сын, его и так много. Расскажи-ка лучше, что за народ эти узбеки, как живут?
      - Народ как народ, есть плюсы и минусы, как и у всех народов. А так, узбеки, как правило, гостеприимные и доброжелательные люди. У меня было много приятелей узбеков, классные ребята, надёжные и преданные. У них своя культура, свои обычаи, свои традиции, словом, они узбеки древний народ, создавший такие чудеса света как Хива, Самарканд, Бухара. И очень красивые девушки, - Владимир лукаво взглянул на Макса, - вот бы тебе, братишка, там побывать.
      - Мне здесь как-то привычней.
      - О девушках ребята потом. Ты нам, Владимир, лучше расскажи, как узбеки жи-вут, как население отнеслось к Хрущёвским реформам?
      - Сказать по правде, узбеки очень забитый и послушный народ. Простой узбек не имеет никаких прав, никто его не защитит, местный начальник, не говоря уже о высшем начальстве, помыкает им, как захочет. Отсюда и послушность. Когда с лёгкой руки Хрущева дехкан-колхозников принудили сдавать в хозяйства личный скот, из Ташкента поступило указание сдавать наряду с крупным рогатым скотом, свиньями, овцами и ишаков, которых колхозы принимать наотрез отказывались. Их попросту выгоняли в степь, где они разбредались, погибали или возвращались к хозяевам, которые из боязни преследования со стороны начальства снова гнали их со двора. В результате простые дехкане остались без своих верных помощников, которые веками служили им верой и правдой.
      - Словом, как мы с матерью, - заметил отец.
      - В каком смысле?
      - В простом. Дехкан лишили осликов и ишаков, а нас коровы, и остались мы с козой.    
      - Если бы только это. Вы не представляется, что там вообще творится. В пору сбора хлопка для выполнения плана с занятий снимают и вывозят на поля даже школьников младших классов. И тут не спасают ни медицинские справки, ни возраст детей; местные чиновники обходят дворы и по числу членов семьям выдают задание по сбору хлопка. Нередко на убранных полях можно встретить и первоклашек, которым вменяется в обязанность собрать полтора килограмма хлопкового волокна. А как его соберёшь, если по этим полям уже прошлись взрослые. Но узбекские детишки находчивые, собирают нераскрывшиеся коробочки, разбивают камнями, извлекают некондиционное волокно и сдают на пункты прима. И всех это устраивает.
      - Дела, - молвил Яков Герберт, - у нас до этого ещё не дошло. А как там восприняли денежную реформу.
      - Поразному. Для тех, кто держал деньги в Сбербанке, всё обошлось заменой ста-линских «портянок» хрущёвскими «фантиками», но для обывателей, хранивших деньги в «чулках», обмен обошёлся не без волнений. Наученные опытом реформы 1947 года, люди боялись обменивать крупные суммы, поэтому бегали по отделениям Сбербанка и обменивали частями, что создавало определённый ажиотаж. Потом, правда, всё утряслось.
      - И только. Сам-то, что по этому поводу думаешь?
      - А что тут думать, новые-то деньги удобней в обращении.
      - И всё? А то, что вскоре после реформы многие продукты в магазинах полностью исчезли, а цены на сельхозпродукцию на базарах резко подскочили, это ты не заметил?
      - А причём тут деноминация денег, ведь деньги и цены изменились в соотношении 1:10.
      -  А то, что до проведения реформы доллар стоил четыре рубля, а после её проведения курс рубля стал 90 копеек, а должен был стоить 40 копеек, тебе ни о чём не говорит?
      - А причём тут доллар, папа, большинство людей его и в глаз не видели. 
      - А при том, сын, что покупательная способность рубля по отношению к импортным товарам уменьшилась в 2,25 раза.
      - И что из этого следует?
      - Вопрос не простой. Если в госторговле и цены на продукцию изменились в десять раз, то на рынке они изменились в 4,5 раза. Рынок-то не обманешь. Так, если после реформы магазинный картофель продаётся по 10 копеек за килограмм, то картошка на рынке стоит уже 33 копейки. Подобное происходит и с другими продуктами, и, особенно, с мясом. 
      - Ну, на рынок мало кто пойдёт, если можно дешевле купить в магазине.
      - Это как сказать. Ведь и закупочные цены изменились ровно в десять раз, и колхозникам выгодней продавать свою продукцию на рынке. Быстро сориентировалась и торговая сеть, завмагам теперь выгоднее сплавить качественный товар рыночным спекулянтам, положить полученную выручку в кассу и отчитаться в выполнении плана. Разницу же в цене между закупочной ценой спекулянта и госценой завмаги кладут себе в карман. В магазинах же остаётся лишь то, от чего спекулянты сами отказываются, то есть то, что на рынке невозможно продать. В результате почти всю магазинные продукты люди брать перестали, и стали ходить на рынок. И все довольны: и завмаг, и спекулянт, и торговое начальство, у которого всё нормально в отчётах, и с которым завмаги, естественно, делятся. Остался внакладе только народ. Можно, конечно, отстояв двухчасовую очередь, приобрести дешевую магазинную картошку, но в результате домой принесёшь одну гниль, и после очистки останешься в убытке. Вот и получается: эта реформа вульгарная конфискация или, говоря народным языком грабёж средь белого дня.
      Видя, с какой увлечённостью и лёгкостью отец оперирует доводами и цифрами и как засветились его глаза, Володя спросил:
      - Откуда такая осведомлённость, папа, что-то неслышно было о курсе доллара.
      - Глухой не услышит, а зрячий увидит. Нужно внимательно читать «Известия», там частенько проскальзывает информация о внешнеторговых закупках, где приводится информация о стоимости в долларах и рубля той или иной техники. Есть и другие источники, например, магазины «Берёзка», к которых импортные товары продаются на валютные чеки, а в обычных магазинах - на рубли.
      - Ну, папа. кто ж эти чеки в руках держал? 
      - Многие, кто выезжает на работу за границу. Взять хотя бы нашего доктора, Рочаса. Он после поездки в Анголу частенько в Барнауле в «Берёзку заходит. Ну да хватит об этом, всё одно от нас ничего не зависит. Поделись-ка лучше, Владимир, о своих планах на будущее.
      - Никаких планов, кроме общих соображений, у меня пока нет. Думаю: они вам неинтересны.
      - Ну почему же, поделись.
      - Передохну у вас немного, если вы с мамой не возражаете, осмотрюсь, а там будем решать.
      - Ну и хорошо, - подытожил отец.
      Ближе к вечеру пришёл Артур, брат Фриды Бернард, с сообщением о появлении в их доме сватов.
      - Кого сватают-то? - спросил Владимир.
      - Кого же ещё, Фриду конечно!
      - Она-то что?
      - Пока ничего, ещё с работы не пришла.
      - Жених–то откуда? Что-то неслышно было, чтобы Фрида с кем-то из здешних кавалеров встречалась,- заметила Мария.
      - Жених из Казахстана, а сваты из Александровки, они ему роднёй доводятся.
      - Вот ты Вальдемар и дождался, - сказала с укором Мария, - такую девушку прозевал.
      - Это как сказать, - Владимир поднялся. - Пойдёмте Артур, Макс.
      - Куда это вы  собираетесь? - спросила Мария.
      - Куда, куда! Фриду пойдём сватать! 
      - Здравствуйте, я ваша тётя! - воскликнула Мария. - Там сваты, а вы непрошеные припрётесь.
      - Там разберёмся.
      Через пару часов они вернулись.
      - И что, от ворот поворот? - спросила Мария.
      - А вот как раз и нет, мама, - ответил Владимир. - Готовьтесь, завтра приведу вам сноху.
      - Ты, Вольдемар, в своём уме или как? Не успел зарегистрироваться, справить полюдски свадьбу, а уже сноху в дом.
      - Не будет никакой свадьбы, мама. Завтра утром распишемся в Поссовете, посидим в узком кругу посемейному, и делу конец. Первое время Фрида будет жить с матерью, пока всё с работой и жильём устроится. Кстати, мы встретили замдиректора Зайцева, он предложил мне должность инженера-нормировщика в отделе «Труда и зарплаты». Завтра же и оформлюсь.
      - Скоро у вас молодых как-то всё получается, - сказал отец. - Не успел ничего толком обдумать, с нами посоветоваться, и на тебе - всё решил с ходу.
 
9

      Жизнь продолжалась. День за днём, неделя за неделей, семестр за семестром с зачётами, экзаменами, волнениями, горечами и радостями, и наступил день, когда всё это вдруг должно было закончиться. Выпускной вечер с выдачей дипломов, нагрудных значков, выпивкой, музыкой, танцами и всей этой весёлой кутерьмой, от которой кружило головы вновь испечённым инженерам, закончился для Макса ночной прогулкой по улицам затихшего города, ставшего родным и знакомым до мелочей. Дворец культуры института он покинул вместе со всем выпуском и направился в сторону Лагерного сада, излюбленного места встреч молодёжи, и как то так получилось, что его спутницей оказалась девушка из параллельной группы, Галя Абрамова. Они часто встречались на поточных лекциях; иногда, когда он бывал без приятелей, она подсаживалась к нему, и они обменивались незначащими фразами. Кроме того что она из семьи университетского профессора из Душанбе, умна, независима и остра на язык Макс, как и большинство его однокурсников, мало что знал о ней. Живя на съёмной квартире, она была далека от бесшабашной студенческой жизни, от страстей, кипевших в её среде, и потому казалась отчуждённой и даже где-то высокомерной. Вместе с тем красивая, статная, она привлекала к себе внимание многих студентов, но отчего-то не сближалась ни с одним из них.
      Иногда Макс ловил на себе её взгляд, смущаясь, она поспешно отводила глаза, и он догадывался, что нравится ей. И всё же что-то стесняло его при общении с нею. Она казалась ему слишком серьёзной и недоступной. Однажды, оказавшись рядом с нею на лекции по военной топографии, он увидел её в ином свете. Моложавый красавец-полковник со странной фамилией, Скок, о котором ходила молва как о дамском угоднике, переведённый за какие-то провинности из Москвы  в Томский политехнический институт, излагал основы военной топографии. «Любой ландшафт - по-военному местность, - говорил он, - характеризуется наличием возвышенностей и низменностей или, как говорят военные, - тут он как-то плутовато посмотрел на слушателей, - выпуклостей и впуклостей». Он выдерживал  паузу, ожидая реакцию слушателей.
      Она последовала в виде редких смешков, которые множились, и вскоре аудитория наполнилась смехом.
      Не удержался и Макс, смеясь, он посмотрел на свою соседку; от казавшейся её неприступности и серьёзности не осталось и следа, она смеялась от души. Заметив обращённый на неё взгляд, она осеклась, смахнула с ресниц невидимые слезинки и посмотрела на Макса. В её больших широко открытых серых глазах лучилась мягкая, добрая улыбка.
      - Как тебе шуточки нашего полковника? - спросил Макс.
      - Что с него взять, солдафон он и есть солдафон, - сказала она, - а полковник - это много или мало?
      - Как сказать, в институте он, как многие другие, просто преподаватель, а вот в армии - минимум командир полка, а это уже власть и возможность стать генералом.
      - Ого! Генерал - это, наверное, круто.
      - Ещё как!
      - А тебе, Макс, хотелось бы стать генералом?
      - Боже избавь!
      Она улыбнулась, посмотрела на него с любопытством и вдруг спросила:
      - Скажи, Макс, как ты относишься к джазу?
      - Из того что я слушал, мне нравятся Олег Лундстрем и Эдди Рознер.
      - А как насчёт Утёсова?
      Макс пожал плечами.
      - Кроме музыки из «Весёлых ребят» и некоторых радиопередач, я мало что знаю онём.
      - Есть возможность познакомиться с его творчеством поближе.
      - Как это?
      - Мы с приятельницей планировали пойти на его концерт, но у неё образовалось неотложное дело, и у меня оказался лишний билетик. Как смотришь?
      - Ну, не знаю, - предложение Гали оказалось для Макса неожиданным, и он растерялся.
      - Решайся, будет новая программа с участием дочери Утёсова, Эдиты. Голосок у неё небольшой, но приятный, да и сама она артистична и хороша собой. Будет на что посмотреть.
      Макс молчал. По лицу Гали промелькнула тень, и она сказала потухшим голосом:
      - Концерт в Доме офицеров в воскресенье в девятнадцать ноль, ноль, если надумаешь - приходи.
      - Спасибо, Галя, но в это время у меня междугородние переговоры с родителями, - сказал он и пожалел.
      Она отвернулась, замолчала, делая вид, что слушает лекцию…
      И вот теперь - это неожиданное гуляние по ночному городу. Они прошли в Лагерный сад, добрались до берегу реки Томи. Она была внизу под берегом, шумела как-то тихотихо и о чём то мечтала. Вдоль дорожки, обозначая её, тёмными приплюснутыми тенями тянулись вдоль деревьях и кустами. И они тихонько пошли вдоль берегу. Дорожка поднялась вверх, и они определили по проявившихся далеко впереди незнакомых людей. Там появилась луна, со светлой полоской. Они остановились вблизи этих незнакомых людей, и от них слабо виделась их лица. Мощное течение реки, освещённое скользящими лучами поднявшей луны; всплески взметнувшимися над водой крупных рыбин и долго расходящиеся по ближней заводи круги, как-то успокоили их, отогнали сомнения и тревожные мысли. У небольшой площадки вокруг трибуны было много студентов, аспирантов, девушек, и парней и несколько известных поэтов. Они читали различные стихи, и они казались очень хорошими стихами. Максу был знаком с Анатолием Александров. В 1937 его отец, художественный руководитель хора в Томком драмтеатре, был обвинен в принадлежности к контрреволюционной шпионско-диверсионной китайской организации и осужден на семь лет. Анатолий отказался от вступления в комсомол. По его убеждению, отца осудили за то, что он удостоился в «высокого» рукопожатия. Вот он и касается Александрова: он корреспондент местной газеты и Максу приходилось обращаться к нему с всякими работами.
      - Знаешь, Абрамова, этот человек действительно интересный. Он пишет про людей, которые прошли тяжёлую жизнь в тюрьмах и в лагерях. Посмотри вот, - сказал Макс, - это, правда, как работа о наших погибших людях.

             Над моими предками свистели
             Вражеские стрелы и мечи,
             Иноземцы их сломить хотели,
             И свои терзали палачи.
             Мучили их в недрах на Урале,
             Гнали их в Сибирь, как на тот свет.
             Только если предки умирали,
             К жизни путь указывал их след.
             Вот и мой отец куда-то загнан,
             Обвиненный в вольности ума.
             Что же ждет меня за смелым шагом.
             Соловки, Печора, Колыма?

      - Видишь ли, это о людях и моему отцу, прошедший тринадцать лет в тюрьме и в лагере. Поэтому у меня было междугородные переговоры с родителями, - сказал он и пожалел.
      - Ну, ничего, не думай о прошедших проблемах с нашими людьми, прошедшими эти тяжелые годы, - сказала Галя - и знаешь, мы можем подумать о наших планах и о нашем будущем. И это было бы прекрасным.
      - Наверно, ты права. И знаешь, я могу тебе рассказать об одном человеке, поэте, Дёминым Дмитрием. Он тоже пробился средь трудных лет за политическую неблагонадежность о работе в институте. Ему пришлось уйти из института, работать в экспедиции в тайге, и, слава Богу, что он написал прекрасные стихи. Вот послушай:

             Люблю смотреть в твое лицо,
             Когда ты рядом спишь,
             Когда сжимается в кольцо
             Вокруг лесная тишь,
             Когда проходит амикан
             По сумрачной тайге,
             Когда полуночный туман
             Стекает по реке.
             Быть может, это только сон -
             Я зря затосковал.
             Люблю смотреть в твое лицо -
             Серебряный овал.
             Когда на сопки шлет гонцов
             Печальная заря,
             Люблю смотреть в твое лицо,
             Дыханье затая.
             Пусть зажигают города
             Зеленые огни,
             Пусть, исчезая навсегда,
             Бегут за днями дни,
             Пускай течет иная жизнь
             Сквозь пальцы, как песок, -
             Люблю, когда ты тихо спишь…

      - Ну, не знаю, Макс, - это ведь удивительное стихотворение. Знаешь, прочти мне ещё несколько стихов. Мне они нравятся.
      - Знаешь, Галя, - это для тебя, но я не стану о своих стихах. Эти для меня, возможно, станут поздней.
      Было уже поздновато, ушли поэты, расходились женщины и мужчины, и Макс, как-то неудачно, сказал:
      - Давайте-ка, Галя, сделаем это в другой раз.
      У неё какая-то тень промелькнуло по лицу, и она сказала скучным, потухшим голосом:
      - Ну, что же, пусть так будет. И расскажи-ка мне, Макс, куда ты теперь поедешь или останешься в НИИ института. Это, действительно, правда?
   Разговор Гали показался несколько скучным, и это оказало Максу для неё обиженным, и, всё же, не говоря о будущем, он сказал:
      - Есть человек, который знает о людях и их страданиях. Я это как-то забыл его по имени, но стихи его помню:

              В степи бескрайней, опалённой
              Сидел на камне человек,
              А мимо шел Творец Вселенный,
              Остановившись, он изрек:
              «Я друг униженный и бедный,
              Я всех несчастных берегу,
              Я зною много слов заветных,
              Я есть твой Бог я всё могу.
              Меня просит вид твой грустный,
              Какой бедою ты тесним?»
              В ответ Ему: «Я немец русский…»
              И Бог заплакал вместе с ним.

      - И ты знаешь, Галя, это наверно хороший вопрос для нас. Я веть сам «немец русский», и об этом нужно знать. А что касается, куда меня отправят на работу, так, в общем-то, да, в НИИ института.
      - Знаете, Макс, это о вас я хорошо знаю, - Абрамова как-то тихо посмотрела на него, - я ведь тоже несколько не русский человек, и ты, я думаю, тоже это знаешь.
      Некоторое время они стояли напротив друг друга и молчали, и Макса охватило некоторое лёгкое смущение по поводу лица, стоящего перед Абрамовой. Красивое, живое, доброжелательное и вместе с тем требовательное лицо. Вместе с тем красивая, статная, с заплетёнными в две косы роскошными рыжеватыми слегка вьющимися волосами она привлекала к себе внимание многих студентов, но отчего-то не сближалась ни с одним из них. В её больших широко открытых серых глазах лучилась мягкая, добрая улыбка.
      «Да, она хороша, - подумал Макс, - но ведь она наверно еврейка и это как-то сложнее для нас. Ведь мои родители отец и мама действительно немцы, и у евреев для них будут большие проблемы. Особенно у отца, он ведь в лагере  хватило ему несчастий от этих евреев». Но всё же Максу она нравилась, она была бы для него хорошей, серьезной и красивой девушкой. И всё же?
       - Вы, стало быть, еврейка? - По Максу прошел голосок, погнал по спине волну дрожи. Он был чуть хрипловатый, чуть громче шёпота. - О чём же мы будем о наших отношений?
        - Знаешь, Макс, я ведь знала, что ты немец. Их было здесь немало; к нам туда их загнали ещё во време войны. Потом многие стали работать, учится в школах, в институтах, в университете. Знаешь, они хорошие люди, с ними можно совместно работать, дружить и, конечно, любить.
      Макс сделал усилие, чтобы промолчать, но всё же сказал:
      - Почему ты спрашиваешь?
      - Потому что это важно для тебя, - решила она.
      Макс промолчал.
      - Значит, ты немец, а я вроде еврейка. С нами всё ясно, не говори только с другими людьми, если не хочешь нажить неприятностей.
      Этот разговор с Максом оказался почти забытым, они говорили с Галей о своих делах в институте, с родителями в Душанбе про них делах.
      - Ты знаешь, Макс, ведь мои родители простые люди. Мама - еврейка, медик. Папа - профессор, русский. И, конечно, руководитель «Института автоматизации и мелиорации» и знаешь, я подумал: ты можешь попасть к нему на работу.
      - Ну, хорошо. Мы всё узнаем, как нам быть с тобою вместе.
      Кончалась ночь. Тени спускались вниз, удлинялись и расплывались как вода, первые ночные птицы козодои и летучие мыши летали вокруг, а из лесных зарослей доносись невнятные ночные шорохи. А солнце ещё не встало, но оно уже мерцало красноватым заревом у горизонта и протягивало свои ощупывающие лучи с ними. И уже был конец июля, настала жара, потянулось запахами трав. Макс устроился на своё место напротив серых глаз Гали, и лучилась мягкая, добрая улыбка. Это была Галя, она ехала домой к своим родителям в Душанбе. А Макс к родителям в Бийск от своей девушки, чтобы скрыть свою возбуждённость от недавней встречи. Он стал смотреть в окно, где мелькали проносившиеся мимо столбы, сплошная тайга и редкие, залитые солнцем, прогалины. И девушка смотрела в окно и изредка посматривала изучающее на меня своими серыми глазами.         
      - Те, что сошли в Тайге, твои друзья? - спросила она неожиданно совсем просто, как будто они только что отъехали от Томска.
      - Да, - сказал Макс механически и подумал: «Когда это было? Мне показалось, что с того момента, когда я покинул дом, сел в поезд в Томске, расстался с друзьями в Тайге прошла целая вечность, и поезд, миновав бесчисленные станции, мчится всё дальше от прошлого. Мои родители, мои друзья, моя юность, они остались далеко позади, и, возможно, я никогда их больше не увижу. Их нет со мной, они далеки в прошлом. Совсем далеки. Простите меня, я не хочу думать о прошлом. Совсем не хочу.               
      - Ты ведь едешь домой к родителям? - спросила она.
      - Почему ты так думаешь
      - Я случайно услышала это из разговора твоих друзей. Не подумай, что я подслушивала. Просто я поняла, что вы окончили институты и вот едите твои тоже домой. Вот я и подумала, что и вы едете в свои города.
      Макс кивнул головой.
      - И о чём же рассказать тебе Макс? - спросила Галя.
      - О многом, и всё же о тебе?   
      - И о чём же? Это для нас интересно. - Она улыбнулась гляда на Макса.
      - Ну, ты хорошо знаешь о прошлом. Я это знал, ине хочу знать ничего из прошлого. И есть одно, что мне очень нужно знать о тебе, Галя!
      - Это хорошо. Мне это чем-то нравится. А что же ты хочешь сказать обо мне, ведь там есть родители, братья, их отношение ко мне, к моим родителям, и это достаточно сложный вопрос.
      - Извини, пажалуста Галя, эта ведь действительно нужно решиться быть с нами вместе и не думать о будущем. Поэтому, нужно просто знать, кто будет с вами из родителей и ближних людей. Что касается меня, то это очень просто. Я всё делаю сам, и это самое главное - это будет только для нас.
      - Ну что же, для тебя, Макс, это здорово, а я должен выяснить, как там подумают мои родители на нас с тобою. И знаешь, там ведь я одна у моих родителей и нужно знать: я должна быть с ними вместе. И ещё, папа будет набирать молодых инженеров из российских НИИ, и ты можешь туда поступить и даже в аспирантуру, и это было бы самым хорошим решением.
      Макс молчал. Она всё больше нравилась ему. Как хорошо было бы, если бы у неё не было никакой родни в Томске. Тогда они могли бы встречаться, и может сойтись с нею. Как хорошо иметь в месте, с которым можно обратиться за советом, пообщаться и обнимать, наконец. Она будет жить со мной, где все её любят и ей не будет скучно.
      - Извини, Галя, я хотел-бы приехать тебе сюда, в Томск, что бы нам встретимся и определимся, - сказал Макс.
      - Если ты хочешь? - Она пристально посмотрела на него, и лёгкая улыбка, как тень, порхнула по её лицу. - Ты, наверно, должен приехать ко мне, это было бы правильным.
      Ему стало неловко, и он отвёл взгляд и всёже произнес:
      - Прости, что набиваюсь тебе, но я должен здесь остаться. Ты знаешь, я с год назад был дома в деревне. Там приехал мой брад, Владимир, из Узбекистана, и ты знаешь, он едва из него убрался. Ведь он сказал, что там тоска. Там ведь только победные реляция Рашидова по поводу освоения Голодной степи и перевыполнения плана по сбору хлопка. Не приведёт ли это к тому, что хлопок станет в Узбекистане монокультурой и вытеснит традиционные зерновые, бахчевые и плодово-ягодные культуры. Что касается Голодной степи, то можно рапортовать, что она освоена. Распахали сотни тысяч гектаров для посевов хлопка, создали несколько десятков совхозов и Хлопко обрабатывающих заводов, словом, всё идёт к тому, что Центр собирается и дальше использовать Узбекистан в качестве сырьевой базы, и сделать регионом, производящим и перерабатывающим у себя хлопок-сырец и производящим из него нити, ткани и всю остальную продукцию. Ясно, что это приведёт к упадку традиционного земледелия, что уже и наблюдается. Хлопчатник - это культура сухих субтропиков и требует обилия тепла, света, воды и высоких затрат живого труда. Поэтому основные хлопководческие районы должны располагать огромными запасами воды в прилегающих к ним горных системах, с их вечными снегами и ледниками, интенсивное таяние которых происходит в периоды, когда вода необходима для хлопковых полей (хлопчатник сеется только на поливных землях). В Голодной степи воды нет, потому приходится использовать воды Сырдарьи, для чего стало необходимым реконструировать Северный канал им. Кирова, соорудить Центральный, Южно-Голодностепский и более мелкие каналы, а это нарушает равновесие водной системы не только Узбекистана, но и граничащих с ним республик. Об этом предупреждали серьёзные учёные и специалисты, но власти с этим не считаются. Что им до будущего Амударьи, Сырдарьи и Арала, им бы отрапортовать в Центр, получить ордена и удержаться у власти.
      - Больно уж мрачную картину ты, брат, рисуешь», - возразил тогда Макс.
      - Ничуть. Из-за интенсивного водозабора Сырдарья уже и теперь с бычий хвостик, а что будет спустя несколько десятков лет? Что будет с Аралом? Прошлым летом мне  довелось побывать в Аральске и то, что я там увидел, наводит на грустные мысли. Помнишь, папа, когда мы в сорок первом году проезжали станцию «Аральское море», то оттуда действительно было видно море, теперь его там и в помине нет, — подумал Володя.
      - Не будем о грустном, брат, его и так много. Расскажи-ка лучше, что за народ эти узбеки, как живут?
      - Народ как народ, есть плюсы и минусы, как и у всех народов. А так, узбеки, как правило, гостеприимные и доброжелательные люди. У меня было много приятелей узбек. Вот ты подумай, брат, как нам быть о наших делах. Я ведь распределён по закону, сам знаешь, требуется отработать на три года. Это нужно обязательно сделать. Избеки классные ребята, надёжные и преданные. У них своя культура, свои обычаи, свои тра-диции, словом, они узбеки - древний народ, создавший такие чудеса света как Хива, Самарканд, Бухара. И очень красивые девушки, - Владимир лукаво взглянул ко мне, - вот бы тебе, братишка, там побывать. А вот работа, еда и жильё - это тоска. Лучше не думай о них.
      - Но знаеж, Макс, это не обязательно, папа всё это устроит, нужно только согласиться.
      - Это очень мило с твоей стороны,- засмеяся Макс, - и в Томске мы снова встретимся с тобой, и сделаем всё, как нам было нужно.
      Макс пожал плечами, отвернулся и стал смотреть в окно. Как жаль, что она уедет в этот Душанбе. Он уже страстно желал, чтобы у неё не было никакого Душанбе и, конечно, поговорить с её родителями. Ведь это может остаться, наверно, там навсегда. Как странно, что, не переболев еще расставание с домом, с родными, друзьями и своей мечтой, он может довериться чужой, совсем незнакомой мне девушке, что к ней возникло желание довериться ей и быть с нею рядом. Он вдруг понял, что боится потерять её в новой обстановке, в новом, совсем незнакомой работой в этом городе. И он почувствовал, что должен осмыслить происходящее с ним, поднялся, выбрался из-за столика, и прежде чем она смогла что-то сказать, направился в тамбур. В проходе вагона было тесно от чемоданов и узлов, что затрудняло продвижение, но он стал протискиваться в тамбур. Поезд мчался с большой скоростью, вагон мотало из стороны в сторону, и вме-сте с ним мотало и его, так как было не за что ухватиться. В маленьком закутке перед туалетом скопилось так много пассажиров, что можно было подумать, как будто все они разом вознамерились пойти в туалет, и он направился в соседний вагон, где, как мне показалось, народу было меньше, и стал ждать.
      Было тихо. Здесь, в этом уединении, он вдруг почувствовал свою окончательную оторванность от всего привычного: от дома, родителей, друзей института и от своего беспомощности. Вместе с пролетавшими мимо окон столбами улетала в безвозвратное прошлое и  жизнь. Собственно, так было предназначено, и это он чувствовал. Все, кого он любил, уходили от него, или он сам уходил от них. Даже моя мать и мой отец. Он задержал при этом дыхании. Ему никогда уже не вернусь обратно. Да, это и в прошлом действительно с ним что-то встречалось. Он тогда ехал в вагоне в Томск от школы, чтобы поступить в институт. Там уже притушили верхний свет, пассажиры устраива-лись на ночлег. Прыщавый подросток лежал на средней боковой полке. Увидев Макса, он повернулся лицом к стенке и затих. Устроились на своих полках и другие пассажи-ры, только соседка его сидела, забившись в угол и закрыв глаза. Он осторожно протиснулся на своё место и посмотрел на неё. Её тёмные ресницы прикрывали глаза и в сумерках они стали почти черными. Она показалась ему чрезвычайно красивой, он я отвёл взгляд и стал смотреть в окно. Там замелькали огни, поплыли мимо домов и улицы. Потом поезд остановился. Вышли какие-то люди, потом следом за ними потянулись другие. Среди них было много ребят и девушек, и Макс подумал, что они едут в этот
город, чтобы учиться в Томске, и, возможно остаться, в Томске. Он поднялся, пересел к ней и дотронулся до ее руки.
      - Ты ездил в Томск только потому, что там живёт твой дядя. Ты всегда будешь жить в их семье, - спросил Макс.
      - Не только. Там учились мои родители. А у дяди я остановлюсь только на время вступительных экзаменов. Потом… - она задумалась, повернула ко мне лицо, посмотрела как-то грустно. - Не будем загадывать, что будет потом.
      - Ты об экзаменах? Ты обязательно их выдержишь, я это точно знаю, и будешь
учиться. Но прежде чем ты уедешь со своим дядей, не скажешь ли мне, как тебя найти. Мне не хочется терять тебя из виду, - как-то неуверено сказал Макс 
      - Не знаю, – она смутилась, пожала плечами, – удобно ли это. - Потом посмотрела внимательно и спросила: - ты действительно этого хочешь?
      - Ну кончно, да.
      - У тебя никого нет в этом городе? - удивилась она.
      - Нет конечно.
      Она задумалась:
      - Если я поступлю, я всё же там останусь. Мне папа требует быть у дяди, но я дам тебе их адрес, и ты сможешь меня разыскать. Если, конечно, захочешь?
«Нет, этого никогда не будет, – подумал когда-то Макс, - они никогда не щадят и наивно обманывают. У неё найдётся хороший парень. Она слишком хороша собою, чтобы иметь парня. Все меня обманывали и уходили от меня». Затаив при этой  мысли, Макс посмотрел на Галю: «Да, наверно, всё так и будет».
      Когда Макс вернулся в вагон, несколько человек начали собираться к выходу. Вопреки этому, Галя, как всегда, оставалась спокойной, ждала Макса.
      - Ну, вот и ты прибыл, Макс, наконец-то ко мне, а то я подумала, чты  забыл меня.
      - Что ты, Галенька, - засмеялся Макс, - у нас всё в порядке, мы отсюда выйдем и пройдём к твоему вагону. К тому же, к твоему поезду ещё пара часов и мы можем пройти в ресторан, поесть и посидеть.
      - Что ты, Макс, у тебя всего четырнадцать минут для твоего поезда.
      - Знаешь, Галя, я уеду домой только утром и мы можем спокойно пройти в ресторан.
      Как и тогда, ресторан был немноголюдным, они выбрали столик, заказали салаты оливье, лангеты с картофелем фри, кофе, одно мороженое для Гали. Когда подали лангеты, Макс как-то стесняясь, спросил:
      - Может немножко вина? Знаешь, это для  нас, для нашего прощания.
      - Ну что же, можно чуть-чуть для будущей встречи.
      - Ну, хорошо, - произнёс Макс, наливая вина, - выпьем за наше прощание и, возможно, за будущую встречу.
      - Ты прав, Макс, нам нужно подумать о нашей встрече.
      Они выпели и принялись за ужин. В углу зала сидели какие-то мужчины, играли мелодию, она была достаточно простой и всё же хорошей, и бьющей в сердце душой.
      Закончив это, они вышли на перрон. Было совершенно безветренно и очень тепло. Тяжелые облака закрыли небу, и всё выглядело так, будто скоро начнётся дождь. На перроне толпилось много народа встречающие и провожающие к поезду, иногда просто зеваков, но знакомых лиц не было видно. Они отошли в сторону и осмотрелись. От конца поезда в их направлении двигалась небольшая группа, они махали руками и что-то кричали.
      - Посмотри туда, нас встречают, - сказала Галя.
      - С чего ты взял, что это нас встречают? - удивился Макс.
      - Но посмотри же, вед это наши друзья, они бывшие студенты из Душанбе, пойдёмте-ка навстречу.
      После объятий и поцелуев стали друг друга расспрашивать о мелочах.
      - Когда же мы виделись последний раз? - осведомилась красивая девушка.
      - А то ты не помнишь, - Галя повернулась к Максу, - как мы провожали с нами в кино. Ты что ли забыл? Это Светлана.
      - Неужели прошло почти два года? - воскликнул Макс, посмотрел внимательно, - а вы совсем не изменились.
      - Надеюсь, ко мне это не относится, - улыбнулась Светлана.
      - Нет, конечно, ты стала взрослей, - Макс засмеялся.
      - А я ведь стала уже инженером, - засмеялась Светлана - И это замечательно, это только начало новой жизни. А теперь поспешим к поезду, там нас уже ждут.
      - Да, Светлана, привет тебе и удача в твоей жизни. - Улыбнулся Макс.
      - Ну, ведь видишь, Макс, нас ведь много здесь из Душанбе. Они приехали сюда из Душанбе, чтобы стать инженерами, и вернутся назад, работать и делать кандидатами. - Галя смутилась, потом тихо сказала, - ведь это мой отец, профессор Абрамов, сюда их отправляет для учёбы, и возвращают их к себе в НИИ. И я знаю: я должна быть с ними вместе.
      Макс промолчал.
       - Ну что же ты, Макс, почему ты не скажешь о твоем решении к нам в Душанбе.
       - Прости, пожалуйста, Галя, я должен об этом узнать. У меня ведь много всяких проблем, и с ними нужно разобраться.
      На дворе кипела жизнь, бегали по перрону и вдоль поезда люди, надрывался громкоговоритель, объявляя началу посадки, и началась посадочная суматоха. Забегали с узлами и чемоданами отъезжающие и провожающие, засновали туда-сюда носильщики, электрокары с грузами и почтой, зазвучали голоса отъезжающих и провожающих, и повсеместно воцарилось возбуждение.
      Когда Макс, Галя с её приятели нашли свой вагон, посадка уже началась, и, встав в конец жиденькой очереди, они окинули взглядом состав. Составленный из вагонов грязнозелёного цвета, Макс оказался не плохим, и это поселило в нём надежду, что это будет приятно ехать этим поездом.
      Они поднялись в вагон, протискиваясь сквозь узкую щель между косяком и дверью,вошли в купе. В вагоне было жарковато. Пока укладывали чемоданы и вещи в купе, настало время отправляться, и Макс, как-то смутившись, сказал:
      - Ну что ж, досвидание, особенно вам, Галя.
      Он сошел с вагона, добрался до окошка, где Галя стояла и грустно смотрела на него, как уходит поезд. Рядом с ним стояла пожилая женщина, смотрела вперёд за поездом, и махала рукой как-то печально. И Макс, глядя на неё, на Галю, подумал: «Столько же пройдет времени, чтобы мы снова увиделись? Конечно, забудет когонибудь из других мужиков и будет всё нормально. Жизнь сплошная глупость, если это моё проживёшь, перестанешь чемунибудь удивляться».
      Только к концу июля Макс добрался домой, к родителям и к брату, Владимиру. этому времени он окончил институт, получил корочки диплома, вместе с этим влюбился в хорошую девушку и, выкроив, таким образом, ехал домой.  Он был уже не  студентом, а инженером, и это с придурью молодого парня забраться в купе, купил билет по последней студенческой стипендии, сел в поезде «Новосибирск — Бийск», устроился в купе, пристроив багажную сумку с подарками. Он смотрел в окно на проплывающий город, о чём-то был удачным, в чём-то огорчил его. К удачным событиям Макс мог бы отнести к работе с математикой, с окончанием института, и конечно, НИИ в институте. Да, это хорошо быть вместе с приятелями, работать, думать о науке, кандидатами, аспирантами, и, конечно, девчатами с их сумасшедшими лет, сидели и о чём-то говорили, потом устроились на полках и заснули. И только Максу, единственно, что огорчало его, оставило неприятный осадком, была Галя. Он думал о ней приехать в Томск или послать телеграмму, что бы приехать к нему или остаться дома. С этой мыслью он заснул и, проснувшись от громкого голоса проводницы, объявлявшей о прибытии поезда к станции назначения, Бийск. Как всегда до автобуса до родителей было далеко, и Макс, добравшись до моста, нашел водителя машины, высадился в райцентре и добрался пешком до дома. Он не видел их почти год, и снова защемило сердце, и в горле застрял ком при виде обильной седины в маминых всегда чёрных волосах, ссутуленных хрупких плеч и незнакомого грустного, отрешённого взгляда, и вид отца его сильно расстроил. Он показался Максу каким-то маленьким, посеревшим, совсем не таким, каким был раньше. Прежде весёлые цвета июньского неба глаза притухли, в них читалась
усталость.
      - А вот и я, - воскликнул Макс прямо с порога, - наконец-то я дома.
      Они были дома. Отец, сидя за столом, просматривал газету, а мать шила швейной машинкой какую-то рубашку. Отец быстро отбросил газету, поднялся и кинулся к Максу, бережно обнял и поцеловал, крепко сжал в объятиях Макса, отпустил, сказав:
      - Ну, вот мы снова все вместе.
      - И, слава Богу, сынок, - сказала, глядя на сына влюблёнными глазами, Мария, - и нам с отцом будет здесь не так одиноко. Потом вытерла фартуком слёзы, улыбнулась, её лицо светилось от счастья, и вдруг заплакала.
      - Ну, вот мама что же вы плачете, я ведь дома, - и Макс обнял её, поцеловал, и так они стояли, обнявшись друг друга.
      - Вот те на! - сказал папа, - радоваться, мать, надо, а ты в слёзы. Скажи-ка сын, как твои дела, закончил ли институт, и куда направлен? Это ведь интересно.
      - Это потом, папа, - вскрикнула мама, - ты ведь привези сюда Володю. Это я так, от радости, что мы наконец-то снова все вместе. Вот и Фрида с ребёнком придут.
      Макс не видел год, и снова защемило сердце, и в горле застрял ком при виде обильной седины в маминых всегда чёрных волосах, ссутуленных хрупких плеч и незнакомого грустного, отрешённого взгляда, и вид отца его сильно расстроил. Он показался Макса каким-то жалким, совсем не таким, каким был раньше. Прежде весёлые цвета июньского неба глаза притухли, в них читалась усталость.
      - Ну, что же мои, папа и мама, я вас очень люблю вас! - как-то грустно сказал Макс, -  нам бы вместе собраться и жить-поживать как должны добрые люди. Мать подумал, не ослышалась ли он, Макса, потом повернулась в его сторону и замерла, всматриваясь в него. В очках с большими диоптриями её глаза казались огромными, пронизывающими насквозь, и Макс не выдержал, взял её за руки, обнял и долго-долго прижимал и целуя. Она посмотрела на Макса долгим, любящим взглядом, губы её дрогнули, и она опять прижала его к себе, и снова гладила, едва касаясь его гол - Ну, уж опять для вас слёзы, - заметил как-то отец, — давайте-ка посмотрим, как твои дела в институте.
      Макс поднял сумку, передал родителям подарки, но они не посмотрели на них, только положили на стол и ждали. Макс вытащил папку, подал им диплом с отметками и смотрел на них как-то грустно. Они же внимательно посмотрели на них, как будто увидели диплом отца 1924 гола, когда он привёз его из Самары. И он тихо сказал:
      - Хорошее дело Макс, - сказал отец, - будем жить-поживать для тебя и конечно для нас. И оценка хорошая, так что всё получится. И ещё есть для тебя и девушка для нашей сваты?
      - Ну,  папа,  это ведь не просто. Она девушка  вроде для  меня, но она живёт в Душанбе, а я как будто в Томске и не знаю собраться ли мне туда. Как ты считаешь?
      - Ты ведь разговаривал с Володей по поводу в Узбекистане, так думаю: - не лезь ты в эту глухомань, там ведь люди тёмные и глуповатые. Туда ведь не поедут ни Володя с женой и ребёнком, ни сестра с детьми, и не я с мамой. Вот и думай об этом, - спрсил отец.
      На этом закончился этот разговор с отцом в Душанбе, и наверно так и есть оста-ваться в Томске. Там ведь знакомые люди, институт, родная кафедра, и предложенный ему НИИ в том же институте.
      К вечеру собрались человек двенадцать, знакомые друзья, родители, приближенные люди, дети, поздравляли Макса, и проходили к столу, устраивались и ждали начала встречи. Поесть прошел хорошо до позднего вечера, было еды ; море, водки, вина и пива, говорили друг другу о различных делах и, конечно, о песнях, потом разошлись.
      Ещё полторы недели Макс с братом, отцом и мамой работали в огороде, привозили уголь для дома, сены и соломы для коровы, жратвы для свиньи и кур. Проделав с этим, они с Владимиром в четыре утра направились вниз к озерам, где всегда ловили рыбу. Действительно, перебравшись с семьёй в посёлок Кировский, а ещё поздней, будучи уже студентом и наезжая на каникулы к родителям, он часто, когда позволяли обстоятельства, вооружившись консервной банкой с червями, удочкой, садком под рыбу, куском хлеба, салом и бородавчатым огурцом, уходил к реке или на озера его детства. Макс всегда неодолимо тянуло туда, как впрочем, тянет и теперь, когда прошла большая часть жизни, на эти места, и он всегда казалось: прошлое можно вернуть. Для этого достаточно закрыть глаза и очень, очень захотеть.
      Они пришли к озеру, сели на пологом берегу, погрузившись в свои воспоминания. Сам процесс ловли Макса не захватывал; он только изредка отрывал его на короткое время от дум, когда по воде расходились круги от ныряющего поплавка, и вслед за вздёрнутым удилищем падал на траву очередной линь или карась, бился под жарким июльским солнцем и затихал. Да и сам процесс ловли был не тем, что в пору детства. Новая снасть уже не оставляла рыбе почти никаких шансов сойти с крючка, и это дела-ло рыбалку менее азартной. Что касалось Владимира, он отчаянно бился над рыбой, ло-вил крупных рыбин и потихоньку увеличивал садко.
      А для Макса был главный смысл его посиделок. Он ещё раз пришел, чтобы встретиться со своими прошлыми друзьями. И всегда знал, что встретиться с приятелями и хорошими друзьями, но всегда становился грустным, когда кто-то к нему не приходил. И особенно с прошлым дедом Григорием Меркуловым и хорошей девушкой, Катюшей. Да, прошло три года, и сидя на бережке озера, он подумал о Катюше. И он молчал, он мучил вопрос: что сталось с Катюшей? Но мне не пришлось его задать: «Можешь не говорить, утопилась она как-то грустно тогда сказала Устинья Федотовна». И вот теперь слова ожгли Макса, он почувствовал, как какая-то молниеносная боль прошла сквозь него, и разом стали ватными руки и ноги. И Он вспомнил то далёкое «немчурё-нок» и вот такой же размягчающий взгляд, и вдруг понял: не было в том дедовом «немчурёнке» ничего для меня обидного, а было сострадание и жалость к попавшему в беду немецкому мальчишке. Несмотря на кажущуюся оживлённость, клёва не было, и поплавки, шевелимые лёгким ветерком, потянувшим с реки, лениво покачивались на воде. Согретый поднявшимся над увалом солнцем, Макс забылся лёгким сном... Разбу-женный начинавшим припекать солнцем, он поднялся, посмотрел на поплавки: они всё так же лениво покачивались на воде, и я стал осматриваться, надеясь увидеть поплавки сетей деда Григория и лодку. Их не было. Не было и привычного стада на дальнем конце поймы, и одинокой фигуры всадника, гнавшего его на водопой. Только Владимир на той стороне озера всё ещё удил рыбу. Наконец он поднялся, потянул голову, тела и плечи, собрал удочки, рыбу с садков, выкинул из консервной банки червяки для рыб,
куском хлеба, салом и бородавчатым огурцом, пошёл в другую сторону озера. Подойдя, он увидел Макса, который лежал на спине, смотрел на небо и о чём то думал.
      - Что же ты, Макс, о чём задумался. Скажи-ка? - Владимир положил на большую чистую тряпку, опустился на пол, разложил еду и предложил поесть.
      Но Макс есть не стал, только предложил:
      - Давай пройдём в эту деревню и посмотрим, как там люди живут.
      - Ну что ж, только подумай, - решил Володя, - этот Григорий Меркулов ведь уже умер. И, кстати, ему ведь было почти сто два года.
      С еще теплившейся надеждой кого-нибудь встретить они пошли дальше, следуя игибам дороги, но не было ни школы, ни кузницы, ни конторы... ни Иванова дома, где прошли их голодные и всё же счастливые годы. Дойдя до конца улицы, они повернулись обратно, надеясь обойти пойму Песчанки вдоль берега, и вдруг на выходе из деревни они увидели знакомый дом Крикуновых, согнутую тёщи Владимира, Устиньи Федотовны, пропалывавшей грядки. Макс как-то снова почти резко крикнул:
      - Бог в помощь, Устинья Федотовна, так Владимир её звал в стародавнюю пору.      
      Она же резко выпрямилась, оперлась о тяпку, приставила козырьком ко лбу и сразу же увидела Макса выцветшими, как знойное июльское небо, глазами... Узнав, всплеснула руками и повела в дом. Пока она хлопотала, осмотрелся: та же русская печь, полати, загнетка, ухват, чугунные сковороды и чугунки; в углу, у входной двери лагушок с водой, деревянный долбленый черпак; в правом углу у окна, образок Христа в серебряном окладе... Всё, как много лет назад. Появился и отец, Семён Никитович; все уселись за стол, где бабка Устинья выставила бородавчатые огурцы, помидоры, сало, нарезанный крупными ломтями, хлеб.
      Их делами старики не интересовались но всё более сетовали на трудности, на неурядицы, и между делом называли имена людей, которых Макс знал и помнил.
      - Что с Меркуловыми и с Катюшей? - ещё раз спросил Макс Семена Никитовича, воспользовавшись короткой паузой, пока Устинья Федотовна бегала на огород за огурцами. 
      - Упокоился, мыканец, – ответил Семён Никитович. - Всех похоронили, и сами упокоились. По первому снегу помер и, конечно, Катюшу, хорошую девочку.

10

      Ещё через день Макс собрался в Томск. Перед отъездом, он посидел с родителями за столом перед дальней дорогой. Как тогда, перед его уезда в Томск, он увидел, как повлажнели глаза матери, а на посеревшее лицо отца легла тень грусти, невыразимое чувство жалости вдруг охватило его, сжало щемящей болью сердце и перехватило горло и, боясь расплакаться, он глупо спросил:
      - Вы довольны, что я уезжаю?
      - Не надо об этом, – ответил отец, – мы так с матерью решили, а ты поезжай, иcпользуй выпавшую тебе возможность вырваться из этой грязи. И если тебе удастся пробиться в лучшую жизнь, мы будем за тебя рады. Знай  это! Да, это было уже другое время, он снова постоял перед ними, и все молчали. Все что нужно сказать, было сказано накануне, и теперь только и оставалось, торопливо расцеловаться, подняться в автобус и уехать от них, ибо всё было решено, и это принесло такое большое облегчение, что все остальные чувства, в раз отступили на задний план. 
      Он добрался до Бийска, сел в поезд и уехал. Встретив в Томске письмо в почтамте, Макс прочитал его, что его девушка, Галя, остаётся в этом городе, Душанбе, и эта встреча расстроилась его. С другом, Петром, они уехали в геофизическую экспедицию: Макса - геофизиком, Петра - инженером. Устроившись в общежитие и зарплату, начальник экспедиции, Гавриил Петрович сказал: «Ты, Макаров, займись геофическими приборами, а ты, Герберт, займись оборудованием для ручного бурения. Знаешь ты задержись немного, посмотри вот. Он положил перед Максом стопочку каких-то бумаг. Это накладные. Поедешь в деревню и примешь оборудования для ручного бурения, инструкцию получишь у него». Он кивнул на Дворкина.
      Дворкин долго и нудно наставлял Макса, как заполнять накладные и ведомости приёмки оборудования, как принимать его сдавать на отправку, предупреждал не подписывать ни одной бумаги, не ощупав собственноручно каждую деталь.
      И Макс на автомобиле добрался в нужную деревню, рассмотрел эти приборы, колебался, что сказать. С одной стороны оборудование было бывшим  употреблением, к тому же специфического назначения, никому не нужное, с другой стороны, кто знает, всякое может быть, и он сказал:
      - Нам лучше посмотреть об этих бумажках.
      - Ну посмотри, коли не жалко времени,- сказал равнодушно человек, поднялся, прошел к двери, крикнул наружу: - Иван покажь человеку, что отобрали, любопытный он дюже.
      Иван привел Макса к навесу от дождя, показал на два открытых ящиков, протянул готовые накладные с описью, сказал сухо:
      - Всё по описи, проверяй, коли охота.
      Макс посмотрел в один из ящиков: буровые штанги, змеевики, ложки для взятия пробы, воротки... Спросил Ивана:
      - Сами отправите?
      - Сделаем в лучшем виде. Завтра и отправим, - решиь Иван.
      Макс подписал подготовленные бумаги, взял себе копии, распрощался с Иваном и вышел на улицу. Беспокоила мысль: правильно ли он поступил. Вспомнил наказ всё ощупать собственными руками, пожалел, что доверился какому-то встречному встреч-ным человеком, но было поздно что-то переиначивать, и, успокаивая себя тем, что кому это нужно, он вышел на улицу. Было душно, солнце огромным медным пятаком едва проглядывало сквозь дымовую завесу, от дыма першило в горле. Хотелось есть. С утра маковой росинки во рту не было, и он поехал тем же путём, что и приехал, только в обратную сторону.
      Прибыв домой, Макс прошёл к кабинету Гаврил Петровича, передал ему бумаги, сказал:
      - Завтра прибудут буровые штанги и всё остальное.
      - Вот и отлично, - Гаврил Петрович просмотрел на Макса, отвернулся и что-то делать за столом.
      Макс отошел от шефа, сел на стул. Другой человек сидел рядом, был ему не знаком, и Макс, не делая различий, протянул ему руку:
      - Здравствуйте.
      Человек, высокий, широкоплечий парень, голова его немного не доставала до притолоки. Солнце сквозь замутненные окна било ему прямо в глаза, заставляя прижмуриться: от этого крупные, грубоватые черты его бледного лица обозначились еще резче. Сунув руки в карманы брюк, заправленных в кирзовые сапоги, он внимательно и как бы изучающе смотрел на Макса и молчал.
      Молчание затягивалось, и Гавриил Петрович спросил:
      - Что скажешь, Алексей?
      - А что тут скажешь, Гаврил Петрович, вы же уже всё за нас решили, - сказал Алексей.
      - Что, правда, то, правда. Только знаешь, расскажи-ка этому Максу, все дела про работу, про станцию каротажа,
      Устройством гамма каротажа, включающим каротажный зонт с датчиком гамма-излучения, спускоподъёмный механизм, лентопротяжный механизм записывающего устройства и пульт управления, регистрирующий интенсивность излучения. Ничего особенного, принципы работы датчиков и элементов электрических схем знакомы; сами схемы - по сравнению со схемами радиолокационных станций, какими ему забивали мозги на военной кафедре - не сложны, читаются легко. «Прав был майор Куни-цын, что вся эта зубрёжка схем на военной кафедре пригодится в будущем, - отметил с удовольствием Макс, - вот и пригодилась да ещё как, а само производство каротажа - дело наживное, но это с наставником».
      Так и работали. Под вечером собрались знакомые друзья, стали поздравлять своего таланта, Алексея, за то, что им написал первый рассказ «Банка малинового варенья», выпивали, поздравляли его. Он, конечно, улыбался, что написан в журнале «Сибирские огни» и издали для него как авось. Сидели до вечера, говорили об Алексее, о её талантливой и хорошей работе.
      В другой день собрались к восьми утра, Алексей с Максом поехали на полигон осваивать его станцию. На полигоне с множеством искусственным водоёмов, располо-женных правильными рядами в стороне от дороги. Над водоёмами кружились чайки.
      - Мы что же ищем здесь рыбу, - осведомился Макс, видевший когда-то рыбу близ озера Рица, где разводились форель.
      - Какие бассейны? Это отстойники, но рыбка-то там имеется, - Алексей как-то особенно посмотрел на Макса, - только она несъедобная.
      - Как же это несъедобная?
      - Вода-то в отстойниках радиоактивная, - решил Алексей, - сюда её сбрасывают, чтобы грунтовые воды ни попадали для людей. И ты ни о чём не расспрашивай, и от бассейнов подальше держись. Иногда к нам охотники на стацию уток приносят, так от уток радиометр зашкаливает. Понял! И ещё, не лезь в эти отстойники, и Петру не давай сюда от охотни-ков уток, они часто очень радиоактивные. Знаешь Макс, зря вы сюда приехали, это ведь работа не для вас, а для простых людей мотающих каждый день по этим станциям в полигонах. Ведь вам нужны инженеры, позволяющие создавать хорошие машины, вот и подумайте, и уходите в нужные вам институты.
      - Ну, думаю, мы с этой проблемой разберёмся, - сказал Макс, - к тому же здесь нет ни библиотеки, ни клуба, скука, тоска. Думаю, что и Петр об этом прав.
      - Ну что ж, Макс, думаю, что ты прав. Я и сам о том же думаю, бросить эту работу, устроиться, где-нибудь, и начать писать для себя и для других людей.
      На другой день Макс с Петром подошли к Гаврилу Петровичем, чтобы рассказать ему об уходе отсюда, но он тихо сказал:
      - Знаете ребята, есть приказ от прокурора, чтобы вас отправить в места распределения инженеров. В ином случае, вас ждет лишение диплома, а меня в         разнос. Это понятно!
      Получив расчет и собрав вещи, вечером того же дня, они уехали с попутным грузовиком. А ещё через день, Петр поехал в свой будущий город, Тула, а Макс в Томск. На другой день Макс приступил к работе. Никто ни о чём его не спрашивал, конфликт был исчерпан.
      Макс присел возле столика машинистки, отгороженного двумя видавшими виды просторными шифоньерами. Подмигнув как-то хитро, она шепнула заговорщицки:
      - Потом всё расскажешь.
      «Интересно, о чём она хочет знать? - подумал Макс. - С того дня, когда они виделись в последний раз, произошло столько много событий». Его размышления прервал хрип переговорного устройства: «Тамара Петровна, зайдите, пожалуйста, ко мне и прихватите квартальный отчёт».
      - Опять двадцать пять! - возмутилась секретарша. - Ещё и часа не прошло, как я ему сказала, что отчёт будет готов к концу дня. Она с трудом выбралась из-за стола и, переваливаясь с ноги на ногу, как утка, направилась в кабинет начальства. Вскоре она вернулась, протиснулась за машинку, буркнула Максу: «Тебя вызывают» и сердито застучала на машинке.
      Макс поднялся и направился в кабинет, войдя, осмотрелся. В большой, залитой солнечным светом, комнате кроме заведующего лабораторией крупного, добродушного Владлена Александровича и его прямой противоположности маленького, юркого заведующего сектором, Владимира Николаевича, находился зам. директора института по науке, Епифанцев. Максу он был мало знаком, будучи на практике в НИИ, он иногда встречал его в коридорах института, здоровался, но его приветствия оставалось всегда без ответа. Высокий, стройный, щеголеватый, Епифанцев не ходил, а плавал по коридорам института, неся, как драгоценную вазу, высоко поднятую надменную голову и не задерживая ни на ком холодного взгляда рыбьих глаз. Он чем-то походил на высокомерного, самодовольного, глупого индюка. Молодые сотрудники института, которых он вообще не замечал, так и называли его между собой. 
      Индюк, развалившись на приставном стуле подле обширного стола Владлена Александровича, что-то выговаривал ему.
      Макс не вникал в предмет разговора, но по доносившимся до него обрывкам фраз догадывался, что разговор идёт о квартальном отчёте и состоянии дел в лаборатории. Владлен Александрович слушал индюка с досадой, толстое добродушное лицо его сморщилось, он непроизвольно скрёб свой высокий лоб, стараясь как-то отрешиться от неприятного разговора.
      «Присаживайтесь!», услышал Макс и направился к столу, за которым сидел Владимир Николаевич Калинин, и как показалось Максу, ехидно улыбался. Это
указывало на то, что разговор будет не из приятных.
      - С прибытием, - произнёс с некоторой заминкой Калинин. - Как отдыхалось?
      - Спасибо. Хорошо. - признес Макс.
      - К нам надолго? - осведомился Калинин. - Или хотите снова в бега удариться?
      - Пока не решил, - Макс произнес это спокойно и почему-то весело. В его поведении таилось что-то непохожее на сожаление.
      - Это как понимать? - теперь уже с любопытством спросил Калинин.
      - Если примете, буду работать.
      - Значит, одолжение делаете? А мы вот решили вас для начала зачислить лаборантом. Как это к вам придётся? - Калинин улибнулся и посмотрелна Макса.
      - Ваше дело, только после первой получки я в какую-нибудь в Тмутаракань сбегу, где меня вряд ли отыщут.    
      - Ну, Макс, уморили вы меня, - Калинин неожиданно рассмеялся. - Признаться, что-то вроде этого я от вас и ожидал. Вот вам лист бумаги, ручка, пишите на имя директора: прошу принять меня на работу в должности инженера с окладом 120 рублей в месяц, проставьте дату и подпись.
      Пока Макс беседовал с Калининым, разговор за соседним столом перешёл на повышенные тона.
      - Ваша лаборатория портит нам показатели института, - говорил раздражённо
Епифанцев, - все отделы уже отчитались, а вашего отчёта, как всегда нет.
      - Показатели - это всего лишь формалистика, - отозвался Владлен Александрович, - сегодня они одни, а завтра могут стать другими. На его щеках
проступили розовые пятна, а голос  повысился, - потому подождём до завтра.
      - Не собираюсь, - резко ответил Епифанцев. - Мне поручено составить сводный отчёт, и я доложу директору, в конце конов это вы срываете отчётность.
      - Как вам будет угодно, но раньше утра отчёта не будет...
      - Какое число поставить? - Спросил Макс и написав заявление.
      - А на сегодне конечно, и подпиши у Владлена Александровича и отнеси заявление на подпись директору, - сказал, ставя свою подпись на заявлении Макса, Владимир Николаевич. потом свяжись со Львом Григорьевичем Козинцевым и приступай к работе.
      - Прямо сейчас? - Вырвалось у Макса.
      - Когда же еще? - Осведомился в свою очередь Владимир Николаевич, - ты и так нагулялся вдоволь, пора и за дело приниматься.
      Он поднял голову, протянул Максу заявление, доброе лицо его расплылось в улыбке, и у Макс сразу куда-то подевалась напряжённость, сковывавшая его всё утро, и стало как-то легко.
      Дождавшись ухода Епифанцева, Макс подписал заявление у начальника лаборатории, вышел, прикрыл за собой дверь и направился к выходу из приёмной. «Обошлось?» услышал он и обернулся. Спрашивала секретарша, и у Макса непроизвольно сорвалось:
      - Фу, кажется, обошлось.
      Ляля с Любой засмеялись, встретившая его какуето девушка. Она сидела теперь за столом, где раньше сидела Рая, смотрела на него с нескрываемым любопытством, и Макс понял что все говорили о нем. 
      Сдать на подпись заявление не потребовало много времени, Макс поднялся на второй этаж, постучался в приёмную директора, не дождавшись разрешения, вошёл, сказал: «Здравствуйте» и остановился, ожидая реакцию секретарши, Марии Ивановны, что-то печатавшей на машинке.
      Она прекратила печатание, подняла голову, на её сухом, вытянутом лице прочно застыла желчная усмешка, несколько смутившая Макса.
      - С чем пожаловали, молодой человек? - Сухо спросила она.
      - С заявлением вот, - смешался Макс и протянул ей заявление.
      Она бегло прочла его, положила в чёрную папку с надписью: «На подпись», снова сухо сказала: «Приказ выйдет завтра к концу рабочего дня», поправила свои короткостриженые редкие курчавые волосы, смотрела непродолжительное время на Макса, стараясь восстановить ход мыслей, и снова застучала на машинке.
      Выйдя из приёмной, Макс направился на поиски Льва Григорьевича. В его жизни начиналась пора неожиданных, удивительных событий. Начиналась, впрочем, не
очень-то удачно… А впрочем, ничего страшного не произошло, он отделался лёгким
испугом. Посмотрим, что будет, когда он возьмётся за дело.
      Он шел по высоким сводчатым коридорам, спускался по лестницам, минуя какие-то залы и застекленные галереи, чувствуя себя уже не прежним студентом, а сотрудником
института, как-никак он инженер, а не какой-то там безымянный студент…
      Козинцева, своего руководителя преддипломной практикой и дипломного проекта, Макс нашёл в помещении пилотного ускорителя электронов. В окружении Алексея Блудова, Ильи Дымова и Бориса Трофимова, однокашников Макса, Лев Григорьевич объяснял устройство ускорителей заряженных частиц, и Макс, стараясь не привлекать к себе внимание, остановился за его спиной. «Ускоритель, - говорил лев Григорьевич, - содержит источник электронов, которые предварительно ускоряются в электрическом поле, затем фокусируются электромагнитными линзами и вводятся по касательной в непосредственно ускоритель. Собственно ускоритель содержит замкнутую трубу, помещённую в систему электромагнитов, формирующих определённую кривую магнитного поля, нужную для удержания электронов в трубе. Для разгона электронов ускоритель снабжается высоковольтными генераторами импульсов с резонаторами, установленными между магнитами и создающими ускоряющее электрическое поле при прохождении электронов между пластинами резонаторов. Включение и выключение магнитов и резонаторов происходит синхронно, таким образом, чтобы электроны двигались в трубе по кругу, пока не достигнут около световой скорости. Вот для того чтобы это произошло, нам с вами предстоит отладить и запустить это устройство, - он показал рукой на громоздкое сооружение в центре огромного зала, - которое и есть ускоритель электронов, называемый коротко «Синхротрон». Для его отладки и запуска каждому из вас поручается определённый участок, а именно: Алексею, инжектор электронов, высоковольтный генератор и система предварительного ускорения Илье о вакуумной системе и Борису о системе коррекции магнитного поля и настройка самого поля. Наконец, Лев Григорьевич круто повернулся: - тебе Макс нужна система фокусировки электронного пучка и коррекция орбиты. Задача ясна?
      - Ясно! - Ответил за всех Илья.
      - Тогда за дело друзья! На столе находятся отчёты с подробным описанием всех узлов синхротрона, их устройством, схемами и принципами работы. Если возникнут вопросы, я буду к концу смены.
      Когда за Козинцевым закрылась дверь, принялись разбирать отчёты. Отчет, касающийся устройства магнитной системы и системы инжекции электронов, был знаком Максу до мелочей; он досконально изучил его, проходя практику и выполняя дипломный проект, в котором провёл подробные расчеты, как электромагнита, так и узлов системы инжекции, и, просмотрев оглавление, он отложил его на край стола. Его больше интересовал сам ускоритель в сборе. Те несколько раз, что он бывал в этом зале с Козинцевым, ему удалось ознакомиться только с устройством системы фокусировки электронного пучка, и вот теперь выпала возможность осмотреть и облазить всё это фантастическое сооружение целиком.      
      В этом огромном зале при ярком свете галогенных ламп, окружённый по периметру высокими свинцовыми экранами, казавшимися гигантскими щитами, ускоритель казался сказочным великаном. Всё, о чём Макс читал в отчётах, в книгах, видел на рисунках и схемах, обретало при виде ускорителя реальность. Обвитые медными токоведущими шинами мощные электромагниты, объёмные резонаторы для создания ускоряющего электрического поля, высоковольтный импульсный генератор, электромагнитные линзы, огромная вакуумная камера с форвакуумными и диффузионными насосами, ртутные выпрямительные лампы, игнитроны, пульт управления с множеством магнитных пускателей, измерительных приборов со стрелками-копьями, всё это, собранное вместе, можно было осмотреть, потрогать руками, ощупать. И все эти, ещё не ожившие, не связанные воедино устройства, предстояло настроить, согласовать друг с другом и заставить работать как единый отлаженный механизм.
      Забыв обо всём, Макс переходил от одного узла к другому, внимательно осматривал, силился вспомнить, где и что он читал об этих устройствах, и приходил к неутешительному выводу: кроме самых общих сведений об ускорителях он ничего не знал, и чему его учили, тоже не помнил. Специальность открыли как-то внезапно, и он как кутёнок кинулся туда, клюнув на интригующее название: «Промышленная электроника». Кинулся, да промахнулся, учебный процесс оказался неподготовленным, не было ни макетных образцов, ни учебных пособий, ни лабораторного оборудования, ни тем более квалифицированных преподавателей. Потому осваивал, как и его товарищи по несчастью, лекционные и лабораторные курсы вместе с преподавателями. Так и учился три года, не зная чему, и только во время преддипломной практики и дипломированную наступил момент озарения. Он вдруг понял, что многое знает и многое умеет, об этом свидетельствуют персональное приглашение на работу в престижное НИИ и его дипломный проект, высоко оценённый Государственной экзаменационной комиссией.
      Увлекшись, Макс пробрался  внутрь кольцевого ускорителя, где в  тесноте располагались вакуумные насосы, такие же, что и на кафедре «Вакуумной техники», где он слушал лекции, выполнял лабораторные работы и сдавал экзамен по этому курсу. Эта кафедра запомнилась ему больше других главным образом в связи с преподавателем Кантером, невысоким щеголеватым евреем, читавшем курс «Электровакуумные приборы». Кантер запомнился ему увлечённостью чтения лекций: формула за формулой он быстро заполнял доску, неожиданно прерывал это занятие, отступал назад, смотрел рассеянно на дело рук своих, говорил: «это проще сделать по-другому», стирал написанное, и снова начинал наворачивать многоэтажные формулы. Иногда это повторялось по несколько раз, и вконец запутавшиеся слушатели переставали что-либо понимать, теряли интерес и смотрели на Кантера бессмысленными глазами. Для Макса же эти лекции стали откровением, проучившись год на мехфаке Томского университета, он с лёгкостью следил за сложными математическими выкрутасами Кантера и сделал для себя важное открытие: для описания сложных явлений существует много способов и нужно подыскать наиболее простой и верный. Возвращаясь после лекций Кантера в общежитие, Макс подолгу искал продолжения прерванных доказательств, часто находил, иногда нет. Тогда он подходил после занятий к Кантеру, чтобы вместе поломать голову.«К решению сложных задач прямых дорог нет, - любил повторять Кантер, - тут приходится изрядно помучиться».
      Это его изречение Макс запомнил навсегда.
      - Макс, ау, где ты?! - услышал голос Ильи Дымова. - Пора на обед.         
      С помощью приставной лесенки Макс перебрался через электромагнит
ускорителя и спустился к ребятам, руки и лицо его были испачканы пылью.
      - Ого! - Засмеялся Трофимов, - наш беглец вознамерился заглянуть в самые
потаённые уголки этого сооружения. 
      - Ты о чём? - сухо спросил Макс, отряхивая испачканные пылью брюки.
      - О том, что туда, где ты только что был, никто кроме Ильи не забирается. Там его вотчина. 
      - И что из этого следует? - Макс начинал сердиться.
      - Не заводись, Макс, - сказал добродушно Илья, - просто там пыльно и ты
здорово испачкался. Там в углу за ширмой  зеркало с умывальником, посмотрись и приведи себя в порядок. Пойдём, покажу.   
      Вместе они направились в дальний угол зала. Проходя мимо внушительных размеров монтажного стола, на котором покоились какие-то детали, поравнялись с двумя лаборантами: Маратом и Михаилом. Склонившись над столом, они что-то делали. Остро пахло спиртом.
      - Как дела? - осведомился Илья.
      Оба обернулись.
      - Кончаем вот промывку камеры, после обеда начнём сборку, - решил Маратов.
      - Сегодня закончите? - спросил Илья.
      - Постараемся. Только будет ли толк, третий раз уж камеру перебираем, а всё без толку, - ответил с сомнением Михаил. - Может, какая скрытая трещина в фарфоре имеется?
      - Вряд ли. Скорее сама камера газит или стыки неплотные. Ставьте на стыки новую вакуумную резину,- решил Маратов.
      - Сделаем, как надо, Илья Васильевич, авось на этот раз всё получится, - сказал Михаил.   
      - Ну, на авось надежды мало, а так-то по всему должно получиться, - сново решил Илья.
      Минуту-другую они наблюдали, как лаборанты промывали спиртом внутренние стенки отдельных частей разобранной камеры и бережно укладывали на байковую подстилку для просушки, потом Илья предложил:
      - Подсуетимся, а то Алексей с Борисом без нас уйдут.
      Освежив наскоро лица и руки, они направились к ожидавшим их товарищам.
      - А тебя Илья после защиты и не узнать, - заметил Макс.
      - В каком смысле? - Илья с недоумением посмотрел на Макса.
      - Ну, важный какой-то, степенный ты стал. Даже лаборанты не как-нибудь, а Ильёй Васильевичем кличут, воскликнул Макс.
      Илья рассмеялся:
      - На себя со стороны посмотри, упаковался, дай Бог каждому. В каких это краях такой прикид продают.   
      - Куда двинемся? - осведомился Макс, подходя к Борису с Алексеем.
      - Куда же ещё, в ТИЗовскую столовую, конечно. Там довольно дёшево и вкусно
кормят, - решил Борис.
      Шли не торопясь, обменивались последними новостями.
      - Вы слышали друзья, что Миша Шеин вернулся, - поделился новостью Борис.
      - Не может быть, - удивился Макс. - Его ведь направили в целевую аспирантуру в МЭИ московский энергетический институт.
      - И что, что направили? Не ко двору он там пришёлся. Сам-то тоже, небось, обратно вернулся. Поведай, что там с тобой стряслось.
      - Считай, что тоже ко двору не пришёлся.   
      - А в НИИ прошёл слух, что тебя во всесоюзный розыск объявили.
      - Нашёлся же, чего теперь об этом толковать! - ответил сердито Макс. Он начинал злиться.
      - Ладно, ладно не сердись, Макс, что было, то было, - добродушно сказал Борис. - Просто многие в институте недоумевали, куда ты подевался.
      За разговорами не заметили, как поравнялись с небольшой группой молодых женщин.
      - Вон он, вон он, - сказала явственно Люба молоденькой девушке, которая встретилась Максу утром у проходной. 
      - Ты о ком? - спросила она.
      - Да о Максе же. Тамара Петровна всем уши он нём прожужжала, не помнишь что ли. Вон он, который слева в светлом пальто.      
      - Фи! - фыркнула девушка, стрельнув взгляд в сторону проходивших парней. - Тоже мне Макс, Макс, нашли тоже красавчика.
      - Что ты, Даша, посмотрим, что ты скажешь, когда его ближе узнаешь. Это тебе не Володя-шофёр и не лаборантики что вокруг тебя крутятся       
      Обогнав и удалившись на некоторое расстояние от женщин, Макс спросил:
      - Кто эта девушка с высокой причёской? Что-то раньше её не видно было.
      - Новенькая она, вчерашняя школьница, - ответил Илья. - Её недавно на место Раи взяли. А что?      
      - Симпатичная, - не зная, что сказать, ответил Макс.
      - Мужики, да наш Макс никак на Дашу запал, - подал голос Алексей. -   Смотри, Максик, это дело не безопасное, в институте её сестра с мужем работают, а он мужик серьёзный, может и рёбра пересчитать. 
      - Вот ещё! Давайте не будем об этом.
      Вечером обрались в тесной комнатке Толи Покровского в общежитии для аспирантов и молодых специалистов. Из мебели: встроенный общежитский шкаф, шифоньер, диван-кровать, книжная стенка, круглый стол с четырьмя стульями, трюмо. На окнах красивые шторы. На столе, нарезанные аккуратными ломтиками, хлеб, колбаса «Докторская», сыр «Советский» вскрытая  банка «Килька  в томатном соусе», тарелки, гранёные стаканы и две бутылки водки «Московская».   
      По просьбе хозяина расселись на сложенной диван-кровати и стульях, говорили,  перебивая друг друга, и никак не могли наговориться и наглядеться друг на друга.
      С небольшим запозданием появился Юрий Темников, молча выставил на стол бутылку «Советское шампанское», небольшой свёрток, осмотрелся, ища место, и втиснулся между Максом.
      - Почему один? - встретил его вопросом хозяин дома,
      - А с кем мне быть? 
      - Как, разве тебе не передали примести Мишу Шеина?
      Темников вздёрнул плечи.
      - Не понял, кто и что должен был мне предать.
      Открылась дверь и в комнату с большой кастрюлей в руках вошла молодая изящная женщина, за ней Михаил Шеин.
      - Принимайте гостя, - произнесла она певуче, прошла к столу, поставила на стол кастрюлю, сняла крышку, из кастрюли вырвался пар, и запахло отварной картошкой.
      Эта манера говорить, голос… Максу показалось: когда-то давным-давно, в прошлой жизни, он уже слышал этот голос и видел эту красивую женщину.
      - С пылу с жару, - снова пропела женщина. - Прошу к столу.
      Шумно, как в пору недалёкого ещё студенчества, они кинулись к столу, расселись, ждали, когда последует команда. 
      - Друзья! - обратился к собравшимся Анатолий, - кто ещё не знаком с моей милой жёнушкой, Сашенькой, прошу любить и жаловать. И ещё: предлагаю попросить Илюшку побыть тамадой. Возражения имеются?
      - Какие возражения, - закричали вразнобой за столом. - Командуй, Илья!
      - Налива-й! - скомандовал врастяжку Илья и, дождавшись, когда разольют водку, постучал по стакану вилкой, требуя тишины, а когда она наступила, произнёс: - Помянем, друзья, доброе студенческое время и выпьем за то, что мы, наконец-то, займёмся делом.
      Выпили. Сидели какое-то время притихшие. Было немного грустно и показалось, будто перенеслись они в прошлое, в беспечное студенческое застолье.
      - Вы сидите, друзья, - сказала, поднимаясь, Саша, - я отлучусь на некоторое время.
      Направляясь к выходу, она обернулась, снова певуче произнесла: «А вы не скучайте».
      И Макс вспомнил, при каких обстоятельствах он её видел. Это было на четвёртом курсе в конце июня. После сдачи экзаменов Анатолий и Юра Дмитриев предложили ему отправиться позагорать на Томи. «Будут красивые девушки из мединститута, - сказал тогда загадочно Анатолий, - Имей, Макс, ввиду: та, которую зовут Саша, - моя девушка, другая, Аня, - Юрина. Будет ещё их подружка, Виолетта. Тогда они провели чудесный день.  И вот эта встреча. Куда подевались её некоторая угловатость, припухлость девичьих губ и глаз, стеснительность. Теперь это была совсем другая женщина. В тёмном, ладно подогнанном костюме, она двигалась уверенно, покачивая, как молодая кобылка, бедрами, и Макс смотрел на неё во все глаза, отмечая, как туго заполняли её груди и бедра костюм, и думал о том, что находится под ним. В потоке лившегося в окно солнечного света её лицо было цвета китайского фарфора и совер-шенно гладкое, над которым горел сноп волос, спадавший водопадом на её плечи и спину, и это казалось ему настоящим чудом.
      - О чём задумался, детина? - услышал он голос Ильи.
      - Так, ни о чём существенном.
      - Тогда расскажи, какими судьбами занесло тебя в закрытые Берёзки, ребята интересуются.
      - Совершенно случайно.
      - С Максом всё понятно, - прервал расспросы Алексей Блудов, - тут без братца Пети Макарова не обошлось. Помнится, не одного Макса он уговаривал навострить лыжи в почтовый ящик. Послушаем лучше Михаила, что с ним стряслось.
      - А ничего особенного. Приехал в Москву, сдал экзамены, дождался зачисления, потом просидел месяц нам кафедре, ожидая, когда заведующий займётся мной, и понял: никому я там не нужен. И вот я здесь с вами.
      - Дальше-то что?
      Миша пожал плечами:
      - Буду в аспирантуре у Льва Мартемьяновича Ананьева.
      - Значит, как ты и мечтал, - подытожил Илья, - будешь заниматься наукой, и  когда-нибудь мы также вот соберёмся, чтобы обмыть твои диссертации. Ну что ж, друзья выпьем за то, чтобы наши мечты сбылись.   
      Выпили. Илья крякнул, вытер губы салфеткой, спросил Макса:
      - Что с Петей Макаровым?
      - Уехал к месту распределения в подмосковный Алексин. Очень уж ему туда не
хотелось, - сказал после небольшой паузы Макс.
      - Ничего, Петя не промахнётся, отсидит в этом Алексине свой срок - и переберётся в Москву, - заметил Блудов. - Пётр знает, что ему нужно.   
       Ну, Алексей, ты о Петре как о каком-то зэке говоришь: «отсидит свой срок», - заметил Макс.
      - В принципе так оно и есть, - поддержал Алексея Покровский, - нам ведь
навязывают эти распределения, и мы под угрозой лишения дипломов должны там, по сути, сидеть три года. Вот хотя бы, Макс, с Петром. Хуже кому-то бы стало, останься вы там в этом ящике? Никому! А что касается этих направлений, нами просто затыкают дыры в штатных расписаниях.
      - Ну, ребята, так мы далеко зайдём, - заметил молчавший всё это время, Юрий Темник. - Мы ведь сами в  эти места напросились.
      - Потому и напросились, что другого выбора не было, - заметил Покровский.
      Илья снова постучал по стакану вилкой:
      - Друзья, хватит о скучном, поговорим лучше о женщинах.
      - Ага, стоило мне вас на минутку оставить, как вы принялись нам косточки перемывать, - сказала, незаметно вошедшая в комнату, Саша. - А не поможет ли кто
из вас помочь мне на кухне?
      - Я сейчас, Сашенька, - сказал тотчас Покровский, - только вот мысль до конца доведу.
      - Нет, нет, ты развлекай гостей, а мне кто-нибудь из твоих друзей поможет, - она обвела взглядом сидевших за столом гостей, неожиданно улыбнулась, - а вот хотя бы вы, Макс.      
      Макс с готовностью поднялся, выбрался из-за стола:
      - Я в вашем распоряжении, - …он замешкался, решая как её назвать, потом произнёс: «Александра».
      - Ну, зачем же так официально, Макс, - она улыбнулась, шепнула ему как давнему знакомому, - зови меня просто Саша.
      Она посторонилась, пропуская его, взяла под руку и повела на кухню, где хозяйничали несколько молодых женщин.
      - Какими судьбами занесло тебя сюда, Саша? - спросил неожиданно для себя Макс.
      - Узнал, значит, наконец-то, а я вот всё гадала: узнаешь, не узнаешь, - её лицо снова озарилось какою-то загадочной улыбкой, словно она намекала на нечто памятное им обоим. - А я вот тебя сразу узнала, хотя прошло уже столько времени.
      - Ты не ответила на мой вопрос, Саша.
      - Всё очень просто, окончила институт, получила распределение в Каргасок на севере Томской области, а тут Анатолий сделал предложение выйти замуж, вот и стала я замужней женщиной.
      - Всё так просто?
      - Что же ещё? Он славный парень, любит меня, а это дорого стоит.
      Он смотрел на неё, думал: «Как она хороша», вслух же сказал:
      - Ты сильно изменилась.
      - И как же? Уж не хочешь ли ты сказать, что я стало дурнушкой.
      - Что ты, что ты, ты стала настоящей красавицей!
      - Наконец-то ты это заметил, а после того дня на Томи, ты вдруг исчез. Скажи, почему?
      - Толик объявил тебя своей девушкой, и я посчитал себя лишним.
      - Только из-за этого? А я посчитала из-за Виолетты, она ведь красивая и умница. Да что это я, ты ведь с нею встречался.
      - Несколько раз, потом военные сборы, поездка домой, учёба, словом, не пара мы.Кстати, где она?
      - С ней всё в порядке, выскочила замуж за доцента с кафедры философии, родила дочку, теперь трудится ассистентом на кафедре педиатрии. Заболтались мы, однако с тобой, возьми-ка вот сковороду с котлетами, и пойдём к мужчинам.
      Когда они вернулись в комнату, там делились ещё свежими впечатлениями о приёме на работу, характере работы, перспективах.
      - …да что там какие-то бетатроны, - говорил возбуждённо Алексей Блудов, - мелочёвка это! Вот у нас ускоритель так ускоритель, одна вакуу3мная камера с шесть метров в диаметре, а магнит чего стоит, а инжектор…
      Его перебивали, говорили «А вот у нас…». 
      - А вот и мы, - произнесла звонко Саша, и все замолчали. - Принимайтесь-ка, пока не остыли, за котлеты, а наспориться успеется.
     Выпили ещё по рюмке, поели с аппетитом котлеты, снова заспорили, и  стало шумно и весело, как когда-то в пору студенчества.
     Макс в этом споре не участвовала, только прислушивался и наблюдал за Сашей. Ей, как видно, нравилась это шумное застолье, и она внимательно слушала, опершись локтем о стол и положив на ладонь подбородок. Её лицо порозовело, из-под длинных тёмных ресницы смотрели томно чёрные глаза.
      «А ведь красавица, - в который раз за вечер восхитился Макс, - и как хорошо, что я снова среди друзей, что всё складывается наилучшим образом.

11

      В первый свой отпуск в начале июля тысяча девятьсот шестьдесят третьего года Макс впервые в своей жизни столкнулся с потерей родного человека. Те несколько дней, что он вместе с матерью и братом находился рядом с отцом, он мучительно наблюдал, как проваливалось и серело лицо отца, как он угасал, уходил от них. У отца была стадия рака, которую он трудно терпел, и Макс попытался получить для него морфин. Для получения его пришлось ехать в район, и лишь под вечер он вернулся домой ампулами. Но отец уже не вставал, порою бодрствовал, смотрел на них тоскливыми глазами, порою погружался не то в сон, не то в беспамятство и тихонько стонал. И всё же, несмотря страшный врачебный диагноз, несмотря ни на что, в его скорую смерть никто не верил,  даже поселковый врач, Владимир Рочас, приходивший накануне, чтобы поставить обезболивающий укол. В полдень следующего дня, не приходя в сознание, отец умер, и Макс трудно переживал момент внезапно наступившей пустоты.
      Особенно невыносимыми оказались эти несколько дней перед похоронами, потребовались какие-то справки, подготовка к похоронам, организация похорон, поминок… Тяготило выслушивать какие-то слова утешения и сочувствия, тяготила наступившая ненастная погода. Про такую погоду говорят: погода по хорошему человеку плачет. 
      Под навесом у входа в барак, в просторном коридоре, в прихожей толпились родные, друзья, соседи и просто хорошие знакомые, заходили в комнату, где, одетый во всё чёрное, лежал в гробу отец, мямлили матери, Максу, брату и сестре какие-то слова вроде «трудная жизнь», «стресс, «инсульт»… жали руки и уходили. На смену им приходили другие, и это казалось, никогда не кончится. Мать печально слушала, улыбалась сквозь слёзы, говорила: «Спасибо за внимание».
      Потом погода неожиданно прояснилась, показалось солнце, гроб с телом отца вы-несли из барака, установили на четырёх табуретках; его сразу окружили родня, жильцы барака, большей частью женщины, они плакали, вытирали слёзы платочками, потом прижимали их к губам, словно пытались сдержать, рвущиеся наружу слова откровения.               
      От соседних бараков тоже стекались люди, подходили к гробу, смотрели на отца, оставались стоять рядом или отходили. Многие из них ещё помнили о письмах, заявлениях, прошениях и жалобах, которые он писал за них при жизни. 
      К гробу подошли друзья отца, Генрих Лаут и Андрей Лих, Губерт Иван, произнесли короткие речи, перечислив жизненные вехи усопшего. Выходило: был отец уважаемым, принципиальным и отзывчивым человеком, верным другом, хорошим мужем и отцом.
      Потом всё завертелось с бешеной скоростью. Гроб поставили на бортовую машину, отвезли на кладбище, приколотили гвоздями крышку, опустили в могилу, бросили по пригоршне земли. Макс тоже бросил. Комочки глухо отстучали по крышке гроба, поставили крест, насыпали холмик земли и стали расходиться.
      В новом, просторном доме Андрея Байхеля, справили поминки, выпили по гранёному стакану водки, закусили блинами с мёдом, кутьёй… Выпитая водка и сытная еда расслабили, потому, помянув покойного, стали обсуждать текущие дела. Всех волновал набиравший силу отъезд из мест поселения депортированных немцев. Уезжали поодиночке, семьями, целыми группами в тёплые края: южный Казахстан, Узбекистан, Киргизию; иные - после многих лет ожиданий и мытарств, перебирались в Германию, и это вносило какое-то беспокойство в души остающихся немцев, всё ещё надеявшихся, что где-то в самых верхах власти примут, наконец, решение позволить немцам вернуться в родные края.   
      - Не может же это ещё долго так продолжаться, - говорил Иван Губерт, - чтобы нас не пускали домой, на Волгу. Посмотрите, уж днём с огнём не сыскать здесь ни одного чеченца, калмыка или прибалта, загнанных, как мы, в эти места.
      - Есть и среди наших немцев инициативные люди, - возразил Лаут, - да только толку в этом мало. Взять хотя бы того же Вилли Штоля, сунулся он в Палласовку, да  и вернулся ни с чем. 
      - Это как понимать? - спросил Губерт.
      - Так и понимай. Нашёл он там работу по специальности, сунулся в паспортный стол за пропиской, а ему говорят: «Немцев не прописываем» и посоветовали незамедлительно уехать. Да что вам рассказывать, сами, небось, не однажды слышали об аналогичных историях…
      Суть разговора до Макса не доходила, как сквозь влажную пелену, доносились
лишь обрывки фраз, не складывавшиеся в цельную картину. В голове крутилась лишь одна мысль: как они могут в такой день говорить о каких-то несущественных делах, когда на семью обрушилось такое горе. «Это непостижимо, в это трудно поверить, это как если бы нас всех внезапно поразил удар молнии, - думал он, глядя рассеянно на находившихся просторной гостиной брата, сестру с мужем, дочкой и сыном, тётя Марта с дочерями, гостей. - Что дальше, что нас ожидает? Что будет с матерью, как она это переживёт?». Эти вопросы не давали ему покоя.
      Из примыкавшей комнаты в сопровождении хозяйки, Амалии Байхель, появилась мать, она была во всём чёрном; чёрный платок, покрывавший её голову, оттенял восковое лицо и чёрные тоскливые глаза. 
      Макс поднялся ей навстречу, обнял за плечи и, усаживая её рядом с собой, спросил:
       Как себя чувствуешь, мама?
      Прежде чем ответить, она сделала глубокий вздох:
      - Ах, о чём ты спрашиваешь.
      Она обвела взглядом гостиную, ища кого-то, и Макс, догадавшись, кого она ищет, сказал:             
      - Дядя Андрей пошёл проводить Эрну с младенцем, он обещал скоро вернуться.
      Она не ответила, облокотилась устало о стол и так сидела, безучастная ко всему.
      - Магу я для тебя что ни будь сделать? - спросил Макс. - Может быть стакан
чая или воды?
      - Нет, я просто хочу посидеть, - ответила она, потов вдруг сказала: - Так, сын, всегда бывает: счастье ждёшь годами, а беда приходит внезапно. Не правда ли?
      Он медленно повернул к ней голову.
      - Так оно и бывает. Годами едешь по гладкой дороге и вдруг попадаешь в яму.
      Она потрясла головой, словно хотела прогнать какую-то мысль.
      - Вот и я о том же. Ждали, ждали отца целых тринадцать лет, дождались и не успели нарадоваться. Ушёл он от нас.
      Она приложила к глазам платочек, сидела, сгорбившись, и слегка раскачивалась. Спустя некоторое время спросила:
      - Что ты собираешься делать?
      - Ах, мама… хотел бы я это знать. Уход папы оставил много вопросов.
      Она тихо сказала:
      - Если ты намереваешься остаться здесь, не делай этого. Что тебя здесь кроме грязи ждёт, ты об этом подумай.
      - Ах, мама, - он вымученно улыбнулся, - как ты можешь так говорить.
      Он взял её руку:
      - Как я могу уехать, когда ты остаёшься одна?
      - Вовсе не одна, со мной Володя, Фрида с детьми, как-нибудь перебьёмся. А ты езжай, отец на тебя столько надежд возлагал, пусть они сбудутся.
      Он отпустил её руку, выбрался из-за стола и стал за её спиной.
      - Ты этого действительно хочешь? Ну, мама, не знаю, что на это скажут Володя с Фридой.
      - Макс, - она повернулась к нему, - я даже не могу подумать, что ты останешься здесь. Отец бы нам этого никогда не простил. А что касается Володи с Фридой, они согласны с моим решением.
      Он обнял её, поцеловал и сказал вдруг охрипшим голосом:
      - Ты моя мама, и ты всегда была для меня лучшей мамой, какие только бывают. Спасибо, мама!
      Он ещё раз поцеловал её, повернулся и пошёл к вошедшему в гостиную дяде Андрею.
       Во второй половине сентября его погнали на уборку картофеля. Эта практика использования научного, инженерного и студенческого потенциала на самых грязных авральных работах взамен торговавших на рынках сельчан была в стране, намеревавшейся построить коммунизм,  повсеместной и обязательной. Не обошло это мероприятие и недавно испечённого инженера, Макса, и, забросив, казалось, неотложные дела, подготовился к отправке на копку картофеля, чтобы на некоторое время забыть всё, чему его учили в институте, и вспомнить чему его учило его голодное детство. В НИИ срочно оповестили сотрудников о выезде, и, побросав все дела, к восьми утра следующего дня в полном облачении Макс стоял в очереди на посадку в автобус. Погрузившись в автобусы, пересекли по понтонному мосту Томь и через пару часов въехали в большую деревню. Деревня оказалась татарской с рублеными домами и хозяйственными постройками под одной крышей для людей, птицы и скота, просторными огородами под картофель, лук, капусту, тыкву… В один из таких домов к большой татарской семье и подселили Макса с приятелями: Борисом, Ильёй и Алексеем.   
      На крыльце дома их встретил немолодой коренастый татарин, одетый в длинную серую рубаху, перетянутую в поясе шнурком со свисающими до колен кистями, и шаровары, заправленные в шерстяные носки домашней вязки и чёрные выцветшие галоши. Венчал этот наряд тюбетейка украшенная гарусом. За ним на крыльцо высыпали пятеро смуглых детей разного возраста, лупавшие на диковинных пришельцев из другого мира бусинками чёрных глаз. Немногословный хозяин дома, колхозный бригадир Гильфанов, провёл их в дом, показал большую комнату, сказал: «Здес будэтэ жит», и удалился. В комнате кроме окна, свежеструганных бревенчатых стен, четырёх набитых соломой матрацев и подушек ничего не было. Побросав в угол рюкзаки, они направи-лись к месту сбора - колхозной конторе. И начался их «картофельный» отпуск.      
      Рано утром они выходил из дома, шли к пункту питания во дворе пекарни, где несколько молодых девушек и женщин кормили их завтраком, потом шагали по выбитой песчаной дороге через залежное поле, сбивая с травы росу, гремя вёдрами и
лопатами, и пели хором незамысловатые песни.
      Вместе со всеми шел и Макс, и у него  после получасового хода до картофельного поля туфли чавкали, а низ штанов бывал насквозь пропитан грязью — смесью воды и пыли, и он запоздало корил себя, что не удосужился приобрести сапоги и робу, а отправился как на прогулку в выходной одежде. Впрочем, у него было слабое утешение, что не он один оказался таким идиотом. К счастью стояла золотая осень без дождей и единого облачка на выцветшем голубоватом небе. Ко времени прихода на картофельное поле, солнце, поднявшись над отдалённым лесом, подсушивало росу, прогоняло лёгкий туман в ложбинках, и сразу становилось тепло, и начиналась работа. Макс быстро втянулся в эту привычную работы, подкапывал лопатой кусты картофеля, слегка подворачивал, чтобы облегчить труд двум молодым женщинам, выбиравшим задним золотистые клубни, относил наполненные вёдра к бурту, высыпал, возвращался обратно и снова подкапывал кусты.
      К обеду, когда солнце поднималось к зениту, сновавшие вокруг в поисках червей птицы: вороны, скворцы, воробьи… улетали в лес, и на землю опускалась тишина, поварихи привозили на поле еду и начинался обед. Кормили сытно колхоз не скупился на мясо, овощи и молоко и, отобедав, расслабленные сытной едой и зноем, устраивались в тени, вели неторопливые разговоры или дремали. 
      И этот день ничем не отличался от предыдущих дней. К назначенному часу на полчеса привезли на телеге фляги с овощной похлёбкой, мясом и компотом, и, бросив работу, люди потянулись к телеге за обедом, выстраивались, образуя очередь. Занял очередь и Макс. Очередь двигалась медленно, и он, отступив в сторону, стоял, наблюдая за симпатичной раздатчицей.
      Молоденькая, невысокого роста, симпатичная раздатчица зачерпывала черпаком из фляги похлёбку, наливала в протянутую миску, говорила: «Приятного аппетита». Снова зачерпывала и наливала похлёбку в следующую миску и снова говорила: «Приятного аппетита»… Это получалось у неё весело и непринуждённо, и она делала это с нескрываемым удовольствием. Когда она вытягивалась, чтобы зачерпнуть похлёбку из стоявшей на телеге фляги, под тесноватой одеждой обрисовывалась её великолепная фигурка с высокой грудью, прекрасной талией и стройными ногами.
      Это была Даша, та самая девушку, с которой он встретился год назад в проходной НИИ. Прошёл год, Макс безвылазно то в ночную, то в дневную смену - работал в ускорительном зале. Отлаживали системы ускорителя, готовя его к запуску. Изредка он встречал ее, идя на работу, или на обед в заводскую столовку. Она всегда бывала то в сопровождении приятельниц, то сестры с мужем, и он находил неловким подойти к ней, чтобы познакомиться. Её попытка поступить в Томский мединститут не удалась и, ссылаясь на занятость на подготовительных курсах в мединституте, она пресекала попытки молодых сотрудников НИИ сойтись с ней поближе, и это тоже несколько сдерживало Макса завести с ней знакомство. 
      Всего лишь год, но как она изменилась. Когда она, чуть-чуть подтянув вверх подол платья, опустилась на корточки, чтобы поднять обронённую миску, низ её платья поднялся ещё выше, и Макс увидел её колени и бёдра, загорелую, как темная бронза, блестящую бархатистую кожу, он подумал: «Как она похорошела».
      Заметив взгляд Макса, она повернула к нему голову, и он смог её рассмотреть. Всего год, но что сделалось с нею. С копной прекрасных каштановых волос, спадавших волнами на плечи и окружавших её чуть подрумяненное загаром молочно-белое лицо, на котором в монголоидных разрезах горели чёрные, лучистые глаза, она показалась Максу красавицей. Когда он встретился с её взглядом, он поразил его как внезапный разряд электричества.
      Заметив, что Макс  наблюдает за ней, Даша наклонилась к напарнице, наливавшей компот и раздававшей хлеб, что-то шепнула на ухо; напарница глянула лукаво на Макса, что-то ответила, и обе враз рассмеялись.      
      Когда очередь дошла до Макса, он протянул миску, дождался, когда Даша нальёт похлёбки, но не двинулся с места, а продолжал стоять с протянутой миской.
      - Налито же, - сказала недоумённо девушка, - или что-то не так?
      - Всё так, - ответил, улыбаясь, Макс.
      - Тогда уступи место другим, - девушка начинала сердиться, - они ведь тоже хотят кушать.
      - Пожалуйста, пусть подходят.
      - Тогда отойди в сторону!
      - Охотно, но только с одним условием.
      - Это, с каким же условием?! - она с любопытством смотрела на Макса.
      - Если ты согласишься пойти со мной в кино. В местном клубе сегодня киносеанс, а после сеанса танцы. Согласна?
      - Вот ещё!
      - Соглашайся!
      - Ну, не знаю, — сказала она неуверенно.
      - Тогда до встречи вечером.               
      Остаток дня был бесконечно длинным. Солнце медлило садиться, будто  решило продлить день и задержаться на небе подольше, и Макс, едва дождавшись окончания работы, поспешил в деревню, чтобы навести лоск на основательно подпорченные туфли и брюки. Ценою больших усилий ему это удалось и, не задерживаясь, он направился к пекарне, во дворе которой за дощатыми столами уже сидели первые посетители, и он присоединился к ним. Вскоре в дверном проёме возникли Даша с напарницей.
      - Помогите кто-нибудь вынести кастрюли, - обратилась Даша к ожидающим обеда сотрудникам.
      Не медля, Макс направился к ней. За ним последовал Илья. Вдвоём они вынесли кастрюли с ужином, и началась раздача. Стоя в очереди, Макс иногда ловил на себе Дашин взгляд, смущаясь, она тут же отводила глаза, и он подумал: он нравится ей. В её возрасте девушки часто влюбляются в парней несколько старше их. Это он знал, и твёрдо решил уговорить её пойти с ним в кино.
      Неожиданно его опередил Илья.
      - Девочки, - обнажив фиксатые зубы, весело произнёс он, - есть предложение наведаться в местный клуб. Там сегодня киносеанс, а после — танцы. Как смотрите?
      - Отрицательно, - тот час же отозвалась напарница Даши, Люба.
      - Это почему же?
      - С женатыми мы не дружим.
      - Надо же, - удивился Илья, - откуда такая осведомлённость?
      - От верблюда.
      Девушки хохотнули, и Илья несколько смешался.
      - Надо же, какие языкастые, уж и пошутить нельзя.
      - Какие есть.
      «Кончайте лясы точить!» послышались из очереди, и Макс отложил намерение уговорить Дашу пойти с ним в кино.
      По окончании ужина, дождавшись, когда девушки, закончив мыть и прибирать посуду, вышли из пекарни, Макс подошёл к ним:
      - Можно я пойду с вами.
      Люба посмотрела лукаво на Дашу, как бы спрашивая её согласие, и не дождавшись ответа сказала:
      - Как хочешь.
      Мак пошел рядом с ними. Краем уха он слышал их тихий разговор. Они обсуждали, что приготовить на завтрак, как будто его и не было рядом с ними, и это делало его положение неуютным. Проходя мимо поселкового клуба, он, наконец, насмелился и предложил:
      - Почему бы, девушки, нам не сходить в кино.
      - А что там будут? - отозвалась немедленно Люба.
      - «Девчата» Юрия Чулюкина.
      - Фу! - фыркнула Люба, - не интересно, я этот фильм уже два раза смотрела.
      - А я бы сходила, - Даша просяще глянула на Любу, - пойдём уж.
      - Ну, раз тебе хочется, пойдем.
      Фильм шел второй день, потому сидели в полупустом зале. По ходу действия зрители отпускали порой нецензурные реплики, весело гоготали. «Это откуда же у них бензопилы?», - удивлялся кто-то из них. «А трелёвочные трактора», - вторил другой, - мы тут вручную лес валим и на конях вывозим, а тут, глянь-ка, лапшу нам на ухи вешают». Когда по ходу фильма развязный  передовик производства и «первый парень на деревне», бригадир лесорубов Илья преподнёс неказистой Тосе золотые часики, кто-то из задних рядов изумлённо произнёс: 
      - Во, бля, даёт! Это откуда же у лесорубов такие деньжищи? Никак с ёлок сыпется.
     - В кине всё бывает, потому и кино. А так-то конешно туфта всё это, - поддержали его из зала, - мы-то и сами не пальцем деланы, но чтобы в такое поверить.
      На Макса, фильм производил тягостное впечатление, в нём всё казалось надуманным, фальшивым. Ему приходилось видеть немало Алтайских деревень и леспромхозов. С жалкими избами-развалюхами, бедно одетыми людьми они разительно отличались от того, что мелькало на экране. И  люди на экране были другими, не деревенскими, и их работа, и хватка, и  речь были другими, поддельными. И глядя на Илью стоящего наизготовку с бензопилой, намереваясь свалить могучую сосну, Макс вспомнил целинницу Ларису и выданную ею фразу: «Этими руками не черенок лопаты держать, а хер, куда надо вставлять». Он рассмеялся тихонько.
      - Ты чего? — спросила шёпотом Даша.
      - Так. Что-то вдруг вспомнилось, не обращай внимание.
      По окончании киносеанса объявили танцы, и в ожидании их публика устраивалась на стульях, расставленных по периметру фойе, или кучковались тут же небольшими стайками.
      Баянист заиграл вальс «Амурские волны», и, извинившись перед Любой, Макс пригласил Дашу и повёл её по кругу, чувствуя обращённые на них взгляды. Она тоже чувствовала эти оценивающие взгляды. Они беспокоили её, и она прижималась к нему, словно искала защиты. Чтобы подбодрить её, он шепнул:
      - Ты молодец, хорошо танцуешь.
      - Спасибо. Пойдем, пожалуйста, отсюда.
      - Как хочешь, а по-моему здесь славно.
      - А мне не нравится, видишь: все на нас глаза пялят. Пойдём уж.
      Когда они вышли из клуба, вечер уже вступил в полную силу, небо укрылось перламутровой накидкой, и сквозь складки этой накидки показались первые звёзды. В конце деревни, улица, освещённая скупым светом одинокого фонаря, оборвалась, перейдя в просёлочную дорогу в поля и к лесу, обозначенному вдали тёмной стеной.
      Поравнявшись с последним домом, Люба остановилась:
      - Не обижайтесь, но я вас покину.
      - А как же я, - возразила Даша, - мы же договорились вместе погулять.
      - Простите, пожалуйста, но я вспомнила, что обещала помочь хозяйке. 
      - Ну, коли так, придётся Вас отпустить, Люба, - сказал Макс, - а мы, если Даша не возражает, погуляем ещё немного.
      Разойдясь с Любой, они пошли дальше по просёлочной дороге. Когда стало темно, и на небе появилась луна в окружении перистых облаков, они свернули с дороги и направились через поле к видневшемуся вдали лесу. В прохладной ночи над ними слышались крики диких гусей. Они их не видели, но обрадовались им. Когда они приблизились к опушке леса, Макс неожиданно оступился, острая боль в области щиколотки прошила ногу, он застонал и остановился.      
      - Что с тобой? - спросила, встревожено Даша.
      - Похоже, что потянул связки или вывихнул ногу. Ты не беспокойся - это со мной иногда случается.
      - И что же теперь? Ты можешь идти?
      Он сделал попытку опереться на больную ногу, но снова застонал, боль была невыносимой, и он замер как цапля на одной ноге. 
      - Я помогу тебе, обопрись на меня, - она охватила его рукой за поясницу, подставила плечо, — надо идти в деревню, пойдём потихоньку.
      - Не нужно Даша, я сам справлюсь. Нужно только найти, на что сесть, и немного времени, чтобы унялась боль.
      Устроившись на пеньке, Макс осторожно поднял больную ногу, положил на здоровую, стал осторожно ощупывать область лодыжки. Она быстро отекала, и прикосновении к ней он едва сдерживался, чтобы не закричать.
      - Я сбегаю в деревню и приведу ребят. Ты побудешь один?
      - И не думай, я справлюсь, нужно только подождать.
      В нём поднималось его обычное упрямство, и он решил для себя не двигаться отсюдадождаться, когда уляжется боль, а там действовать по обстоятельствам. Что он действительно хотел, он и сам в точности не знал. Ему нравилась эта девушка. Ему нравилось её имя, её длинные русые волосы, заплетённые в две тугие косы, мягкие полные губы, да ему всё нравилось в ней: её походка, способность краснеть от смущения, говор… Но вот ребята из его окружения подшучивают над ним, говоря: «Что ты на эту девчонку запал, других девок, что ли нет. Посмотри, сколько кругом молодых, красивых, образованных девок, выбирай любую». В том то и дело, что другие ему не нужны, ему нужна вот эта, что стоит перед ним, молоденькая вчерашняя школьница, прямая и искренняя.
       Он снова ощупал лодыжку - боль уже не была столь резкой, и он сделал попытку подвигать стопой. Хоть и ограниченно, с болью она двигалась из стороны в сторону, вниз, вверх. Значит, - как он и предполагал, - обычное растяжение, и можно потихоньку двигаться.
      - Что с ногой, ты сможешь идти? - снова спросила Даша.
      - Надеюсь, - он спустил больную ногу на землю, попробовал встать, но снова вскрикнул и опустился на пенёк
      Она опустилась перед ним на колени и попыталась при свете луны посмотреть в глаза. При всём мужестве, которое она до сих пор проявила, ею овладело отчаяние при мысли, что ей не хватит физических сил увлечь его за собой против его воли.
      - Макс, умоляя тебя, - пролепетала она.
      Она уже не была  той решительной  девушкой с какой казалась Максу прежде, напронапротив, она казалась маленьким беззащитным созданием, попавшим в беду. Устало, не зная, что делать дальше, она опустила ему на колени голову и заплакала.
      Как долго это продолжалось, она не знала, когда почувствовала, что что-то как слабый ветерок от головы через плечи вдоль всего тела коснулось её. Одновременно откуда-то к ней стали возвращаться силы, как если бы какой-то добрый дух коснулся её. Она подавила рыдания, сняла с шеи платок, наложила тугую повязку Максу на щиколотку, поднялась, ухватила его под мышки, потянула со всей силой, помогла встать на ноги, сказала:
      - Ну же, Макс, пойдём! Я знаю, мы справимся.
      - Не нужно меня тянуть, Даша, я справлюсь, кажется сам. Помоги мне только найти сухую палку, чтобы опереться на неё.
      Спрятавшаяся было луна, снова появилась на ночном небе, и её бледный свет осветил лесную поляну и Макса, поддерживаемого Дашей.
      - Хорошо, - сказала она, - ты постой здесь, а я поищу что-нибудь.
      Она отпустила Макса, пошла в сторону обступавших поляну деревьев, и Макс потерял её из виду. Призрачными казались ночные звуки, жалобы иволги, глухие падения еловых шишек. Ему показалось, будто вокруг него шныряют бестелесные, ночные тени, шелестя полными тайн голосами, и танцуют блуждающие огоньки.
      Вскоре появилась Даша, она тянула волоком большую сухую ветвь. Подойдя
вплотную к Максу, сказала:
      - Посмотри, Макс,  это кажется то, что нам нужно.
      - Спасибо, в самый раз, - ответил он, рассматривая ветвь.
      Она оказалась сухой, легко ломалась, и Макс быстро изготовил нечто очень похожее на костыль, каким пользовались одноногие инвалиды в послевоенную пору.
      - Смотри что получилось, - обратился он к Даше, - теперь мы враз доскачем домой. Как считаешь?
      - Здорово!
      Они шли по едва угадывавшейся в свете луны просёлочной дороге, слушали отдалённый лай собак, смотрели, как наползает из лесов мгла, усталые и немного опечаленные, и с боязнью перед наступающей ночью
      Когда они удалились на некоторое расстояние в освежающей ночи, Максу пришла в голову мысль: как бы ему хотелось снова оказаться в этом уединённом месте, быть рядом с нею и вдыхать ароматные запахи ночи, которые, исходили, казалось, от звёзд.
      Прощаясь у дома, куда поселили Дашу, они пожали друг другу руки, и Макс подумал: «Возможно,  - это пожатие к чему-нибудь да приведёт».

12

      По возвращении в Томск их встречи стали реже, тому содействовало то, что Даша поступила на подготовительные курсы в мединститут, и все вечера у неё оказывались занятыми, а для Макса началась горячая пора, связанная с запуском ускорителя, требовавшая двухсменной работы. Иногда они встречались, направляясь в столовую или на обратном пути, перебрасывались парой другой незначащих слов, на большее их не хватало, так как либо Даша, либо сам Макс всегда находились в окружении приятельниц или приятелей, что не располагало к откровениям. Не располагала к частым встречам и бытовая обстановка, в которой оказался Макс. Он проживал в молодёжном общежитии института, располагавшемся далеко за городом вблизи экспериментальной базы НИИ, куда два раза в день ходили служебные автобусы. Утром, чтобы доставить сотрудников на работу, а вечером доставить обратно. Имелся и запасной вариант в лице пассажирского транспорта того самого почтового ящика, где ещё совсем недавно трудился Макс, но автобусы бывали всегда до отказа забиты запоздавшими пассажирами, а дорога от КПП и контрольно-пропускного пункта почтового ящика, где высаживали всех посторонних, вела через лес и была малоприятной для ночных прогулок. В выходные дни возникали дополнительные трудности из-за того, что не ходил служебный транспорт, и накапливались бытовые проблемы, требовавшие незамедлительного решения. Иногда Макс оставался ночевать  у товарищей в городе и тогда они несколько часов бывали вместе, ходили в театр, кино, иногда на концерты заезжих увядающих знаменитостей, обедали или ужинали в приличных кафе или в ресторане и много общались.
      Для осуществления своей мечты, Даша с головой ушла в учёбу, восторженно рассказывала об окружавших её девушках и парнях, учебных занятиях, ей всё было в новинку и всё вызывало неподдельный интерес. Общаясь с нею, Максу иногда казалось, что она удаляется от него, что новое её окружение несёт ему, Максу, некую опасность потерять её. Это ощущение опасности оставляло в нём какой-то неприятный осадок. «Уж не ревную ли я Дашу», - думал он иногда, но тотчас же отгонял эту мысль, ибо никаких поводов так думать Даша не давала. И всё же иногда, когда Даша высказывалась одобрительно о ком-нибудь из подготовительных курсов, в Максе против его воли возникало это чувство, и он невольно словом ли, тоном ли давал об этом знать Даше.
      - Что ты, Максик! - восклицала она, - мы никак ревнуем.
      - Вот ещё,  говорил он. - С чего ты это взяла.
      - Я же вижу. Как только я упоминаю кого-нибудь с курсов, так ты сразу мрачнеешь. Не бойся, там не на кого глаз положить, все моложе меня. К тому же они такие глупые,
совсем мальчишки.
      Она начинал его тормошить, смеяться, целовать в щеку, и Макс оттаивал.
      Работа тоже не оставляла Максу много времени. Сроки запуска экспериментальногообразца ускорителя из-за мелких неполадок затягивались, потому работали в две смены, отлаживая или меняя целиком блоки. А время неумолимо шло, начальство наседало, требуя форсировать запуск. Наконец с грехом пополам отладили всю систему и приступили к юстировке магнитного поля ускорителя и проводке электронного пучка по орбите. К тому времени начиналась осень следующего года, Макса перевели в старшие инженеры, назначили руководителем смены, и все работы по подготовке ускорителя к запуску легли нам него. И начался последний этап доводки ускорителя. Вместо вакуумной камеры в воздушный зазор электромагнита установили дисковый шаблон из немагнитного материала, по которому в азимутальном и радиальном направлениях перемещали датчик магнитного поля, по сигналу с которого с помощью сложной осциллографической установки - магнитометра определяли параметры поля в различных точках зазора и по ним рассчитывали неравномерность распределения магнитного поля на медианной плоскости ускорителя. Работа оказалась чрезвычайно кропотливой, из-за большой погрешности измерительных приборов и технических ошибок приходилось многократно повторять измерения, пересчитывать, проверять и перепроверять результаты измерений и расчётов.
      Трещали сроки, по несколько раз на дню приходил Козинцев, справлялся о ходе работ, сердился. Макс убеждал его: нестыковка результатов измерений объясняется не методикой и техникой измерений, а нестабильностью и погрешностью магнетометра и просил отправить его на поверку. Козинцев долго сопротивлялся, объясняя это тем, что прибор новый.
      - Вы понимаете, во что это нам обойдётся, - говорил  он, - это месяцы ожидания, не говоря уж о стоимости. Что угодно, но на это я пойти не могу.
     - Да поймите же, Лев Григорьевич, - возражал Макс, - мы бесполезно теряем время, ведь раз за разом результаты измерений не сходятся, - это можно объяснить только неисправностью прибора.
      Наконец он согласился с доводами Макса, прибор отправили на поверку, а группу Макса перекинули на «Сириус» большой электронный ускоритель, где полным ходом в три смены шли наладочные работы.
      В смену Макса, в ночь на пятнадцатое октября 1964 года, из помещения пульта управления ускорителем поступило сообщение об отставке со всех постов Никиты Сергеевича Хрущева. Эту новость приняли спокойно, она ожидалась и тому были предпосылки. К началу 1964 года страна во многом благодаря сумбурным реформам Хрущёва погрузилась в глубокий кризис, и его отставки желали многие. Горожане были недовольны исчезновением с прилавков мясомолочных продуктов и повышением цен, селяне лишением их возможности держать личный скот и урезанием приусадебных участков, верующие новой волной закрытия храмов и молельных домов, военные массовым сокращением армии и бедственным положением попавших под сокращение офицеров, интеллигенция хамским обращением с ней. Случившись, эта отставка никого не разволновала, её приняли как нечто само собой разумеющееся, спокойно обсуждали, строили предположения, что будет дальше.
      Макс слушал и думал об отце, как бы он отнёсся к этому известию, наверно, порадовался бы. Ведь он так горячо оспаривал хозяйственную деятельность Хрущёва.   
      Кончался второй год пребывания Макса в НИИ, былые надежды на то, что работа в этом учреждении окажется творческой, не оправдались. Все эти два года ему пришлось заниматься рутинным делом: доводкой до ума чьих-то разработок. Нельзя сказать, что это прошло для него бесследно, он научился свободно ориентироваться в сложных электронных схемах, осуществлять их настройку, часто это бывало связано с заменой отдельных каскадов другими с другими принципами обработки сигналов, позволивших получить два авторских свидетельства на изобретения, но всё это не приносило удовлетворения. Не хватало главного - творчества. Встречаясь со своими институтскими приятелями Покровским, Шеиным, Темниковым, он слушал, как они делились своими успехами, видами на будущее, у каждого уже определились темы кандидатских диссертаций, и они закладывали основы для их успешного выполнения. Слушая их, он почему-то думал о себе. Вот-вот ему исполнится двадцать пять лет, и вот уже два года он в НИИ. Здесь он стал старшим инженером, начальником смены, он на хорошем счету у руководства, получает хорошую зарплату, есть реальная перспектива занять должность начальника смены на «Сириусе», а это уже карьерный рост, возможность что-то планировать на будущее. Тем более что нужно как-то решить вопрос с Дашей. Последнее время он всё больше приходит к мысли, сделать ей предложение выйти за него замуж. Однажды он даже спросил её, что она думает о замужестве. Она посмотрела на него пристально, помедлила и сказала:
      - Я должна это рассматривать как предложение?
      - Как хочешь. Просто мне интересно узнать, как ты относишься к этому.
      - На данный момент отрицательно, моя главная мечта поступить в институт.
      - Ты всё ещё переживаешь, что не прошла по конкурсу? Плюнь на это, Бог троицу любит, в следующий раз обязательно поступишь,
      - Вот и я о том же, а что касается этой грёбаной физики, я её обязательно одолею.
      В первой половине декабря, получив с поверки магнитометр, снова приступили к работе над экспериментальным ускорителем, и выяснили, что причиной их предыдущих неудач была неисправность магнетометра. К концу года, закончив с работами по коррекции магнитного поля, приступили к сборке вакуумной системы и её откачке до нужного вакуума.
      За несколько дней до наступления Нового 1964 года в вечернюю смену в помещение ускорителя вместе с Козинцевым вошёл директор института, Иван Петрович Чечулин. Выслушав информацию Козинцева о состоянии дел по запуску, он сказал:
      - Есть новость. Ели запуск состоится в этом году, всем участникам обещана премия в размере двух месячных оклада из фонда ректора политехнического института. Как считаете, справимся?
      Ответил за всех Козинцев:
      - Постараемся, Иван Петрович, предпосылки к тому имеются.
      Работали в три смены, сжимали электронные пучки электромагнитными линзами, отслеживали их положение на орбите с помощью люминесцирующих флажков, введённых в вакуумную камеру, и выправляли с помощью корректирующих обмоток. Работа оказалась чрезвычайно кропотливой, но в ночь на тридцатое декабря она увенчалась успехом, когда на осциллографе появился сигнал с мишени, свидетельство о том, что электронные пучки, проделав тысячи оборотов в магнитном поле, попали на мишень. Ускоритель заработал, и все присутствовавшие в зале были чрезвычайно возбуждены, поздравляли друг друга, без конца подходили к ускорителю, заглядывали через плексигласовые окошечки на люминесцентные флажки, светившиеся под ударами электронных пучков. Все были счастливы.
      - Ничего не трогать! - приказал Козинцев и покинул зал.
      Вскоре он снова появился в сопровождении Чечулина. Он принёс большой саквояж, поставили его на монтажный стол, и стал выкладывать бутылки с шампанским и свёртки со снедью.
      - Михаил, - обратился Козинцев к дежурному лаборанту, - это дары Ивана Петровича, разбери всё это, будем обмывать ускоритель и позаботься о посуде. Надеюсь, всё это найдётся в нашем хозяйстве? 
      - Тарелки и вилки найдём, а вот с бокалами под шампанское проблема. Имеются только стаканы и кружки.         
      - Сойдёт!
      Разбили бутылку шампанского о магнит ускорителя, устроились за монтажным столом, не торопясь пили шампанское и обсуждали перспективу запуска большого ускорителя «Сириус».
      Ещё три месяца ушло на окончательную доводку ускорителя и системы вывода из него ускоренных электронов, и наступил день расставания. Ускоритель с частью обслуживающего персонала передали в распоряжение экспериментаторов, а Макса и Блудова Алексея перекинули на доводку и запуск «Сириуса».
      И снова сменная работа, бесконечные разборки и сборки узлов ускорителя, измерения, настройки, однообразие, от которого начинало мутить. Он думал о скором окончании третьего года работы в НИИ, о том, что впереди неизвестность. Остаться обслуживать ускоритель? Этого ему меньше всего хотелось. Это означает погрузиться в болото и махнуть рукой на всё о чём мечтал, на надежды, возлагавшиеся на него отцом и матерью. Этого он не хотел, но и выхода из создавшегося положения пока не видел. Один вариант всё же был, он был связан с возвращением на кафедру, законченную им казалось ещё совсем недавно. Но это запасной вариант. Не лежала как-то душа к научной тематике кафедру, к этим бетатронам, инверторам, выпрямителям… Вдоль и поперёк изжёванная тематика, скукотища. Так он думал, но ничего другого пока не находил.
      Помог случай. После утренней смены Макс направился в читальный зал института, чтобы просмотреть новые поступления журналов «Зарубежная литература» и «Новый мир», «Юность» Войдя в читальный зал, Макс прошёл к витрине, где выставлялись новые поступления периодических изданий и, не найдя своих любимых журналов, взял «Комсомолку» и «Известия» и стал пролистывать первый, попавшийся на глаза журнал «Юность». «Юностью» он начал интересоваться с момента появления в ней произведений Василия Аксёнова, особенно романов «Апельсины из Марокко» и «Пора мой друг, пора», отличавшиеся остротой сюжетов, необычностью стиля и молодёжным сленгом. С газетами и журналом в руках Макс направился вглубь зала в поисках свободного столика. Как всегда в это время дня, зал был заполнен до отказа, и Макс, решив уйти, направился к выходу, но прозвучавшее: «Макс, здесь есть свободное место», заставило его остановиться и посмотреть в ту сторону, откуда послышалось обращение. За столиком, втиснутым пространство между торцевой стеной и окном, сидел Алексей Голенищев и призывно махал рукой. В сущности, они  были мало знакомы. Алексей запомнился Максу тем, что он некоторое время проживал «зайцем» у своего школьного товарища Дубинина, одногруппника Макса. Иногда, возвращаясь поздно в общежитие, Макс встречал его в конце длинного коридора вблизи потолочного плафона, в скупом свете которого он зачитывался либо Вильямом Шекспиром, либо Роем Бредбери. Они обменивались приветствиями и расходились, но это было так давно и между ними никогда не было ничего общего, кроме одного случая, который при виде Алексея Макс тот час же вспомнил со всеми подробностями.
      Это случилось на втором курсе почти сразу же после летних каникул. В комнату. где вместе с Максом проживали и всё же Макс подошёл к Алексею.
      - Устраивайся, - сказал, передвигаясь вместе со стулом к краю стола, Алексей, - всё равно в это время ничего лучшего не найдёшь, а здесь хоть и в тесноте зато уютно.
      - Спасибо, - Макс положил на стол газеты и журнал, сел, посмотрел с любопытством на Алексея. - Давненько мы не виделись, Алексей.
      - Узнал, значит, а я-то подумал, не узнаешь. Сколько же это лет  прошло с того времени когда мы встречались  у Дубинина?
      - Считай, что это было в осеннем семестре на втором курсе в общежитии на Пирогова 11, значит прошло семь лет. Куда ты тогда делся?
      - Мы тогда с товарищем сняли по сходной цене комнату в частном доме и прокантовались в ней до окончания института. Сам-то куда исчез? Я  несколько раз заходил к Дубинину, но тебя не встречал.
      - И не мог встретить, я ведь перевёлся на радиотехнический факультет.
      - Вон оно что. Алексей глянул как-то неуверенно на Макса, словно хотел что-то спросить, но не решался, поколебавшись, спросил:    
      - Теперь-то чем занимаешься?
      - Дорабатываю третий год в НИИ ядерной физики.
      - Ого! Интересно наверно?
      - Ничего особенного, рутина. Сам-то где трудишься?
      - Проработал по распределению на Сибэлектромоторе, теперь вернулся на кафедру и поступил в аспирантуру к докторанту Изотову Алексею Ивановичу. Слушай, уж не электронщик ли ты по образованию?
      - Ну, электронщик, и что из этого.
      - А то, что мой шеф ищет инженера-электронщика с опытом работы. Хочешь, я сведу тебя с ним?
      - Не знаю, - сказал неуверенно Макс, - неожиданно это как-то. Скажи хоть, чем там придётся заниматься?
      - Без понятий. Это тебе может сказать только шеф. Да ты не бойся, он мировой мужик, сам вкалывает, - будь здоров и подчинённым не даёт расслабиться. Соглашайся!
      - Ну, не знаю, удобно ли вот так на голову свалиться.
      - Давай сделаем так, ты подходи завтра к шести часам вечера к входу в восьмой корпус, а я тебя встречу, отведу и представлю Изотову. Договорились?
      Изотов оказался приветливым, крупным мужчиной среднего роста где-то лет тридцать пяти, с крупной головой, сероглазым лицом, чем-то похожим на лицо добродушного бульдожка. Максу он понравился с первого взгляда.
      - Ну что же, - сказал он после представления Алексея, - вы ступайте, Алексей,  а мы с Максом присядем и поговорим поподробней.
      Выслушав короткие ответы Макса на вопросы, касавшиеся его профессии, рода занятий и опыта практической работы, Изотов также коротко проинформировал Макса о научном направлении исследований проводимых его группой.
      - В целом, - сказал он в заключение, - у нас сложился коллектив занимающийся исследованием почти всех перечисленных вопросов, касающихся коммутации коллекторных машин. Исключением является лишь вопрос, связанный с исследованием механики скользящего контакта и его влияния на коммутацию, для разрешения которого требуется создание бесконтактного измерительного прибора, способного определять поведение скользящего контакта машин в динамике. Вот для этого-то нам требуется специалист вашего профиля. Как на это смотрите?
      - Ну, не знаю, - Макс замешкался, изложенное Изотовым оказалось для него совершенно неожиданным, он мало что знал об электрических машинах. То, что он, будучи студентом, прослушал факутальтивный курс об этих машинах, ни о чём не говорило; от него в памяти Макса ровно ничего не осталось, и он напрямую сказал об этом Изотову.
      - Это ни о чём не говорит, - глядя пристально на Макса, сказал Изотов, - мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь… Я придерживаюсь простого правила: не боги горшки обжигают, а люди. Потому нужно только решиться, как считаете?
      Макс пожал плечами.
      - Давайте поступим так, - предложил Изотов, положив перед Максом на стол стопку каких-то оттисков, - вы просмотрите эти материалы, покопайтесь в библиотеке и изложите мне своё мнение по поводу прибора. Сколько вам потребуется для этого времени?
      - Думаю, месяца хватит.
      - Отлично, жду вас через месяц здесь же и в это же время. До свидания.
      Вышедшего от Изотова, Макса встретил Алексей Голенищев.
      - Предлагаю спуститься ко мне, там поговорим, если конечно не торопишься.
      Спустившись этажом ниже, вошли в небольшое помещение, Алексей включил свет, сказал:
      - Это лаборатория группы коммутации, здесь будет и твоё место.
      - Алексей, не гони лошадей, я ещё ничего не решил, - возразил Макс.
      - И зря, насколько я понимаю тема у тебя перспективная.
      Макс с интересом осмотрел помещение: большая квадратная комната, вдоль правой от входной двери стены несколько стендов, вдоль левой - старые шкафы, монтажный стол, у торцевой стены - два окна во двор, четыре стола со стульями, на столах стопки книг, бумаги. Ничего особенного, обычная лаборатория с самодельными громоздкими стендами, видавшей виды мебелью, застоялым запахом табака, канифоли и флюса. Со стороны одного из стендов доносился низкий гул.
      - Моя экспериментальная установка, - сказал, заметив взгляд Макса, Алексей, - идёт притирка щёток к коллектору и наработка политуры - тонкой плёнки окислов меди сложного химического состава на поверхности коллектора, потому приходится дежурить с утра до позднего вечера.
      Сказанное Алексеем ни о чём Максу не говорило и не вызвало интереса, но всё же, желая поддержать завязавшийся разговор, он спросил:
      - Какой смысл в этой притирке и наработке политуры?
      - Смысл притирки в том, что поверхность щётки должна соответствовать поверхности коллектора. В противном случае поверхность их контактирования становиться нестабильной, что приводит к искрению машины и к ухудшению её работы. Что касается политуры, она является своего рода показателем качества коммутации машины, по ней можно судить об искрении между коллектором и щетками, т.е. о коммутации. Если эта плёнка ровная и светлых тонов, значит, искрения нет или оно слабое.
      - А причём тут прибор, о котором говорит Изотов и какая-то механика?
      - Дело в том, что поведение щеток зависит от состояния поверхности коллектора, если она идеально цилиндрическая без неровностей, контакт между щетками и коллектором стабильный и щётка плавно скользит по коллектору. В противном случае она подвержена различным возбуждениям со стороны коллектора, что приводит к нестабильности контакта и, как следствие, к искрению. Для оценки степени неровности поверхности коллектора и нужен бесконтактный прибор.
      - И что до сих пор нет такого прибора?         
      - В том-то и дело что нет. В заводской практике состояние поверхности коллекторов до сих пор оценивается с помощью индикатора часового типа, своего рода мини метрической головки. Но при вращении коллектора из-за центробежных он, как говорится «ползёт» и его поверхность становиться неровной, что приводит к различным колебаниям щёток и как следствие к нарушениям контакта и искрению. Вот для того чтобы иметь возможность оценить поведение коллектора в динамике и нужен бесконтактный прибор. Задача понятна?
      - В общих чертах. Спасибо Алексей, я пойду.
      От Алексея Макс уходил с ощущением какой-то новизны, какого-то просветления, лучика света в казавшейся ему серой повседневности. Он ещё не представлял себе в полной мере сложности поставленной перед ним задачи, но одно то, что эта задача существует и что её необходимо решить, захватило его целиком. Прокручивал мысленно известные ему способы бесконтактного измерения неэлектрических величин, он отмёл оптический и лазерный, связанные с определением параметров отраженных от поверхности коллектора лучей из-за неоднородности этой поверхности коэффициента отражения, могущих привести к недопустимым погрешностям измерений. Поставил он под сомнение и радиолокационный, связанный с облучением поверхности коллектора волноводом и последующей обработкой отражённого луча, как не обеспечивающим нужной узконаправленности, т.е. разрешающей способности. Оставались известные методы на основе ёмкостных или индуктивных датчиков, обладавших своими недостатками, но с помощью которых можно как-то решить поставленную перед ним задачу. Ободрённый этими соображениями, Макс уехал в общежитие, чтобы немедля приняться за изучение предоставленных ему Изотовым оттисков.
      С Изотовым он встретился в оговорённое ранее время, чтобы передать пухлый машинописный реферат с обзорными материалами, касавшимися методам измерения профиля коллекторов и приборам на их основе.
      Взяв в руки реферат, Изотов покачал его на ладони, словно взвешивая, и улыбнувшись как-то лукаво, сказал:
      - Солидное творение, посмотрим, что оно нам скажет. Загляните-ка ко мне, Макс, через недельку, чтобы обсудить это.
      Спустя неделю он задержал Макса допоздна. Они остались одни в опустевшей докторантской комнате, обсуждая отчёт Макса. Изотов перелистывал реферат, испещрённый красными вопросительными и восклицательными знаками и просто закорючками, смысл которых был ведом лишь ему, докапывался до каждой мелочи, находил слабые места, требовал объяснений, делился своими соображениями. Перевернув последнюю страницу, он сказал:
      - Основательная работа. Надеюсь, наше сотрудничество на этом не закончится. Какие у вас соображения по этому поводу?   
      - Готов к любой форме сотрудничества, тема меня заинтересовала.
      - Вот и хорошо. А как обстоят дела по месту вашей работы, отпустят ли вас?
      - Не вижу никаких препятствий, в конце сентября заканчивается моя отсидка в НИИ, и я вольная птица.
      Изотов рассмеялся, посмотрел на Макса как-то по-новому:
      - Интересные у вас категории: отсидка, вольная птица.
      Макс смутился, сказал, желая смягчить ситуацию:
      - Извините, Алексей Иванович, к слову пришлось.
      - Нет-нет, не извиняйтесь, вы это образно сказали. Действительно иначе как отсидка эти отработки по распределению не назовёшь. И вольная птица кстати. А теперь давайте завершим нашу встречу. Предлагаю вам с осени аспирантуру, а чтобы она была успешной, ознакомьтесь с некоторыми пожеланиями, изложенными в конце вашего реферата. В общих чертах они сводятся к доработке реферата и сдаче кандидатских экзаменов по философии и иностранному языку. Это позволит вам выкроить немало времени для работы над диссертацией.    

13
 
      И снова Макса закружило. В отделе аспирантуры он записался на сдачу экстерном кандидатских экзаменов, посещал семинары, часами просиживал в читальных залах, освежая помять первоисточниками классиков марксизма-ленинизма, переводил многостраничные немецкие тексты, проработал массу научных статей и книг по теме «механика скользящего контакта», методам и приборам их экспериментального исследования. И всё это урывками между сменами в НИИ и изматывающими поездка-ми на работу и с работы в общежитие.
      И с Дашей он встречался урывками. Сдав успешно вступительные экзамены, она стала студенткой мединститута и с головой ушла в учёбу. И только однажды им выпало счастье провести несколько дней вместе. Сестра Даши уехала с мужем к родителям навестить малолетнего сынишку, и Даша предложила Максу поселиться временно в их крохотной комнатке в коммунальной квартире. Первый вечер они провели вместе, смотрели телевизор, ужинали, пили чай и чего-то ждали. В десять вечера она вдруг поднялась, сказала:
      - Я, пожалуй, пойду, - прошла к вешалке и стала одеваться.   
      - Ну почему? - произнёс Макс вдруг охрипшим голосом.
      - Сам знаешь почему, - ответила она почти сердито.
      - Боишься, что я стану к тебе приставать? Этого не будет.
      - Правда?
      - Чистая правда, честное комсомольское
      Она засмеялась.
      - Коли так, я, пожалуй, останусь. Только спать будем врозь, ты на диване, а я на раскладушке.
      - Так не пойдёт, - возразил Макс, - сделаем наоборот, ты будешь спать на диване, а я на раскладушке.
     Он проснулся ясным утром; в воздухе витала некая свежесть, которая ободряет и заставляет двигаться быстрей. День, который каждому сулит нечто доброе.
      - Одевайся, - сказала Даша, - завтрак на столе, а я спешу. Надеюсь, ты любишь овсяную кашу?
      Сидя за столом, Макс черпал ложкой жидкую овсяную кашу, изредка  посматривал сквозь окно в ясное небо, в то время как Даша, собираясь на занятия, прихорашивалась у настенного зеркала.
      - Это как раз та погода, которая нужна для прогулок, - сказал Макс мечтательно.
      Он не вкладывал никакого конкретного смысла в сказанное, просто эта фраза сама собой сорвалась с языка.
      - Уж не хочешь ли ты пригласить меня на прогулку? - отозвалась немедленно Даша. - Наконец-то тебя осенило. А знаешь, скушай-ка по такому случаю ещё бутер-брод с колбаской, иначе тебе не выдержать.
       - Ещё один… Лучше не надо, - он потряс головой, - я и так набрал лишний вес.   
      Даша улыбнулась.
      - Скоро ты будешь выглядеть как заборная жердь.
      - Вот этого не надо, - рассмеялся Макс, - иначе я рискую тебя потерять.
      - Какие у тебя на сегодня планы?
      - Почему ты об этом спрашиваешь?
      - Я подумала, может быть, мы сможем сегодня куда-нибудь выбраться, просто побродить, как ты предложил.
      - Разве я предлагал что-то конкретное? - Макс посмотрел внимательно на Дашу: - У нас сегодня какой-то особенный день? Ты, что-то задумала?
      - Не спрашивай меня, - она улыбнулась, - почему бы тебе не расспрашивать, а просто согласиться. Тем более что сам предложил пойти на прогулку.
      - Ну, хорошо, когда мне нужно к тебе прийти?
      - Чем раньше, тем лучше
      - В пять вечера устроит?
      - Почему бы не раньше? У меня последнее занятие заканчивается в два сорок, мы могли бы встретиться у выхода из анатомки, где-нибудь перекусить и поболтаться по городу.
      - Не знаю… - сказал с сомнением Макс. - Сегодня в час на кафедре научный семинар, обычно он затягивается.
      - Ну, хорошо, я посижу в анатомке, ищи меня там. Надеюсь, в этот раз тебе не станет дурно.
      - Тебя устроит, если я приду к четырём, уверен, к этому времени я освобожусь.         
      - Вполне, - Даша приблизилась к Максу, притянула к себе, поцеловала страстным долгим поцелуем и отстранилась.
     - И это всё?
      Даша рассмеялась:
     - Остальное потом.
     - Хитрущая вы, Дарья, дамочка, всё обещаниями кормите.
     - С вами всё сразу нельзя, товарищ аспирант, надо что-то и на потом оставить.
      - Пока ещё не аспирант, товарищ студентка, - возразил Макс - вот когда выйдет приказ о зачислении, тогда стану аспирантом и сяду на сторублёвую стипендию. Как это тебе покажется, не пожалеешь?
      - Ничуть! Твоих сто и моих двадцать восемь - это ж целое состояние. Кстати, сегодня выдадут стипендию, и мы можем где-нибудь поужинать, как считаешь?
      - Поддерживаю.
      Она быстро оделась, взяла сумку с тетрадями, сказала: «До встречи» и выскользнула за дверь.
      Закончив завтракать, Макс отнёс посуду за ширму, отгораживавшей крохотный пятачок пространства от жилой комнаты, извлёк из портфеля и положил на стол внуши-тельных размеров машинописный труд. Накануне по окончании рабочего дня, он заскочил на кафедру, чтобы поработать над экспериментальной установкой, но, не дав ему заняться делом, прибежала секретарша, Света, положила перед ним на стол это творение, сказала на ходу: «Алексей Иванович велел подготовить отзыв к семинару, он состоится завтра в тринадцать часов» и упорхнула. И вот он один на один с этим творением. Он устроился поудобней за столом, посмотрел на титульный лист, творение оказалось диссертацией некоего Елисеева В. С., о котором Макс ничего не знал, но вот название диссертации поселило в нём тревогу. Только в небольших деталях оно расходилось с названием темы диссертационной работы, предложенной Максу Алексеем Ивановичем, и Макс пожалел, что не засел ещё накануне за просмотр диссертации. Навёрстывая упущенное, он бегло просмотрел содержание, введение, обзор литературы и постановку задач исследования, с некоторым удовлетворением отметил: ничего нового, все эти проблемы, первоисточники и их авторы ему знакомы, их подробный анализ он дал в написанном до поступления в аспирантуру реферате. Он с удовольствием вспомнил те несколько месяцев весны и лета, что он провёл в библиотеках в поисках и дотошном изучении научных работ, могущих иметь непосредственное отношение к теме его будущих исследований. Вспомнил он и реакцию Изотова. Ознакомившись с рефератом, он сказал: «Солидная работа, если вам удастся решить хотя бы половину из поставленных задач, то это будет отличный результат. Особенно это касается создания прибора для измерения профиля коллектора в динамике. Этот прибор, будучи созданным, найдет, несомненно, широкое промышленное применение».
      Просмотр работы, хотя и беглый, несколько успокоил Макса, в ней исследовались, в сущности, статические режимы работы объектов, в то время как намеченные им самим исследования касались динамических режимов, связанных с вибрациями, радиальными и поперечным колебаниями угольных щёток на вращающихся поверхностях. Вместе с тем, просматривая теоретические главы, Максу поймал себя на том, что ему по душе основательность и изящность математических выкладок при исследовании сложных явлений, в которых чувствовалась рука математика, а не инженера. В том, что это рука не инженера, убеждала последняя экспериментальная глава, где с помощью рутинных измерений делались попытки исследовать сложные динамические явления, и это окончательно убедило Макса в необходимости создания бесконтактного прибора, способного дать возможность исследования динамических режимов.Изотова он застал в аспирантской комнате; он намеревался пойти на обед и, увидев Макса, спросил недоумённо:
      - Вы ко мне?
      - Вот, - сказал, протягивая диссертацию с черновиком отзыва, Макс.
      - Что это? - спросил Изотов.
      - Диссертация Елисеева и черновик отзыва, как вы просили.
      - А-а-а, - вспомнил он, взял диссертацию, положил на край стола, - зайдите ко мне минут за пятнадцать до начала семинара, обменяемся мнениями.
      Ровно в двенадцать сорок пять Макс постучался, услышав: «Войдите», вошёл в ас-пирантскую. Изотов уже ждал, указывая на приставной стул, сказал: «Садитесь, пожалуйста», а когда Макс сел, спросил:
      - Что вы скажете по поводу этого произведения? - и Изотов ткнул пальцем в раскрытую диссертацию.
      Прямой вопрос Изотова несколько смутил Макса, он еще не чувствовал за собой права оценивать уровень диссертационной работы, потому ответил уклончиво:
      - Мне мало знаком объект исследований, потому я изложил только моё субъективное впечатление. К тому же, у меня было слишком мало времени. Что касается математических выкладок, они мне понравились.
      - Мало говорите! У нас будет ещё достаточно времени, чтобы разобраться. Меня просят оппонировать эту работу, поэтому она задержится у нас ещё продолжительное время. Советую вам покопаться в ней. Что касается вашего отзыва, вы точно нащупали слабые места диссертации. Хорошей математике диссертанта явно не хватает хорошего эксперимента. Кстати, с вашим зачислением в аспирантуру с первого октября произошла осечка, из НИИ в отдел аспирантуры пришло ходатайство об отсрочке до конца года.
      Видя растерянный взгляд Макса, Изотов добавил:
      - Да не расстраивайтесь вы так, вам дают ещё три месяца, чтобы войти в тему, набрать материал для обзорной главы, наметить программу работ и определиться с экспериментальной установкой. И вот ещё что: начинается набор статей в сборник научных трудов института, посмотрите вот это, - он извлёк из письменного стола написанный Максом реферат, протянул Максу, - думаю: здесь хороший материал для обзорной статьи. 
      Доклад Елисеева произвёл на Макса оглушающее впечатление. Он впервые присутствовал на такого рода мероприятиях, и умение докладчика доходчиво объяснить суть сложных математических выкладок, а также артистизм, с которым он это делал, покорили Макса. С такою же убедительностью докладчик отвечал на многочисленные, прой непростые вопросы, слушателей, и Макс сделал для себя вывод насколько важно уметь убедить аудиторию в нужности проведённого исследования и его актуальности. Вместе с тем, ему польстило, что, будучи новичком в затрагиваемой диссертантом области науки, он смог разобраться в математических тонкостях решаемых задачи, найти слабые места и сформулировать для себя основные задачи собственных исследований.       
      В правильности этого решения Макса убедило и заключительное выступление заведующего кафедрой, профессора Силанова, отметившего новизну подхода диссертанта к проблеме, высокий научный уровень работы и посетовавшего, что затронуты лишь статические режимы работы объекта исследований, в то время как наиболее нужными и важными являются исследования динамических режимов.         
      Обсуждение затянулось, и, рискуя опоздать на встречу с Дашей, Макс, стараясь быть незамеченным, выбрался в коридор, где нос к носу столкнулся с Изотовым.
      - Вы уже уходите? - спросил Изотов.
      - У меня назначена встреча, но если нужно я могу её отложить.
      - Нет, нет, что вы! Мы можем это обсудить в другой раз.
      Зная, что Изотов всегда задерживается на работе допоздна, Макс сказал:
      - Я мог бы прийти завтра после работы.
      - Вот и славно, я жду вас завтра к восемнадцати часам. Устроит?   
      Попрощавшись, Макс направился к выходу из учебного корпуса, решая как до-браться до площади Революции, где находился мединститут. Обычно он добирался ту-да пешком, но сегодня он рисковал опоздать, потому направился к троллейбусной остановке, что находилась вблизи проходной Электромеханического завода. Закончи-лась утренняя смена, на остановке скопилось толпа, и троллейбус, не останавливаясь, проскочил мимо. Решив, что следующий троллейбус может проделать то же самое, Макс отправился к Даше пешком и опоздал. В маленьком скверике неподалёку от входа в анатомический корпус Даша о чём-то оживлённо беседовала с высоким парнем, и Макс с удивлением обнаружил, что это ему неприятно. Он замедлил шаг, обдумывая подойти к ним или подождать, чтобы не мешать их беседе, потом остановился и стал ждать.
      Их беседа затягивалась, и Макс начал нервничать, краем глаза он видел, как парень взял Дашу за обе руки, потряхивал и что-то говорил, а она, не отнимая рук, смеялась и, как показалось Максу, смотрела на парня влюблённым взглядом. Наконец, отпустив её руки, он направился вглубь университетской рощи, пройдя несколько метров, обернулся и помахал рукой.
      То же сделала Даша, потом повернулась и, обнаружив Макса, быстро пошла к нему.
      - А я тебя заждалась, - сказала она, подойдя к нему вплотную, она была возбуждена, её глаза её лихорадочно блестели.   
      - Оно и видно, - не удержался Макс.
      - Ты о чём?
      - Ты так оживлённо беседовала с каким-то молодым человеком, что я подумал: - третий лишний. Кто он?    
      - Мы ревнуем, - Даша обняла Макса, стала тормошить. - Этот же Саша, мой одноклассник! Представляешь, после выпускного вечера он исчез и вот такая встреча. Он дружил с моей подружкой, теперь они поженились и учатся в университете на мехматфаке. А ты что подумал?
      - Мало ли что, - Макс посмотрел на неё пристально. - Ты такая красивая.
      - И что?
      - Ну, многие заглядываются, - улыбнулся Макс.
      - И это тебя злит? Что же мне вуаль или паранджу надевать? На тебя тоже многие заглядываются и что же, - она подняла к нему лицо, посмотрела долгим проникающим взглядом. -  Послушай, Макс, мы не живём одни на необитаемом острове. Всегда находятся люди, которые так или иначе смотрят на нас и интересуются нами, бежать от них мы не можем и спрятаться не можем. Что же нам остаётся делать?
      - Забудь, - сказал он, наклонил и поцеловал её в губы. - Конечно, мы не можем делать вид, будто мы одни.
      Он сказал это так печально, что остро кольнуло в сердце, а по телу прокатилась волна тепла, и она сказала едва слышно:
      - Нет, конечно, но мы можем сказать: «Люди мы принадлежим друг другу, не трогайте нас» или мы можем повесить на шеи плакаты: «Я заразный! Не прикасайтесь!».
      - Это было бы нечто интересным, - рассмеялся Макс. - Представляю, как мы вышагиваем с этими дурацкими плакатами, и что о нас подумали бы люди.
      - Да уж, - Даша посмотрела на него лукаво и улыбнулась. - Они истыкали бы
нас взглядами, и вот тогда у тебя появились бы более веские причины для ревности.
      - Это было бы худшее, что можно придумать, - сказал Макс.
      - Вот и я о том же, - рещила Даша, - и что же нам делать, чтобы избежать этого.
      - Знаешь, Даша, когда-то я прочёл странную китайскую историю о двух влюблённых, которые не могли жить друг без друга и вместе жить не могли из-за ревности. И знаешь, чем эта история закончилась?   
      - И чем же.
      - Они обратились за советом к мудрецу, и вот что он им рассказал: «Я тоже когда-то был женат и молод. По соседству с нами жил вдовец, имевший виды на мою жену и никак не желавший взять в толк, что она стала замужней женщиной. Стоило мне его увидеть, как в голову ударяла кровь, и я едва мог сдержаться, чтобы не накинуться на него с кулаками». «И что же вас удержало? - спросили молодые: терпение. Это бывает со всеми, и нужно время, чтобы со всем этим свыкнуться. И тут два варианта либо вы будете доверять друг другу, и тогда останетесь вместе, либо не будете, и тогда разбежитесь, потому что не бывает любви без трудностей и испытаний. И через всё это нужно пройти».
      - Вот видишь как просто, - произнесла задумчиво Даша, - нужно только запастись терпением.
      - Терпения у меня хоть отбавляй, а вот когда вижу, как кто-то на тебя глаза пялит, так кулаки начинают чесаться.
      - Глупые мы, наверно, - сказала Даша, - и нам предстоит ещё многому научиться.
      - И для этого у нас достаточно времени. Куда мы двинемся?
      - Побродим пока по роще, пошуршим листьями, смотри какие они красивые.   
      Она сошла на обочину, двинулась по листвяному покрову, раздвигая листья и оставляя за собой тёмный след. Потом нагнулась, зачерпнула обеими руками охапку листьев, подкинула вверх и смотрела, как они, кружась, медленно опускались и покор-но ложились к её ногам.
      Он нагнал её, обнял и молчал, прижавшись к ней.
      - Странно, - сказала она, - ещё совсем недавно они были живые, лепетали на ветру что-то, радуясь жизни, а теперь шуршат под ногами, словно жалуются на что-то.
      Максу, вспомнились неумелые стихи, которые он когда-то написал по схожему случаю, продекламировал:

               Я один в кварте, в сердце сиротливо,
               Робко липнет сумрак к ровности стекла,
               За оконной далью листопад осенний
               Накрывает шалью серые поля.
               Под окном берёзы, тихо лист роняя,
               Застилают землю золотым ковром;
               Жизнь – костёр, по осени стихая,
               Угасает слабо тлеющим огнём.

       Потом добавил, что так всё в природе устроено: рождается, расцветает, увядает и умирает.
      - Почему же так грустно, - произнёс кто-то за его спиной.
      Макс обернул, на тропинке, с которой они только что сошли, стоял его давний приятель по геологическому факультету, Толя Захряпин, а рядом с ним - изящная молодая женщина.
      - Каким ветром тебя сюда занесло! - воскликнул Макс, - говорили, ты в Туруханск распределился.
      - Так оно и было, отработал, сколько положено, и обратно в Томск. И как ви-дишь не один, знакомьтесь, моя супругу, Надюшу
       Очень приятно, - сказал Макс, - а вот эта моя Даша.
      - Может, зайдём куда-нибудь, отметим встречу, - предложил Анатолий.
      - Поддерживаю, - отозвался с готовностью Макс, - только вот как наши девуш-ки к этому отнесутся? 
      - Положительно, - Надя посмотрела на Дашу. - Что вы на это скажете, Даша?
      - Я как все.
      - Замётано! - воскликну Анатолий. - Остаётся решить, куда двинемся. Можно либо в ресторан при вокзале, либо в «Север».
      - Только не в привокзальный, там всегда какой-то сброд пасётся, - сказала Надя.
      - Предлагаю кафе «Театральное», там уютно, хорошее кофе и мороженое.      
      - И готовят хорошо, и коньячок подают, - выразил общее мнение Макс, - только вот все эти удовольствия после девятнадцати. Как смотрите?
      Сошлись на кафе, дошли до площади Батенкова, полюбовались с моста на речку Ушайку. По прошествии девяти лет с того дня, когда Макс увидел её в первый раз, она превратилась мутный замусоренный ручеёк, едва доносивший свои воды до Томи. Да и сама Томь после запуска Новосибирской ГЭС заметно обмелела. Только кафе осталось таким же, каким оно запомнилось Максу при первом посещении. Тогда он был здесь с Таней. Прошло девять лет… Где она теперь, что с ней? После её замужества они не встречались, от Славы Гриневича он случайно узнал, что она уехала с мужем в ГДР, и этот было всё, что он знал. Как и тогда, в кафе было немноголюдно, они выбрали столик, заказали салаты оливье, лангеты с картофелем фри, кофе, мороженое дамам, бутылку коньяку.
      - Не много ли на двоих? - осведомилась Надя, глянула на Дашу. - Мы не пьющие.
      - Усидим, - возразил Анатолий, - в какие века встретились, есть о чём потолковать, правда, Макс.       
      Макс кивнул в знак согласия, стал разливать коньяк.      
      - Мне не нужно, Макс! - Надя перевернула вверх дном фужер, поставила на стол.
      То же сделала Даша.
      - Так не пойдёт, - Анатолий вернул в исходное положение фужеры, - наливай,
Макс. 
      - Дамам только символически, - сказал Макс, наливая коньяк, - за что выпьем?
      - Давайте за встречу и за дружбу, предложил Анатолий.
      Выпили и принялись за ужин. Коньяк и сытная еда делали своё дело, сняли напряженность от неожиданной встречи, развязали языки. Говорили о разных мелочах и совсем мало о себе, хотя каждому из них было что рассказать. Вспоминали общих знакомых.
      - А знаешь, Макс, кого я встретил в Якутске? - сказал интригующе Анатолий. 
Спорим, ни за что не отгадаешь. 
      - Мало ли кого. Туда многие с нашего курса распределились, - сказал Макс.
      - Тебе фамилия Егоров ни о чем не говорит?
      - Уж не Исполком ли Егоров объявился? - воскликнул Анатолий.
      - Он самый. Он теперь важная фигура, закончил Суриковское училище, пишет прекрасные северные пейзажи, выставляется, словом, нашёл себя.   
      - Я рад за него, его сразу было видно: талантливый человек. Ещё что знаешь? - решил Толя, - А вот о декане нашем, Нуднере, наверно, слышал. Он теперь в Тюмени, кафедрой индустриальном институте заведует, с ним Махнёв Юра, Акулов Боря, Света Маликова, Гена Воронин. Говорят здорово развернулись, на нефтяников работают и хорошие деньги имеют. Сам-то чем занимаешься, не жалеешь, что ушёл со специальности?
      - Ну пока работаю в НИИ ядерной физики, сдал вступительные экзамены в аспирантуру, жду зачисления, а что касается вопроса, жалею ли, скажу однозначно: нисколько, не моё это, геология. Теперь уж ты выкладывай, Толя, что да как.
      - Как уже говорил, отработал в Туруханске и вот уже третий год здесь в Томжелдорпроекте ГИПом главным инженером проекта тружусь, женился, поступил в заочную аспирантуру к профессору Рогову, словом, развиваюсь почти по тому же сценарию что и ты и рад встрече. Выпьем по этому случаю.    
      - Рогов? Это который в Анголе был? - спросил Макс.
      - Ошибаешься. В Анголе Шварцев Степан Львович был, так он уж два года как вернулся и на кафедре работает. 
      Рассчитавшись, они покинули кафе. Кончалось бабье лето, ночами уже подмораживало, лужи к утру подмерзали, деревья облетели и улицы казались голыми.      Большая Медведица и другие созвездия — Малая Медведица и Стожары висели высоко в небе и слабо светили. Вместе они дошли до мединститута и распрощались, Анатолий с Надей направились в Татарскую слободу, где снимали комнату, а Макс с Дашей в
комнатку сестры Даши.
      - Спасибо тебе за прекрасный вечер, - сказала Даша, когда они вернулись.
      - Тебе действительно понравилось? - Макс глянул на неё с некоторым удивлением. Обычно она чувствовала себя стесненно в окружении приятелей Макса, их подружек и жён.
      - Это тебя удивляет, - тот час же откликнулась она. - Вполне приличные люди, с ними как-то легко, не то, что с некоторыми…
      - Уж, не на Сашеньку ли Покровскую ты намекаешь? - Макс засмеялся. - Тут я тебя понимаю, тот ещё фрукт. А что касается Захряпиных, они мне тоже симпатичны и если ты не против, мы могли бы с ними чаще встречаться.      
        - Почему ты смеёшься, что я такое смешное сказала? - спросила Даша, она сердилась.
      - Ну не сердись. Я заметил, что тебе не по душе Саша, не пойму только почему.
      - А ты не заметил, как она вокруг тебя крутится и глазами поедает? - как-то грусно сказала Даша.
      - Ну, Дашенька, перестань, пожалуйста, ревновать, просто мы давние знакомые, к тому же она в своего Толика по уши влюблена. 
      Он обнял её, стал целовать шею, лицо.
      - Ты просто устала, день был такой длинный и пора в постель.      
      Он проснулся до восхода солнца. Слабые сумерки пробивались в окно и наполняли комнату полупрозрачным светом. Даша лежала на боку, на диване, и вид её оголённых бедер потянул его, как канатом, к ручке и бумаге, чтобы запечатлеть это в словах. Он уже давно не испытывал потребности что-то выразить в стихах, и вот теперь на него снизошло ощущение необходимости выводить на бумаге буквы, слоги, слова и знать заранее, что они сольются в строки, строфы и образуют стихи, каких он ранее не писал. Это ощущение всегда навещало его, когда он бывал чем-то очень захвачен, и вот оно пришло к нему снова. Он посмотрел на её обнажённые бедра, на рельефно обозначив-шиеся под тонкой простынёй груди, на лицо. Это было лицо женщины и ребёнка одно-временно, без малейших признаков озабоченности.
      Он бесшумно поднялся с раскладушки, быстро оделся, прошёл за занавеску, включил ночничок, сел за стол и стал писать.
      Праздник 7 ноября Макс с Дашей встречали в семье сестры Даши, Галины.  Сидя за праздничным столом, Мак чувствовал себя не в своей тарелке. В сущности, собравшие-ся здесь люди, были ему мало знакомы. С сестрой Даши и зятем, Александром, он встречался несколько раз мельком, о родителях знал только то, что мать Даши домохозяйка, а отец портной. Потому он откровенно скучал. В разговоры, сводившиеся к расспросам о близких и дальних родственниках, не вникал, только пригубливал, когда предлагали выпить, ставил рюмку обратно на стол и молчал. Иногда он ловил на себе пристальный, изучающий взгляд отца Даши, Григория Ефимовича, маленького роста, худощавого, старомодно одетого мужичка с сухощавым, бесцветным лицом, которое оживляли карие глаза с весёлыми, хитрыми искорками. Изредка он наклонялся то к одной, то к другой дочери, о чём-то спрашивал. Даша не отвечала, только тихонько смеялась, а Галина кидала короткие взгляды в сторону Макса и что-то говорила тихо отцу, из чего Макс догадывался, что речь шла о нём.
      Иногда Александр с тестем выходили в коридор, курили у открытой наружу двери, обменивались короткими репликами. Несколько раз с ними выходил и Макс, курил, молчал и ловил на себе внимательный взгляд Григория Ефимовича. Он явно чего-то ожидал от Макса, и Макс знал что, но никак не мог выждать момент, когда они оста-нутся наедине чтобы сделать это.   
       Поздно вечером, когда подходила время расходиться, Григорий Ефимович не ожиданно поднялся, сказал коротко:
      - Дарья, выйдем на минутку, поговорить надо!
      Из не успевшей закрыться двери послышалось:
      - Он так и будет молчать?
      - Вы о ком, папа?
      - Об немчике твоём, об ком же ишо.
      - Ну, Григорий Ефимович даёт, - сказал, глядя на Макса, Александр.
      - А что вы от него ждёте, папа, Галя же вам передала, что мы решили пожениться. Этого мало? - Даша явно сердилась. - Что вам ещё нужно?
      - Не сердись, доченька, - голос Григория Ефимовича помягчал, - понимаешь, раньше в таких случаях благословения у родителев просили, руки.
      Даша засмеялась.
      - Ну, папа, ну зачем всё это.
      - Ну не знаю… делайте как хотите, - сказал раздумчиво отец.   
      Макс поднялся, вышел к Даше с отцом, сказал:
      - Григорий Ефимович, я люблю Дашу и прошу её руки. 
      - Вот это по-нашенски, мы с матерью благословляем вас и желаем любви и согласия.
      Вернувшись к столу, выпили за помолвку, и Макс стал прощаться.
      - Я провожу тебя, Макс, - сказала Даша.
      Выйдя с ним в коридор, она сказала шёпотом: - тебе не нужно спешить к автобусу, сегодня ты можешь переночевать у меня.
      - А как же твои соседки по комнате.
      - Обе Тамарки разъехались на праздники по домам и у нас есть целых три дня
чтобы побыть вместе. 
      Переступив порог своей комнаты, Даша отстранилась, сказала:
      - Макс, разденься, пожалуйста, пройди вперёд, сядь за стол и не оглядывайся.
      - А что будет?
      - Потом узнаешь.
      Макс прошёл к столу, сел и стал смотреть в окно. В лунном свете немые силуэты оголённых деревьев за окном казались уродливыми чёрными тенями, и если бы не едва уловимые шорохи за спиной, Максу могло бы показаться, что он в каком-то чужом затерянном мире. Когда шорох стих, он обернулся. Открывшаяся ему картина заставила его замереть на месте. В облегающей её стройную фигуру белоснежной сорочке, облитая лунным светом, Даша показалась ему сказочной феей, и Макс вдруг ощутил такое неодолимое влечение к ней, которого никогда до этого не испытывал ни к одной жен-щине. Он поднялся, сделал несколько шагов к ней и остановился, не решаясь прогнать это чудное видение.
      - Был трудный день, - сказала она тихо.
      - Да он был трудный, - ответил Макс. - Но счастливый.
      - Что ты имеешь в вид?
      - Ты стала моей.   
      Она провела ладонями по своим пышными волосам, отчего её рубашка слегка распахнулась, обнажив упругие груди. Потом подошла к Максу, взяла его руку и сказала дрожащим голосом:
       И теперь…  как я полагаю, ты ждёшь награду?
      Её слова застали Макса врасплох.    
      - Прости, я не совсем понимаю, о чём ты?
      - Мы не дети, Макс, и не холодные льдинки, ты это знаешь не хуже меня. Ты весь дрожишь.
      Она улыбнулась и продолжила:
      - Я и сама вся в огне.
      - Неужели это правда? - спросил он, делая шаг к ней.
       - А ты думаешь, я шучу.
       Он обнял её, стал целовать. Её губы обмякли, она вся дрожала.

14

      Как и предполагал Изотов, задержка в НИИ пошла Максу на пользу. За эти почти три месяца он успел закончить работу по отладке одного из важных узлов ускорителя, сдать кандидатские экзамены по философии и иностранному языку, подготовить статью и определиться с концепцией будущего прибора. Это позволило сэкономить много времени для работы над диссертацией.
      Наладился как-то и быт. В октябре Максу выделили комнату в общежитии для семейных аспирантов и молодых сотрудников и, получив ключи, он отправился в мединститут на поиски Даши. В это предвечерний час она, по его прикидкам, должна бала быть в институтской клинике, где проходила сестринскую практику. Он не ошибся, Дашу он нашёл в ординаторской, она сидела за столом, склонившись над какимито бумагами, и не заметила его появления. Он приблизился к ней, закрыл ладонями глаза и поцеловал в шею.
      - Ты, Макс, как ты здесь оказался? - спросила она и попыталась высвободиться из его рук.
      - Нет, нет, Дарья Григорьевна, сначала отгадайте, с чем я к вам пожаловал?
      - Ну не томи, скажи уж сам.
      - С одним условием, - сказал он, - ты не должна поворачиваться.
      Он разжал реки, извлёк из кармана ключ и положил перед Дашей.
      - Что это?
      — Ключ, Дашенька!
      - Вижу что ключ, не слепая. И что из этого.
      - А это потом узнаешь, собирай скорей и пойдём.
      Когда они вышли на улицу, она спросила:
      - Теперь-то куда?
      - А теперь держись за меня, ни о чём не спрашивай, - он подхватил её под руку, - скоро сама всё увидишь.
     Они прошли мимо ботанического сада, поднялись по ступенькам просторной каменной лестнице к Главному корпусу политехнического института и, пройдя по улице академика Усова, миновали ДК политехников и остановились перед входом в серое пятиэтажное здание.
      - Прошу, - сказал Макс и, открыв дверь, пропустил Дашу.
      Поднявшись на второй этаж, он повёл её по длинному коридору. Не доходя не-скольких метров до окна в конце коридора, Макс остановился перед дверью №215, протянул Даше ключ и сказал:
      - Открывай!
      - Нет уж, сам меня сюда привёл, сам и открывай.
      Макс распахнул дверь, посторонился и пропустил Дашу в залитую бронзовым светом садящегося солнца комнату. Она остановилась в дверном проёме, стояла некоторое время безмолвно, потом повернулась к Максу:
      - Что это, Макс?!
      - Это то, о чём ты мечтала. Не можем же мы всю нашу жизнь встречаться украдкой.
      Он слегка подтолкнул её и вошёл следом. После недолгого колебания она прошла вперёд, спокойными изящными движениями поставила на подоконник тяжёлую сумку с конспектами и учебниками, потом обошла комнату, пахнувшую свежей побелкой стен и краской пола, снова вернулась к окну, стояла там, глядя наружу. Некоторое время он молчал, наблюдая за нею. Наконец он не выдержал, прошел вперёд, остановился за её спиной, обнял, опустил ей на плечо голову и тоже посмотрел в окно. Внизу проходили люди, о чём-то беседовали, чуть дальше одноэтажное здание институтской прачечной, двухэтажное бревенчатое общежитие геологического факультета, где он прожил два года. Ничего необычного. Он обнял её и, почувствовав, как бьётся её сердце, прошептал на ухо:
      - Тебе здесь нравится?
      Она повернулась к нему, подняла голову, улыбнулась как-то по-детски беспомощно, по её щекам катились слёзы.
      - Спасибо тебе Макс, я такая счастливая.
      Он посмотрела ей в глаза, в них стояли слёзы, и что-то нашло на него, кольнуло сладкой болью, он наклонился и стал целовать её солёные глаза и щёки.
      - Ну, хватит уж, - прошептала она,  ты меня зацелуешь.
      - Тебе не нравиться?
      - Ещё как нравится, но уже поздно, а у нас ещё много дел.
      - Какие дела? — не понял Макс.
      - Ну, ты же не собираешься ночевать сегодня на «Спутнике»? Теперь у нас есть своё жильё.
      - И как мы будем здесь спать?
      - Пока на полу. Ты забыл, что нам на свадьбу подарили матрац, подушки и спальные принадлежности. Этого нам пока достаточно, а остальное приложится.
      - Ну, не знаю…
      - Тут и знать-то нечего, бежим скорей и принесём всё сюда, — она схватила Макса за руку и потянула к выходу. — Ну, поторопись же!
      Через пару часов, они вернулись с несколькими узлами. Вместе с ними пришли обе Тамары - подружки Даши по комнате в общежитии. Сложив узлы в угол, Макс ввернул в свисающий с потолка патрон электролампочки, продекламировал: «Будет свет, сказал электрик и полез за спичками», включил выключатель, и комнату залило ярким светом.
      - Ура! - закричали обе Тамары и захлопали в ладоши.
      - Это, девушки, ещё не всё, - сказал Макс, извлёк из балетки и поставил на под-оконник бутылку «Советское шампанское» и выложил несколько свёртков. — Рас уж мы здесь собрались, предлагаю отметить новоселье.
      - Так вот ты зачем от нас убегал, бессовестный, - воскликнула Даша, - а мы-то с девчонками подумали, что от меня.
      - Куда уж теперь от тебя денешься, Дашенька, и от наших хором.
      Проводив подружек, Даша расправила в переднем углу матрац, застелила простыню и одеяло, положила в изголовье взбитые подушки, снова отошла к окну и стояла там, глядя на одинокий фонарь по ту сторону тротуара.
      - Ты чем-то озабочена? - спросил, подойдя, Макс.
      - Почему ты так решил? - сказала Даша, обернувшись к нему.
      - Ну, ты как-то неожиданно изменилась после ухода Тамар. Погрустнела что ли.
      - Всё так неожиданно на нас свалилось. Мне просто ещё не верится, что у нас наконец-то есть свой угол, и нам не нужно ездить на этот «Спутник» для случайных встреч. Теперь мы всегда будем вместе.
      - Ты довольна?
      - Я счастлива и я люблю тебя, Макс.                .    
      Вылетали с грунтового аэродрома Томск2 на видавшем виды десятиместном АН 2.Перед самым вылетом в салон внесли длинный груз в чёрном чехле, уложили между двумя рядами откидных сидений, и сразу стало неуютно.
      - Что это такое! - возмутилась, сидевшая напротив Макса, пожилая женщина в плюшевом жакете. - И так ноги поставить некуда, а тут ещё невесть что положили.
      - Это гражданка не невесть что, а запасной пропеллер, - возразил сидевший рядом с Изотовым доцент Стельбицкий.
      - На кой ляд он нам сдался?
      - Как на кой ляд?  А вдруг старый пропеллер в полёте отвалится, как мы тогда без запасного обойдёмся?
      - После новогодних праздников Макс уволился из НИИ, получил расчёт, перебрался на кафедру и с головой окунулся в работу. К моменту его прихода на кафедру там сформировалось несколько научных направлений, возглавляемых энергичными и талантливыми молодыми учёными, успешно работавшими над докторскими диссертациями и набиравшие себе помощников из числа студентов последнего курса и недавних выпускников института. Благодаря этому на кафедре сложилась какая-то особенная, не свойственная предыдущему месту работы Макса, творческая обстановка, полностью захватившая его. Наличие многочисленных сотрудников-студентов, молодых инжене-ров, ассистентов и аспирантов, погруженных в свои исследования, грезивших ими и горячо обсуждавших их результаты на научных семинарах и в кулуарах создавало какую-то особую атмосферу соревновательтности, и Макса это подхлёстывало. Ему казалось, что годы, проведённые в НИИ потерянные годы и ему необходимо напрячься, чтобы наверстать упущенное.
      Поспособствовал этому и его научный руководитель, Изотов. При первой их встрече он озадачил Макса, сказав без экивоков:
      - Прежде чем мы с вами приступим к совместной работе, я хочу вас предупредить для выполнения работы вам отводится ровно три года, и ни дня больше. И ещё одно условие: будем работать в моём режиме, то есть с утра и до позднего вечера. Если вас это устроит, будем беседовать дальше.      
      Сразу же по приходу Макса на кафедру Изотов определил его в группу аспирантов и молодых инженеров, работавших по хозяйственному договору с заводом «Электрона» г. Прокопьевска. 
      - Имейте в виду, Макс, -  сказал при этом Изотов, - я намерен включить работы по созданию профилометра в план договора. Это потребует от вас не только концентрации усилий, но и позволит несколько улучшить свои финансовые дела.
      - Не рано ли, Алексей Иванович? - усомнился Макс, - у нас кроме идеи и пред-варительных расчётов пока  нет надёжных результатов  в правомочности  предполагая метода измерений.
      - Не беда, - возразил Изотов, - не подойдёт этот метод, найдётся другой. У нас есть достаточно времени, чтобы найти решение, тем более что вами рассмотрены и другие варианты успешного решения поставленной задачи. Что касается метода вихревых токов, он достаточно успешно развивается применительно к бесконтактным методам контроля. Кстати, им с некоторого времени занимается профессор Лещинский на кафедре «Измерительная техника». Думаю, вам следует обратиться к нему за консультацией.
      - Ну, не знаю.… То чем занимается группа Лещинского, мне знакомо по их публикациям, они достаточно далеки от нашего случая.               
      - Как знаете. Что же ещё я хотел вам сказать? - Изотов сделал паузу, что-то вспоминая. - Ах да, вспомнил. Вам надлежит оформить командировку в Прокопьевск, в воскресенье вылетаем. Свяжитесь с Алексеем Голенищевым, он вам подскажет что делать Разве ж такое возможно?! - забеспокоилась обладательница плюшевого жакета.
      - Ещё как! Помнится, - было начал свой очередной розыгрыш большой их люби-тель Стельбицкий, но не успел.
      Обладательница плюшевого жакета внезапно вскочила с места, закричала истошно:
      - Водитель, остановись, выпусти меня! Я требую!
      Её пытались успокоить, но тщетно. Она продолжала кричать. Из кабины в салон вышел второй пилот, приблизившись к кричавшей пассажирке, спросил:
      - Что случилось? Почему кричим?
      - Нет, вы посмотрите на него, - накинулась на пилота пассажирка, - собирается, понимаешь, на неисправном самолёте людей везти, а ещё спрашивает, почему кричим.
      - Кто это вам сказал, что самолёт неисправен? - спросил строго пилот. - Не наводите, гражданка, панику, самолёт прошёл предполётную проверку и полностью исправен.
      - Зачем тогда запасной пропеллер? - не сдавалась женщина.
      - Какой ещё пропеллер?
      - Такой, какой у тебя под ногами лежит!
      Пилот внимательно посмотрел себе под ноги и, ничего не обнаружив, сказал растерянно:
      - Где пропеллер то?
      - А в чехле что? - неуверенно спросила пассажирка.      
      - Лыжи там горные.
      - А-а-а-а, а пассажир вон сказал, что запасной пропеллер, - произнесла  растерянно пассажирка, указывая пальцем на Стельбицого.
      - Успокойтесь, гражданка, пошутил он, - сказал, улыбаясь, пилот, - не перевелись ещё у нас шутники.
      Раздавая гигиенические пакеты, он направился в кабину пилотов. Пробираясь мимо Стельбицого, сказал назидательно:
      - Стыдно, товарищ, сеять панику.
      - Так кто же мог подумать, что на этот анекдот с бородой последует такая реакция, - ответил смущённо Стельбицкий.
      - Люди бывают разные, - заметил философски Изотов.
      До Новокузнецка летели как на волнах бушующего моря. Самолётик то рыскал из стороны в сторону, то взмывал вверх, то проваливался в воздушные ямы, и казалось: все внутренности подступают к горлу, перекрывая дыхание.
      «Ы-ы-ы-ы-ы…» - кричала, перекрывая гул мотора, женщинам в плюшевом жакете,
отрываясь изредка от гигиенического пакета. Она блевала.
      Спустившись в Новокузнецке на землю, Макс едва удержался на ногах. Его шатало и чтобы не упасть, он прислонился к борту самолёта.
      - Ничего дружище, не ты первый, всех так крутит, после первого полёта на этой этажерке. Помоги-ка эту тётку на грешную землю спустить, - обратился к Максу пилот.
      Вдвоём они с трудом извлекли пассажирку из салона, спустили по приставной ле-сенке на землю и уложили на траву. Она стонала, её лицо было мертвецки бледным, а перед плюшевого жакета обильно украшен следами несвареной пищи.
      - Тут без скорой помощи не обойтись, - сказал, обращаясь к пилоту, Стельбицкий.
      - Отлежится, - ответил пилот. - Придёт в себя в порядок и уйдёт своим ходом. Не первая она такая. А вы ступайте.
      Остаток воскресенья ушёл на вселение в гостиницу «Сокол», прогулку по городу и ужин в ресторане при гостинице. После Томска Прокопьевск произвёл на Макса удру-чающее впечатление. Заасфальтированные улицы, очищенные от снега тротуары, типовые двух-трёхэтажные дома мало чем отличались от томских. Но всё это вместе: небо, снег, дома, улицы, надшахтные постройки, копры, гигантские терриконы и серое от угольной пыли всех удручало. Серый унылый город.
      Но завод… он покорил Макса. Он впервые оказался на таком гиганте со многими производствами, цехами, конструкторским бюро, исследовательским отделом, складами, испытательными лабораториями и ему показалось невозможным соединить это многообразие вместе, скоординировать и заставить работать как единый организм.      
      Две недели у Макса ушло на изучение всей цепочки изготовления коллекторов, начиная с заготовки, сборки, о прессовки, проточки и кончая участком контроля и ис-пытания. Он искал и находил узкие места в их конструкциях, подолгу беседовал с начальником испытательного отдела И. Каширским о причинах их нестабильности.
      - Понимаешь, - говорил Каширский, - причин много, некоторые из них техно-логические, другие конструкционные. Мы пытаемся от них избавиться подбором мате-риалов и изменениями конструкции коллекторов, но беда в том, что мы не можем
наблюдать их поведение в динамике. Для этого нужен прибор с хорошей разрешающей
 способностью, позволяющий различить отдельную коллекторную пластину.
      - И что для этого до сих пор ничего не придумано? - спросил Макс.
      - Попыток-то много, а вот результата нужного нет. Поставил нам года два тому назад Новочеркасский политехнический институт профилометр, но кроме общей кар-тинки поверхности коллектора им ничего не рассмотришь. Да вон он на полке покоится, - Каширский указал на стеллаж с приборами, - если есть желание, могу проде-монстрировать.
      Он взял с полки и поставил на платформу разгонной установки штатив с закреплённой на нём плоской трубой, подкатил осциллографическую установку, соединил с трубой, направил трубу на поверхность коллектора, привёл в рабочее состояние всю систему, и Макс увидел на экране осциллографической установки  расплывчатую волнообразную синюю линию.
      - Это и есть профиль коллектора, - сказал Каширский.
      - И чем вас эта картинка не устраивает? - спросил Макс.
      - Ну, многим. С помощью неё мы можем определять лишь макропараметры коллекторов: эксцентриситет, овальность и в лучшем случае групповые нарушения поверхности, а нам нужны ещё и микро нарушения, например, выступания отдельных пластин, которые и приводят к нарушению контакта между коллектором и  щёткой и, как правило, к неудовлетворительной работе машины.       
      - Чего же не хватает этому прибору?
      - Разрешающей способности и чувствительности. - Каширский развернул штатив, сказал, указывая пальцем на торец плоской трубы. - Видишь щель в торце волно-вода, чтобы различить отдельную коллекторную пластину, она должен быть в несколько раз уже пластины. По техническим причинам это невозможно.
      - И это все?
      - Нет, конечно. Существуют и другие причины, например, размеры самого датчи-ка. Желательно чтобы они не превышали размеров щёток. В этом случае его можно устанавливать на работающей машине и наблюдать поведение коллектора в реальных условиях работы с учётом вибраций самой машины.
      С продемонстрированным прибором Максу был знаком по публикации в журнале «Электромеханика» и его мнение о возможностях волноводного профилометра почти полностью совпало с мнением Каширского. Вместе с ним Макс провёл десятки испытаний различных конструкций коллекторов на разгонной установке, исследовал их профили до и после разгона и убедился: коллектора «плывут», их профили меняются в зависимости от скорости вращения, и это, несомненно, сказывается на работе машины. Поэтому нужен прибор, позволяющий определить эти изменения, чтобы разработать научнообоснованную систему допусков на неравномерность профилей коллекторов. Утвердившись в этом, Макс вернулся в Томск, чтобы вплотную взяться за создание прибора.
      Требовалось нечто кардинально новое, способное снять ограничения, свойственные известным конструкциям датчиков, чтобы уменьшить их размеры при одновременном увеличении разрешающей способности. И Макс чувствовал: решение гдето рядом, нужно только не сдаваться и оно придёт. Вместе с Алексеем Голенищевым: у него кончался второй год аспирантуры, Макс засиживался допоздна в лаборатории, прове-ряя и перепроверяя расчёты и данные обработки результатов экспериментальных исследований.
      Иногда к ним спускался Изотов, интересовался состоянием дел. Выслушав Макса, говорил успокаивая:
      - Это ничего, вами проделана большую работу и она не бесполезна. Нужно только набраться терпения, удача идёт навстречу тому, кто терпелив и ищет.
      Однажды, когда Макс посетовал на то, что все испробованные им конструкции из-за эффекта рассеивания не обеспечивают нужной концентрации электромагнитного поля, Изотов заметил:
      - А вы не задумывались над возможностью экранировать датчик. Я это к тому, что применительно к электрическим аппаратам такое решение используется довольно успешно. 
      И Макса осенило. Он тотчас же вспомнил, что применительно к радиолокационным системам с помощью волноводов, своеобразных концентраторов, добиваются формирования узконаправленных электромагнитных полей, и он подумал: а почему бы не испробовать эту идею применительно к конструкциям вихре токовых датчиков. Первые опыты по экранированию датчиков подтвердили их эффективность, и в течение последующих нескольких месяцев Макс завершил работу как по созданию датчика, отвечающего требованиям технического задания, так и по разработке, сборке и отладке электронной схемы питания, съёма и обработки информации с датчика, 
      Во второй половине июля Макс смонтировал датчик над поверхностью коллектора работающей машины, подключил к системе питания и впервые увидел на экране осциллографа профиль коллектора со всеми характерными его особенностями. Это было как чудо.    
      - Вот видите, - сказал, приглашенный Максом на демонстрацию прибора, Изо-тов, - кто ищет, тот всегда найдёт. Поздравляю вас, Макс, с успехом, считайте: вами проделана основная часть диссертационной работы. Остаётся довести прибор до ума, снять характеристики и провести с его помощью некоторые исследования на машинах. Попрошу вас изложить письменно ваши соображения по этому поводу.
      Уйдя с головой в работу, Макс не замечал бега времени. По счастливой случайности он оказался предоставленным самому себе. Между ним и Изотовым установилось некое, никем не оговоренное, соглашение, позволяющее Максу находиться в свободном плавании, придерживаясь лишь написанного им и исчирканного красным карандашом Изотова плана работы над диссертацией. Он просто последовательно, дотошно, порой ошибаясь, следовал ему. Он неделями сидел в Прокопьевске, испытывал вместе с Каширским очередной объект или проверял на практике свои теоретические выкладки. И бился над очередной головоломкой, писал статьи и черновики отдельных разделов будущей диссертации или исправлял многочисленные замечания Изотова.
      В одну из поездок в Прокопьевск в апреле 1967 года он ехал вместе Алексеем Голенищевым, чтобы провести заводские испытания прибора, отчитаться за проделанную работу, закрыть этап и получить акт о внедрении результатов исследований, крайне необходимый Алексею в связи с окончанием аспирантуры и предстоящей защитой диссертации. Против ожидания работы оказалось много, и вместо запланированной недели им пришлось задержаться. По окончании рабочего дня, они забегали в заводскую столовую, иногда прогуливались по городу. Их приезд совпал с выдачей шахтёрам аванса, и они с удивлением наблюдали, как эти шахтёры целыми семействами врывались в магазины, сметали всё, что попадалось под руку с прилавков, и шли по проспектам и улицам шумными группами, обвешанные узлами и сумками. Это было как нашествие цыган, шумное и безалаберное.
      Большую же часть свободного времени они сидели в гостинице, приводили в порядок протоколы испытаний и между делом смотрели телевизионные передачи. Одну из них Макс запомнил на всю жизнь. На первом канале шла новостная программа, бодрый голос диктора повествовал о достижениях страны Советов, и вдруг по экрану пошли полосы, замелькали картинки, потом появилась заставка, и полилась давящая траурная музыка.
      Читавший роман Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», Алексей отложил книгу, посмотрел недоумённо на Макса и сказал:
      - Похоже, кто-то из кремлёвских долбоёбов кокнулся. 
      Потом на экране появился диктор центрального телевидения, Виктор Большов, с сообщением о гибели космонавта Владимира Комарова.
      - А уж вот это-то ни к чему, - сказал подавленно Макс. - Это уж чёрте что.
      - Помянем, - предложил после тягостного молчания Алексей, извлёк из походной сумки бутылку водки «Столичная» и разлил в три стакана.
      Они выпили, отставили в сторону третий стакан и накрыли ломтиком хлеба.      
      За эти, промелькнувшие как дуновение ветра, два с половиной года аспирантуры Макс ничего кроме целиком захватившей его работы не видел. Это было как болезнь. Они с Дашей поднимались, перекидывались за завтраком несколькими скупыми фразами, уходили к восьми часам он на работу, она в институт и встречались поздно вечером, чтобы вместе поужинать, снова перекинуться несколькими фразами и отойти косну.
      Часто, забыв о времени, он засиживался в лаборатории до полуночи, учебный корпус закрывали, и приходилось будить ночного вахтёра, чтобы выбраться из корпуса. Старичок вахтёр протирал глаза, ворчал спросонья: «Управы на вас нету, окаянные, народ-то када уж разошёлся, а вы всё сидите и сидите, а мы тут майся. Покою от вас ни какова нету». Он отпирал дверь, выпускал Макса, снова запирал и ложился спать в дежурке.
      Иногда Макс приходил в себя от стука в окно, оторопело смотрел туда и в падающем из окна свете узнавал Дашу с Валентиной, женой Алексея Голенищева или с Ириной, женой аспиранта Беклемишева. Заждавшись, они приходили под окно, махали руками, что-то кричали и в скупом электрическом свете казались привидениями.   
      И настал день, когда всё закончилось. В конце июня Макс сдал в Учёный Совет диссертацию и ушёл в отпуск.

15

      И вот он наконец-то свободен и может на некоторое время забыть обо всём.  Придя домой, вместо обычного поцелуя, он объявил Даше:
      - Собирайтесь, Дарья Григорьевна, мы уезжаем.
      - Это куда ещё? - спросила она неуверенно.
      - В отпуск и даже на целых два месяца.
      - Ура! - закричала Даша, кинулась Максу на шею. - И куда же мы отправимся?
      - Предлагаю заскочить к твоим родителям, погостить, а потом вместе с ними махнём на Алтай к моим, надо же их когда-нибудь познакомить. Как считаешь?
      - Ну, не знаю, удобно ли.
      - Ещё как удобно. Я звонил Володе, они нас ждут.
      Начинались студенческие каникулы, билетов в плацкартные и купейные вагоны было не достать, потому брали приступом общие вагоны. Вместе с толпой Макса занесло в вагон поезда «Томск - Бийск» и, добравшись до конца вагона, он опустил оконную раму, высунулся по пояс, ухватил Дашу за руки, чтобы втянуть в вагон. Это ему не удавалось, мешала Даша. Обессиленная приступами смеха, она висела на руках Макса, дрыгала ногами, не делая никаких усилий, чтобы перехватиться за оконную раму.
      - Давай, давай! - подбадривали её, стоявшие у вагона молодые парни и девчата.
      Некоторые из них смеялись и отпускали порой нелицеприятные замечания.
      - Чем зубоскалить, лучше бы помогли, - крикнула Даша.
      Подошёл высокий крепкий парень, ухватил Дашу за талию, поднял рывком на вытянутые руки, помог втянуть её в вагон и крикнул Максу:
      - Теперь уж другим помоги.
      До отхода поезда втянули ещё несколько девчат. До Тайги ехали стоя в битком набитом вагоне. В Тайге большая часть пассажиров сошла, и стало свободней. В Новосибирске пересели на пригородный поезд до Курун-дуса. Выбираясь из Новосибирска, поезд медленно двигался мимо привокзальных строений, промышленных объектов и жилых кварталов. Протарахтев по железнодорожному мосту через Иню, он въехал в просторные поля с редкими берёзовыми околками. Делал короткие остановки на маленьких станциях, полустанках и платформах с ничего не говорящими надписями «САДЫ», выпускал городских с виду пассажиров с рюкзаками и вместительными корзинами. Не озабоченные, казалось ничем, они ехали отдыхать на
дачи. Часа через два поезд прибыл на большую станцию.
      - А вот и Тогучин, - произнесла Даша, - нам выходить.
      На станции их ждал муж второй по старшинству сестры Даши, Иван Михайлович.
      - Дашка-а-а! - крикнул он, увидев её на перроне. Раскинув руки, по-медвежьи увалистое он медленно приближался к ней. Подойдя, неожиданно сгрёб в охапку, поднял и закружил.
      Даша хохотала, колотила его по спине ладошками и посматривала смеющимися глазами на Макса. Видя, как весёлая прежде улыбка сползает с его лица, она сказала построжавшим голосом:
      - Пусти уж, затормошил ты меня.
      - Ну что ж, хорошего помаленьку, - ответил зять, опуская Дашу на землю. - Двинемся домой, там уж нас заждались.
      Шли не спеша, миновали новый мост через Инюю Старый деревянный, ставший с пуском нового моста пешеходным, остался в стороне, пересекли базарную площадь, миновали продмаг и универмаг, неказистый магазинчик «Рыболов-охотник», свер-нули на заросшую подорожником и муравой улицу Жданова и открылся вид на Иню.         
      По ту сторону Ини низилось солнце и заливало золотом улицу, по которой как в мареве шла женщина, гнавшая стадо гусей.
      - Мамулечка! - закричала Даша и побежала ей навстречу.
      Когда Макс с Иваном Михайловичем приблизились к ним, они стояли, обнявшись, в окружении гусей, тянувших к ним шеи и возмущённо гоготавших.
      - Хватит уж тёщенька обниматься, пора и зятьями заняться, - сказал Иван Ми-хайлович.
      - Тобой-то зятёк дорогой найдётся, кому заняться, - ответила, смеясь, мать Даши, Татьяна Петровна. - Вон уж, с каких пор тебя твоя благоверная дожидается, ей и расскажешь.
      - А что случилось?      
      - А ты у ей спроси.
      Из калитки вышла красивая рыжеволосая женщина, сестра Даши, сказала громко:
      - Нет, вы посмотрите на него, он ещё спрашивает что случилось. А кто должен был забрать из садика детей?
      - Прости, Вера, совсем закрутился. Сейчас сбегаю.
      - Ждали тебя, тут уж они.
      Вошли во двор ; небольшой, плотно утрамбованный и чисто подметённый участок земли перед бревенчатым домом. Во дворе полно народу: мужиков, баб в цветастых одеждах и шумных детей; готовилось застолье в честь приезда Даши с Максом. Перед крыльцом дома в тени за просторным столом, сооружённым из козел и свежеструганных плах, устроились немногие старички и старушки.
      С крыльца спустился хозяин дома, Григорий Ефимович, подошёл в Максу, сказал громко:
      - Это наш новый зять, Макс, прошу любить и жаловать.
      Стали подходить незнакомые Максу близкие и дальние родственники хозяев, представлялись, трясли Максу руку, поздравляли и чего-то желали.
      Застолье продолжалось до поздней ночи, было выпито немеряно водки и пива местного пивзаводика, съедено много гусятины, колбасы и сала, грибов и огурцов собсвенного засола, спето песен.
       Разошлись только под утро. От предложения спать в избе Даша отказалась, свернула матрац со спальными принадлежностями, отнесла в крохотную кладовку с дощатой лежанкой. Расправляя постель, спросила Макса:
      - Ничего, если здесь будем спать? Вера с Ваней, когда поженились, тоже здесь спали.
      Макс сел на лежанку, притянул к себе Дашу, сказал:
      - Раз Иван Михайлович тут с Верой кувыркались, значит и нас выдержит.
      Она тихонько засмеялась, села рядом на лежанку и обняла.
      За две недели к Максу привыкли, приглашали в гости, возили на рыбалку, на сбор грибов и земляники, водившихся в изобилии в окрестных перелесках, угощали местным пивом «Жигулёвское», за которым бегали с трёхлитровыми стеклянными банками к пивной бочке на соседнюю улицу. Пиво было всегда холодное и изрядно дурило голову. 
      Спустя две недели, проделав обратный путь до Новосибирска все тем же пригородным поездом «Курундус - Новосибирск», пересели на поезд до Бийска. Вместе с Максом и Дашей ехали её родители знакомиться с роднёй Макса. На попытку Макса пере-хватить у тестя чемоданы, тот твёрдо сказал: «Нет уж, я сам как-нибудь управлюсь», хотя было видно: годочки его уже не малые и силёнки не те.
      - Ну что вы, папа, упрямитесь, - обратилась к отцу Даша. - Стойте уж здесь с мамой, а мы отнесём чемоданы, займем места, и Макс вернётся за вами.
      - А я что табе говорила, - выговаривала сердито мать Даши, Татьяна Петровна. - Сам знаешь: чижало табе уж тяжелины эти таскать, а ты все тужишься, таво не понимаешь, што вредно табе. Ей Богу как маленький.      
      Поезд на Бийск, составленный из старых зелёных вагонов, был почти пуст, потому просторно расположились в плацкартном вагоне. Ещё высоко было солнце, заливало всё вокруг чистым золотом, и все жались к окну, смотрели на медленно проплывавшие просторные поля с заколосившимися яровыми и кукурузой, говорили об оставшихся дома неотложных делах, о погоде, видах на урожай.
      - Сушь-то, какая стоит, - молвил Григорий Ефимович. - Откуль же урожаю взяться.
      - Надысь сказывали: дожжи обещаются, - заметила Татьяна Петровна.
      - Хто ж это сказывал, уж не сорока ли на хвосте принесла.
      - Хто, хто? Дед пихто, вот хто, - начала почему-то сердиться Татьяна Петровна. - По радио передавали, сам чай слыхал.
      - Нашла, кому верить, - возразил муж. - Это када же по радио погоду угадывали? 
      - Када нада, тада и угадывали, - не сдавалась Татьянам Петровна.
      - Ну, хватит уж вам, папа, мама, - вмешалась Даша. - Смотрите, какая здесь красота.
      В Бийск поезд прибыл в четвёртом часу утра. Рассветало, немногочисленные пассажиры разбежались, а Макс, Даша и её родители остались на пустом перроне.
      - Таперь-то куда? - спросил Григорий Ефимович.
      - Не беспокойтесь, нас встретят, - успокоил его Макс.
      Вскоре появился Владимир, поздоровавшись со всеми, повёл на привокзальную площадь, где ждал новенький Москвич-408.
      - Откуда такая красота? - спросил Макс.
      - По службе положено, - ответил брат. - Я теперь в совхозе отдел труда и зарплаты возглавляю, приходится много мотаться по отделениям и подразделениям совхоза, потому и выделили машину.
      - В начальники значит выбился?
      - Получается что так, но об этом потом.
      Пока выбирались из Бийска, окончательно рассвело. Слева, как лёгкие облака, открылись горы с величественной Белухой. Проехали мосты через Бию и Катунь, поднялись на увал за селом Катунское, и открылись залитые солнцем степные просторы, ничуть не изменившиеся за десятки лет с того дня, когда Макса впервые провезли по ним на телеге.
      - Хорошо здеся, - сказала, глубоко вздохнув, Татьяна Петровна, - просторно.
      - Что есть, то есть, - согласился Владимир. - А воздух какой, не надышишься.
      - В лесу всё ж таки лучше, - возразил отец Даши.
      - Это кому как, - заметил примиряюще Владимир.
      Спустя некоторое время толи от бессонной ночи, то ли от однообразия степи, разговоры в салоне затихли, несмотря на ухабы дороги, которая за истекшие десятилетия нисколько не улучшилась.
      Сидя на заднем сидении между окном и задремавшей Дашей, Мак смотрел в окно на далёкие горы, проплывавшие вдали околки. Сколько раз он проезжал этой дорогой, и она казалась ему знакомой до мелочей.
      Он вспомнил о происшествии, случившееся здесь в стародавнюю пору. Участниками того происшествия были сам Макс, его родственник Яков Герберт и незнакомая женщина. Приобретя новенький ИЖ-планета с люлькой, Яков уговорил Макса поехать с ним в Бийск для покупки некоторых причиндалов к мотоциклу.   
      Поднявшись на увал за райцентром Смоленское, они увидели на обочине голосовавшую женщину. Поравнявшись с нею, Яков притормозил.
      - Вам, гражданка, куда?
      - В Катунское, - ответила женщина.
      - Садитесь, нам по пути, - сказал Яков.               
      Подрёмывавший до этого, Макс сделал попытку выбраться из люльки, чтобы уступить её женщине, но она решительно запротестовала:
      - Нет, нет, я сяду сзади! Остановитесь, пожалуйста, в Катунском у магазина.
      В Катунском Макса растолкал Яков, он был бледен, руки тряслись, а глаза растерянно смотрели на Макса.
      - В чём дело? - спросил Макс.
      - Куда же она подевалась?
      - Кто?
      - Да баба эта!
      - Как куда подевалась? - удивился Макс. - Ушла по своим делам.
      - Ты глупый что ли? Мы не привезли её сюда, она потерялась где-то в дороге. Не дай Бог, если она свалилась с мотоцикла, а мы не заметили и не помогли ей. Поедем обратно!
      Женщину они увидели ещё издали, она, как ни в чём, ни бывало, шла не торопясь им навстречу по пыльной дороге.
      - Живая! - крикнул, поравнявшись с нею Яков.
      Женщина глянула на него удивлённо:
      - А что со мной могло случиться?
      - Дак как же. Думали, свалилась с мотоцикла и убилась.
      - Сам же из-под меня и уехал, а теперь удивляешься, куда подевалась.
      - Как это уехал?
      - Забыл, что ли как в канаве застрял? Я-то на ноги встала, чтобы облегчить мотоцикл, а ты газанул и укатил.
      - Вон оно что, - сказал, проскрёбывая затылок, Яков, - а мы-то перепугались, думали: не случилось ли что.
      Вспомнив этот случай, Макс тихонько засмеялся.
      - Чему смеёмся? - спросила, задремавшая было Даша.      
      - Вспомнил один забавный случай.
      - Расскажи.
      - Как-нибудь потом, а пока спи.
      - Спасибо, милый…
      Вечером, проводив гостей, женщины сидели за столом, поставленным перед крыльцом дома, угощались дурманящей алтайской дыней, помидорами, бородавчатыми огурцами. Всё это, разложенное на больших тарелках, было крупное, красивое, как на выставке, будто само просилось в рот.
      Владимир с Григорием Ефимовичем ходили по двору, осматривали приусадебный участок с хозяйственными постройками, огородом, цветником. Старик, как ребёнок, удивлялся созревающим на корню помидорам, лежащим в навал дыням и арбузам, яб-локам, расспрашивал. Получив обстоятельный ответ, качал головой, говорил:
      - Это ж надо, та же Сибирь-матушка што и у нас, а всё растёт как на дрожжах.
      - Э нет, Григорий Ефимович, Сибирь да не та. Алтай ведь на широте Сочи находится, потому здесь теплей и солнечных дней больше чем у вас, и всё вызревает. Тут уж мужики и яблоки, и виноград, и груши выращивать пытаются. Кисловатые, правда, но на вино годятся.
      За столом остались одни женщины, говорили о хозяйственных делах. Когда речь зашла о Даше и Максе, Мария Герберт неожиданно заявила:
      - А ведь мы русскую невестку не хотели.
      - А уж мы-то, сватьюшка, как немецкого зятя не хотели, - тот час же парировалаТатьяна Петровна.
      - Это почему же?
      - Как же. Вдруг вас, немцев, опять куды-нибудь загонют, што тада с Дашкой станется?
      - Ну, хватит уж табе, Татьяна, - сказал, подходя, Григорий Ефимович.  Разговаривать что ли больше не о чём, укотался теперь этот мудак, Сталин.
      У Даши с Максом была своя, отдельная от всех жизнь, они наслаждались первым, выпавшим длительным беззаботным отдыхом. Запасшись хлебом, солью, помидорами, огурцами, дыней и удочками, — иногда с детьми брата, иногда одни - они уходили к реке, находили уединённое местечко, ловили пескарей и чебаков, купались, загорали, дурачились, словом, отдыхали.   
      Иногда в выходные дни Владимир брал на конном дворе лошадь с телегой и возил их по родне и знакомым в райцентр и окрестные деревни.
     - Немцев наших всё меньше остаётся, - сетовал он. - Снимаются с места и как
птицы улетают в тёплые края. В посёлке у нас только четыре семьи и осталось, а было куда как больше.
      Он загибал пальцы, перечисляя уехавшие семьи, получалось, что большинство пе-ребралось на новые места. Та же картина складывалась и в соседних деревнях.
      - Вот и дядя Яша Герберт со всем своим табором уехал, - сообщил он после некоторого молчанья. - Теперь из нашей родни только дядя Андрей и остался.
      - Его-то что держит? - спрсил Макс.
      - Дети, что же ещё! Девки-то его все замуж за русских ребят вышли, своими детьми обзавелись, к новой родне прикипели, куда им теперь ехать. Да и незачем, крепко они на земле сидят.
      - Почему это так, и куда они едут, Володя? - спрашивал Макс брата.
      - Видишь ли, братишка, причин много, - отвечал он, - а главное: не видит основная масса немцев перспективы вернуться в родные места на Волге. Дорога туда для нас всё ещё надёжно закрыта властями путём запрета на прописку. А без прописки, сам знаешь, ни работы, ни права на проживание. Есть и другая причина. С отставкой Хрущёва власть резко затруднила выезд немцев в Федеративную Республик Германию, вот и остаётся одна возможность компактного проживания для немцев: собираться в благо-приятных районах страны. Один из таких районов - Южный Казахстан. Там уж образовались целые деревни. Мы с Фридой прошлым летом у её дядьёв там побывали, так не поверишь: по деревне, куда ни пойдёшь всюду немецкая речь, просторные немецкие дома, цветники, сады. Ничем не хуже чем на Волге.
      - В Томске ходили какие-то слухи о попытках наших немцев достучаться до Кремля. - сказал Макс.
      - И в нашу глухомань кроме слухов мало что доходит. От дяди Андрея я слышал о сборе подписей немцев под каким-то требованием о восстановлении Автономии на Волге, о поездке в 1964 и 1965 годах в Москву делегации российских немцев, но чем всё это кончилось, никто ничего не знает, - подумал Володя.    
      - Сам-то что по этому поводу думаешь? - спрсил Макс.
      - Если ты о восстановлении Автономии, то могу сказать, я в это не верю. Она всегда была занозой в глазах российской власти, и с каково бы это перепугу она стала её восстанавливать.
      - Сам-то что думаешь? Будешь ждать, когда последние немцы уедут? - спросил Макс.
      - Не простой вопрос, Макс. Сам видишь с двумя малолетними детьми, больной
матерью как с места снимешься? Посижу пока, посмотрю, тем более что обустроились мы здесь неплохо. Сам-то что планируешь?
      - Та же неопределённость. Впереди защита диссертации, распределение, а дальше - туман. Есть правда одна мысль, но она пока неопределённая.
      - Поделись.
      - Собственно, пока ещё и делиться-то нечем. Состоялся у меня на исходе весны странный разговор с моим шефом, Изотовым. После защиты докторской диссертации он устроил небольшое застолье, в ходе которого неожиданно спросил меня, поеду ли я с ним в Куйбышев на Волге. Я не стал его расспрашивать о конкретике, только сказал, что никуда не поеду до окончания Дашей учёбы. Больше он к этому разговору не возвращался, но по слухам знаю, что с таким же предложениям он обращался ещё к нескольким сотрудникам из своей научной группы.
      - Интересная новость, - сказал заинтересованно брат. - И совсем неплохая. Знаешь, братишка, а ведь и мы с Фридой подумываем куда-нибудь поближе к родне перебраться. Она мне всё про южный Казахстан талдычит, где её дядья обустроились, но меня как-то не прельщает оказаться снова в тех краях. А вот Волга, Самара - это совсем неплохо, это почти наши родные края. Ты выясника, насколько эта идея реализуема и сообщи мне, а я съезжу туда, осмотрюсь, а потом уж обсудим, насколько это реально собраться наконец-то вместе.   
      Кончалось лето, а с ним их отпуск. Становились короче дни, с полей всё чаще наползали туманы, слабый ветерок разносили серебряные паутинки, а воздух, наполненный запахами увядающих трав, становился прохладней. И только в полдень, когда солнце поднималось к зениту, становилось полетнему жарко, и на землю опускалась тишина. Даже птицы затихали и улетали куда-то.
      В такие дни они уходили к реке, иногда вдвоём, иногда с Олей и Аней, племянницами Макса, устраивались за водоворотом чуть ниже моста на облюбованном Дашей пятачке, смотрели на ставшие бурыми поля, на маленькие фигурки, медленно перемещавшиеся по ставшей серой от пыли дороге. И думали: как далеко всё это от переполненных шумом и суматохой улиц Томска. И чем ближе становился день отъезда, тем сильней становилась тяга вновь оказаться в городской суете и в тишине учебных аудиторий и библиотек.
      В последний день отпуска, набрав хлеба, соли, овощей и дыню, они снова пришли на свой пятачок. Пока Даша с девочками бродили по тёплому мелководью, бегали и загорали на берегу, Макс развёл костёр из сухого хвороста и соломы. Дав ему прогореть, положил в золу клубни картофеля, потом устроился с удочкой под яром у самого водоворота.
      Был полдень, приличная рыба не брала, только рыбья мелочь теребила, ставшего вялым, червя, отчего поплавок не плясал, а только подрагивал на водной глади.   
      Освещённые жарким спокойным солнцем, лежали за рекой просторные поля, откуда-то с низовий реки доносились, приглушённые расстоянием людской говор, гогот гусей, хлопки, кто-то отбивал на мостках бельё, и всё это было тихой музыкой, напоминавшей о чём-то из далёкого прошлого…
      Когда-то давным-давно он вот так же сидел здесь, смотрел на стремительное течение реки, в которой купалось синее небо с редкими белёсыми облаками. Река ему казалась тогда широкой, глубокой и предательской, полной опасных водоворотов и омутов. Многие в ней когда-то тонули. Об этом говорили ему покойная бабушка и мать, когда он подолгу канючил, просясь пойти с товарищами на речку. Однажды ему и самому довелось увидеть, как тонут люди. Это было знойным летним днём, он и его лучший друг, Толик Украинцев, сидели здесь под крутояром и удили рыбу. У крутояра река резко брала вправо, завихрялась, образуя глубокий омут с воронкой, и мчалась дальше, украшенная шапками белой пены. Бытовало утверждение, будто немало смельчаков, пытавшихся донырнуть до дна омута, поплатились жизнью. Потому сельчане избегали купаться в этом месте, уходили несколько дальше от омута, где река успокаивалась, но была достаточно глубокой, чтобы нырять с берега, плавать и вдоволь плескаться.
      В тот полдень пригнали на водопой лошадей с ближнего поля, где производилась заготовка сена на зиму, напоив, пустили пастись, а погонщики кинулись вместе с неза-нятыми трудом поселковыми ребятами купаться. От них отделился Мишка Илясов, поднялся на крутояр и, разбежавшись, сильно оттолкнулся от кромки крутояра, описал красивую дугу и вошел без брызг в самую воронку омута. Все онемели, ждали, когда он появится на поверхности. Прошла, казалось, вечность, когда над водой мелькнули руки, показалось, искаженное гримасой страха лицо Мишки, и снова скрылось.
      И тот час же раздались истошные крики: «Тонет! Тонет!..», но никто не двинулся с места, все стояли как завороженные и смотрели на омут, где кроме закручивающейся воронкой воды ничего не было.      
      Не замеченный никем, с крутояра сбежал случайно оказавшийся вблизи Василий Лапшин и, не раздумывая, кинулся в омут. И снова все онемели, и ждали, что будет дальше. Наконец, шагах в пятнадцати вниз по течению реки, показался Василий. Он шел, рассекая как буксир воду, и тащил за собой обмякшего Мишку. Выйдя из воды, он положил его животом себе на колено и легкими постукиваниями ладонью по спине стал вытряхивать из Мишки воду.  Приведя его в чувство и убедившись, что с ним всё в порядке, резким тычком в грудь Лапшин сбил его с ног.
      - За что, дядя Василий? - оторопело осведомился Мишка.
      - За то, что ты такой безмозглый, что поставил на кон свою и мою жизни! Почему ты лезешь в воду, не умея плавать?
      - Я думал, что умею плавать, - промямлил Мишка.
      - Тут надо уметь не просто плавать, а очень хорошо плавать. Водоворот - это тебе не тихая заводь, тут — не зевай, а то не успеешь опомниться, как тебя закрутит и выкинет трупом.
      Как давно это было…
      Сложив удочку, Макс вернулся к Даше с детьми, разгрёб золу, выложил на лопух горячие клубни и все принялись, есть рассыпчатую, пахнущую дымом картошку.
      Вечером, после прощального ужина, усталые и опечаленные скорой разлукой, долго сидели на крыльце, разговаривали, слышали лай деревенских собак, и с каким-то зябким ощущением опасности перед надвигающейся ночью смотрели в сгущающиеся сумерки.
      Так закончилось лето.

16

      По прибытии в Томск на Макса разом навалилась куча дел: подготовка к изданию  автореферата диссертации, чтение лекций студентам вечернего обучения, подготовка демонстрационных чертежей и всевозможных справок, протоколов и, наконец, настал день рассылки авторефератов и уведомлений членам Учёного Совете о месте и дате защиты. Накануне он разложил авторефераты по конвертам, написал на них адреса и вот теперь с раннего утра, сидя за кухонным столом, сверял надписанные конверты со списком библиотек, Вузов и научных учреждений, куда надлежало их разослать.      
      Из кухни вернулась Даша с чайным подносом в руках, подошла к столу, взяла чашку и протянула Максу.
     - Я заварила свежий чай, - сказала она, - выпей, это поможет тебе несколько восстановиться после бессонной ночи.
      Собственно Максу не хотелось чая, однако он взял чашку, пригубил и поставил на  край стола.
      Даша села напротив него и сказала, помешивая чай в своей чашке:
      - Ты с этим справишься. Ты уже так много сделал, что справишься и с этим. Жизнь не бывает без трудностей. Знаешь, мой папа в таких случаях говорит: «Перешагнув через злую собаку, перешагнёшь и через её хвост». - Она облизала по
привычке ложку и положила её на блюдце. - Что же тебя вчера так из себя вывело?
      Макс не сразу понял, о чём она говорит.
      - Ты о чём, Даша?
      - Ну, о трудностях с отзывом от ведущего предприятия.
      - Я переговорил с ними, - сказал он, наконец.
      - С кем с ними? - спросила с недоумением Даша.
      - Ну, с представителями ведущего предприятия.
      - И что?
       - Всё обошлось, они согласились с моими доводами, но выставили своё условие.
      - И какое же?
      - Они хотят, чтобы я изготовил для них профилометр.
      - Ничего себе. Ты потратил на это почти год, и что же теперь ещё столько же будешь работать на них?   
      - Не бесплатно, конечно, они предлагают заключить на год хоздоговор.
      - Это же хорошо! - воскликнула Даша. - Это позволит тебе немножко подработать.
      - Какая же вы прагматичная, Дарья Григорьевна. Имейте в виду: у меня уже есть договор с Прокопьевском, и новый договор ничего кроме головной боли мне не принесёт.
      - Ну, не знаю…  Тогда откажись.
      - Рад бы, да не получится, шеф настроен на заключении договора.
      Макс допил чай, поднялся, подошёл к Даше, чтобы поцеловать в щёку.
      - Ты уже уходишь? - спросила она, подставляя щёку.
      - Извини если приду поздно. Кроме того что нужно разослать авторефераты и разнести приглашения на защиту и авторефераты диссертации членам Учёного Совета,
у меня сегодня ещё куча дел на кафедре, вечером лекция.
      Последним Макс навестил члена Совета, профессора Боголюбова. Профессор старой закалки, Боголюбов, будучи уже не удел, числился научным консультантом при ректоре, появлялся на кафедре редко и потому извещения о датах защиты диссертаций ему приносили домой. В просторной прихожей Макса встретила ветхая старушка в белом фартучке, справилась:
      - Вы по какому делу, молодой человек?
      Услышав ответ, прошамкала скрипучим голосом:
      - Следуйте за мной, - и пошла шаркающими шагами впереди Макса.
      В большом зале, обставленном добротной мебелью тёмного дерева, она указала на кресло, обитое кожей, снова прошамкала: «Подождите здесь, я доложу профессору», вошла в одну из комнат, граничивших с залом, и вскоре вернулась.
      - Проходите, профессор вас ждёт.
      Профессор, сидевший за столом у окна, при появлении Макса повернулся на вращающемся кресле, показал рукой на приставной столик с креслом, сказал дребезжащим голосом:
      - Прошу, молодой человек.
      Дождавшись когда Макс сядет, спросил:
      - Ну-с, с чем пожаловали, молодой человек.
      Макс сел, посмотрел на сидящего напротив старого человека, и его охватило лёгкое смущение по поводу уродливости его широкого, испещрённого сетью тёмно-красных склеротических жилок, лица с большими пронизывающими синими глазами, красноватыми свисающими веками, будто оттянутыми подвешенными грузами, парой направленных к верху широких ноздрей, которые, казалось, осматривали его, Макса. как вторая пара глаз, короткой верхней губой слегка вздёрнутой вверх, обнажая два длинных передних зуба… Живое, доброжелательное и вместе с тем требовательное лицо.
      Преодолев смущение, Макс положил перед профессором конверт и сказал:
      - Здесь приглашение на защиту кандидатской диссертации и автореферат.
      Профессор, водрузив на нос очки, отложил в сторону приглашение и, пролистав не спеша автореферат, неожиданно спросил:
      - Вы, стало быть, соискатель кандидатской степени? - его голос погнал по спине Макса новую волну дрожи. Он был хриплый, царапающий, чуть громче шёпота. - Сколько вам лет?
      - Двадцать семь.
      - Вы немец?
    Макс сделал усилие, чтобы промолчать, но всё же сказал:
      - Почему вы спрашиваете?
      - Потому что это важно для меня.
      Макс промолчал.
      - Значит немец. До войны у меня бывали аспиранты и докторанты из немцев, но с той поры как ножом отрезало. Я рад, что вам, немцам, снова разрешено учиться и заниматься наукой. Не обещаю, что приду на защиту, но если принесёте бюллетени и урну, проголосую.   
      Защиту диссертации праздновали широко, сняли банкетный зал в межвузовской столовой, собрали коллектив кафедры, оппонентов и родню. К середине торжества, изрядно подпив, молодёжь: ассистенты, инженеры и аспиранты устроили танцы, но среди этого всеобщего веселья Макс сидел опустошённым. Похвалы, тосты и поздравления, произнесённые в его адрес, не доходили до него, они казались адресованными не ему, а другим людям. Он всё порывался высказать слова благодарности своему научному руководителю, Изотову, коллективу кафедры и оппонентам, но эти слова складывались в какие-то бессмысленные дерганые фразы.
      Несколько раз к нему подходила раскрасневшаяся Даша, тормошила, пытаясь привести в чувства, приглашала на танец, но он отнекивался, он был просто не в силах на что-то решиться, и она уходила, танцевала то с зятем, то с кем-нибудь из аспирантов.
      В какой-то момент к нему подсел Изотов.
      - Что-то случилось? - спросил он. - После стольких похвал, твоё молчание становится неприличным. 
      - А мне всё кажется, Алексей Иванович, что все эти похвалы не в мой адрес.
      - Не сомневайся, таких защит как твоя давно уже не было, она была блестящей. Это даже твой оппонент, Михаил Фёдорович отметил, а уж он-то зазря не похвалит. Взбодрись-ка, дружочек!
      Он плесну в рюмки себе и Максу коньяку, похлопал по плечу:
      - Вставай и поблагодари всех!
      Макс поднялся, держа в руке рюмку, что-то долго, как ему показалось, говорил, потом поднял рюмку:
      - Спасибо всем за добрые слова, - выпил одним махом, сел и слушал, как ему хлопали.
      - Вот это по-мужски, - одобрил Изотов. - Имей в виду Макс, Михаил Фёдорович со своим сопровождающим, Веней Козловым, уезжают московским поездом в 23 сорок, их нужно доставить вовремя к поезду. И не забудь, снабди Михаила Фёдоровича в дорогу парой бутылок коньяка. До Омска им этого хватит.
      - Уже сделано, Алексей Иванович. Такси прибудет к одиннадцати, а коньяк в  шинели Михаила Фёдоровича. 
      Спустя две недели, оформив и отослав в ВАК - высшую аттестационную комиссию документы по защите диссертации, Макс снова впрягся в работу. Работа над кандидатской диссертацией убедили его в бесперспективности научного направления, которому она была посвящена. Фактически коллекторные машины, как в практическом, так и в теоретическом плане казались ему доведёнными до совершенства, а копание в мелочах по их усовершенствованию он считал для себя неприемлемым. К этому выводу его подтолкнуло и мнение членкора АНСССР, Завалишина Д.А., заявившего на Всесоюзной конференции: «Совершенствование коллекторных машин - это румянить щёки мертвецу». Наступала новая эра совершенствования управляемых электроприво-дов. Появившиеся силовые переключающие элементы тиристоры и транзисторы позволяли создавать бесконтактную регулирующую и переключающую аппаратуру взамен контактной и, будучи специалистом в области силовой электроники и преобразовательной техники, Максу виделась возможность замены механического переключающего узла в электромашинах бесконтактным на основе полупроводниковых приборов. Собственно эта идея принадлежала не ему, её пытались реализовать ещё в довоенные годы, как отечественные, так и зарубежные учёные, но отсутствие элементной базы не позволило этого сделать.
      Утвердившись в своём выборе, Макс погрузился в изучение литературы, посвященной теории и практике бесколлекторных машин постоянного тока. К своему удивлению обширной литературы по этим вопросам не оказалось, как не оказалось и единой теории их описания. В имеющихся теоретических работах эти машины рассматривались либо с позиции синхронных машин, либо коллекторных, что, по его мнению, не позволяло учесть в них ряд специфических особенностей. Убедили его в этом и первые расчёты, проведённые им на основе этих двух подходов, показавшие их ограниченность при описании сложных процессов в электромашинах с дискретным переключением обмоток. Но желание желанием, а сложившиеся реалии жизни указывали на то, что его осуществление будет связано с большими трудностями. На нём висели незаконченный договор с заводом в Прокопьевске, новый договор с ведущим предприятием, Томским филиалом ВНИИЭм Всесоюзным научно-исследовательским институтом электромеханики и преподавательская деятельность по месту распределения, кафедре общей электротехники, требовавшая больших усилий по подготовке к лекционным и практическим занятиям. Хватит ли на всё это времени, и как отнесётся к его намерению сменить тематику Изотов? Этот вопрос мучил Герберта. Он долго колебался, прежде чем сообщить о своём намерении Изотову. Для разговора с ним требовались серьёзные аргументы, и Макс, как перед поступлением в аспирантуру, приступил к написанию литературного обзора с анализом современного состояния теории и практики бесколлекторных машин постоянного тока и перечнем вопросов, подлежащих исследованию.
      Разговора вопреки опасениям Макса, в сущности, и не было. Продержав несколько дней рукопись Макса, Изотов неожиданно спустился к нему в лабораторию, положил на край стола рукопись, похлопал по ней пухлой рукой.
      - Нам нужно по этому поводу переговорить, - сказал он раздумчиво.
      - Прямо здесь? - сорвалось у Макса.
      - А почему бы и нет, наверху полно народу, а здесь нам никто не помешает, - Изотов кивнул в сторону двух незнакомых ему молодых людей, копошившихся у нового стенда. - Кстати, что это за ребята и чем они здесь занимаются?
      - Это студенты пятого курса, Валентин Каратаев и Юрий Милюхин, они выбрали в качестве дипломных проектов тематику по бесконтактным двигателям и монтируют экспериментальную установку.
      - Вон оно что. Значит, не откладывая дела в долгий ящик, берём быка за рога.               
      - Так получилось, Алексей Иванович.
      - Ну что же, может быть так оно и к лучшему.
      Повернувшись к студентам, Изотов сказал:
      - Погуляйте-ка, ребята, с полчасика, пока мы тут с Максом Яковлевичем побеседуем, - и, не дожидаясь их ухода, сел за стол и предложил Максу: - Присаживайтесь, Макс.
      Макс сел напротив Изотова и ждал, когда тот заговорит. Он был готов ответить на любые вопросы и возразить на любые доводы Изотова, касающиеся возражений по поводу выбранного им, Максом, направления дальнейших научных исследований, но был крайне удивлён его реакцией.
      Изотов не задал никаких вопросов, только сказал:
      - Я прочёл это, - снова похлопал по рукописи рукой, - вы убедили меня своими доводами в перспективности выбранного вами направления. Пусть оно станет одним из новых направлений исследований кафедры. Остаётся только открытым вопрос: сможете ли вы и дальше координировать работы по договорам с Прокопьевском и ВНИИЭмом.
      - Об этом, Алексей Иванович, можете не беспокоиться. Договор с Прокопьевском мы доведём с Эрнстом Гейнцем, он, сами знаете, для этого полностью подготовлен. К тому же с этим договором как-то связана планируемая тема его кандидатской диссертации. Что касается работы с ВНИИЭмом, у меня есть хорошая кандидатура.
      - И кто же это?
      - Мой земляк, Алексей Илясов. Он этим летом закончил с отличием наш институт и распределился на кафедру гироскопов, но там нет аспирантуры, и он готов перейти к нам.
      - А вам не кажется что это слишком далёкая от нашего профиля специальность.
      - Не думаю, Алексей Иванович, гироскопы - сложнейшие механические системы, требующие хороших знаний в области дифференциального и интегрального исчислений, теории устойчивости и аппаратного обеспечения. Уверен, он справиться и с теми задачами, на которые нацелен договор.
      - Ну, хорошо. Приведите-ка ко мне вашего земляка, я хочу на него посмотреть. Кстати, как у вас обстоят дела с зачислением на работу?
      Макс пожал плечами.
      - Я пока ещё в отпуске и как-то об этом не думал.
      - А зря! О зачислении на работу нужно побеспокоиться заранее, иначе останетесь без зарплаты.
      - Спасибо, Алексей Иванович, я сегодня же займусь этим.
      - Ну, не так уж сразу. Надеюсь, вы ещё не забыли о моём вопросе, поедите ли вы со мной в Куйбышев. Так вот - этот вопрос прояснился. Мне предлагают возглавить там в политехническом институте кафедру электрических машин. Кроме того, для её усиления разрешено взять с собой ещё троих сотрудников. Я рассчитываю на вас, Колычева Евгения Васильевича и Косарева Геннадия Егоровича. Возможно, к нам присоединится ещё кто-то из группы Косарева. Как смотрите на это, Макс?
      - Честно говоря, я пока ещё об этом не думал. В любом случае, Алексей Иванович, раньше лета 1970 я никуда не смогу переехать. Это связано с окончанием учёбы моей жены.
      - Я это знаю. Раньше по многим причинам и не получится. Мне пока нужно лишь ваше принципиальное согласие, а всё остальное решаемо. Будете разговаривать с супругой, можете сообщить: вас примут на должность доцента с предоставлением благоустроенной квартиры. 
      - Спасибо, Алексей Иванович, лично меня это устраивает, но остаётся открытым вопрос, как быть с договорами и ребятами, занятыми их выполнением.
      - Это не вопрос. Договора переведём в Куйбышевский политехнический институт, а ребят туда же в аспирантуру. Это тоже всё оговорено и можете сообщить об этом ребятам. Как я понимаю, речь идёт об Эрнсте Гейнце, Валентине Каратаеве и вашем протеже Алексее Илясове.    
      Проводив Изотова, Макс направился в отдел аспирантуры. Заведующая аспирантурой, Алла Борисовна - молодящаяся крашеная блондинка, похожая из-за маленькой головы, длинной шее и колоколообразной юбки на страуса, оказалась на месте. Она стояла у шкафа и искала какую-то папку с деловыми бумагами. Увидев вошедшего Макса, спросила:
      - Вы получили извещение о поступлении в ВАК высшую аттестационную комиссию ваших документов? 
      - Спасибо, Алла Борисовна, получил.
      — Что же тогда привело вас ко мне?
      - Я по поводу распределения на работу.
      - По этому поводу обратитесь в отдел кадров, это  в их компетенции.
      Из отдела кадров, получив для заполнения анкету, личный листок по учёту кадров и образец заявления, Макс вернулся в лабораторию, написал заявление и отправился за подписью к заведующей кафедрой общей электротехники и электроники, располагавшейся в первом этаже правого крыла того же учебного корпуса, что и кафедра электрических машин. В этот предвечерний час корпус был тих и пуст, и, проходя по длинному коридору, где под потолком мерцали и слабо потрескивали лампы дневного света, Максу казалось, что в этот день его надежде застать заведующую кафедрой на работе не суждено сбыться. И всё же он медленно шёл вдоль коридора, читал вывески на дверях. Найдя преподавательскую комнату кафедры электротехники, он постучался и, не дождавшись ответа, вошёл в большое помещение, сплошь заставленное одно тумбовыми письменными столами и книжными шкафами вдоль стен. В преподавательской комнате находилось несколько женщин. Одна из них, Ирина, прихорашивавшаяся у зеркала рядом с входной дверью, была ему знакома по семейному общежитию для молодых
специалистов, где, как и Макс с Дашей, она проживала с мужем.       
      - Какими судьбами, Макс! - воскликнула Ирина, увидев его.
      - Я к Изольде Михайловне.
      - Среди нас есть девушки и помоложе, - она улыбнулась, - правда девчата?
      Сидевшие за столами женщины обернулись. Про себя Макс отметил: отнести их к разряду девушек можно лишь обладая богатой фантазией, но всё же сказал:
      - Здравствуйте, девушки!
      Кто-то из них засмеялся, глядя на неё, засмеялись и остальные, и Макс растерялся, он стоял у двери, не зная, как поступить дальше.
      - Да вы не смущайтесь, Макс, - это не над вами мы смеёмся, а над тем, что вы причислили нас к девушкам. Спасибо вам за это, нас давно никто так не называл, - сказала одна из женщин, - а если серьёзно, мы и сами ждём Изольду Михайловну. Вы  подождите,  -  посоветовала она, - Изольда  Михайловна, вероятно, скоро придет.
      Макс прошёл вперёд, присел к столику, за которым что-то печатала на пишущей машинке ярко накрашенная особа неопределённого возраста, и стал рассматривать по-мещение преподавательской комнаты. Его взгляд задержался на большой групповой фотографии, прикреплённой к стеклу книжного шкафа с папками деловых бумаг, и Макс отметил: сплошь женские лица. Он и раньше слышал, что эта кафедра является местом ссылки жён факультетских профессоров и доцентов, но то, что их так много  удивило его и расстроило.
      В комнату вошла нарядная женщина в каракулевой шубке, модных сапожках и норковой палевой шапочке, выгодно оттенявшей её разрумяненное морозом лицо и большие, карие глаза, сказала, обращаясь к присутствующим:
      - Здравствуйте, девочки, задержалась я немного в учебном отделе. 
     Присутствующие в комнате женщины дружно засмеялись.
     - Что я такое смешное сказала, что вам всём стало весело? - спросила построжавшим голосом вошедшая женщина.
      - Извините нас, Изольда Михайловна, - сказала, давя смех, Ирина, - но только что вот этот молодой человек, - она указала рукой на Макса, - назвал нас девушками. Выходит, с вашим приходом мы существенно помолодели, став девочками. 
      Женщина, названная  Изольдой Михайловной, улыбнулась, посмотрела на Макса и спросила: 
      - Вы, товарищ, ко мне?
      - Извините, - сказал он, протягивая лист с заявлением, - я не отниму у вас много времени.
      - Пройдёмте в кабинет, - она открыла дверь в примыкающую комнату, пропустила Макс, прошла следом, сняла верхнюю одежду и, сев за стол, сказала:
      - Садитесь, пожалуйста, и расскажите, по какому вопросу вы пожаловали.
      - Здесь написано, - Макс положил перед нею на стол заявление, — требуется только ваша подпись.
      В дверь просунулась голова секретарши:
      - Изольда Михайловна, я отпечатала докладную записку. Подпишите, и я отнесу её в канцелярию.          
      - Нет, вы, Таня, пожалуйста, подождите, - сказала Муратова, - отпущу вот товарища и займусь вами.
      Она взяла заявление Макса, прочитала, улыбнулась.
      - Наконец-то вы к нам пожаловали, а то мы уж подумали, что вы нас боитесь.
      - Ну почему же, — сказал смущённо Макс, - просто я пока ещё в отпуске.
      - Это хорошо, отдохнёте и вольётесь в наш женский коллектив, - она улыбнулась лукаво, поправила безукоризненную причёску. - Нам требуются крепкие мужские руки. Когда нам вас ждать?      
      - Сразу же после новогодних праздников. До свидания, - Макс поднялся и направился к выходу из кабинета.
      Следом за ним вышла и Муратова, придержала Макса за руку и громко сказала:         
      - Товарищи, женщины, прошу минуту внимания, - она сделала пазу, дожидаясь, когда все повернутся к ней. - Это наш новый сотрудник, Макс Яковлевич Герберт, прошу его любить и жаловать.
      - Что-что, а уж это мы ему обеспечим, - сказала громко секретарша Таня.
      - Вы уж, Таня, не перестарайтесь, а то спугнёте Макса Яковлевича, - Муратов подала ему руку. - Всего хорошего и до встречи.
      Покинув кафедру, Макс вернулся в отдел кадров, сдал заявление и справился о дате выхода приказа о зачислении на работы.
      - Когда положено, тогда и выйдет, - сказала ровным, бесцветным голосом работница отдела кадров, - а зачислены вы будете в соответствии с датой, указанной в заявлении.
      Вечером во время ужина, Макс поделился с Дашей сведениями о предложении Изотова по поводу переезда в Куйбышев. Заметив, что особого восторга это у неё не вызвало, он пустил в ход главные козыри.
      - Ты подумай, Даша, мне предлагают должность доцента, квартиру, разве это не здорово. И потом, сколько лет мы в этом общежитии живём и сколько здесь кандидатов наук напичкано, а ты видела, чтобы кому-то из них дали квартиру. То-то, не видела. Вот и нам то же самое светит. К тому же там Европа, рядом Москва, а Куйбышев не Томск и Волга не жалкая замусоренная Томь. А климат? Представь себе, что можно прожить всю жизнь и не увидеть всего этого.
      - Ну, хорошо, уговорил ты меня, - сказала Даша, обняла Макса, прижалась к нему, и сидела как притихшая.
      Макс поцеловал её в щёку.
      - Я тебя чем-то расстроил?
      - Ну, что ты, Макс, мне просто не верится, что такое возможно.
      - Ещё как возможно, потерпи только немножко. Ляг в постель, а я напишу брату, он тоже в этом заинтересован.

17

      Сразу же после встречи Нового года Макса по распределению зачислили ассистентом на кафедру общей электротехники и электроники, и он приступил к освоению лекционных и лабораторных курсов. Собственно, особых трудностей в этом он не испытывал. Будучи в аспирантуре ему уже приходилось вести эти курсы, подрабатывая по часовиком в строительном институте. Рабочая программа и учебный план для выделенного ему потока студентов химического факультета почти не отличались от подготовленных им ранее для студентов-строителей, и, внеся некоторые коррективы, Макс передал их на утверждение заведующей кафедрой, Муратовой.
      Начинались зачётная и экзаменационная сессии, от которых Макс пока ещё был свободен, и предоставленное ему свободное время он посвятил работе над договорами и экспериментальной установкой по новой тематике. На новом месте работы он появлялся от случая к случаю, когда требовалось согласовать некоторые вопросы с Муратовой и, в сущности, ни с кем из членов коллектива не был знаком. Исключение составлял заведующий лабораторией, Юрий Гармаш, ознакомивший Макса с учебными лабораториями по новому месту работы. Первое впечатление от них было угнетающим. Такого старья он не видел даже в строительном институте, в лабораториях электрических цепей и электрических машин сплошь да рядом попадались измерительные приборы фирм Сименс и Шуккерт дореволюционного выпусков, то же касалось элементной базы и лабораторных стендов, смонтированных, как говорят, нам коленях. По сравнению с кафедрой электрических машин, откуда он пришёл, - это был каменный век. Он так и сказал об этом Муратовой, когда она спросила его о впечатлении по поводу учебных лабораторий.
       - А что вы хотите, - сказала она с некоторой обидой, - того что выделяется институтом кафедре на приобретение нового оборудования только и хватает на провода, припой и паяльники. Денег то - пшик да копейка.
      - А как же кафедра электрических машин, там лаборатории как в столичных вузах, - возразил Макс.
      - Сравнили тоже, - ответила Муратова. - Вы не учитываете, что там богатые спонсоры, крупные хозяйственные договора и связи со своими выпускниками, некото-рые из которых занимают высокие посты на производстве и не забывают свою альма-матер. Взять хотя бы вас, Макс Яковлевич, у вас, как я наслышана, хорошие связи с производственниками, почему бы вам не похлопотать перед ними об оказании нашей
кафедре шефской помощи.
      - Ну, не знаю как-то и в голову не приходило.
      - А вы подумайте. Кстати, мажет быть и на кафедре, где вы занимаетесь наукой, найдется, что ни будь из неликвидов.
      - Так вы поговорите с заведующим кафедрой, - предложил Макс. - Вы же с ним
 знакомы.
      - Неловко как-то, а вы там свой человек.
      - Я попробую, - сказал неуверенно Макс.
      Прежде чем обратиться к заведующему кафедрой, Сивцову, Макс посоветовался с Изотовым.
      - Попросите Ираида Михайловну обратиться письменно к нашему заведующему с просьбой об оказании помощи с перечнем необходимых приборов и материалов. - подсказал Изотов. - Думаю, Сивцов не откажет. Кое-чем можем помочь и мы за счёт наших хоздоговоров, например, закупим измерительные приборы и комплектующие изделия. Советую переговорить и с Георгием Карпухиным, зав. лабораторией нашей кафедры, им разработан, как мне кажется, неплохой универсальный лабораторный стенд и подана заявка на их изготовление в производственные мастерские института. Думаю, ещё не поздно включить в заявку несколько стендов для вашей кафедры. Кстати, неплохо бы присмотреться к Карпухину на предмет привлечения его к работе в твоей группе. Не без таланта кажется человек.
      Высказанные Изотовым советы оказались благотворными; Макс оперативно внёс в схемы стендов некоторые изменения, учитывающие особенности лабораторных работ по курсу электротехники, поместил заказ на их изготовление в экспериментальных мастерских института и вместе с Каратаевым приступил к доводке и испытаниям экспе-риментального образца бесколлекторного двигателя.   
      Оставалось около десяти минут до начала заседания кафедры, на котором Максу предстояло впервые предстать перед всем коллективом кафедры в качестве нового сотрудника. Как всегда, он появился несколько раньше, чтобы иметь возможность занять место в задних рядах. Спустя некоторое время все места за расставленными в ряды одно тумбовыми столами с приставными стульями оказались занятыми, и Макс осмотрелся. Большая грифельная доска на левой стороне от входной двери, двух тумбовый столмастодонт довоенного образца с обширной столешницей и резными слоновьими ножками впереди, за  которым восседала секретарша, Таня, и вся обстановка преподавательской комнаты были знакомы Максу, чего нельзя было сказать о присутствующих на заседании сотрудниках. Собственно, кроме Муратовой, Юрия Гармаша и Ирины с которой он нередко сталкивался в общежитии, ему здесь никто не был знаком, и вот теперь ему предстояло сойтись с ними ближе и быть одним коллективом неизвестно сколько времени. Неожиданно он почувствовал себя потерянным. Это обстоятельство поселило в нём некоторую тревогу и, стараясь не привлекать к себе внимания, он стал украдкой рассматривать присутствующих, надеясь определить, с кем бы из них он мог сойтись ближе. «Возможно среди моих будущих коллег, - думал он, - найдётся кто-то, кто будет мне симпатичен, и с кем я смоги подружиться в будущем».
      В первую очередь его интересовали мужчины. Их было трое. Двое из них, пухленькие круглолицые блондины средних лет, были как братьяблизнецы разительно похожи друг на друга, и Макс вспомнил, что несколько раз встречал их на пляже под Лагерным садом, где они всегда бывали в окружении молодых женщин и это обстоятельство вызвало в нём некоторое сомнение о возможности сблизиться с ними. Третий широкоплечий шатен с красиво посаженной головой выглядел спортивным. Это угадывалось по буграм мышц очерченных плотно облегающей рубашкой. По оценке Макса он мог быть одних с ним лет, и это вселило в него некоторую надежду, что он не будет здесь одинок.
      Настала очередь женской половины. Большинство из них Макса не заинтересовали. Часть из них, как он посчитал, были преклонного возраста, другая часть существенно старше его, и только одна показались ему достойной внимания. Вот та длинноволосая блондинка в тёмно-красной блузе и плиссированной юбке во втором ряду. С того места, где сидел Макс, глядя на неё можно было предположить что она обладает стройным телом и красивым лицом. Возможно, ей было не больше двадцати четырёх, и Макс пожалел, что не сидит рядом с ней. Переведя взгляд, он заметил, что и широкоплечий шатен то и дело поглядывает в сторону блондинки. «Похоже, этот имеет на неё виды», пронеслось в голове Макса, но он не успел осмыслить это открытие.            
      Этому помешало появление заведующей, Изольды Михайловны. Пока она продви-галась к столу, выкладывала на него из пухлой кожаной сумочки какие-то папочки с бумагами, Макс успел оценить её изящную голову с безукоризненно уложенными тём-ными волосами, резко контрастирующими с чуть подрумяненным бледным лицом, не-сколько полноватую и вместе с тем отточенную фигуру древнегреческой статуи, обла-чённой в тёмно-коричневый костюм из кашемировой ткани. Обутая к тому же в мод-ные итальянские сапожки она, хотя её стройная фигура и контрастировала несколько с медлительностью движений, показалась ему обворожительной, и он удивился, что не заметил этого раньше.
      «Здравствуйте, товарищи, - произнесла она мелодичным, хорошо поставленным
голосом с чёткой дикцией, - согласно плану заседания кафедры нам сегодня предсто-ит обсудить итоги прошедшей экзаменационной сессии, наметить меры по повышению успеваемости, ликвидации академических задолженностей и пересдачи экзаменов. Но прежде чем к этому приступить, разрешите вам представить нашего нового сотрудника, Макса Яковлевича Герберта, молодого кандидата наук. Мак Яковлевич, поднимитесь, пожалуйста, покажитесь коллективу, чтобы все вас запомнили».
      Макс поднялся, раскланялся и снова сел. Эта процедура его несколько смутила, и это не осталось незамеченным. «Смотрите-ка, какой стеснительный, раскраснелся как красная девица, донеслось с того места, где сидела блондинка, и Макс решил: «Мои шансы сойтись с нею ближе равны нулю».
      Между тем Муратова продолжала: «…наконец-то наш коллектив пополнился моло-дым кандидатом наук, и ректорат перестанет нас упрекать по поводу низкой остепе-нённой. Будем надеяться, Макс Яковлевич, первая ласточка и за ним начнут приле-тать другие». Закончив с этим, она потянулась к лежащей перед нею тоненькой папочке, раскрыла, углубилась в содержимое и, помедлив, произнесла:
      - Сегодня у нас обширная повестка, посвящённая подведению итогов закончив- шейся экзаменационной сессии. Чтобы уложиться в регламент, предлагаю заслушать Ирину Семёновну, подготовившей проект отчёта кафедры по этому вопросу, потом, если потребуется, выслушаем преподавателей принимавших экзамены. Если нет возражений, просим вас, Нина Семёновна, доложить об итогах сессии.
      К столу вышла кутающаяся в пуховую шаль, пожилая симпатичная женщина, старший преподаватель Синцова, выложила на стол стопку экзаменационных ведомостей и, меланхолически перебирая их, прокомментировала их содержание с  перечнем процентного состава отличных, хороших, удовлетворительных и неудовлетворительных оценок, средним балом и прочими показателями прошедшей сессии. Посетовав на снижение успеваемости и увеличение количества студентов, не допущенных к сессии, она закончила доклад
      Следом за нею начались выступления остальных преподавателей. Они вставали один за другим, отчитывались  за  итоги сессии. Те, у которых процент неудов был выше среднего по кафедре, объясняли это более усердной работой студентов, а те, у кого этот процент был ниже среднего, каялись, ссылаясь на слабую подготовку студентов и их уверенность, что электротехника им ни к чему.
      С какого-то момента Макс потерял интерес к тому, что происходило на заседании. Он изредка посматривал на очередного докладчика, и думал о том, что это нудное монотонное перечисление критериев успеваемости факультетов, потоков и студенческих групп, никогда не кончится. Со временем это перечисление превратилось в его сознании в назойливое жужжание мухи в стеклянной банке.
      Сидевшая рядом с Максом немолодая женщина с увядшим лицом, не сдержавшись, зевнула, быстро прикрыла рот ладонью и посмотрела в его сторону. Заметив его  взгляд, прошептала: «Каждый раз одно и то же. Всё за повышение успеваемости боремся, как будто никто не знает что число дураков на сотню, как постоянная Планка, величина постоянная, И тут хоть на изнанку вывернись, а дураков умниками не сделаешь. Скушно всё это…».
      Привело Макса в себя объявление Муратовой об окончании заседания. Он поднялся и, протискиваясь между женщинами, натягивающими сапоги и прячущими в столы сменную обувь, направился к выходу. В коридоре уже собралась мужская половина кафедры: два блондина со схожими внешностями и шатен. При появлении Макса шатен повернулся к нему, протянул руку и сказал приятным баритоном:
      - Будем знакомиться. Я Борис Трофимов.
      - Я Макс, приятно познакомиться, - ответил Макс и слегка поморщился от крепкого рукопожатия нового знакомого.
      Двое блондинов представились как Валерий и Станислав Броницкие и, как и предположил Макс, оказались близнецами. Предложение Бориса закурить, Макс отклонил, ссылаясь на занятость, и сделал попытку уйти, но Борис неожиданно предложил:
      - Задержись, пожалуйста, Макс, дождёмся ещё одного товарища и пойдём, нам по пути.
      Из преподавательской комнаты вышла длинноволосая блондинка. Одетая в каракулевую шубку, облегающие сапожки на высоких каблуках, меховую шапочку, чудом зацепившуюся за её белокурую головку и готовую вот-вот, как бабочка, вспорхнуть, она показалась настоящим чудом среди собравшейся как попало одетой публики, и Макс не без удовольствия упёрся в неё глазами.   
      Заметив это, Борис двинулся к ней, но она повела отстраняющей рукой и быстро пошла по коридору. Помедлив что-то обдумывая, он пошёл за нею.
      - Марина, не спешите. Я провожу вас.
      - Не стоит.
      - Вот они женщины, - смешался Борис, и Макс не без некоторого злорадства отметил, что между этой блондинкой и Борисом ничего нет.   
      И потекли учебные будни. Высказанные Изотовым советы оказались благотворными и к весне на кафедру поступили первые несколько металлических стендов, окрашенных серебристой молотковой эмалью. Смотреть их приходили все сотрудники кафедры, начиная с Муратовой и кончая учебным мастером.
      - Это, какие же нужно иметь помещения, чтобы оснастить каждую лабораторную работу таким стендом? - недоумевала Высоцкая.
      - Значительно меньше, чем в настоящее время, эти стенды универсальные. На каждом из них выполняются все работы, предусмотренные учебным планом, — возразил Макс. - Таким образом, на всю лабораторию потребуется всего шесть стендов. При этом одну и ту же работу могут делать одновременно все студенты в группе. Это так называемый фронтальный метод выполнения лабораторных работ.    
      - Как это все работы на одном стенде? — спросил зав. лабораторией Юрий Гармаш.
      - Очень просто. Все соединения монтируются внутри стенда, а подсоединение испытуемых элементов осуществляется с помощь штекерных разъёмов и гнёзд, разме-щённых на передней панели. Нам остаётся выполнить монтаж стендов, и они могут быть запущены в учебный процесс.            
      - И всего-то? - усомнился Гармаш. - Если это переложить на учебное вспомогательный персонал кафедры, то мы и до белых мух не дождёмся этих стендов.
      - Вы напрасно беспокоитесь, эту работу можно поручить студентам вечернего обучения, там попадаются отличные ребята, способные квалифицированно её выпол-нить. Их нужно только выявить и как-то поощрить. 
      - Вот и выявите, Макс Яковлевич, - сказала, улыбнувшись, Муратова, - и поощрите, а мы посмотрим, что из этого получится.
      Кроме хлопот с лабораториями, на Макса с началом семестра разом навалилась куча дел: чтение поточных лекций студентам дневной и вечерней форм обучения, проведение лабораторных и практических занятий, консультаций, подготовка к которым давалась нелегко. Столкнувшись со всем этим, Герберт стал по-иному понимать труд преподавателя. Требовалось не только самому от «а» до «я» знать свой предмет, но и, как говорится, «с чувством, с толком, с расстановкой» донести его до слушателей, а это давалось нелегко. Он мог бы, конечно, будучи ассистентом, не вести лекционных занятий, но в этом случае перспектива роста тонула в тумане, чего он ни в коем случае не хотел допустить, потому сам напросился взять лекционные курсы. Много сил отнимали хоздоговорные работы, руководство дипломниками и вечерниками, подобранными для монтажа учебных стендов. Всё это требовало времени, и как он ни бился, чтобы выкроить хотя бы несколько часов в неделю, чтобы вплотную заняться новой тематикой, ему это никак не удавалось. Единственное что он делал неукоснительно - это просматривал в профессорско-преподавательском зале поступления новой научно-технической литературы и убеждался: большого бума вокруг бесколлекторных машин особенно средней и большой мощностей не наблюдается. Не было, каких либо серьёзных подвижек и на пути создания обобщённой теории машинно-вентильных систем. В этом он окончательно убедился на Всесоюзной конференции по бесконтактным двигателям, состоявшейся летом 1969 года в Ленинграде. Большинство докладов на конференции касались схемного и конструктивного исполнения различных узлов двигателей, а также их инженерного расчёта. Воодушевлённый этим, он твёрдо решил по возвращении с конференции взяться за решение задачи общей теории этого класса машин.
      Преподавание оказалось неожиданно для Макса не лёгким делом, а каждодневной борьбой за то, чтобы вбить в головы студентов-химиков хотя бы то немногое что требовалось по вузовским стандартам. На практике это ему едва удавалось и, бывая в преподавательской комнате, он нередко сетовал на свою неспособность донести до студентов хотя бы азы науки об электричестве. Однако, имея дело с таким же контингентом студентов, никто из его коллег не сетовал на их непонятливость, и жалобы Макса не просачивались сквозь их ватные уши. Казалось, никого из них не волнует эта проблема, они к ней попросту равнодушны. Знакомая Макса, Ирина, утешала его: «Не следует требовать от студентов-химиков слишком многого. Вполне достаточно, если они будут знать хотя бы законы Ома и Кирхгофа, уметь рассчитать простейшую электрическую цепь, выбрать и заменить предохранитель. Поэтому нужно ориентироваться на тот контингент, с которым мы имеем дело. Что касается меня, то контроль знаний студентов у меня сводится к карточкам с простейшими вопросами, на которые следуют отвечать: «да или нет». Всему остальному они научатся на производстве».
      Такого же мнения придерживались и некоторые другие преподаватели кафедры, утешавшие Макса: «Будьте рады, Макс Яковлевич, если кто-то из них вообще что-нибудь усвоит и более или менее сносно ответит на ваши вопросы», и Макс подозре-вал, что и заведующая кафедрой, о которой в студенческой среде ходила молва как о добрейшей женщине, придерживалась того же мнения.
      Поначалу это мнение о способностях студентов возмущало Макса и вызывало желание его оспорить, но из-за отсутствия успехов при работе с ними это желание становились со времени всё слабей, так как его стремление доказать всем и себе самому обратное было не чем иным как борьба с ветряными мельницами. Смирившись с этим, он сосредоточился на том, чтобы хоть как-то освежить в головах студентов некоторые азы из школьной и вузовской физики, и донести до них хотя бы различие между последовательным и параллельным соединениями различных элементов в электрических цепях.
      Естественно, Максу приходилось делать над собой немало усилий, чтобы не ска-титься на самый низ требовательности к студентам и сделать для себя эти советы коллег единственно верными. Для этого он выбирал в студенческих группах несколько наиболее смышлёных студентов, для которых подбирал темы рефератов, составлял усложнённые задания и вопросники, вместе с остальными студентами выслушивал их доклады, с удовольствием давал пояснения и замечал, с каким интересом вся аудитория слушала своих товарищей.
      И всё же он чувствовал: ему явно не хватает опыта работы на преподавательской ниве, чтобы найти контакт со студентами и разбудить в них интерес к своему предмету. Приобретение опыта требовало времени, которого у Макса не было, и он обратился за советом к Изольде Михайловне.
      - Для начала я бы посоветовала вам как можно больше посещать занятия ваших коллег, опытных преподавателей,  - сказала она. - Наблюдая за ними, вы можете кое-чему научиться. В первую очередь тому, что они делают хорошо, что им не удаётся сделать хорошо и чего им следовало бы избегать?» Назвав несколько имён, она мило улыбнулась и склонилась над бумагами, давая понять, что разговор закончен.
      Это был хороший совет, но трудный в исполнении. Первые же попытки Макса договориться с некоторыми из названных коллег о посещении их занятий натолкнулись на их непонимание, и даже боязнь. Ничем иным он не мог объяснить их отказы, когда он снова и снова напрашивался к ним на занятия. Отказы следовали не только от женщин, но и от мужчин. Первым из них оказался Валерий Броницкий.
      - Извините, это возможно, чтобы я мог сегодня побывать на вашей лекции.
      - С чего это?
      - Изольда Михайловна посоветовала.
      - Почему именно ко мне?
      - Потому что до меня вы вели этот поток химиков.
      - Нее!  Оставьте это! Мне это не нравится. Попроситесь лучше к Синцовой, она разрешит.
      - Я к ней уже обращался, она, как и вы, отказала.
      Старший преподаватель Филиппова, не дав Максу договорить, сказала, отводя взгляд:
      - Нет!
      - Но…
      - Я сказала, нет!
      От некоторых преподавателей Максу приходилось даже выслушать упрёки. Так седовласая, вечно чем-то озабоченная, несколько сутулая ст. преподаватель Сулакшина озадачила Макса неожиданным ответом: «Вы что хотите подсматривать, чтобы составить обо мне мнение будто я что-то не так делаю. Я могу вам сразу сказать: только потому, что вы защитили диссертацию, вы не можете делать всё лучше, чем мы не остепенённые. Забудьте об этом сейчас же. То, что вы кандидат наук здесь ничего не стоит. Здесь нужно только умение ладить с людьми». 
      - Но я не хочу вас контролировать, я только хочу перенять ваш опыт.
      - Оставьте! Я знаю как ваш брат, скороспелые кандидаты, потешаются над каждой ошибкой, которую кто-то допускает. Постоите-ка сами перед тридцатью студентами, замечающими малейшую вашу оплошность. Я бы хотела видеть, как вы будите держаться.
      Сулакшина была так решительно настроена на самозащиту, что не дала Максу никакой возможности разъяснить ей, что он не новичок, напротив, у него есть уже некоторый опыт преподавания и его целью является не контроль над нею, а совершенствование себя самого. Единственным, с чем он мог бы согласиться с Сулакшиной, было то, что он действительно радовался каждой ошибке, которую подмечал у других преподавателей. Больше всего ему нравились занятия, ставившие преподавателя в трудное положение. Но не из-за злорадства, как могло показаться Сулакшиной, напротив потому, что наблюдения за такими занятиями позволяли Максу самому избегать подобных ошибок. «Если собственный многолетний опыт преподавания не предохраняет кого-то от ошибок, то почему меня должны подавлять собственные неудачи? - думал иногда Макс. - Чем чаще кто-то делает ошибки, тем лучше, что я на них указываю».
      И всё же его удивляло, что некоторые преподаватели, подобно Сулакшиной, на просьбы допустить его на занятие, испытывали некоторый страх и говорили уклончиво: «Только не сегодня! Присутствие незнакомых людей всегда отвлекает студентов. Лучше как-нибудь в другой раз». Или: «Лучше не сегодня, возможно на следующей неделе. Сегодня у нас контрольная работа. Это вам ничего не даст». На следующей неделе, завидев его приближение, они нередко отделывались новыми отговорками, и Макс убеждался в их откровенном нежелании видеть его на своих занятиях. Это наводило его на мысль: «Возможно, они делают это для того, чтобы выяснить: не выискиваю ли я, бывая на их занятиях, слабые места, чтобы при удобном случае выступить с критикой». Последнее обстоятельство казалось ему странным по той причине, что сам факт его неопытности как преподавателя, не давал ему никаких шансов оценивать качество занятий другими. Тем более давать полезные советы.
      Находились и преподаватели, охотно допускавшие Макса на свои занятия. Из этих посещений он понял: каждое из них что-то даёт, если сосредоточиться на какомто одном аспекте. Так Станислав Броницкий, пустивший Макса на свои занятия, дал ему конкретные рекомендации: «При посещении чьих-то занятий обращайте внимание в первую очередь: 1) на устные посылы (сигналы) преподавателя студентам: 2) на узнаваемость прогресса в развитии темы и конечной цели занятия; 3) на прозрачность и действенность раскрытия темы; 4) на словесное ведение занятия и визуальное ми-мику и жестикуляцию; 5) на технические средства обучения». Максу эти рекомендации ничего не давали, так как никаких разъяснений к ним не следовало, поэтому он пытался их осмыслить применительно к собственным занятиям. Тезис: обращайте внимание на технические средства обучения! требовало от него, как он узнал много позже, просто критически относиться к их действенности, так-как кроме доски, мела, тряпки, пожелтевших плакатов и допотопного кинопроектора ничего в наличие не имелось. Примерно так же обстояло дело с устными посылами преподавателя, направленными на активизацию слушателей. Для того чтобы, например, выяснить подаёт ли преподаватель своим слушателям длинные или короткие посылы, или является ли прямой вопрос: «Что является причиной протекания электрического тока в проводах?» яснее обращения  «Скажите, пожалуйста, что является причиной протекания электрического тока в проводах?», или были ли эти посылы ясными, Максу приходилось записывать каждое его высказывание, чтобы уже позднее их обдумывать и делать для себя выводы. По узнаваемости поводу прогресса в развитии темы и конечной цели занятия Максу ничего не приходило в голову, так-как никому из преподавателей не приходило в голову объявить об этом в на начале занятия. Мало ясности было и от наблюдений, когда он концентрировался прозрачности и действенности раскрытия темы. Здесь Макс должен был самому себе признаться, что не уверен, получил ли он хотя бы от одного преподавателя набросок плана занятия или его содержания, с которым он мог бы сравнить свои наблюдения. Оставалось только гадать, что под этим тезисом подразумевается. Как понимать словесное ведение занятий преподавателем поставило Макса в тупик и, полагаясь на интуицию, он решил: речь здесь может идти о том, слишком ли много говорит преподаватель или слишком мало. Что касалось визуальных посылов, то Максу они представлялись в виде взглядов, жестов, мимики, которыми преподаватель сопровождал свои занятия. Например: закатывает глаза и теребит кончик носа при неправильном ответе студента, или стучит по столу, призывая аудиторию к порядку. «И в целом: зачем это всё нужно, - думал иногда Макс, - и какую пользу я могу извлечь из всех этих наблюдений, и как их использовать при проведении собственных занятий?»
      В отличии от Броницкого, советы доцента Филипповой показались Максу более понятными, но не более приемлемыми (эффективными). «Фиксируйте, - советовала она, - сколько студентов во время занятий принимают в них активное участие и сколько из них удостаиваются похвалы преподавателя». «И что это мне даёт, думал Макс по этому поводу, если, например, часть студентов активно участвуют в учебном процессе, а другая пассивна или мешают своей болтовнёй проведению занятия. И что это мне даёт, если активная часть нравится преподавателю, а другой части студентов не нравиться преподаватель? Как это использовать?»
      Случались и казусы. На практическом занятии Бориса Трофимова Макс не раз стал-кивался со многими некорректностями в обращении со студентками. Во время одного из занятий между ним и студентами случилась практически патовая ситуация. Пух-ленькой студентке, постреливавшей глазами в сторону Трофимова и, прикрывши ладошкой рот, без конца болтавшей с соседкой, он сказал: «Слушай-ка ты, болтливая курица! Если бы твои умственные способности составляли хотя бы половину твоих выпуклостей, ты могла без труда осилить электротехнику». Девушка только смущённо хихикнула, но нисколько не обиделась. Все остальные громко рассмеялись. Ещё удивительней чем реакция студентки было то, что, невзирая на подобные выходки, репутация Трофимова среди студенток была высокой, а сами выходки расценивались как чудачества и принимались с удовольствием.
     К концу семестра в результате посещения многих занятий и лекций ведущих преподавателей Макс пришёл к важному для себя выводу: основной, если не главной задачей нормализации процесса преподавания, является - поддержание дисциплины. Но как этого добиться? Для выяснения этого Макс обратился к Муратовой, надеясь получить некоторые практические рекомендации, применимые в его собственной педагогической деятельности.
      - Что вас, собственно, интересует? - произнесла она и посмотрела недоумённо на Макса.
      - Ну, например, как без конфликта призвать к порядку нарушителя дисциплины.
      После некоторого раздумья Муратова сказала:
      - Представьте себе, вы ведёте занятие, и кто-то из студентов провоцирует вас неожиданными выкриками типа: «это не так; туфта всё это…». Что вы намерены сделать в этом случае?
      - Ну, призвать к порядку или удалить с занятия.
      - Скажите ещё поставить в угол или послать за родителями, - Муратова улыбнулась, - учтите, студенты, - это не школьники, это взрослые самостоятельные люди и школьные приёмы воспитания к ним не подходят. К ним требуется особый подход. Помолчав, она продолжила: здесь важен диагноз. Своими выкриками  студент намеревается обратить на себя внимание преподавателя и остальных студентов и, тем самым, бросить вызов преподавателю. В дальнейшем он попытается вывести преподавателя из себя, чтобы спровоцировать его на некоторое противоборство. В такой ситуации нужна осторожность. Если вы среагируете голосом на поведение нарушителя, вы тем самым  привлечёте к нему внимание других студентов и поднимите его авторитет. Иначе говоря, вы добровольно переведёте внимание аудитории на нарушителя дисциплины. Имейте в виду: резкий призыв к повиновению озлобляет студента, действует на отношение между ним и преподавателем негативно, часто ведёт к ухудшению отношений между ними, и возникает опасность втянуть в этот конфликт остальных в студентов. Поэтому направьте ваши способности педагога одновременно на ведение учебного процесса и обеспечение дисциплины, включайте эти два направления в любое время. Как преподаватель, ведите занятие, не обращая внимания на провокацию, не реагируйте ни голосом, ни взглядом на нарушителя, напротив, оставайтесь и голосом и взглядами вместе с аудиторией. Таким образом, вы привлекаете к себе внимание присутствующих. Одновременно с этим повернитесь в сторону нарушителя, подойдите к нему не торопясь, постучите указкой по парте,  посмотрите ему строго в глаза и прикоснитесь двумя пальцами к своим губам. Таким образом, вы подадите ему визуальный сигнал, что он нарушает порядок и мешает своим товарищам. Эти визуальные действия имеет то преимущество, что в дальнейшем внимание присутствующих будет направлено на преподавание и приковано к вашей персоне, нарушитель же придет в замешательство и перестанет мешать, а остальные студенты, возможно намеревавшиеся присоединиться к нарушителю, успокоятся. А в целом, сказала она задумчиво, умение владеть аудиторией приходит с годами. И к вам оно тоже придёт, в чём в чём, а в этом я нисколечко не сомневаюсь. Об этом говорят ваши настойчивость и любознательность. 
      Услышанное от Муратовой не было для Макса новостью, но в отличие от собственного опыта оно было сведено в систему, которой не мешало бы воспользоваться. Когда во время одной из последовавших лекций, касавшейся теории цепей переменного тока, миловидная девушка, стрельнув в Макса взглядом, фыркнула, повернулась к подружке и стала что-то оживлённо говорить, он не одёрнул её, как сделал бы раньше. Напротив, включив всю свои индивидуальные преподавательские способность, невозмутимо продолжил: «… основной особенностью переменных токов в электрических сетях является их синусоидальность и периодичность. Для достижения этого в этих сетях в качестве источников электроэнергии используются специальные электрические машины, называемые синхронными генераторами… Одновременно, используя свои индивидуальные способности воспитателя, он медленно двинулся в направлении миловидной болтушки. С помощью выбора специальной конструкции статорных обмоток и конфигурации полюсных наконечников в этих генераторах создаётся магнитное поле, распределение которого близко к синусоидальному… Подойдя к болтушке, Макс поднял указку в направление доски, где висел демонстрационный плакат с изображением синхронного генератора и кривой однофазного переменного тока. При вращении ротора его синусоидально распределённое магнитное поле наводит в обмотках статора синусоидальные электродвижущие силы, показанные на плакате справа, которые, в свою очередь, являются причиной возникновения токов в обмотках статора и связанных с ними электрических цепях… Пару секунд он смотрел в глубину серых широко раскрытых глаз нарушительницы. В них вспыхивали и погасали озорные искорки, и, как показалось Максу, они как бы спрашивали: «И что ты там обнаружил?» Почувствовав, как его охватывает какая-то горячая волна, он снова ткнул указкой в сторону плаката, подавая нарушительнице визуальный сигнал сосредоточиться на лекции. Потом снова посмотрел ей в глаза и обнаружил в них всё тот же, ставший лишь более откровенным, вопрос, и очаровательную улыбку, скользнувшую по её губам. Так он как воспитатель визуально воспрепятствовал ей привлечь к себе своё внимание других студентов. Одновременно, концентрируя внимание этих студентов на своей персоне, он подал им устный позыв:  синусоидальные напряжения и токи характеризуются частотой, периодом, амплитудой и фазой, а также действующим и средним значениями… И, направляясь к доске, услышал за спиной шёпот: «Ну, девочки! Он так на меня посмотрел, что аж жарко стало!», а также ответ подружки: «Видать, запал он на  тебя!» и
последовавший смешок.
      Призвав, таким образом, симпатичную болтушку к порядку, он продолжил свой
устный посыл. Изображённая здесь кривая синусоидального переменного тока характеризуется амплитудой, начальной фазой, периодом и частотой. Амплитудой принято называть максимальное значение переменной величины, а её начальной фазой ; угол между началом отсчёта и точкой перехода переменной величины через нуль. На при-мере показанной здесь синусоиды переменного тока за начало отсчёта принято начало координат, где время равно нулю… Одновременно с этим он направился в дальний угол аудитории, откуда доносились звуки: «0-10, 6-5…». Обнаружив там двух, склонившихся над столом и игравших в морской бой студентов, Макс он подал визуальный сигнал, постучав по столу указкой, отчего нарушители, вздрогнули, подняли головы и встретились с взглядом Макса. Посмотрев пристально каждому по несколько секунд в глаза, он, переведя указку, направился к демонстрационному плакату. Кроме перечис-ленных величин характеризующих переменные токи, напряжения и электродвижущие силы, большое значение имеют и понятия о среднем и действующем значении. Под средним значением понимается…
      Eспев к концу занятия посмотреть в глаза всем нарушителям дисциплины, постучать указкой по столам перед ними и указать на доску с демонстрационным  плакатом, чтобы отвлечь внимание аудитории от нарушителей и привлечь к себе, он, несмотря на все эти визуальные посылы, не был уверен: удалось ли ему удержать ситуацию в руках. «В следующий раз, - решил он, - я попробую как-нибудь подругому». 
      С этой мыслью Макс вернулся на кафедру. В этот предвечерний час там было малолюдно. Из угла перед вешалкой доносился стук шахматных часов. Там сражались в быстрые шахматы братья Броницкие и Борис Трофимов, а из кабинета Муратовой слышался приглушённый голос секретарши Тани, делившейся с кем-то из подружек последними сплетнями. Пройти к своему столу ему помешала Марина. Низко склонившись над выставленной в проход изящной ножкой, она с усилием натягивала сапажек. Закончив с этим, она повертела, любуясь, ножкой туда-сюда, и, оставшись довольной, подняла голову. Обнаружив стоящего перед ней Макса, она вскрикнула: «Ой!», одёрнула задравшуюся на бёдра плиссированную юбку и уставилась на него ****скими глазами.
      Не зная как поступить, Макс буркнул:
      - Мне бы пройти.
      - В чём же дело? Проходите!
      - Так нога же.
      - И что? Вы что никогда женских ног не видели?
      - Ну, почему же.
      - Тогда остаётся одно из двух: либо перешагнуть через ногу, либо помочь мне подняться, - произнесла Марина и протянула Максу руку.
      Макс взял её и легонько сжал. Она была мягкой и тёплой, и он с удовольствием сдержал её в своей руке.
      - Ну, что же вы? Помогите же! - вскрикнула с некоторым раздражением Марина.
      Макс легонько потянул её за руку и, не успев опомниться, оказался с ней лицом-к-лицу. Она была с ним почти одинакового роста, и, стиснутые в узком проходе между партами, они оказались тесно прижатыми друг-к-другу. Её крупные груди упёрлись в грудь Макса, и сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал, как бьётся её сердце, а его руки непроизвольно легли ей на бёдра. Некоторое время они стояли, слившись телами, и смотрели друг другу в глаза; потом она резко подалась туловищем назад, упёрлась руками в грудь Макса и едва слышно прошептала вдруг осевшим голосом: «А вот это лишнее».
      Проходя к своему столу, Макс заметил колючий взгляд Бориса и подумал: «А вот это мне уж точно ни к чему». И тотчас же вспомнил о Даше. Как бы она отнеслась к произошедшему между ним и Мариной? Эта мысль заставила его по-иному взглянуть на случившееся, и он подумал: своею постоянной занятостью он отдаляется от неё, и нужно постараться как-то выкраивать время и для Даши. Он заглянул в «Ежедневник»; из запланированных на этот день мероприятий оставались: согласование с Изотовым подготовленной им научной статьи в журнал «Известия вузов», обсуждение квартального отчёта по договору с Прокопьевском, подготовка к предстоящей назавтра лекции, и пожалел, что и сегодня придётся засидеться до позднего вечера. Подходя к общежитию, он отыскал взглядом во втором этаже окно в гнёздышко, как называла Даша их комнату; оно не светилось, и Макс с сожалением подумал, что и сегодня она не  дождалась его прихода. Войдя в комнату, он осторожно, чтобы не скрипнула, закрыл дверь, поставил на кухонный столик портфель, включил настенный ночничок в форме футбольной бутсы и услышал:
      - Максик, это ты?
      - Кто же ещё, милая?
      - Прости что я уже в постели, что-то я сегодня утомилась. Покушай там без меня, ужин на столе.   
      Есть не хотелось, и Макс устроился за столом, чтобы поработать над материалами предстоящей лекции. Углубившись в эти материалы, он перестал замечать бега времени и только закончив, взглянул на часы: было без четверти час.
      - Ну, Максик, можешь ты, наконец, лечь в постель.
      - Я сейчас, милая.
      - Это ты говоришь уже не первый раз.
      - Ну, вот! Разве я виноват, что у меня завтра с утра лекция.
      - Ну тебя! Совсем ты забыл про меня, а я ведь, если не забыл, не старушка какая-нибудь, и мне хочется внимания и ласки. Она отвернулась к стене и затихла.       «Оставлю это на завтра, - решил он, - поднимусь пораньше и всё успею». Он включил светильник, скинул одежду, подлез под одеяло. Обняв Дашу, он прижался к её тёплому телу и тот час же почувствовал, как его голову заволакивает туман.
      … За окном над прачечной висела полная луна, а вокруг неё, насколько хватала обзора, рассыпанные чьей-то щедрой рукой, мерцали звёзды. Прижавшись, друг к другу, они лежали голые и молчали.
      Ранним утром Макс сидел за столиком при свете ночничка и просматривал бегло конспект. Даша лежала на диване, сбросив одеяло, беспорядочно раскинув по простыне руки, ноги и волосы. Макс бросил на неё любящий взгляд и почувствовал, как она дорога ему, как желанна. Он поднялся из-за стола, подошёл к дивану, опустился на колени и прикоснулся ладонью к бархатистой коже Дашиной груди. Неожиданно она подняла руку, прижала ею ладонь Макса к груди, повернула к нему улыбающееся лицо и прошептала: «Не натешился, милый, ночью? Иди скорей ко мне…

18

      Страна готовилась широко отметить столетие со дня рождения Ленина. По этому случаю проводилась оголтелая компания прославления «вождя мирового пролетариата» полностью безгрешного, совершенно лишённого человеческих слабостей. Ещё за два года до празднования вся страна «в едином порыве встала на трудовую вахту». Все газеты были заполнены однотипными материалами. «В честь столетия со дня рождения В. И. Ленина труженики нашего предприятия взяли повышенные социалистические обязательства и по-ударному их выполняют». Мало кто задумывался, как это может быть при плановой социалистической экономике, когда на учете должен был быть выпуск каждого гвоздя - сколько отлить стали для этого, как перевезти, где изготовить, кому отгрузить, где вбить этот гвоздь? Как же при этом перевыполнять задание на 20 или 30 процентов? И мало кто задумывался о том, где взять лишней стали, лишних ва-гонов, лишних мощностей и прочего.
      Встала на трудовую вахту и молодёжь, упорно готовясь к «Ленинскому зачёту», целью которого стало приобщение юношей и девушек к глубокому изучению теоретического наследия Ленина, важнейших партийных документов, повышению успеваемости и привлечению каждого комсомольца к участию в жизни своей комсомольской организации… 
      И всё же все рапортовали о выполнении и перевыполнении чего-то. Хотя каждый видел, как скудеют в магазинах прилавки, исчезает пиво, дорожает водка, растут очереди за мясом, колбасой, молочными продуктами и мало кто выбирается из коммуналок и трущоб.
      Отрапортовала и кафедра, где трудился ставший к тому времени старшим преподавателем Макс Герберт, запуском двух новых учебных лабораторий и методическими пособиями к ним.
      Выслушав на заседании кафедры слова благодарности за эти лаборатории и извещение, что он  представлен к награждению юбилейной медалью в честь столетия Ленина, Герберт сказал:
      - Моих заслуг в этом деле нет и нужно благодарить не меня, а лаборантов и студентов-вечерников.
      - Не скромничайте, Макс Яковлевич, не будь вашей инициативы и организатор-ских способностей, не было бы и новых лабораторий, - возразила Муратова. - К тому же, как мне кажется, ваши студенты-помощники тоже не остались на вас в обиде.         
      Но кроме трёпа в газетах по телевизору и радио о достижениях страны Советов многие люди в стране слушали «вражеские голоса»: радиостанции Свобода, Голос Америки, Свободная Европа, транслировавшие новости, нередко содержавшие разгромную критику советской политики, компартии и руководства страны или хотя бы слышали о них и знали о новостях.
      И, разумеется, власть делало всё возможное, чтобы не допустить этого. Эти радиостанции глушили, но это только добавляло им популярности. Чтобы услышать другие новости не советского информбюро, люди проявляли чудеса изобретательности. Кто-то собирал собственный радиоприёмник, изобретал фильтры, находили точки наилучшей слышимости, а кто-то умудрялся слушать передачи сквозь треск глушилок.          
      Слушали, сравнивали с тем, что лилось из телевизоров-дебиляторов, и думали: что-то не так в нашем курятнике. Почему, когда якобы всё так замечательно, приходится затягивать пояса, стоять в очередях, а когда подходит твоя очередь, убеждаться, что цены поднялись и твоей зарплаты уже не хватает для содержания семьи? Почем у нас, у самых передовых нечего жрать? 
      Новый 1970-ый год встречали в узком кругу у Даши с Максом. Пришла сестра Даши, Галина, с мужем и трёхлетним сыном, приехали: её отец, Григорий Ефимович,  брат Макса, Владимир, и навезли столько всякой всячины, что Даша металась по комнате в поисках места складирования всех этих банок с вареньем, мёдом, солёными огурцами и грибами. Из-за отсутствия холодильника, особенно много хлопот вызвало размещение ломтей замороженной говядины и свинины, кругляшей фарша и сливочного масла.   
      - Ну, куда вы столько понавезли, - сетовала Даша, - куда я всё это дену?
      - Запас карман не трёт, - возразил Григорий Ефимович. - Зима длинная, всё съесться.
      - Как же, съесться! Скорей испортится.
      - Эх ты, голова два уха, - вмешался Владимир. - Посылочные ящички в вашем
хозяйстве найдутся?
      - Откуда им здесь взяться, - ответил Макс, - и зачем они нам нужны?
      - Зачем, спрашиваешь? А затем что сложим туда скоропортящиеся продукты и выставим наружу на подоконник. Вот вам и холодильник получится. Давай-ка, брат, сгоняем на почту и приобретём ящичков.
      Вернувшись с посылочными ящичками, Владимир уложил в них продукты и, наживулив крышки, пояснил:
      - Это чтобы мясо не выветривалось, и птицы не поклевали.
      Потом, обмотав ящики бечёвкой, он выставил их за окно на подоконник и привязал к мощным гвоздям, вбитым в оконную раму. Завершив работу, закрыл окно, отступил, полюбовался на своё творение и сказал:
      - Вот вам и холодильник!  
      Пока сёстры готовили закуски, накрывали на стол, мужчины сидели на диване перед включённым телевизором, смотрели передачи, сплошь забитые победными реляциями о достижениях страны Советов и обменивались мнениями по поводу увиденного.
      - Туфта всё это, - сказал Григорий Ефимович, выслушав сообщение о перевы-полнении плана по выпуску тканей ткачихами Ивановской области. - Я вот который уж год закройщиком в пошивочной мастерской работаю и могу с уверенностью ска-зать: год от года мануфактуры что шерстяной, что хлопчатобумажной мануфактуры всё меньше становится. И смех и грех сатина чтобы трусов и шаровар нашить и того не стало, а тут тебе в уши дуют: «Выполнили да перевыполнили». А в магазинах что творится. Стыд и срам, пустые полки стоят. Да кабы не колхозный рынок, передохли бы все, как мухи в зиму. Слыхал я, на Волгу ты с семьёй перебрался, - обратился он к Владимиру. - Рассказал бы, что да как там, на Волге этой. Люди говорят, там не в пример тутошнего и урожаи выше и в магазинах богаче.
      - Оно как сказать. Год на год не приходится, иногда густо, другой раз пусто. У нас ведь всегда то запор, то понос, а уж урожай, как говорится, то засушит, то зальёт, то под снег зимой уйдёт. Вот так и живём, Григорий Ефимович. Но в целом там несравненно лучше, чем здесь. Нет смысла всё перечислять, достаточно сказать, что там много теплей, больше солнечных дней, да и лето значительно длинней, потому всё, начиная от яблок, вишни, помидор и кончая арбузами и дынями, успевает вызревать на кор-ню. Да и в магазинах, что в деревне, что в городе, всё богаче, чем здесь. Правда, что ка-сается порядков - тот же бардак, что и по всей России.   
      - Ну почему у нас всё шиворот навыворот? Вот ты, Владимир Яковлевич, грамотный человек, пуд соли на этой земле съел, объясни мне, неграмотному, почему у нас всё не полюдски.
      - Вы, Григорий Ефимович, всё это не хуже моего знаете, и все, кто на земле сидит, знают, только вот сказать не решаются. А если и решатся, то их и слушать то никто не будет. Потому что за них всё решают другие люди. Например, какой-нибудь функционер из Райкома партии. Он ведь лучше нашего знает, когда сеять, когда убирать и веять. Даст такой дуролом команду сеять, и побросают на местах зерно в мёрзлую землю, а потом ждут стопудового урожая. А не будет этого урожая, на погодные условия спишут. Они у власти палочка-выручалочка.
      - Дурдом, одним словом, - подытожил Григорий Ефимович.   
      Когда начался «Голубой огонёк», сели за стол, выключили свет и стали ждать появления любимых Магомаева, Лещенко и Пугачёвой, но их всё не было, а порхавшие по экрану безголосые бабочки вызывали лишь раздражение.
      - Так и будем сидеть, и играть в молчанку, - подал голос Григорий Ефимович, поднялся из-за стола, выключил телевизор, налил в рюмки водку и сказал, - выпьемте-ка за старый год и за встречу.
      Выпили, закусили, стали обсуждать события чем-то счастливого, чем-то несчастливого кончавшегося года и, спохватившись, что год-то вот-вот кончится, снова включи-ли телевизор. В наступившей тишине на экране телевизора отрешённо сидел Брежнев и, собираясь с мыслями, тупо смотрел куда-то в пространство, куда не доставала камера, и где на огромном белом плакате находилось, заготовленное для прочтения, послание Вождя счастливому советскому народу.
      - Щас, зашепелявит! – сказал Григорий Ефимович
      И, действительно, словно дождавшись команды, Вождь начал издавать гортанные звуки: «Догогие тогагищи…». Ни один мускул не дрогнул на его бледном, пастозном лице. Он, как запрограммированный, трудно выдавливал неподатливые, ватные слова.          
      - Вот бедолага! - снова сказал Григорий Ефимович, - и чего мучается человек, видно ить не жилец! 
      - Что вы такое, папа, говорите! - возмутилась Галина, - лучше бы распорядились налить шампанского, а то сейчас начнут бить куранты.
      Разлили шампанское, чокнулись бокалами, прокричали дружно «Ура!!!» и выпили за Новый 1970-ый год.
      Когда возбуждение улеглось, вспомнив почему-то обращение Вождя, Владимир как-то грустно сказал:
      - Новый год для всех нас начался очень неудачно. Никакого коммунизма, как обещал Никита Хрущёв, не будет, вот главная мысль, с которой мы вступаем в восьмидесятые годы. Ещё совсем недавно диктор по телевизору трепался о наших достижениях. Боже мой, какая ерунда! Нужна новая революция. И она обязательно будет. Но будет ли от неё польза вот вопрос…
      - Типун тебе на язык, Владимир! - воскликнул Григорий Ефимович. - Кабы ты знал, што было в ту революцию и позже, то не говорил бы так. Слава Богу, жить ишо можно, с голоду не пухнем, и войны нет.
      - Вот, вот, нет войны, никто с голоду не пухнет и все по-глупому рады, - возразил Герберт. - В том-то и дело, что пока ещё не пухнем, но дело к тому идёт. Народ-то нищает, а это заставляет думать, туда ли нас наши вожди и партия ведут. Сколько уж лет нам на мозги капают про светлое будущее, а где оно? Ау! и никто не откликнись. Не откликается, и народ это чувствует и в нём зреет недовольство.
      - Что-то неслышно было, чтобы кто-то недовольство выказывал, - возразил Александр.    
      - А кто нам об этом скажет. Нам только о «планах громадьё» в уши дуют, а что на самом деле творится, народ и без дульщиков видит, глаза и уши то ему пока ещё не заклеили и грядки в мозгах полностью не пропололи. Вот ты, Александр, что-нибудь о Новочеркасских событиях слышал? 
      - Ходили какие-то слухи.
      - А вот я, будучи в Ростове на заводе «Ростсельмаш», своими ушами слышал от людей имевших родственников в Новочеркасске о расстреле 2 июня 1962 стихийной демонстрации рабочих, недовольных ростом цен и понижением уровня жизни. Говорили о многих убитых, трупы которых родственникам не выдали, а тайком захоронили в безымянной могиле где-то вне Новочеркасска. Так же власть обошлась с выступлениями жителей Мурома и Александрова Владимировской области летом 1961 года. И причины выступлений те же — повышение цен на товары массового спроса, дефицит товаров и продовольствия, резкий рост производственных норм выработки и снижени32е расценок. 
      - Странные дела творятся, - сказа Александр. - Все, вроде, за советскую власть, за социализм, а бунтуют то там, то тут.
      - Потому и бунтуют, что расходятся у этой власти слова с делом. Прошло десять лет, и мы, согласно пророчествам Хрущёва должны уже стоять одной ногой в коммунизме, но ведь ничего к лучшему не изменилось. Всё догоняем и перегоняем проклятую Америку, а та уносится от нас всё дальше со скоростью курьерского поезда.
      - Ну, хватит, мужчины, пора и на покой, - подала голос Галина. - Папу мы брём с собой, а завтра, если не возражаете, посидим у нас.
      Проводив семью сестры, Даша  обратилась к братьям:
      - Вы, мальчики, ступайте покурить, пока я уберу посуду и приготовлю постели, а когда вернётесь, ложитесь спать. У меня сегодня трудный день, нужно готовиться к экзамену по педиатрии.
      Они вышли, направились к окну в конце коридора нелегальной курилке, обору-дованной взамен пепельнице полулитровой стеклянной банкой, устроились на широ-ком подоконнике и закурили.
      - Когда вас ждать в Куйбышеве? - спросил Владимир.
      Мак помедлил что-то прикидывая.
      - Я должен приступить к работе первого августа, отпуск начинается с первого понедельника июля, вот и считай, пока соберём и отравим контейнер, уладим дела, заскочим к родителям Даши, пройдёт не менее полутора недель. Значит, прибудем числа пятнадцатого июля. Да ты не беспокойся, мы известим тебя телеграммой.
      - Приедете в Куйбышев, не дёргайтесь, ждите в воинском зале на втором этаже, я приеду за вами, - посоветовал Владимир.          
      - Сделаем, как договорились. Ты вот что, Володя, расскажи хоть, как вы там устроились?
      - В общем-то, лучше, чем ожидалось. Я ведь сначала побывал в Управлениях трудовыми резервами Южноказахстанской, Саратовской и Куйбышевской областей, разузнал что предлагают, посмотрел на местах и выбрал Куйбышев. Сразу по приезду получил срубовый дом с тремя комнатами, кухней, всеми удобствами, с хозяйственными постройками, большим приусадебным участком, словом, живи, не хочу. А что касается работы, тут брат не поверишь, меня назначили заместителем директора профессионального технического училища.
      - Не понял, причём тут училище?
      - При том, что работа преподавателя мне нравится. Что касается училища, оно того же профиля что и в Верхануйске, где я до этого работал старшим мастером. Могу тебе сказать: в отношении учебного оборудования оно отличается от училища в Верхануйске как небо от земли. Учебные классы начинены  новейшими тракторами, комбайнами и другой сельскохозяйственной техникой. Имеется даже чудо техники Канадский зерноуборочный самоходный комбайн с рефрижератором, гидравлической системой управлением, пылеулавливателем и другими причиндалами. Вот, брат, скажу я тебе техника, в кабине мягкие сидения, тепло и ни одной пылинки. Он этот комбайн у нас в отдельном помещении как экспонат стоит. К нему директор училища, Кашлинский, курсантов как на экскурсию води и рассказывает о сельхозтехнике будущего.
      - И откуда у вас это чудо?  поинтересовался Макс.
      - Его нам Воронежский НИИ сельхозтехники передал в качестве наглядного пособия, а само НИИ получило его по прямым закупкам за рубежом. Потом его облизали, разобрали, изучили, измерили, вновь собрали и передали в училище. Смотришь, лет этак через пятнадцать-двадцать аналогичное чудо начнут выпускать на Ростсельмаше и представят как новейшее достижением отечественного сельхозмашиностроения. Вот такие дела, брат. А если говорить конкретно о новом месте, мы с Фридой довольны выбором и ждём вас.
      Когда они вернулись, Даша уже спала.               
      День рождения Ленина отпраздновали с помпой. В большом зале Дворца культуры политехников собрали Учёный совет с представителями всех подразделений института, среди которых был и Мак Герберт. После краткой вступительной речи ректор зачитал обширный список сотрудников, награжденных юбилейными медалями, и начался праздничный концерт студенческой самодеятельности. После того как институтский хор спел «Ленин всегда живой», появились сольные исполнители с модными и авторскими песнями, шутками, розыгрышами, и зал оживился овациями и смехом.
      Среди этого веселья Макс чувствовал себя неуютно. Заметив это, сидевшая рядом Муратова, спросила:
      - Вас расстроило, что вашей фамилии не оказалось в списках награждённых? Успокойтесь, это никак не связано с вашей личностью. Просто при рассмотрении представлений было решено ввести возрастные ограничения и вы, Макс Яковлевич, оказались слишком молодым, с чем вас и поздравляю, - Муратова улыбнулась. - Считаю: молодость лучше любой награды. Вы согласны со мной?    
      - Что мне ещё остаётся.
      - Скажу вам по секрету, вместо медали вам выписали денежную премию. Наде-юсь, - это весомей медали.   
      - Это зависит от суммы.
      - А вы реалист, Макс Яковлевич, - засмеялась тихо Муратова, - и мне это нравится.

19

      Незаметно пролетела весна, наступил июнь и с ним масса хлопот, как снежный ком свалившиеся на головы Макса и Даши. Макс безвылазно сидел на кафедре, проводя консультации или принимая зачеты и экзамены. Немногие, свободные от этих занятий, часы он занимался с дипломниками Каратаевым и Милюхиным или вместе с Гейнцем и Илясовым подчищал хвосты по договорам с Прокопьевским заводом «Электромашина» и ВНИИЭмом в Томске.
      Была загружена по уши и Даша. Госэкзамены и подготовка к ним не оставляли ей свободного времени. Чтобы занять место в читальном зале городской библиотеки, она уходила к восьми часам утра, сидела там до закрытия и только в десятом часу вечера возвращалась домой вконец измученная.
      - Ах, - говорила она каждый раз, придя домой, - я ничего не успела, я наверно совсем глупая и завалю этот экзамен.
      - Это не так, - утешал её Макс. - Ты вовсе не глупая, а всего лишь небольшая трусиха. Но это ничего, это с каждым случается.
      - Нет, нет. Не утешай меня, у меня дырявая голова, в ней ничто не задерживается      
      И всё же, несмотря на страхи и усталость, она успешно выдержала экзамены, став одной из лучших выпускниц педиатрического факультета.
      Об этом объявил на выпускном вечере декан факультета, вручая Даше диплом с рекомендацией в аспирантуру.
      - И что нам теперь с этим делать? - спросила, потряхивая рекомендацией перед носом Макса, Даша. - Куда её пришить?
      - Это ты должна решить сама, - ответил твёрдо Макс.
      - А как же Куйбышев, твоя работа?
      - Они подождут. Я пока ещё не уволился, и нас никто отсюда не гонит.
      - Нет уж, мне скоро стукнет двадцать семь, и я хочу настоящую семью.
      - Не хочешь ли ты сказать, что у нас ненастоящая семья?
      - Как ты, Макс, не поймёшь, настоящая семья это когда есть квартира, дети. Квартира у нас будет, и нам пора уже подумать всерьёз о детях. Как ты смотришь по поводу мальчика и девочки?
      - Одобрительно! - Он обнял её, заглянул в глаза. - Давай не будем с этим тянуть, побежим домой, и займёмся этим.
      - Фу, какой нехороший. Тебе бы всё шутить.
      - И не шучу я вовсе, мне тоже хочется деток и чем скорей, тем лучше.
      В середине июня Макс пришёл на приём Муратовой. В этот предвечерний час она была одна в кабинете. Войдя, он поздоровался и направился к столу. Она оторвалась от каких-то бумаг, лежавших перед ней на столе, посмотрела рассеянно на Макса, спросила:
      - У вас, Макс Яковлевич, какое-то дело ко мне?   
      - Хотелось бы получить ваш автограф, Ираида Михайловна.
      - Всё шутите, Макс Яковлевич. Садитесь, пожалуйста, и объясните в чём дело.
      Макс положил перед ней на стол обходной лист.
      - Требуется ваша подпись.
      Она повертела обходной лист в руках, положила обратно, помолчала, что-то обдумывая, потом сказала:
      - Значит, вы уже окончательно всё решили.
      - Выходит что так.
      - А зря. Рассчитывала я на вас, Макс Яковлевич, думала: будете после меня заведовать кафедрой. Мне-то всего три года осталось до пенсии, а вы к тому времени стали бы доцентом и карты вам в руки. Скажу откровенно: пришлись вы тут ко двору. Об этом весь наш женский коллектив говорит и просит меня уговорить вас остаться.
      - Спасибо, Ираида Михайловна, за добрые слова. Мне очень жаль, но дело уже решённое.
      - А вы, Макс Яковлевич, хотя бы знаете, с кем свою судьбу связываете?
      Макс промолчал, ожидая, что будет дальше.
      - Так вот знайте, попивает ваш Изотов. И крепко попивает, порой по несколько недель из запоев не выходит, а это на вашей судьбе как может сказаться. Не подумайте, что я сплетничаю. Всё что я вам сказала это чистая правда, и я это сделала только чтобы вас предостеречь. 
      Сказанное Муратовой не стало для Макса какою-то новостью, ему и самому уже приходилось сталкиваться с этой слабостью Изотова, и он своими глазами видел, в каком ужасном состоянии бывал Изотов в периоды запоев и к каким последствиям они приводили. Он живо вспомнил одну из командировок с Изотовым во Фрунзе, где намечался крупный хоздоговор с заводом Киргизэлектродвигатель. По каким-то причинам Изотов вылетел туда несколькими днями раньше, чтобы, как он говорил, обговорить с руководством завода условия договора.
      Отойдя Муратова, Макс столкнулся с Мариной.               
      - Значит, уезжаешь, - сказала она и посмотрела на него своими влажными, полные печали глазами. - Жаль, что у нас ничего не получилось.
      - Не переживай по этому поводу и всё что ни делается, Мариночка, это к лучшему.   
      Попрощавшись с нею, он направился в отдел кадров, сдал обходной лист и на вопрос: «Когда можно получить расчёт?» последовал ответ пожилой кадровички: «Вместе с отпускными в конце месяца». Макса это устраивало, у него Томске оставались еще незавершённые дела и за оставшееся время он надеялся с этим справиться. В первую очередь нужно было закрыть договора в Прокопьевске и, завершить доводку бесколлекторного двигателя, провести его испытания, снять рабочие характеристики и провести осциллографирование токов и напряжений. Всё это необходимо было как дипломникам Каратаеву и Милюхину, так и самому Максу для проверки некоторых сделанных им теоретических выкладок.   
      Зная, что в Прокопьевске проживает с дочерями родная тётка Даши, и, видя, как она скучает, оказавшись вне привычной студенческой среды, Макс решил взять её с собой в командировку, чтобы доставить радость от встречи с родными. Чтобы поездка оказалась для Даши сюрпризом, Макс втайне приобрёл купейные билеты на поезд «Томск - Новокузнецк», созвонился с заводоуправление в Прокопьевске с просьбой забронировать номер в лучшей гостинице города «Интурист-Аврора» и лишь во второй половине дня накануне отъезда, придя домой, неожиданно для себя продекламировал:
      - Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, что оно весёлым светом…
      - Уж давно от трепетало, - перебила его Даша, - и обед давно остыл, ты скажи мне, где ты был?
      Она отложила на журнальный столик книгу, поднялась с дивана и пошла навстречу Максу, говоря:
      - Почему ты сегодня так поздно, я соскучилась.
      - Для этого у меня имеются весомые причины, - ответил загадочно Макс.
      - И какие же это причины?
      - А ты догадайся, - Макс протянул ей билеты на поезд.
      - Что это значит, Максик?
      - А это значит, уважаемая Дарья Григорьевна, что мы на несколько дней сорвёмся в Прокопьевск. Я ведь долже побыть в командировку, а ты - в гости к твоей тёте Фене. Возражения имеются?
      - Ты это серьёзно?
      - Ещё как.
      - Ура! - воскликнула Даша, кинулась на шею Макса, прижалась к нему со всею силой и шепнула, - спасибо Макс, я давно мечтала побывать у тёти. Когда мы едем?
      - В воскресенье в 16.33 и несколько дней ты сможешь провести со своей тётей и сестричками.
      - Так скоро? Как же я успею приготовить подарки?
      - Лучшим подарком для неё будешь ты сама.
      - Нетушки, я сейчас же займусь этим.
      Вопреки уговорам Макса приехать на вокзал к отходу поезда, по настойчивой просьбе Даши они прибыли на полчаса раньше, и пожалели. Был жаркий день середины июня. В суматохе и шуме, царивших на перроне, эта жара казалась ещё несносней, и Макс предложил Даше переждать в зале ожидания.
      - Ещё чего, - возразила она, - пока мы потом попадём в вагон, лучшие места будут заняты.
      - Бог с тобой, Дашенька, - засмеялся Макс, - у нас указаны места в купейном вагоне, и никто их занять не может.   
      - Не вижу ничего смешного. Спальные места возможно и не займут, а вот багажные как пить дать займут, - сказала она сердито, и Макс смирился, хотя видел, как она поминутно вытирала большим платком пот с лица и шеи.
      Наконец пробил колокол, и несколько секунд спустя зазвучал громкоговоритель: «Поезд Томск-Новокузнецк» прибывает на второй путь. Нумерация вагонов с головы поезда», и началась посадочная суматоха. Забегали с узлами и чемоданами отъезжающие и провожающие, засновали туда-сюда носильщики, электрокары с грузами и почтой, зазвучали голоса отъезжающих и провожающих, и повсеместно воцарилось возбуждение.
      Когда Макс с Дашей нашли свой вагон, посадка уже началась, и, встав в конец жиденькой очереди, Макс окинул взглядом состав. Составленный из старых вагонов грязно-зелёного цвета, он оказался хуже, чем предполагал Макс, и это поселило в нём опасение, что Даше будет неприятно ехать этим поездом. Немытые оконные стёкла, черные от копоти поручни и подножки вагонов, грязный тамбур, куда с опасением вошла Дашей, как-то притупило поселившееся в Максе предвкушение романтической поездки. Не лучше выглядело и купе.
      - Что это, Макс! - воскликнула Даша, протискиваясь сквозь узкую щель между
косяком и заклинившей дверью в купе. - Мы так и будем протискиваться в эту конуру?
      - Не волнуйся, милая, - ответил поспешно Макс, - я сейчас приведу проводника, и всё выяснится, а ты пока устраивайся. Наши места нижние. 
      Вскоре он вернулся с проводницей.
      - В чём дело? - спросила она, поравнявшись с приоткрытой дверью в купе.
      - Убедитесь сами, - ответил Макс, делая усилия откатить дверь на всю ширину. - Не открывается.    
      Проводница ухватилась обеими руками за дверную ручку, потянула с силой вверх, и дверь с лязгом откатилась, освобождая проход в купе.
      - Так и действуйте, - сказала она строго. - Всё вас учить надо, как с дверями обращаться.
      - Есть женщины в русских селеньях спокойною важностью лиц, с красивою силой в движеньях, с походкой со взглядом цариц,  продекламировал, дождавшись ухода проводницы, Макс.
      Даша засмеялась.
      - Что касается силы в движеньях, то этого в ней с избытком, а вот по части походки и взгляда цариц есть сомнения. Посмотри-ка Макс, - она провела рукой по столешнице и показала Максу ладонь, она была чёрной. - Что это, можешь мне сказать?
      - Это, Дашенька, сажа. Поезд-то из Кузбасса и к тому же на паровозной тяге.
      - Я не о том, я о нерадивости нашей царицы. Пока мы доберёмся до Прокопьевска, мы превратимся в негров.
      - Не беспокойся, милая, как только проводница освободится, мы попросим  влажную тряпицу и уберём эту мерзость, а пока у нас есть вот это.
      Он расправил, свёрнутую в рулон газету «Известия», застелил ею сидения и сел за столик у окна. Села и Даша. За окном кипела жизнь, бегали по перрону и вдоль поезда люди, надрывался громкоговоритель, объявляя об окончании посадки, потом засвистел пронзительно паровоз, раздался лязг сцепки, поезд рывком тронулся, проехал мимо станционных построек, миновал разъезд, въехал, набирая скорость, в вековую тайгу и понёсся, оставляя за собой шлейф чёрного дыма.
      - Ну, всё, кажется, к нам никого не подселят, - сказал Макс.          
      В дверь постучали.
      - Накаркал, - возразила Даша, - вот кого-то нелёгкая и несёт. Войдите!
      В дверь просунулась голова проводницы, обвела изучающим взглядом купе, потом втиснулось тело и заняло место рядом с Дашей.
      - Ваши проездные билеты, граждане пассажиры.
      Даша извлекла из дамской сумочки билеты, протянула проводнице и справилась, будет ли чай.
       - Кипяток в титане, а заварки у меня нет, - ответила проводница, забрала билеты и, выходя из купе, объявила, - за постельными принадлежностями подойдите ко мне попозже.   
      - Как тебе это нравиться? - произнёс Макс.
      - Ты о чём? - спросила Даша.
      - Ну грязь, чай и вообще… Попали мы с тобой, милая, предлагал ведь я лететь самолётом, так нет же.          
      - Нашёл о чём печалиться, сходи-ка к проводнице за постельными принадлежностями и попроси чистую тряпку. Мы тут быстро наведём порядок.
      К проводнице уже выстроились пассажиры, и Макс встал в конец очереди. Оказавшиеся перед ним два пассажира толковали вполголоса о каких-то своих делах, которые, как показалось Максу, были связаны с заводом «Электромашина», куда направлялся и он, и это заинтересовало его.
      - Как считаешь, Володя, - спросил один из них, невысокий коренастый человек в белом чесучовом пиджаке и чёрных брюках, ; нам заказали места в гостинице?
      Человек, названный Володей, вздёрнул плечи:
      - Как знать, слишком поздно мы обратились в заводоуправление. Но не беда, пе-рекантуемся пару-тройку дней в заводской гостинице.
      - Мы-то перекантуемся, - возразил человек в чесучовом пиджаке, а вот как быть с шефом. Он-то, сам знаешь, к таким условиям не привык.
      - Вы случайно не из группы Стельбицкого? - осторожно спросил Макс.
      Обладатель чесучового пиджака обернулся, им оказался аспирант последнего года обучения Роберт Клейн.      
      - Наверно теми же что и вы, - ответил, улыбнувшись, Макс. - Еду закрывать договор. Кстати, уж не со Стельбицким ли вы едете?      
      - С кем же ещё, - охотно ответил второй, высокий худощавый парень, оказавшийся тоже знакомым Максу, аспирантом Владимиром Гортышевым.
      - Понятно, - подходила очередь за бельём, собеседники Макса засуетились, и он не стал выяснять интересовавшие его детали, только справился. - В каком купе вас искать? 
      - В предпоследнем, - отозвался рассеянно Владимир, - как устроишься, загляни к нам, пообщаемся.
      - Неловко как-то беспокоить вашего шефа.
      - Ерунда! Он мужик мировой.
      Получив у проводницы бельё, тряпку и небольшой тазик, Макс вернулся к Даше. Она всё также, облокотившись на столик, сидела у окна и, казалось, безучастно смотрела на проплывавшую за окном необозримую тайгу и мелькавшие верстовые столбы. Обнаружив появление Макса, спросила: «Принёс» и, не дожидаясь ответа, взяла тазик, принесла воды, смочила тряпку и принялась протирать столик и полки от сажи и угольной пыли и сажи. Закончив с этим, она постояла некоторое время молча на середине купе, потом неожиданно, как это делают деревенские бабы, подняла высоко и подоткнула подол платья, наклонилась и принялась протирать пол.   
      - Зачем ты всё это затеяла, Даша? - вскричал Макс. - Это обязанность проводницы.    
      - Оно и видно, как она исполняет свои обязанности, - ответила, выпрямляясь, Даша, - посмотри в тазик - сплошная грязь. И потом, разве тебе не приятно, когда всё чисто?
      - Приятно конечно, особенно когда ты вот такая.
      Даша зарделась, опустила торопливо подол, сказала:
      - Бесстыжие твои глаза, только бы подсматривали, - и стала разбирать пакеты с бельём. Это продолжалось долго. Макс наблюдал, как она с недовольным видом разворачивает наволочки, полотенца, простыни, рассматривает их, чуть не обнюхивает и, наконец, развешивает на средних полках. Закончив с этим, она буркнула:
      - Нет, вы только посмотрите на это.
      - Что-то не так, милая? - чуть не умоляюще спросил Макс.
      - Он ещё спрашивает, - фыркнула Даша. - Ты посмотри, Макс, на это бельё, оно же не простиранное, серое от грязи и к тому же непросушенное. Как мы будем на нём спать?
      - Оно просто застиранное, Дашенька, и никакой вины проводницы в этом нет. Какое бельё ей привозят, такое она и раздаёт.
      - Ну, успокоил, - улыбнулась Даша. - Отнеси-ка проводнице тазик, попроси  стаканы и  принеси кипятку, а я соберу поесть.   
      Когда Макс вернулся, Даша хлопотала у столика. Накрыв его домашним полотенцем, выложила испечённые к поездке пирожки с луком и яйцами, варёные яйца, нарезанные аккуратными ломтиками сало и колбасу, сыр, батон белого хлеба, поставила баночки с маслом, мёдом и сахаром, насыпала в стаканы по щепоточке индийского чая «Три слона», отступила на шаг и, осмотрев своё творение, сказала:
      - Пожалуйте к столу.
      Такого изобилия Макс не ожидал. Масло, сыр, колбаса… индийский чай давно стали редкостью, а то и вовсе исчезли с томских прилавков, потому спросил:
      - Откуда такое богатство? - и, потирая от предвкушения этих лакомств руки, устроился за столиком.    
      - Кушай на здоровье и ни о чём не спрашивай.
      В дверь постучали, Макс поднялся, открыл дверь, и нос к носу столкнулся с Робертом Клейном.
      - Извини Макс, есть предложение посидеть у нас, скрасить дорогу и кое о чём, касающемся моей предстоящей защиты, переговорить. - проговорил он, - как считаешь?
      Макс замялся:
      - Ну, не знаю, что и сказать. Не один я.
      Клейн заглянул в купе и, увидев Дашу, сказал:
      - Здравствуйте, и извините, что не заметил вас раньше.
      - А вы не извиняйтесь, заходите, и будем пить чай, - предложила Даша.
      - Нет, нет, что вы, я не один, меня ждут.
      По всему было видно, что он растерялся, обнаружив Макса наедине с женщиной, и Макс сказал:
      - Не подумай чего, Роберт, ведь это Даша, моя жёнушка. Знакомьтесь. - А мы уже знакомы, не правда ли, Роберт?
      - Это когда же вы успели? - удивился Макс.
      - А на банкете по случаю твоей защиты, мы даже вальс-бостон станцевали, не
 правда ли, Роберт, или вы меня не узнали.
      - Вначале нет, а вот теперь узнал. Вы так изменились.
      - В худшую или лучшую сторону, - улыбнулась лукаво Даша.
      - Вы стали красавицей.
      - Ну, вот видите, а вы отказываетесь попить с нами чаю. Давайте-ка за стол и без разговоров.
      - Неудобно как-то, там шеф ждёт, Владимир, - замялся Клейн.
      - А вы всех приведите, посидим, как говорится в тесноте да не в обиде. Макс, сходика с Робертом, и уговорите их.
      Уговаривать собственно и не пришлось. Выслушав предложение Макса, Стельбицкий с Гортышевым попросили ехавшую с ними пожилую женщину посмотреть за вещами и последовали за Максом.
      - Здравствуйте, милая женщина, - сказал, войдя в купе и галантно поклонившись, Стельбицкий. - Хотелось бы с вами познакомиться.    
      - Я Даша, - сказала весело Даша, - а вы Эдуард Карлович, добро пожаловать.
      - Откуда же, милое создание, такая осведомлённость? - произнёс несколько смешавшийся Стельбицкий.
      - От муженька моего, Герберта, у него только и разговоров что о кафедре, работе, Изотове и вас.
      - В таком случае считайте, что мы старые знакомые, - Стельбицкий открыл портфель, извлёк бутылку коньяка «Белый аист» и протянул Даше. - От нашего стола, как говорят грузины, к вашему столу.   
      Вечер прошёл в непринуждённой обстановке. Даша - к немалому удивлению Макса быстро освоилась в незнакомой обстановке, сидела за столиком напротив Стельбицкого, угощала его пирожками, внимательно вслушивалась в общий разговор, иногда тихонько смеялась над удачной шуткой и смотрела на всех весёлыми глазами. Вначале вели разговор о целях командировки, о трудностях, связанных с выполнением договоров, с отчётностью и их продлением, сетовали на дотошность начальника КБ, Волкмирского, докапывающегося до каждой мелочи. Потом переключились на разное. Вспомнили случившиеся с кем-то забавные происшествия, анекдоты, под конец осудили зажим властями нового направлений в науке, кибернетики и добрались до генетики.   
      - А знаете, друзья, - сказал несколько захмелевший Стельбицкий, - наука о наследственности утверждает, что в третьем поколении после одарённого предка появляется на свет дурак. Иными словами после гения-деда появляется внук-дурак.
      - Уж вы скажете, Эдуард Карлович, - усомнился Клейн, - такого утверждения в учении о наследственности точно нет.
      - А вот и есть, я сам в этом убедился. Возьмем, например, мой случай. Мой дед, польский шляхтич Стельбицкий, был, если и не гением, то достоверно великим человеком, за что и был сослан в Сибирь. Мой отец - талантливым инженером, а их внук - дурак.
      - Ну, уж о вас-то, Эдуард Карлович, этого никак не скажешь, - улыбнулась лукаво Даша. - Вы такой интересный.
      - Вы так полагаете? - засмеялся Стельбицкий. - Ну, спасибо вам, милая Даша, за комплимент. А что, друзья, не пора ли нам и честь знать?
      Проводив гостей, Макс вернулся к Даше.
      - Как тебе Эдуард Карлович? - спросил он. - Он весь вечер только тобой и был занят.
      - Уж не ревнуем ли мы? 
      - Что ты, милая.
      - А если серьёзно, он забавный и очень умный.
      - Что есть, то есть, - согласился Макс. - Ты довольна.
      - Спасибо, милый, всё было замечательно, даже это купе показалось райским местом.          
      Он проснулись от настойчивого стука в дверь.
      - Подъем! - объявила проводница. - Скоро Прокопьевск.
      Макс потянулся, сел и увидели Дашу, она сидела, облокотившись на столик, и смотрела в окно. 
      - Доброе утро, солнышко, что там? - спросил он.
      - Киселёвск, через сорок минут будет Прокопьевск.
      Пока Макс одевался, Даша собрала постельное бельё, сунула ему в руки.
      - Пойдёшь умываться, сдай, пожалуйста, проводнице, забери проездные билеты и попроси стаканы для чая. Поторопись, пожалуйста, а я соберу завтрак.
      - Не беспокойся, - ответил Макс, - я мигом.
      Когда они вышли на перрон, солнце ещё не встало, но оно уже мерцало красноватым заревом у горизонта. Часы на здании вокзала, едва просматриваемые сквозь предрассветные сумерки, показывали четыре часа четыре минуты. Макс сверил часы, они показывали столько же.
      - Какая точность, - сказал он, - даже не верится, что это возможно с таким старьём как этот поезд.   
      Появился и Стельбицкий с аспирантами, глубоко вдохнул, спросил, обращаясь к Роберту:
      - Теперь-то куда в такую рань?
      - Есть предложение, Эдуард Карлович, перекусить в пристанционном буфете, пе-реждать пару часов в зале ожидания, а потом уж поехать к восьми часам в заводоуправление за направлением в гостиницу.
      - Вы с нами? - обратился Стельбицкий к Максу.
      - Нет, Эдуард Карлович, мы сначала в гостиницу, а потом уж я приеду на завод. Там надеюсь и встретимся.
      В фойе гостиницы, устроившись как-то в креслах, отдыхали и ждали, когда заработает регистрация, ранние гости, и Макс с Дашей направились к стойке регистрации. На вопрос Макса о наличии брони, утомлённая бессонной ночью, дежурная, порывшись в заявках, попросила паспорта и, получив их, внимательно пролистала, то и дело, посматривая то на Дашу, то на Макса.
      - Да женаты мы, - сказал Макс, - там написано и печать поставлена.
      - Сама вижу, не слепая, - она вложила в паспорта листочки учета, передала Мак-су.  - Заполните и подойдите ко мне.
      Выполнив все формальности, они поднялись на третий этаж, нашли указанный де-журной номер, Макс открыл дверь, пропустил Дашу и вошёл следом. В небольшой комнате, куда они прошли через крохотную прихожую, сквозь сдвинутые плотно шторы едва пробивался дневной свет. Пройдя к окну, Даша раздвинула их, и в комнате стало светло.
      - Мак, смотри! - воскликнула Даша. - Ещё комната.
       Это спальня, здесь мы будем отдыхать от трудов праведных, посмотри-ка, что там.   
      Она прошла в спальню, и тот час же послышалось:
      - Ой, как здорово! Макс, иди же скорей сюда.   
      - Ничего особенного, - сказал, войдя, Макс, - здесь обычный гостиничный набор кровати, тумбочки, шифоньера, трюмо.
      - Фу, как скучно, - фыркнула Даша, легла на кровать и раскинула руки. - Да ты посмотри, кровать-то одна чего стоит, широченная. 
      - Вот и хороша. Ты, Даша, устраивайся здесь и отдыхай, а я приведу себя в поря-док, приму душ и побреюсь. Потом сгоняю на завод и к обеду вернусь. 
      - Я с тобой, сам говорил: тетя Феня живёт неподалёку от завода.
      - Как хочешь, прими тогда первая душ.
      Когда он вернулся из ванной, Даша стояла обнажённой у трюмо и прихорашивалась. Она это делала спокойными изящными движениями. Уловив в зеркале взгляд Макса, спросила:
      - И что ты увидел нового?
      Не найдя что ответить, он вышел из спальни, сел за стол и принялся нервно барабанить пальцами по столешнице. Многоподъездный пятиэтажный дом, в котором проживала с дочерями, Валентиной и Надеждой, тётя Даши, они нашли без труда, но вот отыскать саму тётю оказалось сложней из-за отсутствия списков жильцов в подъездах. Помогла сухопарая дворничиха-татарка, разгонявшая большою метлой пыль во внутреннем дворике.
      - Каво ишим? - справилась она у Даши, ходившей с Максом от подъезда к подъеду в поисках тёти.
      - Орловых, Феню Орлову, - сказала Даша. Видя, что это имя ни о чём дворничихе не говорит, стала обрисовывать внешность тёти. - Ну, такая маленькая, толстенькая пожилая женщина, Феней зовут…
      - C балшой титькам? - справилась сухопарая дворничиха, показывая растопыренными кистями рук на свои тощие груди.
      - Что есть, то есть, - улыбнулся Макс, - титьки действительно большие.
      - Втарая двер са начала, - сказала дворничиха и заскребла метлой по сухому асфальту.
      Несколько дней они прожили в Прокопьевске. Даша по утрам добиралась с Максом до завода, и, попрощавшись наскоро, уходила к Орловым, где её встречали с радостью, угощали разнообразными блюдами, водили по городу, в ещё не обедневшие магазины. Не будучи транжиркой, она всё же позволяла себе маленькие радости, приобретая ту или иную понравившуюся ей безделицу или вещь.               
      Макс, расставаясь с Дашей, уходил на завод, решал с руководством КБ вопросы по закрытию договора и перспективах дальнейших совместных работ в связи с переездом в Куйбышев
      - Для нас не играет роли, куда вы переедете, - выразил общее мнение начальник КБ, Волкомирский, - мы готовы сотрудничать с вами, где бы вы ни работали.
      Всё складывалось удачно, закрыт договор, получен Акт о внедрении результатов исследований, подписан Протокол о намерениях, предусматривающий совместные работы по созданию специального привода на основе бесколлекторного двигателя, гарантирующий трёхлетнее финансирование, а значит и возможность набрать в помощники инженеров и аспирантов. Последнее он посчитал для себя особенно важным, так как уже утвердился во мнении сконцентрировать свои усилия именно на этом направлении.      
      Возвращаясь с Максом в гостиницу, Даша говорила:
      - Ах, я такая транжирка, не могу удержаться, если мне что-то понравится.
      Зная наперёд, что доставит ей радость, Макс справлялся:
      - И что же тебе на этот раз соблазнило?
      - Потерпи уж, - отвечала она. - Я только приму душ, в этом городе я чувствую себя такой грязной и липкой, словно меня только что вытащили из шахты.
      Возвращаясь из душа, она принималась демонстрировать обновки: фрагменты ниж-него белья, кофточки, юбки, платья, переодеваясь в присутствии Макса, и его приятно удивляло отсутствие в ней стеснительности. Сам он даже в общественных банях стеснялся своей наготы.
      - Смотри, - говорила она, примеряя открытый купальник. - Тебе это нравится?
      - Очень! Особенно родинка там внизу.
      - Вот и посоветуйся с ним, - улыбалась она, - у него только одно на уме.
      И действительно, глядя на неё, он открывал в ней какую-то новую, скрытую от него ранее особенность. И это разжигало в нём любопытство и желание узнать её ближе. Это желание тлело в нём, как угли под золой. 
      Накануне отъезда из Прокопьевска Макс пригласил на ужин нужных людей: начальника отдела новой техники Попова, начальника испытательного отдела Каширского, заместителя директора по производству Карцева, с которыми у него сложились хорошие отношения и от которых зависели как объём финансирования, так и успешность дальнейших работ.
      По этому случаю Макс попросил Дашу накрыть стол, и это занятие доставило ей огромное удовольствие. Она пробежалась по гастрономам, накупила всякой вкуснятины, о которой в Томске можно было только мечтать, заказала в буфете посуду и горячие блюда. Накрыв стол, посмотрела со стороны и осталась довольной своим творчеством. В течение промелькнувших студенчески лет ей редко приходилось этим заниматься. Учёба оставляли ей мало времени на хлопоты по хозяйству. Незамысловатые завтраки и ужины готовили по очереди в зависимости от того кто первым вставал или возвращался с работы, стирать ходили вместе в студенческую прачечную, иногда выбирались в кино, театр или на концерты приезжих знаменитостей. На что-либо другое им не хватало ни времени, ни средств. И всё же, оглядываясь назад, она считала себя счастливой. Всё получилось, как было задумано. Научная и преподавательская работа пришлись Максу по душе. Он успешно работает в науке, защитил досрочно диссертацию, его статьи часто печатаются в вузовских и центральных изданиях, не менее успешной оказалась и преподавательская деятельность. Он добился своего, им довольны на кафедре, за короткое время он стал старшим преподавателем, улучшилось их финансовое положение. Исполнились и её планы, она окончила институт, стала дипломированным врачом, впереди её ждёт работа, о которой она мечтала. И вот теперь, после окончания института, она вдруг обнаружила, что вокруг неё образовалось пустота, куда-то разъехались милые сердцу подружки по институту, образовалось масса свободно-го времени, но не с кем пробежаться по магазинам, сходить лишний раз в кино или в театр. Макс всегда занят. Даже будучи дома он корпит за столом над какою-нибудь научной головоломкой, статьёй, методическим пособием или подготовкой к лекциям, и она видит только его спину. В такие минуты ей казалось, что, замкнувшись на своих проблемах, он охладел к ней. И в ней поселялась тревога, что он удаляется от неё, уходит в какой-то другой, отдельный от неё мир. Иногда возникало желание рассказать ему о своих мечтах, завести детей и свить их совместное гнёздышко, но она удерживала себя, считая это то следствием своего подавленного настроения, то не к месту. Ведь у них и так всё хорошо, впереди Волга, заманчивая карьера Макса, её работа, квартира, достаток… Что же ещё?    
      После ухода гостей они остались вдвоём. Даша принялась убирать посуду, но Макс не дал ей этого сделать, обнял, посадил к себе на колени, сказал:
      - Ты такая милая, ты всех очаровала.
      - Неужели? - улыбнулась она. - То-то ты ни разу не посмотрел на меня.
      - Зато все остальные только и делали, что не сводили с тебя глаз, а я мучился от ревности. 
      - Обманщик, - она запустила руку в его шевелюру, стала перебирать льняные шелковистые волосы. - Не обо мне ты вовсе думал, а о своей работе. Скажи, ты доволен этим вечером?
      - Ещё как. Сама слышала, они намерены финансировать работы, и это во многом благодаря тебе, - он притянул её к себе, посмотрел в глаза, - твоему столу и умению расположить к себе.
      Она отстранилась.
      - Ты ещё любишь меня? 
      - Нет, вы только посмотрите на неё, она ещё спрашивает, - он стал её тормошить, целовать.
      Он был так непосредственен и мил, что она решила: все её тревоги не имеют никаких оснований. Он всё тот же Макс, что и в пору их первой влюблённости, он всё ещё любит её.
 
20

      Вернувшись в Томск, они завершили дела: отправили контейнером в Куйбышев нажитое имущество, сдали комнату в общежитии и отправились налегке к родителям Даши. До Новосибирска добрались привычным поездом «Томск - Бийск» в десятом часу вечера, и по настоянию Даши, считавшей опасным ехать ночным пригородным поездом, остались в Новосибирске, чтобы перекантоваться до утра в вокзале и уехать на первой электричке. Не мешкая, они сдали чемодан и багажную сумку в камеру хранения, и вышли на привокзальную площадь.
      - Теперь куда двинемся? - спросил Макс Дашу.
      - А почему ты меня спрашиваешь? Кавалер то ты, а не я.
      - Ну, я совсем не знаю Новосибирска, а ты как-никак какое-то время здесь жила. Сама ведь говорила.
      - Тогда пройдёмся по Красному проспекту до речного вокзала и вернёмся обратно.
      Они пресекли площадь Гарина-Михайловского, дошли до Красного проспекта и направились в сторону речного вокзала. В этот поздний час проспект был ещё люден, группами, парами и поодиночке гуляли молодые люди по виду студенты и учащаяся молодёжь, мало чем отличавшаяся по виду от томской молодёжи, чего нельзя было сказать о самом Красном проспекте. Величественные дома, здания театра оперы и балета, музыкальной комедии, музея Рериха и госуниверситета, просторные площади всё это указывало на то, что это уже не провинциальный Томск, не глубинка, не отгороженная от современной цивилизации периферия, а современный индустриальный гигант с развитой инфраструктурой.      
      В за полночь они вернулись к вокзалу, поднялись на третий этаж и за 70 копеек за койкоместо устроились на ночлег в «комнате отдыха». Неоглядная «комната отдыха» было заставлена рядами односпальных панцирных коек, на которых устроились на ночлег мужчины и женщины разных возрастов, мамаши с грудными детьми. Случайные люди, ожидавшие свои поезда или утра. Устроились на выделенных им койках и Макс с Дашей. От прогулки по Красному проспекту гудели ноги, и единственным их желанием было добраться до коек. Но и добравшись до них, они не нашли облегчения. За окном с видом на перрон, перекрывая храпы, стоны и бормотания гостей комнаты отдыха, всю ночь гремел громкоговоритель, объявляя о прибытии или отправлении поездов, гудели надрывно паровозы, ревел младенец на соседней койке, которого не мене громко увещевала молоденькая мать и совала в ротик обнажённую сиську.
      Утром, дождавшись пригородного поезда, они уехали в Тогучин. 
      А ещё, спустя две недели, после бурных встреч, хождений по многочисленной родне Даши, застолий с выпивкой и закуской, проводов со слезами, словно прощались навсегда, ехали они с удобствами в мягком купейном вагоне скорого поезда «Кемерово-Москва».
      Их попутчики, весёлая и смешливая пара примерно их возраста, устроившись на противоположной полке, о чём-то оживлённо беседовали, иногда тихонько смеялись, и то и дело с любопытством поглядывали на Макса и Дашу, словно пытались выяснить их реакцию на свою болтовню. В их разговоре иногда встречались имена Андриан, Валентина, Анна, которые в сознании Макса почему-то ассоциировались с именами космонавтов Терешковой и Николаева, книгу которого «Встретимся на орбите» он, войдя в купе, выложил на столик, и это разжигало в нём любопытство. Ему казалось, что им известно нечто особенное именно об этой звёздной паре, и они обсуждают это. Дождавшись, когда они умолкнут, он осторожно спросил:
      - Вот вы называли имена Андриан, Валентина, извините уж, что я невольно под-слушал. Это не об Андриане ли Николаеве и Валентине Терешковой вы говорили?
      - О них. Увидели вот на вашу книжку, - сидевшая напротив Макса молодая женщина дотронулась до книги Николаева, - и подумали: интересуется человек нашим
земляком Адрианом Григорьевичем Николаевым. 
      - Что есть, то есть, интересная личность, - не замедлил с ответом Макс.
      - Ещё какая, уж мы-то знаем.
      - В каком смысле?
      - А в любом. Земляки мы с ним, из одной деревни Шоршелы. Слышали, небось, о такой?   
      - Ну как не слышать, как-никак малая родина Николаева.
      Неожиданно собеседница Макса протянула ему руку:
      - Давайте знакомиться, Я Люба, а это мой супруг Григорий.       
      Так они познакомились с земляками космонавта Николаева, оказавшимися учителями из села Шоршелы Мордовской АССР, и сразу же разговор переключился на их знаменитого земляка, о котором кроме официальной версии ходила молва как об отчаянном человеке, выпивохе и забияке.
      - Едва ли мы сможем вам рассказать что-нибудь о Николаеве, чего нет в вашей книге, - сказала Люба
      - В книге одна официальщина и нет ничего, характеризующее Николаеве как человека. 
      - Когда мы появились в шоршельской семилетней школе, о Николаеве ничего не
было слышно, и только во время его полёта в космос, о нём вдруг вспомнили. Из рассказов учителей, знавших его по школе, он ничем не выделялся, был обычным середнячком, и то, что ему доверили отправиться в космос, удивило многих, - пояснил Григорий, - но вот то, что происходило здесь во время его первого полёта в космос и с ним самим во время наездов в Шоршелы достаточно любопытно. Об этом никто не напишет.
      - И что же такое особенное приключилось? - полюбопытствовал Макс.   
      - А то, что к тому времени, когда Николаев после полёта в космос навестил в сентябре 1962 года малую родину, Шоршелы, его мамашу, мало кому известную доярку Анну, назначили председателем колхоза и переселили из избыразвалюхи в новенький  двухэтажный особнячок, специально выстроенный к приезду Николаева.
      - Ну, этим никого не удивишь, - подала голос Даша, - это, как говорится, из грязи да в князи.      
      - А что же сам Николаев? - улыбнулся Макс.
      - В первый-то приезд ничего такого особенного с ним не происходило. Говорили только, что поддавал крепко, но за это у нас не судят. Шуточное ли дело на том свете побывать и живым вернуться, тут не только запьёшь. А вот во второй приезд он от-личился. Он тогда с Терешковой приехал, и что-то у них видать не заладилось, так он спьяну со второго этажа в окно в одних трусах сиганул и по деревне бегал, любовь свою первую разыскивал.         
       Ну, - это навряд ли? - усомнился Макс.
      - В деревне этого не утаишь, - заступилась за мужа Люба. - Многие наши сельчане видели, как его двое дюжих охранников под белые ручки домой вели.
      - Кто бы мог подумать, - засмеялся Макс. - Не зря сказано: «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе».
      - А что скажете о Валентине Терешковой, - вступила в разговор Даша, - она-то вам как показалась?
      - Ничего особенного, - сказала Люба, - ходит как замороженная.
      Григорий засмеялся.
      - Ничего смешного не нахожу, - вскричала Люба, - сам говорил: вид у неё какой-то отрешённый, будто её долго в холодильнике держали, а потом на обозрение вытащили.
      Утром Макс с Дашей распрощались со своими милыми попутчиками, уезжавшими в
 Чебоксары, и отправились в ГУМ и ЦУМ, о которых Даша так много слышала и так
мечтала в них потолкаться, а вечером они ухали поездом в Куйбышев.      
      Когда они вышли в Куйбышеве из поезда на перрон, солнце уже набрало полную силу. Мимо них проходили куда-то спешащие люди, вытирали потные раскрасневшиеся лица и говорили: «Фу, ну и жара», хотя Макс с Дашей ещё не ощутили её. По сравнению с тем, что было в купе, она казалась им утренней прохладой. Не мешкая, они вошли в здание вокзала, отыскали во втором этаже воинский зал ожидания, где у кассы их уже ждал брат Макса, Владимир.
      - Теперь куда? - справился после приветствий и объятий Макс.
      - Есть предложение  по городу, а потом прямо ко мне домой, там уж Фрида с дочками ждут, не дождутся. Как считаете?
      - Тебе, брат, видней.
      - Тогда тронулись.
      Выйдя из железнодорожного вокзала, пересекли привокзальную площадь и через пару сотен метров оказались у другого вокзала автобусного, где сдали в камеру хранения багаж и вышли на улицу.
      - Что это?! - воскликнула Даша, показывая рукой в сторону пятиэтажного здания с вывеской, на которой сажеными буквами значилось: «САМАРА».
      - Центральный универмаг, - объяснил Владимир.
      - Вы вот что, мужчины, - сказала, не мешкая, Даша, - вы перекурите здесь, а я познакомлюсь с эти заведением. Замётано!
      - Ну не знаю, - засомневался Владимир, посмотрел на часы. - Сейчас без малого десять, наш автобус отправляется в тринадцать ноль-ноль и времени у нас в обрез.
      - Ну, Володя, хотя бы полчасика.
      - Да пусть уж пробежится, - улыбнулся Макс, - а то ведь мучиться будет, что упустила такую возможность.      
      Устроившись на скамье в тени здания вокзала, братья закурили, и завязался неторопливый разговор.
       Насилу вас дождались, - говорил Владимир, - дети отсчитывали дни, спрашивали: «Ну, когда же тётя Даша с дядей Максом приедут», вспоминали как на прогулки и на речку с вами ходили. Вот сегодня и будет им праздник.
      При упоминании племянниц Макс улыбнулся:
      - Как они теперь, наверно большие уж вымахали?
      - Приедем, увидишь, - сказал брат. - Расскажи-ка лучше, как сюда добрались?
      - Как обычно поездом.
      - Понятно, что поездом, только вот не понятно каким ветром вас в Москву занесло. Это надо же почти трое суток в поезде трястись, если можно было из Новосибирска через Челябинск за полторы суток сюда добраться.
      - Так получилось, захотелось Даше на Москву хоть краешком глаза взглянуть, вот и дали кругаля. Она ведь, в сущности, кроме Новосибирска и Томска ничего не видела, а тут такая возможность подвернулась, как не воспользоваться.
      - Ну, вольному то воля, - согласился Владимир. - И что же интересного вы в той Москве увидели?
      - В сущности ничего особенного, если не считать Казанский вокзал, ВДНХ, ГУМ и ЦУМ. А вот пока ехали до Москвы, кое-то узнали, - ответил Макс и коротко пересказал услышанное от Любы и Григория о Николаеве и Терешковой.
      - Бывает, - изрёк философски Владимир. - Каких бы высот не достиг человек, а нет-нет, да и вырвется наружу некая тайная сущность, заложенная в нём самой природой.
      Спустя некоторое время появилась Даша, и они отправились осматривать город. Жара уже давала о себе знать, когда они, миновав ЦУМ «САМАРА», направились по Вилоновской улице к знаменитому Волжскому проспекту, прозванного в народе Новодворянским из-за монументальных домовсталинок, в которых проживала преимущественно городская знать и их приближённые. Миновали огромную площадь им. Куйбышева с памятником Куйбышеву, вышли к Струковскому парку, полюбовались на здание Академического драматического театра и памятник Василию Чапаеву, спустились на Волжский проспект с изумительным видом на Волгу и пошли по её набережной, одетой в гранит вывезенный из побеждённой Германии. Прошли мимо величественного здания завода «Жигулёвское пиво», основанного австрийским бароном Альфредом фон Вакано, мимо гостиницы «Волга» и добрались до конца проспекта, упи-равшегося в завод «КИНАП».    
      - Думаю на сегодня, хватит, - сказал, вытирая со лба пот, Владимир, посмотрел на часы. - К тому же и время поджимает.
      - Жалко, - вздохнула Даша, - здесь так красиво, что и уходить не хочется. Вот бы нам, Макс, дали здесь квартиру.
      - Это навряд ли, Дашенька, - ответил Макс. - Скорее всего в какой-нибудь новостройке поселят.
      Когда они вернулись к автовокзалу, солнце уже набрало полную силу и пекло так, словно норовило испепелить всё сущее. К счастью их уже ждал автобус. Они без задержки втиснулись в его душную утробу и покатили по городу, по просторным улицам с разноцветными панелями новых домов, по оазисам былой Самары с частными домиками, утопающими в яблоневых и вишнёвых садах.
      Спустя некоторое время они выехали за город и то ли от разморившей его духотыто ли от накопившейся усталости, Макс размяк и заснул неспокойным сном.
      Проснулся он от шума пробиравшихся к выходу пассажиров, открыл глаза, глянул в окно и увидел неприглядную автобусную остановку, в тени которой стояла неказистая бурёнка, смотрела равнодушно на выходящих пассажиров и хлестала себя по бокам хвостом, отгоняя слепней.
      - Ну и здоров же ты спать, братишка, - сказал Владимир, - просыпайся-ка, прибыли.
       Выбравшись из автобуса, они спустились с насыпи, миновали распахнутые настежь варота, домик охраны, небольшую площадку с комбайнами, тракторами и прочей разнообразной техникой, и остановились у утопавшего в яблоневой и вишнёвой зелени бревенчатого дома. Под стать им был и приусадебный участок. Безукоризненно обустроенные делянки с помидорами, огурцами, арбузами и дынями, смородиной и малиной грядки с луком, морковью, свеклой; цветники с разнообразием цветов являли со-бой образец садового дизайна. А душой этой красоты были Мария с Фридой
      - Вот мы и пришли, - произнёс Владимир, открыл калитку. - Прошу в дом. По-сторонился, пропуская гостей, закрыл на задвижку калику и повёл гостей по приусадебному участку, являвшего чудо агротехники к дому.
      - Мать честная, какая красота, совсем как на Алтае, - сказала Даша при виде аккуратных грядок с луком, чесноком, морковью, помидорами, огурцами, дынями и арбузами.
      - Бери выше, - отозвался Владимир. - Алтаю до этих мест далеко, здесь и лето длинней и солнца побольше, потому всё и вызревает, и урожайность не в пример Алтаю.
      Открылась дверь, на крыльцо вышла Фрида, всплеснула руками:
      - Явились, не запылились! - повернулась, крикнула в открытую  дверь, - мама, девчонки дождались мы, наконец, приехали дядя Макс с тётей Дашей.
      На крыльце появились Аня с Олей, сбежали вниз и кинулись в объятья Даши. Следом вышла Мария, остановилась возле Фриды, посмотрела на бурную встречу, потом спросила тихим шелестящим голосом:               
      - Приехали?    
      За те два года, что они не виделись, она сильно сдала, и это открытие больно кольнуло Макса. Не давая ей спуститься вниз, он поспешил к ней, обнял, прижал к себе и, боясь прослезиться, прошептал:
      - Здравствуй, мама, как ты живёшь?
      - Живу, хлеб жую, - сказала она, отстранилась, посмотрела на Макса своими, ставшими ещё больше на похудевшем бледном лице, тёмными глазами. - Одно меня радует, что мы снова вместе и будем видеться чаще.
      Закончив с процедурой встречи: объятиями, поцелуями, вопросами, вошли в дом, смотревшим зеркально-чистыми окнами сквозь яблоневую и вишнёвую листву на дорогу. Чистота занавесок, стен, ширм и постельного белья бросалась в глаза. Даже цветы в вазах казались свежей и пестрей цветов перед домом. Здесь всё блистало чистотой, пахло настоящим деревом и говорило о достатке.
      - Хорошо устроились, - сказал, пройдясь по дому, Макс.
      - Не жалуемся, - ответил брат и окликнул проходящую мимо жену. - Фрида,
пока вы с Дашей накрываете стол, мы с братишкой пробежимся по посёлку и заскочим
в училище.
      - Здравствуйте, я ваша тётя! Нашёл время, человек с дороги, устал, поди, а ты его куда-то потащишь. Чего он в  том училище и в посёлке не видел? Сходили бы лучше в огород за огурцами и помидорами да дыньку и арбуз сорвали, - сказала Фрида. - Всё лучше, чем по такой жаре мотаться. 
      - Кому как, - возразил Владимир, - ты девчонок пошли, им это в удовольствие, а мы с Максом всё же прогуляемся. Как считаешь, братишка?
      - Я как пионер-ленинец всегда готов, - улыбнулся Макс.
      Посёлок с учебными корпусами, столовой, черёхэтажным общежитием для учащихся ПТУ профессионально-технического училища сельских механизаторов и двух-этажными многоквартирными и индивидуальными одноэтажными домами для преподавательского и вспомогательного персонала с приусадебными участками утопал в зелени, и Макс подумал: «Райский уголок».
      - Что скажешь? - обратился к Максу Владимир, когда они, обойдя посёлок, остановились на берегу небольшого пруда.
      - Слов нет, - только и смог сказать Макс. - Не посёлок, а лубочная картинка.         
      - Вот и я также подумал, когда появился здесь первый раз, а теперь привык. Знаешь, брат, здесь тихо, как-то по-семейному уютно, самое место детей растить. К тому же и коллектив, и директор приличные люди, и что немаловажно, в распоряжении училища имеется хорошее подсобное хозяйства, с которого служащим училища и хлеб, и мясо, и комбикорм для личной скотины перепадает. Так что жаловаться не приходится. Да что я тебе всё о мелочах рассказываю, пойдем-ка, брат, полюбуемся, какой я учебный класс для изучения комбайнов отгрохал.
      Войдя в длинное одноэтажное здание, они направились в конец широкого прохода с множеством дверей по обе стороны. Возле одной из них Владимир остановился, отпер её и, пропуская Макса вперёд, торжественно сказал:
      - Учебный класс по комбайнам.
       Учебный класс впечатлял. Белоснежные стены с красиво оформленными плакатами различных узлов комбайна создавали впечатление картинной галереи, а препарированный комбайн с бесчисленными колёсиками, шестерёнками, цепными и ремёнными передачами, решетами, загадочно мерцавшими за плексигласовым боком комбайна, создавал впечатление некоего механического существа, готового загрохотать механическими суставами и сорваться с места.       
      - А таперь полюбуйся на это чудо, - сказал брат, любовно поглаживая комбайн. - Подойди ближе, сейчас не такое увидишь. Он подождал, а когда Макс подошёл, неожиданно включил рубильник освещения, и нутро машины засветилось сотнями разноцветных ярко вспыхивающих и погасающих огоньков, создавая эффект движения всех этих колёс, шкивов, трансмиссий и решет. Эта картина напомнила Максу иллю-минированную новогоднюю ёлку из далёкого детства, волнообразно пульсировавшую разноцветными огнями в зале поселкового клуба.
      - Ну как? - спросил Владимир  у Макса, широко, по-хозяйски обводя кл3ас рукой. - Нравится?
      - Нет слов, - снова сказал Макс. - Как тебе удалось сотворить такое чудо?
      - Всё тривиально просто: разработал релейную схему очерёдности включения электролампочки, смонтировал с курсантами все элементы схемы в комбайне, и получилось то, что ты видишь. 
      - У тебя, брат, всё просто, - засмеялся Макс. - Да знаешь ли ты, что ты сделал на изобретение тянет.
      - Догадываюсь, братишка. Только вот ни к чему оно мне.
      - Как ни к чему? - удивился Макс. - Это же твоя интеллектуальная собственность. 
      - И что с того? А ты не подумал о том сколько к этой интеллектуальной собственности соавторов примажется, сколько времени я потрачу на составление заявки, на переписку с патентной службой, и что я с того буду иметь. 
      - Ну, как все, что-то в районе сорока рубликов.
      - То-то и оно, что-то в районе сорока рубликов, а вот за три рацпредложения, которые я оформил на этот учебный экспонат, мне ажь две с лишним сотни отвалили, плюс диплом областной выставки и премию. Ну да ладно об этом, Нам, сельчанам, диссертаций не защищать, потому и авторские свидетельства, и патенты нам ни к чему.
      - Железная логика, - улыбнулся Макс.
      - Тут, братишка, всё железное, - ответил серьёзно Владимир. - Возьмём хотя бы вон те парты. Он повёл Макса к партам в центре класса, постучал ключом по столешнице одной из них, и она отозвалась металлическим звоном. - Что скажешь?
      Макс коснулся ладонью столешницы, отдававшей холодком и антрацитовым блеском, спросил:
      - Железная, что ли? - осведомился Макс.
      - Да, - сказал брат. - По лицу вижу: тебе эти парты не нравятся. Почему?
      Макс сел за парту, поёрзал, устраиваясь поудобней, положил на стол руки, потом,  проведя по столешнице ладонью, сказал:
      - Ну, не знаю, брат, что и сказать. Всё это как-то необычно, жёстко и холодно. Одним словом не дерево.
      - В том-то и дело что не дерево. Наши курсанты контингент особый, им деревянных парт равно на пару лет хватает, потом их изуродованные останки на дрова списывают. А вот эти железные красавцы уже три года отслужили и ничего с ними не сделалось. И заметь: никакого ухода не требуют, разве что царапины на столешнице наждачной бумагой подчистить и лаком чёрным подкрасить. Правда имеют место и экзотические случаи партовредительства. Был тут у нас один силач курсант, так он угол сто-лешницы в рулон свернул. Представляешь, какую силищу надо иметь, чтобы свернуть трёхмиллиметровый лист железа?      
      - Всё равно неприятно как-то сидеть за такими партами, жёстко, - заупрямился Макс.
      - Жёстко, зато прочно, - подытожил Владимир. - Ну да хватит об этих партах, посиди здесь, а я тебе ещё кое-что покажу.
      Пройдя вперёд к доске, он включил спускоподъёмный механизм штор, раздался
слабый щелчок, что-то заурчало, с потолка спустились чёрные шторы, перекрыли
дневной свет, и стало кромешно темно. Потом застрекотал кинопроектор и над головой Владимира засветился экран, на котором замелькали какие-то линии и спустя несколько секунд начался учебный фильм «Зерноуборочные машины».
      - Думаю достаточно, - послышался голос Владимира. - Как считаешь, Макс?
      - Хорошего помаленьку, - согласился Макс.
      И тотчас же смолк стрекот кинопроектора, поползли вверх шторы, наполняя класс дневным светом.
      - Что скажешь? - обратился к брату Владимир.    
      - Нет слов! - вскрикнул Макс. - Такого современного класса я и в институтах не видел.      
      - То-то! Но имей в виду: хлопот я с ним нажил выше крыши. В областном управлении трудовых резервов его признали образцово-показательным и присылают сюда для обмена опытом преподавателей и учебных мастеров из других училищ. Сам-то, что предполагаешь делать?
      - Пока толком ничего не знаю, побудем у вас пару дней - и в город. Там у меня встреча с Изотовым назначена, после неё всё и прояснится.
      - Советую Дашу у нас оставить. Определишься там с работой, с жильём, тогда и заберёшь её в город. 
      - Я и сам так думал, вот только не знаю удобно ли. Как Фрида на это посмотрит?
      - А что касается Фриды, она сама этот вариант предложила.
      - Ну, спасибо, брат, а то я всё думал, чем её занять пока наладится быт и решится вопрос с её трудоустройством. Сами то вы по Алтаю не скучаете?
      - Сказать откровенно вначале скучали. Как-никак новое место, новые люди, но постепенно привыкли, обзавелись знакомыми, хозяйством и скучать стало некогда. Придём домой, сам посмотришь на наше хозяйство. Прижились, одним словом.
      Отобедав, женщины отправились к пруду искупать детей, а братья обошли приусадебный участок, осмотрели добротно сработанные хозяйственные постройки: хлев, курятник, баньку и устроились на крыльце.
     - Ты спрашивал: не скучно ли нам здесь, - сказал неожиданно Владимир. - Теперь ты, наверно, убедился, скучать нам здесь не приходится. Ты подумай, одного огорода двадцать соток, а его и вспахать, и засадить, и прополоть, и окучить, и полить, и урожай собрать надо. А корова, поросёнок, куры с ними тоже хлопот куча. Не забыл, поди, во что обходится содержание коровы, сколько требуется пролить пота, чтобы запастись на зиму сеном. Здесь конечно здорово выручает наличие техники. Спасибо директору, никогда не отказывает в технике, но техника не главное. Главное: где косить?
      - А что, и здесь покосы не выделяют? - спросил Макс.
      - Похоже, их нигде не выделяют. После этого самодура, Хрущева, и новые власти забыли, что сельскому жителю без коровы крайне трудно содержать семью. Вот и ухищряются люди, обкашивают всякие неудобья, чтобы сенцом запастись.
      - Как же ты обходишься? - осторожно спросил Макс. - Заметил я, сколько у вас сена на сеновале, неужели можно такую прорву накосить на неудобьях?
      - Что ты, - улыбнулся Владимир. - Тут мне, брат, подфартило, познакомился я с лесником из соседней деревни, Спиридоновки, и оказалось, что он в сельхозинституте учится. Вот мы и столковались: я ему выполняю контрольные задания, а он мне участок для покоса в лесу выделяет. Так и живём, я тебе, ты мне. Кстати, он мне новые задания по физике и математике подкинул. Может, поможешь?
      - Охотно.
      - Спасибо. Признаться, подзабыл я эти интегралы-дифференциалы, а тебе, небось, приходится с ними встречаться каждый день. Помнится, ты и мне помогал при выполнении таких заданий. Да что мы всё обо мне, поделись-ка лучше, что сам планируешь.
      - Есть одна задумка, только не скоро я смогу приступить к её воплощению. Пара лет, как пить дать, уйдёт на освоение новых лекционных курсов, а уж потом начну.
      - Если не секрет, о чём задумка-то, - спросил осторожно Владимир.   
      - Эх, брат, долго рассказывать.
      - А нам не к спеху, девки-то, когда ещё приду. Они ведь как утки: дорвутся до воды, и их оттуда не скоро выгонишь.
      - Понимаешь, брат, прикипел я к преподавательской работе, чувствую, не оторваться, моё это. Только вот быть всю жизнь на подхвате ; это как-то не по мне. Поэтому надо вплотную заняться наукой и защитить докторскую диссертацию, а это не близкая перспектива.
      - Ничего, брат, как говорят китайцы: «Любой самый длинный путь начинается с первого шага». Поэтому надо его сделать.
      Солнце клонилось уже к лесопосадке, когда со стороны пруда послышались детские голоса, и вскоре прибежали Оля с Аней, закричали враз:
      - Папка, папка, стадо пригнали, мамка велела сходить за Зорькой.
      - Мамку-то с тётей Дашей, где потеряли? - спросил отец.
      - Тётю Фаину они встретили, сказали: «Скоро придём».
      - Ну, это едва ли, - сказал раздумчиво Владимир.  А не сбегать ли нам всем
вместе за Зорькой?
      - Сбегать, сбегать! - вскричали девочки. - А дядя Макс тоже с нами сбегает?
      - Сбегаю, конечно, - засмеялся Макс. - Как же я без вас, скучно ведь одному.
      Корову они нашли за посадкой. Завидев их, раздувшаяся от солнца и съеденной травы, она тряхнула головой и лениво, покачивая огромным выменем с которого сочилось молоко, пошла к входным воротам. 
      Управившись с делами, уложили спать детей, сидели впятером на крыльце за маленьким детским столиком, любовались догорающим закатом, ели свежеиспечённые Фридой шанежки и запивали ароматным, тёплым ещё молоком Зорьки.
      Когда вызвездилось небо, Фрида сказала Даше:
      - А не пора ли нам, сношенька, на покой? Я постелила вам в зале. 
      - Вот ещё чего придумала, - возразила Даша, - мы мечтали поспать на сеновале.
      - Нет, Володя, ты только послушай её, она как наши девчонки, им бы только на сеновале спать, - сказала Фрида и засмеялась.
      - А что ты хочешь, там действительно хорошо, особенно под утро, - возразил Владимир.
      - Ну, как хотите, - Фрида вошла в дом и вскоре вернулась со свёртком. - Возьми вот, сношенька, наволочки и простыни, всё остальное покажет Володя.
     - Пойдём, брат, покажу, где да что, - сказал Владимир, спустился крыльца и
направился к хлеву.            
     - Ты подожди здесь, - сказал он Максу, когда они подошли к воротам хлева, сам вошел в хлев сбоку и вскоре вернулся с лесенкой. - Это чтобы на чердак забираться, там сеновал то. Приставив лесенку стене над воротами, он взобрался наверх, открыл ключом дверцу в просторный лаз, пролез вовнутрь и крикнул: - Поднимайся ко мне.
      Макс не без опаски поднялся наверх, протиснулся в лаз и, оказавшись в кромешной тьме, воскликнул:
      - Как же здесь разобраться, где спать.
      - Не беспокойся, - сказал брат, - тут всё продумано». Он пошарил рукой, тот час же послышался щелчок выключателя, и под потолком вспыхнула лампочка. Она сперва ослепил Макса, а потом он увидел небольшое помещение, обитое свежеструганными досками, просторную лежанку вдоль стены, небольшой столик и два стула. Пахло свежим деревом и ещё чем-то знакомым, близким ему, что было когда-то в далёком детстве. Он почувствовал возвращение к своим истокам.
      - Как же здорово ты всё устроил, - спросил Макс, - и чем тут так славно пахнет?
      - Разнотравьем лесным, - улыбнулся брат. - Ты оглянись, видишь стенку с проёмами? За нею сенник набитый свежим сеном. Вот оттуда и запахи. Тут, брат, ночь проспишь, так утром себя заново рождённым чувствуешь.
      - Ну, ты и скажешь.
      - А что, разве не правда? Ты вздохни поглубже, - Владимир с шумом втянул в себя воздух и медленно выдохнул. - Чувствуешь, лесным разнотравьем пахнет. Тут тебе, брат, и клевер, и пырей, и медуница, и мятлик с овсянкой, и перловник с душицей, и чёрт знает что ещё. Ну да хватит об этом, я пойду, пришлю Дашу, и вы тут разбирайтесь сами. После ухода брата Макс опустился у лаза на пол и выключил свет. Далеко за домом поднялась луна, залила призрачным светом поля и перелески, и накинула серебряные накидки на каждый куст, каждый пучок травы и каждую травинку. И было так тихо, что, убаюканный тишиной, Макс задремал. Очнулся он от какого-то скрипа, открыл глаза, посмотрел наружу и словно в сновидении увидел на крыльце дома тень, расплывчатую как привидение, прячущееся от лунного света. Ощупывающими, неуверенными шагами она спустилась с крыльца, пошла в его сторону, вышла из тени от дома, и Макс разглядел её,  и это была Даша.
      Когда она приблизилась к лестнице, Макс спросил шёпотом:
      - Это ты, Даша?
      - Кто же ещё? - ответила она так же шёпотом. - Помоги мне.
      Он включил свет, спустился вниз и помог ей подняться. На последней перекладине лестницы она задержалась, заглянула в лаз и вскрикнула:
      - Ничего себе, да тут настоящие хоромы! - и уже по-хозяйски скомандовала. - Поднимайся скорей, будем устраиваться.
      Расправив на лежанке, свёрнутые в рулон, матрац, одеяло и подушки, она заправила постель, постояла, рассматривая чердак, потом сказала:
      - Девочек можно понять, почему им хочется тут спать. Здесь так славно и так чудно пахнет. Выключи, пожалуйста, свет, я переоденусь.
      Макс сел возле лаза, выключил свет, смотрел на залитые лунным серебром дома и слушал шелест Дашиной одежды. Потом скрипнула лежанка, и стало тихо.
      - Ты уже легла? - спросил он.
      Она не ответила, и Макс, в который уже раз удивился её способности мгно-венно засыпать и также мгновенно просыпаться. Он пересел на порожек лаза, спустил на перекладину лестницы ноги и погрузился в наступившую тишину. Это была тяже-лая, давящая тишина полуночи. Поднявшаяся выше луна, казалась теперь огромным медным пятаком, пришпиленным к небу. Внизу в хлеве пережевывала траву корова, Зорька, заворочался и слабо прохрюкал во сне кабанчик, Борька. Очнулся Макс от лёгкой дрожи лестницы, открыл глаза, посмотрел вниз и встретился взглядом со светя-щимся зеленью взглядом кота, Афони. Кот поднялся к Максу, обнюхал, прыгнул ему на колени, лёг и свернулся калачиком. Какое-то время Макс гладил кота, ощущая рукой его рёбра и мышцы, казавшиеся жгутами под гладкой и мягкой, как шёлк, кожей и слушал его тихое мурлыкание. Потом спустил кота на пол, поднялся, втянул наверх лесенку и лёг рядом с Дашей.
      Теперь были только они, возможно, одни во всём огромном мире и он осторожно положил ей на плечо руку. В рассеянном свете луны он увидел её четко очерченную изящную голову, разобрал спутанные волосы и поцеловал нежно в затылок. Последнее, что он ещё ощутил, погружаясь в сон, был прыгнувший на лежанку и устроившийся в ногах кот, Афоня.

21

      Спустя два дня, Макс уехал в Куйбышев. Учебный корпус, где располагался электроэнергетический факультет, он нашёл без труда и, войдя в просторный вестибюль, удивился тишине, прохладе и безлюдью, царивших в нём.
      - Вы по какому поводу, молодой человек? - обратилась к нему старушка-вахтёр, сидевшая в будке подле входной двери.
      - Я ищу кафедру электрических машин, не будете ли вы столь любезны, подска-зать, как мне её найти.
      - Тут никого нету - сказала она, зевнув. - Все в отпуску.
      - Но мне назначена встреча, - возразил Макс.
      - Ну не знаю, - сказала неуверенно старушка, - сейчас посмотрю, есть ли там кто. - Она открыла висевший на боковой стене ящик с ключами, осмотрела беглым взглядом.  Как вы сказали, какая кафедра?
      - Электрические машины.
      - Первый этаж, четвёртая дверь слева, там кто-то есть.
      Было начало десятого, когда Макс постучался в дверь с вывеской «Электрические машины».
      Последовавшее: «Войдите», не оставило у Макса сомнений, что Изотов на месте. Войдя в небольшое помещение, заставленное книжными шкафами и одно тумбовыми столами, он увидел Изотова, сидевшего, откинувшись на спинку стула, за передним столом. Увидев Макса, он поднялся и пошёл ему навстречу. Он улыбался, смотрел своими хитроватыми глазами, в которых вспыхивали весёлые искорки, и тянул для при-ветствия руку.
      - Явился, не запылился, - произнёс он и сильно сжал Максу руку.
      - Макс засмеялся и подумал: «Это что-то новое. С чего бы это он вдруг перешёл на ты? Раньше такое с ним случалось крайне редко».
      - Что вас так рассмешило? - спросил Изотов. - Я что-то не то сказал?
      - Нет, всё то, Алексей Иванович. Извините, но ровно теми же словами меня встретила моя жена, и это показалось мне забавным.
      Не отпуская руки Макса, Изотов повёл его столам, усадил и сел напротив.
      - Рад твоему приезду, Макс - сказал он после недолгого молчания. - Неделю уж прихожу сюда, а вас всё нет и нет.
      - Я как штык, Алексей Иванович, было сказано: сбор 15-го июля, и я здесь. Думаюи стальные ребята подтянутся, - ответил Макс.   
      - Рассказывай, как добрался сюда, где устроился, как завершил дела в Томске?
      - Да всё хорошо, Алексей Иванович, на первую пору остановились у брата, далековато конечно, но какое-то время продержимся, новую экспериментальную установку отправили контейнером, профилометр прибудет с Алексеем Илясовым, отчёты по договорам - с Гейнцем. Остаётся только здесь как-то устроиться - и можно продолжить работу. Думаю, - это не займёт много времени.
      - Ну, пока не знаю. Дело в том, что с площадями здесь туго. Кроме двух учебных лабораторий, комнаты для преподавателей и мастерских никаких других площадей здесь нет. Ректор, правда, обещал комнату под науку, но когда это ещё будет. Впрочем, если есть желание, можем пройтись по кафедре, - предложил Изотов. - Эта комната - преподавательская, за дверью кабинет заведующего кафедрой. Там я ещё сам не был, жду появления Морева, прежнего заведующего или кого-нибудь из сотрудников.
      Лаборатории «Электрические машины» и «Электрические микромашины» произвели на Макса благоприятное впечатление своими площадями и лабораторными стендами, не уступавшими стендам на его прежнем месте работы. Произвели хорошее впечатление и мастерские с полным набором слесарных и металлообрабатывающих станков, и старший мастер, Николай Александрович, степенный и рассудительный человек лет пятидесяти.
      - Ну, что скажешь? - спросил Изотов, когда они покинули мастерские.
      - Вполне прилично, Алексей Иванович, - ответил Макс. - Если отгородить торцевые части лабораторий, приличные закутки для экспериментальных установок. Думаю, для начала этого хватит.
      Изотов улыбнулся, посмотрел на Макса.
      - Я так и думал, что ты это скажешь, и предвидел, что тебя заинтересуют не сами лаборатории, а возможность отхватить клочок площади. Выбирай где тебе больше нравиться. Что касается меня, я бы выбрал лабораторию микромашин. Как считаешь?
      - Согласен, Алексей Иванович, там как-то сподручней.
      - Да что мы, Макс Яковлевич, тут обсуждаем, - сказал Изотов, - вернёмся в лабораторию микромашин и посмотрим на месте что да как.   
      Вернувшись, они осмотрели дальнюю торцевую часть помещения, Макс вымерил  шагами пространство между стеной и крайним лабораторным стендом, получилась около двадцати квадратных метров, что его вполне устраивало.
      - Не много ли, Макс Яковлевич? - спросил Изотов.
      - Ничуть, Алексей Иванович. Сами знаете, здесь нужно будет развернуть работы по договорам во Фрунзе и Прокопьевске, а так же работы по бесколлекторным машинам постоянного тока. Боюсь, что даже этих двадцати квадратных метром не хватит, чтобы поместить оборудование и обеспечить всех исполнителей хотя бы рабочими столами.
      - Однако и аппетиты у вас, Макс Яковлевич, - улыбнулся Изотов. - А что вы прикажете делать мне, если и Евгений Васильевич и Геннадий Егорович затребуют такие площади.
      - Насколько я знаю, ни у кого из них пока нет ни договоров, ни сотрудников, так что и размещать то пока нечего.
      - Железная логика, - хохотнул Изотов, - убедил ты меня. А если серьёзно, как ты, Макс Яковлевич, отнесёшься к тому чтобы зачислить временно на договоры с Фрунзе и Прокопьевском некоторых сотрудников кафедры. Кстати, что там с поездкой в Прокопьевск и договором во Фрунзе?
      - Договор с НИИ при заводе «Киргизэлектродвигатель» подписан на три года, остаётся подписать его здесь, выслать экземпляр во Фрунзе и начать работы. В Прокопьевске, как заверил начальник КБ, Волкомирский, деньги под разработку специального привода с бесколлекторным двигателем, будут заложен в планы КБ следующего года и в октябре-ноябре нас ждут в Прокопьевске для подписания договора. Что касается зачисления на мои договора, - тут Макс несколько смешался, - извините, на наши договора и это зависит от того, как скоро зачислят в аспирантуру Каратаева, Гейнца и Илясова.
      - Ну, хорошо, там посмотрим.               
      Выйдя из лаборатории в коридор, они почти нос-к-носу столкнулись с Каратаевым, Гейнцем и Илясовым.
      - Здравствуйте, Алексей Иванович, - вскричали они почти хором.
      Здравствуйте, здравствуйте, - проговорил Изотов, пожимая каждому руку. - Как это вы умудрились появиться здесь одновременно?
      - Было, Алексей Иванович, велено быть здесь сегодня, вот мы и прибыли, - ответил за всех Каратаев.
      - Это хорошо, - улыбнулся Изотов, - осталось дождаться Евгения  Васильевича, Геннадия Егоровича и Эдуарда Галактионовича. Кстати, они уже в городе, с минуты на минуту должны быть здесь  - и вся компания будет в сборе. Пройдёмте в преподавательскую комнату, обменяемся новостями и кое-что обсудим.
      Не успели они разместиться в преподавательской комнате, как раздался стук в дверь, и в помещение вошли Колычев, Косарев и Чеботарёв.
      - Ну, вот мы и собрались все вместе, - сказал Изотов, - и можно кое-что обсудить.
      Он раскрыл лежавшую перед ним на столе тоненькую папочку, извлёк исписанный лист бумаги, расправил не спеша и заговорил:
      - Хочу вас коротко проинформировать, куда мы прибыли, что собой представляет кафедра, что нас ожидает и для чего нас, собственно, сюда пригласили. Куда мы прибыли и без того всем понятно, а вот по поводу кафедры сообщу следующее. В штатный состав кафедры входят доценты пред пенсионного возраста Мареев и Высоцкий, старшие преподаватели Кузмин и Андреев, ассистенты Громов и Куперман, а также учебновспомогательный персонал: секретарша Надя, зав лабораторией Гармаш, два учебных мастера и два лаборанта. Не нужно ожидать, что все эти люди встретят нас с распростёртыми объятиями. С нашим прибытием для них кончается тихая жизнь. Здесь ведь до нас не было ни аспирантуры, ни хоздоговорной работы и никакой науки и вот теперь наступает конец тихой жизни, и для них это будет болезненно. Поэтому будьте осторожны в общении с ними, особенно с Мареевым, который со слов декана факультета может оказаться противником наших начинаний. Впрочем, доценты Мареев и Высоцкий отработанный материал, через пару лет они уйдут на пенсию, а вот к Кузмину, Андрееву и обоим ассистентам советую присмотреться на предмет привлечения их к научной работе. Нам очень важно заинтересовать их и сделать нашими сторонниками. Что касается самой кафедры, то она входит в состав электроэнергетического факультета и обслуживает в основном три выпускающие кафедры: «Электрические станции», «Электрические сети и системы» и «Автоматизированный электропривод», проводя для них все виды занятий, начиная с лекционных курсов, курсового проектирования и кончая лабораторными и практическими занятиями. Рабочие планы этих специальностей и рабочие программы для них по курсу «Электрические машины» имеются в делах кафедры и, не откладывая в долгий ящик, прошу с ними ознакомиться и подготовиться к началу учебного года. Сказанное относится к вам Евгений Васильевич, Макс Яковлевич и Геннадий Егорович, а уж с какими специальностями вы будете заниматься, решайте сами. Ассистентами к вам будут зачислены наши будущие аспиранты. Теперь о том, что нас ожидает в ближайшей перспективе. Прежде всего, это то, что кафедра становится профилирующей, то есть выпускающей специалистов с высшим образованием и уже произведён набор студентов на первые три курса. А это значит, что нам предстоит серьёзная работа по подготовке лабораторной базы, учебнометодических пособий и новых лекционных курсов. И ещё одна приятная новость. С этого года при кафедре открыта аспирантура и первыми в неё будут зачислены Каратаев, Гейнц и Илясов. Кстати, руководство института ожидает от нас и активного сотрудничества на хоздоговорной основе с промышленностью, и первые ласточки в этом вопросе уже появились и это трёхгодичный договор с ВНИИ электромеханики во Фрунзе, начинающийся уже с сентября, и трёхгодичный договор с Прокопьевским НИИ при заводе «Электромашина», начинающийся с января будущего года. Напоминаю, оба договора по тематике научных исследований Макса Яковлевича, проявившего своевременную активность по нахождению партнёров, заинтересованных в его исследованиях и разработках. Всем бы нам такой расторопности. До сих пор мы были среди своих и отвечали только за самих себя, теперь мы оказались на виду, на нас смотрят в ожидании успехов или ошибок. Нас пригласили сюда, чтобы укрепить кафедру, сделать её профилирующей для подготовки инженерных и научных кадров для промышленности и теперь нам пора показать чего мы на самом деле стоим. Вопросы есть?   
      Вопросов не последовало, всем всё было ясно.
      - Разрешите, Алексей Иванович, дать объявление,  произнёс, поднимаясь, доцент Колычев. - Всех кто ещё не устроился с жильём, ждёт комендант общежития по адресу Первомайская 1. Это желательно сделать ещё сегодня.
      - Тогда поступим так, - улыбнулся Изотов,  до конца недели все свободны,
оформляйтесь на работу, решайте вопросы с жильём и привыкайте к новой обстановке, а с понедельника приступим к работе. Сбор в девять ноль, ноль. А к вам, Евгений Васильевич, у меня есть просьба, проводите, пожалуйста, ребят в общежитие и помогите устроиться.
      Процедура устройства оказалась простой формальностью. В сопровождении Евгения Васильевича они поднялись к расположенному вблизи учебного корпуса четырёхэтажному общежитию, где их уже ждала обходительная комендантша, Клавдия Ивановна.
      - Заждалась я уж вас, - сказала она приветливо, - всё уж приготовлено, комнаты отремонтированы, мебель и бельё новые, так что - добро пожаловать. Вот только ключи возьму, - и пойдём вселяться. Она направилась к вахтёру, взяла какой-то листок и ключи, вернулась, сказала: «Ваши комнаты на втором этаже» и пошла легко вверх по лестничному переходу, и они двинулись следом. Поднявшись в широкий коридор, слабо освещённый окном в торце, она остановилась, снова сказала: «В правой части этажа проживают семейные аспиранты, левую часть приготовили для вас. Так вам будет удобней, рядом кухня и туалеты, в полуподвале душевые кабины и прачечная.      
      Комната, отведённая Максу, отличалась от той, что была у него в Томске, разве что обычным набором студенческой мебели. Те же две панцирные койки, стол, два стула, прикроватные тумбочки, платяной шкаф, и это несколько расстроило его.       
      Замети это, Клавдия Ивановна сообщила:
      - Те, кому ректоратом обещаны квартиры, получат их в доме на ул. Осипенко, это неподалёку отсюда. Вселение ожидается в октябре-ноябре и это всё что мне известно.
      Известие о том, что их на некоторое время поселят в общежитие, Даша восприняла спокойно. 
      - Это ничего, - сказала она, осматривая комнату, - жили мы всё это время в общежитии, проживём ещё некоторое время. Что с остальными?
      - Алексею Ивановичу уже предоставили трёхкомнатную квартиру, и накануне нашего приезда он вселился в неё, а нам, Косареву и Колычеву предоставят квартиры в соседнем с Изотовым доме в октябреноябре. Что касается остальных ребят: им предоставили отдельные комнаты по соседству с нами, а их расселение буде рассматриваться после защит ими диссертаций. Не думаю, что это затянется надолго. Ребята толковые, к тому же у них есть хорошие заделы, - сказала Клавдия Иванова. 
       - Вот и славно! - вскричала Даша. - Будет хоть с кем общаться. А знаешь, Герберт, - она перешла на официальный тон, и это несколько озадачило Макса. - Я хочу поскорее оформиться на работу.
      - С чего это вдруг? - удивился он. - Ведь мы договорились подождать с этим некоторое время. Прошу тебя не торопиться. Поживи пока у Володи, там чудесно, есть пруд, вдоволь молока, арбузов, дынь… Отдохни пару недель, а потом уж займёмся твоим трудоустройством. 
      - Нет уж, - сказала она решительно, - я хочу быть здесь с тобой. Эту неделю потрачу на обустройство нашего нового жилища. Если не возражаешь, я пробегусь по магазинам, закуплю кое-что, например, посуду, занавески там, шторы. Не можем же мы жить у всех на обозрении. А с понедельника возьмусь за трудоустройство, надеюсь, ты мне в этом поможешь. С присущей ей особенностью не откладывать дела в долгий ящик, она с места в карьер взялась за обустройство их нового жилища. Бегала по магазинам в поисках тканей для штор, занавесок, близко сошлась с комендантшей Клавдией Ивановной, одолжила у неё швейную машинку и долгими вечерами сидела, согнувшись над ней, подрубая раскроенные ткани, и делилась с Максом, увиденным во время своих походов по магазина. По её рассказам получалось, что они попали в страну изобилия.
      - Представляешь, - говорила она, возвращаясь в очередной раз с покупками, - здесь столько много всего, что глаза разбегаются. Посмотри вот, - она разворачивала свёртки, показывая Макс то Краковскую, то Таллиннскую, то Московскую копчёные колбасы, ветчину, которых в Томске давным-давно не было. В другой раз она восторгалась изобилию мясомолочных продуктов или рыбному ассортименту. Особенно её поражало изобилия и дешевизна овощной и плодово-ягодной продукции, которой, кроме картофеля, капусты, лука, моркови и чеснока, она в Томске никогда не видела.
     - С ума сойти! - восхищалась она, показывая авоську с яблоками, - всего за рубль я купила на рынке целое ведро яблок Белый налив, а арбузы, представляешь, можно купить по двадцать копеек зам килограмм, помидоры по двенадцать. Такого я ещё нигде не встречала.
      - Я очень доволен, что тебе здесь нравится, - ответил однажды Макс, - а то меня мучают сомнения: не слишком ли далеко мы оторвались от твоей родни, и не скучно ли будет  тебе без них, наших друзей и знакомых.   
      - Ничуть, - ответила она бодро, хотя по грустинке в её глазах Макс догадался, что это совсем не так. - И потом мы здесь не одни, с нами твои сослуживцы, и это скрасит на первых порах наше одиночество.
      Макс поднялся, обогнул стол, обнял её, крепко прижал к себе и почувствовал тепло её слегка подрагивающего тела, запах каштановых волос, спадавших волной на белую шею. Она подняла голову, посмотрела увлажнёнными широко открытыми глазами, потерянная улыбка скривила её губы, и Макс испытал невыносимую жалость, он пожалел, что вырвал её с корнями из привычной обстановки и привёз сюда.
      - Тебе скучно здесь? - задал он дурацкий вопрос и, не дожидаясь ответа, продолжил, - какой же я идиот, что втянул тебя в эту авантюру. Сидели бы мы с тобой в среди родных друзей.
      Она положила ему на плечи руки, поцеловала, в её глазах стояли слезы, и она едва слышно прошептала:
      - Не обращай внимания - это только минутная слабость, что-то внезапно нахлынуло. Но это пройдёт. Выйду вот на работу, и всё дело наладится. Главное - мы вместе, а остальное приложится.
      - Спасибо, милая, я постараюсь, чтобы это наступило поскорей.
      Однако трудоустройство Даши оказалось куда более сложным, чем представлялось на первый взгляд. В облздраве, куда она обратилась, потребовали справку о свободном распределении по месту работы Герберта, а поскольку таковой не оказалось, посоветовали съездить в Москву в Минздрав РСФСР, чтобы распределиться в Куйбышев.
      Придя на обед, Макс застал Дашу сидящей, подобравши ноги, в приобретённом по случаю кресле. Против обычного, она не пошла ему навстречу, а осталась сидеть неподвижно в кресле, смотрела на него сухими широко раскрытыми глазами и молчала.
      - Что-то случилось? - спросил, подойдя, Макс. - Отчего мы такие грустные?
      - Загрустишь тут, - сказала она, - отказали мне в приёме на работу.
      - Как это отказали? Не может этого быть.
      - Ещё как может. Сказали, что нужна справка из института о свободном распределении или о распределении по месту назначения мужа, а при их отсутствии, перераспределение через Министерство здравоохранения России.               
      - И это всё? Нашла из-за чего расстраиваться, глупая моя девочка, поедем в Москву и всё уладим. Ты пока собирайся, а я сбегаю на кафедру, отпрошусь на несколько дней у Изотова - и на вокзал.
      - А как же обед?
      - С этим успеется. Собери только всё что нужно в дорогу, возможно, удастся ухать сегодня же.
      Изотова Макс встретил в холле учебного корпуса, он медленно спускался по лестничному переходу на первый этаж. Увидев Макса, он улыбнулся.
      - Быстро же вы, Макс, обернулись с обедом.
      - В том-то, Алексей Иванович, и дело, что не до обеда мне сегодня. Мне требуется срочно съездить в Москву, и я прошу вас отпустить меня на несколько дней. 
      - Пройдём на кафедру, там всё и объяснишь, - ответил Изотов, поцокал сквозь зубы, что он всегда делал, встречаясь с неожиданной просьбой, и направился в преподавательскую комнату. - Так в чём дело? - спросил он, устроившись за столом, - объясни мне, пожалуйста, поподробней. Выслушав Макса, он задумался, выстукивал некоторое время пальцами дробь по столешнице, что он также всегда делал, сталкиваясь с трудным решением какого-либо сложного вопроса.
      - Как ты считаешь взять и вот так сразу уехать по личным делам.   
      - Я пока об этом не думал, потому и пришёл к вам посоветоваться, но мне это, Алексей Иванович, крайне необходимо.
      - Дела, - Изотов снова забарабанил по столу. - И как ты себе это представляешь?
      - Если требуется, могу написать заявление на отпуск без содержания.
      - Какой там отпуск без содержания, мы всего-то здесь с гулькин нос отработали. Скажика, что там с договором во Фрунзе, может проще оформить командировку.
      - Не думаю, Алексей Иванович, подписи и печати на договорах я собрал и отправил в конце прошлой недели заказчику, так что официально договор пошёл, но пока не поступит аванс, о командировке нечего и думать.
      - Дела, - снова сказал Изотов, выдержал паузу и произнёс решительно, - а поезжайтека вы, Макс, без всяких формальностей, напишите мне заявление об отпуске без содержания и поезжайте. Заявление Макса он сложил вдвое, положил в портфель и сказал: «На всякий случай, теперь поезжайте».
      В тот же вечер поездом «Куйбышев - Москва» Герберты выехали в Москву. Во-преки их опасениям, перераспределение свелось к простой формальности. Войдя в просторное помещение, обозначенное вывеской «КАДРЫ», они почти нос-к-носу столкнулись с изящной блондинкой, намеревавшейся выйти из помещения. Высокая, стройная с талией песочных часов, узким лицом, обрамлённым волнистыми волосами, и парой больших светло-серых глаз, таких светлых, что при определённом освещении их цвет полностью исчезал, и она походила больше на древнегреческую статую, чем на женщину из плоти и крови.      
      - Вы по какому делу? - спросила она низким певучим голосом.
      Выслушав объяснения Даши, она извлекла из глубин письменного стола какой-то бланк, что-то вписала размашисто, поставила печать и протянула Даше.
      - Это решение о вашем перераспределении, предъявите его в облздрав и ваша проблема решится. До свидания, успехов вам в вашей работе.
      Вся эта процедура с распределением заняла от силы четверть часа и, выйдя из Министерства, они остановились, ещё не веря, что всё так просто решилось.
      - Куда теперь? - спросила, придя в себя, Даша.
      - Коли уж мы сюда приехали, предлагаю устроиться в гостиницу и провести пару дней в Москве. Как считаешь? 
      - Нет уж, - возразила Даша, - мне хочется поскорее вернуться домой, чтобы завтра с утра заняться трудоустройством.
      - Тогда поспешим на вокзал, попытаемся приобрести билеты на дневные поезда до Куйбышева, а потом уж посмотрим, чем нам занять оставшееся до отъезда время.               
      Кассовый зал Казанского вокзала, забитый женщинами, мужчинами и детьми, встретил их невнятным шумом, криками, толкотнёй и длинными причудливо изгибаю-щимися очередями к кассовым окошкам, за которыми сидели потные кассирши и почти с ненавистью смотрели на красные, потные лица очередников, сующих в окошки мятые дензнаки. Устроив Дашу в зале ожидания, Макс вернулся в кассовый зал и после некоторого замешательства разобрался, что кассы распределены по направлениям. Найдя кассу южного направления, он встал в конец очереди и, спустя чуть больше часа, вынырнул из очереди с зажатыми в кулак билетами. Ему повезла, билеты были в купейный вагон и, подравшись сквозь толпу, он вернулся к Даше. Она сидела на том же месте и, прижав к животу дамскую сумочку с документами и положив на чемодан ноги, не то спала, не то дремала.
      - Умаялась, сердешная, - подала, увидев Макса, голос сидевшая рядом с Дашей пожилая женщина, - а я вод доглядываю, чтобы чего не спёрли.
      - Спасибо вам за заботу, - улыбнулся Макс, - и что с ней может случиться, когда кругом столько народу.
      - Всяко может быть, - не согласилась женщина. - Здесь столько ворья, что не разевай рот, обчистят до нитки.
      - Что такое? - Даша пришла в себя и недоумевающе посмотрела на Макса. - Я спала, да?   
      - Ещё как, даже похрапывала.
      - Не верь ему, милая, ты спала как мышка, - возразила женщина. - Дай Бог каждому так.
      - Вот обманщик, я тебе это припомню, - улыбнулась Даша, глянула на Макса широко раскрытыми глазами, со сна они лучились как капли утренней росы. Билеты купил?
      - Всё в порядке, едем в купе поездом «Москва - Оренбург», отправляемся в семнадцать ноль восемь, в а Куйбышев прибываем в девять сорок пять утра, - Макс посмотрел на часы. - Итак, в нашем распоряжении четыре с небольшим часа и мы сможем ещё что-то посмотреть и пообедать. Как считаешь?
      - Полагаюсь полностью на тебя.
      - В таком случае предлагаю погулять по Сокольническому парку, там прекрасные виды, много кафешек, где за сходную цену можно прилично пообедать.
      Сдав в камеру хранения чемодан, они отправились в Сокольники. В этот будничный день в парке было немноголюдно, и, пообедав в первом попавшемся кафе, они отправились знакомиться с парком. Центральная аллея, роскошный фонтан, колесо обозрения, карусели, детские площадки и обилие цветов привели Дашу в восторг.
      - Боже мой, сколько цветов! - вскрикивала она каждый раз, когда на их пути встречалась очередная клумба. Спасибо Макс, такой красоты я ещё нигде не встречала.
      - И не удивительно, милая, - он обнял её за талию, прижал к себе. - Сокольники и этот парк имеют давнюю историю,  она связана с тем, что здесь когда-то было место царской  соколиной охоты. В старину на месте нынешних Сокольников был заповедный лес - излюбленное место царской охоты, а непосредственно на месте парка - Сокольничья слобода, где проживали государевы сокольники, занимавшиеся дрессировкой кречетов и соколов для соколиной охоты. По преданию, здесь любил кутнуть и Петр первый с Алексашкой Меньшиковым, а уже при советской власти Сокольники обросли Москвой и стали одним из её многочисленных районо, а бывшая Сокольничья слобода превратилась в парк  излюбленное место гуляния москвичей.
      Нагулявшись, они вышли к Путяевскому пруду и неподалёку от дальнего его конца нашли задичавшее уединённое местечко с пустовавшей скамьёй. Даша, скинув туфли, вошла в воду.
      - Ой! - вскрикнула она, - какая прохладная, Макс, разувайся скорее, иди ко мне, здесь так здорово. Она отошла с десяток метров от берега и, когда вода достигла колен, остановилась. - Ну, иди же скорей.
      Сняв ботинки и закатав до колен брюки, Макс направился к ней. Слегка заиленное песчаное дно и прохладная вода приятно остудили разгорячённые долгой ходьбой ноги и сняли усталость, и, выйдя из воды, они вернулись к скамье. Посмотрев на часы, Макс сказал:
      - В нашем распоряжении полтора часа времени, и мы можем ещё погулять.
      - Нет уж! - вскрикнула Даша,  с меня хватит, посидим лучше немножечко.
      Она взобралась на скамью, села вытянув ноги. Макс устроился молча рядом и обнял её. Она доверчиво опустила ему на плечо голову, закрыла глаза и затихла.
      С того места, где они сидели, была видна серебристо-серая водная гладь, отражавшая то пятна небесной синевы, то ослепляющие солнечные лучи, преломлявшиеся у поверхности воды и заросший кустарником и высокими ивами противоположный берег. И, глядя на эту красоту, можно было забыть, что за ней существует иная жизнь, городской шум и сам город. Боясь потревожить Дашу, он сидел напряжённо, смотрел на воду, по которой лёгкий ветерок погнал мелкую рябь и тени облаков. Потом начался дождик. Первые его дождинки робко застучали по листьям склонённой над скамьёй ивы, но Макс не стал будить Дашу, надеясь, что дождь не пробьется сквозь густую листву ивы. Спустя некоторое время, дождь усилился. Этот тихий летний дождик, чем-то напомнил Максу звучание старенькой школьной фисгармонии, когда не ней играла его школьная учительница немецкого языка и пения, ссыльная литовка, Софья Львовна. Как давно это было.
      - Что это? - услышал он голос Даши.
      - Дождик, милая.
      - А звучит как лёгкая, едва слышная музыка, - сказала она мечтательно, и Макс удивился совпадению их ощущений. Она спустила со скамейки ноги, поправила причёску, посмотрела на Макса. - Я наверно выгляжу ужасно, я такая растрепанная и засанная.
      - Ничуть, ты молодая и как всегда красивая, - он обнял её, поцеловал в щёку.         
      - А не пора ли нам поспешить к поезду?  - спросила она, делая попытку подняться.
      - Посидим ещё немного, переждём дождь - и пойдём. Июльские дожди не бывают долгими.
       Ещё некоторое время они сидели, обнявшись, пережидали дождь, смотрели на изрытую дождевыми фонтанчиками воду, на затуманенный противоположный берег и молчали. Дождь не прекращался, накапливался на листьях ивы, срывался, падал на головы и плечи крупными каплями, и вскоре их одежды стали липкими как банные листья. Не выдержав, они выбрались на аллею и перебежками от одного укрытия к другому направились к станции метро, чтобы успеть к своему поезду.

22

      Как всегда, работа захлестнула Макса с головой. Разом навалилась рутинная обязанность по подготовке индивидуальных и календарных планов, учебно-методической документации, рабочих программ, конспектов лекции, пособий и прочей мелочи, как считал Макс, совершенно ненужной и отнимавшей массу времени. Буду прагматиком, он предпочитал концентрироваться на чём-то одном, как он считал, главном, представляющем для него наибольший интерес. А главным для себя в данный момент он считал работу в выбранном им научном направлении, где, он это чувствовал нутром, его ждал успех. Всё остальное: эти никчёмные ворохи бумаг, практические и лабораторные занятия, ставшие для него за ещё сравнительно непродолжительный период его преподавательской деятельности обыденными и скучными, он считал досадной помехой своим устремлениям.
      И всё же, будучи по сути своей человеком ответственным, он, досадуя на себя, дотошно доискивался до мелочей, добиваясь безупречности учебной документации. Готовил конспекты лекций и не заметил, как пролетело лето, появились вдруг первые предвестники наступающей осени лёгкие, уносимые ветром паутинки, а с ними и пронзительные звонки в коридорах учебного корпуса, напоминающие о начале учебного года и сзывающие галдящую молодёжь в учебные аудитории. И начались занятия…   
      Сказать, что его равнодушие распространялось на все виды занятий, было бы неверным. К лекциям он относился хорошо, они даже нравились ему. В них он вкладывал все свои знания, всё умение накопленное им самим и перенятое у других. В них он вкладывал всю душу. И они были хороши; он это тонко чувствовал. Незадолго до начала лекции его всегда охватывало некое волнение, вызванное не страхом, а ожиданием встречи с аудиторией. Так волнуется настоящий артист перед выходом на сцену. Об этом ему говорили на занятиях в студии актёрского мастерства при ТЮЗе, которые он посещал некоторое время. Но стоило ему выйти к доске, как он преображался. Исчезало волнение, голос креп, наполнялся силой, становился проникновенным, и приходило вдохновение. И это захватывало аудиторию; затихали шумы и шёпоты, его слушали, запив дыхание. Закончив лекцию, он приходил на кафедру, устраивался за своим столом и, не обращая внимания на присутствующих, затихал. Он полностью выкладывался и чувствовал, что лекция удалась. Все  остальное, кроме лекций, он не любил.   
      Особенно он не любил лабораторные занятия, требовавшие постоянной бдительности, поскольку для основной массы студентов сборка электрических схем представляла заметные трудности. Тут, как говорится, не зевай, то автомат вырубится, то предохранитель стрельнет, то электрическая дуга так полыхнёт, что иные студентки так взвизгнут, что и мёртвый проснётся. Да и при самом благополучном раскладе лабораторные занятия не бывают спокойными, тут крутись, как белка в колесе: то схему соединений проверь, то это поясни, то сё подскажи, то результаты измерений в каждой бригаде проверь, а бригад-то шесть. А отчёты проверить и принять… Вот уж морока так морока. Это ж три десятка человек опросить, каждому вопросы по существу задать тоже не к тёще на блины сбегать. А иногда такие фрукты попадаются, что только держись. Вот, например, Иванов с третьего курса. Тот ещё фрукт. Ему вопрос задашь, а он в ответ наводящий тебе же задаст и не дай Бог ответить. А ответишь, он и скажет, что то же самое и говорил. С такими деятелями только и остаётся, что беседовать в письменной форме. Иногда случаются и вовсе анекдотические ситуации, как, например, со студенткой Любавиной. Этот случай надолго врезался в память Макса. Была вторая половина рабочего дня, и Макс, устроившись в лаборатории микромашин, проводил консультации по курсовому проекту. Студентов собралось немного и задание на курсовое проектирование было выдано Максом незадолго до консультации, и потому, сидя в окружении нескольких студентов, он давал общие рекомендации на что следует ориентироваться при расчёте того или иного узла электрической машины. Иногда он ловил на себе взгляд Любавиной, сидевшей со скучающим видом в глубине аудитории, и это его несколько озадачило. Закончив с консультацией и дождавшись ухода студентов, он спросил:
      - Вы ко мне? 
      - К кому же ещё, Макс Яковлевич? Здесь как будто никого кроме нас нет.
      - И по какому же поводу, если не секрет? 
      Она раскрыла лежащую на столе толстую книгу, ткнула в неё пальцем:
      - По тому поводу, что мне здесь всё непонятно, и я не знаю с чего начать.
      - И что же вам непонятно? - спросил Макс.  Несите сюда вашу книгу и попро-буем разобраться.
      С раскрытой книгой в руках она подошла к столу, положила её на стол, села напротив Макса и посмотрела в глаза каким-то изучающим взглядом.
      - Ну, давайте разберёмся, что здесь вам конкретно непонятно? Покажите, как далеко вы продвинулись в ваших расчётах.   
      - Так я ещё и не приступала к расчётам. Не знаю с чего начать.
      - Так прочтите внимательно задание и методичку, которую вам выдали, и если
что-то будет непонятно, приходите ко мне. Будем разбираться. 
      Макс уложил в портфель разложенные на столе бумаги, посмотрел в глаза собеседнице:
      - Если нет конкретных вопросов, до свидания, жду вас на следующей неделе.
      - А можно раньше? - спросила она воркующим голосом.
      - Как это?
      - А я приглашаю вас к себе на чай.
      - С чего бы это?
      - Ну, знаете, Макс Яковлевич, - считайте это дополнительным занятием. Так мне ваши объяснения станут понятнее.
      - Знаете, милая девушка, я этого разговора не слышал, и вам желаю его забыть, - Макс поднялся, направился к выходу, открыл дверь, - прошу!   
      Проходя мимо Макса, она, нисколечко не смутившись, произнесла всё тем же воркующим голосом: «До свидания», вышла за дверь и, виляя задом и цокая, как молодая кобылка, высокими каблучками, направилась вдоль коридора.
      Глядя ей в след, Макс подумал: «Вот  чертовка! Такой только дай повод и попадёшься, как глупый пескарь, на крючок». Закрыв аудиторию и сдав ключ на вахту, он вернулся на кафедру. У настенной раковины мыли руки Косарев и Колычев. Из боковой комнаты слышались возбуждённые голоса. Один из них принадлежал Изотову, другой - низкий и с хрипотцой - Марееву.
      - Что там такое? - осведомился Макс.
      - Тсс, - Колычев прислонил к губам палец правой руки, - выяснение отношений. 
      - И давно это?
      - Как только ты ушёл на занятие, так и началось. Уж с час как выясняют. А что, мужички, не побаловаться ли нам чайком? Не дожидаясь согласия, Колычев извлёк из настенного шкафчика над раковиной вместительный электрочайник, налил воды, поставил на стол и включил.
      Тональность голосов в соседней комнате достигла уровня фальцета, и можно было уже разобрать слова.
      - Вы полагаете, что вам здесь всё дозволено?! - почти кричал Мареев, - явились тут, понимаешь, на всё готовенькое и порядки свои наводите. Не пройдёт!
      - И что же здесь произошло, что вас так разволновало? - осведомился Изотов холодно, хотя догадывался в чём дело.
      - Нет, вы только посмотрите на него. Он ещё спрашивает. А где скажите на милость экспериментальные установки Громова и Купермана.
      - Так вот вы о чём? Их перенесли на материальный склад.
      - И на каком основании?
      - На простом. Здесь, если вам это неизвестно, кабинет заведующего кафедрой, а не склад для хлама. К тому же распоряжение освободить помещение уже пару недель висит на доске объявлений, и можно было спокойно обсудить ситуацию. Где же вы были всё это время, и где были Громов и Куперман? К тому же, насколько я осведомлён, ис-следования, проводимые этими товарищами, никаким боком не связаны с тематикой научных исследований кафедры.
      - И что из этого следует? - голос Мареева несколько осел.
      - А то! Раз эти исследования проводятся для другой кафедры, то и оборудование следует разместить на этой кафедре, а не захламлять им мой кабинет.
      - Это вам так не пройдёт! - выкрикнул Мареев и, хлопнув со всей силой дверью, выскочил в преподавательскую комнату. Его серое морщинистое лицо покрылось бурыми пятнами, еще явственней обозначились багровые склеротические жилки, а седые волосы, подстриженные под ёжик, ощетинились, руки тряслись… Он быстро, не глядя на присутствующих товарищей, прошёл к своему столу, затолкал непослушными руками в потёртый кожаный портфель какие-то бумаги и, не простившись, выскочил за дверь.
      - Ба! - воскликнул Колычев, - чем это шеф его так донял.
      В дверном проёме появился Изотов, его крупное бульдожье лицо пылало, глазки сверкали гневом, но голос был ровен и холоден.
      - Началось, - произнёс он, - теперь держите уши остро. Слышали, небось, разговор.
      - Этого следовало ожидать, - сказал Колычев. - Может быть, не стоило так демонстративно убирать эти установки. Пусть бы Громов и Куперман убрали их сами.
       - Распоряжение провисело ровно две недели и этого вполне достаточно, чтобы его обнаружить и принять к исполнению. Думаю, Мареев сам распорядился не исполнять его. Считаю это прямым вызовом, - Изотов простоял некоторое время, раздумывая, - впрочем, время покажет, что да как. Потом он потряс головой, словно вытряхивал неприятные мысли, потёр ладонями лицо и продолжил: - А не угостите ли и меня чайком, несите чайник и кружки в кабинет, там и чайком побалуемся, и пообщаемся.
      Устроившись за письменным столом Изотова, пили чай «Грузинский» чёрный, мало отличавшийся от травяной заварки, молчали. Ждали, когда заговорит Изотов. Он тоже молчал, перемешивал чайной ложечкой отсутствующий в кружке сахар, иногда прихлёбывал чай, смаковал, причмокивая тихо полными губами. Потом заговорил, осторожно подбирая слова:
      - Прошу вас понять, друзья. Прежде всего, я не собирался создать подобную ситуацию. Как вам известно, я несколько раз пытался переговорить с Мареевым с глазу на глаз, но он каждый раз уклонялся, объясняя это несерьёзными отговорками. Я даже попытался привлечь его к хоздоговорной работе, но безрезультатно. Он не идёт ни на какие контакты. Почеловечески я его понимаю. Просидеть безмятежно двенадцать лет в роли заведующего кафедрой и вдруг всего лишиться и это удар не из лёгких, это надо переварить. И ту появляются совершенно незнакомые люди и начинают устанавливать какие-то новые порядки, ущемляющие его, дающие понять, что всё, что он делал раньше, ничего не стоит. Мне жаль ввязываться в этот конфликт, но должен заметить: за время руководства Мареева кафедрой, она скатилась ниже некуда. В этом единодушны и деканат, и ректорат, поэтому-то нам доверили изменить ситуацию. Кстати, чем закончились беседы с Громовым и Куперманом.
      Заметив, что Косарев с Гербертом обменялись взглядами, Изотов спросил:
      - Что там, Евгений Васильевич, с Громовым?
      Косарев потёр друг о друга руки и, не глядя на Изотова, заговорил:
      - Даже не знаю, Алексей Иванович, как к нему подступиться. На мой прямой вопрос, как ему видится его дальнейшая работа на кафедре, он понёс такую околесицу, что я признаться мало что понял. Всё, что до меня дошло, сводится к следующему: он собирается завершить работу над диссертацией, а там будет видно. Что касается научной направленности диссертации и стадии её готовности, мне удалось выяснить следующее: она посвящена разработке и исследованию сферического гироскопа, проводилась по договору с одним из закрытых предприятий и планировалась в качестве аспирантской работы. Но с той поры прошло уже десять лет, а у него нет ещё ни готового экспериментального образца, ни результатов подтверждающих правильность теоретических исследований. Словом мужику тридцать пять лет, а он всё еще в ассистентах ходит, и это его, похоже, вполне устраивает.
      - Так, так… - Изотов побарабанил пальцами по столу, выбивая дробь, стало быть, его это устраивает и он не собирается менять направление исследований.
      - Похоже, что так, и я думаю это к лучшему. - Тут Косарев сделал паузу и испытующе посмотрел на Изотова. - Когда человек столько лет сидит на одной тематике, как говорится, мозоль на заднице набил, ему трудно переключится на другую тематику. Поэтому лучше взять человека с институтской скамьи, не напичканного всяким  мусором.
      - Вот вы как, Евгений Васильевич. Ну что ж с вами всё понятно. - Изотов перевёл взгляд на Колычева, - вы что скажете, Геннадий Петрович, по поводу Купермана.
      - Ничего нового. В сущности та же история что и у Евгения Васильевича. Куперман электронщик и от моей тематики далёк. К тому же с ноября он уходит в аспирантуру на другую кафедру.
      - Ну, с этими товарищами всё понятно, - подытожил Изотов, - а что с Андреевым и Кузминым?
      - Беседу, Алексей Иванович,  мы провели с обоими и вот к какому выводу пришли, - лицо Колычева сделалось отрешённым, он собирался с мыслями, и тот и другой, как нам показалось, что они грамотные специалисты. Оба закончили ВУЗ по специальности «Электропривод», хорошо ориентируются как в теории электрических машин, так и в вопросах привода ими, и в принципе заинтересованы в наших разработках и хотели бы принять в них участия. Что касается персонально каждого из них, то мы с Евгением Васильевичем пришли к такому решению: Андреев, как бывший производственник, непосредственно связанный с технологией электрических машин, будет работать в моей рабочей группе, а Кузмин, интересы которого лежат в области силовой электроники и электропривода, они в группе Евгения Васильевича. Как вы считаете?
      - Что вы скажете по этому поводу, Макс Яковлевич? - Изотов повернулся к Максу, снова забарабанил пальцами по столу.    
      - В каком смысле, Алексей Иванович?
      - Ну, по поводу сказанного Евгением Васильевичем. Мне хотелось бы знать ваше мнение: согласны ли вы с таким решением по поводу обсуждаемых товарищей и нет ли у вас у самого видов на них? 
      - Я, Алексей Иванович, никаких видов на этих людей не имею. Сами знаете, для той работы, что нам предстоит с Фрунзе, у нас уже есть исполнители - это Гейнц и Илясов, а что касается будущей работы с Прокопьевском это Каратаев. Я намерен подключить к нему пару дипломников. С их заведующим кафедрой, Владленом Александровичем, я договорился. Кроме того, с поступлением аванса из Прокопьевска предстоит усилить группу парой инженеров. Вот такие дела.
      - Ну что ж, друзья, считаю этот вопрос решённым. - Изотов снова потёр руки, выказывая этим доброе расположение духа, - кое-чего мы добились, перетянув на свою сторону Андреева и Кузмина, осталось выяснить отношения с Высоковым, подобрать к нему ключик.
      - Думаю, Алексей Иванович, проблем с этим не будет, - подал голос Герберт.
      - Не понял… Что вы имеете в виду, Макс Яковлевич?
      - Дело в том, что один из этих студентов приходится Высокову сыном, и я не думаю, что он бут что-то делать, могущее навредить собственному сыну.   
      - Ну, Макс, чего-чего, а этого я от тебя не ожидал, - перешёл на ты Изотов, что с ним случалось крайне редко. -  Это ход!
      - Не моя заслуга, Алексей Иванович. Мне его порекомендовал заведующий кафедрой, охарактеризовав как способного выпускника, а то, что он оказался сыном Высокова, - случайность. Я сам об этом узнал совсем недавно.
      - Ну, хорошо, очень даже хорошо. Подведём итого. Итак, картина прояснилась: сторонников Мареева, на которых он мог бы опереться, по существу нет, и это делает наше пребывание здесь более или менее безболезненным. В этой связи важно быстро развернуть научно-исследовательские работы и работы по договорам, втянуть в неё заинтересованных представителей учебного и учебно-вспомогательного персонала и добиться реальных результатов. Как считаете?
      - Это было бы неплохо, если бы не некоторые сдерживающие обстоятельства, -
сказал Колычев. - Дело в том, что с началом учебных занятий работы в моей группе приостановились из-за постоянного присутствия студентов и связанного с этим шумом и беспорядком. В таких условиях работать просто невозможно, и нужно, как планировалось, срочно отгородить заднюю часть аудитории. Это позволит смонтировать научное оборудование, обеспечить рабочие места исполнителям и начать работы. Думаю такая же ситуация сложилась и у Макса Яковлевича, и у Евгения Васильевича.
      - Позвольте мне, Алексей Иванович, - Макс поднял руку, привлекая внимание Изотова,  сказать несколько слов в дополнение к сказанному Геннадием Петровичем. Считаю нужным напомнить проректору по административно-хозяйственной части о поданных нами заявках на установку перегородок и попросить оперативно решить этот вопрос. В крайнем случае, пусть обеспечат нас материалами, а перегородки мы и сами соорудим. И вот еще. На том скудном оборудовании, что имеется в распоряжении кафедры, мы никаких качественных исследований провести не можем. Это чёрт знает что! Имеющийся единственный осциллограф не позволят измерить ни амплитуду, ни частоту импульсов, а что касается тубуса для фотографирования процессов, так того и в помине нет. Как, впрочем, и комплектующих элементов конденсаторов, потенциометров и резисторов. Я уж не говорю о генераторе импульсов, анализаторе спектра, простых электроизмерительных приборах ваттметрах, тестерах, вольтметрах и амперметрах необходимого класса точности. Потому их необходимо срочно закупить. Кстати, электроизмерительное оборудование кафедры соответствует примерно школьному кабинету физики, и можно себе легко представить уровень научных исследований, проводившихся сотрудниками кафедры.
      - Спасибо, Макс Яковлевич, за конкретные предложения. - На лицо Изотова наплыла тень озабоченности. - Вот что, друзья! Подготовьте срочно рапорт на имя ректора с просьбой оплатить из бюджета стоимость названных приборов с приложением их перечня, а я со своей стороны срочно переговорю с ним и с проректором. Думаю, нам не откажут. Подумайте также, где взять эти приборы и комплектующие. 
      - Тут, Алексей Иванович, и думать не надо. - Сказал Косарев. - Заводом КНАП что внизу на Волжском проспекте, наряду с киноаппаратурой выпускаются промышленные электрощиты, и измерительных приборов на них хоть отбавляй. Полагаю, что с их покупкой не будет проблем.
      - Вот и хорошо. Прошу вас, Геннадий Петрович, подготовьте письмо в адрес администрации завода с просьбой о продаже нам приборов по приложенному перечню. Надеюсь, ректор нас поддержит.
      Расчёты Изотова оправдались. Не прошло и двух недель, как на кафедру поступило заявленное оборудование, измерительные приборы и комплектующие. Решился неожиданно вопрос и с помещениями под научные работы. Приказом ректора кафедре выделили большую комнату по соседству с мастерской, в которой разместилась рабочая группа Косарева и часть группы Герберта, занятая исследованием бесколлекторных двигателей. Другую часть группы Герберта и группу Колычева разместили в арендо-ванном для этих целей полуподвальном помещении средней школы, расположенной неподалёку от учебного корпуса. 
      …Прошло четыре года. Весна незаметно перешла в лето, был конец августа. Город задыхался в солнечном пекле, и горожане спешили в парки, на набережную поближе к воде или скапливались на причалах речного порта, чтобы перебраться на другую сторону Волги в прохладу рощ, к песчаным пляжам и к волжской воде.
      Стоя у окна преподавательской комнаты, Макс смотрел на Волгу, по которой медленно, казалось из последних сил, выгребали против течения неповоротливые самоходные или толкаемые буксирами баржи; проносились мимо и исчезали скоростные катера плыли, оглашая пространство звуками музыки и криками праздной публики многопалубные круизные пароходы, приветствуя или прощаясь с прекрасным волжским городом. 
      И всё же чувствовалось приближение осени. Темнота теперь наступала раньше, с полей и Волги наползали осенние туманы, паутинные нити, извиваясь, уносились прохладным ветерком. Воздух становился прохладней, сладким от запахов созревающих плодов, свежевспаханных полей и садов; становились отчётливей намёки на замирание жизни в дремлющих лесах. Желтели листья, блестели жёлуди среди желтого пламени упавших на землю листьев дубов, тополей, клёнов и серебристых берёз. Тяжело вздыхал среди ветвей, предвещая осенние затяжные дожди, северный ветер… И как-то грустно было смотреть на всё это.
      Осознание того, что эта осень точь в точь повторяет осень трехлетней давности, заставила Герберта мысленно перелистать эти, пролетевшие на одном дыхании, годы. Что же такого произошло в эти годы? Оправдались ли надежды, связанные с переездом на Волгу, и доволен ли он своим решением, перебраться сюда? В последнее время он часто задавал себе эти вопросы, искал на них ответы и приходил к выводу: он не ошибся в своём выборе, его надежды оправдались. Подтверждением тому служили события последних лет. Ему не стоило больших трудов вписаться в размеренную жизнь кафедры, вести в соответствии с учебным планом занятия. К своему приятному удивлению, он обнаружил, что деятельность прежнего коллектива кафедры и её заведующего, Мареева, не была бесполезной. Учебно-методическая документации, размещенная в шкафах в папках с красивыми надписями, содержалась в идеальном порядке, и можно было без усилий найти нужные индивидуальные планы, рабочие программы, календарные планы, методические указания и руководства к лабораторным и практическим занятиям, протоколы заседания кафедры, приказы по институту и прочие документы. И это за многие годы. Здесь чувствовалась рука педанта, каковым и был Мареев и по внешнему виду, и по манере держаться. И, в чём убедился Макс, была под стать ему и его давняя секретарь-машинистка, Нина Максимовна.
      У неё было бледное лицо с непривычно тёмными, добрыми глазами. Её кожа была чуть желтоватой, лучше сказать цвета слоновой кости, но на щеках мерцал нежный румянец, который, возможно, мог только показаться Максу. Будучи привлекательной женщиной, одной из тех, что нравится многим мужчинам, она была тихой и приветливой, никогда даже в самых трудных ситуациях не повышала голоса при общении с коллегами, не задавала провокационных вопросов. При ней можно было себя чувствовать как-то особенно уютно, говорить о наболевшем, о быте, музыке, кино литературе… Вместе с тем, она была первоклассным исполнителем. Все текущие дела кафедры: переписка, отчётность, расписание, оформление находились в её ведении и были всегда в образцовом порядке. Единственное, что удивляло в ней Макса, было то, что она одевалась под стать монашке и неизменно бывала в закрытых блузках, длинных тёмных платьях или юбках, хотя под ними угадывались роскошные формы груди и бедер, и это интриговало.
      Беседуя однажды с Кудояровым, Макс, проводив взглядом проходившую мимо, Нину Максимову, спросил:
      - Скажи, Владимир, почему такая милая женщина так странно одевается. В наше время в таких длинных одеждах можно встретить только цыганок или монашек.
      - Ну, не знаю. Возможно, она прячет кривые ноги, - предположил Владимир.
      - Не похоже, - возразил Макс.      
      - Не веришь? Так понаблюдай за нею, когда она поднимается на второй этаж, и ты убедишься что она кривоножка.
      Не будучи излишне любопытным, Макс всё же выбрал момент понаблюдать за поднимавшейся по ступеням Михайловой, и убедился, что её ноги не были кривыми, напротив, они были прямыми и стройными.
      Под стать ей оказались и зав. лабораторией, Семён  Маркович, с двумя пожилыми лаборантами, Григорием Павловичем и татарином, Абдуллой Шайдуловичем, а так же учебными мастерами, Василием Александровичем и Иваном Николаевичем. Повоенному дисциплинированные и исполнительные, они умудрялись содержать в образцовом состоянии и мастерскую, и учебные лаборатории, хотя большая часть машин и аппаратов представляли собой технические раритеты.               
      Эту способность Мареева подобрать и вышколить учебно-вспомогательный персонал отметил и Изотов, сказав однажды на заседании кафедры:
      - Должен отметить: работа, проведённая Владимиром Николаевичем по подбору учебно-вспомогательного персонала и по организации учебного процесса, достойна всяких похвал и было бы неплохо, если бы Владимир Николаевич согласился быть моим заместителем по учебной работе.
      - Нет уж, увольте! - ответил резко Мареев. - Сыт я этими делами по горло.      
      И в этом был весь Мареев. Выполняя добросовестно положенную ему как доценту учебную нагрузку, он полностью игнорировал все остальное, предусмотренное второй половиной рабочего дня. Будучи педантом, он ровно за несколько минут до начала занятия появлялся на кафедре, вооружался цветными мелками, всегда безукоризненно чистой тряпицей для протирания доски, линейкой, а также большим циркулем и со звонком являлся в учебную аудиторию перед студентами. Также пунктуально за несколько минут до окончания занятия он произносил последнюю фразу, вытирал доску, тщательно складывал тряпицу, брал линейку с циркулем, говорил: «До свидания, товарищи студенты», и под звонок колокольчик покидал аудиторию. Вернувшись, он тщательно простирывал тряпицу, мыл руки, осматривал одежду, и, попрощавшись, поки-дал кафедру. Вне занятий его редко когда можно было встретить на кафедре.
      «Халтурщик» - говорил по этому поводу Изотов, почемуто ожидавший от Мареева подвоха.
      Впрочем, определение «халтурщик» к Марееву подходило мало. В этом Макс убедился, побывав несколько раз на его лекциях. Они были на редкость хороши, говорили о тщательной проработке материала, виртуозном владении им и умении подать слушателям. На его лекциях и практических занятиях Макс в полном объёме столкнулся с умением виртуозно использовать как речевые, так и визуальные приёмы владения аудиторией. А это требовало больших затрат как физических сил, так и времени, в этом Макс не раз убеждался на собственном опыте. И в целом, Мареев даже нравился ему, и он чувствовал, что и сам не безразличен Марееву. Единственным, что мешало Максу сблизиться с ним, было его предубеждение к Изотову. И он не скрывал этого. Иногда их занятия со студентами вечерней формы обучения совпадали и, возвращаясь после занятий вместе с Максом домой в общественном транспорте, он интересовался прошлым Изотова и высказывал нелицеприятные вещи в его адрес. Макс в таких случаях отмалчивался. И что ему ещё оставалось? Изотов действительно давал множество поводов для упрёков. За эти три года он сильно изменился; полностью устранился от учебного процесса, от руководства аспирантами. Практически он манкировал положенной профессору реальной учебной нагрузкой, отделываясь вписыванием в индивидуальный план часов, отпущенных на руководства аспирантами. Это относилось и к обязательной лекционной нагрузке. В начале учебного года он подбирал себе поток студентов-вечерников, приглашал нескольких аспирантов, распределял между ними разделы по лекционному курсу и пускал на самотёк, как само чтение лекций, так и консультации, приём зачётов и экзаменов. Не лучше обстояло дело и с научной деятельностью. Некоторое время он ещё пытался вникать в суть проводимых Гербертом и Колычевым исследований. Об этом напоминали, лежавшие  на его рабочем столе, стопки книг и листов бумаги с правлеными текстами или скомканными листами в корзине для бумаги. Вынося корзину из кабинета Изотова, Нина Максимовна, уважительно говорила:
      - Это ж надо постараться столько бумаги исписать.
      На что Изотов отвечал многозначительно:
      - Такая работа.
      И все ждали от него какого-то прорыва, кого-то выдающегося труда, и затихали, приближаясь к его кабинету. Но со временем стопка книг на столе убывала словно «шагреневая кожа» пока не превратилась в тоненькую книжку. Раскрытая на одной и той же странице, она сиротливо лежала на середине стола и тоскливо смотрела в потолок мудрёными иероглифами в виде матриц, рядов и интегралами. А вместо мудрёных книг в выдвижном ящике стола появились Рой Бредбери, Айзек Азимов, Станислав  Лемм, и пополз шепоток, будто шеф заболел фантастикой. Напрямую этот факт никто подтвердить не мог, но было замечено: с некоторой поры, войдя в кабинет, шеф стал закрывать за собой дверь, чего он раньше никогда не делал. При острой необходимости решить какой-то неотложный вопрос посетители стучали в дверь и, услышав, войдите, входили в кабинет, где находили Изотова погружённым в изучение лежавшей на столе книжки иероглифами. В этом-то и заключался его секрет. Закрыв за собой дверь, он с удобством устраивался в кресле, выдвигал ящик стола, где лежала раскрытая книга любимого автора, и погружался в чтение. Услышав же стук в дверь, торопливо  задвигал ящик, переводил взор на книжку, принимал вид занятого человека и говорил с некоторым оттенком досады: «Войдите!»
      Озадаченный холодным приёмом, посетитель торопливо излагал цель своего прихода и, получив отсылку к одному из своих помощников или Нине Максимовне, уходил. И только Герберт, Косарев и Колычев, входившие к Изотову по неотложным делам без стука, были в курсе этого секрета, но не подавали вида и молчали. Их это вполне устраивало. Занятый новым увлечением, Изотов переложил на них как учебные, так и научные дела кафедры, подписывал практически, не глядя отчёты и прочие бумаги, часто и подолгу бывал в командировках, устанавливая, как он выражался, «нужные связи». И это ему действительно удавалось. Являясь поразительно контактным, он легко сходился с людьми и извлекал из этого пользу в виде научнотехнического сотрудничества и хозяйственных договоров, чем собственно подкармливал кафедру. Были в этом и определённые неудобства, заключавшиеся в том, что, будучи в командировках, он частенько запивал, и приходилось посылать гонцов, чтобы доставить его домой. 
      Случались с ним запои и дома, и вот этого-то и не следовало знать Марееву. Это могло обернуться скандалом, и, общаясь с Мареевым, Макс уходил от прямых вопросом и намёков на эту тему. И всё же он чувствовал: Марееву известно многое, чем можно усложнить жизнь Изотову, и он ждёт удобного момента.
      И он наступил, как всё плохое в жизни, совершенно  неожиданно.  Максу  до  мельчайших деталей запомнился этот случай, поскольку он касался и его самого. Намечались защиты кандидатских диссертаций аспирантами Гейнцем и Есиным из научных групп Макса и Косарева, и поздно вечером накануне дня защиты Максу позвонил Изотов. Сообщив, что оппонент Гейнца приезжает в районе полуночи московским поездом из Омска, Изотов попросил его встретить. «Сам знаешь, - сказал он, - на Гейнца с его нерасторопностью надежда плоха, и я не ручаюсь, что он будет там к прибытию из Омска московского поезда, потому прошу тебя подстраховать его лично. И вот ещё, проверь, запасся ли он всем, что требуется для встречи оппонента. Михаил Фёдорович, как ты на себе испытал, важная птица, и тут требуется не ударить в грязь лицом. Что касается меня, я буду вас ждать в холле гостиницы «Волга». 
      Макс взглянул на часы: было без четверти двенадцать вечера, до прибытия поезда оставалось чуть больше получаса и следовало спешить. Появившись на остановке, он увидел сигнальные огни отошедшего трамвая. «Следующий, - отметил он, - будет через пятнадцать минут, и ждать его не имеет смысла». Оставалась надежда на такси. Энергично маша рукой, он вышел на проезжую часть, но редкие такси, набитые до отказа пассажирами, проносились мимо. Наконец, визжа тормозами, впритык к бордюру припарковался Москвич 412. Молодой чернявый водитель, высунувшись из окна машины, крикнул:
      - Чего под колёса лезешь?
      - Опаздываю, браток, - тоже крикнул Макс.
       Не повод. Машина ведь не шутит, она давит. Чего нужно?
      - Подкинь до вокзала, заплачу сколько нужно.
      Выбираясь из машины у входа в вокзал, Макс протянул водителю два рубля, хотя знал: такси за такой же пробег стоит меньше рубля.
      - Нам лишнего не надо, - сказал водитель, возвращая Максу рубль.
      - Ну, спасибо, - крикнул уже на бегу Макс и услышал: - Бывай!
      Проскочив насквозь здание вокзала, он оказался на перроне перед поездом «ОМСК-МОСКВА» и, помедлив, чтобы определить в какой стороне находится нужный ему вагон, увидел бегущего вдоль поезда Гейнца. Поравнявшись с Максом, он крикнул:   
      - Они не приехали!
      - Не может того быть, - возразил Макс. - Изотов получил телеграмму, что они приезжают сегодня этим поездом в восьмом вагоне. Ну, Эрнст, ты как всегда в своём амплуа.
      - Я опоздал чуть-чуть, они не могли уйти. Я обошёл весь состав, а их нет.
      - Значит не чуть-чуть, сам знаешь, Михаил Фёдорович уж давно не рысак, чтобы так быстро отсюда исчезнуть. Идём в вокзал, там он где-то.
      Михаила Фёдоровича они нашли в кассовом зале. Сидя на чемодане и привалившись спиной к стене, он казалось, дремал. Это казалось странным. Будучи генералом железнодорожных войск, ему полагалось место в депутатской комнате, и встретить его вот так сидящим в генеральской форме на чемодане среди разношерстной публики никак не укладывалось в голове Макса. Он растерялся и спросил глупо:
      - Михаил Фёдорович, - это вы?
      - Кто же ещё? - отозвался Кураев. - Дожили, оппонентов своих не стали узнавать. Видя замешательство Макса, он улыбнулся, - не захотелось, понимаешь, наверх подниматься, дай думаю, здесь передохну, пока вас Веня не сыщет. А вы тут как тут, теперь ищите Веню.
      Сорокапятилетнего Вениамина Козлова, сопровождающего профессора в поездках, они нашли на перроне. Увидев их, он воскликнул:
      - Явились, не запылились, и, раскинув руки, пошёл им навстречу.
      Освободившись кое-как из его медвежьих объятий, они вернулись к Кураеву.
      - Все в сборе, - констатировал он. - Теперь куда прикажете двигаться?
      Выйдя на привокзальную площадь, сняли такси и вскоре прибыли в гостиницу, где их уже ждал Изотов. Отпустив Гейнца, для которого начинающийся день обещал быть трудным, прошли в сопровождении дежурной в апартаменты, состоящих из гостиной, спальни, крохотной кухоньки и ванной комнаты.
      - Вы, Михаил Федорович и Вениамин, приводите себя в порядок, - предложил Изотов, - а мы соберём кое-что для ужина. Что там нам Эрнст приготовил? 
      Пока гости умывались, Макс открыл портфель, оставленный Гейнцем, выставил на накрытый салфетками стол три бутылки армянского коньяка, бутылку водки, несколько свёртков с колбасой, сыром, хлебом, огурцами и помидорами. Нарезав и разложив всё это на тарелках, оказавшихся в буфере, Макс расставил стаканы, разложил вилки и ножи и, оставшись довольны обильным столом, сказал:
      - Кажется всё.
      - Добре, - заметил, потирая руки, Изотов, - есть, чем встречать гостей. Хорошую школу прошёл твой подопечный, Макс Яковлевич.
      - Рады стараться, Алексей Иванович, - рассмеялся Макс, - есть с кого брать пример.            
      Первым из ванной комнаты появился Кураев. Подойдя к столу и окинув его взглядом, сказал, потирая руки:
      - Ну, Веня, наконец-то поедим по-человечески, а то ресторанная солянка уже из ушей на волю просится.
      - Прошу к столу, - предложил Изотов. - Чем богаты, тем и рады.
      Сидели за столом долго. О чём-то тихо беседовали Изотов с Кураевым. Козлов, не забывая подлить себе и профессорам коньяку, жаловался доверительно Максу: «…диссертация моя докторская, понимаешь, уж третий год у него на столе пылится. Всё жду, когда он даст отмашку на защиту, а он не даёт…». Разговоры о засидевшемся в доцентах Козлове, личном, как его называли «портфеленосце» Кураева, были на слуху, и Макса, отошедшего от научных проблем коммутации, мало интересовали, потому, перевернув вверх дном рюмку, он сидел погружённый в себя, ожидая окончания застолья.
      Далеко за полночь, когда компания была уже изрядно на взводе, Козлов в который уже раз принялся громко жаловаться Максу по поводу задержки с защитой диссертации. «Понимаешь, - говорил он, глядя на Макса остекленевшими глазами, - это же надо три года диссертация у него на полке пылится, а он не ей даёт ходу…».
       - Это кто не даёт тебе ходу? Я что ли? - загремел неожиданно Кураев. - Не я ли тебе говорил: «Поезжай в Москву в Энергоинститут и сосватай себе в оппоненты академика Петрова, вот тогда и будет тебе защита. А то, понимаешь, всё на чужого дядю надеешься.
      - Так я это, Михаил Фёдорович…
      - Молчи, сосунок, и слушай, что я тебе говорить буду, - перебил его гневно Кураев. Когда я в такой ситуации, как ты, был, я взял свою диссертацию и прямиком в Москву к академику Шенферу. Тогда, понимаешь, не было такого чинопочитания, как теперь, всё просто было. Пришёл я, понимаешь, в матросском бушлате и сапогах на кафедру прямо с поезда в четвёртом часу вечера и к нему. Стучусь в дверь кабинета, а сам думаю: «Была, не была, где наша не пропадала», и услышал: «Войдите». Вхожу, понимаешь, а он, мастодонт этакийЮ сидит за столом, закинув нога на ногу, в кожаном кресле и на меня смотрит с этаким прищуром как на букашку какую под микроскопом. «С чем пожаловали?», спрашивает. А я признаться сробел, стою как истукан, язык к нёбу прилип. Ну, честное слово ни бэ, ни мэ, ни ку-ка-реку. А он опять: «Ну, смелей же, говорите». Ну, тогда я и осмелел, простой думаю человек, от него и конфуз не стыдно получить. Извлёк диссертацию, положил на край стола и жду. «Что это?» спрашивает академик, а я ему: докторская диссертация, хочу у вас защититься. «Даже так, смелый вы, как я вижу, человек. А вы, собственно, кто и откуда, и почему решили защищаться именно у нас?» Из Томска я, из транспортного института, сказал я, а защититься у вас хочу потому, что в Томске, да и во всей Сибири нет Учёных Советов по моей специальности. «Вот как! Давайте-ка, полистаем сей труд, он, взял диссертацию и, просмотрев бегло введение и задачи исследований, сказал: знаете, молодой человек, оставьте-ка мне сей труд на пару дней, потом и потолкуем». Спустя два дня, я снова был у академика. Со словами: «Посмотрите, Вениамин Михайлович, мои замечания, тогда уж и поговорим». Он протянул мне мою диссертацию. Она была исчиркана красным карандашом и требовала серьёзной доработки, а отдельные замечания касались машин смежного класса и для их устранения требовались серьёзные исследования, которые растянулись бы не на один год. Заметив моё замешательство, он спросил: «Вас смущают мои замечания? Ещё бы! - пронеслось у меня в голове, это не замечания, а кол осиновый в моё будущее. И тут на меня что-то нашло, махнув рукой, словно отказываясь от чего-то, я неожиданно выпалил: «Да чёрт с ней с этой диссертацией, пойду, напьюсь и поеду обратно». «Ну, зачем же так-то, молодой человек, - произнёс академик, - подправьте, что считаете нужным и выходите на защиту». Вот так-то, Веня, надо не нюни распускать, а действовать. Если считаешь, что я неправ, ищи, где тебя примут.         
      В полтретьего, наконец, расстались, и, сторговавшись с дремавшим в такси у гостиницы таксистом, Макс повёз по пути домой Изотова.
      - Занятную историю поведал нам Михаил Фёдорович, - нарушил молчание Макс. - Это действительно так было?
      - Эту историю мне приходилось и раньше слышать, но насколько она достоверна, знает лишь Михаил Фёдорович, да покойный академик Шенфер, - ответил Изотов. - Доподлинно известно, что Михаила Фёдоровича долго мурыжили с защитой диссертации, и только благодаря Шенферу она состоялась в МЭИ.   
      Встретились в десять утра на кафедре, чтобы прогуляться пешком до главного корпуса института на Вилоновской, где на заседании Учёного Совета института должны были состояться защиты кандидатских диссертаций Гейнца и Есина. Шли большой группой. Во главе группы, как выразился острослов Кудояров, «Три богатыря»: профессора Изотов, Столбов и Кураев. За ними доценты и замыкавшая группу челядь: аспиранты, ассистенты и инженеры. Впервые встретившиеся, профессора преклонного возраста Кураев и Столбов, давно положившие, как они выражались «хрен с яйцами» на современную науку переливания из пустого в порожнее, оказались одногодками, и их беседа тот час же приобрёл специфическую направленность.
      Сухощавый, интеллигентный с виду Столбов, выяснив, что Кураев одного с ним возраста, тот час же справился:
      - Разрешите полюбопытствовать, Михаил Фёдорович, вы всё ещё при деле?   
      - А что? - тот час же среагировал Кураев.
      - Нет, ничего, - несколько смешался Столбов. - Просто возраст наш преклонный, потому и спросил. Трудно всё-таки в таком возрасте управляться с кафедрой.
      - А вы предлагаете сидеть на пенсии? Нет уж, батенька, увольте. Работа что на кафедре, что на пенсии одна и та же, а платят значительно больше.
      Обескураженный прямотой Кураева, Столбов некоторое время молчал. Потом, не
выдержав, спросил:
      - Разрешите ещё раз полюбопытствовать, Михаил Фёдорович, вы из какого сословия?
      - В каком смысле?
      - Ну, так это я, из любопытства. Интересно, чем занимались ваши предки?
      - Вятские мы. Из крестьян, - и, тот час, же перейдя на привычную грубоватую форму общения, Кураев спросил: - Сам-то, из каких будешь, Лев Израилевич?
      - Сапожник мой дедушка был, и батюшка по его линии пошёл.
      - Стало быть, сапожники вы. Ну, ну, сапожницкое дело стоящее. Евреи-то им издавна занимаются. Сам-то, небось, тоже из евреев. Высоко же тебя занесло, из сапожников да в профессора.
      - Да и вы, Михаил Фёдорович, не низко летаете.
      - Что есть, то есть. Мы, вятские, такие. Про нас, вятских, слыхал, наверно, не зря говорят: «Народ вятский, хватский, семеро одного пужаются».      
      Покончив с родословными, переключились на «старое доброе» прошлое. Выяснили: сколько стоила лошадь при царе батюшке, сколько корова, соха, борона, фунт мяса, десяток яиц. Выяснили, что те, прежние деньги, были не в пример ценней теперешних денег. «Что ты, - басил возбуждённо Кураев, - семеро нас по лавкам было сопливых, так даст, бывало, отец к празднику пятиалтынный, и это сколько же конфет и пряников можно было на них купить. Объедались ведь...».
      Слушая разговор этих двух известных и чем-то близких людей, добрались до места. Председатель Учёного Совета, огласив повестку дня, объявил о начале заседания и сообщил о наличие вех необходимых для защиты документов. Первым защищаться выпало Гейнцу. С непринуждённостью маятника он ходил вдоль чёрных досок с демонстрационными плакатами, тыкал в них указательной палочкой, поясняя монотонным голосом, замысловатые формулы и содержимое плакатов, убеждал в новизне полученных результатов исследований и в их нужности народному хозяйству. Столь же монотонными были и его ответы на вопрос членов Совета и замечания оппонентов. «Ну, Эрнст, - прошептал в ухо Максу Изотов, - усыпил тут, понимаешь, всех присутствующих». «А по-моему, Алексей Иванович, не плохо, доклад и ответы ; добротные, а то, что скучные это не беда, в этом весь Гейнц».
      Буря разразилась на защите Есина. Подвижный по природе, он, в отличие от Гейнца, легко перемещался вдоль плакатов, убедительно оперировал аналитическими и экспериментальными материалами, давал исчерпывающую оценку научных работ других авторов и доказывал новизну и преимущества своих результатов. Заминка началась во время ответов на вопросы. Последовавшие провокационные вопросы Мареева, не имевшие прямого отношения к предмету исследований диссертанта, но затрагивавшие обстоятельность анализа существующей литературы по вопросам проведенных в диссертации исследований, загнали диссертанта в тупик. Он как-то смешался, потерял уверенность в себе. На чётко поставленные вопросы отвечал неубедительно, часто нёс какую-то несусветную околесицу, чем создавал негативное настроение членов Совета, далёких от области научных исследований диссертанта.
      Назревала нештатная ситуация, и Изотов, повернувшись к Косареву, спросил недоумённо: 
      - Да что это с ним, Евгений Васильевич? Что он несёт?
      Косарев передёрнул плечами, выражая недоумение. Выдержав паузу, сказал блеклым голосом:
      - Мне кажется, Алексей Иванович, Мареев его провоцирует, сбивает с толку вопросами, не имеющими отношения к диссертации. 
      - Вы-то куда смотрели? Неужели непонятно, что на вопросы, далёкие от обсуждаемой темы, не нужно отвечать, или сказать, что они не имеют отношения к предмету исследований. И всё. И никто бы его не осудил. А так, завалят парня.
      - А что мы можем сделать? Обратите внимание: не только Мареев, но и некоторые другие члены Совета задают вопросы на засыпку, - вмешался Макс. - Тут кто-то провёл среди членов Совета подготовительную работу, и остаётся только надеяться на выступления оппонентов и членов Совета.
      - Кто же кроме Мареева, - сказал зло Изотов. - Он это! Выбрал негодяй момент, чтобы укусить побольней. Ну да ничего, прорвёмся.
      Прорваться не получилось. Несмотря на положительные отзывы на автореферат диссертации, выступления и отзывы оппонентов и ведущего предприятия, нужных двух третей голосов Есин не набрал, и защита оказалась провальной.
      В остальном жизнь кафедры протекала спокойно: лекции, практические и лабораторные занятия, консультации, зачёты и экзамены, заседания кафедры и научные семинары не требовали какого-то особого руководства и проводились на хорошем уровне. Очистившись от балласта: Климова, Громова и Купермана, сложился хороший коллектив за счёт пришедших им на смену молодых недавних студентов-дипломников и нескольких инженеров-производственников. Что касалось самого Герберта, его мало беспокоило, что происходит на кафедре. Считая, что логика жизни сама расставит всё по своим местам, он полностью устранился от так называемой общественной жизни, отдавшись выполнению своих непосредственных обязанностей. Как всегда, катастрофически не хватало времени; приходилось разрываться между занятиями со студентами, аспирантами и соискателями, добыванием договоров, их выполнением, отчётностью, добыванием оборудования и комплектующих. В целом-то каторжная работа доцента, которым стал за истекшее время Герберт, оставляла мало времени для чегото другого и, всё же ценой больших усилий уму удавалось что-то выкраивать и для своих научных поисков, и для Даши. 
      Большая часть этого времени ушла на подбор научных сотрудников: инженеров и аспирантов, к чему он относился с особым пристрастием. Для этого, начиная с третьего года обучения, он отбирал на своём потоке несколько, казавшихся ему наиболее способных студентов, привлекал их к студенческой научно-исследовательской и хоздогворной работе, вместе доцентом Косаревым организовывали для них научный семинар, на котором читались лекции, касавшиеся непосредственно математических методов исследования дискретных машинно-вентильных систем, разработкой которых они занимались.   
     Оглядываясь с беспощадной придирчивостью на свою жизнь за эти, промелькнувшие незаметно, четыре года, он с удовлетворением мог отменить: они были ненапрасными. Созданы две научно-исследовательские группы, обеспеченные необходимым научным оборудованием и площадями, и укомплектованные научными и инженерными кадрами. Оказавшись впервые вместе с аспирантами в просторных, залитых солнцем, помещениях, с рабочими столами и экспериментальными установками, они почувствовали себя личностями, способными самостоятельно решать сложные задачи. И это быстро сказалось. Под его руководством и при личном участии подготовлены и защищены четыре кандидатские диссертации, представлены к защите две и близка к завершению одна диссертация. Выполнено с внедрением результатов несколько хозяйственных договоров, налажены новые связи с рядом предприятий Саратова, Тбилиси, Харькова и Саранска, получены патенты и опубликован ряд статей в крупных отраслевых периодических изданиях. Этот далось ему нелегко, а впереди ещё непочатый край. Он давно уже бьётся над созданием, задуманной ещё в Томске, общей теории электромашинно-вентильных систем, нащупывая ту единственную тоненькую нить, которая объяснила бы и связала воедино уже полученные куски теоретических результатов, подтвержденных экспериментально. Но она пока не даётся…

23

      В квартире  было жарко, даже душно, и звуки, исходившие из телевизора, вызвали у Даши головную боль. Она поднялась, выключила телевизор, зачем-то обошла квартиру. Гостиная с набором нехитрой мебели: столом, шестью стульями, диван-кроватью, стенкой с посудным и книжным отделениями, спальня с двуспальной кроватью, платяным шкафом и трюмо, кухонька с маленьким столиком и двумя табуретками, где и вдвоём-то разместиться трудно, совмещённый с ванной туалет, узкий г-образный коридорчик с настенным зеркалом и тумбочкой с телефоном, вот и вся квартира в пятьдесят квадратных метров, в которой вот уже три с половиной года она стала полноправной хозяйкой. Наконец-то, после многих лет скитаний по общежитиям она в своей квартирке, о которой мечтала и днём, и ночью. Это ничего, что после неуютного проживания в общежитиях, ежедневных встреч в шумных кухнях, сумбурных застолий по праздникам, жизнь в отдельной квартире как-то поскучнела, потеряла краски. Она вернулась в спальню, устроилась напротив трельяжа и стала внимательно изучать своё лицо в зеркале, будто спрашивая: «Что же такого произошло за эти четыре года их проживания в этом городе». Ей исполнилось тридцать лет, она состоялась как врач, она на хорошем счету в Горздраве, в семье появился достаток, об этом говорят их уютно обустроенное гнездышко и возможность осуществлять полноценный отдых. Так же мил и внимателен к ней её Макс. И уступчив. Особенно с того момента когда узнал о её беременности. Несмотря на волевой характер, он быстро сдаётся при каждом её капризе, и чувствует себя виноватым в том, что ей трудно даётся беременность. Оправдывая её состояние, он старается, невзирая на занятость, освободить её от мелочных работ по дому. Видя как трудно это ему даётся, она старается всё делать сама, но он непреклонен. Она поднялась, встала во весь рост перед зеркалом, развернула плечи, отчего живот подался вперёд и туго натянул платье. Проведя ладоням по животу, сказала недовольно: «Фу, толстая, неповоротливая корова, и за что это Макс меня такую любит? Милый Макс».
      Почему-то вспомнился отдых летом прошлого года, и она улыбнулась. Это было нечто. Она давно мечтали посетить Прибалтику, особенно Ригу и рижское взморье, и после недолгих уговоров Макс сдался.
      - Так и быть, - сказал он смиренно, - поедем в Ригу, на взморье. Только имей в виду, там нас встретит прекрасный город, осмотр которого займёт от силы пару-тройку дней, а потом холодная вода рижского взморья. Вспомни, пожалуйста, Финский залив. Долго мы смогли там продержаться?
      - Ну, Максик, мы же договорились.
      Приехав в Ригу, они удачно сняли двухкомнатную квартиру у пожилой женщины, жившей всё лето на даче, чтобы несколько пополнить свой бюджет, пробежались за два дня по достопримечательным местам Риги, роскошным универмагам и гастрономам, послушали концерт органной музыки в Рижском Доме и переключились на взморье, которое их не порадовало гостеприимством. По морю гуляла лёгкая волна, сгоняя к берегу белую пену; задрав штанины и подолы, по колено в воде прохаживались вдоль берега редкие отдыхающие, и, забредя по пояс в воду, Макс окунулся с головой и, как ошпаренный, выскочил. Его лицо выражало крайнее удивление, даже испуг, и, глядя на него, Даша не удержалась. Видя, как он отряхивается от воды и растирает ладонями покрывшееся гусиной кожей тело, она заливисто смеялась и посматривала на него ставшими влажными от смеха глазами.
      - Не вижу ничего смешного, - сказал с некоторой обидой Макс, - сама бы попробовала, тогда и смеялась бы. А так-то мы все отчаянные.
      - И попробую, - возразила она, погрузилась с головой в воду, вынырнула с шумом и, крикнув: - догоняй! И она поплыла сажёнками навстречу набегающим волнам. 
      На большее их в тот день не хватило, а на следующий день погода испортилась и вечером, лёжа в постели, она, обняв его, спросила робко:
      - Ты не обидишься, если я тебя кое о чём попрошу.
      - Смотря о чём, - сказал Макс. 
      - Всегда ты так, - сказала она с лёгкой обидой. - Нет, чтобы просто согласиться и не задавать лишних вопросов.
      - Ну, хорошо, хорошо! Задавай свой вопрос.
      Она замялась,… потом сказала:
      - Даже и не знаю, как ты к этому отнесёшься.
      - А ты объясни, а там уж вместе и решим.
      - Знаешь, я вот о чём хотела тебя спросить. Как ты считаешь, не лучше ли нам отсюда уехать? Сам видишь, погоды нет, вода холодная и вообще… Лучше в деревню поедем, к Володе.
      - Нет уж, - возразил Макс,  если куда и поедем, так это в Новороссийск к моему бывшему аспиранту, Володе Стеблеву. Там, сама знаешь, прекрасная погода, тёплое море, фрукты и всё остальное. Как смотришь? 
      - Ну, не знаю… Неудобно как-то.
      - Глупости! Он будет рад нашему приезду и это его не обременит. В крайнем случае, устроимся в гостинице при мореходном училище, где у Владимира друг в зам. начальника училища ходит, он всё устроит. Как считаешь?
      - Если так, я согласная.   
      Приобретя билеты до Новороссийска, отправили Стеблеву телеграмму и через два дня были в Новороссийске. Они тогда не просчитались. На вокзале их встретил Стеблев и без долгих вступлений пригласил на свою свадьбу, которая состоялась в ближайшую субботу. Так они побывали на настоящей многолюдной, шумной и разудалой не то украинской, не то казацкой свадьбе со странным говором, прекрасными народными песнями и разухабистыми плясками. Сразу же после свадьбы отправились вместе с молодожёнами, Владимиром и Галиной, в свадебное путешествие на стареньком Москвиче 403 вдоль черноморского побережья. Были и прекрасная погода, и тёплое море, и фрукты, и морские прогулки, и шампанское… и ночёвки в палатке, и счастливые, незабываемые дни и ночи. Исполнялась  давнишняя  мечта  Даши: они  путешествовали вдоль побережья, гуляли по улицам прекрасных черноморских городов: Геленджика, с его роскошными пляжами, набитыми до отказа приезжими. Архипо-Осиповки с уютной гаванью, Туапсе, создававшего впечатление промышленного города с бесконечными портовыми терминалами, необустроенными, грязными пляжами с запахом нефти. Лазаревского, Сочи, Адлера с их роскошными улицами, парками, санаториями и местами отдыха с бесчисленными ресторанами, кафе, просто забегаловками, где вкусно кормили кавказскими блюдами и винами. Гагры с незабываемой поездкой к озеру Рица. Воспоминание об этой поездке по узкой, прижатой к отвесным скалам, дороге воль реки со странным названием, Бзыбь, вызвало у Даши улыбку. Невольно вспомнилось, как они с Галиной повизгивали от страха, когда машина на большой скорости проходила возле самого края пропасти к реке, и как потом наслаждались шашлыками из свежей форели, запивая их молодым вином. А Новый Афон с его величественным храмом, возведённым на скалах первыми православными иноками, прибывшими со святой горы Афон. А Сухуми с Ботаническим садом, обезьяним питомником, Абхазским музеем и Сухумской крепостью, напоминавшие о 25-ти вековой истории этого райского места, где всё дышит романтикой и заставляет мечтать, как в детстве.   
      Она посмотрела на часы, было без четверти шесть вечера. Это было время её вечерней прогулки. Обычно для этих целей она выбирала небольшой, уютный близлежащий садик, где обычно собирались молодые женщины с детьми, чтобы посплетничать и обсудить последние новости. Подумав об этом, она улыбнулась возможности встретиться там с молодой женщиной, с которой познакомилась в роддоме, куда попала на сохране-ние из-за угрозы выкидыша. 
      Выйдя на серую лестничную площадку, она непреднамеренно посмотрела в открытую дверь соседней квартиры, где их сосед-пенсионер, опустившись в прихожей на колено, зашнуровывал, как показалось Даше, ботинок. Это давалось ему с трудом, он постанывал, и Даша участливо спросила:
      - Что-то не так, Григорий Осипович?
      Он поднял голову, его лицо с мелкими капельками пота на лбу и щеках было необычно бледным, а взгляд тёмных глаз растерянным и жалким.
      - Вам помочь? - спросила Даша.
      - Если это вас не затруднит, милая Даша, буду рад воспользоваться вашим предложением.
      Подхватив его под руку, она осторожно потянула вверх, помогая ему подняться. Это давалось ему с большим трудом, он поскрипывал зубами и тихо стонал. Приняв вертикальное положение, смахнул тыльной стороной ладони со лба пот, улыбнулся вымученной улыбкой и сказал:
      - Старые раны, снова война о себе напомнила. Что бы я делал без вас, Даша. Наверно так и сидел бы здесь до прихода старухи. Спасибо вам.
      - И часто это у вас случается?
      - Не то чтобы часто, но когда случается, тогда уж держись. Ты уж, дочка, оставь меня, не дай Бог, разродишься до срока.
      - Не уж, Григорий Осипович, обопритесь на меня. Добравшись до дивана, она по-могла ему лечь, подложила под голову валик, сказала:
      - Вы полежите, а я вызову скорую помощь.               
      - Ни в коем случае, - возразил решительно Григорий Осипович. - Вот-вот должна вернуться супруга, она знает, что со мной в таких случаях делать.
      - Ну, хорошо, Григорий Осипович, поправляйтесь, - оставив соседа, Даша вернулась, чтобы запереть дверь и услышала звонок телефона.
Она вошла в квартиру, сняла трубку:
      - Вам кого?
      - Даша? Это я, Владимир. Ты меня слышишь?
      - Да! Что случилось, Володя?
      - Ничего страшного, просто решил позвонить, узнать, что у вас нового. Как ты, как Макс? 
      - У нас всё хорошо. Извини, ты наверно хотел поговорить с Максом? Он будет дома после восьми, у него занятия с вечерниками. Если нужно что-то передать, скажи мне.
      - Помнишь, Даша, в прошлый раз мы говорили о покосе, и вы с Максом пожелали принять в нём участие. Так вот: участок для покоса мне наконец-то выделили. Думаю, в субботу утречком и начнём. Если есть желание, приезжайте, будем рады. Сама-то как себя чувствуешь?
      - Спасибо, всё хорошо. Мы обязательно приедем.
      - Вот ещё что, Даша, передайте Лёше Илясову, если у него есть желание, пусть приезжает со всей семьёй, будем рады. Пока!
      Ту-ту-ту… послышалось в трубке, и, опустив её на рычаги, Даша вышла из квартиры, заперла дверь и направилась на прогулку.
      А двумя днями позже в пятницу после окончания рабочего дня Даша с Максом и четой Илясовых, Алексеем и Людмилой приехали рейсовым автобусом к Владимиру. Си-дели до позднего вечера за обильно накрытым столом, угощались невиданными в городе яствами: пирогами, творогом, сметаной, молоком, вареньем и душистым чаем, настоянным на травах и смородиновых листьях, вспоминали алтайскую глубинку, посёлок Кировский, где ещё осталась кое какая родня, и где недавно побывал Алексей.
      Когда Мария справилась о жизни в посёлке, о материи, дедушке и бабушке Алексея, он, кивнув на стол, сказал: 
      - Теперь в посёлке редко такое богатство увидишь, там теперь культивируют не то что нужно селянину, а что нужно государству: кукурузу, подсолнух, свеклу. Впритык к посёлку всё распахали так, что ни околков, ни бросового клочка земли не осталось, где можно  было бы сенца для коровёнки наскрести. Даже мой дед махнул на всё рукой, зарезал корову и бычка, продал на базаре в Бийске и сидит теперь, как он выражается, на «казённых харчах».
      - Дедушка-то твой в мастерской ещё работает?
      - Что вы, тётя Маруся, как мастерскую закрыли, так и он не у дел оказался. Они теперь с бабушкой по дому управляются. Птицу разводят. И так повсеместно, в какой дом не зайди, везде одно и то же - сетовала она на жизнь.
      - Ну, скажи вот, Людмила, - обратился Владимир к супруге Алексея. - Почему у нас всё не как у людей? Ведь вот ничем нас Бог не обделил, ведь везде, куда ни глянь, не мерянные богатства, а в сусеках конь не валялся. Есть же у нас умные головы, академики там, профессора, доценты, они-то, куда смотрят?
      - Этого добра хватает, - ответила рассеянно Людмила, аспирантка кафедры политэкономии, - да вот занимаются-то они политэкономией замасливание народу глаз, а не экономикой. Потому ничего и нет, кроме лозунгов «догоним и перегоним» и пятилеток «качества». О каком «качестве» и «догоним и перегоним» может идти речь, когда, что в промышленности, что в сельском хозяйстве, оборудование и машины, не говоря уж о технологиях, прошлый век по сравнению с тем, что есть у той же Америки. Как говорит мой московский шеф: «Мы только пузыри умеем  пускать, а как за дело браться, так оказывается, что руки у нас не тем концом пришиты».  Сам-то что по этому поводу думаешь, Владимир Яковлевич? Как-никак, собаку на сельском хозяйстве съел, кому, как не тебе знать, куда мы идём.
      - Это, Люда, как у саночников. Сани набрали скорость, мчатся по ледяному жёлобу и куда их несёт, никто уже не знает, но нет сомнения, что в правильном направлении. А чем всё это кончится, понятно любому дураку.
      Наутро была суббота середины июня. Было светлое утро, наполненное бодрящей, зовущей к движению свежестью. Начинался день, обещающий каждому добро.  Владимир, сидя на крыльце рядом с Максом и Алексеем, глянул на ясное небо и сказал:
      - Дождались, наконец, погоды, настала пора косить.
      - Вот и отлично, будем собираться, - предложил Макс.         
      - Поедем на тракторе, там ужу всё подготовлено. Осталось заправиться - и в путь.
      На крыльцо вышла Фрида, потянулась, обвела взглядом сидевших на крыльце мужчин, сказала мужу:
      - Черти что ли тебя в бока толкают? Куда в такую рань поднял ребят? Поднялся, понимаешь, ни свет, ни заря, и другим спать не даешь.
      - Кто рано встаёт, тому бог даёт, - отшутился Владимир. - По холодку то работа спорится, быстрей управимся.
      - Ну как хотите. Я там, на кухне на стол собрала, идите завтракать.
      Есть не хотелось, выпив по кружке молока, стали собираться.
      - Не забудьте корзинку с едой и питьём, - напутствовала их Фрида. - Обед мы с девчатами принесём и вместе пообедаем. 
      Доехав до Спиридоновки, когда-то большой зажиточной деревни, а теперь хуторка в несколько дворов, завернули в лес и, достигнув большую поляну, остановились под одним из могучих тополей. Выбравшись из трактора, разобрали косы и приступили к косьбе.   
      - Я передом, – сказал Владимир, – а вы следом. Он поставил торчмя косу, провёл тудасюда оселком, поправляя лезвие, встал, раскорячившись, взмахнул косой «вжик» и пошёл, переступая с ноги на ногу широким прокосом. Следом Макс, за ним Алексей, и запели косы «вжик, вжик…». Давно уже не приходилось Максу косить, вначале как-то даже растерялся, видя спину удаляющегося брата, но вскоре мышцы и кости вспомнили о прошлых покосах, освоились и заработали мощно и широко. Тоже и с Алексеем.
      Увлекшись, не заметили появления женщин. Среди них Даша. В просторном ситцевом сарафане с синенькими цветочками, несколько скрывавшем беременность, белой косыночке и плоских не то туфлях, не то тапочках, она шла какими-то осторожными нащупывающими шагами, словно незрячая, хотя глаза её сияли, радуясь солнцу и воле.
      - Твоя-то, - сказал Алексей, - плывёт как лебёдушка. Откуда в ней это?
      - От беременности, - пояснил буднично Владимир. - Женщине всегда так ходят, когда в положении.
      Расстелив в тени, скатерть и разложив на ней, извлечённый и большой корзины, провиант, Фрида сказала:
      - Вы тут обедайте, а мы по лесу пройдёмся, может ягодок наберём для детишек.
      - Вы вдоль берега в сторону Утёвки идите, - крикнул им вдогон Владимир, там кислица и земляника. Вас-то тут ждать?
      - Не-е-е! Мы прямиком домой, там мама одна с ребятишками.
      - Ну и ладно, - молвил, нарезая тонкими пластиками хлеб и колбасу, Владимир. - Баба с возу, кобыле легче.
      Отобедав и передохнув, снова приступили к косьбе. Пройдя последний прокос, они устроились под кроной могучего тополя с частью уже отмерших ветвей. Попили из обливной керамической крынки прохладного ещё молока, протёрли вспотевшие лица и спины чистыми тряпицами и, вытянув усталые ноги, притулились спинами к стволу могучего тополя, бросавшего длинную косую тень на стерню, давая понять, что уже далеко за полдень. От тополя исходил поток каких-то едва уловимых флюидов, напоминавших о бренности земного существования, о прошлом и настоящем, делая будущее неясным, непредсказуемым. И сидя вот так на земле в окружении его могучих корней, возникало некоторое ощущение глубинных сил, пронизывающих вместе с корнями землю и захватывающих с поверхности всё живое, чтобы унести его в темную бездну. По этой причине приютивший их старый тополь задал им направление беседы. Прикидывая, как мог бы выглядеть мир, при котором одно за другим наслаивались годовые кольца тополя, они, в конце концов, очутились в окружавшем их настоящем, возможно, самом запутанном столетии.
      Потом они замолчали, и стало так тихо, что слышны были гудение пчёл и полёт шмеля. Алексей, подстелив рубашку, лёг на спину и задремал. А Макс, углублённый в эти звуки, смотрел со стороны на брата. Он сидел, подавшись вперёд и облокотившись на колени. Пятидесятилетний мужчина с глубокими морщинами на лбу и впалых щеках и с несчастливой судьбой. Ещё даже не юношей он был вырван с корнями из родной земли, депортирован в лютые холода Сибири. Будучи единственным кормильцем семьи, ишачил по чёрному всю войну в колхозе, ценою больших усилий осилил техникум и институт, женился, и вот: приличная работа, спокойная, казалось бы жизнь. А счастливая ли она после стольких потерь и страданий? 
      Глядя на брата, Макс подумал: «Нам ещё повело, нас миновали хотя бы сталинские лагеря» и вдруг ему захотелось дотронуться до него, погладить его слегка потемневшие льняные волосы, но он не смог поднять руки, она словно онемела. Что-то иное поднималось в нём. Нечто такое, что он давным-давно забыл.
      Отвлёк его какой-то шум, доносившийся со стороны лесопосадки. Низко над ней парила кругами стая грачей. Потом она распалась на отдельные группы и одна из них с шумом и карканьем опустилась на тополь высоко над Гербертами. Они подняли головы и, глядя на суетливых птиц, перепрыгивающих с ветки на ветку, улыбнулись.   
      - Беспокойные существа, - произнёс брат, - к сожалению, их становится всё
меньше и меньше. Наши придурочные покорители природы готовы всё испохабить ради каких-то мифических сиюминутных выгод. Дорого обойдётся эта их деятельность будущим поколениям.
      - А причём тут преобразование природы, брат? - произнёс полусонно Макс. -
Не вижу связи между этими птицами и тем, что ты сказал.
      - Связь простая, братишка. Посмотри вон на лесопосадку.
      - Ну, посмотрел, посадка как посадка.
      - И больше ничего?
      Макс пожал плечами.
      - Не замечаешь, а жаль. А то, что половина деревьев стоят мёртвые, без листвы тоже не замечаешь. И почему это так получилось, не знаешь?
      - Так опыляли же, вот и засохли.
      - Вот, вот, опыляли. И не чем ни будь, а гербицидами и дустом. А гербициды и дуст это страшнейшие яды и, попадая в почву, они вершат своё злое дело десятки лет, отравляя не только сорняки, но и природу, человека, зверьё и птицу. Если мы травим леса и поля, где же тогда гнездиться этим красавцам и прочим пернатым и зверью. То же и с водоёмами. Заливают их, понимаешь, всякой дрянью чтобы извести комаров и мошку, а того не понимают что озера потом десятки лет очищаются и водоплавающая птица на них не гнездится и рыба переводится. Вот и получается: кровосос-то этот, Сталин, сдох, а лозунг его «Мы не можем ждать милости от природы, взять её у неё наша задача» действует до сих пор. Смешно это всё и грустно и ничему нас не учит.
      Между тем один из грачей перелетел на нижние ветви, перебрался на сухой сук совсем близко к Гербертам, посмотрел на них косо повёрнутой головой и стал ударять клювом в подопревшую кору так, что полетела труха. Потом вытянул шею и, давясь, проглотил что-то, сопровождая это гортанными скрипучими криками.   
      - Одарённая птица, - произнёс рассеянно Владимир. - Знаешь, тебя тогда ещё не было на свете. Отец как-то принёс подраненного грачонка; он толи сам выпал из гнезда, толи постаралась кошка, повредив ему крылышко.
      - Зачем ты его принёс? - встретила его вопросом мама. - Не жилец он тут, пропадёт.
      - Там посмотрим, - возразил отец. - Не под колёсами же было его оставлять. Крутился он возле дороги, волоча повреждённое крылышко, а там повозки, машины туда-сюда мотаются, не ровен час, задавят. 
      - Тут безопасней что ли? - не сдавалась мама. - Тут и собака и кошка.
      - Это не беда. Поручим его Фриде с Вольдемаром, они давно просят какую-нибудь живность завести, вот и пусть ухаживают за ним и оберегают.
      - Вот так и появился в нашей семье грач, - сказал брат. - Ты даже не можешь себе представить, что он проделывал. А сколько слов выучился произносить, любой попугай мог бы ему позавидовать.
      - И когда же это было?
      Владимир вздохнул:
      - Ах, братишка, прошла целая вечность. Это было сорок лет тому назад. Ещё до войны. В доброе старое время.
      Макс посмотрел на него внимательно:
      - Разве было такое: доброе старое время? - и поскольку брат, молча, о чём-то раздумывал, Макс предположил: - Возможно это только воспоминание, которое всё приукрашивает.
      - Нет, братишка, - произнёс тот, наконец, - оно было. На моей памяти оно началось, когда отца освободили из-под ареста по поводу убийства Кирова. Тогда большевики прошлись по стране широкозахватным неводом, вычерпывая и крупных и мелких «врагов народа». Видно прегрешение нашего отца были настолько незначительными, что, продержав несколько месяцев, его выпустили и назначили заведующим сенозаготовительного пункта. Тогда-то и началось для нашей семьи доброе время. К сожалению, его оказалось слишком мало.
      И когда он так сказал и посмотрел на Макса, тот увидел в глубине его глаз голодные военные годы, лютые сибирские морозы, бураны и мальчишку в худой одежонке, бредущего в глубоком снегу, и издевательства спец коменданта. Отведя взгляд, Макс увидел коренастого человека в незнакомой форме, шедшего к ним по скошенной поляне.
      - Здорово, мужики! - сказал человек звонким голосом. - Бог в помощь.   
      - И тебе того же, - ответил Владимир. - Обходишь владенья свои, Анатолий
Иванович?
      - Приходится, Владимир Яковлевич. Народ-то у нас сталинской закалки ещё не перевёлся, бдит за нарушителями и доносит куда надо. Вот и ко мне утречком старик Фоминых наведался с показаниями, что кто-то сено в Госзаказнике косит. Ну, раз сигнал поступил и надо отреагировать.
      - А то ты не знал, что мы вот тут косим.
      - Знал, конечно, да только вот давненько не виделись, Дай думаю, наведаюсь по случаю, с тобой потолкую.
      - Ну что ж, такому гостю мы всегда рады. Да только вот угостить по такому случаю нечем, - Владимир развёл руками. - А так-то самое времечко обмыть окончание сенокоса и спасибо тебе сказать. 
      - С этим успеется. Ты вот что, Владимир Яковлевич, набедовался бы ко мне в Спиридоновку, на рыбалку бы сгоняли, сетишки закинули и рыбкой со стопкой-другой побаловались, - он повернул голову в сторону Макса, посмотрел изучающе, - и с братом бы твоим познакомились. Он протянул поочерёдно Максу и Алексею руку: - лесник я здешний, Анатолий.
      - Макс, - сказал односложно Макс, отвечая на энергичное рукопожатие Анатолия.
      - Вот и познакомились, - заметил Владимир и сменил тему. - Слушай, Анатолий Иванович, всё никак не удосужусь тебя спросить, как там у тебя с весенней сессией?
      - Хорошо, Владимир Яковлевич, спасибо тебе, если бы не твоя помощь, поплыл бы я с проектом по комбайнам.
      - Не стоит благодарности, ты лучше скажи, если ещё какая-нибудь помощь потребуется. 
      Лесник замялся, стоял, что-то обдумывая, потом сказал, почёсывая затылок:
      - Тут, Владимир Яковлевич, такая история вышла, помощник мой, Блудов, как и я в институт поступил, так ему тоже по физике там, по математике помощь потребуется. Как считаешь?
      - Ну, это не по моей части, это к Максу, он эти задания делал.
      - Ну, Макс Яковлевич, спасибо за помощь.  Забыл я напрочь все эти физики, математики, техникум-то, когда еще кончил, а тут Владимир Яковлевич сагитировал меня в институт на заочное отделение поступить. Вот и маюсь теперь. 
      - Может еще, чем помочь?  спросил напрямую Макс.
      - Ну, не знаю, - заколебался Анатолий. - Разве что помощнику моему помочь.
      - Будет сделано, методичку прошу передать через брата.
      - Зачем же, встретимся на рыбалке там и передам. Он пожал всем руки и, сказав: До встречи», ушёл.
      - Ничего, что я снова навалил на тебя эти задания? - спросил Владимир.
      - Была бы польза, брат, а задания эти большого труда не требует.
      - Ну, польза-то от этого немалая, где бы я ещё столько сена заготовил и соломы. Такие дела, брат, не подмажешь, не поедешь.
      Макс рассмеялся:
      - Отвлеклись мы, однако, брат, расскажи-ка лучше о том добром старом времени и о граче. Что с ними сталось?
      - О граче? С ним всё просто. Бабушка наложила на раненное крыло шину, и вскоре он поправился, и сделался настоящим истязателем собаки и кошки. Чувствуя к себе симпатию хозяев дома и безнаказанность, он не давал покоя ни кошке, ни собаке. Стоило им где-то прикорнуть, как он появлялся ни весть, откуда, налетал на них, теребил за хвосты и уши, так что шерсть клочьями летела. Закончилось это тем, что выпущенный однажды полетать по двору, он улетел и не вернулся. А что касается доброго старого времени: оно было. Да было время, которое теперь почти забыто. Короткие годы расцвета до начала войны. Тучные годы под мирным небом. Да это тогда было: настоящий собственный дом, построенный родителями,  настоящий мирный двор, полный домашней живности, счастливыми смеющимися родителями, беззаботными детьми. Это было на Родине, и теперь это стало прошлым. Сегодня мы рассеяны по огромным просторам Сибири, втоптаны, как булыжники под ногами, в грязь. Все мы и я, и ты. И всё же нам нужно собраться и выбраться на крепкую землю, выпрямить согнутые спины, смотреть округ себя, свободно смеяться, видеть солнце, не застланное удушливым газом идеологии страха и подозрительности. Потому что мы народ, мы немцы. Но это вряд ли возможно при нынешней власти. Мы попросту не нужны этой власти, она жи-вёт себе спокойно и ничто её не тревожит. И престарелого вождя не тревожит. А то, что простой народ его клянёт и перетирает на все лады и это его не колышет. У нас ведь как, клянут вождя, но не разлюбят, а только туже затянут пояса и будут ему верны до конца. Да что об этом толковать, тут всё понятно. Он с хрустом в костях потянулся и неожиданно пропел: «Хулиган я хулиган, хулиган я временный, отец умер, мать торговка, дедушка беременный».
      - Ну и переходы у вас, Владимир Яковлевич, - заметил Макс. - Хотелось бы знать, что ты думаешь о будущем немцев в России, о нашем будущем.
      - Будущее само определит наше будущее, брат. Наша жизнь здесь расписана, она летит как поезд по рельсам, а мы сидим в нём и смотрим в окно на мелькающие столбы и приедем однажды на конечную станцию, где значится: «На выход! Конец!» Зачем строить планы, брат?
      - И собираешься всегда сидеть в этой дыре?
      Он опустил голову, сидел так некоторое время, потом сказал:
      - А что делать, братишка, если другого выхода нет.
      - Как нет? Сам же говорил, что получил предложение из сельхозинститута занять место зав. производственными мастерскими. По-моему это совсем не плохо. 
      - Вроде бы так, если бы не одна загвоздка. Квартируто мне не сразу дают, а только по окончании строительства жилого дома. Вот и подумай, как мы там, в общежитии, с тремя ребятишками, старой матерью, да без подсобного хозяйства кантоваться будем. Нет, Макс, погорячился я с этим вопросом. Побудем пока здесь, вырастим ребятишек, а там будет видно.
      - Не вижу, Володя, смысла ждать, такие предложения не часто делаются. Не решишься, то уйдёт место.
      - Его и нет этого смысла. В России миллионы людей живут без смысла. Они рождаются, умирают рано или поздно своей смертью или насильственной, и никто из них не знает, зачем они существовали. Когда отец ещё был жив, он говорил…
      - Не надо, брат, об этом, не терзай себя. Не надо ничего о прошлом… Мы-то пока ещё живы, и жизнь наша пока ещё имеет смысл.
      - Ты это точно знаешь?
      - Я уверен. Кстати об отце. Если помнишь, возвратись из лагерей, он говорил: «Теперь я работаю, живу в семье и знаю для чего. И это лучшее о чём может мечтать человек».
      - А что осталось? Он поднял голову, посмотрел вдаль, словно искал там ответ на мучившие его вопросы. Его мышцы на скулах резко обозначились, на гладком лбу проявилась преждевременная морщинка. В этот момент он показался Максу упрямым и незнакомым.
      - Ничего, - сказал он после недолгого молчания, - ничего.
      - Ты неправ, брат, - возразил Макс. - Остались мы, наше дело и наши дети. Разве этого мало, чтобы жить дальше. Просто жить…
      Он положил свою тяжёлую руку на плечо Макса, на его лице мелькнула тень внутренней радости и удивления.
      - Как ты повзрослел, брат, как поумнел и сколького добился. Значительно большего, чем я. Но всё же скоро ты станешь отцом и поймёшь: жить дальше только своими успехами и желаниями нельзя. У тебя будет настоящая семья, и с этим тебе придется по-настоящему считаться. И этого достаточно, - сказал он раздумчиво, - семья и надежда. Собственно, нужно действительно думать о будущем.
      Он замолчал, посмотрел на брата большими голубовато-серыми, как у отца, глазами, и Максу на миг показалось, это не брат, а отец смотрит на него, как будто спрашивает: «Как живёшь, сынок, всё ли в твоей жизни сложилось, как мы мечтали?» И внезапно в нём возникла какая-то тёплая волна, какое-то чувство, трепетное, как дрожание листьев под порывами ветра.
      Следующая возможность побывать у брата случилась в конце августа. В пятницу вечером к Гербертам зашла соседка, супруга Григория Осиповича.
      - Я вот что хотела вам предложить, - сказала она открывшей дверь Даше, - мы с хозяином собираемся в субботу утречком поехать к его брату в деревню Усады. Это совсем рядом с училищем брата Макса Яковлевича. Если хотите, можем вас туда завезти, а в воскресенье забрать обратно?
       - Ну, не знаю,… - сказала неуверенно Даша. - Это так неожиданно, к тому же, как я с таким животом поеду?
      - Ничего, милая, в машине не тряско, а коли, что пойдёт не так, вмиг доставим в больницу. 
     - Спасибо Наталья Григорьевна, - сказала, поглаживая живот, Даша, - уговорили.
     Было без малого семь, когда они, попрощавшись с Григорием Осиповичем и Натальей Григорьевной, подошли к дому Гербертов, открыли калитке и, направляясь к крыльцу, увидели Марию Герберт. При виде матери Макса что-то больно кольнуло внутри. Ему показалось, будто за эти два с половиной месяца, что они не виделись, она ещё больше постарела, и он чувствовал и свою вину, что не может помешать её увяданию, не может создать для неё нужных условий проживания. С другой стороны в этом он был твёрдо уверен, что таких условий, как в семье брата, ему с Дашей не удастся создать.   
      Здесь для неё была воля. Здесь она целыми днями могла ходить по участку, то тут, то там поправлять подпорки к цветам, пропалывать грядки. Устав отправляться в дом, ложиться на кровать и толи спать, толи отдыхать с закрытыми глазами. Отдохнув, она вставала, шла в кухню и, размочив в молоке булочку или дольку белого хлеба, перекусывала. Потом снова шла в огород…
      Наезжая с Дашей к брату, Макс с тревогой наблюдал за матерью. За эти четыре промелькнувших года она сильно сдала, превратясь в бледную, бестелесную тень прежней Марии, бесшумно перемещавшуюся из комнаты в комнату дома или меж грядками и цветниками. Она почти потеряла зубы, и наблюдать, как она размачивает хлеб, мелко-мелко нарезает сваренные мясо и овощи и подолгу перетирает их дёснами, было для Макса мучительно. Пытаясь хоть как-то облегчить её участь, он вывез её в город, устроил в отдельной комнате, полученной к тому времени просторной квартиры, окружил вниманием и уютом. Единственно, что им с Дашей не удавалось сделать, то это уговорить мать лечь на обследование в больницу и вставить зубы. Больницы и врачей она сторонилась всю свою жизнь, а к вставным зубам относилась резко отрицательно. «На что они мне зубы-то железные, - говорила она, - чай не проволоку мне кусать, а хлебушко». Выдержав две недели городской жизни, она собрала вещи, села у входной двери и встретила сына словами:
      - Вот что, Макс, погостила я у вас, посмотрела, что да как, и хватит. Вези меня обратно к Вольдемару.    
      - Ну что это такое, мама? - удивился Макс,  и двух недель не прожила, а уж обратно навострилась, пожила бы ещё.
      - Нет уж, поеду. Скушно мне тут как-то, а там - детки, земля под ногами. - Она оживилась. - Вы тут как в скворечнике живёте, а человек на земле жить должен, чтобы вышел утром на крыльцо, спустился на землю - и слился с природой. Везите уж меня обратно.
      И ничего ему не осталось другого, как отвезти её к брату с невесткой и, наезжая, наблюдать за её увяданием и страдать. Её и без того бледное, худощавое лицо опадало, когда-то прекрасные тёмно-карие глаза теряли блеск, становясь тусклыми, всегда чёрные густые брови и ресницы редели, становились бесцветными, а губы бескровными. Её тёмные длинные платья, начиная от воротника, ниспадали прямиком на ступни, и порой казалось, что под платьем нет тела. Вместе с тем, её редко можно было застать в доме. Она всегда была при деле, её исхудавшей силуэт и днём и ночью можно было обнаружить во дворе, где она всегда за чем-то ухаживала, что-то поправляла. У неё были счастливые руки; всё, к чему она прикасалась, оживало, тянулось вверх.
      Иногда Максу приходилось видеть её тонкую тёмную фигурку в непогодь, и его охватывал страх, что вот-вот её подхватит сильным порывом ветра и унесёт, как в читанных когда-то давным-давно сказках, за горы, за моря, за дремучие леса. И не вернёт обратно.
      И это было, пожалуй, единственным, чем эти четыре года огорчили Макса. Стоя у луковой грядки, которую она только что пропалывала, и, приставив козырьком ко лбу рукe, она всматривалась близорукими глазами в шедших к ней Макса с Дашей. Узнав их, воскликнула:
      - Mein Gott, wie erwartet sind sie schon da!
      - Ja, Mama, das sind wir, - ответил Макс, поспешил к ней, обнял за худенькие плечи и прижал к себе. - Und, wie geht’s dir?
      - Schon gut, - она высвободилась из объятий Макса, подошла к Даше и погладила живот. - Hast in der letzte Zeit gut zugenommen, mein M;dchen. Bald kommt’s.
       Да, да, Мария Фридриховна, комт, комт, - рассмеялась Даша. - Скоро появится.
      Из сарая, не замеченный ранее, вышел Владимир.
      - Вот это кстати! - воскликнул он при виде Макса и Даши. - Явились, как говорится, не запылились. А мы вас ждали, нутром чувствовали, что приедете. 
      - Вот мы и приехали, - сказал Макс. - Подумали: когда ещё при таком положении Даши вырвемся к вам и приехали. Так что встречайте.
      В доме было ещё тихо, из-за кромок плотных штор выбивался слабый свет, и в прихожей было сумеречно, и только в кухне было светло. У плиты хозяйничала Фрида. Увидев вошедших, она вытерла о фартук руки и пошла им навстречу.
      - Здравствуйте, гостенёчки дорогие! Добро пожаловать!
      - Ну, вы тут устраивайтесь, а мы с Максом на пруд сгоняем, может рыбки или раков на ужин добудем, - предложил Владимир. - Как считаешь, Макс?
      - Я как пионер, всегда готов.
      Выйдя во двор, Владимир направился к гаражу, открыл ворота.
      - Глянь, брат, каким скакуном мы обзавелись.
      В гараже, сверкая хромированным бампером, фарами и обрешёткой, стоял  новенький ВАЗ 2101, «копейка». Он был прекрасен. 
      - И давно у тебя это чудо? - осведомился Макс.
       Вчера из Тольятти и пригнали. Прямо с конвейера.
      - Значит, не обманули, - заметил Макс. - Исполнили всё же обещание
      - Как видишь, первую партию в семьсот машин, как было обещано, выделили для работников сельского хозяйства. Тут власть не подвела.
      - И сколько такая красавица стоит?
      - Пять тысяч с небольшим. Ты, Макс, не беспокойся, деньги, что мы у тебя заняли, мы быстро вернём.
      - Нам с Дашей они не к спеху.
      Сложив в багажник рыболовные снасти, они вырулили на асфальт и поехали в сторону Утёвки. Жигулёнок мягко покачивался на ухабах, едва слышно урчал, лихо набирал скорость и внезапно, без скрипа, тормозил. Пахло хромовой кожей свежеобтянутых сидений. Через некоторое время съехали с асфальта и, поднимая клубы пыли, помчались по пыльной дороге в Спиридоновку. Там их уже ждал лесник, Анатолий Иванович.
      - Мы не рано, Анатолий Иванович? - осведомился Владимир.
      - В самый раз.
      Лесник поднял, стоящий у ног потрёпанный баул, шагнул к машине и сел на переднее сидение рядом с водителем.
      - А снасти, Анатолий Иванович? - спросил Владимир.
      - Какие снасти? Ах, да, вы об удочках. Этого добра нам не надо, у нас там кое-что получше припасено.
      - Куда прикажешь?
      - Предлагаю на старицу, там надёжнее будет.
      Старица, бывшая когда-то руслом речки Самарки, была ещё затянута лёгким туманцем и слабо просматривалась.
      - В самый раз прибыли,  сказал, выбравшись из машины. Анатолий Иванович. - Самый клёв начинается. Давайте, мужики, распределимся. Предлагаю одному остаться с удочками здесь, чтобы стеречь машину, а другой со мной. Поплывём сетиш-ки кинем. Так-то верней будет.
      - Чур, я останусь, - подал голос Макс.
      - Вот и хорошо. Пойдём, Макс Яковлевич, здесь неподалёку у меня обласок в камышах припрятан, с него удить удобне.
      Пригнав обласок, маленькую юркую лодочку, выдолбленную их цельного ствола осины, Макс, уложив удочки с прикормом, заплыл в камыши, насторожил удочки и стал ждать поклёвки. Несмотря на ранний час в озере кипела жизнь. Нет-нет, да и раздавались чавканья толстогубых карасей  или линей, обгладывавших основания стволов могучих камышин, густо обступивших старицу. Иногда тишину нарушали хлёсткие всплески, взметнувшихся из воды крупных рыбин, и по зеркальной глади старицы расходились концентрические круги, достигали берег и лениво покачивали тростинки камыша. Захваченный этой красотой, Макс впал в какое-то полусонное состояние, когда отпадает всякое желание что-то делать, двигаться, и лишь ленивая мысль ворошит полузабытые картинки из прошлого. Лодка заметно подтекала, и через некоторое время Макс вычерпывал ставшую уже не по-летнему холодной воду. Сам процесс ловли его не захватывал; он только изредка отрывал его на короткое время от дум, когда по воде расходились круги от ныряющего поплавка, и вслед за вздёрнутым удилищем падал в лодку очередной линь или карась, бился некоторое время в садке и затихал.
      Ближе к полудню, когда клёв прекратился, Макс вдруг почувствовал резкую боль в ступнях ног. Причалив к берегу, он снял обувь и рассмотрел ступни. Они были буро-красные и, как ему показалось, слегка отёкшими. От долгого сидения в неудобном по-ложении затекла и спина, и, сделав несколько энергичных приседаний, наклонов и махов руками и ногами, он поставит на ребро лодку, и, вылив из неё воду, отогнал к месту стоянки. Вернувшись, он осмотрел садок. Улов оказался изрядным: крупные с ладонь караси и лини почти до половины заполняли садок, лениво трепыхались и поблескивали под ярким солнцем червонным золотом. «Такой удачной рыбалки давно уже не было», отметил он, и, опустив садок в воду, лёг на песок под солнце, чтобы отогреть спину и ноги.

24

      Две недели спустя, стоя у окна больничной палаты, куда он попал с острым приступом радикулита, Макс наблюдал за жизнью за пределами больницы. Было по-летнему жарко, и всё же чувствовалось начало осени. Темнота теперь наступала раньше, с полей и реки наползали осенние туманы, паутинные нити, извиваясь, уносились прохладным ветерком. Воздух становился прохладней, сладким от запахов созревающих плодов, свежевспаханных полей и садов; становились отчётливей намёки на замирание жизни в дремлющих лесах. Желтели листья, блестели жёлуди среди желтого пламени упавших на землю листьев дубов, тополей, клёнов и серебристых берёз. Тяжело вздыхал среди ветвей, предвещая осенние затяжные дожди, северный ветер… И как-то грустно было смотреть на всё это.
      Не менее удручающей была и обстановка в больнице. Помещённый в общую палату, где с таким же диагнозом находился муж главврача больницы, Стас, Макс, разгружая позвоночник. Отлежал полторы недели на деревянном щите. Получил в мягкое место положенное количество уколов дефицитного чешского «реапирина», отчего мягкое место превратилось в твердокаменное, и вот теперь, перейдя в разряд выздоравливающих пациентов, перемещался, волоча правую ногу, по местам общего пользования, посещал физиотерапевтический кабинет и вникал в тайную, скрытую от главврача жизнь больницы. Она оказалась не менее насыщенной событиями, чем жизнь вне стен больницы. Публика в палате подобралась самая разношерстная, начиная от бывшего циркового артиста, развлекавшего обитателей палаты картёжными фокусами, до бывалого шофёра, делившегося своим богатым опытом обольщения попутчиц в поездках по колдобистым дорогам российской глубинки. С его слов выходило, что многие попутчицы охотно расплачивались натурой, и Макса, ещё верившего в добропорядочность представительниц лучшей половины рода человеческого, это сильно огорчало. Утешало лишь то, что из опыта общения с подобными хвастунами Макс твёрдо установил для себя, что при общении с женщинами эти люди, как правило, комплексуют и их хвастливые победы являлись не чем иным как плодом больной фантазии. Как бы то ни было, красочные описания необычных поз, в каких отдавались рассказчику его попутчицы в тесной кабине грузовика, были с юмором и как-то скрашивали серую больничную повседневность.
      Другие два соседа Макса по палате, Матвей Фёдорович и Григорий Петрович оба участники последней войны с Германией никак не могли  доказать друг другу своей правоты. Их частые споры бывали порой столь ожесточёнными, что доходили до взаимных оскорблений и причиной тому, что это было само их участие в войне. Матвей Фёдорович, прошедший войну от начала и почти до конца, рассказывать о ней не любил, а когда обстоятельства складывались так, что он не мог сдержаться, высказывался короткими репликами. Прямой противоположностью ему оказался словоохотливый Григорий Петрович. В его изложении ещё не так далеко ушедшая в прошлое  война сводилась к сплошным победам Красной Армии над противником. При этом он не умалял и собственные достижения, и однажды Матвей Фёдорович не выдержал, спросил напряжённым голосом:
      - Ты, мил человек, в каких войсках-то служил?
      - В дивизии НКВД, - ответил с вызовом Григорий Павлович, - а что?!
      - Так я и подумал, слушая твою брехню. Врёшь ты всё, не такая она война-то была. Отсиделся наверно в тылу доблестной Красной Армии или в заградотрядах. Много вы нашего брата почём зря в гроб уложили. Помню, я как в первую зиму войны мы в мерзлых шинелях на передовой с несколькими патронами на винтовку сдыхали, а вы в овчинных полушубках с пулеметами у нас за спиной выживали. А уж потом, как
ты, рассказывали, как Гитлера победили. Вы да проклятые  СМЕРШевцы. Помнят   поснастоящие фронтовики, которые на своём горбу победу принесли, ваши  дела.
      - Мало видать уложили раз, такие как ты, уцелели, - вскинулся  Григорий Петрович. - Помню и я как вы от немцев драпали. Если бы не мы, вы бы все разбежались и Россию сдали.
      - Было и такое, - согласился Матвей Фёдорович, - только было это в начале войны и не по вине солдат и младших командиров. Разве они виноваты, что задурили им головы шапкозакидательством про непобедимую Красную Армию. А оказалось, ещё как победимую и даже неспособную оказать врагу сопротивление. Потому и драпали, особенно ваш брат, чекисты. Эти завсегда при наступлении шли позади, а при отступлении все впереди. Нет, мил человек, страна просто не была готова к войне, и народ, в большинстве крестьянский, не хотел защищать Сталина с его ненавистными колхозами, потому и сдавались в начале войны табунами. Послушал бы ты, какую неприязнь, а то и ненависть к сталинской власти высказывали в госпиталях раненные бойцы, выходцы из крестьян, вся жизнь которых была исковеркана сталинской коллективизацией. К тому же и власть, и командиры ни во что не ставили жизнь солдата. Об этом говорили тогда шепотом. Это поздней стало возможным об этом писать. Почитаешь вот, нюхнувших вдоволь пороху настоящих фронтовиков, Юрия Бондарева или Виктора Астафьева, и поймёшь, какая она была та война, какой ценой и кто её выиграл.
      - Вот, вот, нашёл себе друзей. Да они такие же враги советской власти, как и ты.
      - Не враги они, не в пример всякой шушере, а настоящие патриоты, потом и кровью заплатившие за победу. Видел и я под Ржевом, как необстрелянных солдатиков как баранов без артиллерийской подготовки волну за волной на вражеские укрепления гнали. Какому-то идиоту потребовалось, во что бы то ни стало взять высотку, вот и устелили поле перед немцами трупами наших солдатиков. Нет, что ни говори, а не жалел товарищ Сталин и его приспешники солдатских жизней. Помотался вот я по госпиталям, многое повидал и наслушался, безногих, безруких и других искромсанных бедолаг несчётное число встречал как рядовых, так и офицеров всех родов войск, но вот вашего брата, СМЕРШников и НКВДешников, встречать не приходилось. Доблестно, не жалея живота своего, видать, вы воевали, потому и животов ваших среди пораненных не видать было. А то, что со словами: «За Родину, за Сталина!» в атаки ходили и это ты врёшь. Единственно, что кричали «Ура!», потом мат, а потом со словами: «Мама!» падали и все погибали. Случалось, конечно, какой-нибудь комиссарик со вскинутым пистолетиком выскочит из окопа и заорёт: «За родину, за Сталина», так он потом за солдатские спины и прятался. Нет, что ни говори, а простой народ крепко его ненавидел. Поверьте мне, многие после смерти Сталина сказали: слава Богу, что сдох. Сам я, лёжа в госпитале, это слышал. Говорили, правда, шёпотом или про себя и боялись ещё вашего брата НКВДешников. Это теперь после тридцати лет можно правду сказать, а тогда мало кто бы на это отважился. И по поводу американской помощи, будто незначительной она была, врёшь. Далеко ты, видать, от передовой был, когда в июле первая помощь пришла. И как мы, фронтовики, этой продовольственной помощи радовались. По сравнению с тем, чем нас кормили до этого, это было как небо и земля. Помню, как уходя в разведку, нам выдавали толстые плитки горького американского шоколада, банки галет. Помнится и вкус шоколада с говядиной, мяса индейки или курицы в шоколаде. И знаменитую тушёнку, без которой было бы невозможно накормить армию. Нет, как ни говори, Америка спасла нас и не только продовольствием, но и техникой. Одни только их грузовики «Студебеккеры» чего стоили. Ведь к концу войны только этого типа машин было поставлено более 350 тысяч. Даже Маршал Жуков это отметил, сказав: «В конце войны без Студебеккеров нам не на чем было бы таскать нашу артиллерию». Вот такая она была та война! - подытожил  Матвей Фёдорович.
      Но его оппонента уже не было в палате.               
      - Поди, ж ты, - заметил по этому поводу Матвей Фёдорович, - сколько уж лет
прошло, а он никак не может смириться, что правда-то не на его стороне. Любит эта порода тень на плетень наводить. Как же, герои!
      - И что же, Матвей Фёдорович, американская помощь действительно сыграла какую-то заметную роль в победе над Гитлером? - спросил Макс.
      - Ещё какую. Вы только представьте себе: в первые месяцы войны войска западного и южного направлений были разгромлены, частично сдались в плен или бежали, побросав технику и тяжелое вооружение. То же самое произошло с танками и самолётами, подбитыми или сожжёнными на стоянках и аэродромах. Учитывая к тому же, что оборонные предприятия Украины и Белоруссии в экстренном порядке демонтировались и перебрасывались за Урал и в Сибирь, воевать оказалось нечем, и что бы мы делали без Америки. У нас не было ни взрывчатки, ни пороха, чем снаряжать снаряды и патроны. Склады то с боеприпасами либо немцам достались, либо наши при отступлении взорвали. Не было стального листа. Разве мы могли быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью. А сколько вооружения поставили Америка с Англией танков, самолётов, паровозов, боевых кораблей, другой техники. Одних только самолётов более 18000, танков 12500 «Матильда» и «Шерман», радиолокационных станций, других средств ведения огня. Нет, что ни говори, только благодаря Америке и Англии мы сумели в какой-то момент прийти в себя и продолжить войну. Ведь осенью 1941 года мы всё потеряли, и, если бы не лендлиз, не оружие, продовольствие, тёплые вещи и другое снабжение, ещё вопрос, как обернулось бы дело. Это сказал когда-то сам Микоян. «Могу с твёрдой уверенностью сказать, - заключил Матвей Фёдорович, - английские самолёты «Спитфайры» и «Харрикейны» обороняли не только Москву, но и Сталинград, Север и Юг России, Кавказ, Белоруссию. Они в армии были повсюду, как, впрочем, и танки союзников».
      Другим отвлечением для Макса были шахматные партии, сыгранные с молодым хирургом Юрием во время его ночных дежурств, которыми он дополнял семейный бюджет. В одно из таких ночных бдений их игра в захватывающем эндшпиле была прервана срочным вызовом Юрия в хирургическое отделение в связи с поступившим травмированным больным. Спустя некоторое время он вернулся в ординаторскую, чтобы сменить халат, и, уходя, пригласил Макса в операционную понаблюдать за совершенно необычным пациентом. В операционной Максу предстала необыкновенная картина. На операционном столе лежал детина внушительных размеров с торчавшим изо рта цоколем электролампочки. Лицо детины было буро-красным, готовым вот-вот лопнуть, нос и рот источали обильную красноватую юшку, щёки напоминали половинки теннисного мяча, и лишь глаза страдальца сохраняли живость и с любопытством обегали обступивший его медперсонал. Случай был явно необычным, не описанным ни в одном учебнике по хирургии, и сбежавшийся медперсонал ночной смены живо обсуждал план изъятия злополучной электролампочки. При этом каждый, не доверяя опыту предшественника, пытался, уцепившись за цоколь, вращать и перемещать лампочку в полости рта так, чтобы найти то единственно возможное положение, в котором она была водворена в рот. Между тем все попытки её извлечь заканчивались неудачей. На обращения к потерпевшему, как это ему удалось? тот лишь бессвязно мычал, а по движениям волосатого указательного пальца, тыкавшего под прямым углом в головку цоколя, следовало, что никаких затруднений с введением лампочки в рот не было.
      Пришедший на помощью, шахматный напарник Макса, Юрий, уцепившись своею мощной клешнёй за цоколь, попытался попросту выдернуть лампочку, но был остановлен сослуживцами. Многие из них знали из собственного опыта выкручивания пришедших в негодность источников света из патронов, что имеется большая вероятность того, что цоколь, не выдержав усилий, отвалится, не оставив той точки приложения силы, о которой мечтал Архимед, намеревавшийся рычагом перевернуть мир. Не придумав ничего лучшего, смазали поверхность лампочки, ту её часть, куда удалось подступиться с вазелином и, медленно прокручивая и пошатывая, попытались её вывинтить, но и эта попытка не увенчалась успехом. Высказанная кем-то вслух, мысль расколоть лампочку встретила отчаянную жестикуляцию пациента всеми конечностями, наотрез отвергая подобный метод. Неожиданно ему на помощь пришёл Юрий, ещё смутно помнивший законы физики, согласно которым из-за большого перепада давлений в лампочке и снаружи при расколе лампочки её оболочка грозила разлететься на множество острых осколков и серьёзно поранить полость рта. Ситуация показалась безвыходной и обратились за помощью к пришедшему поглазеть гинекологу, надеясь, что некоторая схожесть полости рта с предметом неусыпных забот гинеколога подскажет ему спасительный выход по извлечению лампочки. Но, хотя у гинеколога имелся богатый опыт по извлечению посторонних предметов в виде сосисок, сарделек, мешочков набитых кашей из укромных мест любопытных девчонок-подростков, исследовавших свои половые принадлежности, случая по извлечению лампочки в его практике не оказалось, он развёл руками, давая понять, что в данном случае он бессилен.
      - Так в чём же дело? - спросил недоумённо Юрий.  Похожая ведь ситуация.
      - В зубах! - не замедлил ответить гинеколог. - Да, да, молодой человек, именно в зубах. Смею заметить: органы, которым я занимаюсь ведь беззубые.
      Спасла положение врач-терапевт, посоветовавшая сделать больному укол с расслабляющим мышечную систему средством. Хотя и с трудом, лампочку извлекли, а на вопрос Юрия: «Как же тебя угораздило засунуть в рот лампочку?», больной передёрнул недоумённо плечами. Потом, подумав, сказал: «Сам не пойму. Полез я на стул с исправной лампочкой, чтобы сменить сгоревшую, а она мешает, не даёт сгоревшую выкрутить, вот я и сунул её в рот чтобы не мешала, а обратно-то вынуть не смог». Вид его был дурацкий, и все рассмеялись. Вместе со всеми смеялся и пострадавший. Несмотря на уговоры остаться до утра в больнице, он ушёл,  больной, а лампочку поместили в шкаф экспонатов как напоминание об экзотическом случае в хирургической практике больницы.
      До утра, из опыта прошлых дежурств, поступлений больных не ожидалось и, перебирая перипетии прошедшегося вечера, персонал хирургического отделения собрался в ординаторской, подъедал то, что осталось от ужина, гонял чаи и наслаждался выпавшей возможности передохнуть. Вместе с ними оказался и Макс, вхожий в силу обладания учёной степенью и учёного звания в их среду. Завязавшийся разговор оказался сугубо профессиональным, касался диковинных случаев из практики присутствовавших хирургов и мог затянуться надолго, если бы не возникший в дверном проёме студент-практикант, Коля. К изумлению присутствующих изо рта Коли торчал цоколь электро-лампочки. Коля был бледен, смущён и, указывая пальцем на цоколь, недоумённо развёл руками, как бы спрашивая, как такое могло случиться именно с ним. Реакция присутствующих оказался неожиданной и ординаторская взорвалась приступом хохота. Чего-чего, а такого не мог ожидать никто. Когда смех притих, Колю проводили в хирургию и без особых затруднений избавили от электролампочки. Благо кое-какой опыт уже имелся. На чей-то вопрос с чего бы это Коле вздумалось глотать лампочку, он доверительно сообщил, что, не поверил в то, что засунутую в рот лампочку нельзя самостоятельно извлечь обратно. Одолеваемый охотой проверить это на себе, он без особых затруднений засунул лампочку в рот, но извлечь, как ни старался, не смог. «Вот дуралей, - произнёс кто-то из присутствующих и после некоторой заминки раздумчиво добавил: «Впрочем, как говорится: охота пуще неволи».      
      В основном же почти всё свободное от процедур  время Макс был занят своим основным, как он считал, делом завершением общей теории машино-ветильных систем. И хотя обстановка в палате не способствовала возможности сконцентрироваться на чём-то конкретном, Макс шаг за шагом и он чувствовал это нутром приближался к цели. Этому поспособствовало и решение главврача больницы перевести своего мужа, Стаса, и Макса в освободившуюся двухместную палату, где Макс смог, наконец, вплотную заняться обобщением накопленных им результатов теоретических и экспериментальных исследований. Этому поспособствовало то, что состояние Стаса на глазах улучшалось; он уже свободно перемещался и целыми днями бывал либо в саду, либо на находившейся неподалёку даче родителей. Отвлекали, в сущности, лишь бывшие соседи, навещавшие Макса по различным вопросам.
     Шла вторая половина сентября. Сидя на жестком деревянном щите в окружении папок, журналов и книг, Макс, просматривая папки, перебирал исписанные нервным торопливым подчерком листы бумаги, бегло просматривал их, клал обратно. Он что-то настойчиво искал в этих читанных перечитанных старых папках и журналах, содержимое которых он, казалось, знал наизусть, но всё же искал нечто, может быть клочок бумаги или запись на полях, могущее натолкнуть на мысль, дающую ключ к решению поставленной им перед собой задачей. Наконец очередь дошла до совсем уж старой папки томского периода. На папке, стоящие крупными буквами, стояло: «Материалы к бесконтактным двигателям». Он давно уже не заглядывал в эту паку, считая содержащиеся в ней материалы утратившими ценность, так как в своих исследованиях он продвинулся значительно дальше того, что находилось в этих материалах. И всё же он взял её, почему-то взвесил на руке, словно оценивал её содержимое, и, бросив небрежно на прежнее место, поднялся и подошёл к окну. В наполовину раскрытое окно заглядывал затемнённый сад с увядающими травами, деревьями и мелким кустарником, врывались опьяняющий свежий воздух и резкие птичьи голоса, и это так контрастировало с надоевшей палатой, что Макс решительно закрыл окно, сменил комнатные тапочки на туфли и направился к двери. Дойдя, постоял что-то обдумывая, вернулся, взял папку, вышел и направился вглубь сада к облюбованной им скамье. Раскрыв папку, он бегло просматривал исписанные страницы с фрагментами каких-то электрических схем и рисунков изменяющихся во времени зубчатых напряжений и, не найдя ничего интересного, перекладывал их в отдельную стопку. «Пустое дело, - решил он через некоторое время, и все, что здесь имеется, давно уже обыграно, приведено в систему и искать здесь больше нечего». Он захлопнул папку, повернулся лицом к солнцу, закрыл глаза и отдался во власть блаженного солнечного тепла и покоя. Вывели его из оцепенения звонкие детские голоса, доносившиеся из граничившего с территорией больницы дачного кооператива «Усады». Посмотрев в ту сторону, откуда доносились голоса, и, не обнаружив детей, Макс снова закрыл глаза, и тот час же перед его внутренним взором возникла странная картина: на темном фоне, облитая солнцем, яркого светилась штакетная изгородь, в которой заострённые к верху штакетины напоминали зубчатые напряжения в рукописи. Как штакетины в изгороди, они следовали друг за другом, образуя некую последовательность импульсов с одинаковыми амплитудами, длительностями и интервалами следования. Мелькнувшая вдруг мысль, что привязанная к параметрам реальной электрической машины, эта импульсная последовательность может позволить описать происходящие в ней рабочие процессы, вдруг подействовала на Макса как разряд молнии. Он снова раскрыл папку, нашёл страницы с изображениями этих импульсных напряжений, состыковал их мысленно в последовательность и почувствовал: вот оно, что он так долго искал. На этом можно построить теорию, описывающую все известные типы вентильных машин независимо от конструкции и рода питающих напряжений. Он резко поднялся, захлопнул и сунул под мышку паку и, размахивая руками, приволакивая ногу, но не чувствуя привычной боли, чуть не бегом направился в палату. Войдя, сел за прикроватную тумбочку и принялся выстраивать друг за другом импульсные функции из старой папки на чистом листе бумаги. Внимательный осмотр получившейся импульсной последовательности убедил Макса, что его догадка оказалась верной и является ключом к построению общей теории машинно-вентильных систем. Эта догадка обожгла его, он вскочил, заходил по палате, потирая вдруг повлажневшие руки. Он почувствовал что нащупал, наконец, ту неуловимую до этого нить, позволяющая связать воедино фрагменты проведённых исследований. Перед ним как на ладони лежало изображение процессов в огромном многообразии машинно-вентильных систем, со всеми их особенностями, взаимосвязями и перспективами. И это закономерно, потому что он потратил на это многие годы. Теперь остаётся формальная работа, привязать эти функции и он уже нашёл им название «обобщённые функции параметров» к конкретным объектам, наполнить их содержанием, характеризующим параметры, дискретность и периодичность переключений элементов этих объектов, описать уравнениями и дать их решение с целью определения рабочих харак-теристик объектов исследования. И застолбить публикациями. 
      «Чёрт возьми! - подумал он. - Уж это-то мне под силу». И в нём возникло неодолимое желание немедленно приняться за дело. От одного этого желания его охватило свежее давно не испытанное волнение, такое сильное и непохожее на все волнения последнего времени. И тревожная, боязливая радость, что ему первому пришла в голову эта идея, и эта радость была иной, отличной от мелких радостей его повседневной работы. Увлекшись, он не заметил появления Даши, и только её голос, возвестивший: «А вот и мы!» заставил Макса поднять голову, повернуться к двери и произнести рассеянно:
      - А-а-а - это ты, Даша?
      - Кто же ещё? Или ты кого-то ещё ждёшь?
      - Кого мне ждать кроме тебя?
      - Вот я и пришла. Собрала тебе кое-что поесть и пришла. Она прошла вперёд, остановилась перед Максом, посмотрела на раскиданные по кровати папки, книги, отдельные свежеисписанные листы бумаги с рисунками и формулами, сказала:
      - Даже тут ты не можешь угомониться. Лежать тебе надо, а не гнуть позвоночник над этой макулатурой. Прибери тут немного, разбери сумку, а я загляну к Майе Петровне. Домой она мне звонила, просила зайти. Сказав это, она направилась к выходу, у двери обернулась, сказала виновато: - Ты потерпи немного, я скоро.
      Её отсутствие оказалось не долгим. Макс едва успел положить в тумбочку и на подоконник папки и книги, просмотреть исписанные листы бумаги и удивиться тому, как играючи, буквально на одном дыхании на десятке страниц родился новый метод, применимый к широкому классу машин. Метод, над которым он бился, последние годы и который в этом у него не возникло сомнения и подводит черту под его многолетними исследованиями. «Надо немедленно засесть! - воскликнул он,  и оформить статью».
      - Это, по какому же поводу такая спешка? - спросила вернувшаяся в палату Даша.
      - Вот по какому! - воскликнут Макс и, потрясая исписанными листами, подошёл к ней, обнял, стал говорить что-то несвязное, не поддающееся Дашиному пониманию.
      Отстраняясь, она спросила:
      - Не понимаю, чем ты так взволнован? Объясни, пожалуйста, как-то попроще. 
      - Я тебе уже не раз объяснял, над чем бьюсь уже несколько лет. Так вот: я нашёл ключик к решению этой задачи и теперь мне нужно немедленно выписаться отсюда, засесть за написание статьи и завершение рукописи для издательства. Здесь, сама понимаешь, это невозможно.
      - А мне показалось наоборот. Здесь тебе никто не мешает. Стас, ты сам в прошлый раз говорил, то по саду гуляет, то на даче у родителей.
      - Это только так кажется, - возразил Макс, - тут и без Стаса посетителей хоть отбавляй. Тот в шахматы придёт поиграть, тот в картишки перекинуться, тот язык почесать… Словом это проходной двор, а не отдельная палата. То же и по ночам… - было продолжил Макс, но вовремя удержался. Не мог же он посвятить Дашу в тайны ночной жизни палаты. Здесь с недавнего времени такое творится, что не дай бог, кто узнает. Проснувшись однажды ночью, почти сразу же после переселения в двухместную палату, Макс услышал ритмический скрип пружин панцирной койки и приглушённый, злой женский голос, выговаривавший:
      - Куда тебя черти гонят? На скачках что ли. Так не кобыла я, а женщина. Справил, понимаешь, удовольствие, а я ведь мучайся.
      - Тс-с-с... - шептал Стас, - соседа разбудим.
      - Вот и делай как надо, а то домогаешься, суетишься, а дело справить не можешь.
      - Так получилось, извини, пожалуйста.
      - Куда же денусь, мужик-то мой по этой части не орёл, потому извиню, конечно, но в следующий раз так не делай. Пусти уж, в дежурку мне пора, не хватало ещё, что кто-то по срочному делу обратится.
      Послышался шорох одежды, потом скрипнула дверь, и из палаты выскользнула женщина. В слабом сете коридорного плафона, Макс узнал дежурную медсестру, невзрачную татарку Сирену.
      С этой ночи у них всё наладилось, она больше не выговаривала партнёру, только тихонько постанывала, и Макс подозревал, она стискивала зубы, глуша страстные вскрики. И об этой ночной жизни палаты не знал никто, кроме Макса, не нужно было об этом знай и Даше.
      - Короче, мне нужно отсюда выбраться, - сказал он решительно, - отлежаться я и к дому могу быть.
      - Об этом не может быть и речи, Майя Петровна категорически против выписки и причина тому не только твоё состояние, но и Стаса.
      - Здрасьте, я ваша тётя, - вырвалось у Макса, - Стас-то тут причём?
      - При том, что один он тут не останется, а ему нужно хорошенько подлечиться. У него хронический радикулит.
      Макс не выдержал и засмеялся:
      - Вот даже как, хронический радикулит. Дела…
      - Да, да хронический, тебе это тоже грозит, потому прошу тебя не отказывайся.
      - Мне-то что. Раз надо то полежу. Только ты-то как, милая, вдруг рожать начнёшь?
      - Это не скоро, к тому времени тебя выпишут, а пока уж потерпи. Да, хочу тебя обрадовать: Майя Петровна разрешила тебе по окончании рабочего дня занимать её кабинет, пользоваться телефоном и печатной машинкой. Будешь ночным главврачом больницы. 
      - Вот это подарок! - воскликнул Макс, - это меняет дело. Спасибо тебе, милая. Он взял Дашу за плечи, притянул в себе и, целуя в глаза, сказал:
       Что бы я без тебя делал.
      - Ладно, мне зубы-то заговаривать, проводи лучше до трамвая.
      Проводив Дашу, он нос к носу столкнулся с Майей Петровной.
      - Вас-то я, Макс Яковлевич, и искала! - воскликнула она, - вот вам ключи от моего кабинета, располагайтесь и работайте. Об одном только прошу: когда будете  уходить, запирайте дверь на замок и закрывайте форточку. Это к тому, что недавно, кто-то проник в кабинет и пытался взломать металлический шкаф с наркосодержащими лекарствами.
      - Будет исполнено, Майя Петровна, не беспокойтесь. И спасибо вам, спасительница вы моя.
      Остаток сентября промелькнул для Макса как мгновение. Загоревшись новой идеей, он ночи напролёт, погружённый в прохладную тишину просторного кабинета главврача и обложенный математическими справочниками, облекал идею, изложенную  наспех на десятке страниц, в строгую математическую форму. Это было как приступ болезни, как случавшиеся запои Изотова, свидетелем которых ему случалось бывать. И как Изотов, умолявший в периоды запоя хотя бы о глотке водки, как он говорил: «для опохмелки», Макс ни о чём другом кроме поиска изящного математического приёма, способного описать ту или иную деталь метода, не мог думать. И когда однажды утром перед предстоящей выпиской из больницы он, поставив в конце рукописи жирную точку, откинулся на спинку кресла, раскинул руки и потянулся со всей силою, ему показалось, будто он проснулся после долгой спячки. Он поднялся, подошёл к окну. Начиналось утро. Первые лучики солнца пробивались сквозь пожелтевшую листву деревьев, проникали косыми нитями в кабинет и вперемешку с тенями от листьев образовывали пятнистую картину на противоположной от стола стене. Макс открыл окно и высунулся наружу. Было обычное, каким его рисуют пейзажисты, утро конца сентября. Воздух пах сладко от увядающих листьев и трав, и Максу показалось, будто в этот запах подмешивается и запах влажной земли. Как лакированные поблёскивали листья дубов под слабыми порывами ветра, радостно, казалось, щебетали птицы, и краски казались необычайно яркими b желтыми, именно более жёлтыми, чем когда-либо прежде, голубизна неба b светящейся и прозрачной, как капля росы под лучом света. И это было его пробуждением.   
      Он посмотрел на настенные часы. Отметив, что вот-вот должна прийти Майя Петровны, вернулся к столу, уложил в походную сумку книги, взял стопку исписанных листов бумаги, и, взвесив на руке, словно определяя её ценность, произнёс  с сожалением: «Вот всё и закончилось» и услышал:
      - Что же это такое закончилось, Макс Яковлевич?
      Обернувшись, Макс увидел Майю Петровну. Она стояла в дверном проёме, смотрела на него и улыбалась.
      - Всё, Майя Петровна. Закончились и мое пребывание в больнице, и ночные мои посиделки в вашем кабинете, уколы, процедуры и вот это, - Макс потряс рукопись, - и спасибо вам за всё. Если бы не вы, ничего бы этого не было.
      - Я рада, Макс Яковлевич, что всё у вас получилось. Выписку о лечении получите в регистратуре, а домой вас вместе со Стасом доставит наш шофёр, Пётр. Распоряжение я уже дала. До свидания, Макс, - сказала она впервые с момента их знакомства без упоминания отчества, - желаю вам здоровья и успехов.

25

      Осознание того, что прошли эти годы его пребывания в этом городе, заставило Герберта мысленно перелистать эти, пролетевшие на одном дыхании, годы. Что же такого произошло в его различные годы? Оправдались ли надежды, связанные с переездом в этот город, и доволен ли он своим решением, перебраться сюда? В последнее время он часто задавал себе эти вопросы, искал ли на них ответы и приходил к выводу: он не ошибся в своём выборе, его надежды оправдались. Подтверждением тому служили события последних лет. Он вошёл в размеренную жизнь кафедры, с учёными, аспирантами, вести в соответствии с учебным планом занятия со студентами.
      Что касалось самого Герберта, оно мало беспокоило, что это происходит его на кафедру. Считая, что логика жизни сама расставит всё по своим местам, он полностью устранился от так называемой общественной жизни, отдавшись выполнению своих непосредственных обязанностей. Как всегда, катастрофически не хватало времени; приходилось разрываться между занятиями со студентами, аспирантами и соискателями, добыванием договоров, их выполнением, отчётностью, подбором сотрудников и, наконец, добыванием оборудования и их комплектующих.   
      В целом, каторжная работа доцента, которым стал за истекшее время Герберт, оставляла мало времени для чего-то другого. Но всё же ценой больших усилий ему удавалось что-то выкраивать для своих научных поисков. И он ни о чём другом кроме поиска изящного математического приёма, способного описать ту или иную деталь метода, не мог ни думать об этой теории. Он неожиданно вспомнил, когда однажды утром перед предстоящей выпиской из больницы он, поставив в конце рукописи жирную точку, откинулся на спинку кресла, раскинул руки и потянулся со всей силою, ему показалось, будто он проснулся после долгой спячки. И вот теперь, оглядываясь с беспощадной придирчивостью на свою жизнь за эти, промелькнувшие с внедрением результатов несколько хозяйственных договоров, налажены новые связи с рядом предприятий, получены патенты и опубликован ряд статей в крупных периодических  изданиях. Это далось ему нелегко, а впереди был ещё непочатый край. Он долго бился над созданием общей теории рассматриваемого класса машин, вслепую нащупывал ту единственную нить, которая объяснила и связала воедино полученная теоретических результатов, подтвержденных экспериментально.
      Действительно, через четыре года уже стало совсем другим его работа в науке и действительно радость с моими друзьями, Даши, мамы и мальчишки.       
      С первых дней с маленьким чудом Андрюшей жизни ему стало ясно, что он никогда не станет таким, как остальные, и чем больше усилий он прилагал, тем яснее понимал, что выжить в этой новой для себя среде надо быть осторожным и терпеливым. Некоторые из его нового окружения инженеров и аспирантов провели с Максом большую часть своей жизни. Да, людьми, для которых не существовало каких либо человеческих ценностей, и законов, кроме еды и проживания несчастных друзей. Они были бы счастливыми, и жить, и выжить в этой среде нужно было либо встать на путь работать по большому делу, либо держаться из последних сил, чего бы это ни стоило. И этим его последним решением была вера в то, что он выстоит и создаст науку для своих аспира-нтов и решится к решению своей работе диссертации.   
      Куда только ни кидала его жизнь, какие только виды работ не приходилось выполнять сложные их решения, какие либо ценности не проводились ими, они всегда решалась не плохо, и Макс перед ним как на ладони лежало изображение процессов в огромном многообразии машинно-вентильных систем, со всеми их особенностями, взаимосвязями и перспективами. И это закономерно, потому что он потратил на это многие годы. Теперь остаётся формальная работа, привязать эти функции он уже нашёл им название «обобщённые функции параметров» к конкретным объектам, наполнить их содержанием, характеризующим параметры, дискретность и периодичность переключений элементов этих объектов писать уравнениями и дать их решение с целью определения рабочих характеристик объектов исследования. Удалось застолбить публикации, защитить диссертации Алексея Илясова, Эрнста Гейнц и остались работать в прежней кафедре Герберта. Алексей создал совместно с Максом устройство профиля коллектора, экранирование датчиков, подтвердили их эффективность. В течение последующих лет для нескольких заводов они завершил работу как по созданию датчика, отвечающего требованиям технического задания, так и по разработке, сборке и отладке электронной схемы питания, съёма и обработки информации с датчика и теорию обработке коллекторов и щетками. Эрнст с Максом разработали теорию электромагнитных процесс обмоток машины с взаимодействием с коллекторами и щетками. Эта работа позволила создать совершенные коллекторные машины малой мощности без потерь и разработать машины для различных промышленностей. И всё же, основной проблемой сознанной ими теории, позволяла расследовать работу различных машин постоянного тока. Защитили диссертации Валентин Каратаев, Георгий Карпухин и ушли в институты Тольятти и Ульяновск. Совместно с Валентином и с Максом они создали патенты вентильных двигателей, получили теоретические работы вентильных двигателей и сдать их разработки в промышленность в городе Прокопьевском в ВНИИЭмом. Совместно с Георгием и Максом, они успешно проработали три года в аспирантуре, создали бес коллекторные аналоги коллекторных электромеханических машин и управляющей электроники, а также новых методов их математического описания. Да, со своей стороны Макса подготовлено несколько теоретических статей по отдельным вопросам электрических машин, характеризующие работу рассматриваемого класса машин и отправил их в ведущие электротехнические журналы.
      Что касается работы на кафедре, то это было не просто. Всё, что было с Максом в области разработки науки и открытий патентов было, собственно не им, а Изотовым. И аспирантов и инженеров вроде бы сработали не с Максом, а с Изотовым и вот теперь ему, Максу, как-то захотелось отойти от него и начать свою личную науку со своими аспирантами. И, однажды, встретив с Изотовым, Макс как-то тихо подождал, когда Изотов заговорит. Он был готов ответить на любые вопросы и возразить на любые доводы Изотова, касающиеся возражений по поводу выбранного им, Максом, направления дальнейших научных исследований, позволить работ Каратаева и Карпухина у него в институте, но был крайне удивлён его реакцией. 
      Изотов, не задавая каких либо вопросов, только сказал:
      - Я знаю, - он, похлопав рукой, - вы убедили меня своими доводами в перспективности выбранного вами направления. Пусть оно станет одним из новых направлений исследований кафедры. Остаётся только открытый вопрос: сможете ли вы устроить преподавателей на кафедре и как их устроить с работой, и получить квартиры.
      - Об этом, Алексей Иванович, можете не беспокоиться. Имея договор с Тбилиси и Саранском, мы доведём с ними в работы и Каратаева, и Карпухина. Они ведь хорошие ребята и с успехом могут сделать свою работу.
      - Ну, это не пойдёт. Они ведь вот-вот станут кандидатами наук, а, значит, повесят их в оклады и квартиры. Это не выйдет, они пришли к нам с направлением от других предприятий, где имеются как работы, так и квартиры. Отсюда и возникает наша проблема.       
      Изотов, посидев некоторое  время, потом сказал:
       - Я знаю Макс, что потребуется убрать Каратаева и Карпухина, они ведь  женатые и с ребятишками. А у вас уже есть аспирантуры Юрий Иньков, Владимир Высоков, Владимир Губерман, Эрнст Галько и инженеры Никита Коньков и Михаила Ольшанского и их как-то сложно устроить в общежитие и работу.
     Макс всё же произнес Изотову:
      - Они ведь живут в аспирантуре, в общежитии, и готовы остаться там на какое, то время. Они же готовы ответить на любые вопросы и возразить на любые доводы, касающиеся возражений по  поводу выбранного им направления дальнейших научных исследований.
      Вот собственно и решилась Изотовым работа Макса, и пусть он станет одним из новых направлений исследований кафедры. Остаётся только открытый вопрос: сможете ли Макс иметь преподавателей на кафедре и как их устроить их с работой, и получить квартиры. И всё же он решил:
      - Об этом, Алексей Иванович, можете не беспокоиться.
      Утвердившись о выборе, Макс решился к своим  аспирантам и инженерам. Предлагая их к работе, он как-то резко сказал: «Знаем, друзья, сделаем так: поставим с вами совместно в течение нескальных дней программы и планы аспирантских работ и инженеров. Обоснование по внедрению разработок кафедры в план работ объединения промышленностей будут такими: Юрий Иньков, Владимир Высоков и Никита Коньков будут работать над проблемами репульсионных вентильных двигателей в Саранске, а Владимир Губерман, Эрнст Галько и Михаил Ольшанский будут работать над проблемами вентильными двигателями в Тбилиси. И ещё: - вам нужно наметить с ними программы экспериментальных работ на опытных образцах вентильных двигателей для заказчиков и провести эти работы. Надеюсь, что экспериментальные данные подтвердят правильность ваших вентильных машин».
      В середине августа для решения будивших работ прибыли Алексей Иванович Изотов, Макс Герберт и Юрий Иньков на предприятия в НИИ института Саранска. Решение этих работ по заданию проектов и рекомендаций для согласия электромашин, обговорить с руководством завода условия договора для узкоколейки электровоза и привязанные с изоляторами проводами. А главное для предприятия института, была кафедра и самый главный человек, товарищ Изотов. Как известно, шеф попивает, и c какими ли последствиями они приводились. Об этом рассказала когда-то Максу Ираида Михайлова, говоря:
      - А вы, Макс Яковлевич, хотя бы знаете, с кем свою судьбу связываете?
      Макс промолчал, ожидая, что будет дальше.
      - А зря. Рассчитывала я на вас, Макс Яковлевич, думала: будете после меня заведовать кафедрой. Мне-то всего три года осталось до пенсии, а вы к тому времени стали бы доцентом и карты вам в руки. Скажу откровенно: пришлись вы тут ко двору. Об этом, весь наш женский коллектив говорит и просит меня уговорить вас остаться.
      «Ну что же, - подумал Макс, -  ведь я сам решился приехать с Изотовым и с разработкой с вентильными двигателями и аспирантами, инженерами». К счастью, Изотов, оставшись в гостинице, совместно с Максом и Юрием, а так же с работником в Саранске Ушмаевым Виктором сделав всю работу, вернулись домой.
      Проведя работу в Саранске, Макс со своими работниками решили отправиться в Тбилиси. Там  было срочно  решать договоры  с заводом,  составить план исследования вентильных двигателей для директора НИИ электромагнитных машин. Проблема создания крупных вентильных машин для привода электровозов было бы хорошим решением. Зная положение Изотова после поездки в Саранск, Макс решил поехать с Владимиров Губерманом в Тбилиси, направился домой к Изотову, чтобы получить от него обходной лист для поездки в Тбилиси. Встретив Изотова, Макс показал соглашение договора привода и срочно поехать в Тбилиси.
      - Да, Макс Яковлевич, скажи ка, какие у нас есть проблемы с созданием вентильых двигателей, - спросил Изотов.
      - Ну, проблем собственно нет, - сказал Макс, — пробьемся.    
      Изотов, шевеля своими короткими пальцами, требовательно решил:
      - Да, всё понятно, готовьте все материалы для поездки в Тбилиси. Считаю поехать в самолёте, так будет быстрей. Соберёмся в первое воскресение. Да, со мною поедете вы и Владимир Губерман. Думаю, - это серьёзное решение.   
      - Всё шутите, Алексей Иванович. Скажите, пожалуйста, в чём дело, — Макс по-ложил перед ней на стол обходной лист. - Вы ведь больны и требуется ваша подпись в поездку.
      Он повертел обходной лист в руках, положила обратно, помолчал, что-то обдумывая, потом сказал:
      - Значит, вы уже окончательно всё решили.
      - Ну не знаю. Выходит что так. Вы ведь больны, об этом сказала Надежда Фёдоровна.
       Он действительно был бледен, и как то-то тяжело дышал. Посидев, о чём-то думая, потом сказал:
      - Ну, хорошо. Поезжайте, я буду вас ждать.
      Почти две недели Макс с Губерманом согласовали договор с заводом, теорию расчета привода, сообщение работы с НИИ завода и вернулись домой. Получив приличную тетрадь в почти сорок страниц, Макс пришел к Изотову передал тетрадь и как-то с одобрением сказал:
      - Знаете, Алексей Иванович, предлагаю передать научную статью от этой тетрадьки.
      Изотов подержал тетрадь, и как-то нерешительно сказал:
      - Вы знаете, Макс Яковлевич, я хочу посмотреть эту работу, а потом мы поговорим об этом и, конечно, о работниках. Да, кстати, куда вы предложили эту работу.   
      - Думаю, для Известия Академии наук СССР «Энергетика и транспорт». А что касается наших людей, думаю, что это Владимир Губерман, Эрнст Галько, Григорий Ксаврелли и, конечно, вы, Алексей Иванович, и я.    
      - Ну, вот теперь для вас вроде все прояснилось. Это главное.
      Утвердив работы с Саранским и Тбилиси, Макс согласился собраться с работой темой профилометром-компенсатором в заводе «Электромотор» во Фрунзе. Подумав о работе с Изотовым, по проблеме с Илясовым и Гейнцем, Макс предложил поехать с ним во Фрунзе, но Изотов как-то резко сказал:
      - Вот такое дело. Вы, ребята, поработайте по договору, она вам известна и мы с Максом Яковлевичем просмотрим с Исламбековым о решение работы его диссертации, и её защите. И ещё, в конце сентября мы едем во Фрунзе. 
      - Ну, тогда ещё один вопрос, - предложил Макс, - когда состоятся договоры с Саранском и Тбилиси. Это ведь нужно срочно сделать.
      Изотов как-то сбился, покраснел, потом сказал:
      - В ближайшее время составим весь план исследования вентильных двигателей для Тбилиси. Там ведь работа для создания больших вентильных машин для привода
электровозов и это было бы хорошим решением нашей проблемы. Макс, пожалуйста, подготовьте все материалы для соглашения договора привода и срочно поедем в Тбилиси. Вот еще, договор по поводу привода будем решаться с нового года. Да, Макс Яковлевич, а какие же есть проблема с созданием электродвигателей?
      - Ну, проблемы собственно нет,  Макс несколько задержал разговор, потом ска-зал, - у нас ведь с заводом нужно начать с началом первого октября. Это так решили руководители в Тбилиси.
      - Ну, хорошо, - сказал как-то скучно Изотов, - посмотрите данные работы с договором с заводом. Думаю - это хорошее предложение с вентильным двигателем и мы можем поехать в Тбилиси.
      Илясов и Гейнц успешно провели работу в НИИ во Фрунзе. Вместе с директором Исламбековым сделали изобретение профилометра, провели исследование коллекторных и электромагнитных машин, почти завершили диссертацию Исламбекова. Эта работа потребовалось провести серию сложных и дорогостоящих опытов. Лаборатория учебного института не имела для этого ни оборудования, ни средств. Тогда Исламбеков решился на нелегкий для себя шаг: он поехал к профессору в Политехнический институт и предложил для них работу на усовершенствование регулирования системы коммутации. Эта как раз была связана с темой диссертации Гейнца, и она оказалось успешным для решения проблемы защиты диссертации Исламбекова.
      Что касается Инькова, Высокова и Конькова для выполнения задания репульсионных вентильных двигателей в НИИ Саранском требовалось много времени, зато отвлечённые рассуждения при работе должны были обрести высоких опытных работ. Действительно, Иньков и Губерман окончив институт, проработали по три года в военной работе, и вот теперь разобравшись в мощной электронике, они пришли к выводу: последние достижения мощных электронных систем позволяют принципиально создать крупные вентильные машины. Разумеется, сейчас есть уже устройство привода, есть созданная Максом теория, и значить, нужно думать браться за разработку нового привода. Они ведь уже признали их суть дела. После первых опытов Каратаева и Герберта установили, что испытание вентильного двигателя требует как регулирование блока питания, так и решение системой управления блоком питания.
      - Понимаете друзья, - сказал как-то Герберт, - причин много, некоторые из них технологические, другие конструкционные. Мы пытаемся от них избавиться с подбором материалов и изменениями конструкции коллекторов, но беда в том, что мы не можем наблюдать их поведение в динамике. Для этого нужны приборы с хорошей разрешающей способностью, позволяющей подобрать определённые электрическую ма-шину. И что для этого до сих пор ничего не придумано? Посмотрите, ставили в Новочеркасском ВНИИ вентильный двигатель для мощного электровоза, но через пять лет ничего не получилось. Я думаю, мы сами это сделаем для репульсионных вентильных двигателей.
      Создание вентильного двигателя в Тбилиси был создан инженерами-аспирантами Губермана, Галько, молодым Ольшанским и инженером завода Ксаврелли. К Губерман и Галько сами пришли в состав Герберта, надеясь защитить диссертации. А что касается Ольшанского, то он ещё молодой человек. Окончив институт, он сомневался с чем-то о будущей работе и с научным  исследованием электромашин. Чтобы разобраться с этим вопросом, Ольшанского, Макс   подошел к нему, чтобы разобраться с ним о науке и исследовании.
      - Знаешь, Михаил, - как-то тихонько сказал Макс, - ты ведь знаешь, что ты прошел пять лет для своей учебы? Так ты пойми, получив в аспирантуру и денежки для своих работ, ты станешь кандидатом  наук и, конечно, не простым инженером, а доцентом и это хорошее решение и мы сможем разобраться и с наукой с аспирантской работой. Вот об этом и подумай!         
      Создание двигателя в Саранске было закончено за два с половиной года, а ещё через четыре месяца Высоков и Коньков, Иньков, а также Ушмаев разработали изобретение трех устройств коммутации репульсионных вентильных машин и свои диссертации.
      Предстоял заключительный этап испытания вентильного двигателя на заводе в Тбилиси. Туда решено было отправить Губермана и нового инженера Михаила Ольшанского. Относительно командировки пришлось договариваться с отделом науки.               
      Однако Изотов, как-то резко сказал:
      - Это почему вы, Ольшанский, не с нами работает, и это странно слышать о какихто командировках.
      - Как бы там ни было, наш инженер Ольшанский работает с нами, - произнес Макс, - поэтому вентильный двигатель для заводского завода должен быть ехать в Тбилиси.
      - Как же сейчас разрешить ему в Тбилиси?
      - Знаете, Алексей Иванович, я попросил его к себе в работу. Об этом я согласился с нашим товарищем, Михаилом Косарем, который даст Ольшанского со мной до начала января. А там мы переведём его ко мне к договору в Тбилиси.
      - Ну, хорошо, — произнес Алексеи Иванович, - поезжайте и делайте своё дело.
      Работы закончили с течением месяца. Комиссию, приехавшую принимать вентильный двигатель, возглавлял Изотов. Он, придя в лаборатории к своим работникам, красиво говорил о содружестве науки и техники. Потом прочитал приказ их о благодарности, поднялся, прерывая Губермана подтвердил, что вентиль  двигатель пока остается  на заводе в  Тбилиси, а вопрос о дальнейших работах решится особо.
      - Вот те на! - Воскликнул Гулько. - Как же нам теперь сработать с этой машиной. Ведь это наши диссертации, с нею ведь еще, дай Бог, придётся работать ещё долговато.
      - А знаете, ребята, - возразил Губерман, - нам теперь последует работать с вентильными двигателями, и работа с ними для нас необходима. Вот и всё. Давайте-ка поговорим об этом с нашим руководителей, Гербертом.   
      Приведя после обеда в лабораторию, услышав своих работников в Тбилиси, Макс рассказал, что кому-то и них необходимо поехать в Москву, чтобы рассмотреть вопрос о создании дорогостоящих опытов. Конечно, для их института таких исследований и оборудований не имеет, поэтому Макс попросил поехать с Губерманом в энерготехнический институт и привести для своих работников исследований в институте. Макс МЭИ не говорил об этом, но точно знал, что именно Изотов оставил двигатель в Тбилиси.
      И это было сделано для Герберта. Его решение доводилось до него самого. Он пришёл к Изотову, решил для Губермана Москву, а потом добиться в заводе Тбилиси и  договориться для решения проблем работы двигателей. Эта работа и была связана с темой диссертацией Губермана и Галько.
      Решения этих людей уже знали суть дела. Губерман весело улыбнулся:
      - Во и хорошо. Посидим в Москве, а потом в месяц другой в Тбилиси, и прощайте с этой работой.            
      Последняя работа с заводом в Тбилиси позволила создать изобретение вентильного двигателя и принципиально метод определения пуска и остановки машин и, разумеется, сейчас немедленно вернуться домой к работе с диссертацией.
      Слушая решение Губермана, Герберт почему-то думал о себе. Завтра ему исполнится тридцать восемь лет. Закончена работа с предприятиями заводов, и, конечно, закончить свою работу по диссертации. Это решение Герберта никак к нему не приходится. Работы аспирантов, собственно, не его, а Изотова. Это, конечно, бьёт Макса за шефа, да ничего не поделаешь. Нужно думать о будущем…      
      Двенадцатого декабря Изотов, Герберт, Илясов и Гейнц ехали во Фрунзе. Над горами, поднялась полная луна, выхватила низкие, казалось, спящие поля, кинула их длинными изломанными тенями на замёрзшую землю. Далеко разносился в стылом воздухе, и зябко как-то одиноко было, хотя ехали с приятелями в такси из Ташкента. Не хотелось ни о чём говорить, чтобы не потревожить эту пронзительную, пронизанную лунными нитями, тишину. У нижнего брода через речку остановились поискать спуск к воде. В воде плескалась луна, оставляя длинную серебреную дорожку до самого противоположного берега. Осторожно ступая, шофёр в такси спустился к реке, вступился в воду. Потом пошли через реку, разбрасывая брызги, потом двинули к Фрунзе.
      К вечеру двенадцатого декабря прибыли во Фрунзе. Шёл снежок. Он сыпал крупными хлопьями из низкого свинцового неба; за его плотной завесой едва угадывались смутные тени деревьев, домов  и низкие строения бараков. Он накрывали снежными крыши домов, засыпал проходы между ними, центральную аллею, ложились в падающий снег, тонули в нём. Их очищали от снега, скребли до земли, благо, дармовой силы хватало с избытком, но с каждым утром всё начиналось сначала.
      У подъезда гостиницы «Ала-Тоо» прибыл шофёр, вышел из такси, снял чемоданы, попрощался с пассажирами и поехал искать следующих пассажиров. Изотов, увидев Игоря Левского, пошёл к нему на встречу, встретив друг друга, обнялись и о чём-то разговорились. Герберт с Илясовым и Гейнцем стояли с чемоданами, ждали, когда договорится о чём-то Изотов, хотя было ясно — войти в гостиницы и лечь спать. Утром, встретив с Максом, Левский замдиректора завода по научной работе с места в карьер сказал:
      - Едем срочно на завод, через два часа там начнётся техсовет, и ещё будет обсуждаться вопрос о защите диссертации товарища Исламбекова.
      - К чему такая спешка? - удивился Макс. - Все, что касается условий договора, решаю не я а это в компетенции Алексея Ивановича.
      - Занемог наш Алексей Иванович, - ответил как-то Левский, - потому и придётся выступить на тех совете вам и убедить наших твердолобых спецов в нужности и перспективности предлагаемой совместной работы. Думаю, у вас это получится убедительней, чем у Изотова.
      - Ну, не знаю - это всё так неожиданно и так спешно. У меня нет даже времени мало-мальски подготовиться.
      - Не беда, - возразил Левский, - члены тех совета уже ознакомлены с программой договора, остаётся только убедить их в его нужности. Советую рассказать о результатах работы с вами, которые могут быть приспособлены и к нашим технологиям по производству универсальных коллекторных машин. Особенно это касается профилометра.
      Вопреки опасениям Макса, его сообщение о предмете договора и перспективах внедрении результатов исследований завода «Электромашина» в заводскую практику завода «Киргизэлектродвигатель» встретили одобрительно. Как и предполагал Лев-ский, немногие вопросы, заданные членами тех совета, касались в основном отличий технологических цепочек в производстве универсальных коллекторных машин завода «Киргизэлектродвигатель» и коллекторных машин постоянного тока завода «Электромашина». Выслушав  исчерпывающие ответы Макса, техсовет принял решение поддержать заключение договора.
      - Вот видите, Макс Яковлевич, всё обошлось наилучшим образом, - сказал Левский, когда они вышли из зала заседаний тех совета. - Ещё не известно, как бы отреагировали члены совета, если бы вместо вас был Изотов.
      Макс промолчал.
      - Сами увидите, он с вечера как-то заболел, - произнёс Левский. 
      У подъезда заводоуправления их ждал автомобиль «Волга» и через не продолжительное время они оказались в гостинице «Ала-Тоо».
      - Приехали, Макс Яковлевич, - объявил Левский, выбираясь из машины. - Сле-
дуйте за мной.
      - Мне-то что делать? - спросил недовольно водитель.
      - Ждите, мы скоро вернёмся.
      - Как в прошлый раз? Время-то уже к концу рабочего дня.
      - Сказано ждите, вот и ждите!
      Войдя в гостиницу, они поднялись на второй этаж, и пошли в конец длинного коридора. У предпоследней двери справа по ходу Левский остановился, постучал, подождал и, не дождавшись ответа, снова постучал. Ответа не последовало, и он толкнул дверь. Она без скрипа открылась, и, пройдя узким коридором в просторную комнату, они остановились. Первое, что бросилось Максу в глаза, был шеф, Алексей Иванович, он был совершенно болен и не признавал нас для своих работников.
      - Ну, Алексей Иванович, - произнёс в сердцах Левский. - Ведь ни какого-то сладу с ним нет. Дал ведь человек обещание, что будет сегодня как стёклышко. Вот вам и стёклышко, снова Алексей заболел.
      Они прошли в спальню, где на кровати в одних трусах лежал Изотов. Вид его был ужасен. Спутанные волосы на голове, многодневная щетина, отёкшее лицо, оплывшее тело и Макс, приведя, его совершено больным, накрыл простынею, расчесав волосы и прикрыв лицо, он вышел в гостиную. Следом вышел и Левский.
      - Вы подождите здесь, Макс Яковлевич, - обратился он к Максу, - а я пройду к дежурной и узнаю, что здесь происходило.
      Вскоре он вернулся, прошёл в спальню, открыл настежь окно и присоединился к Максу.
      - Дело скажу я вам дрянь, - произнёс он. - После того как я вчера вечером ушёл от него, получив обещание быть сегодня на тех совете, он всё же как-то сошёлся в ресторане с артистами цыганского театра «Ромэн», пригласил их в номер и всю ночь, сообщался с ними и заболел. Дежурная по этажу жаловалась, что они устроили в номере пляски и пение, не давая заснуть постояльцам. Думаю: его нужно бы немедленно увезти домой, но как это сделать. Сами видите: в таком состоянии его и близко к самолёту не подпустят, а поездом и думать нечего. Трое суток при такой жаре да еще с пересадкой и здоровому человеку не позавидуешь. Придётся его продержать пару дней под присмотром. Как считаете?
      - Я присмотрю за ним, - согласился Макс.
      - Не думаю что в гостинице это возможно, - сказал Левский. - Слишком много
здесь раздражителей. А знаете, - продолжил он после некоторого раздумья, - мы вывезем вас с Алексеем Ивановичем на заводскую базу отдыха в предгорьях Ала-Тоо. Там прекрасный ландшафт, хорошие условия содержания и главное: негде приобрести спиртное. К тому же, нужно обсуждаться вопрос о защите диссертации товарища Исламбекова. Это невозможно без учёных профессора, доктора, товарища Изотова, и ваших учёных кандидатов наук, товарищей Герберта, Гейнца и Илясова.
      Эти два дня показались тогда вечностью. Придя в себя, Изотов постоянно куда-то рвался, упрашивал увести его в город, требовал спиртного, плакал и не принимал никаких объяснений по поводу полного отсутствия спиртного и невозможности выбраться с базы раньше намеченного срока, и Макс как мог, приводил его в чувство. К вечеру второго дня ему удалось уговорить Изотова подняться из постели, принять душ, побриться и выйти на свежий воздух.
      Подсвеченные садящимся солнцем, горели вдали снежные вершины.
      - Как они велики эти гиганты, как недосягаемы, и как слабы мы, люди, - сказал неожиданно Изотов.
      И было в его словах и в том, как он их произнёс, нечто, что как электрический разряд прошило Макса, оставив какое-то щемящее чувство жалости и доверия к Изотову, и близости, и уверенности, что на него можно положиться. И ещё через день состоялась защита диссертации. И через день, ценою больших усилий, Максу удалось доставить Изотова домой в Куйбышев.
      Жизнь с длиной почти в семь лет дался Максу не легко. Большинство собиравших с ним в аспирантов и инженеров, проделали хорошие работы электромашин и успешно сработали свои исследования диссертаций. Им теперь уже четыре человека: Иньков, Высоков, Губерман и Галько. Вот-вот, защитившись с диссертациями, они будут где-то искать приличные работы и это не просто. Ну, с этими друзьями всё проще. Почти по два-три месяца работы над диссертацией, они закроют защиты к сроку. А что же с ними потом искать где-то в различных местах с начальниками, работниками, их с окладами и квартирами. Отсюда и возникает решение с Максом. Работа с инженерами, аспирантами  а это не Макса приятели, а лично работники шефа кафедры, Алексея Ивановича. И это точно знает Макс. И инженеры, и аспиранты и это их достижения о докладах своих работ, изобретений, авторских свидетельских изобретений, научных работ и книг, а с ними и шеф, Алексей Иванович. К тому же эта неприятная работа с шефом по поводу его о зависимости, и вот-вот он потеряет кафедральную работу и аспирантскую, и Макс подумал об одной проблеме с профессором Столбовым. Он ведь когда-то предлагал работу в институте в качестве руководства заведующего кафедрой. Конечно, это достаточно сложно, всё-таки трудно не быть доктором, чтобы быть заведующим кафедрой. Но он написал, что работа Макса над диссертацией готова, и можно попробовать стать  руководителем кафедры. Есть, конечно, вопросы о Карпухине, Инькове и Гулько, и Макс подумал, взять их с собой. Действительно, сама новая работа в этом городе не простая, там необходимо создать заведующего кафедрой, новых ассистентов, доцентов, аспирантов. Там работа всё новое, и нужны новые люди с успешными работами, а это значит, получить Карпухина, Инькова, Галько и об этом нужно говорить и требовать этих людей. Думаю, позвонить товарищу Столбову, поговорить с ректором об этой проблеме, и ещё: приехать к вам к ректору профессора Алексея Ивановичу Изотову. Думаю, это должно быть хорошим решением Изотова.         
      Накануне на заседании работы по диссертации Инькова и Галько, Макс предупредил Изотова, что если все обойдется удачно, то вечером соберутся товарищи по кафедре и оппоненты, мы определим о нашем состоянии дел. Он взял с него слово, что он придёт.
      После заседания Инькова и Галько все собрались в ресторане, где-то в сквере им. Маяковского, где имелись хорошие музыки, закуски, они, поздравляя друг друга, ужинали и пили вино. Молчали. 
      - Ребята то ушли... - сказал через некоторое время Изотова и снова замолчал. Что-то его задерживало, не давало сказать, что проблема их просто в том, что она слишком часто попадает в такое положение, когда спутывается со сложными приятелями выпивать с различными людьми. Этот вечер сегодня осветило его лицо. Он был способен выразить Макса, рассказать ему о его работе с кафедрой. И, это было проблемой Изотова о его жизни, и об этом рассказал он Максу.
      Была и другая проблема с Максом. Он знал, что состояние Изотова в том, что он возможно должен уйти из заведующего кафедрой, и это выло для Макса не возможным, потому, что именно он, Алексей Иванович, принял Макса к себе и сделал с наукой. И не может он оставаться здесь, и нужно уйти в другое заведение. Он подумал: «Я думаю, и сам Изотов знает, оставаться меня здесь не стоит. Вот и всё».
      - Это не беда, - сказал Макс, - наши ребята Иньков, Карпухин и Гулько собираются уйти в другие места. Знаете, Алексей Иванович, им нужны приличные работы, профессии, получать квартиры. Подумайте, Алексей Иванович, быстро ли это можно сделать. Думаю, нет. Многие наши ребята уже закончили с диссертациями. И  вот встают проблемы с устройством на работу, над науками и прочими вопросами.
      Потом они просто седели молча, пили вино, думали о будущем, и отношений с ним. 
      Наконец, Изотов отчётливо заговорил об отношении с Максом:
       - Думаю, это к нам, возможно, изменится с нашей задачей, - сказал задумчиво он, - я понимаю, сейчас у нас сложное положение. Действительно, я в сложной ситуации с моими проблемами, и нужно согласиться с вами, что это именно то, что вы мне говорил. И мне очень жаль, что придётся расстаться с вами по-хорошему.      
      - Спасибо, Алексей Иванович, я рад к вашему решению. Думаю только об одном, я приглашаю вас приехать со мной в Казань.   
      - Ты наверно не знаешь, Макс, я ведь неплохо знаю профессора Столбова, о работе с ним и о его предложении в Казань. Вот видишь, Макс, это было бы неплохим решением.
      Вот всё и решилось с Изотовым. Он не ставил никаких вопросов, и Макс мог бы ответить на любое его возражение, как отвечал вчера c Дашей и сегодня с шефом, Алексеем Ивановичем. Они вернули поздно домой. Макс тихонько лёг в кровать и, ни о чём не думая, заснул.   
      Проснувшись и не обнаружив рядом с собой Дашу, Макс поднялся, взглянул настенные часы. Было без четверти шесть, и он удивился столь раннему подъёму Даши. Он прошёл из спальни в зал, где она обычно делала поутру лёгкую разминку, но, не застав её там, вышел в узенький коридорчик и направился в кухню. Проходя мимо ванной комнаты, он услышал плеск воды и постучал в дверь. Дверь оказалась запертой и это его несколько удивило. Мелькнула мысль: «С чего бы это?». Он постоял немного, вслушиваясь в плеск воды, представил себе как она стоит перед зеркалом и рассматривает себя оценивающим взглядом, потом, обнаружив его присутствие, накинет на голое тело халатик и отопрёт дверь. Его всегда удивляла эта её особенность. Не стесняясь при нём переодеваться, оставаясь, какое-то время нагой, она никогда не позволяла себе этого при нём в ванной комнате. Дверь отворилась, и он увидел возникшую в дверном проёме свежую,  разрумянившуюся  Дашу со спадающими на плечи влажными волосами, её изящные руки, стягивающие на груди тесноватый халатик.
      - Что же это моя жёнушка от меня прячет? произнёс Макс, положил ей на плечи руки и потянул к себе, но она отстранилась.   
      - Много будете знать, скоро состаритесь, товарищ муженёк. Обойдя его, она направилась в зал, и он молча последовал за нею. Пройдя в зал, она устроилась у туалетного столика и принялась расчёсывать волосы, а он остановился сзади, рассматривая в зеркале её лицо. Даже без макияжа и еще чуть влажная после купания с гладко прилегающими к голове волосами она казалась ему красивой, настоящей недоступной красоткой.
      Он опустил ей на плечи ладони и почувствовал, как дрогнула и напряглась её кожа под его пальцами, и он стал слегка массировать и поглаживать её.
      - Оставь это, - сказала она едва слышно, - не то я совсем разомлею. 
      И он почувствовал, как его подхватывает какая-то горячая волна, наполняя голову туманом. Он приник губами к её уху и прошептал:
      - Я люблю тебя.   
      Её глаза немного расширились, на губах появилась улыбка, а голос стал, как у голубки, воркующим.
      - Это хорошо. Это действительно очень хорошо, и это меня радует.
      Он опустился перед нею на колени, стал расстёгивать халатик, обнажая её груди, но она решительно отвела его руки и снова сказала:
      - Оставь это!
      Её голос стал колючим. Это как-то скребануло его слух, и он спросил:
      - Я чем-то тебя обидел?
      - Не в том дело. Просто не ко времени всё это. Вот-вот проснутся дети, если уже не проснулись, на кухне мама готовит завтрак, а у тебя только одно на уме.
      - Ну, как знаешь, - сказал он потускневшим голосом, отпустил халатик и попытался подняться.
      Она охватила руками его шею, притянула к себе и прошептала в ухо:
      - Ах, мы обиделись.
      - Ничуть. Просто я хотел тебе кое-что сообщить.
      - И что же такое ты хочешь мне сообщить? - в её голосе послышалось нетерпение Даши.
      - Я получил письмо от профессора Столбова. Ты, наверное, помнишь его, он оппонировал у Володи Есина. Так вот: он спрашивает, не хочу ли я поучаствовать в конкурсе на заведование кафедрой в Казани. При положительном решении он готов устровить мою личную встречу с ректором.
      - Помню, конечно. Обходительный такой старичок, - сказала Даша.   
      - Ещё какой, - Макс засмеялся.
      - И что я такого смешного сказала? 
      - Прости. Это к тебе не относится. Просто я вспомнил, как на банкете Есина и Гейнца этот старичок отплясывал с тобой гопака. Сама говорила, что он тебя умотал. Так вот, этот самый «старичок» пишет, будто к нему обратился ректор института с просьбой подыскать кандидатуру на заведование кафедрой. Теперешний заведующий кафедрой его по какой-то причине не устраивает. Что скажешь?       
      - Даже не знаю, что и сказать. Сам-то как считаешь?
      - Думаю попробовать. Положение моё на кафедре после разговора с ректором и секретарём парткома двоякое. Очевидно, содержание беседы каким-то образом стало известно Изотову. Отсюда возникшая вдруг натянутость в его отношении ко мне. Это
почувствовал не только я, но и вся кафедра.   
      - А как же твоя работа над докторской диссертацией? Не поставит ли твой уход от Изотова на ней крест?
      - Не думаю. Собственно, работа завершена как в теоретической, так и в экспериментальной части, основные результаты опубликованы, принята к изданию монография с Изотовым и этого вполне достаточно для защиты. Осталось дооформить саму диссертацию, и разрядить сложившуюся ситуацию.
      - И что ты намерен предпринять?
      - Ничего кроме честного разговора с Изотовым. Думаю, это его устроит, и он не станет чинить препятствий. А значит, сохранятся наши добрые отношения. Кроме того я намерен попросить Изотова поехать со мною в Казань на встречу с ректором. Как-никак он много для меня сделал и это будет справедливым.
      - Умница, - Даша поднялась, скинула халатик и принялась одеваться, ни мало
стесняясь присутствия Макса. 
      Наблюдая за нею, он с удовольствием отметил, что и после рождения детей она почти не изменилась, оставаясь такою же стройной и привлекательной что и до их рождения. И это несмотря на тяжелую беременность сынишкой и вскоре последовавшей за его рождением беременностью дочкой. Да и последующий уход за ними: режим, сон, еда, прогулки, и всё это вовремя, чтобы были не голодными, чистенькими, нарядными... Конечно, большую помощь в этом оказывала и Татьяна Петровн, готовая по первому зову прийти на помощь. И всё же основная тяжесть легла на Дашу, готовую ради детей и карьерного роста мужа пожертвовать своею карьерой, бросить работу и посвятить всю себя детям и мужу. Она чувствовала себя соучастницей его больших, как ей казалось, и важных дел и всеми своими силами она способствовала их осуществлению. Конечно, с рождением детей у них образовалась настоящая полноценная семья, которая требовала внимания и особого устройства быта, и Макс иногда шутил над тем, как серьёзно она воспринимает многие недоступные его пониманию мелочи. Она не обижалась, говоря: семья это не кафедра и не поликлиника, где каждый сам по себе, а нечто большее. Это коллектив, связанный, как мать с ребёнком, пуповиной. Это одно целое с её будничными, важными потребностями и хлопотами, составлением бюджета, распределением его на неотложные и долгосрочные покупки, и главное: любить своих ближних людей.
      Решив вопрос с Изотовым, Макс срочно приехал в Казань, встретился с профессором Столовым, и, рассказав ему о делах с диссертацией и научных работах, они встретились с ректором.   
      Ректор, тихо спросил:
      - Ну, товарищи, Лев Израилевич и Лев Яковлевич, прошу вас быстро пояснить,
какие работы по науке, диссертации и работе со студентами у вас имеются.
      Лев Израилевич быстро сказал:
      - Имеется пятьдесят работ в науках в институтах, в том числе в «Известия Академий Наук», книга в «Энергоиздат», имеется работа в Америке, а что касается диссертации, то она сработана, и остаётся лишь подготовить в Совете и защитить. Что касается студентов, то для них и лекции, и лаборатории и что положено: расчёты работ электро-машин и испытаний. Он положил перед ректором необходимые материалы для заседания в Совете института о заведование кафедры Герберта.
      Ректор бегло просмотрел материалы для Совета, потом, как-то стесняясь, водрузив на нос очки, отложил в сторону материалы работ, неожиданно спросил:               
      - Вы ведь знаете что он немец?
      Макс сделал усилие, чтобы промолчать, но всё же сказал:
      - Почему вы спрашиваете?
      - Потому что это важно для меня.
      Макс промолчал.
      - Значит немец. Вы знаете, после войны я находился в Германии с немцами, разбирали различные заводы, потом ставили не платформы и уезжали в Россию. И вы знаете, эти немцы были прекрасные люди, работящие и умеющие разобраться с любыми делами. Я думаю, эти и вы такие же работящие немцы, которых я видел прежде. Знаете, в июне вас представят в качестве завидующим кафедры, и вы можете переехать к нам, в Казань.
      - Я думаю, для меня это приличное решение. - Макс заволновался, потом сказал: - У меня имеется проблема о трёх людях, и они мне нужны для работы на кафедре.
      - Да, это хорошо, Макс Яковлевич, на первую пору остановите одного и ваших людей у нас, и мы дадим ему разрешение науки и квартиры. С остальными людьми бу-
дут решать с приездом ваших, Макс Яковлевич!   
      - Ну, хорошо. На первую пору продержимся, новую экспериментальную установ-ку отправим вместе Карпухиным, договор составим вместе со мной в Саратове. Думаю, это не займёт много времени. Правда придётся комнатку для работы  с Карпухиным и будущими работниками.
      - Ну, пока не знаю. Дело в том, что с площадями здесь туго. Кроме трёх учебных лабораторий, комнаты для преподавателей и мастерских никаких других площадей здесь нет. Правда, обещаю комнату под науку, но когда это ещё будет. Давайте так, вы своё дело решите, в мы будем решать нашу проблему.
      Приехав в Куйбышев, Макс пришел на кафедру, и, найдя Изотова, рассказал о встрече с ректором в Казани, о решении  проблем с Иньковым, Галько и Карпухиным, и действующих проблем о работах. Алексей Иванович, несколько смутившись, сказал, что между нами есть какая-то неловкая проблема с ними. «Это как-то нехорошо», — сказал он вслух, - но их проблема была решена, он как-то понял, что с переездом Макса в другую кафедру он сам остаётся на прежней кафедре.
      - И что же вы будете с работой диссертацией? - сказал как-то смещённо Изотов.
      - Я думаю, Алексей Иванович, диссертацию я сработаю до отъезда в Казани, её я сделаю в конце августа и передам вам для просмотра работы.
      - Ну, Макс Яковлевич, всё хорошо, будем думать о нашем будущем.
      К вечеру Макс пришел домой. Раздеваясь, он услышал голос Татьяны Петровны, она о чём-то говорила с Дашей, которая тихонько пел песенку для детей, которые то засыпали, то просто молчали, слушая песенку. Проходя мимо, он услышал, как Татьяна Петровна, как-то странно, говорит о поездке куда-то Макса, о какой-то работе, и о том, что это плохая история, а нужно никуда не ездить, а сидеть на месте и жить себе как-то проще. Она не понимала, что люди ищут новые места, бьются с хорошими работами, с квартирами, с мебелью, мясомолочным или рыбными продуктами. Её поражало ехать куда-то, не зная и ничего не понимая, что нужно знать-то конкретное дело. Он прошёл в гостиную комнату, сел на диван и ждал, когда Даша выйдет к нему, и встретится с какою-то радостью. 
      - Как хорошо, что ты здесь, - сказала она, и, пройдя к Максу, устроилась на диван рядом с Максом и прижалась к нему, и что ты хочешь же мне рассказать.   
      - Я очень доволен, что ты здесь со мной, тебе здесь нравится, - сказал Макс, - но меня мучают сомнения: не слишком ли далеко мы оторвались от нас прижившие к нам люди, и не скучно ли будет тебе без них, наших друзей и знакомых.   
      - Ничуть, - ответила она бодро, хотя по грустинке в её глазах Макс догадался, что это совсем не так. - И потом мы будем там не одни, там с нами будут твои сослуживцы, и это скрасит на первых порах наше одиночество.
      Макс поднялся, обнял её, крепко прижал к себе и почувствовал тепло её слегка подрагивающего тела, запах каштановых волос, спадавших волной на смуглую шею. Она подняла голову, посмотрела увлажнёнными широко открытыми глазами, потерянная улыбка скривила её губы, и Макс испытал невыносимую жалость, он пожалел, что снова они уезжают.
      - Ты знаешь, у нас всё будет прекрасно, меня приняли в заведование кафедрой, хорошую квартиру и наших хороших друзей Иньковых, Галько и Карпухиных. Тебе, наверное, будет скучно? - сказал он дурацкий вопрос и, не дожидаясь ответа, продолжил, - ну ничего, мы будем с тобою вместе и ничто от нас не уйдёт.
      Она положила ему на плечи руки, поцеловала, в её глазах стояли слезы, и она едва слышно прошептала:
      - Не обращай внимания что это только минутная слабость, что-то внезапно нахлынуло, но это пройдёт, выйду вот на работу и всё наладится. Главное что мы вместе, а остальное приложится.
      - Спасибо, милая, я постараюсь, чтобы это наступило поскорей.
      Прошло лето. Сделана работа с диссертацией, передана Изотову и скоро прощай в новое место. На последний день пришли на Волгу. В полукилометре выше по течению они поравнялись с небольшим островком, отделённым от них неширокой протокой. Протока, чуть тронутая мелкой рябью, отбрасывала солнечные зайчики, отчего вся её поверхность ослепительно серебрилась, и в этом серебре островок казался корабликом, отчаянно выгребавшим против течения. Мелкая, почти стоячая вода оказалась горячей и приятно расслабила ноги.
      Шедшая молча рядом с Максом, Даша, вдруг сорвалась, помчалась, выделывая немыслимые кренделя и поднимая фонтаны брызг по мелководью. Кричала: «Догони и-и-и!», и Макс, охваченный каким-то телячьим восторгом, тоже помчался по горячей воде, вращал над головой полукедами и кричал в восторге: «Ого-го-го-о! Догоню-ю-ю-ю!» Набегавшись, они становились тяжело душа. С их одежд и с них самих стекала ручейками мутная вода, оставляя на ткани и коже мелкие песчинки и ил.
      - Ну и вид у тебя, - сказала, отдышавшись, Даша, - неужели и я такая грязнуля.
      Она осмотрела внимательно платье, плечи, руки, ноги, они были в потёках песка и ила, и она сказала растеряно:
      - Нет, вы посмотрите, Макс, как мы покажемся в таком виде людям.
      - Это всего лишь песок и крупинки ила, они легко прополаскиваются.
      - В этой грязи?
      - За островком чистая вода, там и прополощем одежды и накупаемся сами. Пойдём!
      Оказавшись на островке, Макс привёл её к ухвостью — нижней оконечности островка, где на пологом песчаном бережке лежало потемневшее бревно, прибитое сюда когда-то вешней водой. Наскоро прополоскав одежду, разложили её для сушки на солнцепёке и стали купаться. Несмотря на жару, вода хорошо охлаждала, они вволю накупались, выбрались на берег, расположились на узкой полоске песка, и Макса потянуло в сон. Про-шедшая неделя была трудной, работал весь световой день, чтобы к сроку сдать диссер-тацию, потому не успевали восстановиться и выспаться.   
      Когда он проснулся, Даша стояла рядом и смотрела на него, и он почувствовал некоторое раздражение, как если бы под его одежду забрались муравьи, но он не подал виду. Он видел её стройные ноги с просвечивающими голубенькими кровеносными сосудами, округлости бедер — это неожиданно подействовало на него возбуждающе, и он закрыл глаза, притворяясь спящим.
      - Не притворяйся, пожалуйста, Макс, я знаю, ты не спишь.
     Он поднялся рывком, сел на бревно, посмотрел на солнце, она заметно снизилось к западу, и он сказал:
      - Извини, Даша, я, кажется, заснул.
      - Ещё как заснул, я за это время успела вдоволь накупаться и обгореть. Посмотри!
      Участки её тело, не прикрытые купальником, были кумачовыми, и это насторожило Макса.
      - Тебе больно?
      - Нисколечко, - она повела плечами, - только немножечко кожу тянет.
      - Это плохо, тебе нужно одеваться.
      - Искупнёмся последний раз - и домой. Нас уж теперь потеряли.
      Искупавшись, они вернулись, стояли, подставив лица солнцу, неожиданно она сказала:
      - Макс, не оглядывайся, я пойду переодеться.
      Он услышал хруст песка под её ногами, он становился глуше, потом совсем стих, значит, она скрылась. Он осторожно повернул голову, чтобы убедиться в этом и одеться самому: выжать плавки, натянуть рубашку и брюки. Сквозь редкую листву низкорослой берёзки он увидел изящное очертание её фигуры, плотно сжатые стройные тёмные ноги с круглыми коленями, белое пятна живота, небольшую белую грудь… Он не сдержался, подошёл к ней, обнял, и они обнялись друг друга и упали на траву. 
      Вскоре они поднялись, одели одежды, опустилась рядом с ним на бревно так близко, что их бёдра и плечи соприкасались, и это волновало Макса. Солнце пекло сухо, жужала оса, пахло влагой и тиной; на той стороне реки белой лентой петляла дорога, по которой иногда пробегали машины, проходили, лениво волоча ноги, истомлённые зноем путники.
      - Хорошо здесь, - произнесла с лёгким вздохом Даша, - но ничего не поделаешь, нужно когда-то уйти.
      Накануне до позднего вечера Мак разбирал деловые бумаги, конспекты лекций, рукописи статей, докладов, выступлений, письма. Посчитав многие из них в новой жизни ненужными, оставил лишь оттиски опубликованных и наброски новых статей, патенты и авторские свидетельства. Нужные бумаги уложил в папки, отбракованные — в большую картонную коробку. Оставалось разобрать последнюю толстую папку из чёрной кожи. Раскрыв её, встретился с мёртвым взглядом красноликого Ленина. Он был, как показалось Максу, грустным, и мелькнула мысль: «Как ему не быть грустным, если закончилась его эпоха и все дела и старания стали ненужными, выброшенными на свалку истории. Вот и сама эта папка с десятками почётных грамот с изображением Ильича, выданных по случаю великих дат Октября и дней рождения «Великого Ленина», сопровождавших всю творческую жизнь их обладателя, Макса Герберта, стала вдруг никому ненужной». Макс вытряхнул содержимое папки в картонную коробку, отнёс к двери, чтобы выбросить утром в контейнер для макулатуры.
      Был с сильный ветер с преодолением пространства между домом и свалкой давалось Максу с трудом. Коробка выскальзывала из рук, и он прижимал её к себе, не давая её содержимому рассыпаться. В конце концов, она развалилась, и, подхваченные порывом ветра, почётные грамоты с изображением Ильича затрепыхались подраненными птицами и опустились на ещё никем не тронутую поверхность. По странной случайности большая их часть легла на поле тыльной стороной, и красноликие Ильичи, лёжа беспомощно на спине, смотрели в мутное небо. Первым желанием Макса было собрать всех Ильичей, чтобы опустить их вместе в контейнер. Он наклонился, подобрал первую подвернувшуюся под руку почётную грамоту, выданную ему по случаю столетия со дня рождения Ленина, прочёл: «За высокие показатели в научно-педагогической деятельности почётной грамотой награждается Макс Яковлевич Герберт» с подписями ректора, секретаря парткома, председателя профкома и гербовой печатью. И он тот час же вспомнил всё, что было связано с этой грамотой. Тогда в преддверии празднования 100-летия со дня рождения Ленина в числе других представителей института он был представлен к награждению юбилейной медалью, но взамен получил почетную грамоту, которую держал сейчас в руках, и небольшую денежную премию. Причиной замены медали на грамоту оказалась не наградная его, Макса, национальность. «Был бы ты, Макс Яковлевич, другой, ну, хотя бы еврейской национальности, - сказала ему по какому-то случаю его хороший знакомой, зам. секретаря парткома, - дали бы тебе медаль. А так отказали, указание говорят, было: немцев к государственным наградам не представлять». А еще Макс вспомнил, какое испытал унижение при этом сообщении, и снова что-то нашло на него, и он сказал себе: «С этим покончено надеюсь навсегда», поднял картонную коробку с оставшимися Ильичами и скинул в мусорный контейнер.

26

      К середине августа Макс собрался в Казань, вышел на перрон, он был пуст. Вдали над городом, едва просвечивала луна, тихонько пиликал сверчок на своей костяной скрипочке. Благодать… Под окнами кафе Макс обнаружил скамейку, она была пуста, и, отдавшись во власть судьбе, он опустился на скамью и устроился на ней поудобней. Из окон кафе просачивалась приятная музыка, и Макс задремал. Очнувшись от зябкого ветерка, доносившего сырость и какие-то невнятные ночные шорохи, он увидел нужный пришедший поезд, и Макс направился в свой вагон. К счастью, обозначенная им ранее скамья, была не занята, и он с облегчением опустился на неё. Его соседи, закончив ужин, устраивались на отдых. Он устроился к окну, смотрел на просвечивающую лунную ночь, и думал о том, что Даша с ребятами сейчас в деревне у брата, и там всё хорошо и не нужно ни о чём не думать, о плохих делах. О новой квартире, она конечно хороша, большие четыре комнаты, большая прихожая и обеденная комната, и туалет и остальное. Остаётся, конечно, поручить контейнер, разложить всё в квартире и посмот-
реть в кафедре, что да как.   
      Следующим утром Макс прибыл в Казань. Учебный корпус, где расходилась кафедра электротехники, он нашёл без труда и, войдя в просторный вестибюль, удивился тишине, прохладе и безлюдью, царившей в нём людей.
      - Вы по какому поводу, молодой человек? - обратилась к нему приятная женщина, сидевшая в будке подле входной двери.
      - Я ищу кафедру электротехники, не будете ли вы столь любезны, подсказать, как мне её найти.
      - А кто-то к вам приходится к этой кафедре? - сказала она, зевнув. - Ведь все здесь с лета отпущены.
      - Ну, мне нужно ведь посмотреть кафедру, и войти, чтобы ею посмотреть, - возразил Макс. - Вот посмотрите? Он подал ей документ о работе.
      - Ну не знаю, - сказала неуверенно женщина, - сейчас посмотрю, есть ли там кто. - Она открыла висевший на боковой стене ящик с ключами, осмотрела беглым взглядом. - Как вы сказали, какая кафедра?
      - На первом этаже во втором переходе.
      - Первый этаж, и второй никого там нет. Возьмите их все, потом мне отдадите.
      Взяв ключи, Макс пошёл вдоль комнат. Рассматривал их, что там о работе, какие ли аудитории, какие учебные лаборатории, мастерской. Учебные лаборатории произвели на Макса благоприятное впечатление своими площадями и лабораторными стендами, не уступавшими стендами на их прежнем месте работы. Произвели хорошее впечатление и мастерские с полным набором слесарных и металлообрабатывающих станков, и старший мастер, проводящий работу. Последняя комната, хотя раскрывающей, была заперта, и он подумал: нужно узнать, в чём дело. На втором этаже комната преподава-телей, комната заведующего кафедра, и комната лаборанта для различных работ. Он подумал: «Ну что же, не плохая работа для Карпухина, и нам нужно развернуться с научной работой». Оставшись в комнате для заведующего кафедрой, он подумал: «это кабинетная кафедра, пока никем не занят. Впрочем, есть желание посмотреть на положение преподавателей, лаборантов и остальных рабочих. В углу кафедры он открыл шкаф с какими-то делами, с капками лекций, исследований работы для студентов, главное: найти списки с преподавательскими работами кафедры. Он взял лежавшую перед ним на столе тоненькую папочку, извлёк лист бумаги, расправил не спеша, подумал: «Хорошо бы коротко проинформировать, куда я прибыл, что с собой представляет кафедра, что нас ожидает и для чего нас, собственно, сюда пригласили. Впрочем, доцент Власов - отработанный материал, через пару лет он уйдёт на пенсию, а вот остальные доценты Зиннатулен, Навальный, Карпухин; старшие преподаватели Дорохин, Шмелёв, Соловьёва и Абуталипова, а также ассистент Троицева советую присмотреться на предмет привлечения их к научной работе. Не нужно ожидать, что все эти люди встретят нас с распростёртыми объятиями. С нашим прибытием для них кончается тихая жизнь. Здесь ведь до нас не было ни аспирантуры, ни хоздоговорной работы и никакой науки и вот теперь наступает конец тихой жизни, и для них это будет болезненно. Поэтому будьте осторожны в общении с ними, особенно с Власовым, который со слов декана факультета может оказаться противником наших начинаний. Впрочем, доценты Зиннатулен, Навальный, а также Дорохин со Шмелёв можно присмотреться на предмет привлечения их к научной работе. Нам очень важно заинтересовать их и сделать нашими сторонниками». Ну, хорошо, Макс списал этих людей в тоненькую папочку, закрыл кафедру, прошел вниз в вестибюль, сдал ключи и вышел на улицу.
      Было тепло. Макс перешёл улицу, добрался до кухни «Пельмени», и, поев, прошёл рядом до дома, и, не замечая ближних людей, поднялся на второй этаж и вошёл в свою квартиру. Это для него оказалось шоком. В прежней квартире она не показалась какой-то большой, как его бывшая квартира. Просто в нём проживало четыре человека с женой, мужем с двумя детьми и это казалось ему какимито неприятными людьми от этой среды людей, сбитых какую-то компанию, пить и не думать о ближнем человеке. Но, оказавшись в квартиле, здесь, сейчас, без людей, без гостиных набором мебелей со столами, стульями, диванкроватями, стенками с посудными и книжными отделениями, ему показалось какимто непонятным и не невозможным иметь такую квартиру. Она было пуста. Наконец-то, после многих лет скитаний по общежитиям и маленькой в своей квартирке, Даша думала и мечтала и днём, и ночью. Это ничего, что после неуютного проживания в общежитиях, ежедневных встреч в шумных кухнях, сумбурных застолий по праздникам, жизнь в отдельной квартире как-то поскучнела, потеряла краски её малости в размерах и от многих детей и родителей. И вот, увидев эту квартиру, она будет довольной до слёз.
      Он прошёл по квартире, она была хороша по размерам коридора, кухни, туалета и четырьмя комнатами. Оказалась и телефон. Макс, позвонив, получил прибытие контейнера, и, показав о его приёме в следующее утра, он попросил проехать контейнера до своей квартиры и поднять её имущество. До утра он остался в квартире. Будучи без ка-ких-либо причин для одежды на отдых, Макс, то лежа на спине, то на подоконнике, дождался до утра, и, приняв своё имущество, он подумал, поехать домой. Он  переоделся, вышел в туалет, сполоснул лицо и руки и направился выйти на улицу, чтобы отправится домой. Первые лучи солнца едва пробирались сквозь толстые, тяжеловес-ные облака, предвещая ненастный день. Выйдя, он спустился на крыльцо, осмотрелся. Смутно просматривая сквозь обволакивавший землю легкий туман, казалась сказочным богатырём, рассеивающим тьму ночи. Он вошел в такси, добрался до поезда и уехал домой.
      На другой день он добрался в деревню к Владимиру и, подойдя поближе, увидел Дашу. Она устраивала детей под деревом на одеялах и, увидев Макса, неожиданно оживилась, раскраснелась, её темные бархатные глаза заискрились от его приезда.
      «Как это её красит» - отметил Макс. Он никогда не видел её такой красивой и симпатичной. Обычно она была покладистой, тихой приятной молодой женщиной, и он подумал себя на мысли, что она ему нравиться больше других. Он даже было заревновал на него этому парню, что когда-то встретилась с ним в детстве. Макс посмотрел изучающе на Дашу, потом на ребятишек, он решил: теперь, когда в его жизни появилась Даша, ему никто кроме неё не нужен.
      - Ну ладно, Дашенька, - сказал добродушно Макс,  не обижайся, пойдёмте-ка лучше окунёмся, дети ведь спят.
      - Ну, не знаю, вдруг кто-то придёт или ребятишки, или собаки.
      Макс засмеялся:
      - Ну, Дашенька, мама ведь здесь и посидит с ребятишками.
      Пришли Володя с Фридой и, увидев Макса, заволновались.
      - Ты как-то быстро вернулся, Макс, что случилось.
      - Всё хорошо, ребята, поговорим с проблемой наших работ. Давайте-ка к речке, там и поговорим.
        Все оживились. Володя взял треугольную сеть с мотнёй у длинной ратовище, и все в месте побежали к воде за поворотом, где берег резко снижался к плёсу, осторожно вошли в воду, забрели поглубже, и вскоре послышались их повизгивание, смех и плеск воды. Кто-то из мужчин прыгали с высокого берега в воду солдатиком, кто-то, разбежавшись, нырял ласточкой, потом играли в догонялки, плескались и повизгивали как молодые.
      Володя как-то не любил в воде копаться, и потому, налегая на ратовище, тянул к берегу, иногда наклонялся, выбирал что-то.
      - Пойдём, искупаемся, - предложили Макс.
      Даша не ответила, просто окунувшись, сидела, смотрела на купальщиков, её тоже тянуло в воду, но что-то удерживало её.
      - И кто тебе больше нравится? - спросила она неожиданно.
      - Ты о чём, Даша?
      - Не притворяйся, я прекрасно видела, как ты смотрела на меня, на эту девушку. Она красивая, правда?
      - Ты ошибаешься Даша, я вовсе не сравнивал вас. Я боялся, что она что-то выкинет и обидит тебя. Разве ты не заметила, как тебя все рассматривали, особенно тебя. А эту я и не знаю, и никогда не встречал.
      - Ещё как заметила. Я, пожалуй, пойду.
      - Можно мне с тобой?
      - Как хочешь.
      Она подняла с травы платье, босоножки, не уходила, стояла и смотрела как-то особенно на Макса, словно решала для себя, как с ним поступить. Потом сказала:
      - Пойдём к Владимиру, он, конечно, что-то поймал.
Налегая на ратовище, Владимир тянул к берегу, иногда наклонялся, выбирал что-то.
      - С добычей? - спросил, подходя, Макс.
      - Плохо идёт, - Владимир снова забросил накидку в воду, потянул к берегу, прижав ратовище ко дну.
      Что-то забилось в накидке, Владимир крикнул: 
      - Что-то тут есть, хватай ратовище, тяни!
      Даша вдвоём с Владимиром вытащили снасть на берег, попав в мотню, в ней билось много раков, он вызволил их из мотни в ведёрку, и снова налегая на ратовище, тянул к берегу. 
      - Мне-то можно? - вскрикнула Даша, - я попробую сама с крабом.
      Она несколько раз налегал на ратовище, иногда рак попадался, иногда нет. Наконец она сказала:
      - Ну, всё, я устала.
      - Хорошо! Право слово хорошо! - Макс взял ратовище и начал тянуть её вдоль берегу. Это получалось, и вскоре чашка оказалась доверху с раками.
      - Хорошо здесь, - произнесла с лёгким вздохом Даша,- но ничего не поделаешь, нужно уходить.
      - Вот и всё, братцы, теперь домой, - сказал Владимир, взял снасть, ведёрку с раками и пошёл вперёд, а следом за ним пошли домой Макс, Фрида, Даша с их  девочками.
      Было к вечеру, когда закончив ужин, ушли женщины устраивать детей и Макс с братом остались одни. Впереди висела полная луна, а вокруг неё, насколько хватала обзора, рассыпанные чьей-то щедрой рукой, мерцали звёзды. Оставшись одни, они молчали, попивали вино и о чём-то думали, о себе. Потом Владимир вдруг сказал:
      - Ты Макс, знаешь ли, как нам было в Михайловке во время войны?
      Макс промолчал.
      - Так вот. Мы вот недавно съездили к брату Фриды, и моей сестре, Фриде, и мне захотело узнать, сколько лет я проработал в колхозе в Михайловке. И ты знаешь, он оказывается жив, Варламов. Вот чудеса. Я пришёл к нему. Некоторое время они стояли напротив друг-друга и молчали, и меня охватило некоторое лёгкое отвращение по поводу уродливости лица человека, стоящего перед ним. Широкое лицо, испещрённое сетью тёмно-красных склеротических жилок. Большие пронизывающие казалось синие глаза, красноватые свисающие веки, будто оттянутые подвешенными грузами; пара направленных к верху широких ноздрей, которые, казалось, осматривали его как вторая пара глаз; короткая верхняя губа слегка вздёрнута вверх, обнажая два длинных передние зуба… Живое, доброжелательное и вместе с тем требовательное лицо.
      - Ты, стало быть, новенький? - ево голос погнал по спине новую волну дрожи. Он был хриплый, царапающий, чуть громче шёпота. - Сколько лет тебе было?
      - Двенадцать.
      - Ты ведь был немцем?
      Владимир сделал усилие, чтобы промолчать, но всё же сказал:
      - А ты об это ничего не знаешь.
      - Конечно знаю, но всёже это важно для тебя.
      Владимир промолчала.
      - Я, конечно, знаю что ты немец. С тобой всё ясно, не говори только это остальным ребятам, если не хочешь нажить неприятностей.
      Остаток дня Владимир провёл как в полузабытьи, знакомился с новыми воспитателями и мальчишками, отвечал на многочисленные вопросы и исследовал многие окружавшие его помещения. 
     - Помнишь, как здесь отмечали праздники «Дань борозды», - спросил Варламов.
     - Ещё бы не помнить, - улыбнулся Владимир.
      Наиболее из праздников особенно хорошо запомнился Владимиру первый послевоенный. Его поразило само празднество, расставленные перед конторой столы с едой, весёлые лица односельчан, смех, звуки гармони и побоище. Его устроителями стали три брата Русановы.
      Зачинщиками его оказались вернувшиеся целёхонькими с войны братья Русановы.  Особенно запомнилось ему, как справляли праздник вернувшиеся с войны братьев Русановы. Они были без тормозов, ни с кем ее считались, ни во что не ставили, нагнавшего за время войны на баб и стариков, председателя Варламова, всячески отлынивали от работы, пили и устраивали дебоши. Не поделив что-то, они устроили драку с флегматичным здоровяком, Василием Лапшиным.
      - Ну и хорошо, - произнёс Варламов, - я хорошо помню тебя, и ты был приличным человеком. Я напишу тебе о работе в колхозе, она ведь тебе нужна? 
      - Вот такие дела, Макс. я ведь хорошо помнил Варламова, как он и меня, и моих немцев бил и гробил по чёрному. Я ведь знаю, как Кузнецов отпустил меня без особых сложностей из колхоза, не считая напутствия Варламова. Но об этом я хорошо помню, как он кричал: «Легко отделался, змеёныш! Слишком много на себя берёшь», - выговаривал он, подписывая справку об откреплении от колхоза и ставя печать, - только рано радуешься, не я так кто другой с тебя шкуру спустит. Помни это!» Он отшвырнул от себя культей справку, она прошелестела по столешнице, сорвалась вниз и, потрепы-хавшись в воздухе, легла на пол бумажку. А я её поднял её, сложил аккуратно вдвое, сунул в карман толстовки, сказал, перед тем как уйти:
      - И до тебя доберутся, *** безрукий, многими ты тут насолил и русским и немцам. Смотри, подвернёшься под горячую руку.
      - Угрожаешь, сопляк?!
      - Не. Руки о тебя марать не стану. Других наберётся немало, кого ты до селезёнок достал.
      - Нет уж, - произнёс Владимир, - за эти свои жестокости нам никогда не за-быть. Вот такие дела, Макс.      
      Так уж сидели, пили чай, закусывали, говорили о закончившихся летних работах, об урожае, о наступающей осени и Владимир вдруг сказал:
      - Так-то оно так, многие из наших немцев по-другому думают. Случилось мне побывать по делам в Смоленском, там ведь многие немцы уехали в Германию.   
      - И что же? - заинтересовался Макс.
      - А то! Людей там, желающих выехать в Германию, уйма. Вот, наконец, и Герберт Артур, Губерт Иван, Шваб Виктор и другие уже в Германии.
      - И что? Мало ли зачем можно в Москву поехать?
      - Так до вызова в Германию дожидается до полутора года. Но главное не в этом. Наслушался я там всякого. Многие советские немцы, депортированные из Украины, Белоруссии и Прибалтики после приезда в Москву Аденауэра, подают документы на выезд в Германию. Говорит, посольство не справляется с их приёмом. Есть и другое. Из мест депортации тоже в массовом порядке уезжают наши немцы на целину, в тёплые края: южный Казахстан, Киргизию, Узбекистана. Выбирают заброшенные аулы и деревушки и основательно обустраиваются. Говорят, образовались уже много чисто немецких поселений с добротными домами и садами.
      - Дела… - Макс посмотрел отрешённо на Владимира, - если и дальше так
будет, не собрать немецкий народ обратно в родных местах.
      - А ты, Макс, полагаешь, что нам когда-нибудь разрешат вернуться в наши дома.
      - Никогда. Не для этого нас пригнали сюда, чтобы увезли назад? Это смешно!
      - Я так думаю, Макс. Знаешь, я послал материалы в посольстве Германии, и воз-можно нам удостоится отсюда выбраться. Как ты-то об этом думаешь?
      - Ну не знаю, Володя. Лично для меня почти невозможно собраться из России.
Понимаешь, у меня много робот, которые нужно конкретно решать и в науке, и в промышленности и у людей. Это конечно сложно, но мне нельзя оставаться без их работы и друзей.
      - Ну, Макс, я уже добрался до этой России. С двенадцати лет я, как лошадь, вкалывал в колхозе, в деревне, на заводах и что получил, скажи мне, брат? А вот   ничего. Сто двадцать рублей за месят - и живи как король. Я ведь вот-вот как я уйду с работы на отдых, а мои дети пока ещё без работы, учатся. Скажика мне, брат, как нам жить при такой работе? Ведь у нас в круговую работа сплошная глупость. Знаешь Хрущёв, Брежнев и остальные советские коммунисты делают из нас почти дурачков. Вкалывайте мужиков, и никто ничего не скажет о величине своей работе, и никто не захочет сказать о его зарплате. Просто работай, хотя ты и знаешь что мы лучше иных мужиков, хватай эти деньги по зарплате и мчись домой к ребятишкам и подумай о них прожить. И это ведь просто дурь! К тому же у нас частенько случаются повоевать. И ты знаешь, Макс, это частенько «наши друзья», стремящиеся от нас к капиталистам, а наши коммунисты их угрожают и частенько бьют по головам из пистолетов и пушек. И эти-то наши Хрущёв и Брежнев поубивали и Венгрию в 1956 году, и Чехию в 1968 году, и в Польше в 1980 году и конечно Китай и Афганистан. Да и многих Ангола, Гвинея, Эфиопия и конечно Мозамбик и Палестина как-то стремятся к нашей России. А почему? А по тому, что им «нашим друзьям» хочется денег, приличных зарплат и хорошенько поесть. И ты знаешь Макс, самое наше государство вгоняет нас в нищету и ставят на колени. Вот и сиди здесь и жди до хорошего дня, когда нам подадут приличной работы, и конечно деньжат и еды.
      - Да Бог с ними, Володя, все эти наши Хрущёв, Брежнев наверняка держатся со своих друзей, чтобы удержатся свой Генеральный секретарь КПССИ. И я думаю, собственно, все они ничего не думают о рабочих людях, а лишь о том, чтобы удержать эти с лишними странами в своей русской стране СССР.
      - Это конечно так. Ведь и для Хрущёва, и Брежнева были и другие люди не довольные с ними Генеральными секретарями. Большинство горожан не любили с недовольством с исчезновением с прилавков мясомолочных продуктов и повышением цен, селяне лишением их возможности держать личный скот и урезанием приусадебных участков. Случившись, эта отставка никого не разволновала, её приняли как нечто само собой разумеющееся, спокойно обсуждали, строили предположения, что будет дальше. Вот и всё и нужно уходить отсюда да побыстрей.
      Слушая о Володе, Макс думал об отце, как бы он отнёсся уйти из России. И действительно, приезжавшие из российских немцев в Германию достаточно быстро получали работы, квартиры, учебы и, конечно, приличных зарплат и обязательно пенсии из российских мест. И всё же трудно пока собраться и ехать отсюда в Германию.
      - А, Макс, я всё об этом думал. Ты, наверное, знаешь, Генри Лаута, он ведь тоже уже в Германии.
      - Ну, интересно, - Макс как-то удивился, - он ведь директор совхоза, дочка - красивая женщина с хорошим образованием. Она ведь, кажется, врач и муж её то же врач и самое главное, он парень-то русский. К, стати, из России русских мужчин почти не берут. Как ты-то думаешь.
      - Я это знаю. Будучи Смоленское, я приходил к Лиху Андрею, ты, наверное, его  знаешь, он фельдшер, и ты брал у него бумажку о дне рождения. Так вот, от Генри Лаута привез в Германию именно русский парень, и он брал бумаги Лиху, а я от него, вот и все с делами для переезда в Германию. Так вот, Макс, я отдам ему эту бумагу, а ты сам смотри, что да как. 
      Макс как-то смешался, потом сказал:
      - Ладно, Валодя, думаю, пока ничего у меня не получается. Давай закончим с этим делом.
      Кончалось лето, высоко в небе висели звёзды, и пока они разговаривали, стало светлей. Неподалеку отсюда слышалось мычание коровы. Начали щебетать птицы. Макс подумал, так ему показалось, они щебетали в кустарнике за рекой. Закончив с делами, они увидел новое утро, ослепляющим солнцем.
      Приехав в Казань, Макс вошёл в дом с Дарьей и детьми, именно в квартире с её высокими потолками, большими окнами, без уличного шума. Она прошла по комнатам и удивилась: четырёх комнат она была прохладной, и даже звуки не исходили из телевизора,  чужих людей и машин, и она вызвала в Даше покой. Она была хороша c размерами коридора, кухни, туалета и четырьмя комнатами, и конечно почти пустыми. Наконец-то, после многих лет скитаний по общежитиям и квартирке, о которой она когда-то мечтала и днём, и ночью, вдруг оказалась какою-то новой, непривычной для неё, будто спрашивая: «Что же такого произошло за эти семь лет их проживания в этом городе. Ей исполнилось тридцать пять лет, она состоялась как врач, как хороший работник, и двух детей. Теперь она поняла, что у них всё нормально, у неё прекрасная квартира и есть желание устроить дом, и детей, и может быть устроиться приличным работником врача. Да, в семье уже двух деток, и нужно устроить их в комнатах, да и в нашей комнате всё не просто, нужно убрать этот диван, и все остальное — всё старое, ненужное». Она подошла к Максу, сказала:
      - Слушай, Максик: нам нужны в коридоре, гостинице и кухне хорошие мебельные наборы. Как ты считаешь — это возможно?
       - Ну, извини меня, Дашенька, я ведь никогда не искал эти мебельные дела. Ведь для меня это невозможно, я просто не знаю, что это такое с мебельными наборами.
      - Ну, что ты Макс, это ведь просто, походи по магазинам, вот кто-то тебе и скажет, что тебе получить.    
      Несмотря на волевой характер, Макс, он быстро сдался при каждом её капризе, и чувствует себя виноватым в том, что ей трудно даётся с детьми и в работе. Оправдывая её состояние, он старается, невзирая на занятость, освободить её от мелочных работ по дому. Видя как трудно это ему даётся, она старается всё делать сама, но он непреклонен. Она встала во весь рост перед зеркалом, развернула плечи, отчего живот показался невидным и перестал в ней изящную женщину.
      - Да… - промолвил Макс, - мне всё понятно. Так и быть, я постараюсь найти тебе нужные наборы. Но я думаю о том, что у нас мало времени, чтобы собраться с этой квартирой.
      В конце августа к началу собрания сотрудником кафедры пришли ректор института и его самой кафедры, Макса Яковлевича.            
      - Товарищи, будьте знакомы: ваш новый заведующий доцент Герберт Макс Яковлевич. Прошу любить и жаловать.
      Герберт отдал всем общий поклон, приклонил голову, встречая складывающимися с приличными сотрудниками. Был он среднего роста, хорошо сложен, очковый, с открытой улыбкой и сразу же них понравилась его улыбка. Перистые светлые волосы, были роскошной на его крепкой голове, оставляя на него какое-то впечатление до конца хорошего человека. Еще молод, тридцати семи лет...
      - Товарищ Герберт, - продолжал ректор, - он крупный специалист в вашей области. Вы знаете, мы встречались с нашим товарищем, Максом Яковлевичем, и я уверен, что он очень хороший человек в науке. Могу сказать: у него имеются научные работы в крупных журналах. Он подготовил книгу для «Энергоиздат», касающейся теории бесколлекторных машин. Могу только отметить: создание бесколлекторных аналогов коллекторным электромеханическим преобразователям энергии требует силовой и управляющей электроники, а также новых методов их математического описания. Что вы скажете товарищ, Макс Яковлевич?
      - Со стороны, товарища ректора, я намерен подготовить несколько теоретических статей по отдельным вопросам, характеризующим работу рассматриваемого класса машин и отправить их в ведущие электротехнические журналы. Что касается злободневности создания бесколлекторных машин, она очевидна, об этом говорят публика-ции, как в зарубежных, так и отечественных журналах, а также многочисленные патен-ты, в том числе и полученные нами.
      - Вот и хорошо, - сказал ректор, - это хорошая вещь, что вы сделали.
      - Ну, многого у меня нет, - сказал Герберт, — но знаете, я уверен, что вы хорошо рассуждаете проблему по электротехнике, электромашинам, электронным машинам, а значит и работу со студентами. Но вот работу науки, работу с нашими людьми для учёных школ для студентов, вот это мая работа.
      - Ну, уж это не плохо, - произнёс ректор, - и это хорошее прибавление для нас учёных. И всё же вам нужно хорошо узнать о наших людях и думать о новых приходящих к нам молодых студентов и инженеров. Конечно, не нужно ожидать, что все эти люди встретят его с распростёртыми объятиями. Для вас, Макс, прибытие для них не кончается тихая жизнь. Здесь ведь до нас не было ни аспирантуры, ни хоздоговорной работы и никакой науки и вот теперь наступает конец тихой жизни, и для них это будет болезненно. Поэтому нужно быть осторожным к общении преподавателями, который для Макса может оказаться противниками кафедрой. Поэтому очень важно заинтересовать их и сделать их сторонниками.
      - Я думаю, - произнес Мак -  для этого есть возможность подключить наших людей к выполнению договора с Саратовом, и с Казанью, где  договор в Саратове найдётся с октября, а с января в Казани. Оба договора по тематике научных исследований являются лишь моими, проявившего своевременную активность по нахождению партнёров, заинтересованных в моих исследованиях и разработках. Всем бы до сих пор они были среди своих и отвечали только за самих себя. Но теперь они оказались на виду, на них смотрят и ожидают успехов или ошибок, чтобы укрепить кафедру, сделать её профилирующей для подготовки инженерных и научных кадров. Для промышленных работ  теперь пора показать, чего им  на самом деле стоит с работами.
      Ректор поднялся и, взяв за руку Макса, вышел с кафедры и сообщись, что нужно осторожно работать с Власовым, удалился, а Макс, оставшись, произнёс:               
      - Ну что же! Я думаю, мы узнаем, друг друга, и нам остаётся начать работу со студентами. И давайте-ка разбежимся о встречи наших друзей.
      Макс поднялся, прошел в комнату преподавателей и, встретившись с Карпухиным, пошли по комнатам кафедры электротехники. Учебные лаборатории произвели на Макса благоприятное впечатление своими площадями и лабораторными стендами, не уступавшими стендам на его прежнем месте работы. Произвели хорошее впечатление и мастерские с полным набором слесарных и металлообрабатывающих станков.
      На этом вопрос закончился. Войдя в кабинет, Макс устроился у стола, протянул ноги и сообщил:
      - Ну, что же, не плохая работа для вас Карпухин, и вот сейчас нужно срочно развернуть работу с научными машинами.
      - Вполне прилично, Макс Яковлевич, - ответил Карпухин. - Если отгородить торцевые части лабораторий, получатся приличные закутки для экспериментальных установок. Думаю, для начала этого хватит.
      Герберт улыбнулся, посмотрел на Георгия.
      - Я так и думал, что ты это скажешь, и предвидел, что тебя заинтересуют не сами лаборатории, а возможность отхватить клочок площади. Выбирай где тебе больше нравиться. Что касается меня, я бы выбрал лабораторию электроники. Как считаешь?
      - Согласен, Макс Яковлевич, там это как-то сподручней.
      Вернувшись, они осмотрели дальнюю торцевую часть помещения, Георгий выме-рил шагами пространство между стеной и крайним лабораторным стендом, получилась около двадцати квадратных метров, что его вполне устраивало.
      - Не много ли, Георгий? - спросил Герберт.
      - Ничуть, Макс Яковлевич. Сами знаете, здесь нужно будет развернуть работы по договорам в Саратове и Казани, а так же работы по бесколлекторным машинам постоянного тока. Боюсь, что даже этих двадцати квадратных метром не хватит, чтобы поместить оборудование и обеспечить всех исполнителей хотя бы рабочими столами.
      - Однако и аппетиты у вас, Георгий Фёдорович, - улыбнулся Герберт. - А что вы прикажете делать мне, если и Иньков затребует такие площади.
      - Насколько я знаю, ни у кого из них пока нет ни договоров, ни сотрудника, так что и размещать то пока нечего.
      - Ну, Георгий Фёдорович, ты ошибаешься, Юрий Георгиевич в начале ноября защищает диссертацию. Имей, введу, Георгий, он приедет к нам в начале января и начнёт договор с работой с заводом в Казани. Кстати, возле лабораторной электроники имеет наша комната, которая мне не известна. Скажи-ка, что с ней происходит?
      - Насколько я знаю, она кем-то занята по науке. Там куча каких-то устройств для каких-то инженеров, а для чего мне не известно. Думаю, они для нашей кафедры не нужны, их нужно бы их убрать, и устраивать сюда наши работы.
      - Ну, хорошо! Давай-ка посмотрим, Георгий, как побыстрей получить договор в институте, оформить и передать его в завод в Саратов.
      - Мне всё это почти сделано, нужно подписать договор в институте и ехать в Саратов, а это, Макс Яковлевич, можно сделать только вы сами.      
      - Это понятно, — произнёс Герберт. - Нам очень важно заинтересовать нас и сделать нашими сторонниками. Напоминаю - будущие договора по тематике научных исследований, проявляющие своевременную активность по нахождению партнёров, заинтересованных в его исследованиях и разработках. Всем бы нам такая расторопность. До сих пор мы были среди своих и отвечали только за самих себя, теперь мы оказались на виду, на нас смотрят и ожидают успехов или ошибок. Нас пригласили сюда, чтобы показать чего мы на самом деле стоим. А что от нас всё это нужно, мы сделаем. Ещё! Мы с тобой уже давно не видались, и поэтому мы нужны, в крайнем случае, пусть обеспечат нас материалами, а перегородки мы и сами соорудим. И вот еще. На том скудном, что имеется в распоряжении кафедры, мы никаких качественных исследований провести не сможем. Это чёрт знает что! Имеющийся единственный осциллограф не позволят измерить ни амплитуду, ни частоту импульсов, а что касается тубуса для фотографирования процессов, так того и в помине нет. Как, впрочем, и комплектующих элементов конденсаторов, потенциометров и резисторов. Я уж не говорю о генераторе импульсов, анализаторе спектра, простых электроизмерительных приборах ватметрах, тестерах, вольтметрах и амперметрах необходимого класса точности. Потому их необходимо срочно закупить. Кстати, оборудование кафедры соответствует примерно школьному кабинету физики, и можно себе легко представить уровень научных исследований, проводившихся сотрудниками кафедры. Извини, Георгий, я уже говорил об этом, но всё же снова говорю о необходимости электроизмерительного оборудования.
      И потекли научные и учебные будни. Высказанные Гербертом советы оказались благотворными, и к началу нового года на кафедру прибыл Иньков, поступили стенды, созданные для научных работ в Саратове и Казани, и настало  настоящее исследование работы о науке. Смотреть приходили сотрудники кафедры, начиная с Власовым и кончая учебным мастером.
      - Это, какие же нужно создать научные исследования, чтобы оснастить каждую лабораторную работу таким стендом? - недоумевала Власов.
      - Значительно меньше, чем в настоящее время, эти стенды универсальные. На каждом из них выполняются все исследования, предусмотренные работой над предприятиями,  возразил Макс. - Таким образом, потребуется всего два стенда. При этом одну и ту же работу могут делать одновременно наши работники.
      - Как это все работы на таких установках? - спросил Власов.
      - Очень просто. Нам остаётся выполнить стенды, и они могут быть запущены в научный процесс. Посмотрите: у нас  уже четырёх работников: доценты Карпухин и Иньков, и старшие преподаватели Дорохин и Шмелёвым.
      - И всего-то? - усомнился доцент Навальный.
      - Вы напрасно беспок2оитесь, эту работу можно поручить студентам вечернего обучения, там попадаются отличные ребята, способные квалифицированно её
выполнить. Их нужно только выявить и как-то поощрить. 
      - Вот и выявите, Макс Яковлевич, - сказала, улыбнувшись, Власов, - и поощрите, а мы посмотрим, что из этого получится.
      Кроме хлопот с научной работой, на Макса с началом семестра разом навалилась куча дел: чтение поточных лекций студентам дневной и вечерней форм обучения, проведение лабораторных и практических занятий, консультаций, подготовка к которым давалась. Но всё же, это было для Макса со студентами обязательным, и он решительно взялся с этой работой, хотя имел право не работать до половины года.         
      Возникла и у Даши работа в Казани. Трудоустройство Даши оказалось куда более сложным, в близости к ним оказалось, что нет места бля работы с детьми. В Облздраве, придумали переучить Дашу в другую профессию, и по просьбе Макса её направили на полгода, учится в университете. Это оказало хорошим приглашением в работе и Даша, пройдя в эту профессию, оказалась в ближней работе с детьми. К тому же, она оказа-лась ближними подругами, а её мужья становились друзьями Макса.
      Незаметно пролетел сентябрь, наступил октябрь и с ним масса хлопот, как снежный ком свалившиеся на головы Макса и Даши. Макс безвылазно сидел на кафедре электротехники, проводя консультации или принимая зачеты и экзамены. Немногие, свободные от этих занятий, он занимался с доцентами Карпухиным и Навальным, и старшими преподавателями Дорохиным и Шмелёвым, собираясь работать с договором в Саратове. В будущей работе с Саратовым и другими, им нужно думать о людях, инженерах, студентах и рабочих. И ещё: наметить с ними программы экспериментальных работ на опытных образцах вентильных двигателей для заказчиков и провести эти работы. Надеюсь, экспериментальные данные подтвердят правильность теории.
      Была загружена по уши и Даша. Она по утрам уводила детей в садик, потом уезжала в университете к нужной кафедре, занималась новой профессией, потом в библиотеке и наконец, до садика, взять детей и идти домой.
      В конце октября Герберт прибыл в Саратов. Разговор о работе договора с заводом  пришлась со знакомыми людьми: начальником отдела новой техники Канторова, начальником испытательного отдела Сметова и заместителем директора по производству Суетова, с которыми у него сложились хорошие отношения и от которых зависели как объём финансирования, так и успешность дальнейших работ.
      - Нам нужно по этому поводу переговорить, - сказал Суетов раздумчиво.
      - Прямо здесь? - сорвалось у Макса.
      - А почему бы и нет, наверху полно народу, а здесь нам никто не помешает, - Суетов кивнул в сторону двух незнакомых Максу людей, работавших в его кабинете.
      - Кстати, что это за люди и чем они здесь занимаются?
      - Это работники расчётного раздела, они работают в качестве проектов тематики по нашим работам.
      - Вон оно что. Значит, не откладывая дела в долгий ящик, берём быка за рога.               
      - Так получилось, Макс Яковлевич.
      - Ну что же, может быть так оно и к лучшему. Давайте-ка отметим это дело по хорошему.
      Накануне отъезда из Саратова Макс пригласил на ужин нужных людей: начальника отдела новой техники Канторов и заместителя директора по производству Смирнова, с которыми у него сложились хорошие отношения и от которых зависели как объём финансирования, так и успешность дальнейших работ.
      Утвердившись в своём решение о договоре, Макс погрузился в изучение посвященной теории и практики бесколлекторных машин постоянного тока. Применявшие до сих пор машины постоянного тока требовали решение с резким увеличением скорости вращения двигателя. Убедили его в этих расчётах, проведённых на основе этих двух подходов, показавшие их ограниченность при описании сложных процессов в коллек-торных  электромашинах с дискретным переключением обмоток. Сложившиеся реалии жизни указывали на то, что его осуществление будет связано с большими трудностями. Хватит ли на всё это времени, и как отнесётся к его намерению сменить тематику? Этот
вопрос Герберт решил достаточно просто. Он долго колебался, прежде чем сообщить о своём намерении с Карпухином. Разговор с ним потребовал серьёзные аргументы, и Макс, как защиты диссертации с Георгием, решил:
      - Извини, Георгий, я уже говорил об этом, но всё же снова говорю о необходимости современного состояния теории и практики бесколлекторных машин постоянного тока и перечнем вопросе, подлежащее исследованию.
      Повернувшись к Герберту, Георгий сказал:
      - Ну что же, Макс Яковлевич, с этой задачей, как всегда, мы решены вашей работой. Однако у нас есть проблема. Нам нужны люди для решения работы с заводом. А у нас их только двое, я да Навальный.
      - Это достаточно просто. У вас есть Дорохин, ему нужно поработать с диссертацией, вот вам и вопрос поработать с вами, товарищ Георгий, над работой вентильного двигателя. Что касается рабочего, у нас имеются их достаточно много внизу в комнате наших лаборантов. Вы поговорите с лаборантами, они наверняка возьмутся за работы. 
      Решив проблему с договором, Макс принялся решать задачу о создании кафедры профилирующей. Это для него было обязательным, потому что нужны инженерные люди для промышленности в Казани. Именно инженерные люди, по специальности электрических машин. Это давало работать и Максу, и всем работникам кафедры,  своих студентов, и конечно, профессии кандидатов наук и докторов. Получив несколько предложений заводов об инженерных работниках с электротехнической профессией, а так же решение проблемы создания студентов в институте в Казани, Макс уехал в Москву. Вопреки опасению, Макс проехав перераспределение студентов, свелось к простой формальности. Войдя в кабинет кафедры «Электрические машины», являющее институтом МЭИ по определению студентов по области энергетики, и, передав заведующее кафедры, профессору Светлову, предложение от заводов и института в Казани, Макс напрямую решил о создании в кафедре институту студентов.
      Посмотрев предложение от заводов и института, Светлов решил:
      - Ну, что-то же, тут всё просто, сделаем наше представление о работе студентов, и ваша проблема решилось.
      Выйдя из Министерства образования, Макс направился в сторону Манежной пло-щади, куда каждый турист, побывавший в Москве, гуляет по Манежной площади. И это
не невозможно приходить сюда в Манежный, что бы в центре России - рядом с Крем-лём, Красной площадью Александровским садом - не увидеть прекрасный город. Оказавшись на Манежной площади, он увидел на фасаде выставочный галереи большое панно, объявлявшее о персональной выставке Заслуженного художника России И.Е. Егорова. Эта фамилиям ему напомнила о моём давнем товарище со схожими инициалами и, подумав: «Чем чёрт ни шутит, может это Исполком Егоров», и, нимало не раздумывая, он купил входной билет и вошёл в Манеж. Возможно, это Исполком Егоров, который он потерял после летней практики за третий курс. К началу занятий он не приступил. Сдавая журнал посещаемости за сентябрь, Макс выяснил, что он отчислился и выбыл в неизвестном направлении. Войдя, он увидел много картин большого и малого форматов, акварели, гравюры, фигурки из моржового бивня. Вдоль зала ходили посетители, останавливались перед понравившейся картиной, подолгу рассматривали, иногда обсуждали, шли дальше. Иные подходили к коренастому широкоскулому якуту, о чём-то спрашивали, тот охотно отвечал, сопровождал к заинтересовавшей их картине, что-то рассказывал.               
      Макс направился вдоль вывешенных картин, большая часть которых была посвя-щена северным пейзажам. Они были великолепны, особенно одна с изображением стойбища с юртой, несколькими оленями и человеком, стоящим спиной к входу в юрту и смотрящим вверх на всполохи северного сияния, проливающего розовый свет на юрту, оленей, человека и безбрежную снежную гладь. Этот розовый тон вдруг напомнил Максу «Корова в розовом», нарисованную, когда-то в прошлой жизни экспромтом Исполкомом Егоровым, чуть не стоившей им исключения из института, и, не колеблясь, он направился к Егорову. Он разговаривал с какой-то женщиной, и Макс остановился, присматривал Егорова, надеясь на то, что это его мужчина Исполком, и он узнает его друга. Закончив с женщиной, он повернулся к Максу и, раскрыв руки, двинулся к нему. Пошёл и Мак на встречу к Егорову и, обнявшись, Исполком вдруг вскрикнул:
      - Куда ты, Макс, и куда ты к нам появился?
      - Так и ты, дорогой, я потерял после летней практики за третий курс. К  началу занятий ты не приступил. Сдав журнал посещаемости за сентябрь, я выяснил, что он отчислился и выбыл в неизвестном направлении. С этой поры я тебя и потерял.
      - Ты-то куда делся, ведь я искал тебя через моих приятелей - друзей. Ну ладно, всё равно мы встретились, и тебе не придётся нам когда-то потеряться. Скажика, откуда ты делся, и как мне с тобой связаться.
      - Всё было просто, - Макс как-то сбился со своей прошлой профессией. - В общемто, мне как-то устало работать геологами в лесах, тундрах и горах и пришлось, как и ты, пристроится с другой работой. Вот так и получилось, после третей пр3актики я перешёл на специальность электромагнитная промышленность, потом стал инженером, кандидатом наук, а вот теперь — заведующий кафедрой в Казани. В общем-то, я не далёг от тебя.
      - Это здорово, теперь мы узнали друг друга, и есть возможность встречаться. Ты, Макс, я ведь тогда уехал в Москву, и это было попросто от учителя рисовальщика.
       Они разошлись для будущих встреч.

27

      Вернувшись в Казань, Макс встретился с ректором, Петром Георгиевичем, и, рассказав об успешном распределении со студентами, предложил открыть кафедру профессии «Электрические машины и электромеханика» и начать её со следующего года, сентября.
      - Ну что же, Макс Яковлевич, у вас всё хорошо получается. Это надо же успеть за короткое время сделать столько работы на кафедре, это просто невозможно. Вы знаете, у нас десять лет сидел тут Власов, так он ничего не сделал ни для науки, ни для договоров, для промышленности. Собственно, он ничего не сделал для приличной работы.
      - Знаете, Петр Георгиевич, наверно это ему было ненужным, о чём вы только что говорили, а вот что касается устройств для студентов - это большая работа. И я думаю, для меня это важно, не лесть в эту работу с Власовым. 
      - Ну, хорошо, я доволен с вашими работами, остаётся ведь только с диссертацией.
      - Я уезжаю в Куйбышев и, наверное, мой шеф, Изотов, закончился с это моей диссертацией. 
      Приехав в Куйбышев, Макс пришел к шефу в шесть вечера. Макс знал, что именно по вечерам он любил поработать или поболтать со своими приятелями или приезжими знакомыми людьми, проводившие к интересам науки, или книжками по приключению людей и животных. Так оно и было. Войдя в кабинет, Изотов шустро поднялся, и, подойдя к Максу и прихватив его за руки, потащил к своим работникам, нашим друзьям из бывшего Томска Косарева, Колычева, Чеботарёва, Гейнцева и Илясова. Это было, конечно, хорошим представлением совместных друзей.
      - Знаете Макс, - обратился Косарев к Максу, - расскажите-ка нам, как вы там устроились.
      Изотов рассмеялся.
      - Вы хорошо обращаетесь друга к приглашению в гости. Давайте-ка расскажите нам, как Даша устроилась на работу, как ребята устроились и как Макс прижился на кафедру к людям и начать настоящую творческую работу.   
      - Ну,  Алексей Иванович, это уж чрезвычайная работа для меня. Не знаю, как что-то о моих делах разобраться.
      - Ну, ну. Давайте-ка Макс расскажите поближе, что да как узнать у вас в Казани.
      - Всё просто, Алексей Иванович, устроились в квартиру, детей в садик, Дашу в институт, а я на кафедру. Вот и вся наша работа, - и Макс рассмеялся.
      - Вот видите, как этот наш товарищ так просто с нами проработал о нашем деле, - улыбнулся Изотов, - нет уж, давайте-ка мы по-простому, поговорим с вашими делами.
      В восемью вечера разошлись. Изотов, взяв толстый портфель с бумагой, сказал: «Пойдём-ка Макс ко мне домой, поговорим о диссертации, о Надежде Фёдоровне ну и всяких делах.
      Собственно, разговор о проблемах с диссертацией был прост:
      - Отличная работа. Есть несколько ошибок, я это отметил, вот и всё. А вот теперь расскажи-ка мне о бывшем заведующем вашей кафедры.
Я думаю, он простой человек. Об этом сказал и наш ректор института. - Ну что ж Макс. Это хорошо, что у вас всё нормально с работой.
      В кабинет вошла Надежда Фёдоровна, покачав головой, сказала:
      - Алексей Иванович, ну, сколько можно нагружать нашего гостя разговорами, пожалуйте-ка лучше к столу, у меня всё готово.
      - Нет, нет, Надежда Фёдоровна, я, пожалуй, пойду. Мне уже пора в гостиницу, - сказал нерешительно Макс, которому хотелось ещё узнать мнение Изотова, касавшееся рукописи его диссертации и их совместных работ в Тбилиси.
      И словно угадав это, Надежда Фёдоровна сказала:
      - Ни каких отговорок! Это в кои-то века вы, Макс Яковлев, к нам заглянули и, ничего, не рассказав о Даше и детях, норовите исчезнуть. Давайте-ка, мужчины, мойте руки и за стол.
      Ужинали не торопясь. Надежда Фёдоровна расспрашивала Макса о жене, детях, быте, отношения между русскоязычными и татарскими населениями. 
      - Говорят, татары не больно-то нашего брата, русских, любят и всячески затирают? - спросила она.
      - Ну не знаю, Надежда Фёдоровна, кто вам это сказал. За всех татар, как, впрочем, и русских, не ручаюсь, но те с кем мне приходится иметь дело по работе и вполне приветливые и просвещённые люди. За это я ручаюсь. Кстати, большинство  ректоров и профессоров казанских ВУЗов почти русские, а это говорит о многом.
      - Вот и хорошо и мы рады, что у вас всё сложилась. Правда, Алексей Иванович?
      - Правда, правда. Насела, понимаешь, на гостя, он сегодня весь день как белка в колесе крутится, а тут ты с расспросами, - сказал добродушно Изотов. - Впрочем, если позволите, я бы тоже задал пару вопросов.
      - Нет, вы только посмотрите на него! - засмеялась Надежда Фёдоровна, - мы кажется, ревнуем. 
      - Вот ещё, - смутился Изотов. Сам себе он был вынужден признаться, что жена права. Ему действительно неприятно, что она завладела вниманием Макса и не даёт ему, Изотову, поговорить с ним по душам. А им тоже есть о чём поговорить. Но вслух он ничего не сказал.
      - Ну, хорошо, хорошо, - словно почувствовав желание мужа остаться наедине с Максом, сказала жена. - Оставайтесь, а я займусь посудой.
      - Спасибо, Наденька, мы не долго, - сказал, как показалось Максу, виновато Изотов. И ещё Макс обратил внимание на изменившиеся отношения между Изотовым; они стали более ровными и доверительными. С появлением жены Изотов как-то оживился, с лица исчезло выражение озабоченности, в глазах появились весёлые искорки, и стало понятно, Изотов дорожит своим семейным положением.   
      Мягкой по характеру Надежде Фёдоровне удалось в течение того промежутка времени, что Макс у них не бывал, установить уважительное равновесие в отношениях с мужем, сделать их доверительными и тёплыми.
      - Я буду в кухне, - сказала, уходя, Надежда Фёдоровна, - если что-то будет нужно, позовите.
      - А не вернуться ли нам на балкон, - предложил Изотов, - душновато здесь, как мне кажется.
      Выйдя на балкон, они устроились в полу креслах за журнальным столиком. Полу кресла, журнальный столик и весь балкон образовывали полукруглое пространство, над которым нависал такой же формы балкон верхнего этажа. С балкона справа открывался вид на Волгу с редкими темными, как тени баржами, c залитыми огнями круизными теплоходами, плывущими вверх и вниз по течению, а прямо почти над их головами просматривался кусок сияющего звёздного неба, в то время как собственно пространство балкона освещалось мягким голубоватым светом газоразрядной лампы. С чьего-то балкона из дома напротив доносилась тихая щемящая музыка, и всё это вместе взятое создавало некое настроение, располагавшее к неторопливому, доверительному разговору.
      - Извините, Алексей Иванович, - нарушил молчание Макс, - хотелось бы узнать ваше мнение по поводу рукописи диссертации.
      - Ну что же, если тебя интересует моё мнение, - произнёс задумчиво Изотов, - могу сказать следующее: общее впечатление от работы, скажу без натяжек, очень хорошее. Что касается моих замечаний: они не являются принципиальными и направлены лишь на то, чтобы привести диссертацию в соответствие с новым требованиям ВАК. Сам знаешь, Макс, с приходом в ВАК Кириллова-Угрюмова и созданием специализированных экспертных советов большое значение приобретает народнохозяйственное значение работы, поэтому советую дополнить диссертацию материалами по внедрению результатов работы на предприятиях Саратова, Саранска, Прокопьевска и Тбилиси. В тех материалах, что ты мне предоставили, я их не увидел. Почему, если не секрет?
      - Без согласования с Вами, я посчитал себя не вправе использовать материалы этих внедрений. Работы-то проводились у вас на кафедре.
      - Да. Но ты являлся ответственным исполнителем этих работ и непосредственным их участником, потому имеешь полное право ссылаться на них и использовать их по своему усмотрению.
      - Спасибо Алексей Иванович. Извините, но, если это вас не затруднит, я бы хотел посоветоваться с вами по поводу места защиты и оппонентов.
      - Ну, поскольку я тоже имею некоторое отношение к твоей работе, у меня по этому поводу имеются некоторые соображения. Они следующие: в феврале в Москве состоится Всесоюзный семинар, куда съедутся заведующие кафедрами нашего профиля. Буду там и я. Так вот, советую тебе приехать туда на несколько дней, там мы переговорим с некоторыми заведующими, являющимися председателями специализированных Учёных Советов нашего профиля. Сам-то ты, где бы хотел защититься?
      - Признаться, я ещё всерьёз об этом не думал, но если бы всё сводилось к моему желанию, я бы выбрал МЭИ.
      - Знаешь Макс, я думаю о том, что защищаться, нужна не в МЭИ, а в Учёном совете в ХПИ в Харькове. Ты пойми, чтобы защититься в МЭИ нужно примерно два года, к тому же, там нет для тебя членов научного Совета и это не очень хорошо. Видишь ли, я ведь член совета диссертации в ХПИ и это может как-то тебе поможет.
      - Я подумаю, Алексей Иванович.
      - Думай, думай. Только обязательно приезжай, встретимся ко мне и председателями Учёных советов, и решим нашу задачу.
      Они некоторое время сидели молча. В музыку из соседнего дома вмешивался теперь уже в диссонанс голос Бодрова: диктора центрального телевидения.
      - Опять о планах громадьё, - сказал недовольно Изотов. - Это же надо, каждый день в уши о наших достижениях дуют, а куда ни зайдёшь как шаром покати, ничего ведь нет. У вас-то в Казани что-нибудь меняется к лучшему?
      - То же самое, Алексей Иванович. Что отличного может быть у нас? Наша страна - это большой поезд, в котором все мы пассажиры, и он мчится в неправильном направлении, но никто из нас не может его остановить, он мчится к пропасти. И это неминуемо. А кто попытается его остановить, того он попросту переедет. И это наша судьба, одна на всех.
      - Да… В этом ты, пожалуй, прав, - Изотов тряхнул головой, словно пытался вытряхнуть какую-то навязчивую мысль, потом неожиданно спросил: ответь-ка мне Макс Яковлевич, но только честно, - это правда, что перед твоим переездом в Казань у тебя состоялись встречи с секретарём парткома института и ректором?
      - Это правда, Алексей Иванович.
      - И что же обсуждалось на этих встречах?
      - Ну,… - Макс замялся.
      - Говори, - сказал требовательно Изотов, - я догадываюсь, о чём шёл разговор, хочу лишь убедиться, верна ли моя догадка.
      - Ну, если вы так настаиваете, скажу. Мне предлагали заведовать вместо вас кафедрой, и мне жаль, что приходится говорить вам об этом.
      - И это стало причиной твоего ухода с кафедры?
      - Отчасти да. Мне не хотелось создавать для вас дополнительных трудностей, их у вас в то время было и без меня достаточно.
      - Я так и думал и мне жаль, что так получилось. Ты никогда не думал, Макс, что много потерял, уйдя с кафедры?
      - Нет, Алексей Иванович.
      - Мне сказать тебе об этом?
      - Я слушаю.
      Слова Изотова были ясными и дружескими, и падали в пространство как отдельные крошечные камешки.
      - Ты не обижайся, если я тебе скажу, что ты несколько самоуверен и эгоистичен. Сэтими своими особенностями ты одинок в этом мире, и окружающие люди являются для тебя лишь помехой и обузой. И я, признаться, излишне самоуверен и эгоистичен, и потому одинок, но, тем не менее, имею кем-то признанное право на существование в этом мире. И я часто спрашиваю себя, много ли таких как мы имеется, кто сами по себе чего-то стоят и не нуждаются ни в чьём участии и ни в чьей помощи. Я о том что ты давно уже мог бы завершить работу над диссертацией, более того защититься, если бы был менее самоуверен и эгоистичен. Я имею в виду: доверял своим помощникам и по-лагался на них. Знаешь, Макс, иногда я спрашиваю себя: «Ты ещё слишком молод или ты находишь как я, что когда перечитываешь книгу, которую когда-то любил, то поло-вина получаемого от этого удовольствия состоит в том, чтобы оживить время, в кото-ром ты её читал впервые». Видишь, Макс, насколько мы эгоистичны в своих привыч-ках. Когда  я читаю своему сыну сказки братьев Грим, я вновь ощущаю себя мальчиш-кой, перенесённым в отчий дом на Рязанщине, где, едва научившись читать, я впервые раскрыл для себя эти сказки.
      - Обычная ностальгия по прошлому и ничего больше, - возразил Макс.
      - Ты так считаешь? Но заметь: мы эгоистичные люди замыкаем всю историю на себя самих. Каждый из нас открывает для себя окружающий мир: горы, пространство, время и жизнь, которые являются индивидуальными особенностями каждого из нас, с единственно твёрдым началом и точкой отсчёта. Для меня никаких братьев Грим не было, пока я их не открыл в семилетнем возрасте. И это стало для меня семилетнего мальчишки точкой отсчёта как мгновением, но оно имело смысл, я чувствовал его запах, ощущал его вкус, видел его и слышал его течение, и привязывал это мгновение, эту точку отчёта ко всем событиям познанной мною впоследствии истории.
      - О чём это вы? - произнёс задумчиво Макс. - Что-то я вас не пойму.
      - Однако ты это должен, так как это базируется на некотором опыте, который имеется у нас обоих. Но тебе не хватает воображения или я снова сказал бы эгоизма. Ты видишь всё в свете некоего обывателя и потому не можешь отличить мнимого от дей-ствительного. Подумай об этом. Если бы ты мог предоставить мне только одно важное воспоминание, но только не предчувствие чего-то. Как иначе чем через посредство совмещения и усиления предчувствия и воспоминания, отличить наше человеческое мгновение от бездушного движения часов природы?
      Размышляя над сказанным Изотовым, Макс посмотрел на звёздное небо, казавшееся таким близким и светлым, что можно было подумать, будто кто-то приблизил его с помощью гигантского телескопа. Но прежде чем он пришёл к ответу, который мог бы высказать, появилась Надежда Фёдоровна с подносом в руках. Расставив чайную посуду, сахар, конфеты, печенье и разлив в чашки чаю, она удалилась.
      Проводив её взглядом, Изотов предложил:
      - Давай-ка, Макс, попьём чаю. Чеголибо покрепче по известной причине мы в доме уже не держим.      
      Сделав несколько глотков, он вернулся к прерванному разговору.
      - И так, моя первая книга сказок братьев Гримм. 
      Он взял чашечку с оставшимся чаем, повертел зачем-то в руках, вылил несколько капель на блюдечко и принялся их с интересом рассматривать, словно искал на что-то ответа.
      Макс допил чай, поставил чайную чашечку на блюдечко и ждал продолжения разговора. Однако Изотов как зачарованный продолжал рассматривать капли на блюдечке. Он был чем-то возбуждён, его губы шевелились, словно он неслышно о чём-то говорил.
      - Эта книга сказок братьев Грим и стала для меня началом отсчёта, - сказал он, наконец. - С неё началось моё осознание окружающего мира, восприятие и оценка событий, т.е. история, которая в жизни человека складывается из немногих ярких пятен. Одним из них, если не самым ярким, стали для меня события начала зимы 1933 года. Это уж потом, много позднее происходило чёрт знает что, и стёрлось из памяти, но та зима осталась навечно. Мне было семь лет, когда глубокой ночью к нам во двор ворвались экспроприаторы сельская пьян, и, не дав маломальски собраться, покидали семью с малолетними детишками в санирозвальни, доставили на железнодорожную станцию, погрузили в вагоны для перевозки скота, завезли на север томской области и выкинули в дремучей тайге: «Выкручивайтесь, мол, как хотите». Кто-то, как я, например, как-то выкрутился, а большинство так и остались лежать в той неприветливой земле. Он закрыл глаза, сидел так некоторое время, потом вдруг поднял к звёздам лицо и почти шёпотом стал выдавливать из себя вязкие как глина слова:      
   
              Ты знаешь: часто по ночам,
              Когда хоть режь –  не спится,
              Как наважденье мне одна
              И та ж картина снится.
              Тайга, мороз…глубокий снег
              С валежником и пнями,
              Поляна, скрытая от всех,
              И там, меж пнями, яма.
              А я на краешке сижу,
              В ту яму ноги свесив,
              И вниз во все глаза гляжу,
              Где тризну правят бесы.
              Там груда тел, знакомых лиц
              С разинутыми ртами,
              Мне руки тянут, смотрят вверх
              Безумными глазами.
              Над ними бесы правят пир
              На дне большой могилы
              Из неповинных жертв своих
              Вытягивают жилы.
              Ты, знаешь ли, и бесы те
              Мне будто бы знакомы,
              Они, как на Тамбовщине,
              Все в краснозвёздных шлёмах.
              Мне часто снится этот сон –
              Сижу над пропастью у края,
              И слышу, слышу плач и стон,
              Что ни на миг не затихает.
              И хочется, закрыв глаза,
              Бежать оттуда без оглядки,
              Чтобы не видеть никогда
              Тех жалких взглядов,стёртых лиц.
              Бежать и опуститься в низ,
              И так беспомощно лежать,
              И вместе с ними умирать.
      
      Он замолчал, сидел так, подняв к звёздам сморщившееся вдруг лицо, готовый, как показалось Максу, вот-вот зарыдать. Молчал и Макс. Этот бред, как он считал раньше, ему приходилось выслушивать не раз во время запоев Изотова, и он так и расценивался Максом как пьяный бред. Но вот теперь, выслушав Изотова, Макс почувствовал смысл этих слов, ощутил их тяжесть и значимость. Эти прочувствованные слова были событием, возможно, самым ярким и самым запомнившимся Изотову, и самым тяжелым в его жизни. И Макс молчал, наблюдая украдкой за Изотовым, как бы погружённым в транс. Его губы шевелились, лицо то сморщивалось, собираясь в гримасу, то разглаживалось.
      - Тайга, поляна, яма… Это преследует меня, приходит назад, - Изотов опустил голову, посмотрел на Макса. С его ресниц сорвалась слезинка и потекла по щеке к подбородку.
      - К счастью, те времена прошли, - сказал Макс, желая отвлечь Изотова от тяжелого воспоминания.
      - Ты действительно так считаешь?
      - Об этом говорит обстановка в стране. Как-никак мы живём в спокойное время и можем с надеждой смотреть в будущее.
      - Сомневаюсь. Знаешь, в народе бытует мнение, что наша страна как загнанный в тупик поезд, в ней ничего позитивного не происходит. Можно сидеть в вагоне, двигаться, дёргаться, полагая, что ты едешь, но вагон-то стоит на месте. И пока нами правят «кремлёвские старцы» с этим ничего не сделать. Что скажешь по этому поводу?
      Макс пожал плечами:
      - Мне трудно что либо возразить, я такого же мнения.
      И все знали, что верить ничему нельзя, но так и жили, а что делать–то? Это так же, как с вечным российским воровством: всегда вспоминаю Салтыкова-Щедрина: «Все воруют и все при этом, хохоча, приговаривают: ну где еще такое безобразие видано? Знать, привык народ, что от него все скрывают, врут и темнят».

28

      Было второе воскресенье мая 1980 года. Уложив в чемодан, собранный Дашей, черновики отзывов ведущего предприятия и официальных оппонентов, несколько авторефератов диссертации и рукопись доклада, Макс, закрыв чемодан, поставил его подле рабочего стола, подошёл к раскрытому настежь окну и посмотрел на улицу.  Солнце, уже пылавшее летним жарой, поливало серые дома расплавленным золотом, отчего они казались свежеокрашенными. На  краю карниза ворковала пара голубей. Внизу во дворе шумела детвора, расступавшаяся при появлении прохожих. 
      Налюбовавшись этой картиной, Макс поднялся на стул, дотянулся до антресолей, чтобы извлечь тубус для демонстрационных чертежей и наткнулся на картонку со старыми фотографиями и альбомом. Крышка картонки оказалась покрытой толстым слоем  серой пыли. Макс отнёс картонку на кухню, протёр влажной тряпицей и открыл. Сняв лежавшие сверху пожелтевшие бумаги, извлёк альбом, вернулся с ним в зал и принялся  рассматривать старые фотографии с лицами стариков, старух, женщин и мужчин разных возрастов, детей. На одной из них бородатый представительный мужчина рядом с породистой женщиной с гладко причёсанными волосами и его дедушка и бабушка с мальчиком и девочкой на коленях; сзади двое мужчин и две женщины. Левый мужчина, бравый военный с саблей и Георгиевским крестиком на груди дядя Людовик, правый мужчина отец. Между ними тётя Анна с его матерью. На коленях дедушки и бабушки сестра Фрида и брат Вольдемар. Счастливые улыбающиеся лица.
      «Как они могли смеяться, когда в стране был такой беспредел? - подумал Макс. - Весёлые фотографии кажутся особой формой лжи, самообманом».
      - Воспоминание, сын, - сказала когда-то по этому поводу мать. Воспоминание
единственный сад, откуда никто не может нас изгнать.
      - Единственный сад, откуда нас не могут изгнать и это наш советский курятник, - возразил отец, - и мы обречены в нём жить.
      Водворив картонку на место, Макс аккуратно свернул рулоном чертежи, поместил в тубус, положил тубус на чемодан и направился в кухню, где Даша собирала ему в дорогу бутерброды.
     - Ну, куда ты столько собрала, Дашенька? Можно подумать, что я в голодные краяуезжаю, - сказал он, обнял и поцеловал её в щёку. - Оставь мне только пару бутербродов на ужин и завтрак в вагоне.
      Она повернула к нему раскрасневшееся лицо.
      - Скажи хоть, когда тебя ждать обратно?
      - Ну, не знаю…  Думаю к субботе управлюсь.
      - Выкрои немного времени, чтобы купить детям подарки и фруктов. Здесь-то у нас, сам знаешь, шаром покати.
      В понедельник в назначенный час Макс встретился с оппонентом, профессором московского энергетического института Толмачёвым Борисом Фёдоровичем. Беседа заняла не большее получаса, и, условившись встретиться 14 часов следующего дня для обсуждения отзыва, Макс отправился на встречу со вторым оппонентом, профессором ЭНИН энергетического научно-исследовательского института Гоглидзе Шота Ивановичем. Гоглидзе грузный лет пятидесяти грузин в толстых роговых очках излучал саму любезность. Сидя за массивным столом, заваленным журналами, оттисками статей и деловыми бумагами он с недоумением смотрел на вошедшего Макса, как бы спрашивая: «Кто вы и откуда?»
      - Извините, Шота Иванович, я Макс Герберт. Алексей Иванович Изотов звонил вам по поводу оппонирования моей диссертации.   
      - Да, да! Я помню! Прахады дарагой, - он поднялся, показал широким жестом на стул по другую сторону стола. - Садыс пажалуста.
      Дождавшись когда Макс сядет, он устроился с удобством в полу кресле, посмотрел с любопытством на Макса и, выждав некоторое время, спросил:
      - И с чем вы ко мне пожаловали?
      - Вот,  произнёс Мак, положил перед профессором объёмистый пакет, - здесь диссертация, автореферат, уведомление о дате защиты и записка от Алексея Ивановича.
      Прочитав записку, Гоглидзе сказал:
      - Спа-а-сиба, дарагой, за вестачку от дарагова Алёши.
      Он бегло просмотрел извещение, автореферат, подержал, словно взвешивая, на ла-дони диссертацию, положил на стол и стал медленно перелистывать главу, посвящённую общей теории исследуемых электрических машин. Закончив, закрыл, посмотрел как-то изучающе на Макса и сказал:
      - Математика хорошая, но не многовато ли? Наши технари не больното это ценят.
      Макс улыбнулся. Ему вспомнился анекдот, связанный с именем Гоглидзе. Будучи на конференции в Ленинграде, он делал доклад, водя указкой по десяткам демонстрационных листов, изобиловавших графиками и длинными формулами, не обращая внимания на заскучавшую аудиторию. Закончив доклад, он замолчал, ожидая вопросов и выступлений. Они не последовали. Тогда слово взял председательствующий, член кор-респондент АН СССР Завалишин.
      - Не могли бы вы, Шота Иванович, объяснить ваши исследования как-то попроще. Ну не понимают наши коллеги языка математики.
      Обескураженный словами Завалишина, Гоглидзе смешался. Он смотрел некоторое время растерянно в зал, потом неожиданно сказал:
      - И что же мне теперь для каждого методичку писать?
      - Ну что вы, батенька, пускай сами, кому охота, разбираются.   
      Глядя на улыбающегося Макса, Гоглидзе спросил:
      - Чему вы смеётесь?
      - А я для членов Учёного совета напишу методичку.
      И тут Гоглидзе сам засмеялся. Он смеялся заразительно и долго. Отсмеявшись, протёр носовым платком глаза и очки, посмотрел близорукими глазами на Макса и, перейдя неожиданно на ты, сказал:
      - Это ты, кацо, хорошо сказал. Подготовь, пожалуйста, шапку отзыва, а мои замечания мы обсудим завтра. У меня завтра много дел, но если ты подойдёшь к концу рабочего дня, скажем часам к семнадцати, я буду свободен.
      Закончив благополучно дела в Москве и перекусив в буфете гостиницы, Макс собрал вещи и отправился на вокзал, чтобы приобрести билет на поезд «Краснаястрела» до Ленинград.               
      - К сожалению, вы опоздали, - сказала миловидная кассирша. - «Красная стрела» на Ленинград ушла час тому назад.
      - И что же больше нет никакой возможности добраться до утра до Ленинграда. Мне это крайне необходимо.
      Окинув Макса каким-то профессиональным оценивающим взглядом, кассирша сказала:
      - Есть ночной поезд «Москва - Хельсинки», с ним вы доберётесь до Ленинграда рано утром.
      - Хорошо! Пожалуйста, один купейный билет, - сказал Макс.
      - Купейных билетов нет, есть СВ, но вам это обойдётся недёшево!
      Макс промолчал. Названная кассиршей сумма, его несколько смутила. Она была
существенно больше той, что предусматривалась командировочными расходами, но выхода не было, он расплатился, взял билет и направился в зал ожидания, чтобы до объявления посадки на поезд просмотреть приобретённые в киоске Союзпечати газеты. Услышав объявление о начале посадки, Макс направился к поезду, составленному из новеньких зелёных вагонов, вдоль вагонов стояли жиденькие очереди пассажиров, ожидавших посадку. Найдя нужный вагон, Макс стал в конец недлинной очереди. Войдя в полупустой вагон, удивился накрахмаленным занавесками на окнах, ковровым дорожкам, наличию свежей прессы: журналов и газет, мягкому свету потолочных плафонов и лёгкой приятной музыке, льющейся из невидимых динамиков. Таким же безукоризненно чистым оказалось и купе, и Макса это обрадовало. Ему часто приходилось ездить в командировки и присутствие многих незнакомых людей его раздражало. Войдя в купе, он снял ботинки, надел домашние кожаные тапочки, подаренные по какому-то случаю Дашей, облокотился на столик и стал смотреть на мелькающие за окном в свете перронных огней фигурки людей. Потом откинулся назад, закрыл глаза. Он любил путешествовать поездом, при котором пыхтение паровоза казалось дыханием некоего огромного существа, а стук колёс на стыках с преодолением границ между прошлым и будущим. Поездом перемещение в пространстве ощущается физически звуками, шорохом ветра, кожей, запахами земли. Перемещение самолётом слишком удаляют нас от всего земного.
      Накануне во время ужина семилетний Алёша, видя, как мать собирает чемодан, пробормотал: папе опять собирают чемодан.
      На что Даша вскользь заметила:
      - Уж не разлюбил ли нас наш папочка, слишком часто он стал от нас уезжать.
      «Наверно она права, - думал, сидя в вагоне Макс, - как она всегда во всём права». Он и сам стал замечать, что поездки становятся всё чаще. Раньше было достаточно  одной-двух поездок в год куда-нибудь, где его никто не знал, и пара дней вне семьи, что-бы вернуться домой прежним приветливым и дружелюбным ко всем Максом. Теперь этого становится недостаточно, его постоянно куда-то тянет, хотя никакой надобности в большинстве поездок нет. «Неужели меня тяготит семья: дети и Даша?» - спрашивал он себя иногда и приходил к выводу, что это не так. Он был счастлив, любил детей и жену, с которой был женат уже шестнадцать лет, и сам был ими любим. В этом он ни минуты не сомневался. Каким счастливым он был, когда после девяти лет брака Даша родила ему долгожданного сына и дочку. 
      Кто-то дёргал дверную ручку, пытаясь отодвинуть дверь. Макс поднялся, отодвинул дверь. За нею стояла престарелая женщина, сверявшая номер купе в билете с номером на двери, и Макс сказал:
      - Вы уверены, что вам в это купе?
      - Да, у меня билет в это купе, - сказала женщина, показывая пальцем на номер на двери.
      - Вы часом не ошиблись? - спросил Макс, - это шестой  вагон и пятое купе.
      - Ах, извините, - сказала женщина, - у меня седьмой вагон.
      - Ничего страшного, ваш вагон следующий.
      Дождавшись, когда женщина уйдёт, Макс закрыл дверь, вернулся на своё место и стал смотреть в окно. Поезд тронулся, проплыли мимо перронные огни, привокзальные строения, промышленные и жилые кварталы и вскоре поезд въехал в бескрайние поля, освещённые призрачным светом луны, и понёсся на большой скорости мимо слабо освещённых станций и полустанков. 
      Несмотря на поздний час, спать не хотелось. Из головы не выходили события последних дней. «В Москве всё как будто сложилось хорошо, отзывы оппонентов устраивают, - думал Макс. - Есть, конечно, несколько серьёзных замечаний, но они не принципиальные, и у него есть на них мотивированные ответы. Не сбылось и опасение, что Гоглидзе, крайне не любящий выезжать из Москвы, откажется от поездки в Харьков. Это придётся искать запасного оппонента». «Вообще-то я не люблю выезжать из Москвы, - ответил Гоглидзе на вопрос Макса, - но из уважения к Алексею Ивановича и желания встретиться с ним я приеду на твою защиту». Последнее обстоятельство настроило Макса на оптимистический лад, хотя впереди был Ленинград, первый оппонент, ведущее предприятие и много вопросов по поводу того: сложится ли там всё так благополучно, как в Москве. Днём между посещениями Толмачёва и Гоглидзе он заскочил в междугородний переговорный пункт, что в здание министерства связи на ул. Горького, позвонил в Ленинград и договорился о встрече с первым оппонентом, профессором Хруничевым В.В. и заведующим отделом ведущего предприятия, профессором Очировым И. Е. Как там всё сложится? Эта мысль не оставляла Макса и только внезапное ощущение голода отвлекло его. Он закрыл купе и направился в вагон-ресторан. В тамбуре к нему обратилась проводница:
      - Извините, гражданин, вы из пятого купе?
      - Да! А что случилось?
      - Ничего не случилось. Не будите ли вы, столь любезны, приютить на пару часов вот этого гражданина? - она кивнула на стоявшего рядом с нею человека в железнодорожной форме. - Ему нужно срочно в Тверь.
      - Пожалуйста, - сказал Макс и пошёл дальше. 
      В следующем по ходу движения поезда купейном вагоне ехала группа молодых лю-дей. Из двери одного из купе доносились звуки гитары, а у двери, заняв весь проход, толпилась парней и девушек.
      - Разрешите пройти, - сказал Макс.
      - Выпейте глоточек, коллега, - предложила шутливо молодая розовощёкая девушка и протянула Максу початую бутылку водки, - у нас праздник.
      - Спасибо, милое создание, - сказал Макс, - но я голоден и направляюсь в вагон-ресторан
      - Приятного аппетита, - засмеялась девушка, и Макс проскользнул мимо её мягкого податливого тела.               
      В вагон-ресторане международного поезда разрешалось курить, и Макс, заняв место у окна в направлении движения поезда, закурил сигарету и расслабился.
      - Разрешите, - сказала официантка и выдвинула из-под столика Макса ящик с пивом. - Хранить негде, мало места в буфете.
      - Вы можете  оставить мне бутылочку, - сказал Макс. - Пожалуйста.
      Официантка, молодая красивая женщина, поставила на стол бутылку пива «Жигулёвское», положила карту заказов и спросила шёпотом:
      - Деньги поменять?
      - Спасибо, нет.
      - Что будем заказывать? - она вынула из кармана фартука блокнот и карандаш, посмотрела выжидающе на Макса, готовая принять заказ.
      - Я не спешу, - сказал он, изучая карту заказов.
     Официантка вернулась в буфет, села, облокотившись на буфетную стойку, и со скучающим видом рассматривала немногочисленных посетителей.
     За соседним с Максом столом сидели четверо финнов. Один из них представи-тельный мужчина с бородкой и усами, сильно похожий на Константина Симонова, ку-рил трубку. Максу никогда не доводилось видеть интеллигентных людей, курящих
трубку. «Это, наверно, опасно для здоровья» подумал он. Но по этому случаю его мать сказала бы: «Другие страны, другие обычаи».
      Уловив взгляд Макса, финн поднял бокал и сказал, обращаясь к Максу, на ломанном русском:
      - На садаровье.   
      - На здоровье, - ответил любезно Макс и стал с удовольствием пить шипучее пиво.
      Когда Макс вернулся в купе, человек в железнодорожной форме дремал. Видавшей виды форменной фуражкой он прикрыл лицо, ноги, обутые в пыльные ботинки, положил на сиденье напротив, предварительно прикрыв его газетой «Советская Россия». Он тихонько похрапывал под стук колёс.
     Макс осторожно перешагнул через его ноги и сел в угол. «Наверно он со смены,  - подумал он с сочувствием к железнодорожнику. - Старый человек, уставший от однообразной службы железнодорожного обходчика». И тотчас же его мысли переключились на дом. Дети теперь уже спят, Даша, как всегда, подготовила их одежды, проверила, помыли руки и почистили перед сном зубы. Впрочем, этого можно было бы и не делать, дети давно приучены к порядку и делают всё необходимое без напоминаний. Но иначе она не может. Макс всегда удивлялся этому её постоянству проверять всё до самых мелочей. Иногда это сердило его, но он быстро отходил, говорил себе: «Что поделаешь, такая она есть». Теперь она тоже свит, натянув до подбородка одеяло и положив под щёку ладонь. Макс улыбнулся этому её постоянству.
      - Тверь! - объявила проводница.
      Железнодорожник проснулся и сказал:
      - Я, наверное, храпел. Извините.
      Макс затряс головой, давая понять, что ничего страшного не произошло, извлёк из сетки для мелких вещей потёртую папку, протянул железнодорожнику.
      Тот взял папку, крепко пожал Максу руку.
      - Приятного пути. До свидания.
      Макс закрыл на защёлку дверь, вернулся к окну, опустил стекло и высунул голову, чтобы освежиться. По перрону вдоль поезда ходили бедно одетые женщины с корзинками, кастрюлями, предлагали пирожки, крендели, отварную картошку, солёные огурцы, варёные яйца… «Бедные люди, - подумал Макс, - они готовы на всё, чтобы хоть как-то заработать на жизнь». И сразу вспомнились слова отца, сказанные им после возвращения из сталинских лагерей: «В этой стране, сын, рядовой человек никогда не будет счастлив, и жить в своё удовольствие. Тут одни сказки про белого бычка».
      Было около шести, когда поезд прибыл в Ленинград, и Макс сразу же направился в гостиницу «Московская». Как он и опасался, свободных мест в гостинице не было.
      - Подойдите часам  к шести, Возможно, кто-то из забронировавших места не приедет, - сказала сочувственно портье,  - и тогда вам может повезти.
      - Это надёжно? - осведомился Макс. - Я командировочный и мне нужен номер до конца недели.
      - Не играет роли, - сказала портье, - если будут свободные номера, вы получите в общем порядке.
      При выходе из гостиницы к нему подошла нарядно одетая женщина лет тридцати, посмотрела как-то воровато и тихо сказала:
      - Если вам негде остановиться в Ленинграде, я могу вас приютить.
      - Что вы можете предложить?
      - Отдельную однокомнатную квартиру со всеми удобствами, кофе, легкий завтра, остальное по пожеланию.
      Макс посмотрел внимательно на женщину, её неестественно широко открытые серые глаза смотрели ка-то блудливо, синие тени под глазами и преждевременные морщинки под глазами и вокруг рта говорили о бурной жизни их обладательницы, и Макс сказал:
       Спасибо, но мне обещали гостиницу здесь.
      - Ну, ну, как хотите, - сказала женщина и отошла в сторону.
      «Ищет клиента», - догадался, наконец, Макс и направился к остановке метро. Завернув за угол, он почти столкнулся с пожилой женщиной.
      - Извините, - заговорила она приятным низким голосом, - мне сообщили, что вам нужна комната на несколько дней.
      - Кто это мог вам сообщить? - спросил Макс, хотя уже сам догадался о сговоре гостиничных работников с частными сдатчиками жилья для приезжих.
      - Ну… - замялась женщина, - у вас это было на лице написано, когда вы вышли из гостиницы.   
      - Что у вас есть?
      - Отдельная комната в трёхкомнатной квартире с хорошими спокойными соседя-ми. И недорого. Сколько дней вы намерены у нас пробыть?
      Макс в свою очередь замялся.
      - …думаю по пятницу.
      - Тогда с вас пятнадцать рублей, а деньги вперёд.
      Когда Макс передал деньги, женщина сказала:
      - Вот вам ключ от комнаты, а вот адрес. Когда вы туда доберётесь, позвоните, вас спросят к кому вы. Вы скажите: «От Нины Григорьевны», и вас впустят. Это совсем рядом со станцией метро и вы можете устроиться, когда захотите. Извините, я спешу на работу, а вечером я вас навещу.
      Было около семи часов, до начала рабочего дня оставался час времени, и Макс, добравшись до Адмиралтейства, прежде чем посетить ведущее предприятие ВНИИЭМ Всесоюзный научно-исследовательский институт электромашиностроения решил прогуляться по Невскому проспекту. К немалому изумлению Макса, Невский проспект был малолюден и только у входа в Гостиный двор толпились люди. Вспомнив о заказах Даши, Мак, подойдя к толпе, осведомился куда очередь.
      - Вчера женские сапожки давали, может, и сегодня будут, - сказала одна из женщин.
      - А кто крайний?
      - Крайних тут нет, - отозвалась та же женщина.
      - Как же тогда быть, если мне нужно кое-что купить в этом отделе
      - Видите вон ту женщину в светлой дублёнке, - она показала рукой в сторону
входа, - подойдите к ней, она поставит вас в очередь.
      Увидев, как обладательница светлой дублёнки что-то пишет на протянутых ладонях граждан, Макс протянул ей свою ладонь.
       Не глядя на Макса, она послюнявил чернильный карандаш, нарисовал на его ладони цифру 136 и сказала:
      - Отметка за полчаса до открытия магазина.
      В оговоренное накануне время Макс Герберт вошёл в здание ВНИИэлектромаш, бывшее здание Воскресенского Новодевичьего монастыря, поднялся на второй этаж, нашёл дверь с вывеской зав. отделом Очиров И.Е, постучал и, услышав «войдите», вошёл в тесный кабинет, заставленный шкафами с книгами и папками с деловыми бумагами.   
      Очиров сидел за письменным столом, склонившись над каким-то журналом. Увидев Макса, поднялся из-за стола, потряс ему руку, сказал, показав рукой на стул рядом с собой:
      - Садитесь. В нашем распоряжении два часа, постарайтесь за это время ввести меня в курс вашей докторской работы. Имейте в виду: с вашими научными публикациями и рукописью монографии, присланной мне ранее на рецензию, я  знаком, вот и послед-нюю статью, как видите, прорабатываю.
      Он закрыл журнал, положил его перед Максом, это был последний номер журнала «Энергетика и транспорт» Известий Академии наук с теоретической статьёй Макса.      
      - Поздравляю вас, работа новаторская, - произнес Очиров.
      Ободренный похвалой Очирова, Макс положил на стол диссертацию, стал её перелистывать, поясняя по ходу о сути проведённых исследований. Очиров внимательно слушал, задавал иногда вопросы, на которые Макс давал обстоятельные ответы.
      - А вот в том, что касается достоверности определения параметров обобщенной модели при вне коммутационных периодах работы системы, вы должны мне убедить, - сказал он по окончании собеседования. 
      - Дайте, пожалуйста, Игорь Евгеньевич, листок бумаги, я распишу, как это получается.
      - Нет, Нет! - он взглянул на часы. - Через десять минут начинается техсовет, и мне нужно ещё собраться. Договоримся так, вы проделаете это в гостинице, а утром в это же время мы это обсудим вместе с моими замечаниями и отзывом.
      Хруничева В.В., профессора ЛИАПа Ленинградского института авиационного приборостроения, Макс застал перед лекцией. Он сидел в кабинете и просматривал конспект. Войдя в кабинет и представившись, Максу по лёгкой тени досады, мелькнувшей в глазах профессора, показалось, что он пришёл не вовремя.
      - Извините, Виталий Васильевич, я могу прийти позднее.
      - Ну что вы! Оставьте диссертацию, мои ребята ознакомятся с ней, и мы встретимся завтра, - он перевернул листик календаря, - скажем в 13 часов. Вас это устроит?
      - Вполне.
      Покинув ЛИАП, Макс направился к Гостиному двору. Прошли уже около двух часов с момента его открытия, толпа перед входом исчезла, и Макс направился на поиски обувного отдела, чтобы найти свою очередь. Там галдела очередь, давали итальянские сапоги, и настойчивые попытки Макса встать в неё не удалась в связи с тем, что он не явился на отметку. Отчаявшись от соблазна приобрести сапоги, Макс направился было к выходу, но был остановлен незнакомы молодым человеком в кожаной куртке.
      - Вам нужны сапоги? - спросил он без обиняков.
      - Допустим.
      - Я поставлю вас в очередь, но это обойдётся вам в десять рублей.
      Он подвёл Макса к очереди, что-то сказал одной из стоявших в ней женщине, и когда та потеснилась, втиснул Макса в очередь и отошёл в сторону. Сзади закричали:
      - Это-то откуда ещё взялся?! Не было его!
      - Да стоял он, - возразила в ответ женщина. - По нужде он отлучался. Мне не верите, так вот у женщины, которая впереди стоит, спросите.             
      - Да стоял он, - сказала передняя женщина, - за мной он очередь занимал, я хорошо помню.
      - Знаем мы вас, не было его, - не унималась гражданка сзади, - блатных в очередь ставите.
      Но никто уже не реагировал на её выкрики.
      Дождавшись когда крикунья угомонится, к Максу подошёл обладатель кожаной куртки.
      - Я буду вас ждать у выхода из отдела, - сказал он и отошёл в сторону.
      Впускали десятками и, оказавшись в третьем десятке, Макс вскоре вышел из обувного отдела счастливым обладателем превосходных итальянских сапожек. Человеку в кожаной куртке Макс передал десятку, и он тотчас же исчез, смешавшись с метавшимися в поисках дефицита гражданами.
      «Ловкач, - подумал Макс, - на голом месте десятку срубил. Другому бы за неё пару дней вкалывать пришлось». Но при мысли о том, сколько радости доставят эти сапожки Даше, ему стало, не жаль этих десяти рублей.
      Прежде чем отправиться на поиски снятой квартиры, Макс пообедал в кафе-ресторане неподалёку от Гостиного двора и закупил кое, что на ужин и завтрак. Квартиру Нины Григорьевны он нашёл без труда, она действительно оказалась поблизости от станции метро «Московские ворота». Нажав звонок, Макс ждал, когда кто ни будь, ответит. Наконец он услышал шаги за дверью, и кто-то спросил:
      - Кто там?
      - Я от Нины Григорьевны.
      Загремел засов, дверь открылась, молодая заспанная женщина сказала хрипловатым голосом: «Входите», и, дождавшись, когда Макс войдет в просторную прихожую, закрыла дверь на засов и удалилась неуверенной походкой в одну из комнат.
      Макс нашёл нужную дверь, отперт, вошёл в просторную, светлую комнату и осмотрелся. Письменный стол у окна, диван-кровать вдоль левой стены, телевизор «Таурас» на тумбочке у противоположной стены, кресло, несколько мягких стульев, в правом углу у входа столик с кипятильником, над столиком: посудный шкафчик с тарелками, стаканами, ложками, ножами и вилками все как в приличном гостиничном номере.  Главное, решил Макс: он будет здесь один и сможет спокойно подготовиться к предстоящим встречам. Не откладывая дело на потом, он сел за стол и принялся расписывать алгоритмы, позволяющие определять параметры обобщенной модели объекта исследования. Несмотря на то, что всё это он проделывал раньше, получение наглядного решения от него ускользало. Получаемые аналитические выражения получались громоздкими, и он пожалел, что не прихватил с собой промежуточные математические выкладки или не поместил их в диссертацию в качестве приложения. Пробившись несколько часов, ему всё же удалось получить изящное решение. Он переписал его начисто, поднялся из-за стола, сделал несколько энергичных упражнений, чтобы размять за-текшие конечности и спину, и только теперь услышал стук в дверь. Открыв её, Макс увидел перед собой хозяйку комнаты, Нину Григорьевну.
      - Извините, - сказала она, - запамятовала ваше отчество.
      - Зовите меня просто Макс.
      - Хороша, Макс. Извините, я несколько задержалась, пришлось кое-что доделать на работе.
      - Не стоит извинений, - сказал Макс. - Я всё равно никуда не собираюсь.
      - Я собственно пришла выдать вам постельные принадлежности, показать, где что в этой квартире находится и сказать, чтобы вы не стеснялись. Квартира коммунальная с тремя семьями, и вы здесь на таких же правах, как и остальные жильцы.
      Она извлекла из бельевого шкафа постельное бельё, попыталась было разложить диван, но Макс опередил её.
      - Нет, нет! - воскликнул он. - Не делайте этого, я сам.
      - Ну, хорошо, - сказала она, - пойдемте, я покажу вам расположение мест общего пользования.
      Она показала ему ванную комнату, туалет, потом провела в общую кухню с несколькими кухонными столами, показала свой с кастрюлями и электроплиткой. Всё было в хорошем состоянии.               
      В кухню вошла впустившая Макса в квартиру женщина, сказала с лёгкой хрипотцой в голосе:
      - Добрый день, Нина Григорьевна.
      - Здравствуй, Ирочка, сегодня-то что празднуем? - ответила сухо Нина Григорьевна. 
      Ирина передёрнула плечами:
      - Да так.
      Она повернул к Максу изящную, покрытую чёрными гладко причёсанными
волосами, голову, посмотрела тёмными, лихорадочно блестевшими глазами, и он увидел её узкое, бледное лицо с высоким лбом, красиво очерченным ртом и преждевременными, едва заметными морщинками под глазами. Они так не вязались с её утончённым лицом и изящным телом под небрежно накинутым ярким халатиком.
      Заметив изучающий взгляд Макса, она отвернулась и вышла из кухни.
      - Беда с ней, - сказала Нина Григорьевна,- красивая ведь и умная женщина, а спуталась вот с дурной компанией и стала попивать. Пойду я, а то задержалась я сегодня. Ждут меня уже.
      Уходя, она сказала Максу:
      - Если на кухне соберётся компания, вы не обращайте внимания, запритесь и отдыхайте, они мирные.
      «Милое дело, - подумал Макс, - спать, когда рядом с тобой пьяная компания».   
      Проводив Нину Григорьевну, он вернулся в кухню, набрал графин воды, в свою комнату и закрыл на засов дверь. Теперь он чувствовал себя независимым от обитателей квартиры и их возможной пьяной компании. У него было что поесть, походный кипятильник, вода, чай, надёжно запертая дверь и занятие на вечер.
      Проснулся он от сильного шума, доносившегося из кухни, посмотрел на часы: было без четверти одиннадцать, и он попытался снова заснуть, но помешал настойчивый стук в дверь. Некоторое время Макс не отвечал, но стук усиливался. Поднявшись, он подошёл к двери, спросил:
      - Кто там?
      - Это я, ваша соседка Ирина.
      - Что нужно.
      - Откройте, тогда скажу.
      Он открыл, не снимая цепочки, дверь, увидел в образовавшуюся щель бледное лицо Ирины и почувствовал сильный запах алкоголя.
      - В чём дело, что вам нужно? - спросил он, едва сдерживая досаду.
       Одолжите мне, пожалуйста, три рубля.
      Мелькнула мысль: «С этой всё понятно, на бутылку не хватило», вслух Макс сказал:
      - С какой стати я должен дать вам эти деньги?
      - Ну, дайте уж, пожалуйста, и не спрашивай зачем. Клянусь, я их вам верну.    
      Решив, что от неё не отвязаться, Макс прошёл к столу, извлёк из кошелька три рубля,  вернулся к двери, просунул в щель:
      - Возьмите.
      - Большое вам спасибо, вы наш спаситель, - сказала она, - если хотите, можете к нам присоединиться.
      - Нет уж, увольте.
      - Или вы предпочтёте, чтобы я скрасила ваше одиночество?
      - Ни в коем случае! Единственное чего я хочу это, чтобы вы оставили меня в покое.
      Он закрыл на засов дверь, лёг в постель и закрыл глаза. Но сон не шёл, из головы не выходила эта красивая подвыпившая женщина. Какое-то время он думал, не лучше ли было согласиться с её предложением, чем маяться от бессонницы. Как-никак другая женщина. Макс не был волокитой, и он никогда бы не решился вступить в близость с другой женщиной. В сущности, он всё еще робел перед чужими женщинами и насмеливался общаться с ними только будучи в весёлых компаниях. Бывая в служебных поездках, ему иногда приходилось наблюдать, как завязывались кратковременные бурные романы между вырвавшимися из повседневной тягомотины на волю случайными парами. Это удивляло его, и он объяснял это неразборчивостью партнёров и возможно тем, что в служебных поездках возникает ощущение, что что-то должно случиться необыкновенное, романтическое. Этому способствовали и рассказы в мужских компаниях за кружкой пива о случайных командировочных связях. Макс этим рассказам не очень то верил, зная, что если ничего необычного и не случается, то это позднее можно придумать и рассказать при случае.
      Ближе к часу ночные гости, потоптавшись в прихожей и хлопнув дверью, ушли. В наступившей тишине простучали чьи-то шаги в направлении кухни, «Наверно Ирина»
подумал Макс и заснул.             
      Несмотря на тревожную ночь, утро благоприятствовало ему и, успешно завершив дела в Ленинграде, он вернулся в квартиру, уложил вещи, решив, не откладывая, уехать в Москву. До встречи с Ниной Григорьевной оставалось около трёх часов, и Макс подумал, что ничего не случится, если он передаст ей ключи через кого-нибудь из обитателей квартиры. Он запер на ключ комнату, прошёл в кухню, надеясь там кого-нибудь встретить. Увидев Ирину, он замешкался.
      - Здравствуйте, - сказала она, - я ещё утром хотела к вам зайти, чтобы извиниться за вчерашнее дело. Она сунула руку в карманчик халатика, вынула что-то и протянула Максу, - возьмите вот.      
      - Что это?
      - Деньги что вы мне одолжили.
      - Что вы, я этого не возьму.
      Она ловко сунула деньги в нагрудный карман Макса:
      - Я не нуждаюсь ни в чьих подарках.
      - Как хотите, но у меня есть к вам просьба. Не могли бы вы передать этот ключ Нине Григорьевне. Дело в том, что мне нужно срочно уехать, а встреча с ней может состояться только после шести вечера.      
      - Охотно. Извините меня ещё раз и не подумайте, что я набивалась вам. Всё получилось как-то глупо.
      - Я так и подумал.
      - Вот и хорошо, - она улыбнулась по-доброму. - Если случиться быть в Ленинграде, обращайтесь ко мне, я уступлю вам свою комнату.
      - А как же вы?
      Она смутилась, её щеки слегка порозовели, и Макс отметил, как она хороша. 
      - Не беспокойтесь, я к вам приставать не стану, - ответила она, - но при нужде помогу.
      - Ловлю вас на слове. Спасибо и до свидания.
      Часом позже, сидя в поезде «Волга» сообщением «Ленинград-Горький», Макс   снова вспомнил эту поездку и подумал: действительно жизнь полна неожиданностей. Всё сложилось удачно, он получил хорошие отзывы, и главное: исчез неприятный осадок от предыдущего вечера. Он ещё раз просмотрел отзывы и, оставшись ими доволен, поднялся на среднюю полку и заснул.   
      А еще через полтора месяца совершился доклад диссертации Макса. Торжество провели с узким собранием оппонентов Толмачевым, Гоглидзе, Хрущёвым и друзьями Изотовым, Гербертом, Карпухином и Ильковым и директором Прохорова в апартаменте, состоявшей из гостиной, спальни, крохотной кухоньки и ванной комнаты с подходом ресторана. Представителей учёного Совета не пригласили прийти в торжество из-за сложного доказательности Кириллова-Угрюмова и, поэтому, остались одни без председателя учёного Совета. Потому, знавшие друг друга, люди говорили о работе, о научных представлениях, искусстве, но среди этого всеобщего разговора Макс сидел опустошённым. Похвалы, тосты и поздравления, произнесённые в его адрес, не доходили до него, они казались адресованными не ему, а другим людям. Он всё порывался высказать слова благодарности своему научному руководителю, Изотову, друзьями и оппонентам, но эти слова складывались в какие-то бессмысленные дерганые фразы.
      В какой-то момент к нему подсел Изотов.
      - Что-то случилось? - спросил он. - После стольких похвал, твоё молчание становится неприличным. 
      - А мне всё кажется, Алексей Иванович, что все эти похвалы не в мой адрес.
      - Не сомневайся, таких защит как твоя давно уже не было, она была блестящей. Это даже твои оппоненты, Борис Фёдорович, Шота Иванович и Владимир Владимирович отметили, а уж они-то зря не похвалят. Взбодрись-ка, наш хороший друг!
      Он плесну в рюмки себе и Максу коньяку, похлопал по плечу:
      - Вставай и поблагодари всех!
      Макс поднялся, держа в руке рюмку, что-то долго, как ему показалось, говорил, потом поднял рюмку:
      - Спасибо всем за добрые слова, - выпил одним махом, сел и слушал, как ему хлопали.
      Просидев до вечера, решили уйти в гостиницу. Неожиданно, Шота Иванович пригласил всех профессоров к нему в гостиную, чтобы предложить всем выпеть по стаканчику своей Тбилисской виноградной самодельной водки. Пригласив своего аспиранта, они увидели бочонок с десятью литрами самодельной водки со стаканчиками, чтобы попробовать их интерес над продуктом этого применения. Они оказались хорошими и сидели допоздна.         
      Макс, попрощавшись с профессорами, быстро оделся, вышел во двор, и отправился в сторону своей гостиницы. Первые лучи солнца едва пробирались сквозь толстые, тяжеловесные облака, предвещая ненастный день. Он поднялся на крыльцо, осмотрелся. Пожарная каланча на краю города, смутно просматривавшаяся сквозь обволакивавший землю легкий туман, казалась сказочным богатырём, рассеивающим тьму ночи.

29

      Почти три недели прошли для Макса для состояния выставки работы диссертации, список работ по предложенных оппонентов Толмачёвым, Гоглидзе, Хрущева и Очировым, представлениями членов ученых работ Совета, хорошие отзывы о товарищах. Собрав все эти дела о работе, он сложил их в кучу и отправил в Москву в ВАК к Кириллова-Угрюмову. Оставалась ещё одна проблема в Харькове для  профессора Толмачёва. Он предложил Максу подготовить небольшую работу вентильных двигателей для подготовленной книги «Электрические машины». Представлялось, что книга решается для студентов, аспирантов и инженеров, и в них должны быть небольшие работы с вентильными двигателями постоянного и переменного тока. Это было неожиданной для Макса и, кстати, с отличным решением работы для вентильных двигателей. И это было серьезным решением работы и для профессора. Утвердившись в своём выборе, Макс погрузился в изучение литературы, посвященной теории и практике бесколлекторных машин постоянного тока. Конечно, проблема машин была бы для Макса очень нужной для студентов. В имеющихся теоретических работах эти машины рассматривались либо с позиции синхронных машин, либо коллекторных, что, по его мнению, не позволяло учесть в них ряд специфических особенностей. Убедили его в этом и первые расчёты, проведённые им на основе этих двух подходов, показавшие их ограниченность при описании сложных процессов в электромашинах с дискретным переключением обмоток, он предложил простую работу для студентов, позволяющий расспрашивать машины по-простому. Написав эту работу, он поехал в вокзал, взял билет на поезд и отправится в Москву и далее в Казань. 
      Некоторое время они постояли перед вагоном с Элкснисом Валдисом и все молчали. Все что нужно было что-то сказать, было сказано накануне о том, что он Макс и Валдис с семьёй были загнаны в Сибирь, и как-то он поднялся, стал учёным секретарем специализированного совета.
      - А знаешь, Макс, не простое дело для нас, - произнес Элкснисом, -  ведь это депортация - трагедия общенационального масштаба. За годы этих высылок демографический урон составил сотни тысяч человек. Поволжские немцы и крымские татары, чеченцы, калмыки и многие другие нации были подвергнуты насильственным высылкам, как правило, в малообитаемые районы СССР. И это логичное продолжение колониальной нашей политики России. Печальная работа, за что мучились и гибли наши люди. И самое главное, этот дурной, не нормальный Сталин, от него осталось множество людей или погибших, или сломанных калеками. Я достаточно встречал и моих людей, и немцев, и украинцев и иных мучителей.
      - Да у нас масса проблем и даже кризисов, но нам бы такие кризисы. - Макс посмотрел Валдиса, потом произнес, - у наших «друзей» значительно больше хороших решений, сколько не показывай мультфильмов с ракетами в главной роли. Они еще, высадившись на Луне, обогнали нас в космосе, мы лишь болтаем об этих делах. Нобелевским премиям они обгоняют не только нас тут и речи нет, у нас нет сейчас ни одного живого нобелевского лауреата, они обгоняют весь мир, вместо наших людей. Самые способные немецких молодые люди стремятся уехать в Германию, но это, как правило, не удается. Может и хороший человек, но прорыв, который нам так давно обещают, не обеспечит. Вот такие дела, Валдис.
      - Ты так думаешь, Макс, я всё же думаю, чтобы не страдать от зависти и чувства неполноценности, мы ведь многие из нас, не все, слава богу, готовы верить очевидным глупостям об их ужасной жизни. И я верю, что наши немецкие люди, как штатные эксперты с умным видом, уже лет через двадцать станут хорошими инженерами, поэтами, докторами, профессорами и будут учить наших детей и молодых людей.
       - Ну что ж, Валдис, ты уже и сейчас учишь наших докторов, и, слава Богу, что мы остались, и можем работать и думать о нас и наших хороших людях.
       - Да, ты прав Макс, я и сам думаю об этих действительно печальных людей, и хорошо бы устроить их в хорошей жизни.
      И это теперь только и оставалось, торопливо расстаться, подняться в вагон и уехать от него, ибо всё было решено, и это принесло Макс такое большое облегчение, что все остальные чувства враз отступили на задний план. Он поднялся в вагон, с которым Валдисом после десяти сталинских лагерей вернулись домой, прошёл в вагон, сел на занятое для него его место у окна. И вот их скрыл от него замечательным городом Харьков с друзьями и научными учёными людьми, научившие Макса к научным работам и своими профессиями. Поезд, набирая скорость и подпрыгивая на каждом скосе, покатил в сторону Москвы, и по мере удаления всё мельче становились дома, и вскоре они спрятались в густой зелени садов, слившихся в одно целое. Глядя на удалявшиеся дома Харькова, Макс впервые почувствовал, что расстаётся, быть может, навсегда с чем-то очень дорогим для себя, определяемым ёмким словом — учёный. Он покидал её на хорошем вагоне, как когда-то нехотя плетущимся по дороге, много раз преодолённое им и на телеге, и на санях, и пешком.
      Он сидел, как кода-то, окоченело, у окна, хотя был жаркий солнечный день, и в вагоне было душно; ехал по центральной улице посёлка, в котором знал каждую улицу, каждую тропинку, каждого его обитателя. Знал и попадавшиеся по пути поля, перелески, маленькие, затерянные деревеньки. С той поры, когда он узнал, что ему, как немцу, позволено уехать отсюда, чтобы продолжить учебу или, на худой конец, сменить место жительства, всё окружавшее становилось для него с каждым днём всё более чужим.  Дорога и вместе с нею прошлое и настоящее убегали назад и терялись вдали…               
      И вот теперь, наверно, началась новая жизнь. Как-то скучноватая, длинная и унылая, как плесень людская. Он как-то вспомнил себя  о доме,  где были мои  родители папа и мама. Они были ещё дома со мной, достаточно было и снега, и метели, и вьюги, и поленьев, дышала  печь  жаром, кто-то бродил во сне, кто-то стонал, разговаривали и смеялись...          
      Всё это было. Макс шёл на работу, слышал шум ветра и ветер напомнил ему о былых поездках в поездах, со студентами, рабочими и крестьянами, учёными и военными кто на работу, кто в институты или военные сборы, учения, манёвры... То были добрые времена поездок в поездах, когда он со  студентами колесил от одного города то к другому, часто по несколько дней на колёсах. Тогда вагоны пахли свежим, хорошим чёрным чаем, который предлагали приятные женщины в стаканах с подстаканниками. От небольшого титана, на входе к поездам, тянуло теплом, покачиванием вагона, стук колёс и тихая, как сладкая музыка, убаюкивали, тянули в сон. И узкая компания в несколько студентов - мужское братство, россказни и анекдоты, солёная шутка... стаканов с подстаканниками крепкого чая, зажатая в ладонях, иногда глоток-другой водки для сугрева, что могло быть лучше этого. Неторопливый разговор, задушевная песня, но всё это в прошлом...
      Незаметно, миновав стремительный город, Харьков, поезд пересёк знойные поля, до мельчайших подробностей, похожий на другие, рассыпанные в Богом забытых глухих местах вдоль магистрали провинциальных городках, и остановился на привокзальной площади. Это была Москва.
      Да, теперь другая, новая жизнь. Он приехал в Москву, вышел с поезда на перрон... Было около восьми утра. До отправления поезда до Казани ; двенадцать часов, и остановился, подумал о друге Исполкоме Егорове. Он, позвонив, некоторое время продержал трубку, и, поняв, что их нет в Москве, положил трубку, вышел на улицу, и это позволило сделать некоторые нужные проблемы для себя и профессора Толмачёва. Эту проблему мучил Герберта. Приехав к кафедре Толмачёва, Макс долго колебался, прежде чем сообщить о своём намерении профессора. Для разговора с ним требовались серьёзные аргументы, и Макс, как перед представлением профессором, подумал: «Хватит ли на всё это время для вентильных двигателей, подготовленной книге «Электрические машины», и как отнесётся к намерению профессора?».
      Добравшись до кабинета профессора, Макс увидел, что его здесь нет и нужно отсюда уходить до следующего приезда. Проходя к выходу с кафедры, он встретил знакомого доцента, Николая Ивановича. Поняв от него, что Борис Фёдорович находился здесь в лаборатории со студентами, Макс прошёл в лабораторию, и увидишь профессора, сказал:
      - Извините, Борис Фёдорович, я приехал сюда, чтобы предать к вам работу для книги «Электрические машины».
      - Вот и замечательно, дорогой Макс Яковлевич, - вскрикнул Бори Фёдорович, - я рад, что вы здесь, идите сюда ко мне.
      Разговора вопреки опасениям Макса, в сущности, и не было. Просмотрев работу Макса, Толмачёв неожиданно положил на край стола рукопись, похлопал по ней пухлой рукой.
      - Нам нужно по этому поводу переговорить, - сказал он раздумчиво.
      - Прямо здесь? - сорвалось у Макса.
      - А почему бы и нет, наверху полно народу, а здесь нам никто не помешает, - Толмачёв кивнул в сторону двух молодых людей, копошившихся у нового стенда. - Кстати, это ребята для наших работ. Это студенты пятого курса, они выбрали в качестве дипломных проектов тематику по бесконтактным двигателям и монтируют эксперти ментальную установку.
      - Вон оно что, - Макс удивился таким решением профессора. - Значит, не откладывая дела в долгий ящик, берём быка за рога.               
      - Так получилось, Макс Яковлевич.
      - Ну что же, может быть так оно и к лучшему.
      Повернувшись к студентам, Толмачёв сказал:
      - Погуляйте-ка, ребята, с полчасика, пока мы тут с Максом Яковлевичем побеседуем, - и, не дожидаясь их ухода, сел за стол и предложил Максу: - Присаживайтесь, Макс.
      Макс сел напротив Толмачёва и ждал, когда тот заговорит. Он был готов ответить на любые вопросы и возразить на любые доводы Толмачёва, касающиеся книге его профессора «Электрические машины», но был крайне удивлён его решением.
      Толмачёв не задал никаких вопросов, только сказал:
      - Я прочёл это, - снова похлопал по рукописи рукой,  вы убедили меня своими доводами в перспективности выбранного вами направления. Пусть оно станет одним из новых направлений «Электрических машин». Остаётся только открытым вопрос: не хотите ли вы перебраться к нам на кафедру и поработать с нами.
      Макс растерялся. Этот вопрос ему никогда и не снился, и неожиданный запрос Толмачёва показалось ему убийственным. Это было необычным явлением, и следует об
этом подумать.
      - Вы знаете, Борис Фёдорович, для меня это предложение как-то непонятно. У ме-ня есть дети, жена, хорошая квартира и, наконец, решение ректора о моей кафедре. Это ведь не просто.
      - Это не просто, но всё же можно это дело сделать. Пойдём-ка, Макс Яковлевич, к Ивану Петровичу, поговорим о нас.
     Известный человек, профессор Градилин Иван Петрович, был уже на работе и чтото выписывал длинные формулы каких-то сложных уравнений. Пройдя к Градилину, Борис Фёдорович как-то тихонько промолвил:
      - Извините, Иван Петрович, тут к нам прибыл товарищ, Макс Яковлевич, он из Харькова, и неплохо поговорить о нём.
      Градилин, проделывая какие-то формулы, что-то писал. Закончив с этим, он предложил:       
      - Давайте-ка поговорим о наших делах. Садитесь!   
      Они сели на большие кресла, как и большие диваны, обрамленные черными кожами, такой же огромный, чёрный стол и такое же кресло для профессора Градилин, и это как-то сбило Макса. Он вспомнил своего оппонента, Михаила Фёдорова Кураева, как он сам встретил академика Шенфера. Да, он, так как я, Макс, сидел Шенферов этакий мастодонт за чёрным, длинным столом, закинув нога на ногу, в кожаном кресле. И такие же большие кресла и диван. И Макс как-то сробел, сбился с толком о своих делах.
      - Ну что же вы, Макс Яковлевич, давайте-ка расскажите нам о ваших делах в Харькове, о ваших проблемах в кафедре Казани. Да, Иван Петрович как-то сбился, - расскажите мне всё о вас о защите в Харькове.
      - Ну, я как-то всегда занят, - сказал Макс, - даже будучи дома я занят над какою-нибудь научной головоломкой, статьёй, методическим пособием или подготовкой к лекциям, и моей жене видит только его спину. В такие минуты мне казалось, что, замкнувшись на своих проблемах, я охладел к ней. И во мне поселялась тревога, что я удаляется от неё, уходит в какой-то другой, отдельный от меня мир. Иногда возникало желание рассказать мне о своих мечтах, но она удерживала себя, считая это то следствием своего подавленного настроения, то не к месту. Ведь у меня  всё хорошо, впереди Волга, заманчивая карьера, моя работа, квартира, достаток…  Что же ещё?
      - Ну, Макс Яковлевич, извините, - сказал как-то смешно Иван Петрович, - вы бы лучше рассказали нам о своей защите докторской работы, и предложение к нам на работу.
      - Знаете, Иван Петрович, я как-то не понял о защите диссертации. Прошли, примерно, три часа защита диссертации. Потом две недели была проблема составления выставки диссертации, список работ по предложенных оппонентов Толмачёвым, Гоглидзе, Хрущева и Очировым, представлениями членов ученых работы Совета, хорошие отзывы о товарищах. Собрав все эти дела о работе, сложил их в кучу и отправил в Москву. Вот и всё мои проблемы.
      - Ну, дорогой товарищ, это вы как у артистов, - профессор Градилин засмеялся, - это конечно не так как они, артисты, а серьезный человек - учёный. Знаете, Макс, я хорошо знаю о вашей работе, она хороша и о прежних делах, и по защите в диссертации. Думою, её утвердят примерно через два три месяца о вашей работе. И ещё, твоё предложение к нам на кафедру я предлагаю сам, а ты уж сам подумай о себе.            
      Попрощавшись с профессорами, Макс вышел на улицу. Был июнь, высоко в небе висело солнце, и было как-то чисто и радостно от того, что шли различные люди, одетые в красивые одежды, думали сами по себе, никого не видя и не слыша. Макс и сам видел этих людей. Он ни о чём не думал, и не слышал о них, только о чём-то мечтал, о себе. Только один-на-один он ходил по улицам, думал о профессоре Градилине, о решении докторской работы, о приезде в Москву для другой жизни. Что тут сказать? Новая жизнь? Она бывает такой удивительной, что никогда ничего не поймёшь: только брось, что у тебя тут есть, и поезжай в Москву и начинай для новой работы. Странно конечно. Наконец-то, после многих лет скитаний по общежитиям, студентам, аспирантам, кандидатам наук, руководителем кафедры, с которыми он когдато мечтал ни днём, ни ночью, вдруг оказалось какою-то новой, непривычной для Макса, будто спрашивая: «Что же такого произошло за эти годы проживания в городе Томске, Куйбышеву и, конечно, в Казане? Да, он теперь в Казане, ему уже исполнился сорок один, ему удалось отойти от профессора Изотова, проехать в Казань, стать руководителем кафедры, защитить докторскую диссертацию. Он понял, что у него всё нормально по кафедре, хорошее представление с ректором, Петром Георгиевичем, квартира, супруга и дети, и нужно не бросать кафедру, а держатся и быть впереди».
      Он прошёл по магазинам, закупил еды, различных одежек для ребят и, конечно, красивое ожерелье для своей жены, Даши. Проехал до вокзала, он купил билет, сел в поезд и поехал домой. Прибыв в Казань, Макс собрал свои вещи, вышел на улицу. Была суббота, людей не в проворот. Бегут люди в магазины, потом по улицам, лезли в трамваи, автобусы и автомобили, как-то устраивались в них и ехали домой к своим любимым людям. Он пробрался к местам таксистов, простоял минут тринадцать, сел в авто и приехал домой. Дома никого не было, и это как-то его сбило с толку. Ведь всегда кто-то бывал дома: то мать, Даша, то ребята Андрейка или Танюшка, или другие приятели. А здесь нет никого, хоть сбейся с тоски от ушедших от Макса своих людей. Он положил на диван привезённые вещи, подошёл к столу, увидев записку, посмотрел это, конечно, Дашенька. Он просмотрел записку, и стало Даше понятно, что ни о чём не примечательный день не лучше ей было и не хуже, обойдётся, как всегда, по субботам и воскресеньям. Даша уехал в деревню для работы летней оздоровительной лагери и, конечно, заботам там будет много. Придётся ей проверить деятельность работник по ребятам и девочкам, про приличное питание, про качество здоровья ребят. Конечно, ей придётся хорошенько проработать с людьми в лагере. Ну, ничего, пробьёмся! Там всё же удастся побывать со своими детьми Андрюшей и Танюшкой. Макс быстро взял еду из Москвы, разобрал её по частям, положил в холодильник, потом положил вещи жене и детям на их кровати. Оставалась ожерелье. Макс подумал: «Оставить ли его на кровати или подождать, когда она вернётся и вручить ей замечательное ожерелье. Это было бы наиболее правильным, решил Макс, и нежно как-то передать его Даше. Спрятав ожерелье к прикроватному столику, Макс, выбрав необходимые вещи, вышел на улицу. Настало лето. Прошедшие почти двадцать пять дней рабаты в Ленинграде, Москве и Харькове показались Максу, что эти дни для него убиты, ненужные для жизни с женой, ребятишками и кафедре с работой и людьми для учёбы и науки. Конечно, работа в институте была не простой, сколько же дней проработать, чтобы добросовестно выполнить все домашние задания, проработать лекционные задания, подготовить практические лаборатории и сделать их со студентами, прочесть всю рекомендованную литературу. Сколько же нужно сделать в работе со студентами, чтобы дать время разобраться с научными работами, предложить установку для инженера и передать его в промышленность. Да, конечно, люди разные. С ними нужно разобраться, что и как узнать с людьми толи научной работой, толи инженером или просто рабочим человеком. Научная работа это естественная форма для людей. Это известно. Когда Макс сегодня возвращаясь мысленно в то далёкое, ставшее таким расплывчатым времени, ему вспоминается случай с одним из его любимых людей. По прибытии на работу у Макса разом навалилась куча дел: подготовка к изданию  автореферата диссертации, чтение лекций студентам вечернего обучения, подготовка демонстрационных чертежей и всевозможных справок, протоколов и, наконец, настал день рассылки авторефератов и уведомлений членам учёного совете о месте и дате защиты. Он тогда накануне работы разложил авторефераты по конвертам, написал на них адреса и вот теперь с раннего утра, сидя за кухонным столом, сверял надписанные конверты со списком библиотек, вузов и научных учреждений, куда надлежало их разослать.
      Появилась Даша, подошла к столу, взяла чашку и протянула Максу:
      - Я заварила свежий чай, - сказала она, - выпей, это поможет тебе несколько восстановиться после бессонной ночи.
      Собственно Максу не хотелось чая, однако он взял чашку, пригубил и поставил на край стола.
      Даша села напротив него и сказала, помешивая чай в своей чашке:
      - Ты с этим справишься. Ты уже так много сделал, что справишься и с этим. Жизнь не бывает без трудностей. Знаешь, мой папа в таких случаях говорит: «Перешагнув через злую собаку, перешагнёшь и через её хвост». Она облизала по привычке ложку и положила её на блюдце. Что же тебя вчера так из себя вывело?
      Макс не сразу понял, о чём она говорит.
      - Ты о чём, Даша?
      - Ну, о трудностях с отзывом от ведущего предприятия.
      - Я переговорил с ними, - сказал он, наконец.
      - С кем с ними? - спросила с недоумением Даша.
      - Ну, с представителями ведущего предприятия.
      - И что?
      - Всё обошлось, они согласились с моими доводами, но выставили своё условие.
      - И какое же?
      - Они хотят, чтобы я изготовил для них профилометр.
      - Ничего себе. Ты потратил на это почти три года, и что же теперь ещё столько же будешь работать на них?   
      - Не бесплатно, конечно, они предлагают заключить на год хоздоговор.
      - Это же хорошо! - воскликнула Даша. - Это позволит тебе немножко подрабо-
тать.
      - Какая же вы прагматичная, Дарья Григорьевна. Имейте в виду: у меня уже есть договор с заводами, и новый договор ничего кроме головной боли мне не принесёт.
      - Ну, не знаю…  Тогда откажись.
      - Рад бы, да не получится, шеф настроен на заключении договора.
      Макс допил чай, поднялся, подошёл к Даше, чтобы поцеловать в щёку.
      - Ты уже уходишь? - спросила она, подставляя ему щёку. - Ты знаешь, для чего тебе нужно больше всего? Нет, конечно. Я знаю, останься пока со мной…
      Вспомнив об этом, Мак никогда не забывал свою Дашу. И всё же, иногда с годами всё чаще и чаще ему вспоминается  прошлое. Это может показаться странным, образы прошлого, как в калейдоскопе, всплывают перед его глазами ярчайшими разрозненными картинками. Они возникают внезапно, и стоит ему закрыть глаза, как он не может отделаться от ощущения, что это происходит сейчас с ним. Особенно часто к нему приходят образы из далёкого детства.
      ...Я жил в деревне, где меня окружал совсем другой, не привычный мир. Самым, чудесным бывало пробуждение по утрам, запах от цветов и скошенных трав. И ещё, утопавших в лёгком утреннем тумане, капельки росы, вспыхивавшие миллионами бриллиантиков в лучах восходившего солнца. Квохтанье кур, зычный крик петуха на рассвете, блеяние овец, мычание коровы, залитые солнечным золотом бескрайние дали. А над всем над этим ; синее бездонное чистое небо, и тишина, пронизанная звоном отбиваемой косы. Вспоминаются и дождливые, унылые дни с запахом влажной земли, поднимающийся вверх и смешивающийся с дымком из печной трубы. Как славно думается и мечтается под стук дождинок о крышу и оконное стекло, и как загадочен мир за косой сеткой дождя. И как уютно сидеть в такие дни у жарко протопленной печи, или играть под навесом на шуршащей сухой соломе или сене, источающем духмяный аромат прошедшего лета... И как приятны походы с товарищами в жаркий летний день по околками, лугам и полям в поисках ягод и съедобных растений.
      Наступил июнь, установились суш и жара; с полей аэродрома со стороны пасеки потянуло запахами вызревших трав. В самую ночь, когда заря ещё только-только поджигала край неба, от дома к дому поехал верхом бригадир Жданов, стучал кнутовищем в окна, кричал зычно «подъём!», сзывая колхозников к конторе.
      Небо бездонное, голубое, с дымкой, а по нему облачки редкие, пушистые, под золочённые солнышком, движутся. Смотрел он, слушал, лёгкость необыкновенную почувствовал, и рассказанное в далёкой прошлой жизни бабушкой, что умирают люди, а души их облаками становятся и кочуют по небу, вспомнил. Души добрых людей пористыми облаками становятся, лёгкими. Души злых людей тяжёлыми, грозовыми. И показалось, вон оно облачко - душа бабушкина, лёгкое и ласковое, на бабушку в белой косыночке похожее, неслышно плывёт и за мной наблюдает, что-то неслышное шепчет, за собой зовёт...
      Как-то скучноватая, длинная и унылая, как плесень людская. Он как-то снова вспонил его о доме, где были его  родители папа и мама. Они были ещё с ним дома, достаточно было и снега, и метели, и вьюги, и поленьев, дышала печь с жаром, кто-то бродил во сне, кто-то стонал, разговаривали и смеялись... И самое трудное было ему последняя встреча с отцом и матерью. Он отпустил её руку, выбрался из-за стола и стал за её спиной. «Ты этого действительно хочешь? - сказал Макс, -  ну, мама, не знаю, что на это скажут Володя с Фридой». «Макс, - она повернулась к нему, я даже не могу подумать, что ты останешься здесь. Отец бы нам этого никогда не простил. А что касается Володи с Фридой, они согласны с моим решением». Он обнял её, поцеловал и сказал вдруг охрипшим голосом: «Ты моя мама, и ты всегда была для меня лучшей ма-мой, какие только бывают. Спасибо, мама!». Да, Макс действительно хотел уйти из до-ма в университет, в науку, чтобы создать себе серьёзные работы. И что же! Вот тебе и наука, и кандидат технических наук, и доктор наук, и куча статей, изобретений, инже-неров, аспирантов и учёных кандидатов. И это за пятнадцать лет работы с утра и до но-чи. Что тут сказать? Новая жизнь? Она бывает такой удивительной, что никогда ничего не поймёшь. Только брось, что у тебя тут есть, и поезжай в другое место и начинай для новой работы. Странно конечно. Наконец-то, после многих лет скитаний по общежитиям, студентам, аспирантам, доктор наук, руководителем кафедры, с которыми он когда-то мечтал ни днём, ни ночью, вдруг оказалось какою-то новой, непривычной в этих для Макса, будто спрашивая: «Что же такого произошло за эти годы проживания в эти городах?». Поднявшись, он вышел на улицу. Уже был июнь, становилась жара, потянулось трав. Он дошёл до учебного корпуса, где находилась кафедра электротехники, нашёл его без труда и, войдя в просторный вестибюль, удивился тишине, прохладе и безлюдью. «Это конечно странно, - подумал Макс,  просто странно, что здесь нет ни студентов, ни преподавателей». Он пошёл вдоль коридора, смотрел в стороны комнат для студентов, они были закрыты. Пройдя до перехода на второй этаж, он вдруг увидел Юрия Инькова. Он шел вперёд, о чём-то думал, не замечая ни студентов, ни преподавателей, ни инженеров. Их, собственно, и не было здесь никого, и Макс, спустившись в низ, добрался до Инькова и, взяв его за плечо, громко сказал:
      - И куда же вы мчитесь от нас. Может лучше остановится и поговорить о наших делах.
      - Ну, Макс Яковлевич, мы уж ждали вас, ждали и вот вы здесь. Это очень здорово, что вы прибыли к нам и, конечно, за поздравление вам за защиту диссертации.
      - Вот и хорошо, - сказал Макс, - я и сам уже думаю про вас, встретить и поду-мать о наших делах. Кстати, как там с вентильной машиной в Саратове? 
      - В целом-то - нормально, - Иньков как-то сбился, потом, подумав, сказал: - у нас есть какая-то проблема с пусковой вентильной машиной. Понимаете, Макс Яковлевич, пусковая установка с транзисторами для электромашины пока не идёт. Извините, из-за пусковой установки меняется движение вентильной машины по скоростям и это не позволяет в работе для завода в Саратове. Вот такие дела.   
      - Ну не беда, - похлопал Макс по плечу Инькова, - мы то знаем, как решать наши проблемы. Вы убедили нам своими доводами и перспективными проблемами ва-ших научных работ, и я думаю, что всё мы решим эту задачу электромашин.
      Разговора вопреки опасениям Инькова, в сущности, и не было. Поговорив с Юрием, Макс неожиданно взял его за руку и, пройдя вверх этажа в кабинет, они сели и, положив на край стола какие-то рукописи, Макс похлопал по рукописи рукой и сказал:
      - Нам бы нужно поговорить по поводу вашей работе.
      - Что-то мне не понятно по этому делу, я думаю, что работа в Саратове вот-вот закончится, и это точно знаю для нашей работы, - сказал Иньков. 
      - Я говорю не о Саратове, а о Набережные Челны. Там недавно предложено НИИ
по поводу мощных электромашин для колесов крупнейших самосвалов Белазов для работы в угольных шахтах и это хорошее предложение нам поработать в НИИ. Знаете, Юрий, НИИ предлагает нам взяться за вентильный двигатель на мощные машины. Как вы считаете?
      - Было бы не плохо, Макс Яковлевич, - произнёс Иньков, - и что же, может быть так оно и к лучшему делу. Остаётся только открытым вопрос: сможешь ли я проработать по договорам в Саратове               
      - Об этом, Юрий, можешь не беспокоиться. Договор с Набережной Челны мы доведём, как положено. Ты и сам, знаешь, для этого наша работа должна быть полностью подготовлена до конца. К тому же с этим договором как-то связана планируемая тема кандидатской диссертации. У меня есть хорошая кандидатура.
      - И кто же это?
      - Дорохин! Так он приличный работник в науке, выпускник по профессии электромашин и стоит посмотреть его к аспирантуре. Думаю, это правильное решение для тебя и Дорохина. И ещё не думаю, что электрические машины одно лишь дело для него, необходимо и теория устойчивости, электромагнитная энергетика и аппаратное обеспечение.
      Иньков пожал плечами:    
      - Ну, Макс Яковлевич, я думаю, что это хорошее решение для таких машин с БелАЗами. Тут и наша прежняя работа с вентильными двигателями и хорошо сработали и в Саранске, и в Тбилиси, и было бы неплохо попасть в это Набережное Челны.
      - Я это знаю, - сказал Макс, - раньше по многим причинам не получался. Мне пока нужно лишь ваше принципиальное согласие, а всё остальное решаемо. Будете раз-говаривать с Карпухином, Навальным и Дорохиным, но не говорите о проблеме с Набережном Челны.
      - Спасибо, Макс Яковлевич, лично меня это устраивает, но остаётся открытым вопрос, как быть с договором в Саратове.
      - Там остаются Карпухин и Навальный, и вот-вот переходит к нам на кафедру зав. лаборатории инженер Михаил Первухин. Есть, и лаборанты и этого будет достаточно для этой работы. Что касается вас, товарищ Юрий Иньков, необходимо довести до запуска электроники машины.
      - Это не вопрос для нас, - произнёс Иньков,  мы сегодня разберёмся для этой машины. Там уже все забрались, и думаю, всё оговорено и может сообщить вам об этой машине.
      - Это было бы здорово. Знаешь, дорогой, пойдём-ка сейчас с тобой к нашим мужичкам, и мы посмотрим на нашу работу. Это ведь хорошо увидеть новый вентильный двигатель и показать, что здесь никогда не было новых вентильных двигателей на этой кафедре.
      Пройдя в низ, прошли к электронике комнаты и, войдя в неё, Макс Яковлевич вскрикнул:
      - Ну, что же вы друзья понаделали. Это ведь хорошая комната; теперь можно спокойно работать, и никто вам не помешает.
      - Вполне прилично, Макс Яковлевич, - ответил Карпухин. - Мы ведь имеем
теперь приличную комнату, со всеми работами различных устройств и, конечно, закрыть от ненужных людей и студентов.   
      Макс улыбнулся, посмотрел на Георгия.
      - Я так и думаю, что ты это скажешь, и предвидел, что тебя заинтересуют не сами лаборатории, а возможность отхватить клочок площади. Ну что ж, выбирайте, где вам больше нравиться. Что касается меня, я бы хотел совместно с вами сделать эту работу в заводе Саратове. Как считаешь?
      - Согласен, Макс Яковлевич, - у нас теперь много приличных людей и мы сделаем эту электронику как положено.
      - Да вот и есть ещё одна проблема, - Макс посмотрел на своих кандидатов наук и как-то задумчиво сказал: - У вас ожидается четыре студентов из институтов в Казани и вам придется взять их к себе и сделать их инженерами и, конечно, аспирантами. 
      - Ну, Макс Яковлевич, куда же нам столько инженеров, - возразил Карпухин, - им ведь нужно предложить хорошую работу, а у нас их просто нет.
      - Эти ребята закончат институты лишь в марте и к этой поре у нас появятся новые договоры, где начнутся работы в Челне и в Казани. И вспомните об Алексее Ивановиче, который быстро приучил нас к организации молодых инженеров. Вот и подумайте об этих инженерах и аспирантах. К тому же, вы теперь уже не просто преподаватели, а доценты, и это вы должны работать и с инженерами и аспирантами. 
      Попрощавшись, Макс поднялся наверх, нашёл свою комнату. Там было как-то грустно, и, войдя в соседнюю комнату преподавателей, он увидел что там ни кого не было, и это как-то затормошило его. «Наверно, так и было для нас работать каждый день с утра и допоздна, чтобы сделать что-то о работе, - подумал Макс, и, войдя в свою комнату, сел за стол, и увидел: да, тут действительно хватает различных проблем и нужно рассмотреть их сегодня же до вечера». Бумаг было очень много, и по частям, Макс разложил их для двух лаборантов: Тамары и Резеды. Тамара была работницей по получению различных приборов, инструментов, бумаги, писем, предложений и каким-нибудь сложнейших работ кафедры; Резеда оказалась машинисткой с отчётов всевозможных бумажных работ, учебных планов, отчетность, расписание, переписка, оформление,… Сколько же нужно сделать этим женщинам столько работы. Не желая рассмотреть эти сумбурные дела на кафедре и, давя в себе нараставшее раздражение, и желание одним махом стряхнуть свою работу, он поднялся, вышел из комнаты, закрыл дверь и вышел на улицу. 
      День был ближе к трём часам. Шли люди домой, кто в магазины, кто в автобусы, трамваи или машины и было как-то суета от того, что они то бьются с различными проблемами, то приехать куда-то, то уехать. Максу эти проблемы суеты не сомневались, она была закончена с защитой докторской диссертации, и он шел по улице ни о чем не думая, каких-то ненужных решений. Идя пешком, Макс добрался до ул. Баумана. Она была хороша. Он шел по улице с неспешной прогулкой и с местным угощением, разнообразием сувенирных лавок, ресторанов и столовых. Зайдя в ресторан, он поел татарской супы, мясные, сумсу с начинкой из мяса и картофеля, и, конечно, угощение из сладкого теста и чак-чак. Еда была хороша и хорошая погода, и Макс вышел из ресторана и пошел по улице в сторону Волги. Погода была хороша, довольно ровная, нет палящего зноя; он дошел до кремля, прекрасного места для Казани. Пройдя вокруг кремля, потом зашел внутрь кремля, осмотрел различные строения домов, башню Сююмбике, Благовещенский собор,… Конечно, это одно из тех мест, который сильно запоминается и надолго остаётся для любых людей. Устав от местных приключений о Баумане и кремле, Макс вышел на улицу и, пройдя к институту, зашел домой в свою квартиру, покушал и сел за стол, чтобы побыть наедине сам с собою. Он был один на всём белом свете, и время никаких для него не имело границ.
      Был уже к вечеру, Макс посмотрел в окно, там начался дождь. Он шел мелкими струйками из низкого неба; за его плотной завесой едва угадывались смутные тени домов и деревьев. Это было, конечно, глупо сидеть здесь один, без Даши, без ребят Андрюши с Танюшей. Тем не менее, здесь как-то скучновато и нужно о чем-то продумать, будущих дел о науке, о работе с договорами в заводах, лекциями, преподавателями, студентами. Это было бы хорошо, но остаются другие дела инженеры и аспиранты. Да, нужны инженерные люди по электрическим машинам и для этого требуется создать кафедру с электротехнической профессией в Казани. Это мы сделали в Москве по поводу профессии «Электрическое машины», но необходимо создать за три года комнаты для профессии студентов и, конечно, учебные лаборатории. Но то, что выделяется кафедре на приобретение нового оборудования, только и хватает на провда, припой и паяльники. Можно кое-чем помочь за счет хоздоговоров, например, измерительные приборы, электромашины и комплектующие изделия. Вспомнив свою проблему на кафедре в Томске, Макс подумал, а может быть создать универсальные лаборатории стендов машин. А что, нужно переговорить с зав. лабораторией кафедры, разработать, как кажется, неплохой универсальный лабораторный стенд и подать заявка на их изготовление в производственные мастерские института. Думаю, ещё не поздно вк-лючить в заявку несколько стендов для нашей кафедры.
      Имеются проблемы с другими делами. Вот, например, учебные классы. Они должны быть с белоснежными стенами, с красивыми, оформленными плакатами различных машин, стендов, рисунок, и препарированных машин с различными их деталями, которые могут создать впечатление некоего существа, которое может увидеть живым и сорваться с места. Вот такие дала, Макс увидел это в Москве, на кафедре профессора Градилина, и, конечно, нужно отправлять здешних преподавателей в Москву к Градилину, учится к профессии электрических дел, и смотреть, как там сделать живых работ электромашин. И ещё, нужно договориться с руководителем парткома, чтобы отказаться преподавателей кафедры от разговоров болтовни по поводу пустых важнейших партийных документов, повышению успеваемости и привлечению каждого человека к участию в жизни своей организации. И это было не плохим. Ведь везде все рапортовали о выполнении и перевыполнении чего-то. Поэтому предлагается заняться на кафедре теорией электромагнитных полей, позволяющей изучать на высоком уровне преподавателей для студентов. Эта работа была уже в Куйбыше для инженеров и аспирантов, и эта теория Макса будет и для местных преподавателей наиболее лучшей. Подходя к преподавателям и молодым инженерам, Макс предложил им к изучению теоретической работы электромашин и трансформаторам.
      Закончишь с работой по кафедре, Макс поднялся, подошел к окну, там дождь кончался. Начался еле слышимый шелест травы, какие-то невнятные звуки, которыми, казалось, было наполнено всё вокруг, и колеблющийся свет, который залил всё види-мое пространство, привели бы в дрожь. Вначале ослабли и стали дрожать всё вокруг, потом дрожь поднялась выше, охватила всё, что ей виделось кругом над нивами, достигла маковки людям. И казалась о холодной ознобе, и трясти. И чем сильней трясло, тем холодней становилось, и тем больше расстраивал  Макса. Он подумал о Даше: «Ты знаешь, для чего тебе нужно больше всего? Нет, конечно. Я знаю, останься только со мной…».
      Вспомнив об этом, Мак никогда не забывал свою Дашу. И всё же, иногда с годами всё чаще и чаще ему вспоминается  прошлое. Это может показаться странным, образы прошлого, как в калейдоскопе, всплывают перед его глазами ярчайшими разрозненными картинками. Они возникают внезапно, и стоит ему закрыть глаза, как он не может отделаться от ощущения, что это происходит сейчас с ним. Особенно часто к нему приходят образы из далёкого детства.
      ... Даша же шла по пустынной улице в оздоровительный лагерь, где нужно было увидеть детей, Андрюшу и Таню, чтобы передать им гостинцев из магазина деревни. Было как-то темновато, и чем больше она уходила от улицы, тем явственней ощущал колебания воздуха, прекращавшиеся в порывы ветра. Они были еще не сильными, но ощутимо давили на грудь, препятствуя продвижению. Пробравшись к самому краю деревни, она остановился, всматриваясь в пространство за его пределами. Впереди темневшими громадами угадывались тополя, под ними дом с безжизненными окнами. Они был пусты, и это застало её врасплох. Она вдруг передернула её, как в ознобе, почувствовала своё одиночество и незащищенность. Порывы ветра стихли, и в наступившей тишине можно было услышать, слабые удары крыльев, пролетающей низко в поисках добычи, совы. Потом последовал сильный порыв ветра. Она увидела, как вздрогнули и пригнулись под его натиском тополя, и громко, как выстрел, хлопнул на крыше дома лист кровельного железа. Почти одновременно с этим порывом над тополями и домом засветилось небо. Она посмотрела туда, и увидела, как небо прошило огненным зигзагом, очертания и мрачную глубину тяжеловесных туч, гонимых ветром. Чуть погодя покатился рокочущий гром и затих вдали.
      Какая-то страшная жуть овладела её. Она, стоя, вцепившись руками о какое-то деревцо, чувствовала её дрожь и дрожь её рук и ног, смотрела в стонущую мглу и слушала, как гудит всё вокруг. Вместе с дождём усилился и ветер. Он гнал перед собою стену дождя, и вскоре она промокла до нитки. Её стало знобить от холода. Теперь эта улица не казалась ей спасительной защитой, и она просто пошла в сторону своего лагеря.
      Она не торопилась, стараясь отдалить встречу с возможной опасностью. Дождь билв лицо, струи воды пробирались под одежду, но она будто не чувствовал этого. Всё её внимание было сосредоточено на своих окружающих людей.
       Наконец, гроза кончилась. Начался еле слышимый шелест травы, какие-то невнят-ные звуки, которыми, казалось, было наполнено всё вокруг неё, и колеблющийся свет, который залил всё видимое пространство, привели её в дрожь. Вначале ослабли и стали дрожать ноги, потом дрожь поднялась выше, охватила руки, достигла маковки головы. Её целиком охватило холодный озноб, и стало трясти. И чем сильней трясло, тем холодней становилось, и тем больший ужас овладевала её.
      Где-то сзади над домом деревни полыхнулась новая молния, осветила мертвенным светом приближавшийся силуэт, выхватила белым пятном лицо, и по ней, и по походке она увидела какого-то мужчину. Он подошел к ней, взял его за руки, притянул к себе и повел в сторону лагеря. Сквозь промокшую одежду она почувствовала исходящее от него тепло, еще плотнее прижался к нему и заплакала. Теперь уже не страх, а рыдания сотрясали её, а он слегка покачивал её из стороны в сторону и терпеливо ждал, пока она успокоился. Молча, держась за руки, он довёл её до лагеря, пригнулся к её щеке. Она вздрогнула, оттолкнулась от него и быстро забежала в лагерь… Вернувшись в воскресенье, домой, Даша, уставшая от лагеря, детей, работников и решения от всяких работ, была как-то задумчивой и расстроенной.   
 
30

      Было около семи утра, когда Макс решил: пора поздравить жену и вручить приобретённое ожерелье. Он прошел в кухню, взял со стола вазу с купленными накануне и припрятанными в чулане розами, прошел тихо, чтобы не потревожить жену, в спальню, поставил на прикроватную тумбочку возле Даши в непосредственной близости с семейной фотографией. Прошел к окну, раздвинул шторы, и в окно хлынул солнечный поток. Вернулся, вставил в рекордер кассету с песней «Обручальное кольцо». Это была та самая кассета, что и двенадцать лет назад в день их свадьбы. Боже мой, почти полтора десятилетия, как быстротечно время. Он опустился на край кровати, сидел так в полудрёме. Проникновенный голос певицы наполнил спальню, Даша проснулась, и Макс склонился к ней, поцеловал сонные глаза и щёки.
      - Моя маленькая милая душка, моя любушка, моя шалунья.
      Он поцеловал Дашу в податливые мягкие губы.
      Она обняла его за шею, притянула к себе:
      - Мой милый храпун, иди ко мне.
      Какое-то время они были счастливы, как двенадцать лет тому назад, когда это случилось у них впервые. Они ласкали друг друга, и Максу захотелось сделать ей немедленно приятное, подарив ожерелье. Он потянулся к прикроватному столику, взял левой рукой ожерелье и, держа его за спиной, стал правой рукой распутывать гарусный шейный платочек, который она с недавнего времени носила на шее и не снимала ни днём, ни ночью. Он как-то даже спросил её по этому поводу:
      - Это что новая мода не расставаться ни днём, ни ночью с шейным платком?
      - Ах! — сказала она тогда с некоторой досадой, - у меня просто немного болит горло, а платочек как-то успокаивает её.
      Продолжая распутывать платочек, он думал о том, как рада она будет подарку, она ведь давно мечтала о таком ожерелье. К своему удивлению она решительно отклонила его попытку снять платок.
      - Оставь это, у меня болит горло. Прошу тебя, Макс.
      - Но моя милая, освободи свою сладкую шейку! Это ожерелье враз излечит твою ангину! Давай!
      Макс снова поцеловал её и продолжил возиться с платком, но она всё ещё сопротивлялась. Так они продолжали возиться в постели.
      - Моя милая старушка, моя всё, позволь мне только украсить твою лебяжью шейку вот этим ювелирным чудом.
      Что это с ней, чёрт возьми, на самом деле?! Макс становился немного
раздражительным, левой рукой он придержал её руку, защищавшую шею, раскачивал перед её глазами ожерелье. Даша всё еще сопротивлялась, не давая снять платок, но Макс продолжал его стягивать. Как же ещё ом мог надеть ей ожерелье.
      - Даша, прошу, не дурачься! Неужели тебе не хочется надеть эту чудную вещицу? Я этого не понимаю.
      Он наклонился над нею, чтобы надеть ожерелье, но тот час же отпрянул. Пятно, голубоватое пятно с красным ореолом и тёмным центром. Никаких сомнений. Засос! Да ещё какой! Эта догадка как молния прошила его сознание.
      - Даша, как же это с тобой случилось?!
      Всё тот же чистый голос пел: «Обручальное кольцо не простое украшенье, двух сердец одно решенье обручальное кольцо…»
      - Даша!       
     Даша, согнув в коленях ноги, селам в кровати, охватила руками колени и посмотрела спокойно в глаза Макса:
      - Мне жаль, что ты об этом узнал. Этого я не хотела.
      В растерянности она дотронулась до ожерелья всё ещё раскачивавшееся в левой руке Макса.
      - …Ах, как оно красиво… тебе, наверно, оно стоило больших денег и хлопот.
      Макс молчал. Этого не может быть, он закрыл лицо руками так, что концы пальцев больно давили на глаза, и так сидел и слегка раскачивался.
      Даша взяла ожерелье.
      - Оно действительно прекрасно.
      Макс стоило больших усилий вернуть себе самообладание.
      - Нет - это невыносимо. Как это могло со мной случиться?
      Даша пристально посмотрела на него. Видя, что Макс в полной растерянности, она протянула ему ожерелье:
      - Возьми, ты подаришь его мне в следующий раз.
      - Как давно это началось? Скажи мне это. Как давно?
      Он поднялся с кровати, схватил её за руку, сжал.
      -  Ну, ты знаешь, Макс, я просто не хотела тебе сказать об этом. Знаешь, вечером там была такая гроза, что у меня стали дрожать ноги, потом дрожь поднялась выше, охватила руки, и настала меня трясти, и чем сильней трясли, тем холодней становилось, и тем сильней я боялась об этом. И это со мной встретился какой-то мужчина и довел до лагеря, — и Даша провела ладонью по голове Макса.
      - Это меня не касается? И это говоришь ты. Это просто невозможно.
      Даша вздёрнула плечи.
      - Я знаю, что это звучит по-дурацки. Просто я шла по пустынной улице в оздоровительный лагерь, где нужно было увидеть детей, Андрюшу и Таню, чтобы передать им гостинцев из магазина, и это гроза, и мужчина и его, возможно, поцелуй и тебе ничего лучшего не пришло в голову?
      - А что лучшее мне могло прийти в голову? - взревел Макс.
      - Почти неделю, Макс, случилось со мной, и ты знаешь, какая же я не хорошая и противная, - Даша рассмеялась
      Проигрыватель всё еще прокручивал «Золотое кольцо».
      Макс потряс головой:
      - Нет. Нет. Прошу не надо.
      - Надо! - сказала твёрдо Даша и исчезла в ванной комнате.
      Тем временем Макс не находил себе места и нервно ходил по комнате. В голове была сумятица, возникали предположения одно нелепее другого. Не исчезало лишь изображение засоса на лебяжьей шее жены. «Она ходит налево, - эта мысль не давала Максу покоя, - эта, женщина которой я доверял, считал святой. Этого не может быть, она пошутила, хотела пошутить над моей привязанностью к ней. Но как она это сказала, как вызывающе смотрела в глаза. И всё же это не может быть правдой, это, наверное, сон, и я скоро проснусь. Но я бодр, бодр как стёклышко. Чужой мужик, совсем чужой мужик вторгся в мою жизнь, лапал её, оставил на шее засос, разом испортил всё, мне только и остаётся: уйти из дома из привычных четырех стен, потерять Дашу. Нет, нет — всё это время она обманывала меня, говорила, что у неё болит горло, не подпускала к себе. Этот дурацкий платок! Сколько же это продолжалось? Это смешно. Ха, ха, ха. И всё же в это трудно поверить, но это так. Надо же, вот это подарок от верной жены. И это в день юбилея. А я-то, болван, носился с этим ожерельем, где оно кстати?»
      Макс обвел беглым взглядом постель и, не найдя ожерелья, решил: «Наверно завалилось в щель между матрацами и потерялось?» Неожиданно эта мысль его успокоила. Он прошел в кухню, приготовили себе чай, бутерброды с маслом и докторской колбасой, стал есть. Бутерброд с любимой колбасой показался безвкусным, но он дожевал его, запил чаем, сидел отрешенно и смотрел перед собою в пространство, не зная, что делать дальше. Краем глаза он увидел вошедшую в кухню жену, она силилась изобразить приветливую улыбку, но это удавалось ей плохо.
      - Ты уже позавтракал? — справилась она.
      Это становилось невыносимым находиться рядом с нею, он вскочил, схватил портфель, подошёл к зеркалу, чтобы поправить галстук, в конце концов, ему нужно на работу.
      - Макс, я прошу тебя…
      Он не дал ей договорить.
      - Сколько ему лет?!
      - Этого я не знаю. Я ведь, собственно, и видела его…
      - Чем он занимается?
      - Макс, прошу тебя…
      - Хватит, отвечай, давай!
      - Чем-то связанные с детьми, знаешь, бывают такие противные люди, что нападают на людей. Вот такая и я была, - сказала неуверенно Даша.
      - Ах, тебя даже не интересует, чем он занимается.
      Даша подошла к нему, стала рядом, коснулась кончиками пальцев его плеча.
      - Послушай, Макс, в жизни есть ведь кое-что более важное, чем профессия.
      - Естественно, есть более важное. Да? Он лучше меня в постели?   
      Даша вздохнула, крутнулась на каблуках и пошла в спальню.
      - Я хочу это знать, Дарья, - взревел Макс, - в этом ли причина?
      Не дождавшись ответа, он ринулся к выходу, с грохотом захлопнул дверь, выскочил на улицу и направился к автобусной остановке.
     В вестибюле учебного корпуса было ещё пусто, сонная вахтёрша недовольно посмотрела на Герберта.
      - С триста шестнадцать, пожалуйста,  - сказал он.
      Вахтёрша потянулась к ящику с ключами, нашла нужный, открыла журнал учёта, подвинула ближе к окошечку, Макс расписался в получении, взял из рук вахтёрши ключ, стал подниматься наверх, вяло преступая со ступеньки на ступеньку. Третий этаж только что убрали, цементный пол ещё блестел, пахло влагой и чуть-чуть моющим средством. Дверь в кабинет была открыта, старушка-пенсионерка, тётя Дуся, протирала паркетный пол, увидев Герберта, засуетилась.
      - Извините, Макс Яковлевич, задержалась я маленько, я быстренько.
      - Ничего, Антонина Ивановна, не спешите, я только портфель оставлю и отлучусь. Кстати, вам начислили немножко денег за уборку подсобных помещений.
      - Спасибо вам, Макс Яковлевич, дай вам Бог здоровья. 
      - Будете уходить, оставьте форточку и дверь открытыми, Антонина Ивановна, пусть кабинет немного проветрится. Я буду в преподавательской.
     Он спустился этажом ниже, из открытой двери преподавательской доносилась дробь печатной машинки. В маленьком закутке стучала на печатной машинке секретарь кафедры, яркая, двадцатипятилетняя брюнеткам Резеда. Обнаружив вошедшего Герберта, она с треском перевела каретку машинки, поднялась, поправила туго сидящие ярко-красную кофту и чёрную юбку, спросила:
      - Хотите чаю, я только что заварила.
      — Сейчас что-то не хочется. Может быть поздней.
      - Хорошо. Вы не забыли, сегодня Учёный совет.
      - Спасибо что напомнили, а то я было запамятовал.
      - Отчёт, что вы просили почти готов, я поднимусь к вам, как только закончу. 
      - Хорошо.
      Он вернулся наверх, вошёл в кабинет, закрыл дверь. Было свежо. Как обычно, Антонина Ивановна хорошо проветрила помещение; он сел за стол, выложил из портфеля набросок статьи, который брал накануне домой для работы, перелистал, решая за что приняться. Один вид страниц с рисунками и формулами вызвал в нём тошноту. «Какой смысл во всех этих закорючках, когда здесь внутри полный разлад, - подумал он и инстинктивно приложил ладонь к левой стороне груди, где билось сердце. - Или здесь, - он опустил глаза вниз, по его лицу промелькнула слабая улыбка. В конце концов, он сидел за своим рабочим столом, в своём любимом кресле. Он протянул руку, взял помещённую в рамку семейную фотографию с женой и детьми, повернул кресло и поделил свой мир между собой и Дашей. «Итак, Дарья, за мной гараж, машина, дача, где я смогу перебиться первое время. Квартира, дети, украшения, часть накопленных денег — тебе…».
     В дверном проёме без стука возникла Резеда, стояла, выставив чуть вперёд и в сторону правую ногу. Невысокого роста, ладно скроенная, она была хороша.
      - Я закончила отчёт, - она приблизилась к столу, положила на край столешницы стопку отпечатанных страниц, - вот он.
      - Хорошо. Я ознакомлюсь.
      - И это всё?
      Она опустилась на подлокотник кресла и стала массировать Герберту плечи.
      Он повёл плечами, пытаясь освободиться от услуг Резеды.
      - Оставь это.
      - О, мы сегодня не в духе, Макс Яковлевич? - Резеда была слегка удивлена.
      - Я в прекрасном настроении, а теперь послушай внимательно, - он стал совершенно серьёзен. - Это было очень мило с твоей стороны, но с этой минуты я для тебя снова только начальник, а ты — секретарша!
      Выдержав паузу, сказал решительно:
      - И никаких объяснений.
      Резеда медленно поднялась с подлокотника, поправила юбку, встала перед ним, откинула назад голову, и посмотрела на него с иронией, развернулась круто на каблучках, вышла и громко хлопнула дверью.
      История с Резедой была закончена. Теперь оставалось решить вопрос с Учёным                советом. Прошлое заседание - рассматривались вопросы по деятельности административно-хозяйственной части, готовности к началу учебного года, другая мелочёвка — он пропустил, сославшись на необходимость поездки в Саратов для продления хозяйственного договора. Значит, - это заседание следует посетить, хотя, сказать по правде, тягомотина. Итак, вперёд.
      Ровно в десять, как всегда, он сидел на своем месте рядом с профессором Храпуновым, держал в руках повестку и рассеянно наблюдал за тем, что происходило в президиуме. Вручали дипломы учёных степеней и учёных званий. Ректор брал из солидной стопки очередной диплом, провозглашал: решением ВАК СССР Сидорову, Иванову, Петрову… присуждается учёная степень кандидата наук, вручал диплом его обладателю, говорил: «Поздравляю Вас с присуждением учёной степени, надеюсь, на этом Вы не остановитесь…», жал, потряхивая, руку, и приступал к вручению очередного диплома. Покончив с вручением, он сделал заметную паузу, перебирая лежавшие на столе бумаги, не найдя нужную, посмотрел как-то неуверенно в сторону
Учёного секретаря, Лидии Ивановны, и слабо улыбнулся.
      Лидия Ивановна поднялась с места, приблизилась к столу президиума, наклонилась и о чём-то спросила ректора. После короткого ответа взяла одну из лежавших на столе папок, извлекла нужный документ, - им оказалась «Почётная грамота министерства культуры  Татарской АССР» и протянула ректору.
      Беглый взгляд на документ вызвал на лице ректора глубочайшее непонимание. Он развёл недоумённо руками, наклонился к Лидии Ивановне, спросил:
      - С этим, что делать будем?
      Лидия Ивановна повела плечами:
      - Вчера заходил профессор Фархутдинов, передал грамоту, сказав, что с вами согласовано вручить её на заседании Совета. Вы что не в курсе? 
      Только тут ректор вспомнил об этой злосчастной грамоте. Под занавес рабочего дня её передал ему Фархутдинов с просьбой вручить ему же сегодня.
      - Дела-а-а… - сказал он озадаченно и посмотрел на Лидию Ивановну, — ему же её уже вручали в министерстве, зачем же ещё у нас?
      Лидия Ивановн развела руками, пожала плечиками, выражая недоумение, сказала:
      - Наверно хочет, чтобы и все мы узнали о его талантах.      
     Крутнувшись на месте, она направилась к своему столу. На её всегда непроницаемом лице застыла ехидная улыбка.
      Что-то назревало. Некая растерянность всегда уверенного в себе ректора подействовала расслабляюще на членов совета. Начались переглядывания, шушуканья…
      Собравшись с мыслями, ректор вяло сказал: «Пока мы сидим тут часами и заняты обсуждением скучных вопросов, за институтскими стенами кипит другая жизнь. Кто из нас может сказать, когда он в последний раз был в кино, театре или цирке? Он сделал паузу, посмотрел в зал, выискивая желающих высказаться, — я так и знал: никто. А известно ли вам что на днях в республике произошло важное событие, завершился смотр художественной самодеятельности сельских коллективов? Вижу и это прошло мимо большинства из нас. Тем не менее, есть в нашем коллективе человек, небезразличный к культурной жизни республики. — Ректор обвёл взглядом зал, выискивая кого-то, найдя, сказал: — Этим человеком является уважаемый всеми нами профессор Фатах Шамильевич Фархутдинов. Фатах Шамильевич не только принял участие в смотре, но и занял призовое место в конкурсе сельских гармонистов, — по скучноватому лицу ректора порхнула слабая улыбка, - разрешите мне от имени всех присутствующих поздравить Фатах Шамильевича с заслуженным достижением. Фатах Шамильевич, прошу вас, пройдите сюда». 
      Из третьего ряда поднялся невысокого роста, крепко скроенный татарин и
направился развалистой походкой к столу президиума, по его широкоскулому лицу блуждала самодовольная улыбка.
      По рядам прошелестел смешок. Всем находившимся в зале было известно, болезненное пристрастие Фархутдинова к почестям и наградам, которых он добивался не жалея сил.
      Повернувшись к Герберту, Храпунов изрёк вполголоса:
      - Достояние татарского народа снова что-то отчебучило.
     Герберт отреагировал незамедлительно:
      - Да уж. Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибёт
      Между тем ректор, держа в вытянутых руках грамоту - он отличался некоторой
дальнозоркостью - зачитал её содержание, торжественно протянул Фархутдинову, сказал, протягивая для пожатия другую руку: 
      - А вы у нас, как говорится, и жрец, и косец, и на гармошке игрец. Поздравляем Вас с высоким достижением.
      В зале весело хлопали в ладоши, оживлённо обменивались нелицеприятными со ображениями по поводу происшествия. Ректор, стоя за столом, энергично стучал ручкой по графину, призывая к порядку, но обычно спокойный ход заседания Совета был нарушен.
      На Герберта это подействовало неожиданно отрезвляюще, сняло первоначальное крайнее возбуждение и настроило на спокойное осмысление случившегося. «Нужно переждать, чтобы не наломать дров, - решил он, - а для этого лучше всего уехать на недельку-другую». Он вспомнил, что давно следовало бы побывать по делам на заводе «Киргизэлектродвигатель» во Фрунзе и решил, что эта поездка поможет хорошенько обдумать сложившуюся ситуацию и принять правильное решение. Оформление командировки, получение проездных документов и денег, не заняло много времени, благо проректор по науке были на месте и, не задерживаясь, Герберт поспешил в кассы Аэрофлота. И здесь ему повезло. Без нудного стояния в очереди ему выписали билет на вечерний рейс до Фрунзе с бронью в Ташкенте. Оставалось уладить дела на кафедре: предупредить о поездке в командировку, договориться о подмене, подобрать нужные бумаги по договору с НИИ при заводе. И это не заняло много времени. Оставалось самое главное: разминуться с женой, собрать чемодан и уйти. Рабочий день у неё закончится в 17 часов, возвращаясь с работы, она должна зайти в магазин, это займёт от силы полчаса, плюс столько же добраться пешком до дома, значит, дома она будет к 18 часам. Он посмотрел на часы — было без пятнадцати минут шестнадцать, сунув в портфель бумаги, он направился к выходу и столкнулся нос-к-носу с Резедой.
      Картинно подбоченясь и выставив вперед полушария внушительной груди, она стояла в дверном проёме, смотрела на него и улыбалась приоткрытым ртом.
      - Куда это мы так спешим? - спросила она слегка охрипшим голосом.
      - Ты разве не слышала, я еду в командировку и меня ждут ещё кое-какие дела дома.
      - Смотрите-ка, мы так спешим, что даже не хотим поговорить со мной.          
      Кошачьим движением она провела руками по круто очерченным бёдрам и взглянула на Макса.
      - Что ты, что ты! - вскрикнул он испуганно, - нас могут увидеть.
      - Смотрите-ка, мы испугались! Что-то прежде нам всё это нравилось.
      Она попыталась войти к нему, но он решительно втянул её в комнату, закрыл дверь, крепко сжал руки.
      - Я ведь сказал тебе утром: между нами никогда ничего не было, и никогда ничего не будет!
      Она дёрнулась как дикая кошка:
      - Даже так! Ну, посмотрим… - она метнулась к двери и исчезла, оглушительно хлопнув дверью.
      Наконец всё кончено, он вышел из кабинета и направился домой. Второпях он не заметил, что дверь в квартиру не закрыта на ключ, а только захлопнута. В прихожей он снял пиджак, прошел в кладовку, снял с верхней полки чемодан, с которым всегда ездил в командировки, прошёл через залу в спальню, поставил чемодан на кровать, вынул из шифоньера две рубашки, пару нижнего белья, пижаму, двое брюк, пуловер… стал укладывать в чемодан. Увлекшись, он не заметил появления жены.
      Она стояла рядом, смертельно уставшая и полная отчаяния.      
      - Макс, что ты надумал? Так нельзя.
      Он и не взглянул на неё, продолжал укладывать вещи.
      - Ну, Макс, оставь это. Давай присядем и обсудим спокойно, что случилось с нами, - она попыталась на некоторое время переключить внимание Макса на себя, в то время как он продолжал заталкивать в чемодан из шифоньера всё, что попадалось под руки, - Макс, оставайся же здесь, Я прошу тебя.
      - С какой стати я должен оставаться здесь? У тебя впереди две недели, дети у твоих родителей, квартира пуста, и ты можешь без помех кувыркаться со своим друг-дружком на нашей кровати.
      Даша с усилием теребила его за руку.
      - Макс, не делай себя смешным!
      - Ах, смешным! Ты считаешь мне до смеха. - Макс нарочито громко издал: - Ха, ха. ха… - потом, слегка заикаясь, - Даша, пожалуйста, скажи, что в нём такое, чего нет во мне…
      Даша прервала его.
        - … чего нет в тебе, да? Это ты хочешь знать? А что было такое в Зинке, что есть такое в твоей новой пассии, Резеде? У неё шире задница, больше сиськи или дело в том, что она моложе меня?
      Макс почувствовал себя загнанным в угол. Теперь она обвиняет во всём его. Вывернутый наизнанку мир.
      - Это нечто совсем другое, и ты это знаешь, - его тон неожиданно стал несколько мягче, - Даша. Почему ты с ним?
      - Я этого никогда не знал об этом.
      - Это серьёзно?
      Даша застонала.
      - Всё что я могла бы тебе сказать, будет звучать глупо. Ты всё равно не поверишь. Будет лучше ничего не говорить. Я не знаю… нужно немного подождать.
      Макс поднялся рывком. Закрыл чемодан и ринулся к двери.
      - Я должен ждать, когда ты натешишься с ним?
      - Ты не можешь этого, да?
      Её ответ разозлил Макс.
      - Он кусает тебя за шею. Он дикий, да? Он накидывается на тебя и кусает шею. Это я могу себе хорошо представить. Он нашептывает тебе в ухо различные пошлости и клеймит как дикое животное…
      Даша растерялась, не знала, что ей делать. Она смотрела в потолок и уже ничего – толком не слышала.
      Макс стоял в дверном проёме с чемодан в правой руке.
      - Ты думаешь, я не могу этого делать? Я действительно считал тебя порядочной женщиной. Тебе нравятся извращенцы?..
      Не задерживаясь более, Макс вышел, закрыл за собою дверь, посмотрел на часы: до регистрации билета на рейс оставалось около четырёх часов, и он решил переждать их в аэропорту. Перехватив случившееся поблизости такси, он приехал в аэропорт и поднялся в зал ожидания второго этажа. Там было малолюдно - дневные рейсы были отправлены, а до отправки вечерних оставалось немало времени - редкие пассажиры подрёмывали с комфортом в мягких креслах, и, облюбовав себе место неподалеку от буфета, Макс с удобством устроился в кресле. Предстоящая поездка представилась непривычно длительной - обычно он тяготился разлукой с семьёй - и сидя в полутёмном зале, он прикидывал, как выдержать эти две недели. Обсуждение и продление договора с формальностями оформления займёт от силы три дня, пару дней уйдёт на встречи в политехническом институте и республиканской Академии наук… Остаётся уйма времени. Ему пришла в голову мысль, поехать в горы на Иссык Куль, но при одном упоминании об этом тот час же нахлынули воспоминания о первой поездке туда с Дашей. Это было в начале июля, когда выпала командировка во Фрунзе, и ему пришло в голову, взять с собой Дашу. Он был тогда ещё аспирантом второго года обучения, а Даша студенткой четвёртого курса мединститута, проходившей практику в больнице родного городка вблизи Новосибирска. Её не пришлось уговаривать, они встретились утром в аэропорту «Толмачёво», где у него была пересадка, благополучно попали на рейс и опустились в аэропорту Алма-Аты, где предстояло навестить родственницу Даши. Была одуряющая жара, они сбились с ног в поисках этой родственницы и были в большой растерянности, когда в лабиринте дувалов - высоких глинобитных заборов отделяющих внутренние дворы от улицы - обнаружили её саманный дом. Кроме сухонькой, приветливой старушки в доме находились мальчик лет шести и девочка годом моложе, занятых игрой в нарды. Старушка, оказавшаяся тёткой материи Даши, всплакнула и, вытирая концом халатика глаза, с интересом расспрашивала Дашу о родителях, других родственниках и общих знакомых и между расспросами угощала фруктами и прохладным айраном. Распрощавшись, они направились в центр города с могучими кипарисами, пирамидальными тополями, акацией, фонтанами, арыками. Даже в несносную жару Алма-Ата была прекрасной, и куда бы они ни шли, над ними нависала в туманной шапке гора с катком Медео. Поражали низкие цены на овощи и фрукты: помидоры продавали за бесценок ; пять копеек за килограмм, ведро яблок - за рубль, шампур шашлыка из баранины — за пятнадцать копеек…
      Вечером, сев в автобус «Алма-Ата - Фрунзе», бесконечно уставшая, но счастливая Даша сказала:
      - Спасибо тебе, Макс, я побывала в сказке.
      - Будет ещё не то. 
      - Что будет, скажи?
      - Увидишь.
      - Нет, ты скажи, намекни хоть чуть-чуть.
      - Увидишь.
      Она прижалась к нему, обняла, сказала, заглянув в глаза:
      - Фу, нехороший, - ещё теснее прижалась к нему и поцеловала в щёку.       
      Ближе к ночи, когда автобус, натужно гудя, преодолевал перевал Кудай, начали сказываться близость ледников и набор высоты, и стало холодать. Натянув на себя и Дашу всё, чем можно было утеплиться, он накинул ей на плети свой пиджак и обнял. Так они сидели, тесно прижавшись, друг к другу и борясь с холодом. Иногда она засыпала, сжимаясь в комочек, иногда просыпалась, дрожа от холода, смотрела на него испуганно, но ни о чём не спрашивала. В такие минуты он жалел, что поддался искушению и уговорил её на эту поездку через горы. Ему очень хотелось, чтобы она увидела их, почувствовала изнутри, прониклась их величием, и вот, сидя рядом с ней, он, едва сдерживая дрожь и клацанье зубов, думал, что навсегда отбил у неё тягу к горам. Достигнув вершины перевала, они покатили вниз, где мерцали огни, ещё погруженного в ночь Фрунзе.
      Три дня он был занят сдачей квартального отчёта и обсуждением программы работ на второе полугодие, и они встречались только по вечерам. Но какие это было вечера. Спадала жара, люди выбирались из душных жилищ, бродили толпами по проспектам, шумели, смеялись, пели, ели с пылу с жару шашлыки, какие готовили в каждой забегаловке и на каждом углу проспекта имени «Двадцать второго съезда КПСС» и запивали пивом. И этот азиатский город с фонтанами, арыками и кипарисами, наполненный  разноязычием, пестротой одежд и яркостью красок, пьянил больше вина и покорил их.
      А Иссык-Куль? Закончив с официальщиной, им предложили поехать на несколько дней в горы на базу отдыха предприятия. Были ещё сумерки, когда к гостинице подкатил РАФ - микроавтобус рижского производства, они забрались в его тёмное нутро, где их ждали представители НИИ в лице директора и двух его замов, и покатили вдоль реки, Чу, по погруженной в ночь Чуйской долине к Боомскому перевалу. Дорога среднего качества, причудливо извиваясь, вела их свозь небывалой красоты горы Тянь-Шаня. Иногда она с трудом протискивалась между стёсанными бокам гор и краями пропастей, откуда доносился рёв рвавшихся в долину потоков; Даша инстинктивно хватала его руку, сжимала что есть силы и вскрикивала: «Ой, мамочки!» Проехав опасное место, тихонько смеялась и смотрела зачарованно на залитые солнцем снеговики, нависавшие, как гигантские великаны, над ними. В Рыбачьем сделали короткую остановку. Позавтракав в придорожном кафе шурпой и мантами, снова отправились в путь вдоль голубой лини Иссык-Куля до села Сары-Ой. За селом дорога взяла вправо и через пару километров привела их к базе отдыха с десятком единообразных дощатых домиков, длинными мостками в озеро, песчаным пляжем, ухоженными дорожками, цветами…
      Их поселили в отдельном домике, оборудованном всем необходимым, сообща отметили это событие и оставили на неделю. Иссык-Кульский климат, вода, солнце, походы в горы и полные страсти ночи заставили их на семь дней забыть обо всём на свете. Ах, эти ночи…
      Кто-то тронул его за плечо:
      - Слышь, друг, с тобой всё в порядке?
      Макс повернул голову в сторону говорившего, спросил:
      - В чём дело?   
      - Да, собственно, ни в чём. Просто вижу, сидит человек и что-то говорит сам себе, вот и подумал: может, случилось что.
      - Спасибо, всё в порядке.
      Он посмотрели на часы, до начала регистрации оставалось порядочно времени, он направился в ресторан, сел за свободный столик и стал листать меню. Подошла официантка с перекинутым через согнутую в локте руку полотенцем, спросила чуть охрипшим голосом:
      - Что будем заказывать?
      - А что есть?
      - Всё что обозначено в меню!
      - Тогда селёдочку с приправой, лангет и пажалуста хорошее кофе.
      Официантка оказалась расторопной, она быстро принесла селёдку с приправой,
предупредила:
      - Лангет готовится, будет попозже.
      Начав еду, он увидел ярко накравшую молодую женщину, она подошла, спросила:               
      - Можно за ваш столик, - не дожидаясь ответа, села, поманив рукой официантку, заказала бокал вина, дождав, пригубила и посмотрела на Макса. - Вас мучает одиночество, могу предложить встречу с горячей женщиной. Это здесь неподалёку.
      Макс промолчал. Принесли лангет, есть не хотелось, поковырялся в тарелке, отстав её в сторону. Кофе был хорош и погнал по всему телу расслабляющую волну тепла и умиротворённости. Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза, погружаясь в эту расслабляющую волны, и тот час же в голове замелькали расплывчатые мысли и образы.
      - Тебе плохо? - спросила пытливо женщина, - тебе нужна помощь?
      - Нет, спасибо, я просто расслабился и жду своего рейса.
      Объявили о начале регистрации, он спустился вниз, зарегистрировался, сел в самолёт и вылетел по расписанию в Ташкент…
      Как он и предполагал, одноместный номер в гостинице Ала-Тоо был забронирован, и, приведя себя в порядок, Макс наскоро перекусил в буфете и отправился по делам совместной работы в НИИ при заводе «Киргизэлектродвигатель». Сдача отчёта по научно-исследовательской работе кафедры за второй квартал текущего года и подписание актов приёмосдачи работы не встретили каких-либо трудностей. Когда дела в НИИ были закончены, Макс заглянул к директору чтобы откланяться, но был неожиданно задержан.
      - Макс Яковлевич, — обратился к нему директор, - на расширенном совете по новой технике мы обсудили перспективы внедрения результатов разработанных вместе с вашим коллективом приводов для бытовой техники, пришли к выводу об их перспективности и необходимости разработки и изготовление опытных образцов и
полупромышленной серии на заводе. Как вы на это смотрите?
      - Как же на это, Юрий Петрович, можно смотреть? Конечно, положительно.
      - Тогда, если не возражаете, встретимся завтра в девять у директора завода, Морозова. Кстати, как вы устроились?
      - Спасибо за помощь, хорошо.
      - Тогда до завтра, - директор вышел из-за стола, протянул для пожатия руку, - если нужна машина, обратитесь к моему шофёру, я позвоню.
      - Спасибо, Юрий Петрович, у меня кое-какие дела в городе, потом в гостиницу, приведу себя в порядок и отосплюсь.
      Остаток дня Макс провёл в НИИ мелиорации и автоматизации Киргизской Академии наук у Академика Неболюбова, и лишь в восьмом часу вечера вернулся в гостиницу, разобрал чемодан, принял душ, сел у стола в кресло и принялся просматривать приобретенные в киоске газеты. Не найдя ничего, стоящего внимания, он поднялся, обошел комнату, кухню, туалет, в целом всё показалось аккуратным, в хорошем состоянии и это подняло его настроение. Он вернулся в комнату, подошёл к окну: с высоты четвёртого этажа хорошо просматривались площадь Ала-Тау, снующие по ней люди, здание железнодорожного вокзала за площадью и дальше — высоко в небе — озарённая солнцем снежная шапка горы Ала-Тау. Переодевшись, он спустился на второй этаж, из дверей ресторана доносилась музыка, и он вошёл в просторный зал, высмотрел свободный столик в дальнем от оркестра углу, сел, при виде меню почувствовал настоящий голод, заказал сто граммов коньяка Кыргызстан, салат с маринованными грибами, ветчину, отварную говядину с гарниром. Выпил рюмку и принялся за ужин.
      Вовсю старался оркестр, играя мелодии из кинофильмов, пела толстая женщина с лунообразным широкоскулым лицом. Иногда появлялся плосколицый сын степей, кривоногий киргиз, играл на курае дудочке вроде свирели заунывную музыку… 
      Когда в зале притушили свет, Макс подозвал официанта, расплатился, поднялся в номер, разделся, лёг в кровать и закрыл глаза. В голове возникли какие-то смутные образы, потом появилось лицо Даши. Странно, еще совсем недавно он был вполне доволен своей семейной жизнью, ничто, казалось, не могло её потревожить, и вот это неожиданное открытие: кто-то вторгся в его жизнь, отнял Дашу. «Я должен выяснить, кто этот тип, который хочет увести у меня жену», - думал Макс, - что такое может быть в нём, что так привлекает Дашу, и чего не было во мне?»  Эта мысль мучала его…
      В его размышления вмешались шумы из соседнего номера. Недвусмысленные шумы: стоны с ритмическими толчками. Стоны становились громче, перешли в крики и наполнили комнату. Только не это, не теперь, Макс закрыл уши ладонями, но это не помогало. Стоны и крики женщины становились всё более бурными. Макс спрятал голову под подушку, натянул сверху одеяло. Он не мог этого вынести, но у него не было шансов спрятаться от столь бурного любви излияния женщины. Эти звуки немилосердно грохотали в его ушах. Он вскочил, стал что есть силы ударять кулаками о стенку, вопли затихли, воцарилась тишина, но вскоре всё началась по-настоящему. Крики, вопли, мычание ах, ах, нет…
      Макс вскочил на кровать, стал прыгать и колотить кулаками о стену. Пружины скрипели, он стонал и орал как женщина за стенкой, пока не рухнул обессиленным на кровать.
      Он плохо спал, чтобы привести себя в норму принял холодный душ, оделся, спустился в буфет. Меню оказалось скудным: вареные яйца, булочки, несвежие котлеты, чай, кофе, но это не обеспокоило Макса, аппетита у него тоже не было, он вышел из гостиницы, поймал такси и прибыл к назначенному времени на завод. После короткого сообщения директора НИИ, Юрия Петровича, он сообщил, что о результатах исследований и разработки новых приводов для бытовой техники, проведённых совместно с кафедрой Герберта, приступили к их обсуждению. Сошлись на том, что они представляют интерес для завода, и приняли решение изготовить на заводе опытные образцы и полупромышленную партию приводов для их испытаний нам предмет соответствия требованиям ГОСТа. После подписи протокола о намерениях сторон, участники совещания стали расходиться, прощаясь с Гербертом, Юрий Петрович предложил:
      - А не махнуть ли нам, Макс Яковлевич, на пару дней на Иссык-Куль. Такое событие, как промышленное освоение научных разработок не часто случается, - это неплохо было бы отметить, как считаете?
      - Я не против, Юрий Петрович, у меня кое-какие дела в городе, потом  в гостиницу, приведу себя в порядок и отосплюсь.
      - Анатолий Борисович, - обратился директор к своему заму по науке, - рас-порядитесь, чтобы приготовили всё необходимое, поедем на микроавтобусе. И ещё. Оповестите непосредственных участников работ, они поедут с нами, думаю что это будет справедливым. Выезжаем в восемнадцать ноль, ноль.   
      Разошлись. Было часов одиннадцать.
      В гостиницу Макс вернулся в приподнятом настроении, всё складывалось хорошо, наметились вполне отчётливые перспективы внедрения результатов роботы кафедры, программа дальнейших исследований, а значить это деньги и штаты. До вечера оставалось достаточно времени, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок, он разделся, принял душ, вытерся большим махровым полотенце, надел мягкий халат, намереваясь лечь в постель.
      И опять эти звуки, эти стоны, они усиливались, переходили в полные сладострастия крики. Неужели они никогда не прекратятся. Это невозможно при этих тонких стенах.    
      В дверь постучали. Герберт метнулся к двери, открыл и замер. Перед дверью стояла горничная.
      - Я пришла убрать номер.
      - Это очень мило, но здесь всё в порядке.
      Обворожительная горничная прошла мимо него, заглянула в туалет, прошла в кухню, вернулась в комнату, сказала:
      - Вы не беспокойтесь, я сделаю влажную уборку, это не займёт много времени.
      - Как хотите, но это лишнее.
      - Это мая обязанность, - она мило улыбнулась.
      Стоны и крики за стенкой возобновились с новой силой, женщина кричала захлёбываясь от страсти, мужчина стонал. Макс стоял как вкопанный перед горничной, смотрел на неё, пожимая плечами. Ещё один громкий крик и затем облегчённый стон женщины проникли сквозь стену и стихли.
      - Моя жена меня недавно покинула, - невпопад сказал Герберт и смутился.
      Горничная покраснела, молчала, думала о чём-то. Ситуация становилась щекотливой.
      - Мне… мне очень жаль, - сказала она после глубокого вздоха, - может вы хотите сменить номер?
      - Нет, нет, что вы, в этом нет необходимости, я и так сегодня съезжаю.
      Горничная улыбнулась, вышла и закрыла дверь.
      Потрясающая женщина, отметил Герберт, когда она покинула номер, и невольно подумал, что после случившегося между ним и Дашей он впервые обнаружил, что сусуществуют и другие женщины. 

31
 
      Как и намечалось, выехали в шесть вечера, ехали с удобствами на микроавтобусе фирмы Ниссан, и дорога не казалась столь тряской, как прежде, потому незаметно прибыли на место. Выбравшись из микроавтобуса, Герберт был приятно удивлён: на месте дощатых домиков красовалось несколько двухэтажных особняков. Направились к тому, что ближе к воде, внесли коробки и сумки в просторный зал с камином, длинным добротным столом, стульями с высокими спинками и подлокотниками, несколькими мягкими креслами. Вошла высокая, стройная женщина, о чём-то переговорила с директором, перенесла принесённые коробки и сумки в кухню. Вернувшись, провела всех на второй этаж и разместила по комнатам. Уходя, сказала:
      - Устраивайтесь, пожалуйста, и спускайтесь вниз.
      Большая комната, письменный столик, стул, мягкое кресло, роскошная деревянная кровать, платяной шкаф, крохотные душевая и туалет, и широкое окно с видом на Иссык-Куль, такой роскоши Герберт и представить себе не мог. Он умылся с дороги, подошёл к окну. Было темно, луна еще пряталась за гребнями гор, лишь звёзды такие близкие, что казалось: потянись и дотянешься до них рукой, струили свой холодный свет, в котором, как прикорнувший зверь, покоился Иссык-Куль и слабо урчал, поблескивая антрацитовой водой.
      Налюбовавшись ночным Иссык-Кулем, Герберт спустился вниз, где все уже сидели за столом, были серьёзны и о чём-то беседовали. 
      Увидев его, поднялся Исламбеков, сказал:
      - Вот и Макс Яковлевич к нам спустился, - он кивнул на стул рядом с собой, - садитесь сюда, Макс Яковлевич, и начнём наше застолье.
      На столе посольская водка, коньяк, вино, графины с соками, салатницы с огурцами, помидорами и солениями, подносы с фруктами, холодными закусками: отварной говядиной, кониной, колбасами… Снова поднялся Исламбеков:
      - Есть предложение выпить за встречу, за наш успех, дальнейшую успешную работу.
     Выпили. Закусили. Стали обсуждать результаты исследований, строить прогнозы.
      - Хорошо бы, Макс Яковлевич, подключить к этим исследования наших специалистов. Ситуация ведь у нас не простая, объём работ растёт, задачи усложняются, а компетентность наших сотрудников остаётся на прежнем уровне, - Исламбеков сделал паузу, собираясь с мыслями. — Я вот о чём: нельзя ли подключить к вашей тематике некоторых наших ведущих специалистов на правах соискателей или заочных аспирантов. С нашей стороны им будет оказана полная поддержка.
      - Отчего же. Такая возможность имеется, тем более, что наша совместная робота принимает конкретные очертания и потребуются усилия многих людей. Готов обсудить тематику и программы аспирантских работ. Я так вас понял, Юрий Петрович?
      - Совершенно верно. И вот ещё. Я недавно побывал на Ганноверской электротехнической выставке, посетил раздел, посвящённый бытовым
электроприводам, и был потрясён их разнообразием. Чего там только нет. Вот где область приложения ваших разработок, Марк Яковлевич. К стати, в министерстве предполагается разработка программы «Крестьянское подворье», в которой большое внимание уделяется электроприводам. От нашего объединения в этой программе заявлены работы, проводимые совместно с вашей кафедрой. Что вы об этом думаете.
      - Хорошее дело. Будем надеяться, что будет и соответствующее финансирование.
      - Вот и хорошо. Закончим с делами, будем отдыхать.
      Подали бешбармак, Исламбеков потёр руки.
      - Под такую закуску нелишне и водочки выпить. Как вы, Макс Яковлевич?
      - Что ж, водочки так водочки. 
      - Поддерживаю.
      Выпил вместе со всеми. Стал закусывать, манты — подобие больших пельменей - сочились жир.
      Разошлись ближе к утру. Поднимаясь по лестнице, Герберт спросил у Исламбекова напрямик:
      — Сами-то как насчёт диссертации.
      - А вы не затрудняйтесь. Подберём тему, пару смышлёных дипломников, и дело пойдёт.
      Он повёл плечами.
      - Затрудняюсь что-либо сказать. Как считаете?
      - Ну, коли так, можно попробовать.
      Герберт проснулся, когда из-за штор пробились сбоку полоски света, подошел к окну, раздвинул шторы, за окном вовсю ширь, насколько хватало обзора, лежал Иссык-Куль, синий как небо на этой стороне, тёмно-синий на середине и зелёный у противоположного обрывистого берега. Услышав шум голосов и звон посуды, доносившиеся снизу, он умылся, привёл себя в порядок, спустился вниз и занял место рядом с Исламбековым.
      - Как спалось, Макс Яковлевич?
      - Спасибо, хорошо, но мало.
      Появилась вчерашняя женщина с большой миской в руках, поставила на стол.
      - Манты с пылу с жару, сметана, перец, уксус на любой вкус.
      - Под такую закуску и выпить не грех, - предложил Исламбеков. - Как считаете, Макс Яковлевичом и наполняли рот ароматной мякотью.
      - Ладно, друзья, мы люди подневольные и нам нужно на службу, а вы, Макс Яковлевич, отдыхайте. Если возникнут вопросы, обращайтесь к нашей хозяюшке, Тамаре Алексеевне.
      Проводив Исламбекова с сотрудниками, Герберт поднялся к себе в номер, постоял некоторое время у окна, любуясь залитым солнцем Иссык-Кулем, горами на другой стороне, уходившими круто в небо и венчавшимися снеговыми шапками. Потом лёг, не раздеваясь на кровать, - давали себя знать практически бессонная ночь и задремал. Настойчивый стук в дверь привёл его в чувство, он сел на край кровати.
      - Войдите!
      Вошла Тамара Алексеевна.
      - Извините, что потревожила вас, но я вынуждена уйти по делам, а перед этим разрешите сообщить вам кое-какую информацию. Коттедж, в котором мы находимся, предназначен для дирекции и гостей, в настоящее время в нём только вы, поэтому, если вам захочется пойти на пляж или прогуляться, заприте входную дверь этим ключом,  - она протянула Герберту ключ. - И ещё: завтрак у нас с восьми до десяти, обед с тринадцати до пятнадцати, а ужин с восемнадцати до двадцати в столовой. Назовёте свою фамилию, там уже предупреждены. — Подойдя к двери, обернулась. - Если захочется перекусить или выпить, найдёте всё в холодильнике.
      Он снова лёг на кровать, закрыл глаза, тотчас же возник образ Даши. Мелькнула мысль, ненавидеть человека, которого ещё недавно любил - это как если бы в душе и теле поселилась зима. Ему потребовалось немало усилий, чтобы снова заснуть, и это ему удалось лишь после того, как он с большим усилием представил себе, что Даша лежит, прижавшись к нему, и сладко посапывает во сне. Сбудется ли это когда-нибудь, он не знал.
      Он проснулся от яркого солнца и звонких детских голосов, проникавших в раскрытое окно, поднялся, подошёл к окну. За окном кипела жизнь: женщины и дети загорали на песке, купались и играли в воде; мужчины, устроившись на мостках, уходивших далеко в озеро, удили рыбу. Умывшись, он спустился вниз, постоял некоторое время в раздумье, потом направился к холодильнику, взял начатую бутылку коньяка, нарезанную тонко колбасу из конины, хлеб, масло, отнёс и поставил на стол. Снова прошёл в кухню, взял из горки коньячную рюмку, вернулся к столу, налил до половины, выпил. Коньяк, полоснув жаром, гортань и пищевод, скатился в желудок и пошёл теплой волной растекаться с током крови по всему телу. Необычайно вкусная накануне колбаса с кониной показалась теперь излишне острой и вязкой, и он оставил затею с закуской, вышел наружу и запер за собой дверь.
      Было без малого одиннадцать часов, и они решил прогуляться вдоль берега. Пройдя несколько сотен метров, он изменил своё решение. По дороге безостановочно двигались машины, сновали пёстро одетые или полуголые люди, шумели. Это раздражало, не давало сосредоточиться, и Макс свернул и, не разбирая дороги, наугад направился к едва видневшейся у подножия гор кошаре. Лёгкий день еще лежал на травах, даже на маленьких цветочках, солнце изливалось жаром на спину и шею, и каждый шаг давался с трудом и вызывал обильный пот.   
      Поравнявшись кошарой, Марк посмотрел на часы. С того момента, когда он начал подниматься в горы прошло около трёх часов, но горы оставались столь же далёкими как и в начале пути, и он решил вернуться. Он ещё помнил, как в свой первый приезд на озеро с Дашей именно в этом месте их внезапно застала ночь, и в кромешной темноте при свете звёзд, ориентируясь на мерцающие огни базы отдыха, они смогли вернуться назад. Тогда она уговорила его отправиться в горы, когда было уже далеко за полдень. Он убеждал её, что уже поздно, что расстояние в горах обманчиво, и они рискуют потеряться в незнакомом ночном предгорье, но она не сдавалась, пока не добилась своего. В горы они отправились налегке, и поначалу подъём казался лёгким. Даше не терпелось добраться до манивших и казавшихся совсем рядом гор, она то забегала вперёд, то возвращалась к нему, брала за руку, тянула, уговаривала:
      - Ну, давай же, поторопись, Макс. Ты такой медлительный, что мы и до вечера не доберёмся до гор.
      Увещевая её, он говорил ей, как школьнице:
      - В любом случая будем ли мы торопиться или нет, нам не добраться до них. В горах другая перспектива, здесь расстояния кажутся меньшими из-за величия гор и то, что кажется близким, на самом деле оказывается недосягаемым.
      Она не сдавалась, завидев впереди кошару, снова принялась его уговаривать:
      - Ну, Максик, ну ещё чуть-чуть, видишь там впереди жильё, а за ним горы. Мы дойдём.
      - Это не жильё, а кошара — загон для овец. Сюда рано по весне пригонят овец и крупный рогатый скот, здесь хорошее пастбище - по-киргизски джейран, и они быстро набирают вес.
      - Значит, там люди?
      - Нет. В это времени года травы здесь выгорают, и люди вместе с овцами и                скотиной откочевывают дальше к горам или в горы, где есть прокорм для скота, а здесь никого не бывает.
      - Всё равно, пойдём дальше.
      - До кошары ещё несколько километров.
      - Ничего, мы дойдём, правда?
      Ему нечего было ответить, он только рассмеялся.
      - Чему ты смеёшься, я глупая, да?
      - Нет, просто наивная. Ты ещё не испытала обманчивости гор. Впрочем, скоро ты сама убедишься в этом. 
      Когда они добрались до кошары, солнце уже склонилось над дальней горой, и её снежная вершина запылала как гигантская соломенная копна.
      - Дальше нельзя, - сказали решительно Макс, — мы потеряемся в ночи.
      - Ну, хорошо. Мы только немножечко отдохнём, и пойдём вниз.
      - Ты устала?
      - Только немножечко.
      - Тогда пойдём вниз, нам нужно спешить.
      Незаметно солнце скатилось за горы, наступила кромешная тьма, и её охватил нас- настоящий страх. Она обняла его, прижалась что было силы, и дрожала мелкой лихорадочной дрожью.
      - Что это?
      - Это ночь. В горах она начинается с заходом солнца. Ты не бойся, смотри вниз, а когда глаза привыкнут к темноте, увидишь огни вдоль озера, они помогут нам вернуться обратно.      
      Они спускались наугад сквозь украшенную звёздами ночь. Звёзды над ними светились столь ярко, словно хотели высветить дорогу в будущее, а ощущение одиночества и затерянности, разливающееся с током крови, как оно было томительно и грустно, какою то сладкой, щемящей грустью, и как оно охватило их и сблизило. Над ними и вокруг них так ясно, как невидимый колокол, звенела ночь.
      Как давно это было и что с ними случилось. Несколько последующих дней он мучился ревностью, ему казалось, что во всём виновата Даша, что её следует проучить. Но как?! И куда бы он ни шёл, что бы ни делал все эти дни, мысли о ней не покидали его, они роились в его голове как растревоженные пчёлы в улье. Иногда ему казалось, что то пятно на шее и слова что она сказала в то злополучное утро примерещились ему, что ничего этого не было. Но даже если было? Где-то в глубинах сознания возникала мысль: она имеет право на ошибки, быть такой, какая она есть; она такая же слабая, как и я, и это не имеет ровно никакого значения, что в её жизни был другой мужчина. Но поздней всё снова поднималось в нём как пена на вскипающей воде и начинало клокотать, душить все разумные доводы. Внутренним взором он видел, как некий мужчина трепыхается на ней, мнёт груди  и бёдра, и в нём возникало желание уничтожить его, чтобы он испытал те же муки, что и он сам.               
      Чуть позже он начал мучиться сомнениями, что она не захочет к нему вернуться. Для этого она имела все основания. В конце концов, это он, увлекшись работой, делами кафедры и связью с секретаршей, перестал уделять ей внимание. И всё же он не мог пока спокойно думать об этом без того, что ему при этом казалось, будто ему выдирают с корнями здоровый зуб.
      В то же время некий внутренний голос шептал ему: «Макс, не дай себя победить ложной мужской гордости, над тем, что называется быть настоящим мужчиной. Возьми себя в руки и не наделай глупостей». Он вспомнил, как когда-то давным-давно по какому-то случаю отец сказал ему: «Это трудно, сынок, становиться взрослым и научиться любить и прощать», и вот теперь в этой глуши вдали от Даши он сказал себе: «Как ты был прав, отец, — это действительно трудно стать взрослым и научиться прощать, и, кажется, я дорос до этого, и надо ехать немедленно к Даше».
      Утвердившись в этом, он в течение следующего дня накидал программы и планы двух аспирантских работ, обоснование по внедрению разработок кафедры в планы работ объединения «Киргизэлектродвигатель» и министерства электрической промышленности и утром последовавшего дня попутным автобусом «Пржевальск-Фрунзе» уехал во Фрунзе. А ещё через день, закончив дела во Фрунзе, он вернулся в
Казань.
      В шестом часу вечера он постучал в дверь своей квартиры, подождал некоторое время, снова позвонил, но никто не отозвался. Тогда он разыскал в карманах ключ, отомкнул замок и прежде чем он толкнуть дверь, она открылась.
      Перед дверью стояла Даша, она была в накинутом на плечи тёплом байковом халатике. Было видно: она только что принимала душ, её влажные волосы в беспорядке обвивали голову и спадали волнами на плечи, а тёмные глаза смотрели на него неожиданно радостно и, казалось, лучились. Она выглядела свежей и чистой, и он ожидал, что она кинется к нему на шею и обнимет.
      Но всё пошло наперекосяк. Прежде чем он успел что-то сказать, Даша подалась назад, и он услышал слабый шорох от скольжения её босых ног по паркету.
      Это обескуражило его, он опустил на пол чемодан и сказал:
      - Ты не думала, что я снова вернусь?
      Он с трудом различил её ответ:
      - Я не знаю, о чём я думала, Макс.
      - Но между нами есть ещё многое, что нужно обсудить. Например, то, что произошло в последнее время.
      «Чёрт меня побери, — подумал он, - я совсем не это хотел сказать. Я это сделал, чтобы хоть с чего-то начать. Я только хотел, чтобы она вернулась ко мне».
      Она остановилась, покачала головой.
      - Не думаю, что это нужно обсуждать, с этим следует просто примириться и не повторять.
      Он приблизился к ней, посмотрел пристально, не шутит ли и подумал: «Конечно, не нужно. Не я ли сам занимался тем же, и почему она одна должна расплачиваться за наши ошибки. Вся правда, которая важна сейчас, состоит в том, что мы никогда больше не должны расставаться».
      Она подошла к нему так близко, что он увидел жемчужно-чистую кожу её лица, которая его всегда изумляла и притягивала.
      - Мы оба виноваты в том, что произошло с нами. Но я счастлива, что мы смогли это преодолеть, и ты вернулся.
      Он смотрел через полу распахнутый халатик на её острые, как у юной девушки, груди, они притягивали, и ему стоило больших усилий, чтобы не обнять её и прижать к себе. 
     Она запахнула халатик, и это было единственным движением, которое она сделала.
      - Я здесь, - сказал он, поцеловал её в губы нежным и долгим поцелуем и притянул к себе так, что она едва могла дышать.
      - Подожди, - прошептала она, повернулась и пошла в спальню, — я должна привести себя в порядок…
      Среди ночи Макс проснулся. Подкрашенная светом уличного фонаря, ночь была слегка розовой. Повернув голову, Макс увидел в розовом свете Дашу; она лежала, повернув в его сторону лицо и натянув до подбородка одеяло, её лицо было безмятежным, а на губах застыла слабая улыбка.
      «Как она хороша, — подумал он, — и как хорошо быть снова дома».

32
 
     Незаметно пролетела весна, лето и уж осень была к концу, и наступил, наконец, ноябрь и с ними массами хлопотами, как снежный ком свалившиеся на головы Макса и Даши. И, закончив с диссертацией и с её защитой, Макс свалился со своими работниками и безвылазно сидел на кафедре, проводя консультации или принимая зачеты и экзамены. Немногие, свободные от этих занятий, часы он занимался вместе с Карпухином и Иньковым что бы подчищать хвосты по договору в Саратове. 
      Была загружена по уши и Даша. Закончив свою учёбу по поводу о глазах больных детей и устроив свою работу в больничной клинике, она занималась и с больными детьми, и с её детьми и Максом.
      Придя домой и, переодев одежду, Макс прошел в комнату, где увидел свих детей.Они были одни и, устроив телевизор, смотрели на какое-то кино и Макс, поцеловав их, вышел из комнаты и прошел в кухню. Там уже Даша готовила ужин и, увидев Макса, она подошла к столу, взяла тарелочку и протянула Максу:
     - Ты наверно устал милый, Макс, и пока я делаю ужин, ты попробуй-ка что-нибудь поесть. Вот возьми-ка тебе хоть блинчик, а уж потом поедим вдоволь для тебя. Она взяла на блинчик тарелочку и подала его Максу:
     - Ну, знаешь милая, нам бы лучше поесть вместе с детьми. Собственно Максу не очень хотелось, есть, однако он взял тарелочку с блинчиком, пригубил и поставил на край стола.
      - Тогда подожди Макс, а потом поедим вместе с детьми. - Даша села напротив него сказала:
      - У тебя уж было много проблем с этой робой и диссертацией, и ты с этим хорошо справился, но жизнь не бывает без трудностей. Но что же тебя сегодня так из себя вывело?
      Макс не сразу понял, о чём она говорит.
      - Ты о чём, Даша?
      - Ну, о той диссертации о Карпухином и Иньковым, и о договоре в Саратове.
      - С этой защитой я, не думая, что быстро это дело сделается, и давай подождём с этим делом.
      - Ну а с Саратовым? – спросила Даша.
      - Этот договор вот- вот закончится и нужно поехать снова в Саратов, чтобы продлить этот договор. К тому же, мне придётся в конце ноября или в начале декабря поехать в Челны для создания мощных электромашин.
      - Вот и хорошо Макс, что к тебе создаются хорошие хоздоговорные дела, но есть одна проблема о нашей даче, нужно договорится с Щербаковым, а теперь приведи сюда наших детей, чтобы совместно поесть.
       Поехали с утра с Георгием Карпухиным, дорога была достаточно хорошей, и Георгий, ведя автомобиль, посматривал на Макса, и думал о его работе над кафедрой, инженерами, с работниками и пришедшими к ним студентов из других институтов. Иногда Макс говорил с Георгием о его работе над диссертацией. И откуда они к нам студенты придут на работу и когда станут в аспирантуру. Но это было не простым делом. Для этого требовало быть и доктором и профессором, и это потребовало не год, а нескольких лет. К тому же, до Макса срезали в Харькове уже двух кандидатов докторских работ, и это как-то волновало его. Конечно, предложение профессора Градилина, по поводу поддержать защиту диссертации Макса, была уже ему известна, но всё же его волновало. Кто его знает, что том впереди.   
      Что касается Георгия, то он как-то коротко поговорил о своей работе, о договорах с заводами, о деньгах и с аспирантами и с работниками кафедры.
      - Знаешь, Георгий, пока ещё нет моей профессии и о докторе и профессоре, поэтому будем пока ждать и с аспирантами и студентами. А что касается инженеров, то будем искать молодых ребят из местных институтов. И там они, возможно, станут и с аспиратами и кандидатами наук.   
      - И как же мы это сделаем?
      - Да просто! Пойдём в институты, поговорим со студентами по поводу научных работ, и всё обязательно получится. Нужно только подобрать студентов, и необходимо сдать студентов об учебы в институте и обязательно о будущем годе. 
      - Ну, хорошо, Макс Яковлевич, мы это сделаем.
      - Вот и ладно. Нужно только найти четырёх студентов,  с хорошими результатами оценок, и конечно с электромашинами.   
      - И вот и ещё! Давай-ка Георгий, как ты думаешь, не посмотреть ли в Москве с товарищем Исламбековым. Ты знаешь, он ведь теперь большой: третий человек в министерстве электрической промышленности. 
      - Ну, я ведь не знаю Исламбекова, поэтому лучше бы вам со мной встретится с ним в Москве.
      - Вот и хорошо, Георгий, Исламбеков ведь ещё командует с решением объединения «Киргизэлектродвигатель» во Фрунзе. И это не плохая работа для нас.
       Добравши до Тетеево и не найдя Щербакова, зашли к соседке и она, узнав об уходе Щербакова к рыбакам, рассказала Максу, что они находят внизу Волге. Спустив  вниз, они обнаружили, что дорога достаточно хороша, К тому же, она была покрытой тонкой, снежной порошей. Спустив вниз, и оставь машину, они добрались до Волги. Она спокойной и величественной лежала у их ног. Лёгкая дымка, подкрашенная в золото обеденным солнцем, скрывала противоположный берег, где там же увидели и Щербакова. Он с двумя рыбаками разбирали снасти и, увидев Макса, он повернулся и  двинулся к Максу и, подойдя поближе, сказал:
      - Ну, вот вы, дорогой товарищ, дамно же мы не виделись и это не очень хорошо, Макс Яковлевич.
      - Наверно это так, товарищ Щербаков, но всё же мы встретились и это не плохо. Знаете, дорогой, мне бы хотелось бы посматривать вам наши дачи и получить несколько рыбок и это было-бы хорошим делом.
      - Ну, знаете, Макс, сегодня отправили почти всю рыбу в город. Осталась не много рыбы для еды наших ребят. По этому, скажи, когда будет нужна рыба, и мы это устроим.
      - Хорошо Сергей, я это сделаю. Мне вот-вот позвонят о приезде моих людей, и об это тебе скажу.
      - Да, Макс, привези пажалуста хлеба да различные макароны и всё об этом устроится.
      Макс рассмеялся:
      - Это уже другое дело, - Макс крикнул, - давай-ка ко мне, Георгий, да посмотри, что у нас в автомашине.   
      Щербаков, посмотрев с Георгием, быстро подошёл к рыбакам, и вскоре принёс к Максу с дерюжным мешком с рыбой, и он сказал:
      - Знаешь, Макс Яковлевич, теперь уже несколько дней идёт снег. Он уже ссыпает крупными хлопьями из низкого свинцового неба; и за его плотной завесой едва угадывает смутными тенями берегами, Волге, неводами и конечно строением их работниками. Снег накрывается снежными шапками крыш дач, и они погружались в глубокий снег, тонули в нём. И теперь очищали от снега, скребли до земли, благо, дармовой силы хватало с избытком, но с каждым утром всё начиналось сначала ни днем, ни ночью, ощущения голода. К вечеру тело коченеет, ладони от ледяной воды и ветра становится буро-красными кусками сырого мяса, а пальцы делаются негнущимися толстыми кровяными сосисками. И знаешь, Макс, нам как то нужно понемножку что-то делать для ваших дач. К тому же, добраться до города для нас практически невозможно.
      - Ну, хорошо Сергей, нам это дело понятно, - сказал Макс, - и скоро увидимся, а пока досвидание.
      Они добрались до своих дач и, осмотрев их, прибыли домой, и, передав рыбу для тёщи, Макс с Георгием срочно вернулись к себе на кафедру. Сидя за столом, он думал о чём-то, не замечая ни студентов, на преподавателе и даже не инженеров. Мысль о прибытии к прокурору волновалось его. Говорили некоторые люди, что старший преподаватель Смыслов кому-то мешает. Об этом он никогда ничего не предлагал о Смысловом. Просто иногда он заходил к нему на лекции, их прослушивал и думал об его приличной работе; к тому же он видел о его работе, по диссертации, и это было неплохим решением. И вдруг неожиданное предложение Макса о сильном человеке Смысловым, приняла к нему какое-то сложное решение к этому человеку. Он спустился вниз и, дойдя к своим работникам, он захотел узнать о деле, Смысловым. В комнате, кроме Зиннатулена и Резеда, никого не было и, отправив её в главный институт по делу получения бумаг, они поднялись вверх к Максу его кабинета, чтобы выяснить о работе Смыслова. Введя в кабинет, Макс просто спросил: 
      - Слушай, Рафаил Муратов, раскажика мне о делах Смыслова. Я хочу об  этом знать.
      - Особенно об этом,  Макс Яковлевич, я собственно мало чего знаю. Во время войны, Смыслов попал в лагерь, потом сбежал и перебрался к чехам, где бился с ними против немцев. А там, когда закончилась война, его, вернули домой в Россию, и посадили в лагерь. Однако скоро к нему пришла, какая-та бумага из Чехии и его освободили из лагеря. Вто и всё о чём я знаю.
      - Ну, спасибо, Рафаил, для меня это не плохое решение.
      - Да, извини-ка меня, Макс Яковлевич, этот наш друг, Смыслов, часто рассказывает об изменении наших людях. Может в этом и есть проблема Смысловая. 
      - Может так и я, думая, что об этом человеке, Смысловом, хотят в прокуратуре о чем-то поговорить, о каком-то деле. Ну, ладно, разберёмся.    
      В определённый день, придя к прокуратуре и найдя нужного следователя, Макс зашёл к нему о его деле. О своих делах, о прокураторов и следователей он достаточно хорошо знал моих родителей и многих наших людей. И это было-бы главным: нужно не болтать или молчать. Придя к следователю, Макс поздоровался, подошел к нему и сел на стул. А он, следователь, тихо сидел за столом, просматривал какие-то бумаги, листал газету и не обращал, казалось, никакого внимания на Герберта, иногда задавал пару незначащих вопросов, дождавшись конца рабочего дня. Собственно, следователь был не груб, говорил тихо, не торопил с ответами, не перебивал. Так продолжалось почти два часа. Макс просто говорил о недавней работе с этой кафедрой, и только лишь  о совместной работе с кафедрой. В конце последнего разговора он положил перед Гербертом протоколы, сказал бесстрастно: «Ну, что ж, товарищ Герберт, раз вы ничего не знаете об это Смысловым, то подпишете этот протокол, и досвидание». Выйдя из прокуратуры, Макс подумал, что со Смыслов не простое решение, а, наверно, ему тюрьма или какое-нибудь для лагеря. А что же поздней, то его отправили в тюрьму на шесть лет.               
      «Да уж, какие дела, - подумал Макс, - это уж незачем было меня сюда тащить». А что же поздней, то его отправят в тюрьму на шесть лет. Однако потребовалась уже написать работку для студентов для электрических машин, и это было серьезным решением этой работы, Макс погрузился в изучение литературы, посвященной теории и практике бесколлекторных машин постоянного тока. Конечно, проблема машин была бы для Макса очень нужной для студентов. В имеющихся теоретических работах эти машины рассматривались либо с позиции синхронных машин, либо коллекторных, что, по его мнению, не позволяло учесть в них ряд специфических особенностей. Убедили его в этом и первые расчёты, проведённые им на основе этих двух подходов, показавшие их ограниченность при описании сложных процессов в электромашинах с дискретным переключением обмоток, он предложил простую работу для студентов, позволяющий расспрашивать машины по-простому. Для этого ему пришлось почти две неделе, и, передав книжку Резеде, ушёл к себе, что бы позвонить в Москву, узнать, когда об него решат с диссертацией. Там его уже ждали несколькие преподаватели и, войдя Макса на кафедру, они поднялись, и  Юрий Иньков торжественно сказал:
      - Знаете, Макс Яковлевич, сегодня передали из Москвы знание о его докторской работе. Большое вам дорогой товарищ за ваше докторство и профессорство. Ура!
      - С чего же вы это взяли? 
      - Так это принесла к нам из главного института Резеда, она здесь и передала Юрию эту бумажку.
      - Ну что ж друзья, - сказал Макс, - а теперь будем знать, что нам делать. Давайте-ка Юрий пойдем ко мне в кабинет и посмотрим о наших делах. Проходя наверх, они встретили Рафаила Зиннатулена и Георгия Карпухина и, войдя в кабинет, Макс срочно заговорил о своих работниках.
      - Даже не знаю друзья как нам разобраться и подступиться к нашим людям. На мой прямой вопрос, как ему видится его дальнейшая работа на кафедре, он понёс такую околесицу, что я признаться мало что понял. Всё, что до меня дошло, сводится к следующему: он наш руководитель кафедры наверно думал о завершение работ над диссертацией на кафедре, а там ничего и не было. Что касается научных работ и их готовности к нашей кафедре, мне удалось выяснить следующее: они посвящены не с разработками или исследованиями для нашей кафедры, а для других кафедр. Разработки проводилась по договорам не для нас, а для других кафедр, к тому же трёх аспирантов для нас сделали другие кафедры. С той поры прошло уже десять лет, а у него нет ещё ни одного договора, ни кандидатов наук, ни аспирантами, и это его, похоже, вполне устраивает.
      - Ну, знаете, Макс Яковлевич, ведь наши кандидаты наук работают здесь на кафедре, - возразил Зиннатулен.
      - Вот хорошо, что другие профессора помогли вам с кандидатами. Но дело о том, что их работы никакого отношения к электромашинам не имеет, к тому же договорные роботы делались для других кафедре, а они же прошли на нашей комнате и этого делать нельзя. И я думаю, что на нашей кафедре не было руководителя для руководства  аспирантов, то, стало быть, и они не смогут ни договоров, ни инженеров, ни аспирантов.
      - Значит нельзя? - спросил Зиннатулен, - и другим нашим преподавателям тоже нельзя работать с другими кафедрами. 
      - Я думаю, что это так, - и Макс, сделав паузу, испытующе посмотрел на Зиннатулена, - когда человек столько лет сидит на одной тематике, как говорится, мозоль на заднице набил, ему трудно переключится на другую тематику. Поэтому лучше взять человека с институтской скамьи, не напичканного всяким мусором.
      - Ну, с этими товарищами всё понятно, - сказал Георгий, - и следует теперь работать лишь с кафедрой и аспирантурой для нашего руководителя.
      - Вот и хорошо, мы провели с обоими своими работниками, и вот к какому выводу пришли, - лицо Макса сделалось отрешённым, он собирался с мыслями, - и тот и другой, как нам показалось, Карпухина и Иньков, грамотные специалисты. Оба закончили ВУЗ по специальности «Электропривод», хорошо ориентируются как в теории электрических машин, так и в вопросах приводами, и в принципе заинтересованы в наших разработках и хотели бы принять в них участия. Что касается персонально каждого из них, то мы пришли к такому решению: Карпухин, как бывший производственник, непосредственно связанный с технологией электрических машин, будет работать в моей рабочей группе, а Иньков, интересы которого лежат в области силовой электроники и электропривода, - в группе со мной. Как вы считаете?
      - Что вы скажете по этому поводу, Георгий Фёдорович? - Макс повернулся к нему, и забарабанил пальцами по столу: - В каком смысле, Георгий Фёдорович?
      - Ну, по поводу сказанного Георгий. Мне хотелось бы знать ваше мнение: согласны ли вы с таким решением по поводу обсуждаемых товарищей и нет ли у вас у самого видов на них? 
      - Я, Макс Яковлевич, никаких видов на этих людей не имею. Сами знаете, для этой работы, что нам предстоит здесь в Казани, у нас уже есть серьёзные исполнители и это Иньков и Карпухин, а что касается будущей работы, я говорю о Саратове, и о Набережные Челны.
      - Это мы знаем, Макс Яковлевич, но хочется поговорить по поводу нашей работе.
      - Мне это понятно по этому делу, я думаю, что работа в Саратове не скоро
закончится, - заметил Макс, - а что я точно знаю о нашей работе, так это вот-вот начнётcя в Набережных Челнах. Кстати, вся эта работа продела в моей диссертации. И ещё, Юрий, Дорохин построил новую электромашину именно в том помещении, где работали наши работники для других кафедр. Я думаю, нужно убрать отсюда этих работниках из наших помещений, и перейти их сюда в наше помещение.
      - Ну, Макс Яковлевич, наверно это не правильно, - возразил Зиннатулен, - ведь это наши преподаватели, да к тому же, они доценты.
      - Пусть работают у нас как доценты, а что касается для других кафедр, то только не здесь в наших помещениях, а в тех кафедрах, где они работают в других кафедрах. И ещё, ведь вы окончили институт электромеханической факультете, и мы это должны работать у нас, а не других кафедр.               
      - Это было бы не плохо, - сказал Зиннатулен, - к тому же у меня ведь есть в этой комнате приличное устройство для моей диссертации. Я думал передать её других работ для создания диссертации. Если же нужно её убрать, то это просто. К тому же можно убрать устройство Смыслова, оно практически закончено.               
      - Ну, отлично друзья. Возьмите своих людей и уберите из этой комнаты этих устройств, потом разберёмся о наших делах. К тому же, если вы, Рафаил Зиннатулен, будете со мной работать, то возьмите себе пару студентов из электротехнической специальности и довести их до защиты инженерства. Ещё, поедешь со мной в Москву к товарищу Исламбековым, что бы разобраться с решением «Киргизэлектродвигатель» во Фрунзе. И это не плохая работа для нас.
      - Как же Макс Яковлевич, ведь вы предлагали поехать со мной в Москву к товарищу Исламбекова – возразил Георгий.
      - Да просто я не знал, что Зиннатулен сможет работать со мной, но всё же это случилось правильным решением и теперь Георгий тебе не придётся мотаться ни в Москву, ни во Фрунзе.               
      - Ну и хорошо, Макс Яковлевич, что это всё правильно для меня и всех остальных наших работниках, - сказал Георгий.
      - Вот и хорошо друзья и будем теперь вместе работать для нас, - и, отправив их к себе на кафедру, Макс выяснил, что именно его сделали доктором наук и нужно рваться для его студентов, инженеров и кандидатов, как в кандидатские, так и в докторские работы.
      Оставив кафедру, Макс направился в главный корпус ректору Петру Георгиевичу. И войдя к его кабинету, Макс, почувствовал, что там как будто никого не было. Там было тихо, и Макс, постаяв там несколько моментов времени, вышел от кабинета и двинулся дальше, но откуда-то появилась секретарша, и, увидев Макса, она срочно сказала:
      - Здравствуйте, Макс Яковлевич, вы наверно ждёте товарища Петра Георгиевича. Пойдемте ко мне, и я узнаю о нашем ректоре. Войдя в кабинет ректором, она о чем-то переговорила и, выйдя из кабинета сказала:            
      - Ну, вы можете, Макс Яковлевич, зайти к нему, он ваз ждёт Петр Георгиевич.   
      Войдя к ректору, Макс подошел к его столу, остановился и тихо сказал:
      - Вы знаете, Петр Георгиевич, ведь мне утвердили мою диссертацию.
      - Вот те на, я ведь это знаю, Макс Яковлевич, и вот-вот я передам вам знание доктора наук и это хорошо для вас и конечно для меня. Садитесь ка лучше ко мне, и переговорим о наших разных проблемах.
      - Спасибо, Петр Георгиевич, мне теперь хотелось бы у меня студентов, инженеров и  аспирантов и это было бы главным для меня.
      - Ну, дорогой мой Макс, для этого нужно две или три хороших работ и не о местных журналов, а о серьёзных журналах и обычно для наших работ это пара лет, вот тогда и станешь профессором. Но что касается инженеров, студентов и аспирантов, то  это уже можно.
      - Извините, Петр Георгиевич, что я не знал об этих делах, а теперь мне всё понятно. Остался только один в вопрос, Петр Георгиевич, мне ведь после моей защиты диссертации обещали довести до тридцати тысяч рублей для работы с заводами, и это для нас необходимо для наших работ.
      Ректор как то неожиданно засмеялся:
      - Ну, Макс Яковлевич, вы ведь хотите срочно сработать со всеми заводами и это не быстрое дело. К тому же, у вас пока имеется только один договор, поэтому подождем до прибытия до других договоров.
      - Вы знаете, Петр Георгиевич, я ведь договорился с товарищем Калягиным о новой работе. Это начальник НИИ института Набережные Челны и эти решения работ будут о задание проектов и рекомендаций для согласия мощных электровозов «Белазов» в столице Беларусь. И это очень хорошее для нас предложение о заводе в Беларусь. К тому же для этой работы с договором потребуется три года и двадцати тысяцкими рублями в год. И ещё вместе со мной Иньковым, Дорохиным, Карпухиной и возможно с молодыми инженерами будут работать с НИИ Небрежными Челны, которые должно начаться с первого дня следующего года.
      - Ну что ж Макс Яковлевич ваша идея о мощных электровозах совсем не дурное решение с этой проблемой я обещаю, что эти с тридцати тысячами рублями будут скоро предложены вам. 
      Выйдя из кабинета ректора, Макс добрался до кафедры Столбова и, узнав о его идущей лекции, Макс подошёл к его аудитории и, узнав о десяти минет, Макс подождал и, встретив Столбова, они пришли к его кафедре.
      - Я рад вас Макс, что вы пришли ко мне, - сказал Столбов и, открыв кафедру, он  вошли в неё и, рассевшись на скамье, и он снова заговорил:               
      - Знаешь, Макс, я ведь был на твоей кафедре и там посмотрел твой доклад по поводу диссертации и мне он очень понравился. И я думаю, что тебя подтвердят.
      - Спасибо, Лев Израилевич, - заволновалось Макса, - и всё мне сегодня поздравили с подтверждением о моей работе.          
      - Вот и хорошо, Макс, я вас поздравляюсь с этой своими работниками о твоей   
кафедре.
      Переговоришь с различными деталями, Макс всё же спросил:
      - Вы знаете, Лев Израилевич, мне бы получить от вас пару студентов, и особенно хороших и кончающих в феврале. 
      - Ну что ж, Лев Яковлевич, я подберу вам хороших студентов и конечно в феврале.
      - Спасибо, Лев Израилевич, и досвидание, - и Макс с довольной работой Столбовым пошёл к себе на кафедру.
     Вернувши к себе в кабинет, Макс позвонил вниз секретарше, чтобы послать ко мне Юрия Инькова и Георгия Карпухина. Зная с Изотовым, чтобы каждый день приходить к себе на кафедру в восемь утром и уходить в шесть вечером и Макс тоже знал, и тот же пришли к нему Иньков и Карпухин.
      - Вот то-то друзья, нам сегодня Петр Георгиевич решил, чтобы мы можем брать к нам людей в аспирантуру. Правда, ещё нет у нас молодых инженеров, но есть же другие наши работники им ведь меньше тридцати двух лет и это возможно их взять в аспирантуру. Как вы считаете?
      - Возможно, Макс Яковлевич, но они у нас все преподаватели, - сказал
Карпухин. 
      - Это не беда Георгий, лучше закончить аспирантуру, чем оставаться простым 
преподавателем.
      Иньков, не задавая каких либо вопросов, только сказал:
      - У нас есть два преподавателя, и убедили меня своими доводами этих
преподавателей в перспективности выбранного вами Макс направления. Пусть оно станет одним из новых направлений исследований кафедры. Остаётся только открытый вопрос: сможете ли вы устроить преподавателей в аспирантуру.
      - Об этом можете меня не беспокоиться, - решил Макс, - они ведь Дорохин и
Карпухина хорошие преподаватели и с успехом смогут сделать в свою аспирантуру. А что касается преподавательства, то мы подыщем других людней. Что же вы скажете
Георгий по этому поводу?      
      - Знаете, Макс Яковлевич, ведь Карпухина моя жена и я хорошо её знаю, что мы скоро сможем разойтись.
      - Слушайте Георгий, нам не нужно думать ни о том, что нам нужно разойтись, а о том, чтобы мы работали только о нашей кафедре. Поговорите с Дорохиным и с Карпухиной, и если всё получится, то я немедленно пойду в институт и устрою их в аспирантуру. Есть и ещё один вопрос: наш профессор, Лев Израилевич Столбов, отдаёт нам двух студентов-инженеров в конце февраля, и нам нужно подумать о том, куда их взять и что им придётся разрабатывать новые устройства. Кстати, они электроники и это для нас хорошее решение, так как мы электромашинники, а те электроники позволят нам получать хорошие электромашинные системы. К тому же на доске имеется некоторые объявления, и можно было спокойно обсудить ситуацию. Где же вы были всё это время, и где наши три человека в других кафедрах? К тому же, насколько я осведомлён, исследования, проводимые этими товарищами, никаким боком не связаны с тематикой научных исследований кафедры.
      - И что из этого следует? - спросил Иньков.
      - Прошу вас понять, друзья. Прежде всего, я не собираюсь создать подобную ситуацию. Как вам известно, я несколько раз пытался переговорить с нашими доцентами с глазу на глаз, но они каждый раз уклоняется, объясняя, что это несерьёзными отговорками. Я даже попытался привлечь его к хоздоговорной работе, но безрезультатно. Он не идёт ни на какие контакты. По-человечески я его понимаю. Просидеть безмятежно десять лет в роли заведующего кафедрой и вдруг всего лишиться - это удар не из лёгких, это надо переварить. И ту появляются совершенно незнакомые люди и начинают устанавливать свои порядки, и это не хорошая проблема. И я думаю, друзья, с этими доцентами никакого решения нет, и с начало нового года мы начнём решать работы по заданию проектов и рекомендаций для согласия электромашин, обговорить с руководством завода для условия договора для мощных машин.      
      В конце ноября для решения будивших работ прибыли Макс Герберт и Юрий
Иньков на предприятия в НИИ института Набережные Челны. Решение этих работ по
заданию проектов и рекомендаций для согласия мощных электровозов «Белазов» в
столице Беларусь, обговорить с руководством завода условия договора для электровоза и привязанные с изоляторами проводами. Переговорив с главными специалистами по поводу договора о машине и электрической мощности, зашли к директору НИИ товарищу Калягину и, подойдя к директору, главный инженер Синцов сказа:
      - Знаете, товарищ Калягин, мы всё рассмотрели по нашим предложениям и давайте теперь рассмотреть о том, как открыть договор.
      Калягин поднялся, подошёл к Герберту, поздравил Герберта о докторской диссертации, за тем он пошёл к длинному столу и, подойдя, сказал:
      - Давайте товарищи садитесь к столу, и поговорит о наших делах. Давайте-ка Синцов расскажи нам попроще этот договор для нашего товарища Герберта.
      Синцов поднялся, раскрыл договор, который оказался достаточно толстым, и, раскрыв его, начал рассказывать о будущих делах договора. Вскоре разговор Синцова стал каким-то скучноватым, и Калягин резко решил:
      - Давайте друзья мы ведь уже сделали этот договор, и поэтому пусть посмотрим сами, а я посмотрел бы о работе товарища Герберта в других НИИ, ведь там работали люди от Герберта в Тбилиси и Саранске.
      - Это так, товарищ Калягин, мы действительно сработали в НИИ Тбилиси и в НИИ Саранске для мощных электромашин. Причём, вентильными двигатели были мощными по триста килограмм, к тому же с такими же мощными тиристорными регуляторами. Ну что касается нашего Юрия Инькова, то это он придумал регуляторы для этих двигателей.
      - Ну, что ж товарищи нам всё понятно, и начинайте нашу работу, - и, проведя своих работников и Герберта с Инькова, Калягин сел за стол, чтобы доделать договор.
      Выйдя от Калягина, Синцов сказал Максу, что в принципе договор хорош, и мы
пошлём его к вам к началу декабря.
      - Вот и хорошо, товарищ Синцов, и я думаю, что в следующем году мы предложим электромагнитной системы для этих машин для вас и столице Беларусь. Вот и всё и досвидание товарищ Синцов.
      Выйдя от Калягина и Синцова, и, дойдя до их автомашины, Макс сказал:
      - Ну что ж, товарищ Иньков, договор не плох на три года и нам придётся хорошо поработать, чтобы сделать вентильный двигатель. И ещё, к нам придётся с тобой быстро сыскать молодых инженеров, аспирантов, студентов и это для нас самое главное.
      - Это понято, Макс Яковлевич, и я думаю, мы всё это сделаем.
      - Вот и хорошо, Юрий, договор предлагает нам по двадцать тысяч рублей в год и для этого нужно подобрать нам несколько людей для нашей работы.
      Приехав к себе на кафедру, Макс с Иньковым пошли в лабораторию, где совместно с Георгием и с Ольгой Карпухиной сидели возле электромашины и исследовали его работу для города Саратова. Работа электродвигателя была ужасной, она громко гудела, и казалось, что вот-вот она разнесётся во все стороны и, войдя к ним, Макс попросил, чтобы остановили её.
      - Извините, Макс Яковлевич, мы вот-вот закончим рабату, и можно будет увести отсюда электромашину в Саратов.
      - Ну, хорошо Георгий, когда закончите с электромашиной приходите ко мне, и мы сможем разобраться с этими делами. К тому же, пусть останется и Юрий, ведь он лучше всех разобрался с этой машиной.
      К вечеру пришли к Максу Георгий Карпухин, Юрий Иньков и Ольга и, рассказав о деле вентильном электродвигателе, решили увести машину в Саратов.
      - Вот и хорошо, что удалось повышение надежности и упрощение схемы двигателя. К тому же, мы создали хорошею машину, а конкретнее к вентильным
электродвигателям и может применяться в регулируемом электроприводе. В результате такого построения схемы в машине создается круговое магнитное поле во всех режимах работы. И знаете, друзья, двигатель может найти применение в электроприводе промышленных установок, где требуется плавное регулирование скорости, а также на автономных подвижных объектах, например в автомобилях, самолетах, тепловозах и различных машин, где имеются собственные источники постоянного напряжения, и это замечательное решение. К тому же, теперь у нас есть создатели изобретения в электротехнике директор завода Олег Николаевич Звонков и Мирон Исаакович Грассман, которые позволяют нам поработать у них и это не плохое дело. И ещё, и я, Иньков, и Карпухин должны срочно поехать в Саратов, чтобы сдать договор и предложить новый договор по предлагаемой нами изобретения вентильного электродвигателя.   
      - И когда же нам нужно поехать, - спросил Иньков, - ведь у нас начались зачеты студентов и для нас это серьёзное дело.
      - Ничего друзья, договоримся в первый воскресение декабря поехать в Саратов, а там пока не будет зачётов со студентами.
      К началу декабря выпали высокий снег и метель. И узнав, что самолёты в эти дни  не летает, то утром того же дня Макс с Георгием и Юрием, попрощавшись с кафедрой, решили поехать в поезде. Вопреки уговорам Макса приехать на вокзал к отходу поезда, по настойчивой его просьбе они прибыли на полчаса раньше, и пожалели. Был не метель, а буран и люди, вопреки самолётов, набивались в вокзал и поезда. В суматохе и шуме, царивших на перроне, этот буран казался ещё несносней, и Макс предложил Георгия и Юрия переждать в зале ожидания.
      - Ещё чего, - возразил Юрий, - пока мы потом попадём в вагон, лучшие места будут заняты.
      - Бог с тобой, Юрий, - засмеялся Макс, - у нас указаны места в купейном вагоне, и никто их занять не может.   
      - Не вижу ничего смешного. Спальные места возможно и не займут, а вот багажные как пить дать займут, - сказал сердито Юрий, и Макс смирился, хотя видел, как его  поминутно жгут бураном руки, лица и шеи.
      Наконец пробил колокол, и несколько секунд спустя зазвучал громкоговоритель: поезд «Казань – Куйбышев - Саратов» прибывает на второй путь. Нумерация вагонов с головы поезда, и началась посадочная суматоха. Забегали с узлами и чемоданами отъезжающие и провожающие, засновали туда-сюда носильщики, электрокары с грузами и почтой, зазвучали голоса отъезжающих и провожающих, и повсеместно воцарилось возбуждение. Когда они нашли свой вагон, посадка уже началась, и, встав в первую очередь. Макс окинул взглядом состав. Составленный из старых вагонов грязно-зелёного цвета, он оказался хуже, чем предполагал Макс, и это поселило в нём опасение, что им будет неприятно ехать этим поездом. Немытые оконные стёкла, черные от копоти поручни и подножки вагонов, грязный тамбур, куда они вошла, как-то притупило поселившееся в Максе предвкушение романтической поездки, но приличной выглядело купе и, получив у проводницы бельё, Георгий вернулся к себе. Там с появлением Георгия, Макс взял белье и, не дожидаясь ответа, поднял полки, столик и, предложив бельё на полки, сказал:
      - Ну что друзья, дело то уже к вечеру и давайте-ка поедим.
      Придя Юрия в купе, он сказал, что других людей здесь не будут, тому же вот-вот придёт проводница для чая и нам можно поесть.
      - Отлично Юрий! – воскликнул Макс, - и я обещаю, что сегодня вы будете только с моей едой. Он открыл чемодан и, накрыв столик полотенцем, выложил испечённые к поездке пирожки с луком и яйцами, варёные яйца, нарезанные аккуратными ломтиками
сало и колбасу, сыр, батон белого хлеба, поставила баночки с маслом, мёдом и сахаром, и, отступив на шаг и, осмотрев своё творение, он решил: - пожалуйте к столу. И накинув на еду и хорошенько поешь, они проспали до утра, а утром, оказавшись в  Куйбышеве, они увидели множество людей, стремящихся к вагонам. И было очень холодно и люди стремились залезть наверх, чтобы устроится в тепло в вагоне. Глядя в окно вагона, Георгий, вдруг увидев своих ребят, и он вскрикнул:            
      - А знаете, Макс Яковлевич, у нас ведь здесь имеются наши ребята, - сказал Георгий, - это Эрнст Гейнц, Алексей Илясов, Эдуард Карлович и наверно они едут по договорам в Саратов.
      Макс тут же посмотрел в окно, и, увидев их, решил, что можно привести их сюда к нам. Но всё же, давайте-ка подождем, когда они здесь устроятся, а мы потом пригласим их нам чтобы попить чайку, поговорить и поесть. И пока собирали еду, кто-то постучал в дверь и Макс поднялся, открыл дверь, и нос к носу столкнулся и Илясовым.
      - Здравствуйте, Макс Яковлевич,  я очень рад, что встретил вас и уже знаю о вашей докторской диссертации и мне очень дорог за вас о докторской работе. Спасибо вам за это! 
      - Извини Алексей, есть предложение посидеть у нас, скрасить дорогу и кое о чём, касающемся у тебя о докторской работе.
      - Спасибо Макс Яковлевич, вот жалко мне, что вы не со мной о работе, ведь только вы помогли мне о кандидатской диссертации.
      - Ну не знаю, что сказать. Давай-ка приведи все сюда, посидим, как говорится в тесноте да не в обиде, - решил Макс, - и уговорите их.
      Уговаривать собственно и не пришлось. Выслушав предложение Макса, Алексей  срочно пришёл Гейнца с Карловича к нему.
      - Здравствуйте, Макс Яковлевич, - сказали они, войдя в купе, - и мы очень рады, за ваши успехи. 
      - Вот хорошо друзья, что мы встретились и давайте-ка посидим и поговорим о наших делах, - решил Макс.
      - Да Макс Яковлевич, мы вот-вот будем в Саратове, и мы увидимся с вами обязательно.
      - В таком случае считайте, что мы старые знакомые, - и Макс успешно расхаживая о делах его приятелей, он открыл портфель, извлёк бутылку коньяка и сказал, - от нашего стола, как говорят грузины, к вашему столу.   
      Почти до приезда в Саратов Макс рассказывал о делах его бывших аспирантов в почти незнакомой обстановке, угощал их пирожками, внимательно вслушивался в общий разговор, иногда тихонько смеялись над удачной шуткой, и смотрел на всех весёлыми глазами. Вначале вели разговор о целях командировки, о трудностях, связанных с выполнением договоров, с отчётностью и их продлением, сетовали о
недостаточность договоров. Потом переключились на разное. Вспомнили случившиеся с кем-то забавные происшествия, анекдоты, под конец осудили зажим властями нового направлений в науке, кибернетики и добрались до генетики.   
       К концу разговора, Макс неожиданно спросил:
       - Скажите ка друзья, смогу ли я здесь увидеть Алексея Ивановича.    
       - Конечно Макс Яковлевич, он ещё буде там пара дней и вы сможете увидеться с Изотовым, к тому же и вы, и Изотов будут в одном общежитием.
      Приехав в Саратов, Макс с его работниками сразу же пришли к заводу Олега Звонков и, получив проход в завод, они сразу же пришли с заместителем директора по производству Суетова, с которыми у него сложились хорошие отношения и от которых зависели как объём финансирования, так и успешность дальнейших работ. Зайдя к Суетову, Макс рассказал об окончании договора с заводом и предложил о новой хоздоговорной работе, о самолёте. Ведь теперь у нас есть создатель изобретения в электротехнике для самолётов, которые позволяют нам поработать у них и это не плохое дело. И ещё, Иньков и Карпухин должны срочно пойти с начальником испытательного отдела Сметова и начать сдачу вентильного электродвигателя.
      - Ну что ж товарищ, Макс Яковлевич,  Иньков с Карпухином всё сделают без нас, а нам нужно пойти к директору завода товарищу Олегу Звонков.
      Войдя к директору, Макс с радостью увидел Алексея Ивановича, но всё же он подошел к Олегу Звонкову поздравил его и, перейдя к Изотову, взял его за руку и долго-долго жал её, но всё ж сказал:
      - Спасибо, Алексей Иванович, за вашу работу с моей докторской диссертацией и я думаю, что именно вы позволили мою работу. 
      - Ну, ну Макс Яковлевич, это не я, а ваша работа на диссертации и защита её ваша.
      - Вот хорошо товарищи Изотов и Герберт что вы вместе прибыли ко мне, - решил Звонков, - и у нас имеются определённые решения для наших самолётов. Ведь для нас есть главная проблема для самолетов, которая является потеря керосинов в крыльях. Дело в том, что при очень высоких полётах самолётах керосин в крыльях делается жестким и коллекторные машины постоянного тока требует решение с резким увеличением скорости вращения двигателя. И для этого требуются бес коллекторные машины, и я думаю, что и вы Герберт, и вы Изотов сможете проработать нам такую машину.
      - Знаете, Олег Николаевич, ведь есть у Макса Яковлевича устройство для вентильной электромашины, - сказал Суетов, - и я думаю, что он решат эту проблему о потере керосинов в крыльях.          
      - Ну что ж товарищи будим решать эту работу с Гербертом, и вы Суетов с Гербертом сделайте хоздоговором на три года, а мы решим отдельный договор с Изотовым.
      Краткий разговор со Звонковом закончился, и Герберт отправился к Суетову,
где был расписан хоздоговор на три года для кафедры. Накануне отъезда из Саратова Герберт пригласил к себе на ужин Изотова и наших работников Иньков, и Карпухин Инькова, Карпухина, Гейнца, Илясова и Карловича с которыми у него сложились хорошие отношения и от которых зависели как объём финансирования, так и успешность дальнейших работ. К тому же Изотов и Герберт были руководителями  Инькова, Карпухина, Инькова, Карпухина, Гейнца, Илясова и Карловича аспирантами и  кандидатами наук, и это и для всех оказалось хорошим решением. Собственно, разговор о работе договоров ни Герберта, ни Изотова не проводились, а что касается их по поводу определенных отношений, то они были им известными. И зная, что по вечерам Изотов любил поработать или поболтать со своими приятелями или приезжими знакомыми людьми, проводившие к интересам науки, или книжками по приключению людей и животных. И Изотов резко поднялся, и, подойдя к Максу и взяв его за руки, и сказал:
      - Вот видите друзья, что мы все вместе поработали в Куйбышеве и вот наш товарищ, Макс Яковлевич, получил докторскую диссертацию и спасибо ему за это, - и Изотов, прижав Макса, что-то проговорил о нем.
      - Ну, спасибо, Алексей Иванович, за вашу работу для меня, и вы действительно помогли мне узнать о работе моей диссертации.
      - Ну, ну Макс это не я Изотов, а профессор Градилин, ведь именно он указал, где рассматривают вашу диссертацию, вот туда и приехали мы к профессору Ивана Овчинникова, который сказал, что твоя защита диссертации отверждена и для вас всё заканчивается ваша работа по диссертации. К тому же Овчинников рассматривал твою работу по поводу издания книги «Вентильные двигатели постоянного и переменного» и он оказался, что эта книга настоящая творческая работа. Вот так Макс что всё для тебя хорошо устроилось, и будешь теперь работать с твоими аспирантами, кандидатами и
будущими докторами наук.
      - Спасибо Алексей Иванович. Извините, но, если это вас не затруднит, я бы хочу поздравить вас за успешное предложение о моей диссертации. 
      Они некоторое время сидели молча. Потом он неожиданно произнёс:
      - Опять о планах громадьё, - недовольно сказал Изотов. - Это же надо, каждый день в уши о наших достижениях дуют, а куда ни зайдешь, как шаром покати, ничего ведь нет.
      Этот разговор Изотова был таким же что и прежде, когда они, сидя на балконе в Куйбышеве, разговаривали о «как шаром покати, ничего ведь нет, и ты не обижайся, если я тебе скажу, что ты несколько самоуверен и эгоистичен. С этими своими особенностями ты одинок в этом мире, и окружающие люди являются для тебя лишь помехой и обузой. И я, признаться, излишне самоуверен и эгоистичен, и потому одинок, но, тем не менее, имею кем-то признанное право на существование в этом мире. И я часто спрашиваю себя, много ли таких как мы имеется, кто сами по себе чего-то стоят и не нуждаются ни в чьём участии и ни в чьей помощи. Я о том что ты давно уже мог бы завершить работу над диссертацией, более того защититься, если бы был менее самоуверен и эгоистичен. Я имею в виду: доверял своим помощникам и полагался на них. Знаешь, Макс, иногда я спрашиваю себя: «Ты ещё слишком молод или ты находишь как я, что когда перечитываешь книгу, которую когда-то любил, то половина получаемого от этого удовольствия состоит в том, чтобы оживить время, в котором ты её читал впервые». И вот теперь Макс, вспомнишь об этом разговоре, сказал:
      - Наверно это было, Алексей Иванович, что я ушёл от тебя и конечно потерял своих нескольких лет, но ничего не придумаешь, раз что-то произошло то так и останется. И давайте-ка поговорим об этом.
      - Ты прав Макс, что было то и останется, и это мы точно знаем и давайте-ка выпьем за наши прошедшие годы. – И Изотов, тряхнув головой, раскрыв бутылку и налив всем в стаканы, поднялся и, предложив: - давайте друзья выпьем за наши прошедшие годы. - И, выпив стакан, сел, и наконец, сказал, - от неё началось моё осознание окружающего мира, восприятие и оценка событий, т.е. история, которая в жизни человека складывается из немногих ярких пятен. Одним из них, если не самым ярким, стали для меня события начала зимы 1933 года. Это уж потом, много позднее происходило чёрт знает что, и стёрлось из памяти, но та зима осталась навечно. Мне было семь лет, когда глубокой ночью к нам во двор ворвались экспроприаторы сельская пьян, и, не дав маломальский собраться, покидали семью с малолетними детишками в сани-розвальни, доставили на железнодорожную станцию, погрузили в вагоны для перевозки скота, завезли на север томской области и выкинули в дремучей тайге: «Выкручивайтесь, мол, как хотите». Кто-то, как я, например, как-то выкрутился, а большинство так и остались лежать в той неприветливой земле. Он снова закрыл глаза, сидел так некоторое время, потом вдруг поднял к звёздам лицо и почти шёпотом стал выдавливать из себя вязкие как глина и я знаю, что и ты Макс прошёл такие же сложные годы.
      - Я ведь, Алексей Иванович, давным-давно знаю этих наших руководителей, от них: эта наша судьба, одна на всех. Я ведь сам слышал стихи от Алексея Ивановича, вот и вы расскажите о нашей стихе.
      - Ну что ж, Макс Яковлевич, так знайте о моих стихах и пусть они не очень хорошие, но они мои.
      - Вот это я и хотел рассказать, Алексей Иванович, о вашей прошлой жизни. 
      - Ну, знаешь Макс, я и сам хорошо знаю о моей жизни, и ты послушай об этой проклятой:

              Стою у пропасти, у края,
              Здесь бездна дышит тяжело,
              Я не увидел в жизни рая,
              Я чаще видел только зло.
              Здесь сосны гордые склонились,
              Не преломив твоей судьбе,
              Они так низко наклонились
              Настал последний час мольбы.
              И опустились ветви-руки, 
              Из бездны веет ветра страх,
              Деревьев скрежет - эхо муки, 
              Все превратится скоро в прах.
              Границы бездна расширяет,
              Так все живое пожирает,
              Не видно пропасти конца,
              Мир погибает без свинца.
              В моей душе разверзлась бездна,
              У края пропасти стою,
              Давно уж пробил час мой звездный,
              Я о пощаде не молю.
              Я без оглядки брошусь в пропасть,
              Мой крик потонет в глубине,
              Меня смолола жизни лопасть,
              Останки догниют на дне. 

      - Ну, Алексей Иванович, это уж слишком для вас, и я думаю, что вам еще долго-долго придется жить, работать и студентов, и научных друзей готовить. И давайте-ка, я расскажу и о вашей, и моей жизни.
      
             Всё было тихо, ты молчал,
             Глядел в пространство тупо,…
             И я молчал, я точно знал:
             Допытываться глупо. 
             Ведь всё, о чём ты толковал,
             И мне было знакомо.
             И нас согнали с мест тогда,
             Грузя, как скот, в вагоны.
             И нас везли за тыщи вёрст,
             По прериям ковыльным;
             Он и для нас тот путь тогда,
             Был жертвами обильным.
             И нас кидали в снег, в лесах,
             Без выбора простого,
             Не досчитались мы тогда,
             Каждого второго.
             От них остался только прах,
             К весне сорок второго.
             Так просидев напротив тебя,
             Чтоб в потолок не пялиться,
             Я всё, что услыхал тогда,
             Пересчитал по пальцам.
             Как ты потом ночей не спал,
             Картошку в поле воровал,
             И матери домой таскал,
             Чтоб выжили они, твои
             Сестрёночки и братики.
             Да что там память ворошить…
             Ты был один, но в поле воин,
             С тобою бы в дозор ходить,
             С тобой бы в праздник водку
                пить.
             С тобой.…
             Да Бог с тобою и со мной.
             Я, в общем-то, и сам такой.
             Ты был кулацким отроком,
             А я -  немецким сосунком.
             Обоих краской черною,
             Пометила нас Родина.
             Да только ты рабом не стал:
             В пятнадцать лет уже сбежал,
             Скитался, попрошайничал,
             Как вол работал за двоих,
             Был коком и матросиком,
             Бродил по стуже босиком,
             И повидал людей простых,
             Как я и ты таких,
             Не мало - много сотен их?
             Ты с ними горе горевал,
             Сухарик надвое ломал,
             Чекушу, коли доводилось,
             Одним глотком в себя сливал.
             Ты повидал нас, бедолаг,
             О ком шептались: - Это враг!
             Во след кричали вроде: -
             Фашистское отродье!
             Ты на себе изведал,
             Что означало это.
             Нам скажут: -  Это ничего,
             Всем было равно тяжело;
             Мы все тогда устали,
             От изуверства Сталина.
             Да! - Это так! Не спорю!
             Нам всем хватило горя.
             Но есть одно отличие,
             Им не кричали: - Фрицы Вы!
             Не гнали неуклюжих,
             В райцентр в жару и стужу.
             Им не кричал спец. комендант,
             Глаза бараньи строже: -
             В говне сгною! По суд отдам!
             Фашистская ты рожа!
             Не отрывали матерей.   
             От несмышлёнышей-детей,
             Чтобы сгноить в неволе.
             Не издевался фронтовик,
             Культяпистый Тарабрин,
             Бросая из телеги жмых,
             Выкрикивал отважно: –
             Эй! - саранча немецкая,
             Спеши на дармовщину,
             Я тут прикорм для вас припас,
             Какой не жрёт скотина.
             Я был несмел и хиловат,
             И за меня старался брат.
             Он на лету хватал куски,
             Совал их нам за пазухи.
             А мне кричал Тарабрин: -
             Эй! Ты! -  немецкий выкормышь!
             Как видно ты не храбрый,
             Чего ты ждешь?! Чего стоишь?!
             Ступай сюда - в серёдку!
             Не то огрею плёткой.

      - Вот видите, Алексей Иванович, и ваша жизнь, и моя и собственно всех наших друзей были одинаковы, как и мы. А эти гнусные люди и Сталин, уничтоживший множество людей, и Хрущёв, и Брежнев болтуны делавшим и делают не для нас, а за борца Мира и Свобода в мире и особенно для них. Вот и подумайте об этом.
      - Ну что ж, Макс Яковлевич, это вы правильно сказали о наших делах, но давайте о других людях ничего не говорите. Ведь эти ваши стихи могут оказаться сильнейшим ударом по вам, Макс, и не дай Бог для тебя.    
      - Наверно это так, Алексей Иванович, но всё же мне хочется для вас сказать:

           Хлещи народ отраву до отвала,
           Чтоб никогда душа не просыхала,
           Не видеть, что творится наверху.
           А там давно во всю идёт пирушка,
           Им вся страна – бездонная кормушка.
           Пока низы копаются в дерме
           Они гребли, гребут и будут гресть к себе.
           Чтоб в розовом дурманящем чаду
           Гребли, гребут, никак не нагребутся,
           Но верю: им людские слёзы отольются,
 
и об этом нужно говорить и делать.
      Вернувшись, домой Макс собрал к себе руководителей Инькова, Карпухина и Зиннатулена, и, передав Инькову и Карпухину договоры и осмотрев их, сказав:               
      - Давайте друзья, с ново года вы должны сами думать и делать с договорами, и о твоих работниках, студентов и обязательно аспирантов, которые должны защищать за три года. И особенно Дорохина и Карпухиной необходимо перевести в аспирантуру с ново года. А вы товарищ, Рафаил Зиннатулен, поедем со мной в Москву к товарищу Исламбековым, что бы разобраться с решением «Киргизэлектродвигатель» во Фрунзе, и это будет не плохая работа для нас.

                33

Прошло почти три года, когда Троицев и Карпухина закончив свои работы с аспирантском, решили с Максом поехать в Томск для их защиты. И защитив диссертации Троицева и Карпухиной, собрались к вечеру на даче профессора Рудольфа Бекилева, а с ними и Геннадий Антонович Сипайлов, А. Изотов, М. Герберт и остальные, нужные люди. К тому же с июля 1960 года Г.А. Сипайлов был назначен исполняющим обязанности заведующего кафедрой «Электрических машин и аппаратов», в ноябре этого же года был утверждён на должность кафедры «ЭМА» Томского политехнического института. В 1966 году Сипайлов защитил в этом же вузе докторскую диссертацию на тему «Основные вопросы электромашинного генерирования и коммутации больших импульсных мощностей» и в апреле 1967 года ему была присуждена учёная степень доктора технических наук, а в октябре этого же года - учёное звание профессора по кафедре «Электрических машин и аппаратов». И вот теперь ему удалось находить и защищать диссертации аспирантов, и он оказался хорошим руководителем для молодых инженеров - аспирантов. К тому же кандидатом наук был и Макс у А. Изотова и Г. Сипайлова, и это заставляло Макса приводить к Г. Сипайлову для защиты отличных аспирантов. И нужно сказать, что защиты кандидатских  и докторских работ существуют только в нескольких местах, где имеют кафедры с «Электрическими машинами и аппаратами», например, в Москве, Харькова и конечно в Томске у Г. Сипайлова. И ещё, за прошедшие время работы на кафедре  Г. Сипайлова, защитилось почти пятнадцать аспирантов и пять докторских диссертаций, и это не простая работа для российских институтов для создателей аспирантов и докторских работ.
И, собрав к вечеру, Троицева и Карпухиной, сидя у стола, Геннадий Антонович Сипайлов вдруг поднялся и, подняв вверх фужер с вином, сказав о докладе и о хорошей их работе аспирантов. Он, выпив со всеми, сел за стул и, посмотрев на своих защитников, решил, что все пришедшие сюда приятели хороши, и можно поговорить о различных разговорах. Он, конечно, знал, что по вечерам он любил поработать или поговорить со своими приятелями, но вот Троицев и Карпухиной из этих разговоров сидели опустошёнными. Похвалы, тосты и поздравления, произнесённые в их адрес, не доходили до них, они казались адресованными не к ним, а другим людям. Иногда они  порывались высказать слова по благодарности для своего руководителя Макса и оппонентов, но их слова казались какими-то дергаными фразами.
      В какой-то момент к ним подсел Макс.
      - Что-то случилось? - спросил он. - После стольких похвал, ваши молчания становятся неприличными. 
      - А нам всё кажется, Макс Яковлевич, что все эти похвалы не в наш адрес, - сказала Карпухиной, - к тому же я окончила институт у товарища Сипайлова. 
      - Вот и хорошо, Карпухина, не сомневайтесь, таких защит как ваших давно уже не было, - воскликнул Макс, - они были даже блестящими. Это ваши оппоненты, профессора Алексей Изотов и Рудольф Бекилев и ещё доценты Михаил Звонцов, и Геннадий Косарев, это отметили, а уж они-то зря не похвалят. Взбодритесь-ка, наших хороших друзей!
      Он плеснул в рюмки себе и Троицева и Карпухиной коньяку, похлопал по плечу:
      - Вставайте-ка и поблагодарите всех!
      Троицев и Карпухина поднялись, держа в руках рюмки, и Троицев что-то долго, как ему показалось, говорил, потом они поднялись рюмки:
      - Спасибо всем за добрые слова, - выпили одним махом, сели и слушали, как им хлопали.
      - Ну что же, если вам интересует моё мнение, - произнёс задумчиво Г. Сипайлов, - могу сказать следующее: общее впечатление твоей работы с аспирантами не плохое решение, и скажу, что и это без натяжек, очень хорошее. И все же сам знаешь, что нужно самим аспирантам прорабатывать теории, а не тебе Макс и о создание специализированных экспертных советов большое значение приобретает народнохозяйственное значение работы, поэтому советую это дополнить.
      - Спасибо Геннадий Антонович. Извините, но, если это вас не затруднит, я бы хотел посоветоваться с вами по поводу профилометра, и дело в том, что мне предложено здесь заводом создать систему с профилометром для улучшения электромашины. 
      - Знаете, Макс Яковлевич, после вашего ухода от нас теперь уж никого нет, чтобы изготавливать профилометров, - сказал Сипайлов, - но всё же есть у вас Алексей Иванович, который хорошо знает об этих профилометрах.      
      - Ну что вам сказать, Геннадий Антонович, не плохая для нас эта работа, и кто может лучше Макса сделать этот профилометр, - как-то скучновато сказал Изотов.
      Посмотрев на своего профессора Изотова, Макс сказал:   
     - Знаете, Алексей Иванович, я бы не хотел работать с этим профилометром. Дело в том, что и у меня, и у моих работников имеются серьёзные договора  по вентильным электромашинам. К тому же с другими договорами нам не справится. Вот я и подумал, что этот договор может сделать с вашими доцентами Алексеем Илясовым и Эрнста Гейнцем, ведь они проработали когда-то со мной и в Прокопьевске и во Фрунзе.
      - Ну, Макс Яковлевич, это дело не плохая работа для нас, - решил Изотов, - и нужно определить, когда и что это будет.
      - А дело простое Алексей Иванович, ко мне приходил интересный мужчина
Дерябин, и предложил мне поработать для них профилометр, но я предложил передать
договор к вам. К тому же я ему передал мою диссертацию, пусть посмотрит, а там уж и решим.
      - Давайте-ка Макс поговорим об этом деле, - сказал Изотов, - и лучше всего
поговорить с Илясовым и Гейнцем. Вот и ты Рудольф, расскажи-ка и мне о твоих
делах.
      - Знаете, Алексей Иванович, у меня примерно, как и у Макса, такая же работа для всех профессоров, - сказал Бекилев, - и это всегда так: то  работа над кафедрой, то лекции студентов, то аспирантская работа над инженерами. 
      - Ну, Рудольф, наша работа одинока для всех профессоров и с этим никуда не
денешься, - сказал Изотов.
      Закончив с эти вопросом, Макс посмотрел на Рудольфа Бекилева и вдруг спросил:
      - А знаешь ли Рудольф - ты немец или русский? 
      Бекилев смутился, потом, подумав, сказал:
      - Ну, знаешь Макс, каким хочешь русским или немецким так и делай, ведь отец мой немец, а мама - русская.   
      - Вот и всё Рудольф, для меня это простое дело толи мы немецкие, толи русские, но лучше-бы никто не кричал и не шумел на нас, и это было-бы для нас хорошим делом.
      Геннадий Антонович, глядя на них, рассмеялся:
      - Вы хорошо обращаюсь, Макс, к приглашению наших в гости. Давайте-ка расскажите нам, как вы Макс устроился и как Макс прижился на кафедре к людям и начать настоящую творческую работу.   
      - Ну,  Геннадий Антонович и конечно Алексей Иванович, это уж чрезвычайная работа для меня. Не знаю, как что-то о моих делах смогут сами разобраться.
      - Ну, ну, давайте-ка Макс, расскажи поближе о работе, но главное о науке и защитных диссертаций у ваших людей, - решил Изотов.
      - Всё просто, Алексей Иванович, после моей защиты диссертации удалось к защите и Троицева, и Карпухиной, взято четырёх молодых инженеров для моей работы к тому же для их диссертаций. И ещё вот-вот откроется на моей кафедре студентов по специальности «Электрические машины», а также специальность «Электропривод и автоматика промышленных установок и технологических комплексов». Вот и вся наша работа, - Макс рассмеялся.
      - Вот видите, как этот ваш товарищ так просто с нами поработал о нашем деле, - улыбнулся Изотов, - нет уж, давайте-ка мы по-простому поговорим с нашими делами.
      - Ну, это скучное дело, - решил Рудольф Бекилев, - я ведь когда-то был в Москве и увидел умершего Брежнева. Это было десятого ноября 1982 года, к тому же не многие люди прошли к Брежневу, чтобы похоронить его. Мужичок-то был скучноватым и ничего ни сделал для нас, а только о себе, и о многих медалей, орденов и даже трёх звёзд героя.          
      - Это конечно всё правильно, и никуда от нас не денешься, - решил Макс, - а давайте-ка поговорим о других делах и возможно о товарище Брежнева. И мы знаем, что почти десять лет наша страна лежала в пустую почти 300тысяч человек. А страна то  была не плохая, но наш Брежнев думал не о людях и стране, а о вооружении и соседних политических работниках. И вот с уходом Брежнева может быть всё лучше будет для наших людей, как вы об этом думаете? 
      - Ну, давайте не говорить не о людях, не о Брежнева, - сказал как-то грустно Изотов, - и давайте-ка выпьем по рюмке за всех известных и умерших людей.
      Сделав со всеми рюмку, Макс неожиданно сказал:
      - Вы знаете, Алексей Иванович, я, когда-то написал стих об умерших людях «Какимон был день победы», и знаете, в ней говорятся люди или погибшие, или умершие, или где-то пропавшие люди, и я думаю, что и Брежнев пусть живёт в том мире. Вот послушайте об этом:               

                C площади перед избой контурной,
                С высокого фонарного столба,
                На всю округу голосом мажорным,
                Слетела весть: - Закончилась война!

                И хоть её давно и долго ждали,
                Она, как всё, нагадано пришла,
                И все стояли, все столбом стояли,
                На репродуктор, вызвездив глаза.

                Не проникая глубоко в сознание,
                Та весть ещё абстрактною была.
                Поздней, когда наступит понимание,
                Она для каждого очертится сполна.

                Ну а пока, она для очень многих
                Концом беды была и долгих лет убогих.
                И как любой конец, как всякое начало,
                Её всем обществом деревня отмечала.

                Откуда что взялось в том мире заморённом,
                Но помнятся на праздничном столе
                Зелёные бутыли с самогоном,
                Яичница и жир в сковороде.

                И до отвала хлебной благодати -
                Расщедрился колхозный председатель -
                При этом обронив слова скупые: -
                Такое дело... пусть гудит Россия.

                И сколько ни придётся жить на свете,
                Запомнятся навечно, навсегда,
                Как отходили и смягчали эти,
                Застуженные бедами сердца.

                Как после первой доверху, до края,
                Наполненной и принятой без слов,
                Страдальческие вздохи затихали,
                Теплели взгляды у солдатских вдов.

                И как внезапно вспыхнула гармошка,
                И горе отступило понемножку.

                Большое горе любит в одиночку,
                Залить слезами острый приступ боли.
                Большая радость - та без проволочки,
                Пойдёт чудить и куролесить в волю.

                Вот и тогда, подвыпивши изрядно,
                Деревня веселилась безоглядно.

                Потом помалу радость притупилась,
                И прежняя, привычная беда,
                Ещё надолго в избах поселилась,
                Ещё не видно было ей конца.

                Ещё подчас кому-то похоронки -
                Уже с другой, с восточной стороны,
                Скупой и редкой радости вдогонку,
                К нам приходили до самой зимы.

                Ещё не верилось: смеяться надо ли?
                А звёзды по ночам всё также в землю падали.
                Что ни звезда, то Божия душа
                С ночного небосвода - в землю.
                Что ни звезда, то Божия душа
                С ночного небосвода - в землю.
                Что ни душа - то горькая слеза,
                То светлая мечта - в сырую землю.

       - Вот видите, как умеряют люди, - произнес как-то грустно профессор Сипайлов, - и знаете - эти умершие люди всегда для нас считают очень важными, и я думаю, что эти последние ваши стихи:

                Ещё не верилось: смеяться надо ли?
                А звёзды по ночам всё также в землю падали.
                Что ни звезда, то Божия душа
                С ночного небосвода - в землю.
                Что ни душа - то горькая слеза,
                То светлая мечта - в сырую землю.

и для меня является серьёзными и нужными.
      Просидев до вечера, все куда-то ушли, а Макс решил предложить к себе в гостинице Г. Сипайлова, А. Изотова и Р. Бекилева.
      - Ну, извините меня, Макс Яковлевич, - сказал Сипайлов, - у меня с утра лекция для студентов, и мне проходится уехать домой. Так уж извините меня до будущей встречи.   
      - Что-то непонятно, Макс Яковлевич, почему ты решил пойти к тебе в гостиницу и меня, и Сипойлова, и Бекилева, - сказал после ухода Спайлова, Изотов, - и это как-то не ясно для меня.
      - Извините, Алексей Иванович, ведь и я и Рудольф Бекилев были и вашими аспирантами, к тому же и докторскими, и это заставляется нам встретиться с вами и лучше всего в гостинице, - решил Макс.
      - Да, Алексей Иванович, ведь наша работа сплошная глупость, - сказал неожиданно Макс, - а дело в том, что наш товарищ Брежнев и советские коммунисты делают из нас почти дурачков. Об этом когда-то сказал мой брат Валодя, что у нас частенько случаются повоевать. И вы знаете, Алексей Иванович, это частенько «наши друзья», стремящиеся от нас к капиталистам, а наши коммунисты их угрожают и частенько бьют по головам из пистолетов и пушек. И эти-то наши Хрущёв и Брежнев поубивали и Венгрию в 1956 году, и Чехию в 1968 году, и в Польше в 1980 году и конечно Китай и Афганистан. Да и многих Ангола, Гвинея, Эфиопия и конечно Мозамбик и Палестина как-то стремятся к нашей России. А почему? А по тому, что им «нашим друзьям» хочется денег, приличных зарплат и хорошенько поесть. И вы знаешь, Алексей Иванович, самое наше государство вгоняет нас в нищету, и ставят на колени. Вот и сиди здесь и жди до хорошего дня, когда нам подадут картошки и хлебушки.
      - Ну, уж Макс, теперь посмотри-ка на основного героя нашей страны, и ты увидишь такого же старичка, как Брежнев, - сказал Рудольф, - а было-бы подыскать молодого мужичка, способного рассмотреть и провести к жизни нашу страну.
      - Так оно есть Рудольф, - решил Макс, - ведь умер десятого ноября в 1982 года Брежнев, а за него не Черненко, а этого КГБэшница Андропова. Восемнадцать лет руководил Брежнев для народа, партию и правительство, и дело его вроде было не плохим. Но всё же правильно ли оно делось. Конечно, нет. Он с удовольствием проводил оркестры, парады, шумихи, показухи, и эти дела казались не легким, а проведенные к жизни дела были сложными, но сам Брежнев говорил об их хороших делах, завораживали юбилеями, различными делами, приказами прямой ценой суперсложной красного календаря. Как будто всё выполнили, но дела не срабатывали и ни одна из трёх пятилетки почти не выполнили. А люди были почти забытыми, как будто бы забыли о наших людях, лишь только думали о будущем славословием. Как будто они знали о великих событиях нашей страны, и думали о будущем Брежнева. У него для будрой, великой про наших работ ни когда не было. Его уже считали великим человеком о теории марксизма, ему уделялось мемуарные дела высших литературных премий. Ему передали три звёзд героев, почти как у Георгия Жукова. Вот и подумайте об этих делах.               
      - Ну, ты знаешь Макс, чего-то особенного не было у Брежнева. А была у него простая жизнь. Просто он был простым мужиком. Он пил, ел, что-то делал не о личных великих делах, а о простыми социальными делами в стране. И не мешать с неверными решениями людей и это было бы верным решением, - сказал Изотов.
      - Конечно, Алексей Иванович, окостеневшее в экономике не давала, а приводила лишь ужасную к людям жизнь. И знаете, Алексей Иванович, и ваша жизнь, и моя и собственно всех наших друзей были одинаковы, как и у нас. А эти гнусные люди и Сталин, уничтоживший множество людей, и Хрущёв, и Брежнев болтуны делавшим и делают не для нас, а за борца Мира и Свобода в мире и особенно для них. Вот и говорил я об этом, и вы подумайте о том.
      - Ну что ж, Макс Яковлевич, это вы правильно сказали о наших делах, но давайте о других людей ничего не говорите. Ведь эти ваши стихи могут оказаться сильнейшим ударом по вам, Макс, и не дай Бог для тебя.    
      - Наверно это так, Алексей Иванович, - сказал Макс, - но всё же мне хочется для вас сказать, что вместо Брежнева, назначили не приличного человека, а уж этого Ю. Андропова.
      - Ну, уж с Андроповым можно подолгу говорить о различных разговорах, - решил Рудольф, - хотя бы о будапештской «Венгерские события» бойне, где советские оккупанты в чужой стране убили 3000 цивилистов. А о вторжение в Чехословакию «Пражские события», где танками давили студентов, и отправляли правительство страны под автоматами в Москву. И об обстрелах авиалайнера над Сахалином, где погибло почти 300 людей. Мне так кажется, что с советских времён в российской журналистике много не изменилось. И наша российская история - последовательность «побед», которые практически постоянно фанатично напоминаются, и «событий», о которых абсолютно запрещено откровенно разговаривать, иначе произойдёт коллективный нервный срыв, и наша страна стала с комплексом неполноценности.
      - Больно уж Андропов был правильным, а как говорится в тихом омуте, - решил Алексей Иванович, - и, подыграв Брежнева в борьбе с Шелепиным, разрушил единый орган (государственно партийный контроль), который контролировал КГБ. Да и к смерти членов ЦК, откровенно сделали в КГБ. Всё началось с предателем Андропова. Именно Андропов со своими товарищами, ещё с конца 1960 годов ХХ века начали процесс постепенного и планомерного демонтажа СССР. Современная Россия обязана очень многим Андропову, по сути - это его проект. Андропов введёт нас в некий тёмный, неявный глобальный проект, идеология которого так называемое «Устойчивое развитие» Россия начнёт подыматься с колен только тогда, когда полностью сойдёт с этого андроповского пути конвергенции и вхождения в цивилизационное ядро западной цивилизации. Андропов это величайшее зло в нашем мире, это тёмный
политических интриг и чёрных комбинаций.
      - А вы знаете Макс, ведь в нашей великой стране одни старички руководят над нами, а уж они-то знают о наших делах, - как-то скучновато сказал Рудольф, - к тому же товарищ Андропов супер классный последний герой, который сделал их богатыми и успешными... Вот она политика двойных стандартов в отношении предателей в действии. Ведь Юрий Андропов, это российская действительность, в которой мы все живем уже почти сорок лет, и вот теперь с 1982 года, когда в Москве с ноября месяце произошёл тихий переворот. И мы знаем, что Андропов не даст развивать нашей стране.
      - Ну, Рудольф, ведь для наших людей предложил Андропов дешевой водки, которая была названа «Андроповской», - возразил Макс, - к тому же, вы все знаете, что она самая дешевая и люди хватают её и запевают до одури. Вот и подумайте об Андропове. Для нас это конечно смешная история, но всё же, Алексей Иванович, ведь дело Андропова было выдвижение Горбачева, Шеварднадзе, Алиева и ещё других... А он был руководителем почти КГБ всю жизнь. Вот и считайте, что с 56 шестого года Андропов был послом в Будапеште, с первого месяца 68 года куратором в Чехословакии, с первого марта 69 года он уже был в Даманским, к тому же - он был председателем КГБ. К тому же он стал главным предателем нашей страны против Афганистана, и эта была главная ошибка нашей страны с 1979года. Ведь многие российские ребята погибли в Афганистане, и умершего парня здесь, и я сам увидел в моей деревеньке Тетеево. И сколько же таких погибших ребят в России?!
      - Но дело не об этом, - сказал Рудольф, - ведь первой трещиной по советскому народу была для них потеря о работе и, конечно о проблеме зарплаты, и это поползло во второй половине 70года. И конечно не только Андропов, а и всех кремлевских старичков, от которых не удалось, и об экономике и не обеспечивала потребностей населения почти 300-миллионной страны. К тому же гигантские ресурсы шли на гонку вооружений, финансирований заграничных промосковских политиков, которых  большевистский народ уже приговорён, а пока ещё удавалось скрывать благодаря диктаторскому режиму.
      - Всё это конечно так, как когда-то делали и теперь делают различных дел наших КГБышницах, - сказал Алексей Иванович, - к тому же интервью дают все бывшие чекисты, которые гордятся Андроповым и на него работают. Вот вам товарищ  Андропов со стопроцентной идентичностью поведения, который ему поклоняется. А сколько хорошие люди сидят в психушках и в тюрьмах. Помню, ещё побывав в Москве, я наблюдал людей как с ножницами, вылавливали молодых людей с длинными прическами и насильно стригли. А мой хороший друг работал во второй смене и часто ходил с будущей женой на утренние сеансы в кинотеатры, а там часто люди от Андроповской МВД всегда спрашивали, почему не на работе и приходилось даже брать справку с работы его расписания. Да я и сам побаиваюсь в Москве пойти днём в магазин, что-либо хорошее подкупить, и не дай Бог попасть к милиционеру, и это было бы для меня ужасным делом.
      - Знаете, Алексей Иванович, когда умер Брежнев этот товарищ Андропов, вдруг заявил: «Партия должна опираться на дела, а не на лозунги!». Так кем же Андропов был на самом деле? - спросил неожиданно Рудольф Бекилев.
      - Да что ж тут такого особенного, - сказал Изотов, - просто он душитель свободы, каким его считают многие диссиденты? Или родоначальником новых экономических реформ, которые он пытается воплотить в жизнь? Вот об этом и подумайте! А мне пора в гостинице, завтра Макс нам придется поговорить с Сипайловым.
      Попрощавшись с Изотовым, Макс с Рудольфом остались в гостинице.
      Посидев у Макса и Рудольфа какое-то небольшое время, Макс неожиданно
спросил:
      - А ты знаешь, Рудольф, мне тоже, похоже, тайно ненавижу нашей страны. И хочется мстить неё за непростую немецкую молодость и чрезмерную работу на износ, ради карьеры, за неудачи, из-за которых приходится менять эту страну.
      - Ну что ж, Макс, ведь и Брежнев, и Андропов, и наверно остальные старички из ЦК, как утверждают некоторые, они тоже - жалкая дрянь, как одной ногой в могиле, а все равно они осатанелое стремление к этой власти, - решил Рудольф.
     - Ну, Бог с ними, - сказал Макс, - а мой брат, Владимир, когда-то мне сказал: «Это было на Родине, и теперь это стало прошлым. Сегодня мы рассеяны по огромным просторам Сибири, втоптаны, как булыжники под ногами, в грязь. Все мы и я, и ты. И всё же нам нужно собраться и выбраться на крепкую землю, выпрямить согнутые спины, смотреть округ себя, свободно смеяться, видеть солнце, не застланное удушливым газом идеологии страха и подозрительности. Потому что мы народ, мы немцы. Но это вряд ли возможно при нынешней власти. Мы попросту не нужны этой власти, она живёт себе спокойно и ничто её не тревожит. И престарелого вождя не тревожит. А то, что простой народ его клянёт и перетирает на все лады и это его не колышет. У нас ведь как, клянут вождя, но не разлюбят, а только туже затянут пояса и будут ему верны до конца». Да что об этом толковать, тут всё понятно, - сказал Макс, - Вот и подумай об этом, Рудольф, что нам делать о наших делах
      - Будущее само определит нашу жизнь, Макс. Наша жизнь здесь расписана, она летит как поезд по рельсам, а мы сидим в нём и смотрим в окно на мелькающие столбы и приедем однажды на конечную станцию, где значится: «На выход!». И ступай, куда тебе нужно пойти к нам, а в другую, в неизвестную страну, чтобы биться за другую жизнь. И зачем строить наши планы?
      - Ну, Рудольф, уж это для нас не такое уж сложное. Я знаю, что многие немцы уже перебрались отсюда в Германии. Об этом мне сказал мой брат, и это оказалось достаточно простым. И ты знаешь, теперь мой брат уже в Германии.
      - Знаешь, Макс, для меня это очень сложное дело. Дело в том, что мой отец с нами давно не живёт, и уже давно перебрался в Германию, а я, и мама, и моя жена и наши дети остались одни - русские, вот и подумай об этом.      
      Так они сидели, пили чай, говорили о различных делах и вдруг Макс спросил:
      - А ты, Рудольф, сможешь ли поехать когда-нибудь домой в Грузии, в селе Клухорив потомственной семье русских немцев, переселившихся на Кавказ еще со времен Екатерины II?
      - Я думаю - никогда. Ведь нас пригнали сюда в сентябре 1941 г. вместе со всей немецкой диаспорой семье Бекилев и была выслана в Сибирь в село Ново-Кусково, Асиновского района, Томской области, потом решили на двадцать лет оставить нас жить здесь - в Сибири. Вот такие наши дела, Макс!
      - Такие же дела и у нас, Рудольф, ведь и мы сидели в глухой деревеньке Кировский, Смоленского района, Алтайского края, и также на долгие годы оставались нас на двадцать лет. Конечно, мы посмотрели наш хороший дом в Самаре, но там живут другие люди, и к ним ничего не сделаешь.
      - Да и я съездил туда в Клухорив в Грузии, там многие люди живут в этом доме, он большой - двухэтажный и я захотел его посмотреть, но ничего для меня не сделалось. Просто люди не знают, кто этот дом и кто его построил, и кто там жил в этом доме перед началом войны с немцами.
      - Знаешь, Рудольф, это пустое время с этим домом, а лучше бы узнать твоего отца в Германии, и послать материалы в посольстве Германии, и возможно вам удостоится отсюда выбраться. Как ты-то об этом думаешь?
      Слушая Макса, Рудольф думал об отце, как бы он хотел привести их из России в Германию, и действительно, приезжавшие из российских немцев в Германию достаточно быстро получали работы, квартиры, учебы и, конечно, приличных зарплат и обязательно пенсии из российских мест. И всё же трудно пока собраться и ехать отсюда в Германию.
      - А ту знаешь, Рудольф, я всё об этом думал. Ты, наверное, знаешь, моего брата, Владимира, он ведь тоже уже в Германии. Так вот, там теперь много русских парней или женщин уже живут в Германии, и можно Володе  узнать, как это делается.
      - Это было бы интересно, - сказал Рудольф, - ведь взяться русских в Германию, это конечно не просто дело. Кстати, из России русских мужчин почти не берут. Как ты-то об этом думаешь, Макс.
      - А я думаю, Рудольф, о том, что ты и немецкий и русский, а значит что твои дети тоже немецкие. И об этом нужно знать. 
      Рудольф как-то смешался, потом сказал:
      - Ладно, Макс, я подумаю об этой проблеме, и если с этой получится, я тебе
сообщу. Но, как и ты, Макс, мне тоже хочется убраться отсюда.
      На другой день, переговорив с Г. Сипайловым и А. Изотовым, и попрощавшись с кафедрой, Макс поехал в Москву, а затем в Казань. Осознание того, что прошли эти годы его пребывания в этом городе Казане, заставило Герберта мысленно перелистать эти, пролетевшие на одном дыхании. Подтверждением тому служили события последних лет. Он вошёл в размеренную жизнь кафедры, с учёными, аспирантами, вести в соответствии с учебным планом занятия со студентами. И конечно, с первых дней Макса в Казане ему стало ясно, что он никогда не станет таким, как остальные, и чем больше усилий он прилагал, тем яснее понимал, что выжить в этой новой для себя среде надо быть осторожным и терпеливым. Некоторые из его нового окружения доцентов, кандидаток наук, инженеров и аспирантов провели с Максом большую часть своей жизни. Да, людьми, для которых не существовало каких либо человеческих ценностей, и законов, кроме еды и проживания несчастных друзей. Они были бы счастливыми, и жить, и выжить в этой среде нужно было либо встать на путь работать по большому делу, либо держаться из последних сил, чего бы это ни стоило. И этим его последним решением была вера в то, что он выстоит и создаст науку для своих аспирантов и решится к решению своей работе диссертации.   
      Что касается работы на кафедре, то это не просто. Всё, что было с Максом в области разработки науки и открытий патентов было, собственно не Максом. И аспирантов и инженеров вроде бы сработали не с Максом, а с Изотовым и вот теперь перейдя на кафедре в Казане, Максу, как-то захотелось отойти от него и начать свою личную науку со своими доцентами и аспирантами. И вот Троицев и Карпухина защитили свои диссертации, и кто может принять шесть бывших студентов в работы, и вот-вот стать их аспирантами. Конечно, теперь и у Инькова, и у Карпухина, и у Зиннатулена, и я будут брать аспирантов, решил Макс:
      - И давайте друзья, с ново года вы должны сами думать и делать о договорах, и о твоих работниках, студентов и обязательно аспирантов, которые должны защищать за три года. А что касается меня, то это «Электрическая машина», «Вентильные двигатели постоянного и переменного тока» и обязательно «Электрические машины малой мощности», которыми я буду учить студентов и аспирантов. К тому же я знаю, что недавно в Москве товарищ Исламбеков мне предложил начать новую работу в Москве и на заводе во Фрунзе, и это уже хорошая работа для нас. И вы уже знаете, что у нас уже закончилась научно-исследовательская работа кафедры за два года, а подписание актов приёмосдачи работы не встретили каких-либо трудностей, об этом знает и товарищ Зиннатулен. К тому же, мне было предложено создание аспирантской работы во Фрунзе на заводе «Киргизэлектродвигатель» и я точно знаю, что два заочных аспиранта из Фрунзе товарищи Хитулин и Смыслов вот-вот защитят свои работы. 
      - Что-то не понятно, Макс Яковлевич, когда были назначены Хитулин и Смыслов в заочные аспиранты, - сказал Карпухин, - ведь на заводах нельзя брать аспирантов.
      Макс улыбнулся:      
      - Но там близь завода имеется НИИ электромашин, в котором есть и кандидаты наук и хорошие ведущие сотрудники, которые нужно подключать в аспирантуру, но для этого нужен доктор наук, и для этого оказался я, доктор наук, Макс Яковлевич, - и все засмеялись. - Но вот где имеется область приложения наших разработок, это важно для нас. Кстати, в министерстве предполагается разработка программы «Крестьянское подворье», в которой большое внимание уделяется электроприводам. От нашего объединения в этой программе заявлены работы, проводимые совместно с нашей кафедрой. Что вы об этом думаете.
      - Хорошее дело. Будем надеяться, что будет и соответствующее финансирование.
      Утвердившись о выборе, Макс предложил товарищам Инькова, Карпухина, Зиннатулена к своим инженерам и аспирантам. Предлагая их к работе, он сказал: «Знаем, друзья, сделаем так: поставим с вами совместно в течение нескальных дней программы и планы аспирантских работ и инженеров. Обоснование по внедрению разработок кафедры в план работ объединения промышленностей будут такими: Юрий Иньков, Дорохин и наши инженеры Николай Миляшов и Валерий Тарасов - вентильные двигатели; Карпухин, Навальный и наши инженеры Рафиль Валиуллин и Наиль Зарипов - репульсионных вентильных двигатели; Зиннатулин, Первухин и на инженера Сергей Катков и Александр Чемерчев будут работать над проблемами -  электромашинные малой мощности. К тому же, есть у нас теперь два кандидата наук,
это Карпухина и Троицев, которые имеют авторские свидетельство изобретения и
нужно решить об их работе в науке, и о преподавательской работе. И это главное, теперь у нас имеется возможность создавать аспирантов и это уже серьёзно для нас.
      Утвердив работы в Москве, Макс со своими людьми Иньков, Карпухин, Зиннатулен и московским Исламбековым, собрались в заводе «Киргизэлектродвигатель» во Фрунзе. И там определились конкретные электромагнитные машины для «Крестьянское подворье», где именно определились вентильные двигатели для стричься овец в Оренбурге «ОГУ», репульсионные двигатели для насосов во Фрунзе «Киргизэлектродвигатель» и электромашин для поливальные машин в деревнях в Новочеркасск «Полезавод».
      Совместно с Иньковым, Карпухином, Зиннатулином и Максом, успешно проработали три года с аспирантами, создали бес коллекторные аналоги электромеханических машин и управляющих электроники, а также новые методы математического описания. К тому же, получены шесть авторских свидетельств изобретения, и защитили кандидатских работ аспирантов и их работа в науке. Им оказались Николай Миляшов и Валерий Тарасов, защитившие диссертации в Томске - вентильные двигатели; Рафиль Валиуллин, Наиль Зарипов защитившие в Казане - репульсионных вентильных двигатели, а инженеры Сергей Катков и Александр  Чемерчев в Новочеркасске - электромашинные малой мощности. 
      И оглядываясь с беспощадной придирчивостью на свою жизнь за эти восемь лет в Казане, он получил докторскую диссертацию, присвоено ученое звание профессора, и промелькнувшие незаметно, эти годы, он с удовлетворением мог отменить: они были ненапрасными. Созданы три научно-исследовательские группы, обеспеченные необходимым научным оборудованием и площадями, и укомплектованные научными и инженерными кадрами. Оказавшись впервые вместе с аспирантами, ассистентами и инженерами в просторных, залитых солнцем, помещениях, с рабочими столами и экспериментальными установками, они почувствовали себя личностями, способными самостоятельно решать сложные задачи. И это быстро сказалось: под его руководством и при личном участии подготовлено и защищено восемь кандидатских диссертаций, выполнено с внедрением результатов несколько хозяйственных договоров, налажены новые связи с рядом предприятий, получены патенты и опубликован ряд статей в крупных периодических изданиях. Это далось ему нелегко, а впереди был ещё непочатый край.
      И действительно, через восемь лет уже стало совсем другим его работа в науке и действительно радость с моими друзьями и это стоило выстоять, но это далось ему не без усилий, потребовались все его знания, весь житейский опыт и терпение, чтобы не выделяться в новой среде, оставаться самим собою. Для этого у него было своё, самое важное, что есть у каждого человека, то, что помогает жить, цепляться за жизнь, которую у него настойчиво отнималась о чужих учебных студентах. И этим решением уже стала вера в то, что уже Максу освоена кафедре для студентов по специальности «Электропривод и автоматика промышленных установок и технологических комплексов».

                34

      Зимой с февраля 1992 года, после окончания экзаменом студентов, Герберт прибыл в Москву в кафедре «Электрические машины» к профессору Градилина Ивана Петровича, чтобы поговорить с ним и его работниками о деле создания мощных электромашин для подземных работ. К тому же, в Москве состоялся Всесоюзный семинар, куда съехались заведующие кафедрами профиля. Был там и Герберт, и, встретив профессора Изотова, Макс спросил:
      - Знаете, Алексей Иванович, мне хочется знать, как создаются специализированные учёные советов нашего профиля. Ведь у меня на кафедре имеется специальность электропривода, и некоторые мои студенты, окончив институт и создав им работы по кандидатским наукам, и мне хотелось бы им защититься дома в Казане. Вот и расскажите мне, Алексей Иванович, как мне создать специализированный учёный совет нашего профиля?
      - Но это не сложно, Макс Яковлевич, нужно подобрать к себе людей, профессоров, примерно пятнадцать человек, которые должны являться в определенный день, чтобы прослушать о защите кандидатских работ. И неважно кто они, а важно чтобы они были здесь в Казане.
      - Спасибо, Алексей Иванович. Извините, но, если это вас не затруднит, я бы хотел посоветоваться с вами по поводу места защит.
      - Ну, поскольку я тоже имею некоторое отношение к моей работе, у меня по этому поводу имеются некоторые соображения. Ведь в вашем институте только вы профессор и вам сложно собрать все вместе к себе, вот и нужно создать в другом институте в Казане, и пусть не тебе он будет председателем учёного совета, а вы Максом - помощником председателем.
      - Ну что ж, Алексей Иванович, я понял, как это сделается.
      - Вот и подумай Макс. Только обязательно приезжай, встретимся ко мне и посидим и поговорим о наших делах.
      - Ну, спасибо, Алексей Иванович, и я обязательно с вами встречусь.
Вернувшись, домой Макс встретился с профессором Столбовым, и, рассказав ему о делах будущих кандидатских работ у себя на кафедре, он спросил:
      - Знаете, Лев Израилевич, я бы хотел узнать, как создают на нашей кафедре учёных советов профиля.
      - Я рад, Макс Яковлевич, что вы пришли ко мне и давайте-ка посмотрим, как можно создать об этой области специализированных советов. Но на вашей кафедре очень сложно, и дело в том, что на вашем институте нет профессором, способные нами рассматривать электромашины для специализированного совета. А для моей кафедре - это возможно. Ведь для нашего института имеется три факультетов, на которых имеется девять профессоров, способные разбираться с работами по электронике, а нужно найти еще пять профессором, чтобы создать специализированный совет. И давайте-ка поищем их в других институтах, где возможно найдутся профессора, способные рассматривать электромагнитные проблемы.
      - Ну что ж, Лев Израилевич, я думаю, что скоро найду таких профессоров. И
спасибо, Лев Израилевич, за вашу работу и досвидание. Уйдя от Столбова, Макс за несколько дней нашел профессоров: двух из Казанского университета, двух из Казанского МЭИ и кроме профессора Герберта, доцента  Скрипачева, и, вернувшись к товарищу Столбова, они решили создать специализированный совет для аспирантов. И ещё пройдя почти год в Москве в ВАК о создание специализированных экспертных советов, был открыт специализированный совет под действие председателя Столбова учёного совета, а Герберта - заместительным председателя совета. Закончив с этой работой, Макс совместно с Миляшовым приехали в Москву товарищу Исламбекову, где состоялся предлог о разработке двигателя для серьезного предложения для ВНИИЭМ Всесоюзный научно-исследовательский институт электромашиностроения, где и оказался и доктор наук, Очиров, с которым встречался Макс при его защите докторской диссертации. И вот встретив друг друга Макс поднялся, подошёл к, Игорю Евгеньевича, и сказал:
      - Спасибо вам, Игорь Евгеньевич, за мою защиту и это вы, ведущее предприятие ВНИИэлектромаш, решили передать мне предложение для меня.
      - Вот и хорошо, Макс Яковлевич, что у вас всё закончилось и с диссертацией, и с новаторскими работами в науке, и с вентильными двигателями. И кстати, я предлагаю вам со мной разработать вентильный двигатель для подъёмных самолётных электромашин, и именно с товарищем Юрием Исламбековым. Вот вы и подумайте об этом.    
      Просидев три дня до Юрия Исламбекова, Игорь Очиров и Макс Герберт разобрались об этой проблеме, которая свелась к тому, что со стороны министерства СССР будет платить деньжат от Юрия Исламбекова для ВНИИЭМ Всесоюзный научно-исследовательский институт для Очирова, а для КНИТУ -  института управления, автоматизации и информационных технологий на кафедре «Электропривода и электротехники» в Казане для Герберта и, закончив разговор с Исламбековым, они, выйдя на улицу, где Очиров решил, чтобы вместе с Гербертом поехать к нему в ВНИИэлектромаш.
      - Извините, Игорь Евгеньевича, но мы пока не знаем, как нам устоится в Ленинграде.
      - Для нас это простое дело, Макс Яковлевич, и мне не сложно устроить для вас гостиницу, а дело в том, что у нас есть своя гостиница. И если вы хотите приехать ко мне я сразу же закажу вам к гостинице.   
      - Хорошо, Игорь Евгеньевича, у нас имеется пока работа для нас, и что нашей поездки к вам мы можем приехать в воскресенье. 
      - Вот и хорошо, Макс Яковлевич, и мы встретимся с вами в понедельник.
Разойдясь с Игорем Очировым, Макс с Николаем Миляшовым захотели пройти к ВНИИ электроники, чтобы выяснить о мощных транзисторах, способных создать управляющий коммутатор вентильных двигателям. И, приведя после обеда, Герберт с Миляшовым пришли в ВНИИ электроники, чтобы рассмотреть вопрос о создании сложных и дорогостоящих опытов. Когда-то кафедре института Герберта для таких исследований транзисторов и оборудования не имела, и поэтому Макс попросил поехать в Москву в энерготехнический институт и провести для них исследование для транзисторов. Это стоит на то, чтобы устроить попыток на исследование работы под вентильным двигателем. А проблема была в том, что при устройстве тиристорах для электромашин требуется применять и диоды, и емкостей конденсаторов, и индуктивностей, а это приводит к большим размерам электромашин. И ещё. Нужно до приезда с Игорем Очировым  наметить с ними программы экспериментальных работ на опытных образцах вентильных двигателей для заказчиков и провести эти работы. К тому же надеясь на то, что Макс с Миляшовым за три дня проведут работу о
экспериментальных данных транзисторных регуляторных, подтвердив правильность их
теории. И переговоришь в ВНИИ электроники с доктором Стрельцовом, они узнали, что выше уровня десяти ампер пока нет тиристоров, но возможно, что они скоро появятся в ВНИИ электроники.
      И выйдя Стрельцова, Макс сразу же сказал Миляшову:
      - А знаешь, Николай, я сегодня встречу с моим другом, и ты можешь делать как тебе угодно, а завтра к вечеру нам нужно уехать в Ленинград.
      - Ну, спасибо Макс Яковлевич, и я сегодня же приеду с моим родителем, а завтра к вам в гостиницу и вместе с вами в Ленинград.
Разойдясь с Миляшовом,  Макс добрался до встречи с Егоровым и, встретив друг
друга, они прошли по городу и, устав неожиданно, Егоров решил пойти в ресторан.          
      - Ты знаешь, Исполком, нам наверно не нужен ресторан, а просто найти 
какое-нибудь место и поговорить о наших делах. 
     А Егоров вдруг рассмеялся, а потом тихо сказал:    
     - А ты знаешь, Макс, ведь с детства говорили меня Исполкомом, и я всегда страдал от этого разговора, а вот теперь всё нормально и я теперь уже другой, а именно Егор. И ты, пожалуйста, говори меня просто Егор, а теперь пойдём с тобой в ресторан.   
      И подойдя к ресторану, Макс неожиданно вспомнил, Алексея Ивановича, который когда-то приходил сюда в ресторан, и эта была «Волга». И что именно с ним рыбаки приходили сюда и ели рыбу, и Макс сразу же подумал, что и сегодня же Егор будет с нами, и будет рыба, и особенно уха и стерлядка. Об этом решил Макс, и тут же Егор попросил Макса в ресторан, сказав, что здесь есть хорошие музыканты и песни и отличная еда. И устроившись в ресторан, Егор неожиданно рассказал о его поездки в Казане.   
      - Ты ведь знаешь, Макс, как хорошей была моя поездка в Казань, где я увидел и город и Волгу, и прекрасную еду, и моих студентов, которые возможно могут стать или  рисовальщиками или приличных художниками. И ты знаешь, Макс. я увидел несколько  картин большого и малого форматов, акварели, гравюры, и фигурки и это было для меня хорошим решением.
      - Ну, это хорошее дело для студентов, - решил Макс, - а что же ты сам нашел что-нибудь для тебя.
      - Ну, ты знаешь Макс, я ведь когда-то приехал в Казане, и там я увидел и Волгу, и сам город и поездку о твоей даче и там вниз оказалась хорошая дорога, к тому же, она была покрытой тонкой, снежной порошей. А потом, оставив машину, мы добрались до Волги. Она спокойной и величественной лежала у их ног. Лёгкая дымка, подкрашенная в золото обеденным солнцем, скрывала противоположный берег, где там же увидели и твою дачу. И добрав к вашей даче, и, осмотрев её, ты Макс, пригласив сюда Щербакова да ещё с рыбами и особенно со стерлядками. А что касается ухи, то это действительно это великий человек для рыб и ухи и об этом нужно знать. К тому же, идя по улице с неспешной прогулкой и с местным угощением, разнообразием сувенирных лавок, ресторанов и столовых и зайдя в ресторан, мы поели татарской супы - мясные, сумсу - с начинкой из мяса и картофеля, и, конечно, угощение из сладкого теста - чак-чак. И ты знаешь Макс, таких вкусных татарских супы я никогда не встречал. А потом мы вышли из ресторана, и пошли по улице и, дойдя до Кремля прекрасного места для Казани и пройдя вокруг Кремля, они зашли внутрь Кремля, осмотрели различные строения дома, башню Сююмбике, Благовещенский собор,… Конечно, это одно из тех мест, который сильно запоминается и надолго остаётся для любых людей. Устав от местных приключений о Баумане и Кремле, мы вышел на улицу и вот теперь я очень доволен о нашей совместной проблеме в Казане. А теперь пойдём ко мне в учебный корпус института и там посидим, посмотрим мои художественные работы и переговорим о наших делах.
      - Ну, знаешь Егор, я ведь давно уже не был в Москве и теперь мне хочется посмотреть и твою художественную работу, и твоей поездки домой, и конечно о великих наших деятелях, и что же такое они сделали. И пройдя в его отдел, Макс прошел по его многим картин большего и малого форматов акварели, гравюры, и фигурки и это было для меня отличным решением. И всё же Максу показалось, что попытка больших серьёзных картин уже не велика, а лишь малые акварели и фигурки из моржового бивня быстро расходились.
      Об этом подумал Макс и тут же Егор сказал:
      - А ты знаешь, Макс, для нас уже нет серьёзной работы, потому что для людей работы и денежек нет. Вот и подумай о нашей жизни.
      - А ты знаешь Егор, ведь вся наша жизнь и моя были одинаковы, как и у всех людей, и эти гнусные люди и Сталин, уничтоживший множество людей, и Хрущёв, и Брежнев болтуны делавшим и делают не для нас, а за борца «мира и свобода» в мире и особенно для них. Вот и говорил я об этих делах, и ты тоже подумай об этом
      - А ты знаешь Макс, я, как и ты, неплохо знаю о Сталине. Недалеко от нас когда-то была лагерь о заключенных, и, будучи пацаном, мне иногда приходилось передавать для заключенных сигареты, а нам за это давали деньги, за которые мы шли в кино. И я тогда услышал, как кто-то заявил о тяжелом состоянии здоровья Сталина, и по лагерю расползалось какое-то смутное беспокойство. В офицерском бараке слышались возбуждённые голоса, строились прогнозы. И придя домой, я услышал от мамы, как она радостно встретила об умершем Сталине, и она выкрикивала неласковые пожелания о нём, а потом плакала от радости, и наконец, вздыхала с облегчением.
     - А я тоже помню о Сталине, - сказал Макс, - и я, когда-то идя в школу, вдруг услышал, как уже несколько дней выплёвывала музыка вперемешку с краткими сообщениями о состоянии здоровья «всеми любимого», дорогого товарища Сталина, и кто-то крестился и плакал, а мне это казалось странным: плакать и убиваться по никогда ранее не виденному о товарищу Сталина. А когда вернулся к нам отец, он однажды матери сказал, что этот Сталин не выжил, ведь слишком много грехов за ним водится, и слишком многие желают ему сыграть в ящик. А потом в бараках возникла догадка: «Усатый копыта откинул», и люди заволновались. И когда на четвертый день заключённых выпустили из бараков и сообщили скорбную весть, поднялся дикий шум, сотни заключённых скандировали: «Подох! Подох! Подох!», кидались друг другу на шеи, обнимались, как близкие люди после продолжительной разлуки. А что касается нас то остальные товарищей Хрущева, Брежнева, Андропова,  которые  требуют от нас чрезмерную работу на износ ради карьеры, за неудачи, из-за которых приходится менять нашу страну, а вот что касается наших работ, то это для нас не простое дело и для вас художника и для меня профессора.
      - Да всё это было, товарищ Горбачев, и именно он за пять лет сломал нашу страну и собственно нашу жизнь, - резко сказал Егор, - и кто же теперь сможет для нашей страны, и нашу работу.
      - Ну, об этом достаточно просто Егор, потому что Горбачев сам объявил 21 декабря 1991 года о его сложении страны. К тому же по решению Совета глав государств СНГ уходящий президент СССР получил пожизненные льготы: специальную пенсию, медицинское обеспечение всей семьи, личную охрану, государственную дачу и за ним была закреплена персональная автомашин. И это, наверно, говорится о его хорошей работе.
      - Это конечно так по поводу Горбачева, но во время событий августа 1991 года глава Государственного комитета по чрезвычайному положению вице-президент СССР Геннадий Янаев объявил о вступлении в должность и. о. президента, сославшись на болезнь Горбачёва. Президиум Верховного Совета СССР объявил данное решение фактическим отстранением Горбачева от власти и потребовал его отменить. По утверждению самого Горбачева и находившихся с ним лиц, он был изолирован в Форосе. Но после самороспуска ГКЧП и ареста его бывших членов Горбачев вернулся из Фороса в Москву, и 24 августа 1991 года объявил о сложении полномочий Генерального секретаря ЦК, в ноябре 1991 года Горбачёв вышел из КПСС.               
      - Это конечно ты Егор хорошо знаешь о Горбачеве, а что ты можешь сказать о его работе над нами.   
      - Конечно Макс, ведь с первого года Горбачев с впервые произнес слово «перестройка» и страна начала переходить от авторитаризма к демократии. Но вот итогом «перестройки» стал распад СССР. К тому же под «ускорением» имелась в виду реформа промышленности. Термин впервые признавал отставание СССР от стран Запада. Горбачев и его команда сделали ставку на развитие машиностроения, но ставка не сыграла - переставало хватать средств на другие важнейшие сектора экономики, включая продовольственный. И экономических успехов при Горбачеве у нас достигнуто не было. Да и «гласность» конечно первоначально термин не имел никакого отношения к свободе слова - имелась в виду недопустимость замалчивания тех или иных хозяйственных проблем на местах. И в целом ничего такого для нас не получилось.
      - Ну, я тоже, как и ты, Егор, признался об этой проблеме, но всё же за пять лет невозможно сделать страну за хорошие дела. Ведь за Хрущева, Брежнева, Андропова,собственно, не было работать за людей, а только для борьбы холодной войны с США со второй половины 1940-х года и почти до сегодня го дня. Но ведь теперь Рональд Рейган с Михаилом Горбачевым призвали отказаться от имеющихся противоречий между советским и капиталистическим лагерям ради общечеловеческих ценностей. К тому с 1986 году Горбачев заявил о начале поэтапного вывода войск, а с 15 декабря 1989 года Афганистан покинули последних солдат во главе с генералом Борисом Громовым. В войне погибли больше 15 тысяч советских солдат. И я думаю, что наша страна неплохо сработала с Горбачевым, а что касается о расколе нашей страны, то это ведь Ельцин оказавшим бандитом и виноватым, а не Горбачевым.
      - А ты знаешь Макс, ведь у нас все уверены, что события в Новочеркасске - всего лишь один из многих эпизодов. Хрущев был не совсем дураком, и сообразил, что если людям не создать нормальные условия для жизни, то сказки о светлом будущем не спасут его от вил. Но делал он это теми же самыми милитаристскими методами с помощью неповоротливой советской бюрократической машины. Хоть и начал он за здравие, но плачевные результаты были закономерны. Вот и считай о нашей работе.
      - Да бог с ним с Хрущевым, - решил Макс, - я ведь теперь отлично знаю СССР, родители неплохо зарабатывали, деньги у нас были, но что-либо купить было просто невозможно... Нужно было либо ждать в очереди, либо переплачивать в два - три раза.
      - Но я не об этом, - решил Егор, - а, о том, что читая кометных, и удивляюсь возмущению по поводу слов «экономика» - это не заводы и не сельское хозяйство. Неужели такая простая мысль до всех не дошла? Ведь заводы, выпускавшие нам, никому не нужны были, которые никто не купит и это, правда не экономика, - это деньги в трубу. Сельское хозяйство, которому вечно датировали бюджет (вечно убыточное хозяйство), а себестоимость продукта при этом не уменьшалась из-за отсутствия конкуренции - это опять же не экономика, а ерунда.
      - Ну что ж Егор,  это для всех драма, а для всей страны и всех людей - это крах. Мы просто продали страну. Уже поздно, ничего не вернуть и пусть это до конца ваших дней будет на вашей совести. Бежали ломать и рушить предприятия. Крупные колхозы совхозы. Знали с чего начать. Килька в томате по талонам в Астрахани! И это мы хорошо помним о самого Ельцина, говорят как раз о том, что ни грамма сожалений он не имеет, и Ельцин тоже сыграл главную роль в развале страны.
      - Я, как и ты Макс, посмотрев на Горбачева, и убеждались, что жизнь, несправедливая штука, сколько драм и трагедий. Я думаю, нет ни одного советского человека, которого не тронула политика этого товарища, но Ельцин виноват не меньше, как можно было дать развалить такую страну. Ведь 8 декабря 1991 г. руководители РСФСР, Белорусской ССР и Украинской ССР Б.Н. Ельцин, С.С. Шушкевич и Л.М. Кравчук приняли решение о ликвидации Союза ССР и создании СНГ, и это оказалось крушением Советского Союза, которое вывело Америку в разряд единственной сверхдержавы. В 90том году я работал у нас художником, и что касается ГКЧП - то это дело рук Горбачева, ни кто из моих коллег и ровесников не сомневался, и как только он поменял реформаторов на маразматиков, все уже ждали разворот обратно в Советский лагерь. И, по крайней мере, связисты понимали, что как только он крикнул «Гласность» простой дороги назад уже не будет, чтобы они не делали. Сейчас опять восстановили информационную автократию, и включили зомбоящик на полную катушку и «ГКЧП» снова возникнет в новой форме. И спасибо нам всем за дела, и всё равно будет у всех демократия.
      - Очень хотелось бы мне, Егор, чтобы и Америка, и Германия вместе с ведущими странами мира хотелось бы кардинально решать вопрос о нашей стране, и сколько они еще будут терпеть? Импичмент, или почему его не может быть? У многих людей возникают эти вопросы, но хочется получить объективные ответы, разложить все по полочкам.
      - Ну, этого я не знаю, Макс, я только думаю о пути Горбачеве повторить все остальные правители после него? Ельцин то тоже прошел все полимеры и нынешний гарант не лучше первых двух.
      - А ты знаешь Егор, у меня нет ни малейших иллюзий на счет этих людей, равно как и предыдущих, однако хотелось бы все же слышать ну хоть сколько-нибудь беспристрастную подачу информации и анализ, а не первый канал наоборот. А вместо этого я слышу про трусливых крыс и т.д. И ты Егор лучше тебе решать, как подавать контент, но тогда, пожалуйста, не нужно не совсем корректных аннотаций.
      - Вот и хорошо Макс, мне очень жаль, что такие события заставили молодых идеалистически настроенных парней и девчонок сразу стать взрослыми. Жуть, что мы выросли в концлагере и до сих пор живы воспоминания о нем! И всё же когда выродятся ГЭБэшники, готовые перестреляют кучу живых людей ради нашей жизни. Но всё же они всегда начинают устраивать путчи и продумывают это в самом начале своей карьеры. Мы так и не вылезли из этой ямы! А нас опять стараются сапогом затолкать обратно! Но всё же я когда-то стремился вернуться в молодость. Я сидел в корпусе института и занимался своей проблемой, а работала радио, и вдруг зачитали обращение ГКЧП. Тогда не было интернета, но почему-то я знал, что надо идти к Белому дому. И там было очень много людей. Вообще в те годы, несмотря на тяжелое положение в экономике был какой-то дух свободы. Люди приходили не, сговариваясь, и была уверенность, что хунта не пройдет. Была надежда, был дух свободы, было чувство, что и мы вместе. Куда все это делось? И почему-то люди так легко согласились сейчас уйти в стойло? И это для меня непонятно.
      - Ну что ж Егор, спасибо! Но у нас есть наш замечательный образовательный проект для молодёжи. Для них многие вещи, вроде ГКЧП, перестройки, павловской реформы, КГБ, Афганистан и многие и другие - пустой звук, голый исторический факт, и всё. А суть вещей им непонятна. Такими видео можно и нужно заполнять эти образовательные пустоты. А что касается Янаева, то он хотел спасти СССР, но это не получилось, а Ельцин не совершил такой ошибки, но он, не колеблясь, расстрелял здание парламента из танков, а кто вам заказал это Ельцину. Но я думаю, что другие захотят окончательно переписать историю, но народ был обманут и если бы мы могли заглянуть тогда в другой год, то повели бы себя иначе. А тебе спасибо Егор за тебя и досвидание.
      - Ну, спасибо тебе Макс за вашу встречу ко мне, я и думаю что это не последняя наша встрече. 
      И приехав в Ленинград, Макс с Миляшовым добрались до ВНИИЭМвсесоюзного
научно-исследовательского института электромашиностроения, где оказался доктор наук, Очиров, и там же он встретился с Максом и Николаем Миляшовом.
      - Очень хорошо, что вы уже здесь, и давайте-ка пойдем ко мне в мой кабинет.   
      - Ну, спасибо вам, Игорь Евгеньевич, что я снова у вас, и теперь мне хочется посмотреть с вами вентильные двигатели для самолётов и, возможно, для ваших разработок современных электромашинах для малой мощности.
Спустившись вниз, и пройдя за Воскресенского Новодевичьего монастыря, они,
подойдя к дому, где когда-то в этом доме жили монашки, оказались на первом этаже большая лаборатория для создания электромашин.
       - Вот и хорошо, Макс Яковлевич, - воскликнул Игорь Евгеньевич, - что всё уж у вас всё закончилась с новаторскими работами в науке, и с вентильными двигателями. И кстати, я уже предложил поработать со мной у нашего главного директора по разработке вентильных двигателей для подъёмных самолётов. И давайте-ка пойдём к товарищу Скрыплову, начальнику испытательного отдела и лаборатории, - и, найдя Скриполева, Очиров попросил, - чтобы Скриполев передал Максу Яковлевичу работы вентильные двигатели на базе синхронных машин и возбуждением от постоянных магнитов со встроенными датчиками положения ротора, скорости и тормозом.
      - Ну, спасибо товарищ, Скриполев, за ваше решение, и пусть мой работник  Миляшов с этим делом займётся.
      Выйдя из лаборатории, Очиров с Гербертом вернулись к нему в кабинет и Очиров сразу же спросил:
      - Знаете, Макс Яковлевич, теперь мы совместно решили о наших работах и, как и мне, а также и вам следует совместно разрабатывать наши работы и мне хотелось бы посмотреть на ваше авторское свидетельство по самолётным делам. 
      - Ну, спасибо, Игорь Евгеньевич, что это для нас хорошее предложение для самолётов, к тому же вы сделали для меня большое дело для моей диссертации, а что касается нашего авторского свидетельства, то это я сейчас же  вам передам, - и, выдавшись из чемодана скопированный авторским свидетельством, Макс передал его Игорю Евгеньевичу и тут же сказал, - это ведь «способ управления m-фазным вентильным преобразователей» и вы посмотрите его.
Взяв скопированное свидетельство, Очиров, просмотрев его, он быстро сказал, что лучше бы вы сам Макс коротко рассказать об этом деле.
      - Ну что ж, Игорь  Евгеньевич, это в целом есть предлагаемый способ управления вентильным двигателем преобразователем может быть использовать для управления, как автономными инверторами, так и в схемах регулируемых выпрямителей и непосредственных преобразователей. И при этом удается уменьшить уровень пульсаций выходного напряжения на низких частотах, и способ характеризуется высокой надежности и точностью регулирования.
      - Вот теперь мне ясно, Макс Яковлевич, о нашей проблеме и теперь у нас сложились хорошие отношения, и от которых зависели как объём финансирования, так
и успешность дальнейших работ. К тому же нам придется поехать в Харьков к
директору Прохорова для завода «Электрические машины», где разрабатывают электромашины на базе синхронных машин и возбуждением от постоянных магнитов со встроенными датчиками положения ротора. Вы-то что знаете о синхронных машинах с постоянными магнитами, а если нет, то пошлём к вам машины с постоянными магнитами.
      - Это было бы хорошим решением, - сказал Макс, - ведь у нас все работы проводились для мощных синхронных и асинхронных машин и к тому же с тиристорами, а что касается с транзисторами, то мощных транзистором у нас нет и
об этом нам нужно было выяснить о мощных транзисторах, способных создать управляющий коммутатор вентильных двигателях. Вот и пришли Макс тогда  с Миляшовым в ВНИИ электроники, чтобы рассмотреть вопрос о создании сложных и дорогостоящих тиристоров. А проблема оказалась в том, что при устройстве тиристорах для электромашин требуется применять и диоды, и емкостей конденсаторов, и индуктивностей, а это приводит к большим размерам электромашин. И, переговорив в лаборатории с товарищем доктору Столбовым, он решил, что пока мощность транзисторов будет не больше десяти ампер и следует найти другие решения от вентильных электромашинах, к таковым относится способ управление m-фазных вентильных электромашин, созданный когда-то Максом и Юрием Иньковым, которые я передал вам Игорю  Евгеньевичу.
       - Ну что ж Макс Яковлевич, я передам вам несколько транзисторов, которые взяли нам не от России, а из Германии, где  транзисторы достигают пятьдесят ампер, и ещё мы пошлём вам синхронные машины с постоянными магнитами.
На третий день, попрощавшись с Игорем Евгеньевичем, они уехали домой. На
другой день, приехав в свой квартиру, Макс оказался один, и он подумал о жене Даше и о теперь студентов Андрее и Танюше и, поставив им, предложенные товары и еду из Москвы, он вышел на улицу. Но был хороший день, не холодным, а солнечным, и Макс дошёл до учебного корпуса, где находилась кафедра электротехники, нашёл его без труда и, войдя в просторный вестибюль, удивился тишине, прохладе и безлюдью. B длинной коридоре никого не было и перейдя на верх он подошел к себе на кафедру, но там никого не было и, открыв свою профессорскую комнату, он туда вошел, сел за стол и неожиданно задумался. И, действительно, произошло много лет за эти годы и что же с этим случилось, оправдались ли надежды, связанные с его деятельностью с работой? Но это конечно это так. Прошло пятнадцать лет, и за эти годы он не ошибся, ему удалось создать хорошую кафедру с названием «Электропривода и электротехники» и им основано научное направление по разработке и исследованию электромашинно-вентильных систем, открыта аспирантура по специальности «Электрические машины», а также специальность «Электропривод и автоматика промышленных установок и технологических комплексов». К тому же ему удалось создать несколько аудиторий и большой работы по модернизации учебных лабораторий, и созданы основные учебные пособия для выполнения лабораторных работ. По результатам научных исследований в области «Вентильные двигатели постоянного и переменного тока» им опубликована монография, более ста научных и учебно-методических работ, и изобретений и патентов. И он вошёл в размеренную жизнь кафедры, с учёными, аспирантами, вести в соответствии с учебным планом занятия со студентами, а что касается самого Герберта, его мало беспокоило, что происходит на кафедре. Считая, что логика жизни сама расставит всё по своим местам, он полностью устранился от так называемой общественной жизни, отдавшись выполнению своих непосредственных обязанностей. Как всегда, катастрофически не хватало времени; приходилось разрываться между занятиями со студентами, аспирантами и соискателями, добыванием договоров, их выполнением, отчётностью, подбором сотрудников и, наконец, добыванием оборудования и комплектующих. И оглядываясь с беспощадной придирчивостью на свою жизнь за эти, промелькнувшие незаметно, пятнадцати лет, он с удовлетворением мог отменить: они были ненапрасными. Созданы три научно-исследовательские группы, обеспеченные необходимым научным оборудованием и площадями, и укомплектованные научными и инженерными кадрами. Оказавшись впервые вместе с аспирантами, ассистентами и инженерами в просторных, залитых солнцем, помещениях, с рабочими столами и экспериментальными установками, они почувствовали себя личностями, способными самостоятельно решать сложные задачи. И это быстро сказалось: под его руководством и при личном участии подготовлено и защищено десять кандидатских диссертации, выполнено с внедрением результатов несколько хозяйственных договоров, налажены новые связи с рядом предприятий, получены патенты и опубликован ряд статей в крупных периодических  изданиях.
Но теперь началась другая проблема и она связалась с решением России, и он подумал, что наша страна неплохо сработала с Горбачевым, а что касается о расколе нашей страны, то это ведь Ельцин оказался бандитом и виноватым, а не Горбачевым, и это придется искать работников, аспирантов и студентов, и это для него является серьёзнейшей проблемой. К тому же, рассмотрев предложения от Юрия Исламбекова и Игоря Очирова, ему придется поехать в Харьков к директору Прохорова для завода «Электрические машины». Ведь нам разрабатывает электромашины на базе синхронных машин и возбуждением от постоянных магнитов со встроенными датчиками положения ротора, и Макс Герберт спустившись вниз к своей кафедре и войдя в нее, он увидел Юрия Инькова, который о чем-то рисовал какие-то разработки и, подойдя к нему, Макс тихо сказал:   
      - А ты знаешь, Юрий, ведь для тебя появилась отличная работа в Москве, в
Харькове и в Ленинграде. И об этом нам нужно поговорить.
      - Ну что ж, Макс Яковлевич, я конечно готов об этой работе, но точно не знаю об этой проблеме.
      - Об этом я и хочу рассказать тебе об этой работе. У тебя ведь есть решение о способе управления m-фазным вентильным преобразователем, и вы посмотрите транзисторы, достигающие пятьдесят ампер, и ещё нам пошлём синхронные машины с постоянными магнитами и я думаю, что и ты с Дорохиным сможете сделать эту работу. К тому же есть предлагаемый способ управления вентильным двигателем преобразователем может быть использовать для управления, как автономными инверторами, так и в схемах регулируемых выпрямителей и непосредственных преобразователей. И при этом удается уменьшить уровень пульсаций выходного напряжения на низких частотах, и способ характеризуется высокой надежности и точностью регулирования.
      - Вот теперь мне всё понятно, Макс Яковлевич, и для нас уже есть примерно такая же разработка, и мы сможем с Дорохиным решить эту проблему.
      - Вот и отлично Юрий и для тебя будут любые наши работники и студенты. И пажалуста сам подбери, кого ты хочешь.
      И, попросившись с Юрием Иньковым, Макс решил поехать с трамваем до ректора, Петра Георгиевича, и, увидев его, Макс коротко рассказам об успешном распределении со студентами, и об «Электрические машины и электромеханика», и так же создан специализированный совет для аспирантов. И ещё пройдя почти год в Москве в ВАК о создание специализированных экспертных советов, был открыт специализированный совет под действие председателя Льва Израилевича Столбова учёного совета, и также  Герберта - заместительным председателя совета. Вот такие дела, Петра Георгиевича.
      - Ну что ж, Макс Яковлевич, я думаю, что ты теперь создал прекрасную кафедру со своими новыми работниками, кандидатами, аспирантами, студентами и скоро я надеюсь - докторов.
      - Спасибо, Петр Георгиевич, за вашу работу, но у меня на кафедре предложен уже  договор, от которого свелась к тому, что со стороны министерства СССР будет платить деньги от Юрия Исламбекова для ВНИИЭМ всесоюзного научно-исследовательского института для Очирова, а для нашей кафедре «Электропривода и электротехники» в Казане. К тому же предложена ещё одна работа, и она начнётся скоро в Харькове, а там директор Прохоров завода «Электрические машины» решил, чтобы эта работа была у нас о создании вентильных двигателей электропривода главного движения металлорежущих станков.    
      - Ну что ж, Макс Яковлевич, я думаю, что у вас всё закончится и в Москве, и в Ленинграде, и в Харькове, а у наших работников всё почти ломается. Вот и держись за ваших московских людей, ведь там почти всегда имеются и работы и деньги, и это хорошее дело для тебя.
      И выйдя от ректора, Макс решил пройтись по улице пешком к своей кафедре. И идя по улице, он почему-то знал, что надо идти до статуи Ленина. И там было очень много людей. Вообще в те годы, несмотря на тяжелое положение в экономике был какой-то дух свободы. Люди приходили, не сговариваясь, и была уверенность, что хунта не пройдет. Была надежда, был дух свободы, было чувство, что и мы вместе. Куда все это делось? И почему-то люди так легко согласились сейчас уйти в стойло? И это для меня непонятно, ведь теперь ломают и рушат предприятия и крупные колхозы и совхозы. И для наших работников платят теперь не деньги от предприятий, а от самих разработок предприятий по талонам. И всё же, подойдя поближе к статуе Ленина, Макс неожиданно увидел, что множество молодых татарских людей о чём-то шумели, и даже кричали. И Макс, пройдя мимо них сел в трамвай и тут же увидел русского мужика, который громко говорил о приезде татарских людей сюда из различных деревень и городков и о том, что эти люди хотят убрать отсюда русских мужиков, и баб и, по тому, что они просто мешают своим мужиков. Но это хорошо, ведь Макс помним о самого Ельцина, и говорят что когда-то, будучи в Казане он рассказал о том, что ни грамма сожалений он не имел, и Ельцин тоже сыграл главную роль в развале страны и, в частности, казанских мужчин. Но все же местные жители могут оценить об этой проблеме татарских людей, или нужно было либо ждать об этих делах, либо думать о правдивых разговорах. И, кстати, вопрос не праздный. Есть такая отрасль человеческой деятельности - и это наша жизнь. И всегда очень хочется на ней сэкономить. Толку с этих лысых очкариков немного, а разговор они потребляют немеряно. И вот когда такое мудрое решение приходит в голову и начинает воплощаться в жизнь, то выясняется, что будь в России татарский разговор, она могла бы дать прогноз на перспективы наших людей. Глядишь, и не нужно было бы строить нашу большую и дорогую жизнь, сманеврировать ресурсом и построить что-то еще простое для нас. Но все же приходится по факту, и может так случиться, что очень даже всё хорошо по жизни случится. И, подумав об этом, Макс добрался его своей кафедре и, войдя в неё, позвонил Николаю Миляшову, чтобы он прошел ко мне с Юрием Иньковым, Георгием  Карпухиным с транзисторами и синхронными машинами с постоянными магнитами. И подойдя им к Герберту, он неожиданно сказал:
      - А вы знаете друзья, нам нужно срочно поехать в Харьков и для этого вам нужно выяснить о работе вентильного двигателя с учетом m-фазным преобразователем и транзисторами и, конечно, электромашины с магнитами, и чтобы эта работа была у нас о создании вентильных двигателей электропривода главного движения металлорежущих станков.
      - Ну, знаете, Макс Яковлевич, нам ведь нужно выяснить о нашей работе, - как-то тихо сказал Юрий Иньков. 
      - Ты знаешь, Юрий, ведь у нас в Казане почти все заводы растеряны, а в Харькове пока есть заводы, которые  ещё могут работать. Вот и держитесь в Харьковском заводе «Электрические машины», чтобы успеть в наших работах, ведь там почти всегда имеются и работы и деньги, и это хорошее дело для нас. И ещё, у нас пока есть два договора и возможно будут еже один договор, и поэтому нужно посмотреть, кто ещё может работать у нас. А вы знаете, что у нас в Казани закрывается договор в закрытой НИИ, который уже почти закрыт, вот и помогите об этой проблеме.
      - Об этом договоре я узнал в НИИ, - сказал Юрий Иньков, - и там возможно закроют в конце этого года.
      - Ну что ж, Юрий Иньков, это было бы не плохим решением. И вы знаете, что
благодаря нашей стране о взвешенности, дальновидности, хозяйской рачительности в сложнейший период девяностых годов удалось сохранить и сберечь кадровый потенциал, технологический потенциал промышленности, топливно-энергетического комплекса, других индустриальных отраслей промышленности, но что-то сильно изменилось. Оказывается, что у нас есть какая-то жизнь и даже есть свои герои, а не только жулики и воры. И ещё интересно, ведь сегодня в нашей стране имеются и больные и плохие люди, но всё же появились нечто новые, которых мы встречаем и видим о них наших студентах. Но оказывается, что на фоне проходимцев, растаскивавших страну на куски, есть все же одно большое светлое пятно и это наши студенты. К тому же есть и наши работники ВУЗа и это они действительно руководители наших работ о студентах, которые являются яркими, сильными людьми, которые могут стать настоящими тружениками, и наши друзья берут на себя ответственность за студентов, стремящиеся нашей стране и нашему народу. Но можно отметить, что в тысячи девятьсот девяносто два года отпустили цены и они, как застоявшиеся кобылицы, сорвавшись с привязи и понеслись, неизвестно куда и, в конце концов, обогнали мировые дела, и производства свертывались, а посевные площади, как шагреневая кожа, сокращались. К тому же снизилась наши платы и пенсии, а благосостояние в большинстве резко снижается. И ещё рынки и улицы заполняются челноками перекупщиками, а вокзалами и привокзальными площади прибывают бомжами и нищими. - И Макс, как-то неожиданно сказал - что это не главное, а главное в том, что через станцию Смоленск с Запада на Восток громыхают составы с танками, скорые поезда увозили русских немцев из Саратова, Казахстана, и Сибири в Германию. Ведь это русские немцы, многие поколения которые родились в России, уезжают на свою историческую Родину. К тому же, приходящие поезда, вывозят имущество советских людей из бывшей ГДР и других стран Запада. А как же теперь можно решать о наших проблемах!  - как-то резко сказал Герберт.
      И все затихли. Но почти тут же Макс вдруг сказал: - Ведь уходя от нашего ректора и подойдя поближе к статуе Ленина, я неожиданно увидел, что множество молодых татарских людей о чём-то шумели, и даже кричали. И пройдя мимо, я сел в трамвай и тут же увидел русского человека, который громко говорил о приезде татарских людей сюда из различных деревень и городков и о том, что эти люди хотят убрать отсюда русских людей. И может быть это правильно?
      - Ну, уж не нужно говорить об этих татарских в Казани, - неожиданно сказал Георгием Карпухин, - ведь это не наше Казанские татары, а приезжие.
      - Ну, бог с ними с татарами, - тут же сказал Герберт, - давайте-ка Юрий Иньков и Николай Миляшов  берите договор, и срочно поезжайте в Харьков с нашим договором, а я уже договорился с директором Прохоровым.
      И подумав об этой проблеме Макс, решил, что именно Ельцин сыграл главную роль в развале страны и, в частности, казанских людей. Но все же местные жители могут оценить об этой проблеме татарских людей, или нужно было либо ждать об этих делах, либо думать о правдивых разговорах. И, кстати, вопрос не праздный. Есть такая отрасль человеческой деятельности - и это наша жизнь. И всегда очень хочется на ней сэкономить и так всё случилось, что все осталось, как всегда вместе, а все работы его кафедры почти рухнули, и лишь осталась Москва с Юрием Исламбековым. К тому же, в условиях резко снизившегося финансирования в ВУЗах приходилось искать новые формы образовательной деятельности, и в частности развивать систему Российского,  контрактного обучения студенток. И здесь проявилось лучшие качества Макса Герберта, как руководителя нового типа. В новых экономических условиях он основал создание шестых помещений для студентов и для НИИ производства электромашин, и выступившем инициатором заключения договоров с предприятием НИИ по подготовке для них высококвалифицированных кадров. На контрактной основе сведением метода обучения в течение первых двух лет проводилось обучение студентов в городе Челны, куда привозили наших профессора и нескольких доцентов для наших студентов. И ещё сотрудничество с некоторыми предприятиями, правда в изменённой форме, продолжается и до сего времени. К тому же - это помогло нашей кафедре выжить в очень непростых условиях, и не только выжить, но и стимулировать его дальнейшее развитие. И именно в этот непростой период были созданы из студентов преподавателей и кандидатов наук, и именно кандидатских наук в решение создания специализированного совета для аспирантов. И ещё, пройдя почти год в Москве в ВАК о создание специализированных экспертных советов, был открыт специализированный совет под действие председателя Столбова учёного совета, и именно Герберта - заместительным председателя совета. И это позволило Герберту создать своих студентов, а потом и аспирантов, и кандидатов наук, а чуть поздней - двух докторских работ. А чуть пораньше Макс в Казане вдруг узнал, что какие-то немцы хотят встретиться в Казане, чтобы можно было-бы встречаться здесь со своими немцами. К тому же встретится с ними, поразговаривать и думать о будущем в России или в Германии. И в ближнее воскресение в каком-то клубе собрались немцы, их было примерно двадцать и, попав к ним в клуб, Макс подумал, что эти люди наверно хотят создать себе какую-то республику или что-нибудь иное. Но никто из них ничего не сказал, а только решили, что нужно было бы собраться побольше людей и уж тогда решить о наших немцах. И люди стали расходится, но кто-то из них вдруг сказал, что какой-то военный генерал-майор сказал, что c военными людьми делаю новый клуб, а прежний отдается каким-то другим немецким людям, и тут же Макс спросил этого человека об этой проблеме, о клубе. И он тут же сказал Максу, что это не клуб, а это бывшая немецкая кирха и вот-вот приедет сюда пастора из Германии для наших людей, и конечно этой же кирхи. И, вернувшись, домой, Макс рассказал своей Даше про этих немцах, и что это для него не серьезно и ему пока некогда с ними разбираться. На этом проблеме всё закончилась. Но однажды к Максу пришли два человека и это были немцы мужчина и женщина, и они предложили ему организовать в Казане российских немцев для какого-нибудь общего собрания. Но для Макса это оказалось неожиданным, что для него хотят создать какое-то немецкое собрание, и он тут же сказал:
      - Ну, братцы, для меня это уж слишком создавать немецкое собрание, а для меня есть одна проблема - это мая кафедра со студентами, аспирантами, диссертациями и конечно с работой договоров с различных заводов и обычно с моим товарищем Юрием Исламбековым из Москвы.
      - Знаете, Макс Яковлевич, для нас нужен немец - профессор и ему не нужно работать с неким союзом для наших немецких людей, а просто приходить туда в некий союз, посидеть, подписать протоколы и на этом всё заканчивается.
      На этом разговор закончился и, придя домой, Макс рассказал жене Даше об этой проблеме здешних немцев Татарстана, и о который должен стать председателем Макса Яковлевича.
      - Ну, Макс Яковлевич, уж эта председательская работа вовсе не сложная и посидеть вечерком, послушать с людьми и может о чём-нибудь рассказать им, о наших проблемах и это конечно хорошее решение и для нас и для всех наших немцев.   
      - Ну, спасибо Дашенька, за твой разговор и я подумаю о том, чтобы рассказать об этой проблеме, о наших немцах. И оставив разговор про немцев, Макс прошёл к комнате, где жил его сын и, увидев его, сказал:
      - Ты знаешь, Андрей, я хотел бы, чтобы ты начал изучать немецкий язык. И пока ты ещё студен, то можно найти на нашей кафедре людей, которые хотят поработать со студентами немецкий язык.
      - Знаешь папа, я ведь закончим английский язык и теперь мне как-то неловко на моей кафедре изучать немецкий язык.
      - Ну что ж сынок, тебе ещё год на студенчество на нашей кафедре и подбери себе нескольких студентов, а уж с этим делом я конечно решу. И ещё! Я ведь немец, а мама твоя - русская вот и подумай об этой проблеме.   
      - Ну, ведь ты знаешь отец, что я ведь немец и об этом я всегда говорил о моей немецкой Волжской республике. А теперь расскажи мне о нашей семье и особенно о твоей.
      - Ну, хорошо сынок, я тебе сегодня же расскажу о нашей семье. В России немцы появитесь с приездом сюда Катерины Великой. Вспоминая историю немцев в России, можно сказать, что она не так уж длинна, всего-то почти больше двух столетия, но она  достаточна, для того, чтобы сделать правильные выводы, что в этой стране России не будет будущего. А как славно, казалось, всё начиналось? При Катерине Великой наши прадеды получили то, о чём давно мечтали: свою национальную территорию, землю, наконец, право распоряжаться ею по своему усмотрению. Что может быть лучше этого права, и они распорядились им, возделав в короткие сроки землю, построив добротные дома, деревни, дороги и фабрики в диких степях, где раньше росли только ковыли и кочевали кочевники. А что получилось? - постепенное попрание всего, дарованного Екатериной. Ну и бог с ними, а в нашей семье нужно знать, где они родились, где и в каком месте остались, и из которой являются Герберта. Так вот, Андрей, их деревня была в 1850 году по церковно-административном делению колони относительно лютеранскому приходу Веймар. И она была в два километров от города Палласовка Палласовского района Волгоградской области. А ведомости колоний иностранных поселенцев, состоявших в ведении Министерства Государственных Имуществ, колония по названию Ней-Галка и принадлежала к Торгунскому округу Новоузенске уезда Самарской губернии. И с этого года появилась в Ней-Галка наша семья, а по данным Всероссийской переписи населения 1926 года в селе проживало 3151немцев, из которых было 1542 мужчин и 1609 женьшень, а также 566 домохозяйств. К тому же имелась кооперативная лавка, сельскохозяйственный кооператив, сельскохозяйственное кооперативное товарищество, начальная и семилетняя школа, пункт ликбеза, библиотека и два клуба. Так вот в семье Герберта летом 1911 года случилось беда. Тогда привезли с хутора отца. Его нашли ранним утром около железнодорожного полотна, истерзанным и окровавленным. Накануне он угнал в ночное лошадей. Он любил это делать, и делал это много лет подряд, но никогда с ним ничего не случалось.  И то, что в этот раз он каким-то непостижимым образом попал под поезд, не укладывалось в голове. Так заключила следственная комиссия, но никто из знакомых, знавших отца близко,  в это не верил. Говорили, будто его убили и положили на рельсы под поезд. Назывался даже некий человек, Штирц, у которого были основания разделаться с отцом. Он долгое время работал в хозяйстве отца, одним из первых получил в аренду земельный надел, инвентарь, лошадей и корову, домашнюю птицу, но, промотав полученное добро, был согнан с хутора. Не однажды, бывая не трезвым, грозился прилюдно разделаться со своим бывшим хозяином. Позднее - в период революционной смуты - был пойман с поличным при угоне скота и забит насмерть. Такое случалось не редко в те лихие времена, и считалось делом обычным. После гибели деда Герберта, круто изменилась судьба детей Герберта, и началась для них новая жизнь. Хутор с имуществом, землями и скотом описал Опекунский Совет и заложил в Крестьянский банк до совершеннолетия старшего сына-наследника Якова, а вдове бабушке Юлия выделил необходимые средства на воспитание младших детей, его определили в семью богатого купца в Саратове, где он обучался торговому делу. А у того деда Герберта был ещё один человек и это был брат Якова, родившийся в 1911году и звали его Андреем. У Якова родились Фрида, Володя и Макс, а у Андрея родилось Эльза, Валентина и Амалия. А вот о моей матери я могу рассказать о твоих ближних людей. Так вот, эта деревня была создана в 1855 году по церковно-административной делением колонии относительно сведения Самарского губернского статистического комитета. И в 1926 год в селе Ней-Веймар и считалось 257 дворов с числом жителей 1191 мужского пола и 1175 - женского, всего - 2366 душ. Село имело молитвенный дом, одну мельницу с нефтяным двигателем и пять ветряных мельниц, и конечно кооперативная лавка, сельскохозяйственный кооператив, сельскохозяйственное кооперативное товарищество, начальная и семилетняя школа, пункт ликбеза, библиотека и клуба. И там же расстояния Ней-Веймар до ближайшей железно-дорожной станции Ней-Галка или Палласовка доводилось шесть верст. К тому же обе семьи встречались на хуторе. Так вот, Фридрих Мецлер, был вывезен трехлетним мальчишкой-сироткой из Гессена в России с захудалым бароном фон Вольфом, поступившем на русскую службу в году ещё при царе, Александре Втором. Потом Мецлер женился на старшей дочери Анной фон Вольфов и, получив за женой - баронен богатое приданое: хутор с несколькими сотнями десятин земли вблизи Ней-Веймара, паровую мельницу и дом в Ней-Веймаре. На одной из них бородатый представительный мужчина, Фридрих Мецлер, рядом с породистой женщиной, Анна с гладко причёсанными волосами - его дедушка и бабушка, сидя на скамье, держали  мальчиком Вольдемар и девочкой Фрида на коленях, а сзади двое мужчин и две женщины. Левый мужчина, бравый военный с саблей и Георгиевским крестиком на груди - дядя Людовик, а правый мужчина - дядя  Рудольф. А ещё здесь же стояли две женщины Мецлер Марии и Амалия со своими мужьями с Яковом Герберта и Вальтером. А что касается предстоятелей для наших семей, то их не много, а это семья Якова родились Фрида, Володя и Макс, а у Андрея родились Эльза, Валентина и Амалия. А других наших семей разогнали по всяким просторам, и куда ж загнал идиотский Сталин для того, чтобы они где-то пропали или погибли. И Макс подумал: «Как они могли смеяться, когда в стране был такой беспредел? Весёлые фотографии кажутся особой формой лжи, самообманом. А их мать когда-то сказала, что воспоминание единственный сад, откуда никто не может нас изгнать. И тут же отец решил, что единственный сад, откуда нас не могут изгнать и это наш советский курятник, и мы обречены в нём - жить». И тут же Макс решил:
      - Вот так, Андрей, наша деревня была устроена в 1850 году по церковно-административной деления колонии относительно лютеранскому приходу Веймара и там есть у нас большой дом, где мы когда-то там жили, но потом нас выгнули. А вот теперь мы живем в Казане, и ты хорошо знаешь наших ближних семей. Одна семья Фриды в Бийске, другая Володя в Куйбыше, а уж мы в Казане, вот и подумай Андрей о наших ближних людях, и нам всем нужно съездить к ним и подумать о них. К тому же в Казане и Татарии есть ещё немцы и о них нужно рассмотреть об их делах.
      И подобрав себе четырех студентов, Макс, зайдя в кафедре английский и немецкий язык к руководителю кафедре, он попросил снова изучать немецкий язык для четырех своих студентов. И это получилось. Но однажды Даша когда-то сказала, что председательская работа вовсе не сложная и посидеть вечерком, послушать с людьми и может о чём-нибудь рассказать им, о наших проблемах и это конечно хорошее решение для нас и для всех татарских немцев. И через несколько лет идея для Макса оказалась приличной, и, проехав по многим деревням и узнав об этих проблемах немцев, он создал общее сведение: полное юридическое наименование «СОЮЗ НЕМЦЕВ ТАТАРСТАНА» под представителем Макса Яковлевым Гербертом. К тому же через два года передали немцам кирху, к тому же появился в Казане пастор Теодор Русс из Германии, и в целом создалось совместное решение для всех немцев в Татарстане. И с этого дня приходили немцы в кирху для Германского пастора, и немецкий язык от милой женщиной из Казанского университета проводила их с немцами, и встречу в кирхе молодых людей, и конечно для проведения в великие дни для всех людей во всей Казане. К тому же проезжали люди из Германии в Казань к Герберту домой, чтобы пробыть у него или что-нибудь узнать о немцах в России и Татарстане, а по воскресенья приходили к Герберту Теодор Русс с женой, чтобы побывать с ними вместе. К тому же побывали Герберт с женой, Дашей, и Теодор Русс в Германии и они увидели о замечательных людей способных создать новые города, прекрасные дома и особенно в деревнях, где конечно в российских деревнях таких людей и домов никогда не бывало. И наверно зачуханных людей и домов всегда в России были и будут, и никуда от них не денешься.
      Закончив со своими делами, Макс решил поехать в Москву к товарищу Юрием
Исламбековым и к съезду российских немцев в России, а потом к съезду немцев в Саратове. Ведь Макс уже знал, что скорые поезда увозят русских немцев из Саратова, Казахстана, и Сибири в Германию. Ведь это русские немцы, многие поколения которые родились в России, уезжают на свою историческую Родину. И эта проблема была для всех немцев, и конечно для Макса. И проехавшись в Москву, Макс тут же пришел с товарищем Юрием Исламбековым, чтобы узнать о проблемах договорах про Герберта и, собственно, о Исламбековым. А решение Юрия Исламбековым оказалось тем, что Министерства СССР электромашин рухнула, и к тому же рухнул ВНИИЭМ всесоюзного научно-исследовательского института для Очирова, и, возможно, что там же директор Прохоров завода «Электрические машины» тоже рухнуло, да во всю всё рухнуло.
      - Что же такое с нашей проблемой в России, - как-то резко сказал Макс, - и неужели наш главный Борис Ельцин смог сломать нашу промышленность. Или может решить что-нибудь другое?
     - Ну ладно, Макс Яковлевич, ведь люди говорят, что Борис Николаевич мог выпить литр. Утром все в разобранном виде, еле языком ворочают, а он в шесть утра уже уходил на работу. К тому же Ельцин сам рассказывал о том, что уйдя к другу на дачу, на него напали неизвестные, надели мешок на голову и сбросили с моста в Москву-реку. Умевший хорошо плавать Ельцин освободился от мешка и добрался до берега. И ты знаешь Макс, для нашей страны не нужен Ельцин, а нужен хороший человек способный разбираться со всеми проблемами. А вот по поводу Ельцина появилась стихотворение неизвестного автора, в котором содержались такие строки:

                А вот и мешок от вьетнамского риса,
                Который, по слухам, надет на Бориса,
                Который был сброшен с моста прямо в реку,
                С которого сбросить нельзя человека,
                Поскольку, по данным замеров, река
                Под этим мостом чрезвычайно мелка.

     - Ну, бог с ним с этой проблемой, - сказал Герберт, - ведь этот Ельциным был, как будто харизматичным лидером негативным, но людям воспринимался как козни партийного руководства против главного «инакомыслящего». Тем более Ельцин обещал простоватый русский народ только хорошее, а всё плохое сваливал на Горбачёва и на замшелых российских консерваторов. А по опросам простых русских мужиков популярность Ельцина только возрастала и об этом нужно знать.
      - Это и я хорошо знаю, Макс Яковлевич, а что касается наших работ, то будим встречаться и мои, и ваши дела по нашим разработкам, и я думаю, что это когда-нибудь случится. А что касается Ельцина, то он просто ничего не умеет, а только пьёт и безобразничает, к тому же, к нему предлагают Путина из Ленинграда в Москву и неизвестна для чего он будет для нас.
      - Ну, знаете, Юрий Исламбеков, будучи в Ленинграде я в гостинице услышал такое, что можно мне рассказать о Путине. Так вот, интересный вопрос, почему в 1992 году никто не потребовал от фирм-поставщиков выполнить условия договоров - ни Гайдар, взявший «личную ответственность» за Путина, ни мэр Собчак, деятельно выбивавший экспортные квоты, ни сам Путин, как лицо персонально ответственное за реализацию сделки, ни правоохранительные органы? А что касается Ленинградского городского Совета народных депутатов, который создан в 1992 году, то Марина Салье приняла резолюцию, призывающая мэра отправить Путина в отставку и поручить прокуратуре, расследовать подозрения в коррупции и хищении средств. Но самое-то главное - другое. В четырех договорах, заключенных КВС «в лице Путина В.В.», напротив его фамилии, напечатанном черным по белому, стоит подпись его заместителя А. Г. Аникина. Общая сумма, на которую были заключены эти договора, составила более 11.5 млн. долларов. Но, разумеется, правоохранительные органы проигнорировали требования депутатов, поскольку ОПГ Путина имела самую высокую правительственную крышу. Но и против нерадивых поставщиков никаких санкций предпринятой не было.
      И поспрошавшись с Юрием Исламбековым, Макс в следующей день прибыл к съезду российских немцев в России. И нужно отметить, что российские немцы в Москве на съезде их будет не много, об этом говорили немцы, прибывшие на съезд в Москве. И так оно и было. А дело в том, что русских немцев не дают вернуться к себе в  Волжскую республику, вот и стараются теперь отправить наших немцев в любую другую страну и, возможно, к Калининградской области. Но из их республик ничего не получилось и все с этой проблемой сбросились и уехали домой. Такая же история была и с Максом, ведь потом он съездил в Саратов, чтобы выяснить о создание немцев в Волжскую республику. Пытавшие немцы вернутся на Волжскую республику, им не давали приезжать на Волгу, так как другие люди во время войны заняли русско-немецкие дома и земли, и это позволило не пускать немцев на Волгу. К тому же  скорые поезда увозили русских немцев из Саратова, Казахстана, и Сибири в Германию. Ведь это русские немцы, многие поколения которые родились в России, уезжают на свою историческую Родину и, особенно, через Саратов. И теперь, посмотрев на проблему о немцев в Саратове, Макс вернулся домой и уже никогда не делал своим немцам по делу Волжской проблеме. Ведь к тому же, с 1995года через каждый год приезжают триста тысяч немцев из России в Германию, и теперь не нужно оставаться российским немцам в России.
      И отойдя от российских немцев, Макс снова взялся за кафедру со студентами, аспирантами и с диссертациями. И, проведя целый год четырех студентов в немецкой языке, то эта же кафедра попросила женщину кандидатской науки провести сложный немецкий язык. И все студенты, кроме Андрея, отказались, а он, закончив отлично немецкий язык, выиграв в университете немецкий язык, он по окончании института сможет поехать на год в Германию. И это оказалось наиболее серьёзным  решением для кафедры и института, и Макс решил по окончании института лучших студентов переходить в аспирантов, и кандидатов наук в докторов. И в 1987 году Макс приехав в Москву с кандидатов наук М. Калашниковым в специализированный экспертных советов для докторов в МЭИ, и он смог сделать М. Калашникова в докторскую работу. А потом в Казанском филиале МЭИ был организован кафедральный коллектив под руководством доктором наук М. Калашникова. И кафедра электропривода и автоматизации промышленных установок и технологических комплексов был организован в феврале 1990 года, и первым заведующим кафедрой стал профессор, доктор наук М. А. Калашников и он когда-то был работником на кафедре Макса Герберта и конечно доктором наук. А что касается аспирантов, то Макс почти через год начал создавать новых кандидатов наук и именно специализированных экспертных советов, и он был открыт специализированный совет под действие председателя Столбова учёного совета, а Макс Герберт - заместительным председателя совета. К тому же был уже широкий диапазон научных исследований в области электрических машин, электромеханики проводимый на кафедре и способствовало развитию тесных связей с такими научными центрами и вузами страны в России. К сожалению, теперь нет и хороших заводом и высоких всесоюзных научно-исследовательских институтов, а это главное что потеря в российских ВУЗах и это они действительно руководители наших работ и студентов, которые являются яркими, сильными людьми, которые могут стать настоящими тружениками, но нет ни работ, ни денег и всё рухнуло. А этот «великий человек» именно Ельцин сыграл главную роль в развале страны и, в частности, казанских людей. А что касается профессора Макса Герберта, то он с 1977 года была основана научное направление по разработке и исследованию электромашинно-вентильных систем, открыта аспирантура по специальности «Электрические машины», а также специальность «Электропривод и автоматика промышленных установок и технологических комплексов». А в 1989 году на кафедре была открыта новая специальность «Электропривод и автоматика промышленных установок и технологических комплексов» с единственной в России специализацией «Электрооборудование и автоматизация промышленных установок и технологических комплексов химической и нефтегазовой промышленности» и осуществлен первый набор по очной форме обучения. Первый выпуск инженеров-электриков по данной специальности состоялся в 1994 году и тут же Макс попросил молодых инженеров переходить в аспирантуру. И это было хороших решением и к 2000 году было уже шесть молодых с кандидатов наук и ещё двух докторских диссертации М. Калашникова и Николая Миляшова. И по результатам научных исследований в области электромашин М.Я. Герберта опубликована монография «Вентильные двигатели постоянного и переменного тока», более ста научных и учебно-методических работ, двадцать семь изобретений и патентов, двадцать кандидатов наук и двух докторских наук. Им основано научное направление по разработке и исследованию электромашинно-вентильных систем, открыта аспирантура по специальности «Электрические машины», а также специальность «Электропривод и автоматика". И посмотрев Макса Герберта на Ельцина, он сказал, что «великий человек» именно Ельцин сыгравшего главную роль в развале страны и, всё же на закате своей популярности Ельцин ушёл из Кремля, попросив прощения у народа за несбывшиеся надежды сказав: «Я устал, я ухожу». И это было главным решением Макса для Ельцина, и это точно большая ошибка для России и народ и, узнав об этой проблеме Макса, придя к ректору, передал кафедре докторскую работу Николая Миляшова и вскоре уехал с семьей в Германию.    


                ЭПИЛОГ

       Они вышли на перрон. Было совершенно безветренно и очень тепло. Тяжелые облака закрыли небу, и всё выглядело так, будто скоро начнётся дождь. На перроне толпилось много народу - встречающие и провожающие, просто зеваки, но знакомых лиц не было видно. Они отошли в сторону и осмотрелись. От конца поезда в их направлении двигалась небольшая группа людей, они махали руками и что-то кричали.             
      - Посмотрите туда, нас встречают, - сказал Владимир.
      - С чего ты взял, что это нас встречают? - возразила Фрида.
      - Посмотри же - это Валентина с Эльзой и их мужья, пойдёмте-ка навстречу.            
     После объятий и поцелуев стали друг друга расспрашивать о мелочах.
      - Когда же мы виделись последний раз? - осведомилась Эльза.
      - А то ты не помнишь, - Володя повернулся к ней, - как мы провожали вас в Германию.
      - Неужели прошло восемь лет?! - воскликнула Эльза, посмотрела внимательно, - а вы совсем не изменились.
      - Надеюсь, ко мне это не относится, - улыбнулся Макс.
      - Нет, конечно, ты стал взрослей.
      Макс засмеялся.
      - Я стал пенсионером.
      - Это ещё не старость, а только начало новой жизни. А теперь поспешим домой, там вас ждут сюрпризы.
     Они пересекли перрон, потом вышли на привокзальную площадь, свернули налево и пошли вдоль нарядных домов. Идти было недалеко, минут через десять они подошли к красивому двухэтажному особняку, входная дверь в который стояла настежь открытой.
      Рядом на скамейке, сложив на коленях руки, сидела Марта Герберт.
      «Столько лет прошло, когда мы виделись в последний раз, а она почти не изменилась, - подумал Макс, - она никогда не станет дряхлой старухой, просто однажды заснёт и не проснётся». Жизнь - сплошная глупость, - сказал он, - если с мое проживёшь, перестанешь чему-нибудь удивляться. И войдя в дом, они устроились за стол и все вместе ели и пили вино и говорили о различных делах в нашей когда-то России.
      И живя в Германии и перемещаясь по ней, Макс иногда ненароком попадаю на кладбища с погибшими на территории Германии как немецкими, так и советскими гражданами. И что же?! - Ухоженные заботливыми руками кладбища с перечнем убиенных и загубленных. Да, фашистская Германия не отставала, а может быт, и превосходила Советскую империю в создании конвейеров по уничтожению людей, но послевоенная Германия свято чтит память и по своим и по чужим, загубленным и убитым на её территории. Но кто укажет мне, где, в каких краях и весях Великой России найдётся хотя бы одно напоминание о погибших и загубленных в плену солдатах Германии, угнанных по окончании войны на принудительные работы в Россию мирных немцах? Кто укажет хотя бы один ухоженный Гулаговский или Труд армейский лагерь на бескрайних просторах Севера, Сибири, Урала, Дальнего Востока или далёких островах, превращённый в мемориал, как памятник жертвам и как напоминание потомкам о прошлом, которое не должно повториться? Но нет напоминаний, и коротка человеческая память! А это значит, – прошлое может повториться!
      И снова, возвращаясь к современной Германии, видишь ухоженные места массовых захоронений и многочисленных людей, съезжающихся со всех концов света посетить места гибели своих родных, поклониться им и убедиться, что никто не забыт и ничто не забыто. И снова - немым укором - стоят перед моими глазами места массовых захоронений и своих и чужих в России, приютившиеся, в лучшем случае, на отшибе кладбищ с покосившимися надгробиями и оплывшими могилками.
      Но новые времена в России приносят и новые веяния: на ещё не истлевших костях мучеников вырастают, как грибы после дождя, могилы современных нуворишей, а то и откровенных бандитов, убитых в криминальных разборках. Всё дозволено денежному мешку в современной России. Всех можно купить и всё продать.
      И ещё одна моя боль! Ещё одно сравнение! Работая заведующим кафедрой Казанского технологического университета, мне посчастливилось познакомиться с отставными военными - участниками Великой Отечественной войны: Абдуллой Шайдуловичем Насыровым, Григорием Павловичем Юшиным, Василием Александровичем Кондауровым. Все трое - офицеры Красной Армии, пройдя жесточайшую войну, не сахарную послевоенную службу и выйдя в отставку, они ещё долгие годы проработали бок о бок со мной, и ничего кроме благодарности к этим надёжным людям я не испытывал. Макс всегда от души поздравлял их с Красными датами календаря: днём Красной Армии и днем Победы, радовался их радости, когда, приглашенные по этим поводам на торжественные заседания или в военкоматы, они возвращались просветлёнными, с юбилейными медалями, дарственными часами или продуктовыми наборами к праздничному столу. И мне была понятна радость этих людей, о которых помнили, и оказывали знаки уважения к их заслугам.
      Но, мне памятны и встречи с бывшими трудармейцами. Большинство из них ушли
из жизни, так и не дождавшись ни поддержки в трудное послевоенное время, ни хотя бы слов благодарности. А ведь их вклад в победу был не менее значимым, чем вклад бойцов Красной армии, и их потери были не меньшими. Трудно назвать хотя бы одну значительную стройку военной поры, будь то железные дороги и мосты Свияжск-Ульяновск, Кулунда-Малиновое озеро, Барнаул-Аламбай, Котлас, шахты Воркуты, Караганды и Кемеровской области, оборонные заводы Новосибирской, Челябинской и многих, многих других областей и краёв, где бы не трудились бойцы Трудовой Армии и где бы не оставили не поддающихся подсчетом безымянных могил.
      Могут сказать: «Вся страна, каждый её трудоспособный гражданин самоотверженно работал в тылу, ковал победу и терпел лишения». Да – это было! Но было по-разному!
      Приравненные к ворам и убийцам, помещённые за колючие проволоки каторжных лагерей, российские немцы в тяжелейших условиях вместе со всей Великой страной работали на Победу, верили в неё и ждали по её окончании облегчения своей участи.
      Но, – этого не случилось. Когда страна, отпраздновав Победу и дождавшись крепких мужских рук бывших бойцов Красной армии, включилась в мирный труд, а русские женщины радовались возвращению своих мужей, отцов и сыновей, бойцы Трудовой армии ещё долгие годы - вплоть до 1948 года – влачили столь же безрадостное, что и в годы войны, ярмо рабства, а немецкие женщины всё также оплакивали своих близких, умерших в лагерях уже в мирное время.
      И какой же платой, какими словами благодарности отмечены страдания и героический труд немцев-трудармейцев? Полным умолчанием их заслуг и полным безразличием к их изломанным судьбам. Где, в какой организации и в каком военкомате,  - а ведь они, как и бойцы Красной армии, были призваны одними и теми же военкоматами, -  поздравили кого-либо из них с днём Победы, вручили маломальскую побрякушку или сказали согревающие сердце слова благодарности? Не было, и нет признания их заслуг и нет ни малейшего участия в их трудных судьбах.
      Поздней добирали остатки - будущее немецкого народа России: не доросших до совершеннолетия подростков и девушек. Подобрали и женщин, дети которых были старше трёх лет. Наравне с мужчинами они работали в рудниках, шахтах, на лесоповалах, на строительстве, везде, где требовалась рабская сила.
      Только два примера, а таких тысячи и тысячи, когда молодых женщин отрывали от малолетних детей и угоняли в неизвестность, а дети оставались одни, слонялись по чужим дворам и погибали или попадали в детские дома, где царили воровство и
издевательства.
      Вот судьба семьи моей тёти - младшей сестры матери – Диннер Амалии. Депортированная из Урбаха Немреспублики Поволжья, семья Диннер в составе: Хейнриха Диннер, жены Амалии, сыновей Эдуарда 1924, Льва 1936 и Виктора 1938 годов рождения попала в село Верхануйское Смоленского района. Бывший директор школы с первым же набором попал в трудармию и погиб где-то на северном Урале. Летом 1942года - по смерти - отца взят старший сын Эдуард; в конце того же года - мать Амалия, оставив малолетних Льва и Виктора. Семилетний Лев и четырёхлетний Виктор недолгое время жили у сердобольных соседей, а когда были проедены продукты, выменянные на оставленные матерью вещи, определены и детдом. Доведённый до крайности, Лев однажды убежал из детдома и не вернулся.
      Вернувшись после многих лет жестокого голода, непосильного труда и
неистребимого желания выжить и найти сыновей, мать встретила Виктора, обняла его одичавшего, с бегающим, как у затравленного зверька, взглядом и не узнающим её. Многолетние усилия найти Льва ни к чему не привели – мальчик исчез.
      А вот и судьба другой семьи - семьи Унрайн. Вывезенная из Поволжья, семья в составе: пятидесятилетнего отца, сорокавосьмилетней матери, шестнадцатилетней дочери и трёхлетнего сына попала на поселение в колхоз «Хлебный», что в шестидесяти километрах от Бийска. Третьего января 1942 года отца мобилизовали в трудармию, вместе во многими мобилизованными немцами довезли до Свердловска; загнали на пустырь, огороженный колючей проволокой; сформировали в эшелоны и  отправили в Котбус. Из Котбуса - в составе специально отобранных, наиболее сильных людей - направлен под Ленинград на строительство заграждений. Рыли траншеи, а из выбранной земли отсыпали высокие валы перед траншеями. В наступавшей холодной весне в валенках и телогрейках, по пояс в ледяной воде работали по двенадцать часов в сутки на баланде из мороженой капусты и картошки, приправленной перловкой, и трёхстах граммах хлеба. Продержался, полгода и навечно остался лежать в болотистой, раскисшей Ленинградской земле. А мать и шестнадцатилетняя дочь - накоротке друг за другом - мобилизованы в марте1943 года, а четырёхлетний Саша Унрайн остался один в опустевшей землянке. Оставленный под присмотр многодетной соседки-немки, питался - пока оставались продукты и вещи после ухода матери - вместе с её детьми. Когда всё было проедено, скитался по домам немцев-переселенцев, питаясь тем, что подавали. Из последнего пристанища - колхозного коровника взят и определён в детдом в городе Бийске, где и нашла его, вернувшаяся в конце сорок шестого, мать.
      ...И сколько же было таких изломанных детских судеб?! И что это была за власть, и каким же нужно было обладать цинизмом, чтобы разлучать малолетних детей с матерями? И задумываясь над тем, почему же такая масса - а их было сотни тысяч - ни в чём неповинных людей малодушно, с рабской покорностью подчинялась скотскому обращения и издевательствам, поневоле приходишь к мысли, что причиной тому было многовековое проживание немцев не в своей стране, отсутствие чувства хозяина на своей земле, в своём доме и, как следствие, воли к борьбе. А люди, не готовые к борьбе, всегда слабее насильников.
      Пройдёт почти полвека и уже в пору Горбачевской перестройки советское государство всё же признает факт геноцида против немецкого народа России, и в 1991 году всё-таки решит «наградить» медалью за пятилетний каторжный труд немногих оставшихся в живых узников «трудармии». Но будет на ней - словно в издёвку - изображение Сталина. Того самого, по злой воле которого российские немцы прошли депортацию, «труд армейские» каторжные лагеря и спецпоселение, потеряли до половины своих дочерей и сыновей и, по существу, исчезли как народ. К чести оставшиеся в живых «трудармейцев», многие из них отказались от Сталинско-Горбачевской награды, назвав её каиновой.
      К услугам бойцов Красной армии пенсионные льготы, госпитали, санитарно-курортное лечение, продуктовые наборы. И это правильно - страна должна заботится о своих гражданах, отдавших ей жизнь и здоровье. А что же бойцы трудармии? - нищенские пенсии, на которые только и купить-то хлеба и молока; никаких льгот: ни госпиталей, ни санаторно-курортного лечения, ни медицинского обслуживания. А ведь самым молодым из них уже под восемьдесят. Вот и тянутся они, бросая с трудом нажитое добро, на родину своих далёких предков в Германию, где понаслышке их ждёт лучшая доля, и тянут за собой «прицепом» семьи детей и многочисленных внуков. Покидают немцы России, Казахстана и других стран СНГ насиженные места, свою Родину и, как много веков назад, возвращаются перелётными птицами на Родину своих предков. И никто их не удерживает. Руководствуясь сиюминутными трудностями и кондовым русским «баба с воза -  кобыле лучше» современные правители не прикладывают никаких усилий, чтобы удержать многомиллионный немецкий народ, не утративший ещё честности и трудолюбия, свидетельством чему немецкие деревни Алтая, Омской области и Казахстана, разительным образом отличающиеся от деревень коренного населения.
      А ведь и нужно-то совсем немного: вспомнить о своих сыновьях и дочерях - бойцах трудового фронта, воздать им по заслугам и обеспечить достойную старость. И это немного, но оно - это немногое удержит как самих трудармейцев, так и их многочисленных потомков и весь немецкий народ России.
      Но они уезжают! Страна, не заботящаяся о своих гражданах, не вправе рассчитывать на их преданность и привязанность.
      А что же Германия?! Что ждёт их на родине своих далёких предков? С Германией всё в порядке: она ещё помнит свою невольную вину в депортации российских немцев, в страшных бедах, обрушившихся на них. Она выделяет большие средства на обустройство немецких семей, оставшихся в странах СНГ, пытаясь удержать их на родине. Но это дело зряшное. Средства разворовываются на разных уровнях, не доходя по назначению.
      Да и не только и не столько дело в современных трудностях. Народ настроился, сбился, как перелётная  птица, в стаи и никакими силами эти стаи, ставшие на крыло и движимые инстинктами, уже не остановить. Они улетают...
      В Германии их встречают хоть и без большой радости, но достойно: трудармейцам и рождённым до начала войны 1941-1945 годов назначается пенсия по старости, выдаётся единовременная компенсация; они обеспечиваются бесплатным медицинским обслуживанием и квартирами. Их ждёт обеспеченная старость, - живи да живи!         
      Но! Неизбывная тоска по Родине, беспокойство за будущее своих детей, сорванных с места и оставшихся там, не даёт им уснуть. Горек хлеб на чужбине, и не легка доля улетевших в Германию!
      Но! Возникает вопрос, а могут ли уцелевшие трудармейцы и их потомки сказать о своей Родине, так не по матерински обошедшейся с ними и не признающей своей вины по сию пору, как сказал пронзительный Сергей Есенин:

               Я люблю тебя, Русь моя горькая
               Лишь к тебе я любовь берегу   
               Хороша твоя радость короткая
               Звонкой песней весной на лугу...

      Наверное, - нет! Не найдётся, как ни силься, таких слов, и не повернётся язык.

      А ЭТО СТИХИ ДЛЯ РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА               

               ПО ДОРОГЕ ВЕСТОВОЙ

               По дороге вестовой
               Ямы да ухабы,
               А на Родине родной,
               Всё авось да кабы.

               Нет ни веры, ни любви,
               Ни надежды даже.
               Не туда нас завели
               Власти - персонажи.

               Хоть кричи, хоть не кричи:
               Ввек не докричишься.
               Наши пугала вожди -
               Злобные волчищи.

               Им бы хапать полным ртом -
               Руки загребущие.
               Их бы выпороть кнутом -
               По больней, по пуще.

              Так и жить с тобой в беде
              Родина - разлучница,
              Горюшко топить в вине,
              И плясать, и мучиться.

              Казань.
              1998

                РОДИНА

              Русь - просторы без конца,
              Борозда бескрайняя,
              Безысходная тоска,
              Да печать отчаянья.

              Скудный архаичный быт,
              Грязь и вонь, как водится:
              Если ярость не кипит,
              Значит - нездоровится.

              Кнут, соха да старый конь -
              Бедность беспредельная;
              Ярославская гармонь -
              Радость неумелая.

              Наглым - плётка и наган,
              Благо уворованы;
              Корка хлеба да стакан
              Тихим уготованы.

              Хан и царь наш правый суд,
              И судьба извечная:
              Нищета и тяжкий труд,
              И сума заплечная.

              Голод сном не утолишь,
              Лыком не оденешься,
              От сумы и от тюрьмы,
              Ни куда не денешься.

              Жизнь вкрутую развернуть,
              Если кто отважится,
              Усмирительный хомут
              Малым не покажется.

              От того и вечный зуд,
              Радость неподдельная,
              Если можно улизнуть
              В землю сопредельную.

              Казань
              1998

              ПУТЕУВОЕ-ДОРОЖНОЕ

              Лежало сто дорог
              В переплетенье линий.
              Я выбрал ту, что мог,
              И до конца осилил.

              Она порой летела
              Стремглав, как шлях широкий,
              Порой петляла еле
              Просёлком крутобоким.

              По шляху путь нетрудный,
              В нём сапоги не вязнут.
              Шагай себе с попутным,
              Шагай на вечный праздник

              Стелился шлях отлого
              Без ямин и укосов,
              Ни вправо и ни влево,
              А прямо без вопросов.

              И жизнь вперёд манила,
              И уносилась в вечность;
              Она в себе таила
              Покорность и беспечность.

              Плакаты на обочине
              Учили оптимизму,
              И звали, между прочим,
              Сквозь дебри к коммунизму.

              Они вещали об одном,
              Застя глаза ли, уши ли:
              «Всё здесь вокруг наш общий дом»,
              А мы покорно слушали. 
              О том, что судьбы общие,
              Одни и неделимые,
              Напрасно, дескать, ропщете,
              Мы все вовсю счастливые.

              И жизнь катилась, в общем-то,
              Без спадов и уныния.
              Плясала на обочине
              Парадная Россия.

              Но в ней таилась жертвенность
              По замыслу Творца,
              И четкая очерченность
              Начала и конца.

              Кончался шлях обочиной,
              Пологим спадом вниз,
              А дальше многоточием
              Просёлки поплелись.

              Посёлком путь особенный,
              Коварный изначально,
              Он, вволю пропетляв,
              Сведёт конец с началом.

              Просёлок как качели,
              Есть место мысли спорной.
              Здесь каждая высотка
              Является опорной

              На спуске путь полегче,
              Есть место для раздумий,
              А на подъёме сердце
              Заходится в истоме.

              Но на верху высотки
              Раскроются красоты,
              И хлынет мир безбрежный
              В души, кровь пьяня.

              И мысль - авось да кабы -
              Покажется не слабой,
              Рассыпались деревни
              Ромашками в лугах.

              Коттеджи по порядку,
              Как огурцы на грядках,
              С подворьями просторными,
              С бетонными заборами
              И вдоль, и в вширь рассыпались,
              Им края не видать.

              Стоят они с навесами,
              Как женихи с невестами,   
              И кажется повсюду -
              Тишь да благодать.

              За шторами шелковыми,
              Как мотыльки бескровные,
              И старая и новая
              В них весело за всех.

              Но спустишься пониже.
              Ан смотришь - грязь пожиже,
              Ещё чуть-чуть пониже,
              Окажешься на дне.
              И здесь простые люди
              И в праздники, и в будни,
              И там, и тут - повсюду
              Копаются в дерме.
              Их труд безмерно тягостный,
              И быт ничем не радостный,
              И внешний вид не благостный,
              И в целом жизнь не в радость им -
              Сплошная маета.
              Уведешь здесь воочию:
              Сбылось, что напророчено, -
              Сума или тюрьма.

              И так из дней в недели,
              Качаются качели,
              За каждой новой пропастью -
              Другая высота.

              За каждым восхождением
              Последует падение,
              И видно так заведено
              На раз и навсегда.

              И сколько ни ерошиться,
              Простая мысль напросится:
              Хоть соткан мир из множества,
              Всё прах и суета.

              Да, соткан мир из множества,
              И бесконечно множится,
              И есть в нём место для всего:
              Для роскоши с убожеством.

              В нём всё попарно: свет и тень,
              Есть правда - лжи в насмешку,
              И два угла - прямой с косым,
              Две грани - рел и решка.

              И два начала: зло с добром,
              Две вечных аксиомы:
              Несхожесть сатаны с Творцом,
              И прямизны с изломом.

              И жизнь уложена в волну,
              В закономерность синус,
              В ней полуволны начеку:
              В них есть и плюс, и минус.
              В них есть богатство с нищетой,
              Два вечных антипода,
              И есть правдивость с мишурой,
              Удачи и невзгоды.

              Но лишь в России повелось,
              Не повернуть хоть тресни,
              У нас всегда на кухни врозь,
              А на парады вместе.

              У нас всегда верхам - добро,
              А нижним, что осталось.
              Верхушкам - птичье молоко,
              Низам краюху с салом.

              У нас всегда одна беда
              Чтоб в целом шло не худо,
              Худую шкуру догола
              Стригут простому люду.

              Пусты попытки примирить
              Предельность с беспределом,
              Их не удастся совместить
              На линии раздела.

              Есть только истина одна,
              Она одна бесспорная
              И неделимая она
              На белое и черное.

              Она мерило за и против
              В чистую, без уклона,
              И отметает всюду прочь
              Неясность полу тона.

              Она, в конце концов, грядёт
              За роковой чертою;
              На страшную дуэль сведёт
              Богатство с нищетою.   

              Казань
              1998-1999

            
ЛЕТОПИСЬ МУТНОГО ВРЕМЕНИ

1

На склоне лет немалый пройден путь,
Есть основания присесть и отдохнуть,
Собраться с мыслями и оценить неспешно,
Что прожито зазря, а что успешно.

Что доброго мы в жизни совершили?
В чем правы иль неправы были?
Припомнить тех, что рядом с нами шли,
И тех, с кем наши разошлись пути.

Какие почести и радости изведали
Кто нас или кого мы сами предали?
Я думаю: таких не наберётся много,
А коли есть – пусть не осудят строго.

И так нам суждено по памяти проплыть,
Раскручивая Ариадны нить.

Пока мы под столы пешком ходили,
Нас домочадцы на руках носили.
Мы были равными средь равных
И не делились на простых и главных.

Поздней мы стали Родине нужны,
И нас отдали в детские сады.

Здесь под присмотром толстых, глупых нянек
Над нами властвовали кнут и пряник.
Под их присмотром мы хитрить учились
И все таланты наши обнажились.

Одни постигли на горшках читать,
Другие приловчились отнимать
Всё то, что приходилось им по нраву,
Они считали собственным по праву
Сильнейшего, и эта правота
Их приведёт на самые верха.

А третьи заполняли свой досуг
Бесцельным ковырянием в носу.

Поздней унылая учеба в школе
Нас расслоила ещё более.
У нас – у книжников – усилилась охота
Корпеть над фолиантами до пота,
До всяких мелочей в учебе доходить,
Чтоб умным и начитанным прослыть.
Мы знания копили – и не зря,
Нас ставили в пример учителя.

Другие наш пример воспринимали,
Охотно копии с контрольных рисовали,
С кем выгодно – компании водили,
Но, помнится, не больно нас любили.

Они не очень-то учебой утруждались,
Всё больше в комитетах подвизались.
Они поймут – трудов больших не стоит,
Чтоб истину несложную усвоить:
Всегда будь на виду у тех, кто близок к власти,
И будешь вечно сыт и пьян, и счастлив.

Но среди первых двух преобладали третьи,
Те были без каких-либо отметин;
Их не тянуло ровно ни к чему,
Их путь лежал из школы в ПТУ.
А после ПТУ за пазухой с дипломом
Им было суждено сродниться с «гегемоном».

Их позднюю судьбу теперь не проследить,
Осталось помянуть и позабыть,
И позавидовать соклассниками несчастным.
В отличие от нас они поближе к массам;
Их массы приняли, как кровно своего,
Впитали, не оставив ничего.

2

Последний класс. Избавившись от пут,
Нам впереди забрезжил институт.
Иные приняты в него по знаниям, не более,
Другие – по путёвкам комсомола.

Пока мы все науки проходили
И для карьеры землю носом рыли,
Они у нас на дружеских попойках
Выклянчивали знания на тройки.

Мы на слова тогда скупыми были,
Они словами воздух молотили.
В читальни мы; они по разнарядке
Поближе к массам, чтоб блюли порядки.

Нам в институтах – честь большая:
На кафедры в науки приглашали.
Мы перед ними – красным петухом,
Гордясь в избытку серым веществом.
По холлам наши ФИО золотыми
Скрижалями на память выводили,
Мы твёрдо верили, что справедливость есть,
И нам оказана большая честь.
Что худшее осталось позади,
И ждут одни победы впереди.

Они же, как бывало раньше в школе,
Скромнёхонько осели в комсомоле.
Кто в факультетском, кто шустрей – повыше;
Отстали те, кто рожею не вышел,
Но и без них уже не обойдутся,
Им тоже тёплые места найдутся.

Мы и они – две параллели;
Два разных мира, взгляда, цели.
Оружье наше – знанья и кураж;
Их – лицемерье и подхалимаж.
Нам к истине всё ближе, ближе надо,
Но за неё они сорвут награды.

3

Пока мы над заявками корпели,
Они уже во многом преуспели,
Карабкались всё выше, выше,
Ан глядь! – они уже на самой крыше.

А мы внизу скребли по пыльным папкам
Ключи к давно загаданным загадкам.

Они ещё потом – кто знает?
По-дружески всех нас охомутают,
И по заведенной давным-давно привычке,
Наладятся на нас возить водичку.

По дружески: – Ну, ну, не упирайся,
А коли хлеба с маслом – постарайся,
А коль ещё и с колбасой внакладку –
Пади к ногам, дружище, для порядку.

Мы накопили множество извилин,
И кандидатскую вот-вот осилим,
А там – смотри – и докторская светит,
А кто шустрей – и в профессуру метит.

За сорок мы чуть-чуть отяжелеем,
Обзаведёмся множеством статеек,
С благоговеньем кафедры займём.
Займём и успокоимся на том.

С утра пораньше каждый день до дрожи
Нам суждено общаться с молодёжью.
За это, если крупно повезёт,
Нам сунут в зубы ровно по пятьсот.

Зарплата, ничего себе, – большая,
Почти как у водителя трамвая.
Теперь не жарко нам, не холодно, не дует,
К тому же справедливость торжествует:

За умственный и обезьяний труд
Всем под гребёнку поровну дают.

Решаются проблемы актуально,
Нас к массам приравняли социально,
И мы теперь свои среди своих,
И никуда не денешься от них.
 
Так, социальный статус обретя,
Мы стали вдруг прослойкой пирога.

4

Они меж тем в другом поднаторели,
Упорно двигаясь к заветной цели,
Через барьеры все переваля,
Преодолели всё, нашли себя.

У них теперь осанка стала строже,
Пожесче взгляд, и в рассужденьях тоже
Стальные ноточки преобладают,
С законодательством себя отождествляют.

Но не утрачены и школьные привычки:
Быть к каждой дырочке затычкой,
Об отклонениях от «линии» сигналить,
Где выгодно – там на друзей фискалить.

Поздней придут умение и опыт
Вышестоящим в меру громко хлопать,
Поздравить без надрыва с днём рождения,
При случае подметить с умилением,

Что шеф лишен неправильных чудачеств,
Но наделён набором личных качеств
Для новой – если по большому счёту –
Высокой и ответственной работы.

Где надо критикнёт не горячась и в меру,
Воспримет критику от сильного на веру,
С достоинством воспримет поощрение,
А если нужно – грянет на колени.

За дело шефа – в доску расшибётся,
Но стоит ошибиться – отвернётся.
Сравненья эти взяты для примера,
Как краткое досье функционера.
Как видно в нём не в моде слово честь;
Всё остальное в нём в избытке есть.

5

Вооружившись сводкой этих правил,
Да затвердивши несколько заглавий
Из классиков, которых нет в помине,
Да несколько из тех, что правят ныне,
Они успешно продолжают путь
И на карачках наверх заползут.

Что ни ступенька – вещая примета.
Потомки благодарные за это
Им полной мерой по заслугам воздадут,
А современники – при жизни проклянут.

Но это их нисколько не волнует.
Пока попутный ветер в спину дует,
Успехами надуты паруса,
И с ними происходят чудеса.

Они, как говорится, на подъёме,
Партком, райком и вот уже в обкоме,
А там – смотри – уже в пределах края
Им тесно, им масштабов не хватает.

Их надо бы куда нибудь в Сибири,
Да где уж там – держи карман пошире.

Хозяйство развалив, они повыше метят,
А там – вакансия и им удача светит.
Теперь у них в ногах страна распята,
И не грозит за воровство расплата.
Их калачом не выманишь оттуда,
Живут на себе ни холодно, ни худо,
Зарплата с виду несколько скромнее,
Зато приварком всю страну имеют.
На молочишко детушкам хватает,
Через ремень достаток нависает.

Но что такое, что за эпидемия?
Им распахнула двери Академия.
Они теперь и в ней определяют,
Кому, каких регалий не хватает.

Туда теперь приём не по заслугам,
Кто с искрой в голове, тому придётся туго,
Но тем, что наверху, да с головой убогой,
Для них туда широкая дорога.

Творцы туда давно не попадали,
Им для тщеславия «Заслуженного» дали,
А с ним различных благ без края,
Вплоть до бесплатного проезда на трамвае.

Они теперь утешатся, поскачут,
Отдавши голову, по волосам не плачут.
Им старость доживать в советском мире:
Рот на замок – глаза пошире.

А те, другие, им теперь вольготно,
Самоустроившись на «правильных» работах,
Законодатели, какие им препоны,
Стригут себе без устали купоны.

У них архиважнейшая забота,
Упариваясь до седьмого пота,
Они гадают на кофейной гуще,
Что коммунизму главное присуще?
 
Какой социализм: реальный иль простой,
Казарменный, военный, развитой?
Какие были и какие будут,
Кто усомнится, враз того осудят.

Придумают ещё одну новацию.
«Гуманный» и устроят ей овацию,
В экстазе отобьют себе ладони
В угоду новоявленного Лёнин.

6

Очередной барьер взят приступом. И что же?
Поверивши в себя, сановные вельможи
С ученым видом курс определяют
И по нему взашей народ толкают.

Набравшись звонких слов, и не боясь огласки,
Начнут строптивым загибать салазки.
Летит щепа, – когда деревья рубят,
Дурные головы – живые души губят.

Родная сторона, от глубины веков
Везло тебе на царственных ослов.
Романов, Гришин, Брежнев и опричь,
Дремучий костоправ, Егор Кузьмич,

Они и прочие по разнарядке
Нам Сталинские навели порядки.
Тот хоть стрелял, а эти?
А эти плюнуть в души людям метят!

Угодным ордена на бархатных подушках,
А неугодных под замки в психушках.
Всем остальным навыдуманы блага:
В пустые брюха до отказа браги.

Хлещи народ отраву до отвала,
Чтоб никогда душа не просыхала,
Чтоб в розовом дурманящем чаду
Не видеть, что творится наверху.
А там давно вовсю идёт пирушка,
Им вся страна – бездонная кормушка.
Пока низы копаются в дерме
Они гребли, гребут и будут гресть к себе.
Гребли, гребут, никак не нагребутся,
Но верю: им людские слёзы отольются.

Пока низы до ниток обнищали,
А на верхах штаны по швам трещали,
Нам медоносным голосом вещали:
«Мы в совокупности ещё счастливей стали».

Доверившись тупицам и плакату,
Мы всем Союзом бодро шли к закату.

Дурман рассеялся, и вдруг все удивились:
Да сколько ж наверху мерзавцев расплодилось.
Чиновные мерзавцы тем страшны,
Что растлевают общество они.

И сколько тут не прячься в затишке,
Дурной пример не утаишь в мешке.

Их ценный опыт принят был на веру,
И все последовали «доброму» примеру,
Все занялись повальным грабежом,
На радость оппонентам за бугром.

Мы помогли им истину усвоить:
Такое общество никто не станет строить.
Нам, затянувшим пояс, – расцветать,
А им, заплывшим жиром, – загнивать.

Мы много лет решаем: – Кто ж в итоге:
Они иль мы скорей протянем ноги?
Но опыт говорит: удача с сытым дружит,
И с сытым натощак едва ли тощий сдюжит.

7

Кончался век... От праведных трудов
Ильич* перетрудился, сдал и слёг,
А окруженье, хилый морща лоб,
Гадало, кого бы вместо Лёни выбрать, чтоб
Он, безболезненно перехватив правило,
Повёл страну туда, куда она и прежде плыла.
Чтоб гладко было всё, чтоб не штормило
Чтоб всё осталось так, как было.

Но было некого такого, и безропотно
Подняли дружно руки за Андропова**.
За ним водился небольшой грешок;
Он был немного суховат, не в меру строг,
Но это ничего – в Политбюро,
Способных перенять правило – никого.

И он решительно перехватил правило,
И гайки закрутил, да так, что взвыло,
Отвыкшее трудиться  большинство
Товарищей по партии его.

И, может быть, дожал бы, выжал соки,
Да только не хватило ему срока
Для дела этого, и как итог:
Покинул он до времени земной чертог.

...За ним Черненко*** перенял правило,
И снова стало всё, как раньше было.
Правитель вялый, больной и хилый,
Он был уж на пути к своей могиле.

Страну трясло, она по швам трещала,
А немощный правитель у штурвала,
Напрягши силы и хрипя от боли,
Рулил поближе к неземной юдоли.

...И он ушел. Штурвал в руках у Горбачёва****,
Как быть теперь нам с делом Ильичёвым?

Правитель новый, не искушенный властью,
Он был наивен, он со страстью
Неведомой доселе возвестил:
– Долой трепачество,
Отныне курс на честный труд, на качество.
Возьмёмся сообща за «перестройку»,
Чтобы добиться перелома, будем стойкими.
Мотался по стране, хрипел, увещевая
На подвиги, смотрел в глаза, запоминая,
Как в самой потаённой глубине
В них возникали искорки надежды,
Но, вспыхнув, погасали в темноте.

И не зажёг! Довёл страну до ручки!
Устав от пустословия, ему сказали:
– Да за такие штучки
Ступай на пенсию, да в кулуары,
Пиши там, как Никита,***** мемуары».

8

Отправить то отправили, да начался
                раздрай.
Вновь вольница неслась из края в край.

Пришла опять весна, и митинги запоем,
И оттепель вовсю шагала по стране.
Мы вновь почистим двор и окна вновь
                отмоем,
И снова обваляемся в дерме.

Теперь все те, что были партократами,
Перерядившись, стали «дерьмократами».

Они теперь в народной гуще самой
Вещали  медоносными устами:
«Друзья! Сплотимся, порознь пропанем,
А вместе будем – только крепче станем».

Что тут раздумывать? – поверили,
Судьбу свою пройдохам вверили.

Водитель их, Ельцин Борис******,
Он в драбаган напился,
Упал с моста в Москву-реку
И чуть не утопился.
«Ах! Ах! Какой отчаянный, –
Кричали все взахлёб, –
Нырнул с моста в Москву-реку
И даже не утоп».

Другому море по колен,
А этому по хрен,
Сидит себе в кремле пока,
Валяет дурака.

Народ ему доверил власть,
Вложил во длань правило:
«Рули, Борис, чтоб не пропасть,
Чтоб с корабля не смыло».

Он, в общем-то, совсем не плох –
Осанистая стать;
России нужен царь Горох,
И лапоть – щи хлебать.

Всё остальное – плюнь – сотри,
Несложная работа,
Тут лишь команду подбери
Из тех, кому охото.

Команда быстро набралась.
Все словно на подбор:
Чубайс, Купцов, Немцов... Гайдар
По имени Егор.

Решили: дальше так нельзя –
Народ терпеть не может,
Дадим им ваучеры друзья
Пусть с голодухи гложут.

Народ не глуп, сообразил, –
Толкнул тот ваучер и пропил.

Да только зря так поступили.
Егорки ваучеры скупили,
Собрались в кодлу, побазарили,
На собственность бумажки отоварили.

Теперь в руках у них и газ, и нефть, и злато.
Вот только боязно – мерещится расплата.
Народ проснулся, зол и матерится,
На рельсы с опохмелки лечь грозится.

И мостик опустел, корабль дал крена,
Крича: «Держи штурвал! Какого хрена...»,
Егорки первыми его покинули,
Смешались с массами – и сгинули.

А Вождь остался, только вот – капут ему,
Теперь штурвал достался в руки Путину.
Нельзя сказать – по щучьему велению,
Скорее по Борискову хотению.

Но Боже ж мой! кто он такой, откуда?
С чего бы взяться этакому чуду?

Пополз слушок про этакое что-то,
Что он из КГБешного помёта.
По внешности сомненьям нет причин:
Бесцветен, сер, в толпе неразличим,

В общении ровён, но хватка ещё та
Служителя кинжала и плаща.
Зовёт на подвиги, но коли кто не схочет
В сортире враз того замочит.

Везунчик. Стоило перехватить правило,
Как сразу же в три раза подскочила
Цена на нефть, не говоря о газе,
И сразу все захлопали в экстазе:

«Ура!.. Ура! Нам, право, подфартило,
Нам этакого счастья привалило.
Теперь-то уж на славу заживём
С  такими ценами, с таким Вождём.

А что же Вождь? Он, как и все до ныне,
Вскарабкавшись по спинам на Вершину,
Засел в Кремле, стал наводить порядки,
Пропалывать запущенные грядки

В дремучих головах своих сограждан.
Сортировать, выискивая в каждом
Инакомыслия заразное зерно, делить
На «Наших!» и «Ненаших». «Ненаших» отлучать,
А «Наших» приручать. Формировать
Из них послушное единство
И довести до скотства и до свинства,
До хрюкания в унисон:
Он Свой, он наш Гарант, мы с Ним не пропадём!

Теперь он, ставши во главе «Вперёд идущих»,
Подкинул от щедрот малоимущим,
Чуть-чуть, чтоб не роптали, подкормил,
И в том же духе дальше порулил...

Но неспокойно всё ж, как-то нечестно:
Всем «Нашим» вольно, а «Ненашим» тесно.
Возроптали бедные: – Нет демократии!
Везде бесправие и бюрократия.

Дошли до ручки – суши портянки,
Везде засилие людей с Лубянки.
Всё пообрыдло, всё поопостылило,
Хотим по-честному, чтоб дальше было.
Пойдём на митинги, взовём к народу,
Чтоб всем на площади, да за свободу.

Народ не внял, сказал себе в угоду:–
Не зная броду, не полезу в воду.
Я погожу, покуль не накричитесь,
А там – остынете и угомонитесь.

Гарант меж тем, метнув орлянку,
Призвал к себе свою братву с Лубянки
И дал ЦУ: – Под видом демократии   
Немедленно покончить с этой братией.

А те кумекали, решали до апатии,
Как бы ловчей наречь ту демократию,
И вдруг нечаянно явилась мысль отменная:–
Пусть будет просто «суверенная».

Гарант, подумав, сказал: – Смотри ты,
И овцы целые и волки сыты.
Нам не нужна их демократия продажная,
Она у нас теперь своя – сермяжная.

Теперь они попляшут и поскачут,
Отдавать голову, по волосам не плачут.
А мы пойдём иным путём, с запросами,
И назовём себя Единороссами.

В ней губернаторы... сенаторы, есть и пониже,
Но в доску все «Свои», они нам ближе.
Мы с ними всеми славно заживём,
Куда нам схочется Россию поведём.

И повели… Плыла удача в руки,
Нефть дорожала, рупь крепчал, со скуки
Вдруг вспомнили и о народном здравии,
О демографии... и по пути восславили
Гаранта, что печётся о народе,
Оберегая конституционные свободы.

Гарант меж тем народу ни «гу-гу»,
Что посадил на нефтеносную иглу.
Ему со скуки вдруг приспичило,   
Заговорить о государственном величии.
Россия, дескать, в грязь погружена,
Пора нам поднимать её со дна.

Взялись за дело, как всегда, с халявы,
Вдруг стали позарез нужны «Булавы»,
Чтоб буржуинские ракеты отдубасить,
И всех врагов России заколбасить.

Закончив с этим делом, посмотрели
На рубежи. Давно там обнаглели
Разнузданные Ющенки с Саакошвилли.
Давно видать их не лупили.

Пора б уже ; и принялись за дело.
По части Ющенки не стали суетиться.
Он всё же свой, как говорится,
Хоть и придурок, но родной.

Поэтому легонько пожурили,
В знак наказания от газа отлучили.
Что называется – отшлёпали рублём.
Отшлёпали и кончили на том.

С грузинами вопрос принципиальный;
Он, можно так сказать, фекальный.
Гарант, наморщив лоб, сказал: – Постой,
От их вина вовсю несёт мочой.
Пускай уж сами в драбаган напьются
И в собственном дерьме до смерти
                захлебнутся.

К тому ж то нам подгадить не преминут,
То осетинам шиш в мешке подкинут,
То энтим, как их там, гунгузам,
Предложат автономию кургузую.
Не в мочь терпеть такое безобразие.
К тому ж пора нам защитить Абхазию.

Решили: – С уговорами беда,
Нужна победоносная война.
Она им назиданием послужит
А нам наш авторитет подпружит.

Решили – сделали, собрали в ночь
Кулак армейский и погнали прочь
Безостановочно до самих Гори.
Ещё б чуть-чуть и утопили б в море...

Победа полная, враг побежал, он
                отступает!
– Гарант во всеуслышание вещает.
– Мы победили их, повергли в тлен,
Россия поднимается с колен.

Подняться-то поднялась было,
Да только до карачек сил хватило.
Нет дальше мочи, все везде болит.
Скоклюжилась – опять радикулит.

Продуло бедную нечаянно ветрами,
Повеявшими из-за океана.
Опять Америка, чтоб ей неладно было,
Какую-то там хрень нагородила.

Ползут оттуда слухи: ипотеки, кризис...
Когда еще их тут у нас увидишь?
И проморгал Гарант, пришла беда.
Теперь уж нам самим писец, труба.

Подешевели газ и нефть – доходов пшик,
И поскучнел Гарант, ведь он привык
Дудеть нам в уши про любовь к народу,
И про старания ему в угоду.

Теперь, как подудишь? народ-то стал с
                запросами,
Чуть что не так – и пристаёт с вопросами:
– Где был Гарант? что делал? как рулил?
Пошто на мель Рассею посадил?

Но он не глуп, Гарант наш, рассудил:
– Преемник нужен – чтоб во власть вступил.
И будет он тогда один  в ответе
За Рассею, за народ и за всё на свете.
 
А мы же незаметно в тень уйдем,
Дождёмся лучших дней – и вновь всплывём...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А что же я? Со мною всё в порядке. Я жил,
Женился, родил детей, воспитывал, любил,
Учился, работал и творил, вошел во вкус:
Бывать на митингах, смотреть и слушать,
                мотать на ус.
И вот теперь назад – в тот мир оборотясь,
Я твёрдо знаю: нынче, как и встарь,
Юродствуя и плача, и смеясь,
В нём вечно будет править кнут и царь.
А мы лишь пешки в их игрищах,
А наши души – пепел в пепелищах.


*Брежнев Л. И. С 1965 по 1983г. Генеральный секретарь КПСС.
**Андропов Ю. В. С февраля 1983 по ноябрь 1984г. Генеральный секретарь КПСС.
***Черненко К.У. С ноября 1985 по март 1985г. Генеральный секретарь КПСС.
****Горбачев М. С. С апреля 1985г. Генеральный секретарь КПСС; с 1991 – Президент СССР.
***** Ельцин Б. Н. С 1993 по 1999г. Первый Президент России.
******Хрущев Н. С. С весны 1955 по лето 1965г. Первый секретарь КПСС.
****** Путин В. В.

        1985 – 2008,
Казань – Берлин
               



               





ЗИННЕР ЛЕВ ЯКОВЛЕВИЧ
КНИГА «А ЗВТРА БУДЕТ НОВЫЙ ДЕНЬ»
Декабрь 2020 год