Как мушка в капле янтаря Часть 7

Флюиды нежные ловлю,
Зелёный дым меж нами вьётся,
Земля кружится, сердце бьётся,
Ты слышишь? – Я тебя люблю.
– Смотри, как рада нам зима:
Белым-бело, темно и поздно;
– Целуй! Глаза твои – как звезды...
– Давай вдвоем сойдем с ума!
Ольга Горпенко
Следы ребёнка обнаружились довольно быстро, но решиться на вмешательство в уже сложившиеся судьбы было страшно. В подобных обстоятельствах нужно действовать предельно тактично.
То, что может взорваться, с большой долей вероятности проявит разрушительную силу, если обращаться с опасными знаниями неловко или грубо.
Максимум информации и детальная подготовка, вот что необходимо, прежде чем решиться на вмешательство в интимные сферы жизни кого бы то ни было.
Мирошников не поскупился, отблагодарил следователей за хорошую, просто сногсшибательную весть, хотя не был по-настоящему состоятельным человеком, лишь выглядел таковым.
Виктор Петрович был рад уже тому, что действительно оказался отцом, причём мальчика, сына. Ведь он успел убедить себя, что Алина – последняя женщина в его жизни, с которой свела его судьба.
Не было семьи и не нужно, считал он. Его жизнь посвящена науке.   
Мирошников ритуально стукнул по столу кулаком, обозначая своё исконное право распоряжаться судьбой собственного ребёнка, но как поступить дальше не знал.
Имя мальчика было обозначено ещё при рождении. Как назвали, так и будет. Конечно, придётся повозиться с оформлением документов, но это приятные хлопоты.
Главное – он реально отец. Наследник существует, Алина ему не изменяла. Во всяком случае, после свадьбы.
Условия брачного контракта соблюдены. Для депрессии и ревности нет повода, а это не просто радует – подпитывает энергией, рождает гордость. Мужская самооценка ничуть не пострадала. Если и пришлось поволноваться, всё выяснилось. Напрасно переживал, мучился.   
Обрадованный и окрылённый ходил он по комнате, шепча речитативом, набрав полные лёгкие воздуха, бравурную мелодию – “я люблю тебя жизнь и надеюсь, что это взаимно…”.
Сердце слегка покалывало. Однако это была сладкая боль. Напрасно волновался.
 Алиночка оказалась золотцем и большой умницей.
– Такой подарок, такой подарок.
Его распирало от гордости, от собственной значимости, словно он не просто отец – как минимум Создатель, – у моего сына отчество Викторович, вот так, господа! Только так, не иначе.
Как же Виктору Петровичу вновь захотелось интимной близости. Он готов был отблагодарить Алину любым путём. Нет, не любым. Именно тем единственным, который указывает на предельную близость, на сокровенное родство.
Желание войти в неё, ворваться, заполнить собой до отказа, может быть даже немного грубо, чтобы она почувствовала, что муж её простил, что она ему дорога и желанна как женщина.
Мужчина чувствовал себя виноватым в некоторой степени, готов был реабилитироваться, показать беспредельное доверие, только не знал как.
Подарок – материальный эквивалент любви, Алина заслужила. Но это потом. Сейчас нужно принимать срочные меры, немедленные, неотложные как скорая помощь, иначе конфликт может затянуться, а то и сорваться на другую, более крутую орбиту.
Этого нельзя допустить!
Мирошникову захотелось слиться в интимной молитве немедленно. Он почувствовал чудовищное желание и, что более существенно, железную, разрывающую тело эрекцию.
Ещё вчера он считал себя оленем с ветвистыми рогами, теперь же уверовал в силу своей потенции и в непоколебимое мужское достоинство, которое совсем не пострадало.
Напротив, он ещё ого-го!
Он мужчина хоть куда.
У него есть сын! Сын!!!
Разве способен кто-то понять, что происходит внутри его души сию секунду? Это был настоящий полёт. Фейерверк эмоций требовал немедленной реализации, которая накачивала, раздувала непомерное эго, вливая в кровеносную систему всё новые и новые порции непонятно где до сих пор хранящейся избыточной мощности.
Такой потенции у Виктора Петровича отродясь не бывало.
Сейчас, немедленно, необходимо доказать реальность мужской силы или он просто лопнет.
Совсем недавно мужчина был несчастен, чувствовал себя обречённым на пожизненное одиночество, а теперь ликовал, узнав неожиданно, что обладает гигантской потенцией и беспредельными сексуальными возможностями.
Какое же это счастье, узнать, что ты отец, причём не кого-нибудь – сына, собственного сына, повторяющего пусть и не буквально, но в немалой степени его наследственные черты и качества.
Виктор Петрович неуверенно постучал в дверь комнаты, где находилась жена.
Алина откликнулась, разрешая войти. Он буквально влетел, подхватил супругу на руки и закружил, закружил, игнорируя даже тот факт, что слегка мутило от боли в позвоночнике.
Она была удивительно соблазнительна, горяча, нежна, желанна как никогда прежде. Даже когда Мирошников добивался её благосклонности, там, в аудитории, желание не было настолько безудержным, страстным.
В тот, самый первый интимный момент он куда больше греховной сладости боялся ответственности. Страх сковывал, не давая раскрыться полностью, реализовать резервы мужской силы, потраченной более всего на решимость.
Если быть до конца честным, в тот момент он не чувствовал себя ни завоевателем, ни героем: был предельно испуган, оттого решителен и груб. Запас сексуальной потенции целиком и полностью был потрачен на то, чтобы сломить сопротивление юной студентки.
Посягательство на интимную честь девчонки лишь в самом начале выглядело игрой. Она сопротивлялась.
Рисовалась или отстаивала невинность всерьёз – непонятно. Виктор Петрович не был опытным соблазнителем, но останавливаться на полпути было опасно. Была нужда любым способом сломить сопротивление милой чаровницы, возбудившей его до точки кипения игривыми манерами и кокетливо-аппетитной внешностью, лишь потому он решился идти до конца, сделав всё для того, чтобы инцидент не вышел за стены аудитории.
Разрушить с большим трудом обретённый статус-кво было немыслимо. Остановить судорогу наслаждения – тем более. Виктору Петровичу казалось, что семя пролилось вовне, что нет нужды идти на крайние меры, предлагать вступление в законный брак. Но что будет, если он ошибается!
Сломленная девчонка, распростёртая под ним, смотрела округлившимися глазами, наливающимися влагой (никак не ожидала Алина от немолодого преподавателя такой прыти).
– Прости, прости девочка! Я не хотел. Выходи за меня замуж. 
Тогда он ничего толком не почувствовал. Авантюра не принесла ожидаемого наслаждения.
Позже, в расслабляющей квартирной обстановке он реабилитировался, познал в полной мере все прелести интимной близости с юной супругой, которая была бесподобна в постели.
Ох уж эта Алина, как ловко умела она извлекать из основательно поношенного тела супруга глубинную любовную потенцию, о существовании которой до той поры он просто не подозревал!
Юная жена в его глазах выглядела кудесницей. С ней он мог часами напролёт чувствовать себя коршуном, безжалостно топчущим желанную орлицу. Неважно, что порой случались физиологические сбои.
Алина была предельно корректна. Она умела искусно уговаривать сдувшийся по какой-либо причине символ мужественности, заставляя его принимать бойцовскую стойку. Лишь она одна из всех покорённых им женщин обладала способностью возвращать ему в постели пылкую молодость.
Сейчас влечение буквально разрывало его естество, требуя немедленной реализации активности.
Никогда прежде с ним такого не происходило, что было неожиданно и довольно странно.
Перецеловав каждый сантиметр лица и груди, нежную кожу шеи, Виктор кружил юную возлюбленную, нашёптывая не столько романтические сантименты, сколько откровенные непристойности.
Расхрабрился невероятно, небрежно бросил на супружеское ложе, атаковал.
Мирошников сам себе нравился в эту минуту.
Уверовав в мужскую силу, он страстно прижимал  Алину к груди, с наслаждением необыкновенным мял её спелую грудь, смело задрал подол, разорвал трусики, проследовав без остановки и долгих раздумий во влажную сокровищницу.
От неожиданного напора женщина потекла, предъявив тем самым желание. Из глаз её брызнули слёзы умиления.
В эту минуту супругов смог бы остановить разве что выстрел в упор.
Активное примирение сторон состоялось в дружественной обстановке. Оба были предельно счастливы, хотя проблема, заставившая волноваться, пока не была решена.
В семье, где рос их единокровный ребёнок, супружеские отношения тоже были крайне напряжены. Отец, Верещагин Егор Степанович, мало того что не узрел у новорождённого явных родовых признаков, обнаружил анатомические несоответствия, присущие отпрыскам его рода.
В словесных баталиях он был не силён, зато, имел пудовые кулаки, которые абсолютно не стеснялся пускать в дело, и неукротимую решимость отстаивать границы мужского достоинства.
Регина Викторовна, мама Степана (того  самого мальчугана, из-за которого разгоралась день ото дня небывалая ревность супруга), утратила способность кормить ребёнка грудью по причине систематического рукоприкладства и грубости мужа, углубляясь в беспросветную меланхолию.
Её минорное настроение сказывалось на ребёнке, который худел день ото дня, становился вялым и сонным.
Мальчик даже плакать ленился, чувствуя дурное к нему отношение.
Женщина лишь изредка подходила к мальчику, переодевала и нянчила его с брезгливостью,  давая вместо материнского молока размешанную в холодной воде молочную смесь.
До его появления Регина была счастлива. Теперь же в Степане, названном так в честь деда, девушка видела лишь источник бед.
В двадцать с небольшим довеском лет (мамочка была молода и неопытна), потребность в любви  гипертрофирована, чего нельзя сказать о материнских качествах.
Мужа до рождения сына она боготворила. Егор не просто любил свою куколку, буквально преклонялся перед красотой и молодостью.
Два с небольшим года беспредельного счастья, когда она была центром вселенной, вдохновляли  на супружеские и материнские подвиги. С  рождением маленького чуда всё пошло прахом.
Теперь муж пьёт беспробудно, норовит, проходя мимо невзначай ущипнуть, наговорить гадостей, а то и врежет в сердцах.
Вместо поцелуев и ласк появились синяки и ссадины.
Вот такой по причине ревности получилась любовь.
Регина даже уйти никуда не могла: до родительского дома несколько тысяч километров. Да и не поняли бы они, за какую такую провинность муж сменил любовь на ненависть. Скажут в сердцах, что дыма без огня не бывает.
Девушка даже представить не могла, что Егор, её Егор, способен причинить любимой боль.
Прежде их отношения складывались не просто удачно – замечательно.
Недаром говорят, что от любви до ненависти, один шаг.
То, что внешность ребёнка не вписывается в облик родных, Регина и сама видела. Для этого не нужно было ходить к гадалке, но ведь родила этого мальчика именно она. Почему он не такой как папа, было невдомёк.
Мало ли какие чудеса происходят в природе. Она как-то слышала краем уха, что одна русская женщина, никогда не выезжавшая за пределы деревни, взяла и родила негритёнка.
 И что, ей за это нужно было голову отбивать?
Счастье, ещё недавно казавшееся прочным, незыблемым, обрушилось разом.
И всё из-за него, будь он неладен, этого Стёпки.
Жалко конечно мальца, но себя больше: мало того, что мучилась, вынашивая плод, какие роды тяжелые были. Думала, умом тронется от невыносимой боли. Вон какой знатный батырбей из утробы вылез – без малого шесть кило.
Для миниатюрной женщины, родить богатыря, что подростку чемпионскую штангу поднять. Справилась. Разрывы зашивали больше часа. Месяц сесть-встать не могла. А как соски у груди отрывал, паршивец, высасывая распухшие цистерны досуха. Словно клещами рвал, до крови и мяса.
Писалась от боли, но вытерпела.
И ей же за это благодарность – кулаком в грудь, ладонью в ухо.
Тяжела женская доля, когда уходит любовь.
Радовалась поначалу, что наследника родила. Взять бы этого Стёпку да в детский дом пристроить. Одни неприятности от него.
Да кто же его возьмёт? Разве что на органы.
Регина смотрела на сына с нескрываемым раздражением. Первое время, пока муж радовался вместе с ней сыну, пребывала в эйфории. Казалось, что счастью не будет конца. Ну и что, что больно, главное – муж радуется.
Налитые до отказа груди сочились ароматным молоком, вымачивали живительной влагой несколько слоёв пелёнок, обёрнутых вокруг груди и пуховую шаль в придачу.
Стёпка сосал, причиняя немыслимую боль, но такую родную, желанную.
Потом Егору чего-то привиделось. Рассматривал сына и так и этак, одетого и голенького, с настольной лампой и у окна, руки прикладывал к его маленькому тельцу.
– Не мой!
Сказал – как отрезал.
– Чей же он, Пушкина что ли!
Так Регина ни с кем, кроме мужа в паровозики не играла. Сам же, паразит, девственность нарушил. Запамятовал! Радовался, какой умелый да ловкий.
– С одного захода откупорил!
Это его слова были.
Клялся в вечной любви.
Как же! Оборвал первый цвет, а после, когда родила, кулачищем в морду, чтобы жизнь мёдом не казалась.
А если не выдержит такого явного проявления любви, если руки на себя наложит, тогда как? И всё из-за этого…
– Вот и лежи теперь голодный! И матерь вместе с тобой жрать ничего не будет. Вместе и помрём.
Не нужна Регине такая жизнь. Она о любви и счастье мечтала, а тут форменное издевательство.
Егорка всё чаще пьянющий домой приходит. Проспится и снова “ жизни учить” принимается.
Это он так оплеухи называет.
За что учить-то?
Не за что ведь!
Обидно-то как!
– Да чего уж там: пускай теперь хоть до смерти забьёт, изверг. Сам состряпал, супостат, незнамо чего, а на жене отрывается. Откуда мне знать, кто у Егора в роду мамок да бабок топтал. Может и был кто похожий на этого Стёпку. Кто правду-то скажет, коли на стороне нагулял. Не на базаре же я его прикупила, в самом деле. Вона откуда вышел, не только видела, боль терпела. О рала-то как, едва от натуги горло не лопнуло. Думала преставлюсь, как лихо было.  Ему бы паразиту такое вытерпеть! Это тебе не ханку жрать да по башке колотить бабу, которая ответить тем же боится.
– А ведь раньше совсем не пил. Сам же видел, как пузо росло. Не сама же я его надула. Все девять месяцев при нём была. Из дома не выходила. Даже продукты сам покупал. Придёт с работы и любит, любит. Иногда до самого утра старался. До самых родов ни разу не отказала. Схватки начались, а его, дурня, в собачьей стойке ублажала. Невдомёк мужику, что дитя наружу лезет. Давай и всё тут. Так ведь дала.
– Может, кто ему кулаком в голову пнул, да дурнем сделал, а он теперь на мне злость срывает?
Жить не хочется. Как не хочется жить! Как же любо раньше было, до Стёпки этого. Никогда больше не заставят её рожать, никогда! Чтобы за такие муки да кулаком по башке. Бежать нужно, бежать без оглядки из этого дома! Пущай со своим сыном сам разбирается. Да хоть в детский дом сдаёт. А я уеду… убегу куда подальше: в Сибирь, на крайний север, где полярные медведи и больше никого. Налюбилась досыта. Больше не лезет.
Вот ведь как в жизни бывает: один неловкий момент, ошибка нечаянная, а судьба три семьи разом раком поставила.               
Катя последнее время стала раздражительная, временами и вовсе злая.
Венька старался угодить ей, не задевал лишний раз, только ластился. Работу по ночам и вечерам забросил, а без денег сложно прожить. Студентам без подработки – беда. На стипендию можно только ноги протянуть. Да кому до этого дело.
Чуть задержится парень где, невеста в слёзы. Мало того, ногами топает, зубами скрипит, глазами громы и молнии мечет.
Беременность – испытание нешуточное.
Понятно, что девочке тяжело, но ведь нужно быть реалистом: кушать тоже что-то нужно. Ей, конечно, родители копейки присылают: на макароны с маргарином хватает, но будущей маме нужны овощи, фрукты, чтобы ребёнок худо-бедно в утробе развивался. Отстанет в развитии и что тогда?
А Катюха  Веньку от юбки не отпускает, дурью мается.
Разговоры о свадьбе сами собой остыли. Родителям Катя не дозволяет о беременности говорить. И ведь не объясняет, почему.
– Катенька, ты маме написала, что замуж выходишь, что ребёночка ждешь?
– Не твоё дело. Когда надо будет, тогда и сообщу.
– Мы же договорились, что всё решаем сообща. Кажется, это была твоя идея. Я согласился. Разве что-то изменилось?
– Поговорить больше не о чем? Рано ей знать о том. Когда время придёт, расскажем.
– Странно от тебя такое слышать. Алина тоже скрывала всё, что родителей касалось. Почему? То, что умер твой папа, я слышал. Тогда ещё, в стройотряде. А мама, кто она, какая, у тебя есть хоть одна её фотография? Считаешь, я ничего не должен о ней знать? Если ты сирота, разве это стыдно?
– Есть у меня мать, есть! Больше тебе знать ничего не нужно. Чего это ты любовницу свою вспомнил, опять меня с ней сравниваешь! Я тебе не Алина какая-нибудь. Я, а не она ребёнка твоего под сердцем ношу. Под профессоров как она не укладываюсь. Разве я тебя тыкаю носом, что до меня у тебя, Венечка, целая рота девиц в постели перебывала?
 – А сейчас что делаешь! Нет у меня от тебя секретов. Нет! Алина у меня была много раньше, чем тебя узнал. Кроме неё и тебя интимного опыта ни с кем не имел.
– Милка, конечно, не в счёт, ага! То разминка была перед основным эротическим забегом. Это ничего не меняет. Ты в ней был, в Алине своей тоже не ногами путешествовал. В них… потом во мне. Как интересно-то: романтика, лирика, любовь-морковь, сунул-вынул. Как ослик Иа. Прикольно, да! А мне нет. Я в бешенстве. Какие же вы все мужики…
– Так уж и все! Необоснованные, жестокие, если не сказать, глупые претензии.
– Какие есть, на базар не несть! Но дело даже не в этом. Кто позволил тебе лезть в мою душу! Есть у меня мать, нет матери – тебе-то что! В близости не отказываю, ноги по первому требованию раздвигаю. Пользуйся, соколик. Я же безотказная. Меня можно иметь как девчонку с панели. Сначала Алину, потом меня. Если хочешь, можешь сюда её пригласить. Будешь двоих сразу ублажать. Чего церемониться с тряпкой, о которую можно ноги вытирать!
– Считаешь, я заслужил такие упреки, скажи – чем?
– Ещё как заслужил!
– Представь на минуточку, что живём мы точно так же, но ты ничего не знаешь про Алину. Совсем ничего.
– Но я-то знаю. Так она ещё имеет наглость постоянно о себе напоминать. И лезет в нашу жизнь, и лезет!
– У тебя есть конкретное предложение, знаешь, где выход?
– Нет, не знаю. Ты мужчина: думай, действуй, не заставляй страдать слабую женщину.
– Тогда слушай приказ – прекратить злиться! У нас всё в полном порядке. Тебе скоро рожать. Нужно не о себе думать, о сыне. Давай лучше поговорим о любви.
– О какой любви может идти речь в гареме! Не смеши.
– О настоящей. Я и ты. Именно потому я должен заботиться: о тебе, о нашем Антошке. Только ты должна позволить мне работать. Нам деньги нужны. После родов надо будет снимать комнату. Или поедешь жить к моим родителям.
– Фантазируешь как обустроить гарем? Алина ходит на свидание к тебе чуть не каждый день: сиськами ядрёными трясёт, заднюшкой виляет. Соблазнительная такая, аппетитная. Улыбается! Тьфу на неё! Теперь решил меня к Милке своей отправить. А хватит силёнок на нас троих? Хотя, что я говорю, ты же половой гигант. Не удивлюсь, если у тебя ещё кто-нибудь в прикупе. Будешь по графику всех удовлетворять. Чур, мои дни среда и суббота. Я же пока твоя любимая жена, имею право выбирать. Или уже нет?
– Единственная ты, глупышка, единственная. И не валяй дурака. Мила, между прочим, никогда не была моей любовницей. Несколько невинных поцелуев не в счёт. То была детская влюблённость.
– Это с какого бока посмотреть. Сдаётся мне, что недаром она с сынулей у родителей твоих ошивается. Ожидает своего звёздного часа. Вот где генетическую экспертизу проводить нужно.
– Пабам! На этом месте должен прозвучать гонг, а рефери объявить о начале решающего боя. Ты со мной Катенька войну затеяла? Нападаешь и нападаешь. Тогда следующий ход мой. У нас ведь в стране равноправие, так?
– Вроде того. Но у меня прав больше. Нас двое.
– Хочу знать о тебе всё, раз уж ты о моей жизни осведомлена лучше меня. Выкладывай. Про папу и маму расскажи, про детство, про первую любовь. Что, не было ни одного романтического приключения! А я не верю. Почему в твоей биографии одни чёрные пятна? Хочу всё знать!
– Перебьёшься! Между прочим, с мягким знаком пишется. Это моя жизнь, моя. Достаточно того, что с момента знакомства мои мысли и жизнь для тебя – открытая книга.
– Рад твоим филологическим познаниям. Твоя семейная история – страшная военная тайна, а сама ты – Мальчиш Кибальчиш? Кто они, твои родители – преступники, рецидивисты, шпионы?
Катенька бросилась на кровать, начала в истерике колошматить руками и ногами. Через несколько минут подушка была мокрая насквозь, а сама она задыхалась от спазмов, не в состоянии сделать вдох.
Венька не мог понять, чем вызвал такую бурную реакцию: неужели у девочки действительно есть страшная тайна, о которой нельзя поведать?
Тем более нужно об этом знать. Жить на минном поле – не очень приятное занятие. Что же может в её биографии быть настолько ужасным?
Деньги, пусть и немного, ей действительно кто-то посылает. Правда, Венька никогда не видел квитанции, но это не столь важно. Она точно не сирота. Это главное.
– Катенька, милая, успокойся. Всё в порядке. Не хочешь – не говори. В конце концов, у каждого человека есть интимное пространство, в которое нельзя вторгаться. Пусть эта тайна будет твоим секретиком. Помнишь, как мы в детстве закапывали цветные стёклышки и фантики в землю? Правда, потом мы забывали, куда спрятали клад. Твоя тайна останется с тобой. Больше не стану тебя спрашивать. Прости. Я скотина.
– Опять подлизываешься!
– Договариваюсь, уступаю, ищу компромисс. Готов сказать, – слушаюсь, мадам.
– У тебя одни шуточки на уме.
– Напротив, я предельно серьёзен и собран. Чего изводите, сударыня?
– Кушать хочу. Чего-нибудь вкусненького.
– Ты же меня неделю на работу не пускаешь. У нас нет денег на деликатесы.
– Будем смаковать макароны с маргарином и чёрный хлеб.
– Хлеб с хлебом, это так вкусно. Но тебе нужны витамины. Мне надо поработать и тогда… тогда, завтра сможем купить… чего ты очень-очень хочешь?
– Котлеты хочу с толчёной картошкой, мороженое шариками, сосиски, сметану, селёдку со сгущёнкой, батон с вареньем, шоколад. Лучше всё сразу.
– Изысканное меню. А из витаминов?
– Клубнику, черешню и персики.
– Ты же знаешь – не сезон. Могу предложить яблоки, груши, орехи, сушёную курагу и изюм. Да, ещё финики можно найти. Но всё это изобилие лишь в перспективе. Когда деньги будут.
– Так нечестно! Ладно, финики так финики. Сегодня можешь отлучиться, но завтра никуда не пущу.
– Жаль. Тогда послезавтра опять макароны с маргарином… и пустой чай.
– Забыл кое-что ещё, сладкое-пресладкое. Этот деликатес в магазине в магазине не купишь.
– Это само собой, золотко. Если обеспечишь фронт работ и гарантированный бесплатный доступ. Шоколадки за мной. Но и ты должна постараться. Люблю, люблю, люблю!
– Договорились. Я уже мокренькая.
– И ещё. Катенька, давай закопаем где-нибудь и мой секретик тоже. Сколько можно вспоминать про Алину, про Милку? Это нечестно: всё время тыкаешь меня мордой в то, чего изменить невозможно.
– Подумаю. Такое в одно мгновение не забудешь.
– А ты постарайся, любимая, родненькая моя.
– Пока двоюродная. У нас с тобой фамилии разные.
– Опять за своё!
– Не опять, а снова. Я должна быть уверенна. В тебе, в себе. И вообще…
– Короче, не доверяешь! Печально, досадно, но ладно: с чего-то надо начать.
– Не то, чтобы не доверяю совсем, но сомнения есть.
– Ладно, спокойной ночи. Увидишь меня во сне – загадай желание. Обещаю – обязательно сбудется.
Зима принесла новые проблемы: Катенька мёрзла.
Несколько слоёв тёплой одежды не спасали, а старое пальто перестало застёгиваться на распухшем животе.
Венькина мама связала Катеньке свитер и рейтузы из грубой крестьянской шерсти. Обновки кусались, но зато были тёплые.
Быт постепенно наладился. То ли капризов стало меньше, то ли Венька к ним приспособился. Во всяком случае, жить стали мирно и слаженно, за исключением редких случаев.
Мирошниковы вернули своего сынишку, наладили отношения.
Увы, ненадолго.
Чёрная кошка безпричинной ревности бегала между ними по кругу.
Возвращение сына стало очень непростым мероприятием, теперь по иным причинам.
Когда пришло время меняться детьми, Алина вдруг поняла, что не готова отдать Коленьку. Прежде он казался чужим и таковым был на самом деле, но они сроднились, срослись.
Расстаться оказалось попросту невозможно.
Продолжительная депрессия, истерика, слёзы отнюдь не способствовали процессу воссоединения родителей с кровными отпрысками.
Алина хотела забрать своего и Виктора Петровича сына, но и другого оставить.
Муж пытался успокоить Алину. Тщетно. Такую супругу до сих пор он не знал.
Потенция его разом улетучилась, отношения вернулись в неблагоприятную фазу: жена страдала от недостатка любви, а муж от отсутствия подобающего статусу признания в научном сообществе.
Алина то и дело прибегала к Веньке жаловаться на жизнь. Скрыть этот факт от Катеньки было сложно: везде имелись глаза и уши.
Катя хмурилась, замыкалась на время, но открыто не конфликтовала. На вопросы, когда будет свадьба,  отмалчивалась.
В конце февраля пришла телеграмма о смерти Катиной мамы. Девушка засобиралась. Венька тоже.
– Ты не поедешь, – кричала она.
– Не имею права отпускать тебя одну, тем более по такому печальному поводу.
– Я сказала, никуда не поедешь! Это моя мама умерла, не твоя.
– Но ты, ты-то моя жена. Я обязан тебя сопровождать. Скоро пять месяцев, как ты носишь Антошку. Не дай бог с ним или с тобой что случится, я себе этого не прощу. Или вместе едем, или никто.
– Не имеешь права распоряжаться мной, ты мне никто.
– Вот так новость! С этого момента подробнее, пожалуйста. Кажется, я что-то важное пропустил. Объяснись немедленно, у меня тоже есть нервы!
– А если я скажу, что ребёнок не от тебя, тогда как?
– Тогда мы умрём вместе. Убью на месте. Не смей валять дурака. Давай адрес, я за билетами.
– С тобой никуда не поеду!
– Это ещё почему?
– Потому, что моя семья – моё личное дело. Сам сказал – неприкосновенный секретик. Не для тебя и не тобой он закопан.
– Был не для меня. Пока не касалось нашего ребёнка. И тебя. Ты заигралась, родная.
– Нисколько. Или останешься, или мы расстаёмся. Навсегда.
– Едем вместе, потом делай что хочешь. Но сначала… сначала роди моего Антошку. Ультиматум отклонён. Или я чего-то не догоняю?
– Фиг с тобой, папаша. Как бы тебе не пожалеть. Не поехать на похороны я не могу.
– Вот и договорились.
– Это насильственный акт, так и знай! Не имеешь права так со мной поступать. Помни об этом.
– Расскажешь нашему ребёнку, когда родится. У меня нет желания договариваться с глупой бабой в сложившейся обстановке.
– Подчиняюсь силе, но это совсем не значит, что дозволяю мной командовать. Я никогда… никогда, слышишь, не выйду за тебя замуж, так и знай! Никто не имеет права мне указывать, если дело касается личных тайн.
– Что же это за тайны, из-за которых ты отказываешь мне в праве, быть мужем и отцом? Не хочешь поведать, до того, как я узнаю обо всём сам?
 – Нет, не хочу.
В поезде Катя улеглась на нижнюю полку лицом к стенке. Вставала только в туалет. Даже есть отказывалась.
За окном вьюжило. На ходу в окна задувало, пришлось наглухо задёрнуть плотную шторку, но всё равно было холодно, тем более на душе, где кошки скребли и скребли, не позволяя, ни на секунду расслабиться.
Венька пытался заговорить, приносил горячий чай, раскладывал еду и прятал всё это обратно за ненадобностью.
Он очень хотел есть, но ситуация накалялась, хотя события и декорации нисколько не поменялись.
Поезд отбивал ритм на стыках рельсов, то и дело моргал свет. Снежные вихри напевали что-то заунывно и мрачно.
Вагон качало, подбрасывало, дёргало. Сонные пассажиры передвигались туда и обратно, подпрыгивая вместе с поездом.
Катя лежала. Неподвижно, тихо, не подавая признаков жизни.
Она знала, куда направляется, что увидит.
Венька ни о чём не догадывался.