Романтики озёрного края

               
               
Когда на город ляжет тень,
И кончится базарный день,
И продавцы бегут, задвинув
Засовом двери магазинов,
И нас кивком сосед зовет
Стряхнуть ярмо дневных забот,
Тогда у полной бочки эля,
Вполне счастливые от хмеля,
Мы не считаем верст, канав,
Мостков, опасных переправ
До нашего родного крова,
Где ждет жена, храня сурово
Свой гнев, как пламя очага,
Чтоб мужа встретить как врага[1].

     Заканчивался первый изнурительный рабочий день новой трудовой недели. Ланселотов-Шивалринский[2]  с предыханием взирал скулящими глазками на стрелки часов,  застывших на отметке без пяти пять пополудни. Ожидая наступления заветного часа с неменьшим энтузиазмом, чем объявления о подписании акта капитуляции фашисткой Германии, Ланселотов-Шивалринский находился в состоянии низкого старта бегуна-спринтера, готового по сигнальному выстрелу расжаться пружиной в направлении набирающего реальное осязание, пьянящего ветерка свободы.
     Целый день, не зная куда спрятать игравшее периливами перезрелой сливы пятнисто-красное лицо, он тенью шарился по рабочим закоулкам, задерживая дыхание при встрече с  сослужицами и, тем паче, при разговоре с начальством, дабы не выдать  очевидных улик, свидетельствовавших о его обширных, давешних возлияниях. Несмотря на соленый пот, предательским ручьем лившимся из под волос по всему лицу и шее, дрожащие руки, фрагментарно безсвязную речь и, наконец,  ошпаренную, покрывшуюся местами водяными волдырями, кожу ушей и головы, он непреклонно сдерживал натиск подтрунивавших над ним коллег и все их шутливые колкости - "небось грешил вчера?" -  встречал самозабвенным отказом: "Ничего не знаю. Я никогда не... Не понимаю о чем вы.. Все нормально."
     Еще один миг и Ланселотов-Шивалринский, при выходе со службы упаковавший  внутрь  от стыда собственную физиономию, очутился на вольных городских кварталах.
     Шершавый, сухой язык еле ворочался во рту, и закуренная на свежем воздухе  сигарета только теперь позволила ему в полной мере ощутить всю прелесть ароматов бражной закваски, которая выходя из его внутренностей через поры кожных покровов, липкой субстанцией оседала на их поверхности. От табачного дыма заслезились глаза и усилились рвотные позывы..
     "Нет , ну надо же было так нализаться? Засветился.. Нарисовался.. Вот разговоров то теперь будет..."
     Целая вереница спутанных мыслей кругами бродила по мозговым каналам и анализаторам Ланселотова-Шивалринского, пока он извилистыми тропками, как шпион уходящий от преследования, пробирался  к месту встречи с еще одним специалистом по глубоким погружениям, намереваясь заодно выяснить у него детали подходящего к концу заплыва.
     Трехдневный марафон, стартовавший прошлой пятницей после продолжительного воздержания, был ознаменован лаконичным заявлением веского довода: поначалу звеневшие где-то поодаль разрозненной группой внутренние и внешние колькольчики, вдруг объдинившись в единый фронт,  приобрели вполне оформленное звучание - "Пора!"  Последовавшее за сим тяжелейшее всплытие утром следующего понедельника очертило  видимые перспективы реального мира - предстоящий рабочий день и помятое до неузнаваемости лицо. Между двумя этими отсечками времени, под пеленой густого тумана над водами, притаились стайки демонов, которые  будоражили рассудок Ланселотова-Шивалринского. Перед его глазами проскакивали смутные призраки обрывочных воспоминаний, скленных причудливым узором пугающей мозаики. "Что это? Разноцветные, расплывчатые огоньки вечернего города.., ресторан.., просторный светлый зал.., подвальная кабацкая темь.. Где это?.. Улица.., горящие фонари.., шелест листвы.., Абиссинская дева[3] .., дворец наслаждений.., женские голоса.., бряцанье рюмок.., рулетка.., оффициантка в коротенькой юбочке.., сукно карточного стола.., купальня.., окраина города.., кэб[4] .., незнакомые аппартаменты.., шампанское.., танцы в летнем парке.., обнаженная фландрийка ... Кто это с ней в постели? Я?"
...

     В довольно таки низкого пошиба трактире Ланселотова-Шивалринского, уже  по заведенной встарь привычке, дожидался тот самый приятель, хранитель традиций эпического героизма пловцов на дальние дистанции - Вагабондий Флюгерович[5]. Дешевые винные пары перемешивались  с запахом  потертых, дубовых столов и вместе с полумраком прохладного погреба создавали атмосферу питейного заведения. Ланселотов - Шивалринский опытным взором профессионала оценил обстановку и обнаружил на столе перед Вагабондием початую рюмку со шнабсом,  которая, судя по его слегка масленому лицу,  была далеко не первой.
     - Ну как? Живой? - расплываясь в насмешливой улыбке, добродушно осведомился Вагабондий Флюгерович.
     - Гусёк трясётся... Надо бы чего - нибудь выпить. У тебя как с деньгами?
     Несколько дней назад Ланселотов-Шивалринский получил двухнедельное жалованье и вот теперь, запуская руку  на дно своих брючных карманов, судорожно старался нащупать хотя бы намек на подобие помятой купюры.
     - Да есть немного, - ответил Вагабондий. Рабочий производственного склада окраинных городских трущоб редко располагал сколько бы то ни было значительными суммами, соответствующими по уровню трат размаху застольных и прочих оргий, в которых он принимал участие. Однако, будучи "своим", по выражению Ланселотова-Шивалринского, был зачастую им финансируем. Вагабондий Флюгерович же, в свою очередь, выгодно отличался тем,  что, сохранив большую часть  своих скудных сбережений, бросал послебанкетный "спасательный круг" своему недавнему спонсору, опустошенному увеселительными мероприятиями.
     Ланселотов-Шивалринский облегченно вздохнул и в тот же самый миг рука его обнаружила в потаенных складках кармана несколько ребристых жетонов. "Это то, о чем я думаю?"- озадачился вопросом Ланселотов-Шивалринский и решил немедля проверить свое предположение:
      - Слушай, Вагабондий, а мы случаем не были вчера в каком-нибудь игорном доме?
      - Были ли? Да не в одном..
      - Ха, то-то я думаю, что у меня в карманах! - радостно взвизгнул Ланселотов- Шивалринский, -Фишки! Все из Черри! Крупные! Надо бы разменять.. Скажи, а я там... в Черри.. ну прилично себя вел? Ничего такого?
     - Ну...
     - Что?
     - Серветту помнишь?
     - Серветту? Постой.. Ах, да! Оффициантка!
     - Точно..
     - Я?...
     - Ты.
     - Нет!?
     - Да.
     - Что?
     - Да, что, что... Красивая, ничего не скажешь, конечно. Она ведь сама тебе глазки строила. Думаю, не надерись ты так, уехали бы вы с ней вместе. А ты возьми, да и плюхни ей сочно так по ягодичкам.
     - Вот же...
     - Но униформа у них, я тебе доложу, тоже знаешь - юбка выше трусиков, верх чулков с подтяжками и вовсе наружу. Так и просится сама, чтобы... Но все таки не стоило и к тому же при всех.
     - И что?
     -  Выставили нас, вот что...
     - Сходишь, разменяешь, дружище? Я туда больше ни ногой.  Подожду тебя рядом. Только давай сначала по одной.
     - О чем разговор..
...

    По дороге в Черри Ланселотов- Шивалринский без особого интереса, скорее по привычке, осведомился насчет их общего приятеля, практически неизменного участника коллектива любителей моталова.
    - Ты же знаешь, после таких выступлений Кондратий объявляется обычно только к концу недели, - несколько обреченно, но не без иронии ответил Вагабондий Флюгерович, - обожди меня за синема, я махом.
    Обычно, когда и без того медлительный Вагабондий говорил "махом",   это означало только одно - он непременно сделает намеченное, но ждать его придется целую вечность. Желая поприятнее скоротать ее, Ланселотов-Шивалринский обзавелся пинтой горького Фуллерса[6]  и устроился  на скамеечке в тенистой прохладе крошечного скверика, с торца примыкающего к одному из старейших городских кинотеатров. Основательно угасающий зной летнего дня, наряду с наполовину опорожненной емкостью, сделали свое дело. Один примечательный момент, знаете ли.. Долго затянувшееся веселье обычно заканчивется ухудшением состояния, и если удалец, вместо того, чтобы остановиться, пробует улучшить свое положение очередными вливаниями, то поначалу это дает некий кратковременный эффект. Затем для поддержания последнего требуются все новые и увеличивающиеся по объему дозы в попытке  хоть как-то  удержаться на плаву. Может даже создаться обманчивое впечатление, что они не имеют уже никакого действия. На самом же деле, они настолько забивают восприимчивость организма, что могут в итоге привести буквально к оцепенению или, того пуще,  полному провалу. И для того, чтобы новая доза начала приносить ощутимый результат, необходима значительная, многочасовая пауза в употреблении. Тогда организм, совершив первичные очистительные мероприятия, начинает восстанавливать свою чувствительность. В этот момент человек находится в пограничном состоянии - мечется между желанием выйти из этого состояния окончательно  и желанием его "облегчить", заглушив телесные импульсы, во весь голос заявляющие о своем недовольстве  абстинентными ломками. Именно в таком состоянии находился сейчас Ланселотов-Шивалринский, выдержанный маринованной паузой рабочего дня.  Залпом выпитые первые полпинты жарким ручьем пролились по пищеводу и отозвались в перефирийных рецепторах. Обдуваемый свежим ветерком в тени аллеи,  Ланселотов-Шивалринский испытывал наслаждение от прохладной сырости, веющий от торца здания, его кое-где открытых дверей подвальных, подсобных помещений и близлежащей земли, сохранившей остатки влаги после недавнего дождя. Здравая мысль медленно спустилась четким пониманием смысла извращенных представлений зависимого мазохиста об удовольствии - в страстной погоне за ежедневными наслаждениями незаслуженной радости насильник готов остервенело пытать собственный организм, с тем, чтобы, подвергнув себя адским самоистязаниям, испытывать изощренное удовольствие от балансирования на грани предельных значений, высокомерно и наивно полагая, что он все держит под контролем.
     По мере того, как заканчивалась воторая половина пинты,  Ланселотов-Шивалринский начинал досадовать по поводу нерасторопности Вагабондия Флюгеровича. "Что меня вообще с ним объединяет? С ним и особенно с Кондратием? Если с первым еще были какие-то точки соприкосновения, впрочем заметно слабеющие со временем, то с другим похоже вообще ничего, кроме совместных похождений, не связывает", - продолжал размышлять Ланселотов-Шивалринский.
     Что можно было бы сказать о Вагабондии Флюгеровиче? Человек этот средних лет, в сущности своей славный и добродушный малый. Такие бывают  обычно верными друзьями. Только уж очень неухожен: бомжеватый вид, засаленная, неопрятная одежда, порою кажущаяся безсменной и к тому же безвкусно подобранной, и что самое отвратительное - вечно нестриженные ногти, за которыми толстой бороздкой скапливалась полукругом жирная грязь. Если же Ланселотов-Шивалринский, находясь в приличном состоянии, буквально вылизывал себе перышки и даже во время загулов старался держать себя  внешне в чистоте, что не всегда ему, по правде говоря удавалось, то Вагабондий и в редкие моменты просветлений особо не заботился о своем внешнем облике,  со своими нестриженными лохмами и щетиной на лице.
     Одной из самых же заметных черт его характера было, пожалуй,  некое безволие. Бывают женщины слабые на передок - только помани их хрустящей косточкой, и они сразу же готовы волочиться и вилять хвостиком как болонки. Одна из таких так и заявляла своему приятелю:  "Никогда не оставляй меня одну без присмотра. Ты же знаешь, если появится на горизонте хоть мало-мальски приличный с виду мужик с деньгами и стаканчиком виски, то я за себя не ручаюсь".  А бывают такие мужчины, как Вагабондий Флюгерович, которых мотает из стороны в сторону по жизни и которые сами себе не хозяева. Таких обычно кто -то старается прибрать к рукам. Вот и Вагабондий стал объектом негласной борьбы за влияние  между Ланселотовым-Шивалринским, прикармливавшим его бравадной деньгой и пустословным величием, и Кондратием,  решившего, то ли из скуки для собственного развлечения, то ли из-за взыграших в самом старшем по возрасту в компании человеке нереализованных отцовских побуждений, взять  опекунство над давно уже оперившимся учеником, которому самому уже в пору было иметь  собственную семью.
...

     Череду размышлений Ланселотова-Шивалринского прервал появившийся, наконец-то, Вагабондий с видом человека, которого посылали расчищить авгиевы конюшни.  Спустя четверь часа приятели обратным курсом заплыли в трактирную гавань и, заказав полштофа шнабса с отбивными, неспешно принялись смаковать перипетии прошедших баталий.
     - Да... Ну и почудили мы изрядно, конечно, -  Ланселотов-Шивалринский стал вспоминать вакханалию в купальне с участием Фрины и Лаисы[7].
     - В турецких термах, а не в купальне, - уточняюще крякнул Вагабондий, - там- то ты и саданул на себя таз с кипятком.
     Ланселотова-Шивалринского передернуло при упоминании о данной сцене, когда по ошибке опрокинутая на себя, разве что не кипящая вода,  волной анафилактического шока прошлась по его телу.
     Разгоряченные выпивкой друзья заказали очередной, теперь уже полный штоф, и легкие "восстановительные" посиделки грозили обернуться очередной попойкой среди рабочей недели. Однако, теперь же, оттаившие их телеса и развязанные языки не желали признавать иного оборота событий, нежели продолжения веселящих утех. Упоминание  последствий предыдущих событий, у иного человека вызвавшие бы законное желание пересмотреть свое поведение, теперь воспринималось не только не без доли  саркастической иронии, а и вовсе как свидетельство особого героизма, исполненного  богатейшей историей.
     - Вседа есть, что вспомнить и рассказать, - умилялся Ланселотов-Шивалринский.
     - В этот раз еще более менее спокойно обошлось. Бывало и похлеще, - оттопырив правый край рта вверх, по знатоцки процедил Вагабондий, - на этот раз чайльд-Роланд до темной башни не дошел[8] .
     Судя по всему, Вагабондий имел ввиду  происшествие, произошедшее накануне предновогодних праздников, когда Ланселотов-Шивалринский ".. во тьме покинул центр излюбленного городка, где он наклюкался слегка[9]." Истощенный выматывающей службой, он тогда как-то очень уж быстро и непривычно для самого себя  резко опьянел буквально после нескольких рюмок, да так, что на пути к экипажу цепанул  ногой выступающий край брусчатки и рухнул лицом на мостовую. Мгновенно выключился свет. В себя он пришел на следуюший день и обнаружил в зеркале огромную царапину размером в поллица и, в довершении ко всему, два выбитых, как оказалось, о приборную панель экипажа, передних зуба во время резкой остановки..
     Желая немного реабилитироваться перед разошедшимся приятелем, не раз самому оказывавшемуся в пикантных ситуациях, Ланселотов- Шивалринский по- дружески тепло и мило отпарировал:
     - "Его сосед — сапожник Джон —
       Был верный друг его до гроба:
       Не раз под стол валились оба[10]!"
     - Ну было дело, - понурив вгляд вниз, не без удовольствия  ухмыльнулся Вагабондий, - кстати, надо будет рассчитаться с Коломбиной[11]. Догуливали в прошлый раз у нее в кредит."
     - Рассчитаемся..
     - Может тебя к ней заслать? Глядишь и платить не надо будет..
     - Не понял?
     - "Шел разговор. Гремели песни.
       Эль становился все чудесней.
       И Тэм О’Шентер через стол
       Роман с трактирщицей завел[12] ."
     - О, нет, - пробормотал Ланселотов-Шивалринский, представляя как он, едва касаясь ушка Коломбины , страстно и томно что - то ей нашептывал, не упуская момента, чтобы при случае незаметно ее потискать.
     - "Они обменивались взглядом,
        Хотя супруг сидел с ней рядом[13]", - придурковатой улыбкой Полишинеля осклабился Вагабондий Флюгерович.
     - Аа?
     - Муж?
     - Да.
     - Пульчинеллов единственный, кто не в курсе. Или делает вид, что не в курсе.
     - Секрет на весь свет…
     - Я вот только смутно помню, как мы разошлись в воскресенье. Ты  до дома то хотя бы добрался?
     - Нет,- по арлекиньи ухмыльнулся Ланселотов-Шивалринский,- завернул к Фантеске..
     Близился поздний вечер и Вагабондий Флюгерович, будучи сторонником идеи, что «выпивать нужно каждый день, но понемногу», что, впрочем, не мешало ему пускаться в длительные загулы,  осторожно высказал благоразумное предложение:
     - Не пора ли нам закругляться? Хорошо сидим, но завтра может быть тяжеловато.
     Ланселотов- Шивалринский, хоть и был сторонником иных убеждений, с доводами Вагабондия все же согласился. В отличие от последнего, сама идея о ежедневных вливаниях, пусть и небольших, была для него вообще неприемлимой. Выпивать же он предпочитал редко, но на славу – раз уж пошел гулять, то трещит вся округа. Считал себя одним из  представителей исчезающего вида последних романтиков, на рыцарском гербе которого красовался девиз – «Пить надо красиво». Одержимый идеей своего аристократического происхождения, он был абсолютно убежден, что является носителем какого-то древне-династического рода, и даже свое стремление к красивым утехам приписывал своей богемной принадлежности к высшей дворовой знати – «Пить надо красиво. Это не каждому дано. У меня кишка не тонка».  Несмотря на то, что завершались такие оргии порою весьма дешевым пойлом в низкосортных заведениях, начинались они  представлениями об изысканных винах и яствах, красиво сервированных столах, шикарных платьях, ослепительных пассиях в тончайшем белье.
    - Пора, Вагабондий, пора, - протягивал руку на прощание приятелю Ланселотов-Шивалринский, - увидимся, друже.
    Усевшись на заднем сидении экипажа, Ланселотов-Шивалринский повелительно указал водителю адрес – «Девоозерный переулок!» - и устремился, вновь мимо дома, навстречу объятьям Гвиневры[14].
...

    Спустя почти еще сутки, после очередного утомительного рабочего дня, Ланселотов –Шивалринский, наконец-таки, во вторник вечером очутился под крышей родных пенатов. Его взору предстали горы замызганной одежды, распиханной по углам шкафов, пустоватый холодильник и изрядно опустевшие сусеки – денег, потраченных только на выпивку за последний год, хватило бы, наверное, на приличный автомобиль. Про одежду тоже отдельный разговор. Купленные задорого вещи, бережно хранимые для особых случаев, безапелляционно одевались для неуместного ношения во время кабацких похождений и, либо едва запятнанные тут же сбрасывались и менялись на новые, либо занашивались до потрепанного вида за несколько дней.
    Сколько раз он уже зарекался, что это был последний раз. Сколько требовалось усилий, для того, чтобы восстановить физические и душевные силы. Сколько строилось планов на будущее: "Вот-вот только оклемаюсь немного, займусь собой, приведу себя в порядок. Возобновлю теннис и возьмусь, наконец, за книги, которые давно дожидаются меня на полке. Элейна[15]? Да, с ней будет непросто. Надо будет постараться, чтобы достичь ее расположения".
    Но, как оно часто и до этого случалось, только наладив отношения с Элейной и восстановив репутацию на службе, Ланселотова-Шивалринского вновь посещала знакомая щекотка наплывающего адреналина..
...

     Ланселотов-Шивалринский, потягивая Delirium Tremens[16] в пабе, на пару с Вагабондием Флюгеровичем, мысленно обсасывал события предстоящего уик-энда. Не заставил себя долго ждать, собственной персоной появившийся после долгого отсутствия, Кондратий Перловкин, который тут же был встречен одновременным возгласом двух, уже подвыпивших его друзей:
     - "Травой покрылся горный склон,
       В ручьях воды полно,
       А из земли выходит Джон
       Ячменное зерно[17]"
     Менее часа понадобилось веселой троице, чтобы, обхватив друг друга за талию, паровозиком водить хоровод в центре паба на танцевальной площадке, напевая в унисон:
     - "As we live a life of ease
       Everyone of us has all we need
       Sky of blue and sea of green
       In our yellow submarine
       We all live in a yellow submarine
       Yellow submarine, yellow submarine[18]"
     Ранним утром следующего дня подводная лодка всплыла у зеленых берегов знакомой речки, возле одной из рекреационных зон которой, на маленьком деревянном столике лежали ничком три буйные головы кутежников.
     - Кто-нибудь помнит, как мы вообще здесь оказались? – вопросил с тревогой Кондратий Перловкин, который через перископ продранных глаз пробовал навести близир и произвести рекогносцировку местности, покрытой плотным слоем туманного волокна.
     Не найдя совершенно никакого отклика среди моряков-подводников, Кондратий присоединился к товарищам, снова погрузившись на глубину двадцати тысяч лье под водой[19].
     Следующая остановка была сделана вечером воскресенья посреди оживленных  городских кварталов центра города, пестрящего догорающими огоньками уходящей недели. Ланселотов-Шивалринский еле удерживал равновесие, мотаясь из стороны в сторону на палубе детской, игровой площадки. Край рубахи уголком выполз наружу из под его  измятых брюк. В правой руке указательным скипетром возвышалась, зажатая  в горлышке бутыль. Уцепившись левой за оснастку мачты корабельных обломков, на импровизированной сцене летнего театра Ланселотов- Шивалринский давал сольный концерт перед зрителями, выглядывающими из освещенных окон, расположившихся амфитеатром  близлежащих пятиэтажек:
     - "Кто, кроме смелых, чья душа поет
       И сердце пляшет над простором вод,
       Поймет восторг и пьяный пульс бродяг,
       Что без дорог несут в морях свой флаг[20]?"

     Кому то завтра на работу…




                Примечания и комментарии

[1]повесть в стихах «Тэм О’Шэнтер» шотландского поэта Роберта Бернса
[2]Chivalry (англ.) - рыцарство      
[3]Абиссинская дева -«Кубла-хан, или Видение во сне» - поэма Сэмюэла Тейлора Кольриджа
[4]cab (англ.) – такси, извозчик
[5]vagabondo (итал.) – бездомный бродяга
[6]Fuller’s bitter– английский горький эль, сорт светлого эля
[7]Фрина и Лаиса - известные древнегреческие гетеры
[8]«Чайльд-Роланд дошел до Темной Башни» - поэма Роберта Браунинга
[9]повесть в стихах «Тэм О’Шэнтер» шотландского поэта Роберта Бернса
[10]повесть в стихах «Тэм О’Шэнтер» шотландского поэта Роберта Бернса
[11]Традиционный персонаж итальянской комедии масок – служанка, участвующая в развитии интриги. Коломбина, жена Полишинеля, изменяет ему с Арлекином. Все персонажи знают этот секрет, но не говорят о нём, ибо все всё и так знают. Только один Полишинель не знает об измене, так как и не догадывается ни у кого спросить.
[12]повесть в стихах «Тэм О’Шэнтер» шотландского поэта Роберта Бернса
[13]повесть в стихах «Тэм О’Шэнтер» шотландского поэта Роберта Бернса
[14]Гнивевра супруга легендарного короля Артура.
[15]Элейна -героиня Артурианы, умершая из-за безответной любви к Ланселоту
[16] Delirium Tremens (лат. «трясущееся помрачение») – сорт крепкого бельгийского пива
[17]-стихотворение шотландского поэта Роберта Бернса «Джон Ячменное Зерно»
[18]Отрывок из песни "Yellow submarine" британской группы «The Beatles», (Мы живем внутри воды, нет ни в чем у нас нужды, синь небес и зелень вод над подлодкой круглый год, пер. Иосифа Бродского).
[19]«Двадцать тысяч лье под водой» - роман фрацузского писателя Жюля Верна
[20] «…Кто, кроме смелых~свой флаг …» - поэма «Корсар»  Джорджа Г. Байрона.