Плакучая заводь

О «хозяйских» сокровищах давно по гатчинской стороне разговоры гуляют. И кого только в те хозяева не записывали: и финно-югоров, и петровских-курякинских, и даже саму Екатерину вторую. А по мне так, хозяином наших земель был с давних лет – Водяной.
Старики сказывали - из служивых он. Нагляделся смертей и жестокости на войнах не смог боле среди людей жить. Ушел по окончании солдатского срока в вязкую глушь, да так там и остался. Нрава был диковатого, живых сторонился и был не на шутку рассержен, когда иные вторгались в его пустынные покои.
Вдобавок ко всему, его измученному сердцу безнадежно и безвзаимно полюбилась юная, хохотливая кикимора Катерина. Водяной даже о свадьбе думал, но избранница только зелеными глазами хлопала, да морочила обещающим хихиканьем.
 Совсем хозяин тинного края свет невзлюбил, на глубину опустился.  В самых дальних поселениях было слышно, как торфяная равнина ухала и вздыхала от его пасмурной тоски и ни одна болотная ягода в тот год не уродилась.
Так бы и чернел Водяной, да как-то ночью, в думах своих печальных, заметил над трясиной – словно комета промелькнула. Всплыл он разобраться, что же это в его владениях ночное небо разрезало, одинокую темноту души нарушило и видит: лежит на травяном островке тлеющее диво.
Не сразу решился хозяин болотной пустоши подойти ближе, долго вглядывался и вслушивался, но мерцающая непонятность никакой вражды не излучала. Наконец подплыл он к неведомому и присмотревшись понял, что в мирок его тихий попала раненная Жар-птица. Он про таких только в сказках русалочьих слышал, да во снах видел, а тут сама, собственной персоной залетела.
Птица и головы от усталости не подымала, потому Водяной накрыл ее туманным облаком и пошел дозором вдоль своих владений – хозяйство осмотреть, о случившемся поразмышлять. Идет и думает… что ему с залетным чудом делать? И заботы-то особой до чужих нет, а все ж не бросишь умирать живое существо, чай он не злобный тролль скандинавский.
А залетка та во многих хлопотах и не нуждалась. Ее огоньками поющими накормить, поговорить о тайнах водных глубин, прибаутками болотными развлечь и хватит того для исцеления. Так день за днем и поправилась, возродилась, словно и не была при смерти. Особо полюбилась ей байка о русалках и в который раз просила она Водяного:
– Расскажи… – и слушала тихо, только ресницами золотистыми иногда взмахнет.
А он вещает, да каждый раз цветастей прежнего:
– Вот ты, глазастая, на русалок смотришь, а правды не видишь. Это они сейчас рыбы холодные, а когда-то были девки деревенские – утопленницы. Много их кануло в здешних водах от несчастной любви да рабской доли. Как луна в полную силу войдет рассаживаются русалки на ивах плакучих и песни поют. Только ты не на них гляди, а на отражение в воде. Там, в темном зеркале они такие, как при жизни были. Ни трава в той воде колышется, а ленты девичьи в речную косу вплетаются, ни вода журчит, а голоса напевные хрусталем звенят… Сами русалки узнают себя настоящими и оплакивают судьбу горемычную. Слезы русалочьи не простые.
– Не простые?
– Жемчужные слезы-то. Все дно русалочьей заводи теми слезами усыпано. Жемчугом тем, сказывают, души пропащие у трясины выкупить можно. В мир вернуть. Потому они собирают его, да пуще глаза берегут.
Жар-птица слушает и плачет, мох болотный печалью окропляет, а Водяной дивится тому, но рассказывает байку опять, как только та попросит. Привык он к ней, сам разговорами подлечился и гостью от боли избавил, в ней жизнь сохранил и сам ожил. Присмотрелся хозяин болот к огненной пришелице повнимательнее – только не родная она ему, как не крути: смеется ярко, мечтает размашисто, летает высоко и сгореть не боится. То ли дело его народец: ходят тихо, мыслят невнятно. Полутона, полужизнь…
И Жар-птица к Водяному благодарной любовью наполнилась, но пришло время и поняла она, что пора улетать и каждому в жизни свое: Водяным – кикиморы и анчутки, а Жар-птицам – фениксы да гамаюны. Ближе к осени обняла она спасителя на прощанье и полетела дальше, к мечте, к Солнцу.
После расставанья навалилась на Водяного студеная тоска. Долго метался он по туманным просторам, утешения не нашел, опять пропал в глубине трясины и только весной выбрался-таки на свет. Отряхнулся, огляделся, прислушался… - все по прежнему в его владениях: сырость, серость да мокрые шорохи.
Спустя время нарушило болотную тишь курлыканье перелетных птиц. Взглянул Водяной на шумных гостей и видит: отделилась от стаи белая птица, долго парила кругами над его тинным краем и, приземлившись близехонько, оставила что-то на мохнатой кочке. Он и опомниться не успел, а посланница уже высоту набрала и отправилась сородичей догонять.
Проводил ее Водяной взглядом и пошел изучать диковину. А там: на траве комок, в комке листок, в листке цветок, а в цветке… жемчужина невиданной крупноты. Водяной аж застыл над ней, чудесность переосмысливал.
С того дня крылатая почта частенько ему жемчужины доставляла: большие и мелкие, смуглые и белее белого, всякой формы и ощупи. Водяной отдавал их русалкам, а те верещали от радости да укрывали в потаенном месте. И каждый понимал от кого прилетают заморские приветы.
Подарков тех перелетных за лето накопилось столько, что народ гатчинский заприметил над болотами тихое мерцание. Было дело, я и сам видел тот свет, да приближаться не стал из опаски. Свет-то манит, а не подойдешь. Страх держит. Но даже издали заворожило и весь вечер дышали во мне, после, светлая грусть и благость.
Вот с тех самых мерцаний слух и прошел, что нет больше Водяного в наших местах. Сказывают, распрощался со всеми и ушел.
В мир ушел. Насовсем.
Я, слышь-ко, верю слухам-то. Потому как будь Водяной на болоте – не позволил бы он дворцовым строителям озерца да речушки калечить и русалок обижать.
Строители те, сказывают, рыли каналы к паркам гатчинским и нашли Плакучую заводь. В заводи той – пласты жемчугов. Вот только сокровища-то поблекли совсем. Ни красы, ни радости в них не осталось.
Жемчуг-то, он как человек: без касаний заботливых, без душевного тепла – каменеет.