Сергей Вавилов

Всегда настораживало и даже смущало его фото. Этакий канонический образ - гладко причесанный на прямой пробор ухоженный господин в добротном костюме с галстуком и нелепыми диктаторскими усиками под носом. Смотрит на вас то ли с потаенной ухмылкой, то ли с неуловимым прищуром. Повод думать, что перед вами либо успешный биржевый магнат, либо секретарь ЦК по идеологии, либо оборотистый провинциальный бакалейщик. Ни то, ни другое, ни третье… Просто так, видимо, в сталинские времена представлялся идеальный образ руководителя социалистической науки: строгий чиновничьего вида человек, непременно в суконном костюме, с одной, лучше двумя медалями Сталинских премий, преданный, с опытом директорства, серьезный, умный, но ни в коем случае – не гений, то есть – без всяких там «эйнштейновских» штучек. Вот идеал президента Академии. Сергей Вавилов как мог пытался этот идеал воплотить в жизнь. Во всяком случае – внешне…

Более мучительного и трудного периода жизни для выдающегося физика, идеолога двух крупнейших научных учреждений сраны (ГОИ  - Государственного оптического института и ФИАНа - Физического института Академии Наук) Сергея Вавилова, нежели годы внешне блестящего президентства в послевоенной Академии Наук, трудно и сыскать. Неотложная надобность писать и редактировать статьи в духе «Ленин и физика», «Сталин и  физика» и проч., выступать с приветственными речами и здравицами на съездах и сессиях, выбивать земельный участки и фонды для строительства дач и квартир академикам, сооружать новые НИИ, выпрашивать для того денег в правительстве, добиваться высочайших аудиенций, вступать в почетные пионеры, перерезать ленты, слушать кляузы ученых друг на друга, скорбно внимать очередной антинаучной белиберде вроде лысенковщины и заносить по ночам в дневник проникнутые отчаянием строки о жизни, посвященной отныне не научным изысканиям, а борьбе с неуклюжестью, глупостью, обманом и лестью, о глубокой тоске по замученному в тюрьме старшему брату Николаю, о беспомощности в принципиальных вопросах совести, справедливости и чести, когда ты на службе у тех, кто с этими понятиями не знаком.

Почему в 1945-ом Сталин назначил президентом Академии именно Сергея Вавилова, брата «врага народа» (арестованного и погубленного в тюрьме академика Николая Вавилова), человека с явно непролетарским происхождением (отец – выбившийся в крупные торговцы текстилем и видный руководитель московской «Трехгорки», к тому сбежавший после революции за границу, правда, вернувшийся потом домой умирать) – о том ходят разные толки. Самый известный из них – вождь любил в подобном духе изгаляться над подчиненными. Дабы всегда держать их на коротком поводке.  И те чаще всего  не могли ему в этом удовольствии отказать.

Сергей Вавилов пришел в науку, если так можно выразиться, «самотеком». Никто в семье его на эту стезю не наставлял. Отец видел будущее сына, связанным с торговлей. Щедро оплачивал его обучение с коммерческом училище Москвы. Посылал набираться уму-разуму за границу. Тот до поры следовал в фарватере отцовских предначертаний – корпел над учебниками в коммерческом заведении, колесил по Европе, собирал  библиотеку… Но вот на перепутье  вдруг заупрямился и вслед за старшим братом Николаем отказал отцу в наследовании его коммерческих дел. И направил свои стопы в Московский университет – учиться физике. Видимо, не без влияния решительного в делах и смелого в поступках старшего брата, влюбившегося в период раннего ученичества в биологию и химию.

Учеба захватила несостоявшегося коммерсанта. Сергей увлекается оптическими явлениями. Пишет первые свои научные студенческие труды. Получает за них награды. Время выпуска совпадает с началом Первой мировой войны. Новоиспеченный физик  пренебрегает предложением своей альма-матер остаться в университете, занявшись научной работой,  и с отличным университетским дипломом надевает военный мундир. Четыре года окопных невзгод, перемежающихся иногда научными разработками в составе действующей армии. Плюс – немецкий плен. Удачный побег. И к исходу 1918 года – возвращение на круги своя – в физику. Начинается стремительный карьерный рост молодого ученого: преподавание и профессура в МВТУ, в МГУ, длительная стажировка в Германии. В 1931 году – он уже членкор. Через год – академик. Престижные научные посты, места в президиумах, доклады на совещаниях, успешный научный поиск, первые взятые вершины на организаторском поприще.

Тридцатые годы станут самыми бурными и плодотворными в научной биографии Сергея Вавилова. Наивысшими точками. Ее Эверестом. Превратят Вавилова в классика физической оптики, знатока процессов люминесценции, в одного из пионеров в разработке научных основ оптики нелинейной, в первооткрывателя нового физического явления, названного позже его именем и именем его аспиранта – Черенкова – излучения Вавилова-Черенкова. Проживи Сергей Иванович еще хотя бы лет 7-8, получил бы за это Нобелевскую премию. А так – принес ее, можно сказать, на блюде своему более удачливому ученику. Плюс – двум другим советским физикам – Тамму и Франку, истолковавшим с квантовой точки зрения этот феномен. Правда, толкование нашлось только спустя четверть века после впервые зафиксированных лучей. Триумф квантовой физики, случившийся в Европе на рубеже 20-30 годов, почему-то не скоро был осознан советской наукой и даже проработавший в середине 20-х годов в Германии, в Берлине – на самой, можно сказать, родине квантовой физики - Сергей Вавилов, довольно небрежно отзывался о якобы заумных выкладках того же Гейзенберга, уже в ту пору стоявшего на пороге великих открытий.

В дальнейшем научное чутье вернется к Вавилову, но вскоре под тяжестью академических и бюрократических пут, похоже, окончательно оставит ученого, о чем он не единожды будет горько сетовать в своих откровенных дневниках периода академического президентства. И чем горше будут мысли о научном бесплодии, тем беспощадней будет позволять Вавилов втягивать себя в околонаучную бюрократическую канитель, в тысячи мелких и крупных проблем, якобы стучащихся в двери науки, на самом же деле отбирающей у нее мысли и душу. Так, видимо, в круговерте административных забот пытался ученый забыться и отвлечься от мрачных мыслей о своей, подчиненной чьей-то злой воле судьбе, о трагическом пути любимого старшего брата Николая, о том молчании, которые удалось вырвать у высокопоставленного академика Сергея Вавилова, так и не сумевшего ничего сделать для спасения любимого им человека. И вынужденного радостно поднимать бокалы с шампанским на сотнях пышных приемов, что так любил устраивать Сталин в честь тех, судьбами которых он так прихотливо играл.

Сергей Вавилов предпочитал искать отдохновения от таких невзгод в книгах. Имел прекрасную библиотеку. Пережившую многое – даже Ленинградскую блокаду. Читал на четырех языках. А с учетом латыни – на пяти. Читал до последних дней. В первую очередь – все о любимой им люминесценции. Плюс –  не менее любимой Италии. Плюс – детективы, главным образом, Сименон. Тот шел вперемешку с Платоном и Карлейлем. Далее – архитектура. За ней – живопись. Впрочем, одной из последних книг, прочитанных перед самой смертью Сергеем Вавиловым, была стенограмма допроса Джордано Бруно перед тем, как его, не отрекшегося от своих взглядов, инквизиция сожгла на костре…