Мечты любви моей весенней

Пьеса по мотивам рассказов И.А.Бунина о любви

Действующие лица
Иван Алексеевич Бунин
Вера Николаевна Муромцева, его жена
Герои рассказа Руся:  Руся, ее мать, юноша-репетитор
Герои рассказа Солнечный удар: Дама, Поручик, Лакей
Герои рассказа Муза: Муза, Художник, Викентий – сосед Художника по даче
Герои рассказа Темные аллеи: Николай Алексеевич – офицер в отставке, Надежда – хозяйка частной гостиницы при почтовой станции.

Сцена разделена на две части. Меньшая часть – квартира Буниных во Франции. Уменьшенные габариты квартиры Буниных имеют целью показать, что их теперешний мир неполный, скудный, и, что главное, большое, осталось где-то там, вовне, в прошлом. Большая часть сцены – это место для воспоминаний-рассказов, рассказов о той остановленной, замершей в незабываемом прошлом жизни. В квартире Буниных свет слабый, тусклый, в другой части – яркий.

Картина 1.

Город Грасс на юге Франции. Дом Буниных. Осень 1940-го года. Поздний час. Вера накрывает к столу. Ждет мужа, поглядывает через окно на улицу. Видит его, суетится, берет книгу, садится у стола, делает вид, что не беспокоилась, а была занята чтением книги.

Бунин (входит) Добрый вечер, Веруша! Нам повезло, что живем в Грассе. При такой осени в Москве я был бы по колени в грязи. Не говоря уж о Воронеже.

Вера. Здравствуй, Ян. Дорогой мой, тебе только кажется, что ты в Грассе. Сколько я тебя знаю, ты Россию ни на минуту не покидал. Ты весь по-прежнему в Москве и в Воронеже, только ноги твои в Грассе. Я же вижу по твоим новым рассказам. Ты не просто в России, а в той России, которой давно нет... и уже не будет...

Бунин. А мне и не нужно, чтобы она вернулась, та Россия. Мне нужно, чтобы ее не забывали.

Вера. Ты сильно запоздал. Я ужинала без тебя. Ты голоден?

Бунин. Нет, спасибо, я ужинал... в ресторане...

Вера. Неужели тайно, вместе с германскими войсками, во Францию прибыла и твоя Галина? С нее станется.

Бунин. О! А чай горячий! Спасибо за чай. Чайку попью с удовольствием! Нет, это была не Галя!

Бунин налил себе чай и громко размешивает сахар чайной ложечкой.

Вера. А ты знаешь, что по-итальянски галина означает курица?

Бунин перестает размешивать сахар. Нарочито бросает ложечку на пол. Возмущенно смотрит на Веру. Потом молча поворачивается и собирается уходить в другую комнату.

Вера. Не уходи, Ян, прости... Знаю, что тебе больно... А мне не было больно, когда вы крутили ваш роман у меня на глазах? Останься... На самом деле мне сейчас совсем не хочется цапаться с тобой. Твой рассказ перенес меня туда... в шестнадцатый, а может и раньше... И звучит он так, будто написан не сейчас, а тогда... Твоя фантазия бьет все границы, все так свежо и по-настоящему!
Бунин еще не остыв от намека жены, садится за стол с чашечкой, но спиной к жене.

Бунин. Какой рассказ?

Вера. Руся. Это действительная история или выдумка?

Бунин. Это действительная история, которая случилась со мной... это невозможно себе даже представить, это было еще в том веке, в той спокойной жизни, в 1889 году.

Вера. Боже, как далеко!


Картина 2

Часть сцены, где находится квартира Буниных, темнеет. Ярко освещается другая часть, на которую выбегает Руся, прижимая к груди картуз юноши и еще из-за кулис крича : “Уж!, Уж!“. Слышен стук веслом по дну лодки. Следом выходит юноша с веслом, поворачивается к кулисе и бросает весло в „лодку“

Руся. Какой вы молодец! Как вы его здорово стукнули! Это ведь такая гадость! Недаром слово ужас происходит от ужа. Они у нас тут повсюду, и в саду, и под домом... И Петя, представьте, берет их в руки!

Юноша. Да оставьте вы этот картуз! Давайте я его брошу в лодку!

Руся. Нет! Я его буду беречь! А в лодке мокро... ( Она сделала несколько шагов к пригорку) Здесь мое любимое место!

Руся села на пригорок. Юноша примостился рядом. Раздается пение птичек, кряканье лягушек.

Руся. (громко) Правда хорошо?

Юноша. (вторя ей) Очень!

Руся. Я сегодня застала вас за книгой. Можно узнать, какие премудрости вы изволите штудировать?

Юноша. Историю Французской революции.

Руся. Ах, бог мой! Я и не знала, что у нас в доме оказался революционер.

Юноша. А вы, что ж, свою живопись забросили?

Руся. Вот-вот и совсем заброшу. Убедилась в своей бездарности.

Юноша. А вы покажете мне что-нибудь из ваших писаний?

Руся. А вы думаете, что вы что-нибудь смыслите в живописи?

Юноша. Вы страшно самолюбивы.

Руся. Есть тот грех...
Пауза

Юноша. Наконец вы снизошли до меня

Руся. Наконец-то вы собрались с мыслями ответить мне!
Пауза.

Руся. (не глядя на юношу) Ты меня любишь?

Юноша. С первого дня нашей встречи.

Руся. И я. Нет, сначала ненавидела — мне казалось, что ты совсем не замечаешь меня. Но, слава богу, все это уже прошлое.
Пауза

Ее рука передвигается к нему, его к ней. Наконец он набрасывется на нее, следует продолжительный поцелуй. После поцелуя он в смущении отодвигается от нее и отворачивается. Она смотрит на него...

Руся. Там в лодке, на скамеечке... остался плед.

Юноша. А плед зачем?

Руся. Какой глупый! Нам же будет холодно.

Юноша уходит и возвращается с пледом. Накрывает ей плечи. Садится рядом. Молчат.

Руся. Мы целовались как-то бестолково. Теперь я сначала сама поцелую тебя, только тихо, тихо. А ты обними меня... везде... (целует его, начинает растегивать пуговички на сорочке).

Он протягивает к ней руки.

Руся. Нет, не здесь. (поднимается) Пойдем со мной. (Уводит его за кулису)
Свет на сцене „рассказа“ приглушается. Освещается квартира писателя.

Бунин. Это было чистое умопомрачение. Счастье, внезапно свалившееся на голову, восторг, наслаждение... У тебя разве не было в твоей юности чего-то подобного?

Вера. Давай не будем обо мне... У каждого происходит что-то свое... незабываемое.

Гаснет свет в квартире Буниных Снова рассветает сцена „рассказов“. Но не ярко, вечерним светом.

Из-за кулис выходят оба, держась за руки...

Руся. Теперь мы муж с женой. Мама говорит, что она не переживет моего замужества, но я сейчас не хочу об этом думать...

Они сели на пригорок. Он обнял ее, прижимая к себе.
Шум в лесу.

Руся. Постой, что это?

Юноша. Не бойся, это, верно, лягушка выползает на берег. Или еж в лесу...

Руся. А если козерог?

Юноша. Какой козерог?

Руся. Я не знаю. Но ты только подумай: выходит из лесу какой-то козерог, стоит и смотрит... Мне так хорошо, мне хочется болтать страшные глупости!

Вдруг из-за кулис раздается голос

Мать Руси. (выходя на сцену с пистолетом в руке) Я все поняла! Я чувствовала, я следила! Негодяй, ей не быть твоею!
Выстрел. Мать Руси бросает пистолет.
...
Мать Руси. Только через мой труп перешагнет она к тебе! Если сбежит с тобой, в тот же день повешусь, брошусь с крыши! Негодяй, вон из моего дома! Марья Викторовна, выбирайте: мать или он!

Руся. Вы, вы, мама...

Юноша уходит. Сцена „рассказов“ темнеет.

Светлеет квартира Буниных. Темнеет сцена „рассказов“


Картина 3

Вера. Amata nobis quantum amabitur nulla! Возлюбленная нами, как никакая другая возлюблена не будет! Я только не поняла, что ты этим хотел сказать?

Бунин. Мы любим и не верим, что кто-то может любить сильнее.

Вера. Еще чаю? И я бы попила.

Бунин. Спасибо! С удовольствием.

Вера. Ой, я забыла. Я же купила твои любимые круассаны с повидлом.

Вера встала, забрала чашку у Бунина, подняла с полу ложечку, ушла за кулису.

Бунин. (в догонку) Мне кажется, ты меня специально злишь. Ну и что, что мы живем во Франции? Почему в своем доме булочку я должен называть круассаном? Теперь вся Франция занята нацистами и что, прикажешь перейти на немецкое бретхен?

Вера. (входит с подносом, на котором чашки с чаем и булочки). Ну полно тебе, Ян. Забыла, ошиблась... Ну извини!

Бунин. Вообще русскому человеку полагается сторониться всех этих лягушатников, макаронников, колбасников, лордов, всех их нравов, повадок, слов. Чтобы сохранить свое, остаться русским. Да, к сожалению они командуют парадом! И в то же время ненавидят Россию! Потому что боятся. Как же... небось помнят Александра с казаками, и Суворова помнят. А Россия. Увы, ведет себя как ручной медведь на рынке, с закольцованными ноздрями и на цепи. Идет послушно за этими скоморохами и ждет подачки. А ведь горе России и на их совести. Они же предали нас, лишь изобразив помощь в борьбе с большевиками, а сами только радовались, когда большевики повергли медведя наземь.

Вера. Да, ты прав. К сожалению, прав. И все-таки они присудили тебе Нобелевскую и благодаря этому мы не нищенствуем, как многие другие...

Бунин. Ну во-первых, я надеюсь, что все-таки заслужил ее. А во-вторых, это совсем другое. Они и награды раздадут, лишь бы медведь был повержен. А в результате получили нового медведя, куда более страшного...

Вера. Кстати, а где наш Ленечка, где Зуров? Не пора ли е му спуститься к нашему чаепитию. Его не хватает. Вы ведь всегда спорите с ним о политике...

Бунин. Он не придет. Уехал. Сказал, что насовсем. Собственно именно с ним я и провел вечер в ресторане. Извинялся, что не попрощался с тобой. Я поддержал его. Ему уже пора идти своей дорогой.

Вера. Жаль... Он чем-то мне напоминал того поручика из „Солнечного удара“.  Это мой любимый рассказ... (Берет книгу. Находит в ней место) После обеда вышли из ярко и горячо освещенной столовой на палубу и остановились у поручней.


Картина 4

Гаснет свет в квартире Буниных. Зажигается сцена „рассказов“. На авансцену выходят Дама с Поручиком.

Дама. Я, кажется, пьяна... Откуда вы взялись? Три часа тому назад я даже не подозревала о вашем существовании. Я даже не знаю, где вы сели. В Самаре? Но все равно... Это у меня голова кружится или мы куда-то поворачиваем?

Поручик взял ее руку, поднес к губам.

Поручик. Сойдем!

Дама. Куда?

Поручик. На этой пристани.

Дама. Зачем? (Он промолчал. Она опять приложила тыл руки к горячей щеке.)

Поручик. Сойдем!

Дама. Ах, да делайте, как хотите.

Поручик помчался за кулисы. Вышел с двумя чемоданами. Спустился со сцены. Помог спуститься Даме. Прошли к другому краю сцены. Он забрался на нее с чемоданами. Помог Даме поднятся. Поднимая полу занавеса крикнул: „Извощик!“. Ему в ответ раздалось: „Что изволите, барин?“ „В номера!“ Оба исчезают за занавесом.
Зажигается свет в комнате Буниных

Вера. Мне особенно нравится это твое описание уездного города... (читает)  Через минуту они молча сели в запыленную извозчичью пролетку. Отлогий подъем в гору, среди редких кривых фонарей, по мягкой от пыли дороге, показался бесконечным. Но вот поднялись, выехали и затрещали по мостовой, вот какая-то площадь, присутственные места, каланча, тепло и запахи ночного летнего уездного города... Извозчик остановился возле освещенного подъезда, за раскрытыми дверями которого круто поднималась старая деревянная лестница, старый, небритый лакей в розовой косоворотке и в сюртуке недовольно взял вещи и пошел на своих растоптанных ногах вперед. Вошли в большой, но страшно душный, горячо накаленный за день солнцем номер с белыми опущенными занавесками на окнах и двумя необожженными свечами на подзеркальнике.

Поручик торопливо входит на освещенную сцену „рассказов“. Следом за ним входит Дама. Он притягивает ее страстно к себе, обнимает и целует. Падает ее шляпа. Он бросает на пол фуражку, судорожно стаскивает с себя китель, тоже бросает на пол. Начинает расстегивать пуговки на ее платье. Она ему помогает... Недораздев ее, он хватает ее за руку и тащит за ту кулису, куда Юношу уводила Руся. Дама послушно устремляется за ним. За сценой слышно ее „Ах!..“
Темнеет сцена „рассказов“. Светлеет квартира Буниных.

Бунин. Вера! Боже мой, я только сейчас, в этот момент, понял почему тебе нравится этот рассказ! Неужели?! И ты столько лет хранила тайну? Признайся!

Вера. Ян! Милый мой..., дорогой мой Ян! Прошу тебя, не требуй от меня никаких признаний! Ты познал мир, мир женщин. Знаешь, что женщины сотканы из тайн, больших и малых... потянешь за ниточку и... женщина распадется...

Темнеет „квартира“ – светлеет сцена „рассказов“

Дама выходит из-за кулисы, оправляя одежду. Если есть пуговички или молния сзади, говорит „Помогите мне, поручик!“ Тотчас появляется поручик без кителя. Помогает застегнуться. Становится на колени, молча, но страстно обнимает ее ноги. Она нежно пытается освободиться из его объятий. Он поднимается.

Поручик. Через час отходит параход. Нам надо успетъ!

Дама. Нет, нет, милый, нет, вы должны остаться до следующего парахода. Если поедем вместе, все будет испорчено. Мне это будет очень неприятно. Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли обо мне подумать. Никогда ничего даже похожего на то, что случилось, со мной не было, да и не будет больше. На меня точно затмение нашло... Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара...

Поручик. Да, милая моя, да, счастье мое, что-то такое, как солнечный удар!

Дама. Проводите меня... Но... вы останетесь, я поплыву одна. Меня ждет муж, мое маленькое чудо, моя Дашенька, ей всего три годика...

Поручик. Но, скажите мне, хотя бы, как вас зовут?

Дама. А зачем вам нужно знать, кто я, как меня зовут? Пойдемте, пойдемте же...

Поручик быстро надевает китель, берет чемодан Дамы и выходит за ней следом.
Пауза

Выходит Поручик

Поручик. Странное приключение! «Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли подумать...» И уже уехала... Вот и конец этому «дорожному приключению»! Уехала — и теперь уже далеко, сидит, вероятно, в стеклянном белом салоне или на палубе и смотрит на огромную, блестящую под солнцем реку, на встречные плоты, на желтые отмели, на сияющую даль воды и неба, на весь этот безмерный волжский простор... И прости, и уже навсегда, навеки... Потому что где же они теперь могут встретиться? — «Не могу же я, ни с того ни с сего приехать в этот город, где ее муж, где ее трехлетняя девочка, вообще вся ее семья и вся ее обычная жизнь!

Поручик вдруг замечает на полу заколку от волос, потерянную Дамой.

Поручик. Заколка!

Он бросается к заколке. С заколкой устремляется к выходу, но опомнившись, что не сможет ее догнать, останавливается.

Поручик. Что за черт! Да что же это такое со мной? И что в ней особенного и что, собственно, случилось? В самом деле, точно какой-то солнечный удар! И главное, как же я проведу теперь, без нее, целый день в этом захолустье? Как прожить этот бесконечный день, с этими воспоминаниями, с этой неразрешимой мукой, в этом богом забытом городишке над той самой сияющей Волгой, по которой унес ее этот розовый пароход!
О, если бы я только мог вернуть ее, вернуть хотя бы только на сегодня, я завтра не задумываясь умер бы! Если бы можно было вернуть ее каким-то чудом, чтобы провести с ней еще немного времени, провести только затем, только затем, чтобы высказать ей и чем-нибудь доказать, убедить, как я мучительно и восторженно люблю ее... Зачем доказать? Зачем убедить?
Совсем разгулялись нервы!

Поручик к двери.

Поручик. Человек! Водки и соленого огурца!

Поручик стал нервно ходить ппо комнате.

Поручик. Как избавиться мне от этой внезапной, неожиданной любви?

Принесли водку. Поручик сразу выпивает водку и кричит вдогонку половому.

Поручик. Голубчик, принеси мне бумагу и карандаш. Да побыстрее!..
 Пошлю ей телеграмму!

Он снова стал ходить по комнате.
Принесли бумагу и карандаш. Он устроился прямо на полу.

Поручик. (пишет) Отныне вся моя жизнь навеки, до гроба, ваша, в вашей власти...

Поднявшись с колен, глядит на лист, перечитывая...

Поручик. Но куда, куда я пошлю эту телеграмму?!

В сердцах он комкает лист и бросает его на пол. Хватается за голову.

Поручик. Все бессмысленно!

Как обреченный, забирает свой чемодан и отправляется к выходу.
Гаснет свет на сцене „рассказов“, зажигается в квартире Буниных.


Картина 5

Вера. (с книгой в руках) ... Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет.

Бунин. Вера! И все-таки... Почему ты мне не расскажешь? Я перед тобой сто раз виновен и признался во всем. А ты?..

Вера. Все, Бунин, все! Закончили этот разговор! Лучше скажи мне как ты относишься к немцам? Они ведут себя как хозяева мира, всех и вся подчиняют себе, Францию захватили играючи... В Париже они разгромили всю русскую библиотеку, а тебя, твои книги не тронули... Странно, что еще тебя не позвали сотрудничать с ними...

Бунин. И ты не догадываешься как я к ним отношусь? Они нисколько не лучше большевиков! А меня они пожалели, потому что в моих книгах нет ни философии, ни психологии, как у Толстого и Достоевского, в них просто жизнь. Сейчас они и с большевиками дружбу завели. Везде мрак... Мрак! Мрак!

Вера. Что же будет?

Бунин. Что будет? Кажется мне, что Сталин собирает силу и только ждет, когда фюрер захватит всю Европу, чтобы начать войну против Гитлера и освободить Европу от нацизма. Освободить и устроить для всех счастливых народов свой большевистский строй!

Вера. Хрен редьки не слаще! А если начнется такая война, ты за кого будешь?

Бунин. Не спрашивай! Я надеюсь, что уже буду тогда на другой планете...

Вера. Да? А мне кажется, что ты переживешь и одного и другого.
Пауза.

Вера. Знаешь какой у меня смешной вопрос вдруг созрел. Вот мы говорили о Германии. С какой девицей из своих рассказов ты б ее сравнил?

Бунин. Да, неожиданный поворот. Прямо буриме какое-то! Ну... наверное... с
Музой. С натяжкой, конечно, она не столь жестока... хотя...

Гаснет квартира. Освещается сцена.


Картина 6

На сцене сидит Художник с планшетом для рисования карандашом. Делает набросок. Художник одет небрежно, небрит, неухожен. На полу брошены вещи. Обиталище холостяка.
Снизу к сцене подходит Муза – строго одетая молодая барышня. Поднимается по ступенькам к сцене. Мгновения стоит в нерешительности. Наконец стучит в воображаемую дверь. Художник подходит к „двери“. Перед ним незнакомка, он в неожиданности отступает.

Художник. Здравствуйте! Вам кого?

Муза. Мне вас! Я  консерваторка, Муза Граф. Слышала, что вы интересный человек, и пришла познакомиться. Ничего не имеете против?

Художник отпоропев, в недоумении пятится. Наконец прозиносит...

Художник. Одну минуту!

Сам стремглав мчится в комнату прибрать разбросанные вещи, по пути поглядывает в зеркало, потирает небритую физиономию и снова выходит к двери.

Художник. (преодолевая смущение и все же удивляясь неожиданному шансу знакомства с интересной особой. Неуклюже делая жесты руками, не двигаясь с места) Очень польщен, милости прошу. Только должен предупредить, что слухи, дошедшие до вас, вряд ли правильны: ничего интересного во мне, кажется, нет.

Муза. ( с некоторым нетерпением, смело глядя Художнику в глаза) Во всяком случае, дайте мне войти, не держите меня перед дверью, Польщены, так принимайте...
(поравнявшись с ним) Поднимите правую руку!

Художник поднимает руку, она подстраивает к ней свою, делает так будто он, как бы в танце кружит ею Сделав оборот, она высвобождает руку. И проходит дальше в комнату.

Художник. Я не понимаю...

Муза. Вам не нужно все понимать... Мне так захотелось!

Она подошла к зеркалу, сняла перчатки, шляпку. Растегнув пальто, вопросительно посмотрела на Художника. Он подбежал к ней, помог его снять. Она подошла к дивану и села.

Муза. (шмыгая носом, приказным тоном) Снимите с меня ботики и дайте из пальто носовой платок.

Художник  в замешательстве, не зная что из приказанного делать вначале, заметался было, но начал все же с ботиков.

Муза. Нет. Дайте сначала платок.

Художник достал из пальто платок, подал его Музе. Принялся за ботики. Ботики не снимались легко и ему пришлось ухватиться рукой за колено.

Муза. Но я не позволяла вам трогать мои колени!

Художник. Простите! (кряхтя, стаскивает ботики и ставит их в сторонке)

Муза. (поджав ноги на диване) У вас нет домашних туфель или хотя бы половичка.

Художник. П-п-п-оловичок есть. (стремглав мчится и приносит половичок под ноги
Музе. Однако сначала направляется к авансцене „Что за странная гостья!“)
Закончив эти дела Художник остается рядом с ней, видимо ожидая новых приказов.

Муза. (безразлично) Я вас видела вчера на концерте Шора.

Художник. (растерянно, но почти скороговоркой) Простите... От кого вы слышали обо мне... и что же вам наговорили?.. А-а-а вы сами, простите, будьте любезны, расскажите, кто, от кого... вы, где живете?..

Муза. (неэмоционально) От кого и что слышала, неважно. Пошла больше потому, что увидела на концерте. Вы довольно красивы. А я дочь доктора, живу от вас недалеко, на Пречистенском бульваре.

Художник. Э-э-э... ясно... А-а-а... чаю хотите?

Муза. Хочу. И прикажите, если у вас есть деньги, купить у Белова яблок ранет, — тут, на Арбате. Только поторопите коридорного, я нетерпелива.

Художник. (подойдя к кулисам) Эй, коридорный, принесите, голубчик, чаю и яблок, ранет, у Белова... (Вернувшись к Музе) Нетерпелива? А кажетесь такой спокойной.
Пауза.

(Из-за кулис.) Барин, извольте чаю и яблок.

Художник (взяв чашечку чая и блюдо с яблоками, остановился в недоумении что подавать) А-а-а...

Муза. (приказно) Яблоки! (взяв яблоко и надкусив его, положила на блюдо) Теперь сядьте ко мне!

Художник пристроился рядом. Она, после того как спокойно дожевала яблоко, обхватив его голову, наклоняя ее назад, как обычно мужчины в страсти целуют женщину, целует его, потом, после паузы, задерживая его голову в том же положении, целует его снова, продолжительно)

Муза.  Ну вот! Больше пока ничего нельзя. Послезавтра.

Она встала. Сама надела ботики. Подошла к зеркалу, подождала, когда он подбежит к ней с пальто.

Муза. (одеваясь) Я хочу послезавтра пообедать с вами в «Праге». Никогда там не была и вообще я очень неопытна. (пауза, пока одевает шляпку) Воображаю, что вы обо мне думаете. А на самом деле вы моя первая любовь.

Художник. Любовь?

Муза. А как же это иначе называется?

Муза уходит откуда пришла.

Художник выходит на авансцену.

Художник. Мы не расставались, жили, как молодожены, ходили по картинным галереям, по выставкам, слушали концерты и даже зачем-то публичные лекции... В мае я переселился, по ее желанию, в старинную подмосковную усадьбу, где были настроены и сдавались небольшие дачи, и она стала ездить ко мне, возвращаясь в Москву в час ночи. Я ее встречал. Мы дружно обедали глаз на глаз. Перед ее поздним отъездом бродили по парку. Черный пруд, вековые деревья, уходящие в звездное небо... Заколдованно-светлая ночь...
В июне она уехала со мной в мою деревню, — не венчаясь, стала жить со мной, как жена, стала хозяйствовать. Долгую осень провела не скучая, в будничных заботах, за чтением. Из соседей чаще всего бывал у нас некто Завистовский, одинокий, бедный помещик, живший от нас верстах в двух, щуплый, рыженький, несмелый, недалекий — и недурной музыкант. Зимой он стал появляться у нас чуть не каждый вечер.
Перед Рождеством я как-то поехал в город. Возвратился уже при луне. И, войдя в дом, нигде не нашел ее.
Верно, к Завистовскому пошла, подумал я. Но время было позднее...

Художник. Она бросила меня!

Художник уходит за кулисы, одевает пальто, берет ружье. На сцене приглушается свет. Выходит Художник с ружьем.

Художник. Викентий Викентьевич!

Пауза. Появляется Викентий.

Викентий. Ах, это вы... Входите, входите, пожалуйста... А я, как видите, сумерничаю, коротаю вечер без огня...

Художник. Представьте себе, Муза куда-то исчезла...

Викентий. Да, да, я вас понимаю...

Художник. То есть что вы понимаете?

Появляется Муза

Муза. Боже, вы с ружьем. (смеется) Если хотите стрелять, то стреляйте не в него, а в меня.

Художник (падая перед ней на колени) Я не могу жить без тебя, за одни эти колени, за юбку, за валенки готов отдать жизнь!

Муза. Дело ясно и кончено! Сцены бесполезны.

Художник (встав с колен, страдая и беспомощно глядя в пространство, направляется к двери) Вы чудовищно жестоки!

Уходит. Сцена гаснет. Освещается квартира Буниных


Картина 7

Вера. Ян, давай немного развеселю тебя. Тут соседка рассказала мне анекдот про англичанина и француза.

Бунин. Ну да, кто же посмеет сейчас рассказывать анекдоты про бошей.

Вера. Так вот. Англичанин и француз всегда остановятся, увидев женщину верхом на лошади. Француз – чтобы разглядеть женщину, а англичанин- чтобы лучше рассмотреть лошадь. Ты усмехнулся только краешком губ. Не понравился?

Бунин. Почему же? Анекдот неплохой, но наши анекдоты всегда по-острей, по-хлеще. Да и по-соленее, иногда на грани приличия, а иногда и за гранью. Вот вспомнил...  Офицер отпускает солдата в город, на день, дает ему рубль. Говорит, вот возьми, найди себе бабу, только смотри, чтоб здоровая была. Возвращается солдат на следующее утро. Офицер спрашивает – ну что, нашел бабу, здоровая была? Так точно, ваше высокоблагородие, здоровая, еле рубль обратно отобрал.

Вера. (смеется). Да, хорош солдат!.. Ян, у тебя Россия в каждом слове. Ты как-будто живешь в океане под названием Россия, под водой, и только выныриваешь во Франции, чтобы глотнуть воздуха, и опять погружаешься в Россию. Кто же сказал про тебя, не вспомню, - Это «страшное чувство России» останется с ним навсегда! Почему ты не поехал тогда?

Бунин. Когда? Когда приезжал Толстой, в 36-м кажется, и хвастался, что у него три автомобиля и роскошная дача, а у меня, если я вернусь, будет и того больше?.. Я тогда спросил у него: - а тебе наверное сейчас приходится стыдиться своего графского происхождения и доказывать большевикам, что ты абсолютно ничем не отличаешься от простого деревенского мужика? Я не мог вернуться... и не смогу. По-крайней мере пока она оккупирована большевиками. Ничего не поделаешь, коль судьба жить у шаромыжников.

Вера. Ты имеешь ввиду французов? А почему шаромыжники?

Бунин. А ты не знаешь? Так русский народ прозвал шатающихся по Руси разбитых нами французов. Они, не зная русский, обращались к крестьянам с просьбой о куске хлеба: „Шер ами!“ Вот и пошли шаромыжники...

Вера. Ян, какое все-таки счастье, что в эти годы, а мы уже столько лет на чужбине, творчество не оставило тебя. Ты такой же свежий и совершенно уникальный в своих рассказах. Никто не может поверить, что они написаны не тогда, 25-30 лет назад, а сейчас, и не в России, а здесь, на чужбине.

Бунин. Я сам этому удивляюсь и, кончено же, очень рад. Чувствую в себе еще много сил и энергии, что жила моя не иссякла. У меня ведь душевное зрение и слух так же обострены, как физические, и чувствую я все в сто раз сильнее, чем обыкновенные люди, и горе, и счастье, и радость, и тоску. Просто иногда выть на луну от тоски готов. И прыгать от счастья. Да даже и сейчас, на восьмом десятке. У меня еще масса идей! Мне хочется, творить, творить, творить!

Вера. Совсем уж стемнело. Осенью дни короткие, а здесь, на юге, совсем быстротечные. Значит удрал от нас Ленечка Зуров. (Вера подошла к „окну“). Уехал не попрощавшись. Где ли он сейчас? Если поехал к Марселю, то путь не близкий, да еще и с немецкими патрулями на дорогах.

Бунин. Скорее всего поехал в Ниццу. Там и друзья у него имеются. И наверное добрался уже до города. (Бунин пдошел к Вере и встал рядом у „окна“.

Вера. Ян, смотри какая непроглядная чернота в пространстве, а все равно угадываются кроны деревьев, а там за ними в далеке ощущается зыбь засыпающего моря.

Бунин. Вера, смотри туда... Месяц вышел, яркий, яркий, как светильник в саду.

Вера. Тихой ночью поздний месяц вышел
           Из-за черных лип.

Бунин. Дверь балкона скрипнула,- я слышал
              Этот легкий скрип.
              В глупой ссоре мы одни не спали,
              А для нас, для нас (останавливается, ожидая, что Вера продолжит)

Вера. (склонив голову на плечо Бунина) В темноте аллей цветы дышали
           В этот сладкий час... (Пауза)
Ян!

Бунин. Да, Вера.

Вера. А в „Темных аллеях“ тебе не хотелось развернуть тарантас и вернуть его превосходительство обратно, к избе, к его старой любви, к Надежде. Ведь в самом ее имени, казалось, была надежда, что все еще можно вернуть...

Бунин. Хотелось... Но я его специально не развернул. Упущенное счастье не возвращается... Молодость – это шанс для счастья, потом о нем можно только жалеть.
Темнеет квартира Буниных. Светлеет сцена рассказов.


Картина 8

Снизу из зала на сцену забирается Николай Алексеевич.
Выходит на сцену. Осматривается, сбрасывает на лавку шинель, снимает картуз, садится за стол.

Николай Алексеевич. Эй, кто там? Есть кто-нибудь?

Выходит Надежда.

Надежда. Добро пожаловать, ваше превосходительство. Покушать изволите или самовар прикажете?

Николай Алексеевич бросил взгляд на женщину, не рассматривая ее.

Николай Алексеевич. Самовар. Хозяйка тут или служишь?

Надежда. Хозяйка, ваше превосходительство.

Николай Алексеевич. Сама, значит, держишь?

Надежда. (поднеся самовар) Так точно. Сама.

Николай Алексеевич. Что ж так? Вдова, что ли, что сама ведешь дело? —

Надежда. Не вдова, ваше превосходительство, а надо же чем-нибудь жить. И хозяйствовать я люблю. (Поднесла чашку с блюдцем, сахарницу)

Николай Алексеевич. Так, так. Это хорошо. И как чисто, приятно у тебя.

Надежда остановилась в стороне и пытливо смотрела на него, слегка щурясь.

Надежда. И чистоту люблю, Ведь при господах выросла, как не уметь прилично себя держать, Николай Алексеевич.

Он быстро выпрямился, раскрыл глаза и покраснел.

Николай Алексеевич. Надежда! Ты? — сказал он торопливо. —

Надежда. Я, Николай Алексеевич,

Николай Алексеевич. Боже мой, боже мой!.

Сел на лавку и в упор глядя на нее. — Кто бы мог подумать! Сколько лет мы не видались? Лет тридцать пять?

Надежда.Тридцать, Николай Алексеевич. Мне сейчас сорок восемь, а вам под шестьдесят, думаю?

Николай Алексеевич. Вроде этого... Боже мой, как странно!

Надежда.Что странно, сударь?

Николай Алексеевич. Но все, все... Как ты не понимаешь!

Усталость и рассеянность его исчезли, он встал и решительно заходил по горнице, глядя в пол. Потом остановился

Николай Алексеевич. Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда попала? Почему не осталась при господах?

Надежда. Мне господа вскоре после вас вольную дали.

Николай Алексеевич. А где жила потом?

Надежда. Долго рассказывать, сударь.

Николай Алексеевич. Замужем, говоришь, не была?

Надежда. Нет, не была.

Николай Алексеевич. Почему? При такой красоте, которую ты имела?

Надежда. Не могла я этого сделать.

Николай Алексеевич. Отчего не могла? Что ты хочешь сказать?

Надежда. Что ж тут объяснять. Небось помните, как я вас любила.
Он, нахмурясь, опять зашагал.

Николай Алексеевич. Все проходит, мой друг. Любовь, молодость — все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит. Как это сказано в книге Иова? «Как о воде протекшей будешь вспоминать».

Надежда. Что кому бог дает, Николай Алексеевич. Молодость у всякого проходит, а любовь — другое дело.

Он поднял голову и, остановясь, болезненно усмехнулся: —

Николай Алексеевич. Ведь не могла же ты любить меня весь век!

Надежда. Значит, могла. Сколько ни проходило времени, все одним жила. Знала, что давно вас нет прежнего, что для вас словно ничего и не было, а вот... Поздно теперь укорять, а ведь, правда, очень бессердечно вы меня бросили, — сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды от одной, уж не говоря обо всем прочем. Ведь было время, Николай Алексеевич, когда я вас Николенькой звала, а вы меня — помните как? И все стихи мне изволили читать про всякие «темные аллеи»,

Николай Алексеевич. Ах, как хороша ты была! Как горяча, как прекрасна! Какой стан, какие глаза! Помнишь, как на тебя все заглядывались?

Надежда. Помню, сударь. Были и вы отменно хороши. И ведь это вам отдала я свою красоту, свою горячку. Как же можно такое забыть.

Николай Алексеевич. А! Все проходит. Все забывается.

Надежда. Все проходит, да не все забывается.

Николай Алексеевич. Уходи, Уходи, пожалуйста.

И, вынув платок и прижав его к глазам, скороговоркой прибавил: — Лишь бы бог меня простил. А ты, видно, простила.

Она подошла к двери и приостановилась:

Надежда. Нет, Николай Алексеевич, не простила. Раз разговор наш коснулся до наших чувств, скажу прямо: простить я вас никогда не могла. Как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя. Ну да что вспоминать, мертвых с погоста не носят.

Николай Алексеевич. Да, да, не к чему, прикажи подавать лошадей, — ответил он, отходя от окна уже со строгим лицом. — Одно тебе скажу: никогда я не был счастлив в жизни, не думай, пожалуйста. Извини, что, может быть, задеваю твое самолюбие, но скажу откровенно, — жену я без памяти любил. А изменила, бросила меня еще оскорбительней, чем я тебя. Сына обожал, — пока рос, каких только надежд на него не возлагал! А вышел негодяй, мот, наглец, без сердца, без чести, без совести... Впрочем, все это тоже самая обыкновенная, пошлая история. Будь здорова, милый друг. Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни.

Она подошла и поцеловала у него руку, он поцеловал у нее.

Николай Алексеевич. Прикажи подавать...

Надежда (кричит, выйдя за кулису) Ну, подавай, что ли. Едут, барин.

Николай Алексеевич выходит на авансцену.

Николай Алексеевич. Да, пеняй на себя. Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные! „Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи...“ Но, боже мой, что же было бы дальше? Что, если бы я не бросил ее? Какой вздор! Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?

Спускается по лестнице со сцены

Картина 9
Темнеет сцена рассказов. Светлеет квартира Буниных.
Они по прежнему стоят возле „окна“.

Вера. Ян! Пойдем со мной.

Светлеет сцена рассказов.

Бунин. Куда?

Вера ведет его за руку на сцену рассказов.

Вера. Сюда, в нашу молодость. Ты помнишь день нашей первой встречи?

Бунин. Помню, как сегодня. Точно 34 года назад на литературном вечере у Зайцевых.

Вера. Там он пел о Гайавате,
           Пел мне Песнь о Гайавате,

Бунин. О его рожденье дивном,
              О его великой жизни

Вера. Я с первого мгновения влюбилась в тебя.

Бунин. И я.

Вера. А потом наши сумасшедшие путешествия по миру. Египет, Италия, Турция, Палестина, по Европам.

Бунин. Все помню до последнего мгновения.

Вера. А помнишь как венчались в двадцать втором?

Бунин. Кончечно помню. Я даже помню какое у нас было меню на столе. Семга, селедка

Вера. Ревельские кильки, домашняя водка.

Бунин. Да! Жареные почки и курица с картофелем.

Вера. Две бутыли вина, мандарины.

Бунин. И чай с грушевым вареньем…

Вера. Бунин. А знаешь ли ты, почему мы так долго вместе?

Бунин. Наверное от того, что ты меня слишком любишь и балуешь?

Вера. Нет, не потому только. Потому что ты меня любишь всю свою жизнь.

Бунин. (опускается перед ней на колени, обнимает ей ноги) Да, это чистая правда! Ты – мой талисман, моя жена, мой преданный друг, мой первый читатель и моя судьба. Я мог писать только если ты была рядом! Я всегда буду благодарить Бога, до моего последнего вздоха буду благодарить за то, что он послал мне тебя! Ведь ты – часть моей души.

Вера. (помогает Бунину подняться) Я требую вальса!

Раздаются звуки вальса. Бунин с Верой кружат по сцене.

Постепенно одна за другой на сцене в вальсе появляются Руся с Юношей, Поручик с Дамой, Художник с Музой, Николай Алексеевич с Надеждой.

Свет постепенно гаснет.