Книга 1. Искушение. Глава 5. Подмосковные вечера

V. Подмосковные вечера.

Тётя Клава взяла Nokiю, нажала нужную клавишу, поднесла аппарат к уху, и в это самое мгновение…

… ничего не произошло. Вернее произошло, но не с уборщицей, а с профессором Нычкиным. Нет, он никуда не переместился. Вернее сказать, переместился, но недалеко. А если ещё точнее - он  поменял своё и без того не очень-то вертикальное положение в пространстве на полностью горизонтальное. С профессором от волнения случился сердечный приступ, и он, как стоял возле сейфа, так и рухнул на пол, разбив вдребезги фляжечку и разлив драгоценный коньяк. Пока возились с Нычкиным,9 оказывали ему первую помощь, вызывали скорую, объясняли руководству учреждения, а затем медицинским работникам, что собственно произошло… Короче говоря, пока суд да дело, Израиль Иосифович благополучно вернулся в себя. От госпитализации он отказался, но, взяв бюллетень, отправился домой, на все лады ругая Пиндюрина с его антинаучной якобы машиной времени, а заодно и всех остальных изобретателей. Впрочем, как и весь научно-технический прогресс в целом, от которого одни только хлопоты и мигрени.

Кстати о Пиндюрине. О нём в суматохе как-то поначалу забыли, а когда вспомнили, то ни его самого, ни его Nokiи уже нигде не было. Хотели спросить у тёти Клавы, но она тоже испарилась вместе с ведром, шваброй и тряпкой. Вот такие дела. Пришлось, и в самом деле, вызывать милицию. Но когда та приехала вместе с собакой, уборщица неожиданно нашлась. Она преспокойненько сидела себе в своей каморке под лестницей в окружении нехитрого инвентаря и напевала популярную некогда песенку «Ландыши», только почему-то на немецком языке. Откуда тетя Клава, никогда не бывавшая в Германии, узнала немецкий, и что с ней произошло во время испытания машины времени, выяснить так и не удалось. На все расспросы она только заговорщицки хихикала и, театрально запрокинув голову, повторяла: «Ах, оставьте меня, охальники. Ту би, ор нот ту би».

Даже товарищ Обрыдкина поначалу как-то потерялась… Но вскоре нашлась. Она случайно обнаружилась в милицейском УАЗике, лихорадочно тыкающей сосисочными пальцами в кнопки рации. Что-то у неё не получалось никак, отчего она сильно страдала и нервничала.

Да. Нехорошо как-то всё получилось, неправильно как-то.

Только Женя Резов остался во всей этой суматохе самим собой. Хотя и заметно расстроился от неудачи эксперимента. Ведь это же был его первый рабочий день, и он так хорошо начинался. А теперь… С такими вот невесёлыми мыслями ехал Женя в переполненном, как всегда, вагоне метро домой. Было душно и обыденно. От сограждан, плотно обступивших его со всех сторон, пахло маринованными огурцами, пОтом вперемежку с дезодорантом «Свежесть» и чем-то ещё специфическим, что обычно насыщает воздух метро в час пик. Ноги ныли от долгого стояния, в животе урчало, булькало и нехорошо вибрировало, поднимая кверху неприятную, социально опасную волну. В голове тикало и кружилось, как в центрифуге, навевая тревогу и опустошающую грусть. От утреннего многообещающего настроения не осталось и следа. Хотелось упасть и забыться.

В том же вагоне, неподалёку от Жени ехала небольшая компания девчонок, лет семнадцати, не больше, в яркой боевой раскраске и недвусмысленном прикиде, с явным намерением где-нибудь затусить. Они беззаботно щебетали всякую чушь на понятном им одним сленге - модном ныне винегрете из русских и некогда английских слов, от которого русский язык ничего не выиграл, а английский многое потерял. Рядом стоял маленький, щупленький старичок с авоськой. Ноги его тряслись от слабости, и если бы не плечи и локти плотно обступивших его сограждан, он непременно бы рухнул на пол вагона, хотя это вряд ли бы кто заметил. Нос старика упирался в не по годам развитую грудь одной тинейджерши. И не потому, что она хорошо пахла, или чем-то ещё заинтересовала ветерана. Просто выбора у него не было. Такое положение весьма стесняло старика, и он всячески старался найти из него выход. Но как только в пространстве появлялось хоть какое-то место для носа, там тут же оказывалась и грудь. Можно было бы конечно возмутиться, сделать замечание, или хотя бы попросить девицу подвинуться, но воспитанность и природная скромность патриарха не позволяли ему этого сделать.

Вдруг старика осенило, выход нашёлся сам собой. Вернее не совсем ещё выход, но повод завести разговор оказался как нельзя кстати. На высокой груди тинейджерши, так досаждавшей старику, красовался большой круглый значок белого цвета с непонятными, заграничными буквами следующей конфигурации: «I’M HAPPY TO GIVE YOU».

- Дочка, ты прости меня старика, разреши вопрос задать, - забросил удочку дед.

- Чё те надобно, старче,- ответила «Золотая рыбка».

- Скажи на милость, а чего это тут у тебя написано такое, не пойму никак.

- Тут, дед, написано: «Ам хепи то гиве ёу».

- Как сказала? Не разобрал что-то.

- Глухой чё ли? «Ам хепи то гиве ёу», понял?

- Понял. Вот теперь, милая, понял. А то смотрю и никак в толк не возьму. И главное ведь вижу, что Амхепи…, а вот что он гиве именно ёу, не разберу. А как ты мне старому всё разъяснила, так сразу же и понял. Только вот вопрос, а это по-каковски же?

- Это на инглиш, дед. Ты по инглиш-то спикаешь?

- Чего сказала-то?

- А-а! Тебе не понять.

- Дык ты, дочка, объясни мне старому, что этот вот «Амхепи» по-русски-то означает?

- А я знаю? Я те чё, переводчик чё ли?

- Так что ж тогда нацепила-то?

- А чё, прикольный значок.

- Да я вижу, что прикольный, не пришитый. А что на нём написано-то такое?

- Отстань, дед, чего прилип?

- Тут, дедушка, написано… - в диалог вмешался стоящий рядом интеллигентного вида мужчина в очках и шляпе, - …«Я рада»… хм, как же это лучше сказать…? «Я рада… уступить вам».

- Весьма вам признателен, молодой человек, - поблагодарил интеллигента старик. - Так значить, уступишь? - снова обратился он к девице, - А то я уже и не знаю, куда деваться от твоих… гм… прелестей.

- Ты чё, дед, угорел, не иначе? А не поздновато ли тебе? Еле стоишь ведь, а всё туда же.

- Да, дочка, сил уж маловато осталось, потому и прошу, что б ты, значит, сама мне, ну это самое, уступила то есть. Мне-то тебя тормошить уж не сподручно, так ты бы уж сама, а.

- Ну, ты, дед, даёшь. А бабки-то у тебя есть?

- Бабки? А что бабки? Бабок-то полон дом, только на кой они мне, старому, сдались-то? Мне бы воздуху свежего глотнуть.

- А не жалко бабок-то?

- Да что ты всё о бабках? Чего их жалеть-то? Они ж зелёные ещё - меня переживут! А мене уж не долго топтать-то.

- Ну, дед, ты, я вижу, ходок ещё тот. Тебе всех нас троих, или на меня только запал?

- Да ну! Куда там троих, мне шибко много не надо. Ты вот только уступи мне старому маленько, да и будет с меня.

- Ладно, старче, уговорил. Хата твоя, или на моей территории?

- Твою, дочка, твою территорию. Мне бы только воздуху глотнуть.

- Ну, пойдём тогда, нам выходить.

- Давай, дочка, иди с Богом, спасибо тебе.

Поезд остановился на очередной станции, компания тинейджерш с шумным смехом направилась к выходу, а вместе с ними ещё полвагона. Старик сел на освободившееся место и с большим наслаждением вдохнул всеми лёгкими порцию воздуха.

Вагон снова наполнился до отказа новой партией пассажиров, и поезд помчался дальше.

Полная, румяная дама в кримпленовом брючном костюме в яркую крупную розу, и огромных увесистых серьгах в ушах поднялась со своего места недалеко от Жени. Она всколыхнула собой раскалённый воздух, привнеся в почти привычный букет запахов аромат не то дикой степной орхидеи, не то горной лаванды. Дама поспешно направилась к выходу, работая во все стороны локтями и бёдрами. Несколько стоящих до сих пор пассажиров, обезумевших от внезапно свалившейся на них удачи, как по команде ломанулись к освободившемуся месту, но… Женя был первым. Не обращая внимания на ропот и косые взгляды менее удачливых попутчиков, он запрокинул голову, закрыл глаза и постарался забыться. Резов успел ещё подумать о том, как бы не проехать свою станцию, но утешительная мысль, что поезд движется по Кольцевой линии, окончательно успокоила его. И, как оказалось, напрасно.

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «Площадь Революции», - услышал он через пару мгновений.

«Однако быстро, - подумал Женя. - Не успел присесть, как уже «Площадь Революции». Потом «Курская», дальше пару остановок на электричке и дома. Можно ещё минут пять-семь подремать… Стоп! Как это, «Площадь Революции»? Какая «Площадь Революции»? Я же на Кольцевой…».

Сон как рукой сняло. Женя открыл глаза и вскочил с места…, но тут же снова плюхнулся на диван. Вагон был пуст. Вернее, почти пуст. Никакой давки, никаких «ароматов», насыщающих атмосферу вагона, уже не было. Только прямо перед ним, буквально в одном шаге стояли холёные, с иголочки одетые мужчина средних лет и молодая шикарная дама. Они в упор рассматривали Резова. Несколько поодаль находились два огромных бритоголовых амбала в чёрных костюмах и чёрных же очках.

- Здравствуйте! – с очаровательной улыбкой произнесла дама.

- З-д-рав-ствуй-те, - еле выдавливая из себя звуки, ответил Женя.

- Добренький вечерочек! - подхватил нить разговора мужчина. - Ви извиняйте, що ми к вам обращаемось, ми сами люди не местные, приезжии…

- Из Киева… - уточнила дама.

- Да, з Кыиву ми, щось у Украини. Чулы мобуть? - мужчина очень волновался, с трудом подбирая нужные слова, и постоянно озирался на свою более уверенную спутницу. - Ми тилькы з Канади. У Канади ми булы, ось…

- Муж был болен…

- Хворый я був, бач, болыть щось, аж неможлыво…

- Ему необходима была срочная операция…

- Операция  в мэни, да-а! У копчику болыть щось…

Мужчина нервно бегал взглядом то на жену, то на Женю, стараясь не упустить нить разговора и вставить очень важную, на его взгляд, информацию. От волнения он даже вспотел.

- Очень сложная операция...

- Ну-у! Ликар ризав мэни. Да-а! Ножиком прямо, бач, тильки вжик, и усэ…

- Очень…

- И щэ клавустрохвобия в мэни, да-а!

- Очень дорогая операция…

- Да ни хай. Щось грошыв нэмайе що ли?

- И сделать её могли только в Канаде…

- Ну. Цэ ж и я кажу. Тилькы у Канади и бильш нигде…

- Мы пробовали обращаться в Москву…

- Ни-и! Бач, москали ни могуть, ага. Знаниив в ных нэмайе, чи аппаратив яких, чи що…

- А в Канаде операцию, слава Богу, сделали…

- Да-а! Усэ слава Богу!

- Операция прошла успешно…

- Дужэ гарно, бач, аж не пыкнув я, - мужчина склонился к самому уху Жени и сообщил по большому секрету. - Спав я, ага, нычого ни чул…

- И теперь мы возвращаемся домой…

- У Кыив ми повертаемось!

- Через Москву…

- Ну да, у Москву ми прыйихалы, бач. Вжэ ми булы у Хвранции, у Парыжу… яки тамо дивки гарны, я тоби кажу…

- Ты опять? – дама строго посмотрела на мужа.

- Да ни, ни, кыся, я ни що. Ни чого особлываго. То ж я кажу, дивки тамо дуже худючи, як прутья з виныку, одни мослы стрычать, ухопытыся тож ни за що…

- Дело у нас в Москве очень важное…

- Це так. Усэ так. Чиста правда-матка. Допомохты трэба…

- У меня нет ничего, - наконец-то нашелся, что сказать Женя.

- Нет! Нет!

- Ни-и! Ни-и! – замахал руками мужчина. - Звиняйте, що ми к вам обращаемось, в нас у Москви никого нэмае, оце ми до вас…

- Не откажите…

- Но я же говорю вам, у меня нет ничего, - Женя уже начал терять терпение и хотел было встать и отойти, но неожиданно один из до сих пор стоявших неподвижно амбалов подошёл к нему вплотную и раскрыл большой чёрный кейс прямо перед его носом.

- Не откажите в любезности - возьмите, сколько сможете.

Кейс был до верху набит аккуратно сложенными банковскими упаковками по десять тысяч долларов в каждой.

- Будь ласка, возьми скилькы потрибно. В нас ще йе.

От неожиданности Резов снова плюхнулся на диван и, ничего не понимая, смотрел то на кейс, то на умоляющие физиономии просителей.

Видя Женину растерянность, мужчина ещё больше заволновался и, вытирая носовым платочком крупные капли пота с лица, попытался хоть как-то помочь ему. Ну, приободрить как-то.

- Бач, клавустрохвобия в мэни… У копчику болыть щось…

- Станция «Площадь Революции», переход на станцию «Театральная», - раздалось из динамиков.

Женя вскочил, опрокинув кейс и рассыпав долларовые пачки, и выбежал прочь из вагона. Двери с шумом закрылись, поезд тронулся, быстро набирая скорость.

Он остался один на совершенно пустой станции. «Уф-ф! Что ж это происходит? Среди бела дня деньги дают… А я не беру.… И всё же, как я сюда попал? - размышлял он, разглядывая застывшие фигуры рабочих, колхозниц и красноармейцев с собаками, создающих неповторимый скульптурный ансамбль станции.  - Я точно помню, как сел в метро на «Октябрьской» Кольцевой линии. Может, я по ошибке попал на радиус? Да, наверное… Какой же я, всё-таки, рассеянный. Но подождите, Калужско-Рижский радиус не проходит через «Площадь Революции». Ничего не понимаю. Дурдом какой-то».

Тут подошёл следующий поезд, остановился и раскрыл перед Женей двери пустого вагона. «И куда подевались все люди? В это время метро всегда переполнено. Неужели я столько проспал?! Да нет, не может быть… я ведь только присел, только задремал и…».

Над чёрной пастью тоннеля светящиеся электронные часы показывали четыре нуля.

«Полночь!? Мама родная, это я столько спал?! Не может быть… я точно помню… я присел, закрыл глаза и  «...следующая станция…». Не может быть…».

- Гражданин, вы ехать-то будете? Вас только и дожидаемся, – раздался из динамика противный женский голос. - Ну вааще прям, сами не знают, едут или не едут!

Женя послушно зашёл в вагон, двери закрылись, и поезд поехал, стуча колёсами о стыки рельс. Он не стал садиться, опасаясь снова заснуть, а, как зашёл в вагон, так и остался стоять, только развернулся лицом к двери. Резов наблюдал за проносящимся мимо мраком подземелья и переживал в памяти все события, навалившиеся на него сегодня. Состояние его можно понять, оно было ужасным. Столько всего уместилось в один день, на месяц хватило бы. Радостная эйфория предчувствия новой, интересной, полной открытий и побед жизни. Знакомство с новыми коллегами…

«Они хотя и немного странные, но вполне положительные, серьёзные люди. Совсем другое дело, этот изобретатель, как его, Пиндюрин вроде бы. Надо же, изобрёл машину времени - глупость какая-то. И ведь ему поверили! Как лихо он всех уболтал, даже испытание затеял. Машина времени – бред какой-то, это же антинаучно. Прав был профессор Нычкин. И Хенкса Марковна тоже права, надо было гнать этого изобретателя ко всем чертям».

В правом боку вдруг что-то запульсировало, и нехорошая такая волна пробежала по всему телу, засев где-то в голове тупой, едва ощутимой тревогой.

«Да. Испытание пресловутой машины времени с треском провалилось. Ничего же не произошло, да и не могло произойти. Хотя, с другой стороны, именно после этого испытания всё и началось - приступ профессора, тётя Клава какая-то странная, в метро творится что-то непонятное - чертовщина какая-то».

Снова запульсировало, завибрировало и пробежало по всему телу, застряв где-то в голове и усилив тревогу.

«Сам-то Пиндюрин пропал куда-то, исчез, испарился, как и не было его. Эх, хорошо бы найти этого «изобретателя» да порасспросить хорошенько. Он смог бы, наверное, всё объяснить».

Проносящийся за стеклянной дверью вагона мрак как будто ещё больше сгустился, спрессовался в непроницаемую чёрную завесу, хотя давно уже должен был рассеяться, вспыхнув сиянием множества ламп вестибюля очередной станции. Поезд ехал уже минут десять-пятнадцать и не собирался останавливаться, а напротив, казалось, ещё усиливал ход. Вдруг в отражённом от стеклянной двери пространстве вагона, прямо за Жениной спиной появилась знакомая фигура в старой, выцветшей футболке и с круглой, как бильярдный шар головой. Она, не обращая никакого внимания на попутчика, увлечённо набирала указательным пальцем какой-то текст на мобильнике Nokia.

«Пиндюрин!? Откуда он здесь взялся? Ведь не было же никого», - пронеслось в голове у Жени, и он резко развернулся.

Возле противоположной двери никого не было. Вагон был пуст.

«Глюк…», - осторожно прокралась в сознание пугающая мысль.

- Эй, кто тут? – тихонько крикнул Женя, но ответа не последовало.

- Пиндюрин, вы здесь? Где вы? – пустое пространство вагона ответило всё убыстряющимся стуком колёс и завыванием встречного потока воздуха в вентиляционных воздуховодах.

Женя медленно, осторожно, пытаясь перехитрить пугливый глюк, снова отвернулся к зеркалу стекла, ожидая опять увидеть призрак. Но за его спиной отражалась только пустота.

«Точно мираж, этого мне только не хватало, - Резов отёр носовым платком со лба капельки холодного пота. - Совсем плохо. Переутомился наверное, перенервничал. Всё, надо успокоиться, ни на что не обращать внимания. Сейчас будет «Курская», бегом на вокзал, минут пятнадцать на электричке и дома - горячего чаю с мёдом, и в постель. Отдохну хорошенько, высплюсь, а завтра всё будет хорошо. Всё будет хорошо… Да ну его к чертям собачим, этого Пиндюрина с его Nokiей!».

В правом боку снова завибрировало, на этот раз с особенной силой, а по вагону пронеслась известная мелодия «Люди гибнут за металл». Женя достал из футляра свой мобильник и прочитал SMSку: «НОВЫЕ ИГРЫ, ПРИКОЛЫ, НЕВЕРОЯТНЫЕ УВЛЕКАТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ. ДЛЯ УЧАСТИЯ НАЖМИТЕ ЛЮБУЮ КЛАВИШУ НА ВАШЕМ ТЕЛЕФОНЕ».

- Блин! Достали своими идиотскими завлекалками! Стоит только согласиться, без штанов оставят! – гневно выпалил Женя, стёр SMSку и отключил Nokiю.

В тот же миг поезд стал тормозить. Натужно загудели тормоза, гася невероятную скорость, набранную в столь длительной гонке, и вскоре вагон вырвался из железных объятий мрака на простор ярко освещённой станции. «Ну, наконец-то», - вздохнул с облегчением Женя, когда состав уже останавливался. Двери с шумом раскрылись, и в вагон ввалилась плотная, тяжёлая как мельничный жернов, тягучая тишина. Ни одного звука, даже никаких шорохов, поскрипываний и попискиваний, ни вздоха, ни оха, ни одной живой души, как в огромном, ярко освещённом склепе. Только множество чёрных, лоснящихся на свету рабочих, колхозниц и красноармейцев с собаками смотрели на Женю, как живые. Состав снова стоял на «Площади Революции».

Так прошло несколько долгих секунд, а может, минут, часов, лет… Ничего не происходило, не менялось, не трогалось с места, не издавало звуков, не шелохнулось.

- Эй, гражданин, выходить-то будем, или будем стоять, как Ришелье на новые ворота? Вас только и дожидаемся-то, - громоподобно обрушился из динамиков прямо на Женю знакомый уже, противный женский голос. - Ну, вааще прям, сами не знают, выходют, или нет. Ну, чего вылупился на меня? Всё, приехали, конечная, освободите вагон немедля!

Женя не понял, как вышел из поезда, как оказался на платформе, не слышал, как у него за спиной с грохотом закрылись двери.