Детство в СССР

В ХРУЩЁВСКУЮ ОТТЕПЕЛЬ

Предисловие

Детство в СССР у всех было разное. В зависимости от того, где человек жил: в городе, в деревне или в столице. И от того какой была его семья. Героиня этой повести девочка Инна. Сначала она жила как принцесса, у нее были папа и мама. Папа много работал, а мама дома  создавала уют. Инна была папина дочка, он ее любил, занимался с ней, научил в пять лет читать. Если ее кто-то пробовал обидеть, папа тут же вступался, и обидчики ретировались, то есть отступали. Но вот Инне всего семь лет, а папы не стало. Мама на работе до позднего вечера, и маленькая девочка учится выживать сама. На нее свалилось много обязанностей по дому. А еще соседские ребятишки, зная, что теперь нет защитника, издеваются над малышкой. Но она, собрав в кулак свою волю, учится давать отпор, завоевывает уважение у ребят на улице.  Инна  становится лидером и в школе.  Она становится личностью, и справедливость торжествует.

Шобольники

Шобольники появлялись на наших улицах желанными гостями, и мы с радостью их встречали, как что-то необычное.

— Старьё берём! Утиль, шмотьё…

За окошком раздавался протяжно-прокуренный голос старьёвщика. Тот медленно ехал по улице на скрипучей телеге, запряжённой лошадью, принимая от населения всё ненужное: тряпки, обувь, металлолом и прочее.

— Шобольник! Шобольник! — громко кричали дети, бегущие по улице. Они, как глашатаи, спешили сообщить всем новость.

Я подскочила с дивана и понеслась в сарай за тряпками, ругая себя за то, что опять чуть не проспала всё. Схватив заранее приготовленный узел с барахлом, я побежала по улице. Хорошо, что старьёвщик ехал медленно.

Время от времени он останавливался, принимая у ребятишек утиль. Шмотьё он рассматривал, сортировал, завязав его узлом, взвешивал безменом. В тетрадке он медленно считал столбиком цифры. И сердце у ребёнка замирало в ожидания счастья: на какую же свистульку хватит?

Дяденька, похожий своей одеждой на почтальона Печкина, торжественно объявлял сумму, чаще в копейках, и отоваривал разными игрушками: резиновыми шариками большими и маленькими, алюминиевыми расчёсками, пистолетами с пистонами и разной мелочёвкой. Подобного товара в магазинах точно не купить!

Как я не просила маму дать мне тряпок, она говорила, что у нас сдавать нечего. И поэтому в прошлый раз у меня не хватило на шарик со свистулькой.

Но сегодня у меня в руках была большая удача: старое мамино пальто. Я его приготовила в сарае для старьёвщика. Не было счастливей меня человека, когда за пальто я получила несколько разных шариков со свистульками. Не у всех был сегодня удачный день! С завистью смотрели на везунчиков ребятишки, окружившие телегу плотным кольцом. Самый фартовый мальчишка уже стрелял из пистолета с пистонами, а другие жалобно просили:

— Ну, один разок…

Старьёвщик тронул лошадь и поехал, а самые отчаянные, прицеплялись сзади к телеге, чтобы немного прокатиться. Дяденька их шугал, но они не слушались и бежали следом, как будто хотели отомстить за то, что сегодня ничего не досталось.

— Старьё берем! Утиль, шмотьё…

…Помню, что мама долго кричала на меня за сданное пальто, которое она ещё надеялась поносить. Я отчаянно доказывала: пальто стоит выбросить на помойку и оно отжило свой век. Но она не унималась, долго не могла успокоиться, до позднего вечера жалуясь всем. Соседи поддержали меня и велели маме радоваться, что у неё такая заботливая дочь, ведь скоро она будет ходить в новом пальто, благодаря моей предприимчивости. Никто уже не сердился, все улыбались.

Зато теперь мама к каждому приезду старьёвщика старалась сама подобрать мне кучу изношенных тряпок, хорошо помня о сданном пальто.

— А то опять что-нибудь сдашь из шифоньера! — говорила она улыбаясь, и я довольная принимала от неё узелок.

Я знала точно, что уж теперь-то я не уйду от шобольника с пустыми руками!



Наши игры

Радовались мы так шобольникам, потому что хорошие игрушки невозможно было купить, хоть мы и жили в мирное время. Война давно закончилась, а в магазинах на прилавках стояло мало игрушек, по пальцам можно перечесть.

Когда я увидела во дворе соседнего дома пластмассовые куклы, цветные ведерки, совочки для песка, я застыла завороженная около их палисадника. Но девочка не обращала на меня внимания, потом вышла ее мама и, посмотрев на меня, тоже промолчала. Выглядела я вполне прилично, но они не пригласили меня в свою «персональную» песочницу. Грустная, я вернулась домой, а когда пришла с работы мама, я рассказала об игрушках и попросила мне купить такие же.

Мама пообещала узнать и позже спросила у соседки:

— Где вы купили?

— В Москве, в Детском мире! — ответила она.

И с этим ответом пришел конец моим мечтам о таких игрушках, потому что в Москву, столицу нашей родины, мама моя не ездила, да и все остальные соседи тоже. Это только железнодорожники, у которых бесплатные билеты, могли позволить себе такое путешествие за игрушками.

Мы же развлекались самодельными, да теми, что выменяли у шобольника, а еще скакалки и мячи. Но были у нас и другие развлечения.

Жил у нас на улице в соседнем доме добрый человек. Вот он каждую весну строил аттракционы, не только своим дочкам, но и для детей всей улицы. Строения эти находились не внутри его двора, а снаружи, рядом с их калиткой.

И каждый год это было что-то новое. Однажды он построил такой высокий столб, метра четыре, к вершине его был прикреплен круг, а на нем длинные толстые веревки с петлями. И вот мы, крепко схватившись за эти веревки, разбегались, повисали на них, как обезьянки на ветках, и могли полетать с одного места на другое.

На другой год он зарывал в землю столб, к нему прикреплял доску, которая крутилась, и это было нашей каруселью. Двое садились на концы этой доски, а мальчишки постарше раскручивали, потом отбегали, и доска с ребятней вертелась по кругу. Была, конечно, очередь, но за лето все успевали накататься досыта. Он так капитально все делал, что не было ни разу ни одного несчастного случая. Я не раз видела его, стоящего у калитки, со счастливой улыбкой на лице. Он молча радовался, глядя как детишки резвятся.

На нашей улице бегало много детей, не меньше пятидесяти, и взрослые относились к нам по-доброму. Когда умер отец, то у меня не было проблем с велосипедом или коньками, взрослые сами предлагали разные услуги.

Однажды осенью я проходила мимо соседа, когда он смазывал велосипеды своей семьи. Он, окликнув меня, спросил:

— Дочка, а ты свой велосипед уже смазала на зиму?

— Нет! Я просто загоняю его в сарай и всё.

— Давай его сюда, я тебе смажу и поставишь на зиму.

Я вручила велик с удивлением и радостью, потому что у меня и в мыслях не было, что надо смазывать. Другой сосед всегда интересовался моими коньками и точил их, если надо.

Я немножко гордилась, что взрослые ко мне так относятся, на что мама однажды сказала:

— Это они ни к тебе! Это они отца твоего помнят.

Отец у меня был необыкновенный: он столько добра сделал людям! Тот сосед «с велосипедами» живет вместе со своей семьей в «нашем» коттедже. Мой отец отдал им, семье из восьми человек, нашу новую квартиру. Он говорил, что нас четверо, поэтому мы можем подождать. Получим такую же, но позже. А сам, в следующем году, не дожив пару недель до сдачи дома, умер, и мы остались на бобах, в маленькой комнате.

Но, в основном, наши дворовые игры были не связаны с семейным положением родителей. Все было общее. С мячами играли мы в вышибалы и штандер-стоп. С чиколяшками прыгали в классики. Играли в глухой телефон и в прятки до темноты.

На нашей улицы ребята не делились между собой, играли вместе: девчонки и мальчишки. В футбол команды формировали так, чтобы в них было одинаковое количество девчонок, например: по три в каждой команде. Мальчишки все-таки понимали, что они сильнее физически. Все вместе мы играли в чижик, в прятки, в войнушки, в штандер-стоп, в лапту и вышибалы. Только в классики играли одни девочки, и к скакалкам мальчишки редко подходили.

Получалось так, что у мальчишки были только свои игры, а у девчонок играли и в свои, и в мальчишечьи.

Велики



В нашем детстве у многих в семье были велосипеды, и мы детвора катались на них постоянно. Вот детских не было ни у кого. Велосипед, типа «Орлёнок» для школьников, был один, и тот на соседней улице. Мы, конечно, мечтали о таком велосипеде, но родители нам не покупали.

Я тоже долго клянчила, чтобы купили мне такой велик, но безуспешно. И не потому что дорого, а просто взрослые считали, что детский велосипед — это баловство.

— Вот подрастешь и купим взрослый!

Сначала мы учились на них ездить «под рамкой». Ведь с сиденья наши ноги еще не доставали педали, и мы ездили, скособочившись, едва удерживая равновесие. Но уже — на велике! Позднее, подрастая и доставая педали с сиденья, мы уже могли полихачить. И чего только не вытворяли на своих велосипедах: и задом наперед ездили, и с ногами на сиденье после разгона. Но я видно хотела всех переплюнуть и решила однажды прокатиться по своей улице с закрытыми глазами. Проехав половину, я коленом правой ноги со всего размаха — и в столб!

Вот и посыпались у меня «звезды из глаз» первый раз в моей жизни. Надеюсь, что и в последний. Больше я подобного «звездопада» не видела никогда.

Осенью, уже старшеклассниками, мы лазили за яблоками в соседские сады. Выбирали хозяев с высокими заборами и злыми собаками. Добрых и стареньких бабушек мы не трогали, зато над ними мы любили подшутить.

Была такая игра. Мы привязывали картошку на длинной леске или нитке к окну и, когда дергали за веревку, сидя в кустах, картошка стучала по стеклу. Из дома выбегала бабушка:

— Кто там?

Возвращалась домой, а мы опять дергаем, и бабушка снова выбегает на крыльцо:

— Кто там? Никого.

Опять уходит. А нам, спрятавшимся в кустах, так смешно, как бабушка выбегает, что мы покатываемся со смеху. В конце концов бабушка догадывается, отрывает нашу картошку от окна и грозит нам вслед.

Вечерами мы собирались на длинной скамейке, таких было две, где хозяева не ругались. С остальных нас прогоняли, потому что мы шумели, смеялись громко, играли на гитаре или гармошке и пели дворовые песни, модные в то время.

На лавочке мы еще играли в «глухой телефон» и хохотали до упада, а еще «вам барыня прислала»,» камень — ножницы — бумага», «города» и в другие игры.

Похищенные яблоки доставались из-за пазух и грызлись с аппетитом, хотя яблок навалом в каждом доме. Среднее Поволжье было тогда богатым яблочным краем. Но чужие вкуснее!

Спортплощадка



Рядом с нашим домом находились открытые огороды, где сажали картошку. В то время колорадского жука не было, и картошку растить было легко. Весной ее сажали, затем один раз за лето пололи, через месяц окучивали и все. Осенью собирали урожай. Это не огороженное картофельное поле, около многоквартирного дома, никем не охранялось, и картошку не воровали. Даже те, кто не сажал картошку, как наша соседка Анка. Они приходили и просили:

— Дайте пяток картошин на ужин!

И им, лодырям, давали. Но однажды пришла женщина-председатель уличного комитета, и стала уговаривать всех отдать эту землю под спортивную площадку для детей. Что поднялось! Все кричали, возмущались, но она была тверда в своих намерениях. Аргументы ее были такие: будет лучше, если дети займутся спортом, а не опасными развлечениями, связанными с железной дорогой.

И площадку начали строить, оттяпав большую часть земли. Нам нравилось все. Мини-стадион позволял играть в футбол, в волейбол и даже баскетбол, но больше всего нас порадовал стол для настольного тенниса. Все принадлежности: мячи разные и ракетки хранились в среднем подъезде, где их всегда можно было взять.

Теперь мы большей частью пропадали на площадке, только вечером на часок разбегались, чтобы полить свои огороды, а потом собраться уже для вечерних дел. Правда, грядками мы занимались через день.

И вот вечерняя картинка. Колонка на улице одна. Дети бегают от нее до своих огородов: один идет с ведром, другой с двумя, третья несет воду на коромысле, четвертый везет в каком-то бочонке. Это было похоже на улей, а детишки на пчел.

Почему-то все родители заставляли младших таскать воду ведрами и поливать грядки? Это была тяжелая работа. Несет ребенок пару ведер воды, а его покачивает из стороны в сторону.

«Эксплуататоры! — думала я про взрослых. — Нарожают детей, раздадут им всю работу, а сами потом сидят, ручки сложат».

У всех детей было полно разных обязанностей по дому: в магазин за продуктами, вымыть полы, принести воды из колонки, убраться в доме, кур в сарае покормить. И когда мы все успевали — просто диву даюсь!

Сопротивляться было бесполезно, потому что так делали все. Аргументами было то, что родители пришли с работы уставшие, и дети должны им помогать. Что мы и делали, почти безропотно, хотя в душе все клокотало от возмущения.

«Эксплуататоры!» Так думала я, потому что мне не нравился физический труд. И посуду не любила мыть, и на огороде работать.

Но, несмотря ни на что, я каждый день выполняла все по дому. Другим детям, может быть, нравилось делать домашние дела. Они гордились собой, что помогают родителям, и чувствовали себя взрослыми. Разница еще была в том, что, например, в многодетной семье, где детей пять человек, им надо было по три ведра принести воды и — огород полит! А мне одной, чтобы полить такой же огород, надо было принести пятнадцать ведер воды! Итак, все дела многодетные распределяли и не уставали. А мне, одной, доставалось больше всех. Вот поэтому я уставала и сердилась. Вот в магазины за продуктами я ходила с удовольствием.

Как нас кормили



Хлеб я покупала сразу после уроков по дороге из школы, а еще халву с лимонадом, краковскую колбасу, сыр, кофе со сгущенкой и шоколадное масло. Мне разрешалось покупать все, что я хочу, но при условии: только для себя и на один день. Мама говорила:

— Мы живем вдвоем и я не хочу за тобой доедать. Я же не хрюша! Ты каждый день ходишь в магазин и завтра уже захочешь чего-то другого, а это валяться будет? Лишних денег на выбрасывание продуктов нет. Все поняла?

Я понимала и покупала все по сто-двести грамм, тем более, что и другие брали понемногу. Покупать сливочное масло по сто грамм было нормально, особенно летом, так как холодильников не было ни у кого, и масло мы клали в кружку с холодной водой.

Кроме покупной еды, мама готовила каждый день, чаще утром, пока горели в печке дрова: первое, второе и любимое какао. У меня было всегда много разной еды. Часто мама ругала меня:

— Почему не съела все котлеты, я кому готовила?

— Я не лошадь! — отвечала я. Или.

— Я — не верблюд! И не могу все съесть!

Дело в том, что в дошкольном возрасте я была очень толстая, меня даже дразнили «жирягой». И я тогда съедала все, что давали!

В детсаду рядом за столиком сидела Нина, девочка из многодетной семьи, у нее был плохой аппетит, поэтому она ничего не ела.

Съев свое, я культурно спрашивала подружку:

— А ты первое будешь?

— Нет!

— Можно я съем?

— Ешь!

— А ты второе будешь?

— Нет! Возьми.

И я съев все свое, бралась за ее блюда. Воспитатели это видели и вечером, когда приходили за нами родители, они рассказывали им про это. И все тихонько смеялись.

Я это заметила и поняла, что так делать нехорошо, если над этим люди смеются. С того дня я стала есть меньше и не просить чужого. Помня об этом, я никогда уже не переедала. К первому классу я, как говориться, изрослась и стала нормального телосложения, совсем не толстой. А потом я всегда много двигалась и поэтому быть жирной — мне уже не грозило! Почти все время мы проводили на улице, и аппетит у нас был отменный!

В садике и в пионерлагере детям каждый день давали кусочек сливочного масла. Оно лежало на кусочке хлеба или в каше сверху. Я помню как повара нарезали маленькие кубики, величиной с ириску, взвешивали и раскладывали их на лощеную бумагу.

Недопустимо было это масло размешать в каше, потому что в любой момент могли прийти с контрольной проверкой. Масло сливочное — это витамин А, который отвечает за зрение. Так как масло сливочное ели все, поэтому в школе очкарики были редким явлением. Выбежать на улицу с куском хлеба, намазанного маслом и посыпанного сверху сахарным песком, было обычным явлением.

Детям ослабленным давали в садике ложку рыбьего жира. Так как у меня щеки были видны из-за ушей, то мне его никогда не давали. По четвергам в стране был рыбный день. Это значит, что везде на второе будет только морская рыба, которая тоже необходима организму, как поставщик йода и разных витаминов.

Рыба была в основном хек, и мне доставался почему-то всегда хвост. Наверное, лучшие кусочки повара на раздаче отдавали мальчикам, как это принято у нас в стране. Мужчин мало — и им отдавали все лучшее! С тех пор я не люблю рыбу хек, но люблю морской окунь, который иногда готовила мама.

Молоко в магазине было не принято покупать, оно считалось бесполезным, потому что пока оно дойдет до прилавка магазина, то станет почти голубым от воды. По дороге в магазин его все разбавляли: и кто сдавал, и кто вез, и кто продавал в магазине. Разбавляли также и разливную сметану. Но можно было купить молоко в пакетах, а сметану в баночках.

Поэтому наши родители покупали молоко у частников на нашей улице. В нашем районе было девять улиц и коровы были у трех-четырех дворов на каждой. Рано утром, часа в четыре, пастух собирал стадо, начиная с нашей улицы, и хозяева выгоняли своих кормилиц ему навстречу. Потом — на вторую, итак, с девяти улиц он собирал стадо и шел пасти коровушек в луга.

Если моя семья была обеспеченной и могла покупать молоко, то те кто не мог этого делать — заводили коров сами. Например, напротив жила многодетная семья, у них было пятеро детей. Так они сами держали корову. Рано утром отец выгонял ее в стадо, а после уходил на работу. Вечером пастух разводил накормленных коров по домам, хозяева встречали их. И молочные продукты всегда были в доме в достатке. Ведь из молока можно дома сделать и творог, и сметану, и взбить сливочное масло. Молоко очень полезно детям, потому что в нем много кальция. А кальций нужен организму, чтобы расти. И я ела все молочное с аппетитом, потому что не хотела оставаться маленьким гномом!

Продмаг

Мои сверстники все ходили в магазин, чаще всего за хлебом. На прилавке около весов стояли большие коробки со сливочным и шоколадным маслом и такие же коробки с халвой. А еще продавали повидло, которое тоже резали ножом из картонных коробок. Стояла также бочка с растительным маслом и из нее рычагом качали масло в тару покупателя, так как качают воду в колонке.

Все продукты были натуральные и ни у кого не вызывали аллергию. Представить, что ими можно отравиться — это только в какой-то страшной сказке и не из нашей жизни!

Колбаса была трех-четырех сортов, докторской никогда у нас не было и сосисок тоже не было никаких, но были вкусные и сочные сардельки. Но зато была нами любимая полукопченая «Краковская», ее помнят мои ровесники до сих пор: такой вкусной в магазинах давным-давно нет.

Колбаса в то время не была повседневной едой, дома мамы готовили супы с мясом, с фрикадельками и домашние котлеты на второе. Чай пили очень редко, потому что чая хорошего не было, был грузинский со вкусом залежалой травы.

Мама готовила мне какао зимой, а кисели и компоты летом. А еще летом мы разводили водой варенье, которое осталось недоеденное с зимы. Варенья варили разного много, и нам его хватало на весь год. Из намазанного маслом хлеба, и слоя любого варенья — получалось самодельное пирожное! Это умели делать все.

В магазинах в то время было много болгарских продуктов из фруктов и овощей: томаты в собственном соку, конфитюры из разных плодов. Конфитюр — это тоже как варенье, но нарезанное маленькими кубиками из разных фруктов: яблок, груш, айвы, слив, персиков и других. Все болгарское было вкусным, и я их часто покупала.

Конфет в магазинах было много и разных; от подушечек до шоколадных. И ассортимент широкий. Но в моде тогда были московские батончики, а их — не достать.

Вот странность моды! Натуральные шоколадные конфеты лежали, бери — не хочу, а нам подавай какие-то соевые батончики из Москвы!

Нам очень нравились еще кубики «кофе с сахаром» и «какао с сахаром», стоили они семь копеек и грызли мы их с большим удовольствием. Домой мы покупали на завтрак кофе или какао со сгущенкой и уплетали бутерброды с маслом и сыром.

Жили мы в маленьком городе и поэтому у нас был такой небогатый ассортимент. В Москве и других крупных городах все было намного разнообразней. Но нам тоже повезло, так как в нашем городе стали строить НИИ атомных реакторов, и район города, где жили его работники, был поставлен на московское обеспечение.

Вход в магазины был открытый, и мы ездили туда за продуктами. Вот там и были и сгущенка, и разнообразные сыры, и даже черная икра в больших бочках.

Я тогда училась в младших классах и в магазин постоянно ходила за продуктами. Как-то зашла в маленький магазинчик на перекрестке, а там у двери стоит большая бочка с чем-то черным.

— А что это? И почему так дорого? — спросила я у продавца.

— Это — черная икра, — ответила продавщица, — а дорого потому, что она очень полезная!

— А как её едят? — спросила я, и она рассказала мне про бутерброды.

Мама все время говорила про полезное, что если что-то полезно — то это надо есть обязательно:

— Ну, взвести немного.

— Могу только пятьдесят грамм, меньше нельзя, — предупредила продавщица.

— Давайте!

И, получив пятьдесят грамм за большие деньги, я пошла домой.

Дома, как меня научили, я намазала хлеб сливочным маслом, положила сверху икру, съела — и не получила никакого удовольствия!

Когда мама пришла с работы, я рассказала ей про дорогую и полезную икру.

— Ну и как, вкусно, тебе понравилось? — спросила она.

— Селедка и селедка с маслом, ничего особенного! Ты сделай себе тоже полезный бутерброд для здоровья.

Она попробовала икру, но на неё она тоже не произвела впечатления.

— Ну, может она и правда чем-то полезная, если она такая дорогая, — сказала недоуменно мама.

Видно, что она про эту икру тоже ничего не знала. Так же как и другие. Никто в ней не разбирался и у большинства населения особым успехом она не пользовалась

Да и по цене она была хоть и доступная, но не всем по зубам. Это потом мы вспоминали: какие мы были глупые, что не ели эту икру. Годами позже ее уже было не достать. Совершенно справедлива русская пословица: «Русский человек задним умом крепок»

Правильно «выйти в люди»



Я только что прибежала с улицы, а мама пришла с работы.

— Одевайся быстро, пойдем к тете Марусе-модистке.

Я посмотрела на свое платье, потрогала за юбку и довольно весело сказала:

— А на мне все хорошее надето. Я — готова!

Мама посмотрела на меня, покачала головой, взяла со стула свою сумку:

— Все! Я пошла одна и тебя такую не возьму!

И дверь за ней закрылась. И было бесполезно спорить и кричать.

Конечно, в этом платье я носилась целый день по улице и волосы в конце дня были уже в разные стороны, но это не мешало мне чувствовать себя на высоте и в полном порядке.

А эта обувь! Вечно полные сандалии песка, потому что кругом земля и асфальта на нашей улице не было никогда.

— Почему не следишь за обувью! — слышала я нарекания. — Твой отец чистил так свои хромовые сапоги каждый день, что в них можно было, как в зеркало, смотреться, а у тебя что? — мама показывала на запыленные кожаные сандалии. Я молча брала их, садилась на стульчик, спиной к маме, и слегка протирала тряпкой. Сидела я так долго, создавая видимость, что тру я их до зеркального блеска.

— Ну, вот натерла! — говорила я, поставив сандалии на место.

— Да, уж! — качала укоризненно головой мама, глядя на сандалии. — Как трюмо!

Обувь у детей была только натуральная: зимой все ходили в валенках, а летом в сандалиях из натуральной кожи на толстой подошве. Они были яркие, прошитые и их носили все дети: богатые и бедные.

Только с уходом за обувью у меня не получалось. Нет, в мою обувь, как в зеркало, не посмотришь! Это — правда!

Мама дважды предлагала пойти с ней по делам к модистке, но, в результате, оставляла меня дома.

— Вот посмотрите на нее! Лежала, лежала на диване с книжкой — встала и пошла! Платье как из попы!

— Ты же в люди идешь! На тебя смотреть будут! — возмущалась она.

Платье было немного измято сзади. Мне не понравилось мамино сравнение.

— На меня же спереди смотреть будут! — невозмутимо возразила я ей, непонятливой, разводя руками.

Мама, не выдержав, смеялась, но с собой не брала.

Теперь я поняла, что если тебя берут с собой, надо, подбежав к шкафу, выбрать платье, осмотреть его со всех сторон и быстро одеть. И только, если оно все отглажено.

— Вот!

Я подбегала к маме.

— Повернись!

Я крутилась.

— Ладно. Вроде все хорошо! Быстро поправляла мне волосы и о, счастье, брала меня на этот раз с собой.

По дороге я слышала:

— Не крутись! Не вертись! Ногами не шаркай как старуха!

И с тех пор я стараюсь не шаркать и, если нога вдруг случайно задевает об асфальт, я вспоминаю мамины слова и дальше иду уже летящим шагом!

Как я мечтала заболеть

Все основные продукты в магазинах лежали на полках, у многих были огороды, дачи, сады, большинство сажали картошку. Кормили детей натуральными продуктами. Дети росли крепкие, активные, здоровые. В классе редко кто отсутствовал по болезни, а некоторые ни разу. Среди них была и я. Видя иногда, как кто-то не пришел, я расстраивалась и думала: «Ну, почему же не я?» Мне так хотелось полежать дома, почитать книжку, чтобы за мной ухаживали, как за больной.

Так и не дождавшись болезни, я специально наелась однажды сосулек с крыши. И вот оно счастье: aнгина! Очень высокая температура, боль в горле. И вот, вместо ухаживаний, утром мама, поставила мне на стол горячее молоко, мед, чайную соду и таблетки стрептоцид.

— А как же я? У меня температура высокая! — спросила я жалобно.

— Не помрешь! — сказала она.

— Все на столе — лечись!

И ушла на работу.

Болела я долго, а когда вернулась в школу, то оказалось, что у меня изменился голос, к сожалению, в худшую сторону.

На уроке литературы учительница вызвала меня, чтобы я, как всегда, с выражением прочитала новое стихотворение. И после пары строк с удивлением сказала:

— Сядь, пожалуйста, на место, у тебя изменился голос после болезни, со временем, может, пройдет.

И вызвала другую ученицу продекламировать этот стих.

К сожалению, ничего не прошло и меня выгнали еще из запевал в хоре. Так закончилась моя история с ангиной. Больше я болеть не хотела.

Зимой

Поливать огороды — это все летние дела, но наступала зима с пушистыми сугробами и крепкими морозами. Часто мы лепили снежных баб с красными носами из морковки, баррикады из снега, а потом устраивали битвы снежками из-за этих баррикад.

Домой мы приходили все в снегу, промерзшие до костей. Над теплой печкой можно было повесить закоченевшие штаны.

Проснувшись утром в шесть часов, каждый школьник с напряжением и надеждой слушал радио, дожидаясь долгожданного объявления, что в связи с низкой температурой занятия в школах с первого по восьмой класс отменяются.

И от этого объявления зависела вся твоя жизнь на сегодня! Или ты обрадованный потягивался в постели, понимая, что тебя ждут великие дела. Или, обреченно вздохнув, ты идешь умываться и собираться в школу.

Зима была безопасным временем года, потому что от травм и ушибов спасали высокие сугробы. Зимой я очень любила читать книжки в теплой комнате, под треск горящих в печке дров. Начитавшись про героев-пионеров и пограничников, хотелось совершать подвиги. Если их не было — то их придумывали!

Снега зимой выпадало очень много. Были высокие сугробы, особенно за сараями, где не было ветра. Там мы прыгали с крыш в сугроб, едва выбираясь оттуда. Снег набивался в рукава, за воротник и в валенки. Мы приходили мокрые и промерзшие, но радостные и счастливые.

Однажды помню как я, начитавшись про парашютистов, решила совершить прыжок. Аэродрома рядом не было, и парашют я в глаза не видела. Тогда я взяла мамин зонт и пошла на крышу сарая, чтобы оттуда прыгнуть в сугроб. Я была не одна, с соседних сараях тоже прыгали мои друзья.

Одежда моя была совсем непохожа на костюм парашютиста, а я была такой большой и неповоротливой кучей. Я понимала, что таких парашютистов не бывает, но я заботилась еще и о том, чтобы смягчить удар при падении, и поэтому моя толстая одежда должна была меня спасти.

Так я рассчитывала. Как это все выдержать моему зонту я не думала.

И вот, в процессе прыжка, зонт вывернуло, спицы сломались и я приземлилась благополучно в снег с палкой и тряпкой — все, что осталось от зонта. Долго выбиралась из высокого сугроба, проверяя все ли у меня цело в конечностях, стыдливо поглядывая на соседние крыши: не видел ли кто моего позора? Дома я подальше спрятала зонт, надеясь, что до лета далеко, и он нескоро понадобится.

А попробуй лизнуть ручку на морозе!

Прыгнуть с зонтом — это еще не такой великий подвиг как, например, лизнуть на морозе железную ручку двери. Однажды в воскресенье я вышла на крыльцо, а во дворе никого нет: все куда-то убежали. Чем занять себя, пока друзья вернуться? Вышла на крыльцо соседка Алка, на год старше меня. Она всегда любила показать свое превосходство.

— А ты пробовала лизнуть ручку? — спросила она и показала взглядом на дверь. — Я пробовала.

И мой взгляд тут же упал на роковую дверь. Я слышала, что если лизнуть ручку двери, то язык прилипнет навсегда. Правда это или нет? Я наслюнявила сначала палец и коснулась железа, он слегка приклеился, но отстал.

— Значит и язык тоже намертво не прилипнет, — подумала я и наклонилась к ручке. Потом я тихонько лизнула ее, и язык мой прилепился так, как и клеем не приклеишь. Я начала потихонечку вертеть языком, стараясь открепить его с разных сторон, а он все больше прилипал и тогда, испугавшись, я заорала во всю мощь как сирена. Мама была дома, она тут же выскочила на крыльцо. Поняв в чем дело, сказала:

— Подожди, стой спокойно!

И побежала в квартиру. На мой крик выскочили жильцы, и стали давать советы как мне его отодрать.

— Ох, ты, Господи, — заохала тетя Нюся, — надо смазать гусиным жиром, у меня где-то завалялся, я сейчас принесу. И убежала.

— Надо кипятком, — сказал со знаем дела, слегка подвыпивший, дядя Коля.

— Тебя самого надо кипятком! — сказала ему мама. — Отойди!

И стала поливать на ручку двери теплую водичку.

— Дыши на ручку!

И я стала интенсивно дышать. Вода лилась по моему шарфу, пальто, сапогам, я уже стояла в луже и о, чудо — язык отклеился, и меня повели в нашу комнату. Мама заставила меня полоскать рот чайной содой. Язык болел долго. Вот проблема: теперь я не смогу показать язык в критической ситуации.

Позже я у мамы спросила:

— А откуда ты знаешь, что надо делать в такой ситуации?

— Ну, я же тоже была ребенком, — ответила мама с загадочно.

— И ты тоже лизала ручку двери на морозе? — спросила я удивленно, но мама улыбнулась и ничего не ответила.

В снежную зиму в школе на уроках физры мы катались на лыжах. Они стояли в кладовой, вертикально, для всех детей. Мы всем классом заходили, подбирали себе по размерам и шли на лыжню. Для этого, уроки были спарены, то есть два подряд, чтобы мы успели переодеться и покататься досыта.

Наша знакомая, тетя Римма, продавщица из магазина, достала мне по блату китайский трикотажный костюм «Дружба», красный с белым орнаментом. В него входили: штаны, джемпер, шапка, варежки и шарф. И когда я это все одела на себя, то стала красоты неописуемой. Тут же поняла, что, если я появлюсь во всем этом великолепии, то меня, как минимум, засунут в сугроб и закидают снегом. Все дети, на уроках физры, были одеты в скромные костюмы, серо-коричневого цвета, с начесом, и я побоялась, что мой ярко-красный костюм порвут или испачкают.

Я решила надевать его частями: то красный джемпер с коричневой школьной формой, то шапку с варежками, то красные штаны с темным джемпером. Итак, я костюм сберегла и себя. И если выделялась я одеждой на лыжне, то лишь слегка. Но в соревнованиях всегда занимала призовые места! В школьную пору мы все любили соревноваться и демонстрировать свое мастерство.

Каток



Если на лыжах хорошо катались все, то на коньках далеко не все умели, только мальчишки. Коньки были разные. В младших классах, я помню, мои первые коньки были не на ботинках, а на валенках, которые я прикручивала какими-то веревками с палочкой к конькам и так каталась. Это было не катанье, а мученье! Ведь, кроме плохих коньков, и льда хорошего не было, а так какие-то ледяные кочки около дома.

Позднее, в классе пятом, я стала ходить на каток, на стадион Старт, со своей кузиной-ровесницей. Она занималась в конькобежной секции очень давно, а я только училась. Первое время я брала коньки напрокат на катке, двадцать копеек за час, и каталась часа три с отдыхом. Погреться мы заходили в теплую раздевалку и там недолго сидели на деревянных скамейках. Каток находился в одном из лучших районов города, и одежда на детях здесь была уже более нарядной и современной. Мама мне достала по блату теплую болоньевую куртку и шерстяные брючки со стрелками. И в этом наряде на коньках я чувствовала себя комфортно.

На самом катке горели огни и звучала красивая музыка. Она завораживала и настраивала на романтический лад. Видя такую корягу, как я, которая с трудом передвигалась, падая постоянно, подъезжали мальчики, помогали подняться и катали по кругу. Было приятно и непривычно.

Позже я стала хорошо кататься, а если иногда падала, то уже не торопилась встать, чтобы мальчики, проявив внимание и подав руку, подняли и покатали по кругу. Каток был романтическим местом моего детства.

Новый год

Надо сразу отметить, что у народа в России советская власть отняла такой праздник как рождество. Его запрещали, отрицали, как и религию, и не отмечали. А что-то надо было предложить взамен! Вот и предложили — Новый год. Моя бабушка не признавала его.

— А что это за праздник? — спрашивала она. — Просто поменялась дата. Мы же не празднуем каждый день когда меняется число. Ну, поменялся год и что?

А мы отмечали! Гуляли, ходили на елки, и в школу, и к родителям на работу: там тоже проводили елки для детей своих работников. Было представление новогоднее, конкурсы чтецов, раздавали подарки, давали призы.

Новый год в моем детстве был большим праздником, и к нему готовились заранее. Покупались игрушки на елку, «дождик», разноцветный серпантин. Для елки готовили деревянную крестовину, в которую вставляли елку, сверху обкладывали основание елки ватой и посыпали разноцветными конфетти.

Все убранство и костюмы требовали много ваты и марли: закупали метрами и килограммами. Мама мне шила «снежинку», такой новогодний костюм, похожий на пачку балерины. Снежинку густо крахмалили, чтобы ее оборки стояли и торчали во все стороны. А еще делали кокошник. Это такое убранство для головы. Делали его из картона: нашивали вату на него и сверху обтягивали накрахмаленной марлей. На кокошник приклеивали битое разноцветное стекло. Брали новогодние игрушки, разбивали пару штук и толкли, чтобы было помельче, взамен драгоценных камней, какие были у настоящих боярышень, живших еще до нас.

И вот наряд почти готов! Снежинка, торчащая как пачка балерины, сверху стеклянные красивые бусы в несколько рядов, кокошник, белые гольфы, белый бант, и желательно белую обувь, типа белых чешек.

На новогоднем утреннике было дети в разных костюмах: зайцы, волки, лисы, но снежинок было больше всего.

Дед Мороз звал снегурочку с нашей помощью и потом мы вместе водили хороводы вокруг елки. Пели песни: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла»

«И вот она нарядная на праздник к нам пришла,

И много-много радостей детишкам принесла».

Читали стихи под елочкой, получали призы, и в конце утренника каждый ребенок получал подарок, на который заранее сдавались деньги.

Такие же праздники устраивали организации, где работали родители. И также были конкурсы, стихи, подарки. Однажды, когда я училась в первом классе, меня пригласил на такую елку многодетный друг моего отца. Мой папа умер летом, и поэтому я пошла с дядей Павлом и его шестью детьми на елку. Ведь они вместе работали, и меня там знали. Я радостно бегала со всеми детьми, везде участвовала, но заметила, что мне призы дают похуже чем другим. Если за чтение стихов давали шоколадную конфету, то мне — карамель, которую я не любила. А в конце праздника стали раздавать подарки по списку работников. Все дети получили, а я нет, потому что моей фамилии там не было. Я стояла с детьми, когда подошел дядя Павел.

— Все получили подарки? — строго спросил он, оглядывая нас.

— Нет, вот Инне не дали! — наперебой закричали дети дяди Павла.

— Как не дали? — побагровел он и, развернувшись, ушел куда-то. Потом мы слышали как он громко ругался, а тетеньки невнятно оправдывались, но сделать ничего не могли. Подарка на меня не было. Разъяренный дядя Павел вернулся к нашей кучке, где были его дети и я.

— Отдайте ей подарок! — сказал он и, взяв пакет из рук своей дочери Нины, отдал его мне. — А остальные поделите на всех!

— Не надо! — отпиралась я, пытаясь вернуть пакет, — у меня дома полно конфет и подарков.

— Что ты, — отшатнулась подружка, — если возьмем у тебя, он нас убьет!



Довольные дети расходились по домам, прижимая к груди пакеты со сладостями. Дома они будут раскладывать конфеты из подарков, сортируя их и пересчитывая не раз, хвастаясь, что там была одна «Красная шапочка» и «Мишка на севере» тоже один был. Обязательно было еще пара мандаринов и пачка вафли, и много других недорогих шоколадных конфет как «Радий», «Полет», «Ромашка».



Я вернулась домой расстроенная. Чуть не плача, я все рассказала маме и попросила.

— Отнеси им этот пакет! Итак, у них редко бывают конфеты, а он отнял у них! Мне их жалко, ведь у меня дома всего полно.

— Ну, вот будем теперь бегать с этим подарком и вручать друг другу. Подарки возвращать нехорошо!

И, посмотрев на меня внимательно, сказала

что сделаем по-другому.

— Мы сделаем по-другому и вручим им свой подарок. Возьми пакет побольше и положи в него, что хочешь: апельсины, конфеты, вафли. А я отнесу и скажу, что это от нас к Новому году.

Мама с улыбкой наблюдала как я считаю все по шесть, складывая в пакет.

— Чтобы им всем хватило поровну! — объясняла я маме, видя ее удивленный и вопросительный взгляд. Вечером мама отнесла пакет в соседний подъезд. И я облегченно вздохнула.

— Больше не ходи на елку в папину организацию, — посоветовала мне мама, и я легко согласилась с ней.



У меня пакетов было много: из школы, с работы мамы, от родственников. Их хватало на все каникулы. Елка тоже стояла все новогодние каникулы: красивая, нарядная, пахнущая хвоей и праздником. И в доме все каникулы стояли запахи вкусной еды, особенно после рождества, но это уже другая история.

На речку

Для меня самое любимое развлечение, придуманное природой — это купание. Речка в городе у нас была, но очень далеко от нашего дома. А купаться мы ходили на пруд, достаточно большой и глубокий. Уже с середины и до следующего берега он покрылся весь тиной, поэтому переплывать его было опасно и мы купались недалеко от берега. Там было достаточно глубоко, плюс травянисто-песчаный пляж.

Направо от пляжа был деревянный мост, и там стояла маленькая мельница, где мололи муку и отжимали подсолнечное масло. От этой переработки оставался жмых, кусочки прессованной кожуры от семечек и в них немного ядрышек. Ребятишки жевали его и называли халвой, хотя по сути он и рядом с халвой не лежал.

Купаться нас одних родители не пускали. Tолько со взрослыми! Помню, что часто нас водил мой отец. Он не мог долго устоять против моих уговоров и сдавался:

— Ладно, собирайся, раз так хочется! — и я мигом хватала трусы для речки. У дошколят купальников не было и в магазинах их не продавали, в основном, все девочки купались в маленьких трикотажных трусиках.

У женщин тоже купальники были не у всех и некоторые купались в нижнем белье: в черных сатиновых трусах и белых коленкоровых лифчиках. Правда, мы дети стеснялись, если наши мамы так купались, на виду у всех.

А иногда я видела как некоторые приходили с мочалками и банным мылом и намыливали себя прямо в воде, нисколько не стесняясь, а даже горделиво оглядывались, как бы говоря: «посмотрите какая я чистюля!».

Помню, что у меня тоже были такие желтые самошитые ситцевые трусы, фонариком, на резинке сверху и снизу. И еще у них был передник на лямках, а сзади внахлест. Что-то похожее на домашний фартук с трусами. В таком наряде можно было гулять по улице.

— Кто на речку? — громко кричал папка во дворе, и сразу налетала куча ребятни, больше десяти человек, не считая меня.

Видя такую ораву, отец озадачивался:

— Это я с таким количеством не справлюсь. Кто еще пойдет? — обращался он ко взрослым.

— Ну, давай я, — говорила Анка.

— Михайловна, ты не ревнуешь? — обращалась она к моей маме.

— Нет, идите! — отвечала мама совершенно искренне, потому что она действительно никогда не ревновала отца.

И мы гурьбой отправлялись на пруд. Дорога наша была через железнодорожные пути и, пока мы шли, нам взрослые объясняли: как их надо правильно переходить.

Детям надо было идти обязательно медленно, парами, взявшись за руки, посмотрев по сторонам: нет ли поезда. Так переходят дорогу все детсадовские дети и младшие школьники.

Дойдя до пруда, мы бросались в воду, брызгаясь во все стороны, прыгая друг у друга с плеч и еще подныривали, стараясь кого-то пощекотать под водой. Мой папа и тетя Анна стояли по пояс в воде, лицом к берегу, и были нашими буйками, за которые заплывать запрещалось.

— Баста! — кричал громко через некоторое время отец, и это было знаком — всем на берег!

— У дяди Сени перерыв! — и детвора выскакивала на песок, подталкивая друг друга из воды.

«Баста» — это было одно из непонятных слов из лексикона отца. Он говорил это, когда заканчивал работу или объявлял перерыв на отдых. Баста! Откуда он его знал? Как оказалось это слово из испанского языка и переводиться оно — «достаточно».

Носились по берегу, продолжая кувыркаться и скакать. Пройдет несколько минут и дядя Сеня, мой папа, немножко отдохнет и снова станет «буйком». А без него никто не имел права заходить в воду. Иначе в следующий раз не возьмут!

Накупавшись вдоволь, мы возвращались домой, а взрослые внимательно смотрели: правильно ли мы переходим пути.

Ведь благодаря этому опыту, мы потом сберегали свои жизни.

Сарафан украли!

«Чем похвалишься, без того и останешься!»

Когда я стала школьницей, то со своими подружками мы уже ходили на речку одни, несмотря на запреты родителей. Все взрослые на работе, а мы предоставлены сами себе.

— Пойдешь на речку! — крикнули в коридоре, и я стала быстро надевать свой красивый сарафан с накидкой. По его яркому желтому полю были разбросаны синие кораблики с парусами. Этот наряд мне мама привезла из отпуска и такого ни у кого не было.

— Какое у тебя платье красивое! — восхищались со всех сторон, и я гордо парила в нем, не чувствуя под собой ног.

На берегу мы покидали одежду и бросились в воду, создавая вокруг себя как можно больше брызг. Мы визжали громко и ныряли молча, мы голосили и смеялись и, обезумевшее от детского шума, солнце смотрело на нас сверху, улыбаясь своим беззубым ртом. Уставшие от борьбы и воды, мы выползали друг за другом на берег. Выползла и я. Отдохнув слегка, я стала собираться и тут обнаружилось, что сарафана-то моего — нет! Я походила по берегу, поспрашивала, но никто ничего не видел и я осталась в одних трусах. Все наши уже ушли, и я побрела тоже.

Но идти было неудобно в таком виде, и я побежала по тропинке через железнодорожные пути, в трусиках, скрестив руки на груди. Запыхавшись, я прибежала домой и поняла, что это Бог меня наказал. Ведь говорила бабушка моя, что нехорошо, если человек хвастается чем-то, и в наказание Боженька может у него это отнять.

С тех пор я старалась не хвастаться. Даже бывая за границей, одеваю на пляж только то, что не жалко потерять.

А вспомнила я эту историю, когда недавно, будучи уже совсем взрослой, при встрече с кузиной, она в разговоре неожиданно спросила:

— А помнишь, какой у тебя был красивый желтый сарафан с синими корабликами, который на речке украли?

— Да?! — удивилась я.

Надо же, я давно забыла, а она запомнила мой сарафан из далекого детства. Наверное, сарафан был действительно красив. И права поговорка «Чем похвалишься, без того и останешься!»

Плоты



Вода — это то, что доставляет много удовольствий в жизни каждого: это и красивые пляжи, и круизы на кораблях, и подводное плавание. А начинается все с маленькой лужи у дома и бумажного кораблика.

Большое половодье было для нас необыкновенной радостью. Мы бегали по лужам, копали обманки, а когда воды было совсем много, то строили плоты. Наше искусственное море создавалось таянием снегов, в глубоком овраге, между двумя железнодорожными насыпями.

Ребята искали бревна, старые шпалы, проволоку, шнуры и вязали настоящие плоты, и ходили на них, отталкиваясь длинным шестом. Благо, что рядом был леспромхоз, где ребятишки кое-чем разживались. Всё строили мальчишки, а девчонки только добывали разный легкий материал.

За это нас могли потом покатать по очереди, чувствуя себя, наверное, капитанами кораблей. А мы стояли на плотах тоже очень счастливые, ведь в нашей жизни еще не было ни одного настоящего корабля с путешествием по воде. Мы все наслаждались моментом. Это было романтично!

Обманки весной

Весна приносила не только романтические приключения, но и большие неприятности: можно было провалиться в ледяную воду, прямо по пояс, совсем того не ожидая. Как только начинал таять снег, и земля становилась мягкой, то ребятня начинала строить обманки.

Делается это так: вырывается яма на тропинке, относительно глубокая, примерно в половину роста десятилетнего ребенка, затем сверху кладется картон, ну это от магазинной коробки из-под продуктов. Его клали на яму с водой и сверху посыпали землей. Такова была маскировка, чтобы это место не отличалось ничем от тропинки.

Дальше ребята говорили выбранной жертве, чаще всего, мне:

«Беги скорее к Таньке, вон она у калитки стоит и передай ей ну, например: спички сухие, а то у нее печка не разжигается. Только беги прямо и быстрей! Мы тебя ждем! Потом пойдем в одно место, мы тебе по секрету кое-что покажем!»

И я, высунув язык, бегу к Таньке на большой скорости, влетаю в эту обманку и проваливаюсь по пояс в ледяную весеннюю воду.

Тут со всех сторон раздается хохот. Фокус удался на славу! А мне не смешно! Мне плакать хочется. Опять обманули не кого-нибудь, а меня…

Мокрая и расстроенная чуть не до слез, бреду, оставляя за собой водные дорожки. Дома одеваю на себя сухое, а мокрое вешаю над печкой-голландкой и уже больше не выхожу на улицу в этот день. Обиженная и обманутая, читаю книжку или слушаю радиоспектакль «Театра у микрофона».

Я любила сидеть в углу большого дивана, свернувшись калачиком и, прильнув к приемнику. А так как я была дома одна, то слушать можно было подряд все спектакли: детские и взрослые. Время было вечернее. Я сидела в сумерках в у приемника и слушала до конца спектакля, пока не закончится последний акт.

Вечером

После спектакля я включала свет, так называемую лампочку Ильича. При свете было видно все: как в комнате разбросано, на столе не убрано и пол не вымыт. Я быстро наводила порядок, убрав все, бежала к колонке за водой. Хорошо, что дрова были принесены мною раньше, сразу после школы, ведь они должны были еще и подсохнуть: сырыми-то печку не растопишь! В сарае жили еще и куры, и каждый день я кормила их и поила, давала им зерно и наливала чистую воду. Летним вечером их надо было еще загнать и сосчитать, все ли они на месте. А зимой они не гуляли, а сидели целыми днями, нахохлившись, на насесте.

Убрав всю высушенную одежду над печкой, в чистой комнате, сидя за столом с учебниками (видимость, что я все время учу уроки), я с прилежным видом ждала маму с работы. Настенные часы били пять часов вечера.

Каждый день мама приходила с работы злая и уставшая. Она плюхалась на стул с сумками и говорила сердито:

— Устала, как собака!

И начинались гонения:

— Подай! Принеси!

Надо было молча выполнять указания, пока буря не стихнет. Мама помоется, переоденется, поужинает со мной и убежит к соседке к какой-нибудь поболтать. Ей лишь бы дома не сидеть! Про маму говорили, что она «не домашняя» — значит не любит находиться дома.

Зато она любила готовить, всё было очень вкусно и разнообразно. А еще она говорила, что надо есть только свежеприготовленную пищу, а разогретая еда не такая полезная. В воскресенье мама готовила очень много и угощала всех, кто заходил в гости.

А в субботние дни, без предупреждения, приезжали мамины односельчане по несколько человек. Чтобы попасть на рынок утром, они приезжали вечером. Мама их кормила ужином, стелила постели на полу, а рано утром они тихонько уходили, стараясь нас не разбудить. После базара уезжали к себе домой. Приезжать без приглашения и ночевать — было нормой жизни, может быть потому, что мама моя была добрая. К другим соседям гости из деревень в таком количестве, я помню, не приезжали.

Но ездить в другие города, на море или в Москву и останавливаться у своих родных и знакомых было обычным явлением, потому что гостиницы были дорогие, не всем по карману, к тому же их было мало, а мест свободных не было никогда.

Каждое воскресенье приходила моя старшая сестра с семьей. Сидели, угощались, а меня, покормив вначале, отправляли погулять, дав рубль.

Рубль был целым состоянием! На него можно сходить в кино за десять копеек, за тринадцать съесть мороженное, за шесть и двадцать выпить в буфете кинотеатра лимонад и съесть пирожное, и еще оставалось на парк, покататься на лодочках-качелях. Чаще всего я тратила половину, а на остальные покупала журналы в киоске Союзпечати и медленно шла домой поваляться на диване и почитать.

Мировая нянька



Неожиданно для меня все вокруг заметили, что дети липли ко мне, как будто я медом намазанная. Малышня ходила за мной по пятам.

В связи с этим были у меня и неприятности. Однажды у сынишки нашего участкового врача объявили в садике карантин, и она попросила посидеть с ним.

Я сопротивлялась как могла. «Почему это я в свои летние каникулы должна нянчится?» Но мама уговорила меня, что неудобно отказывать, ведь Розочка, так ее звала мама, очень нужна больным, а посидеть надо только полдня.

Саша, мальчик пяти лет, был прирожденным интеллигентом. Он меня слушался, не капризничал и ничего не брал без спроса, что меня удивляло.

Когда я к ним пришла первый раз, я увидела на круглом столе в зале большую вазу с очень дорогими конфетами: типа «мишки на севере». Я забеспокоилась. Вдруг маленький Сашка начнет эти конфеты лопать, а подумают на меня.

И я каждое утро, как только за Розочкой закрывалась дверь, убирала эту вазу с конфетами на самое высокое место, на пианино, чтобы их не было видно, а перед приходом хозяйки с работы, я ставила вазу опять на стол. И все конфеты были целы. Но надо отметить, что Сашка не просил их никогда, к моему удивлению. Он их не замечал. Мы с ним гуляли, читали книжки. А была я тогда только пятиклассницей. Когда прошла неделя, и мое испытание закончилось, Розочка, сделав удивленные глаза, спросила маму:

— А что Инночка не любит конфеты? Вся ваза целая.

Когда мама передала этот вопрос, хотелось сказать: «Я люблю конфеты, только она не угощала, а как я возьму без спроса?»

Но мне неудобно было так говорить и я ответила, что я их не очень люблю:

— Знаешь, они самые дорогие в магазине!

— Ну и что, что дорогие, купи себе грамм двести, — предложила мама.

— Ничего особенного: вафли с шоколадом, есть и получше конфеты!

Мама поняла, что я не хочу больше говорить на эту тему.

Мне было неудобно сказать, что Розочка конфеты не предлагала. Просто ставила вазу с конфетами на стол и уходила на работу. Вот я и не ела. Не зря же меня бабушка учила, что без спроса брать нельзя.

А с другой стороны надо «уметь так угощать»: молча поставить на стол, гостям ничего не предлагать, а потом удивиться вслух, когда гости ушли:

«Что ж они ничего не съели?»

Музыка моего детства

В жизни любого человека большое место занимает музыка. И не обязательно, что человек играет на каком-то инструменте или поет, просто музыка окружает нас со всех сторон. Иногда мы ее выбираем сами, а иногда она звучит независимо от нашего выбора.

В нашем детстве постоянно играло радио. Мы с ним вставали и ложились. Все слушали по утрам «Пионерскую зорьку», вечером «Театр у микрофона», концерты по заявкам радиослушателей, а по воскресеньям любимая передача «С добрым утром». Она была веселой и жизнерадостной, в которой звучали песни, юморески и хорошая музыка.

«С добрым утром, с добрым утром и хорошим днем!» — пели в заставке, и мы верили, что день будет добрым!

Много позже, будучи взрослыми, мы узнавали, что на радио сами работники составляли программу концерта, а потом под каждый номер сочиняли письмо, как будто бы от радиослушателей. Например, вставляли в программу концерта арию Татьяны Шмыги из популярной оперетты, а потом сочиняли письмо, что доярка Иванова Вера Петровна просит исполнить эту арию из оперетты. И мы верили, что доярка действительно писала и просила! И слушали с удовольствием!

По радио каждый день пели мажорные и патриотические песни.

А дома, когда собирались гости на праздники, то пели задушевные, грустные песни военных лет. Мой отец пел иногда и в будни. Вечером после ужина он вдруг затянет какую-нибудь печальную песню или про черного ворона, или про Байкал. Запомнила из песни только строчку: «Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах». А еще он пел песню «Не для меня придет весна». Позже я узнала, что это — песни казаков.

И всегда, когда я слушаю казачий хор, то вспоминаю своего папу. Как он сидел за круглым столом в полутемной комнате (электричество часто отключали) при свете керосиновой лампы, висевшей на стене, и пел печальные песни. Голос его звучал уверенно и обреченно, как будто он прощался со своей жизнью.

Пел он хорошо, но было жалко папу, и хотелось сказать, чтобы он не пел таких песен, но я знала, что папа не послушает меня.

— Это душа так поет, дочка!

Как оказалось потом, что жить ему, и правда, оставалось совсем немного.

А мама и ее подруги пели песни о том, как они всю войну ждали своих мужей «Каким ты был — таким ты и остался».

Печально и задушевно звучали их голоса. Все женщины ждали в войну своих мужей, но не дождались многие и оставались вдовами.

Однажды к нам в гости приехал мамин брат-фронтовик, красивый и молодой, он пел под гитару другие песни. Мне нравилось его слушать, но песни его я почему-то не запомнила.

Позднее играл для меня на гармошке мой влюбленный сосед-двоечник, потом одноклассник под гитару пел, а иногда и мы пели под гитару. Это называлось только что «пели», а по сути громко орали. Гитара была очень популярна, и многие учились на ней играть, училась и я, но не научилась. Оказалось, что у меня слишком нежные пальцы, струны проваливались в мягкие подушечки, и у меня ничего не получалось.

Не получилось у меня и с игрой на фортепьяно. Я с детсада мечтала поступить в музыкальную школу, но мест не было.

Я долго выплакивала музыкальную школу. Но мама объяснила, что возить меня некому, а одну она не пустит, так как далеко. И комната была у нас маленькая.

— И куда мы пианино поставим, себе на голову, что ли?

Когда был жив папа, он обещал мне и большую квартиру, и что у меня будет своя комната с пианино. Мама не работала и могла бы возить меня по школам. Так планировали. Но папы не стало, маму устроили на тяжелую, но денежную работу. Трудилась она до темна. И было ей не до меня. Но я рыдала-рыдала, и вот после третьего класса мама повела меня в музыкальную школу.

Как туда поступают я не знала. И мама моя тоже, никто меня не готовил к поступлению. Во всяком случае я так думала тогда.

Вышла к нам женщина.

— Наверное, директор, — подумала я.

Она села за пианино и попросила меня спеть, я что-то исполнила.

Затем постучала рукой по крышке и сказала мне:

— Повтори!

— Что, мне прямо так надо стучать? — удивленно спросила я.

— Да, стучи! — улыбнулась она.

Я с недоумением постучала по крышке и сразу поняла, что неточно, в одном месте ошиблась, но ничего не сказала об этом. Я не понимала зачем надо стучать по крышке пианино?

Потом она поинтересовалась есть ли у нас пианино, и кто дома будет за мной следить: правильно ли я держу руку…

Пианино дома не было, и как держать руку дома никто не знал.

Женщина была приятная, но сказала ужасное:

— К сожалению, у нас нет мест и привели вы ее поздно, надо было раньше с первого класса.

— Некому было ее возить, а сейчас подросла, сама может.

— Нет, извините!

И мы пошли, унося с собой мою несбыточную мечту. Тогда я поверила этой истории. А спустя годы почему-то стала сомневаться в искренности маминых слов по поводу этого визита. Может она так специально сделала, чтобы меня не приняли?! Может ей было жалко двадцать пять рублей, которые надо платить каждый месяц?

Она была неграмотной, но знала все: и как поступить в институт, к кому пристроить, с кем договориться, и какие справки надо достать.

И с музыкальной школой она, по ее характеру, должна была все узнать и записать меня. Но не сделала этого!

И я предполагаю, что этот визит был нарочным, чтобы мне в школе сказали об этом. И мама осталась бы при этом не виноватой. Ведь школа отказала — не она! А может я зря грешу на маму, и она не виновата?!

С покупкой приемника «Рекорд» музыка приблизилась ко мне еще ближе. Я стала покупать пластинки и пела дома вместе с Владимиром Трошиным «А у нас во дворе» и Майей Кристалинской «Топ, топ топает малыш».

Мне нравилось и слушать, и петь. Хотя голос у меня был слабый, но приятный. Так мне сказал наш завуч. Он руководил хором и кружком сольного пения в школе. Он пригласил меня позаниматься, но я кокетливо отказалась и пожалела об этом.

Я любила, чтобы меня уговаривали, а он, молодой и красивый мужчина, не любил уговаривать, как оказалось. Вот так он меня проучил, я и осталась ни с чем! А жаль, петь я люблю, могла бы научиться петь грамотно и красиво.

К счастью, музыканты сопровождали меня всегда. И на всех моих праздниках и днях рождениях, в моем ближнем кругу, они пели лучше многих артистов и играли для меня с удовольствием. И это было приятно!

Как я хотела в детский дом уйти

Но все равно копились обиды на маму и за музыкальную школу и за то, что она проводила все свободное время с семьей старшей дочери. И каждый выходной я была одна, хоть и с деньгами.

Денег у нас было много, они лежали в шифоньере на полке с бельем и в другом отделении, где одежда висела, деньги лежали в мамином ридикюле. Туда их складывала я. Мама договорилась с почтальонкой, чтобы та отдавала мне пенсию, которую я получала за отца.

Пенсия была большой, о чем я узнала от уборщицы в школе. Дело в том, что папу моего многие знали и эта женщина тоже. Однажды, еще в первом классе, она у меня спросила:

— А ты знаешь, какую пенсию ты получаешь?

— Знаю, — сказала я, — триста шестьдесят рублей.

— Ничего себе! — сказала уборщица. — У меня зарплата триста рублей. Это больше чем моя зарплата.

— Но мой папа много зарабатывал, поэтому и пенсия такая! — ответила я.

Это были деньги еще до реформы шестьдесят первого года.

Кроме того, я еще у почтальонки получала алименты на своего племянника, они давно переехали в другой район, а деньги продолжали приносить по нашему адресу.

Муж моей сестры был племяннику отчимом и он отказался от алиментов.

— Я его сам выращу! — сказал он.

Но моя мама не стала официально от них отказываться, а просто позднее сделали счет в банке на имя племянника и туда отправляли алименты.

Моя сестра постоянно приезжала к маме за деньгами. Ей, работнику торговли, всегда их не хватало, хотя ее муж хорошо зарабатывал. И мама жаловалась, что эти визиты не дают возможности накопить деньги. И тогда она завела счет на имя внука, и алименты переводили туда. Теперь только он сможет снять деньги, когда вырастет.

— А ты заведи счет на мое имя, и пусть мою пенсию туда тоже перечисляют, — посоветовала я, — тогда они целые будут.

— Ишь ты, чего захотела! — сказала мама со злостью.

— Но это ж мои деньги! Они мне будут нужны на учебу в институте, — добавила я.

На тот момент я училась в четвертом классе, но помнила, как мой папа говорил, что я буду обязательно учиться в институте.

— Мало ли чего ты хочешь! — сказала иронически мама.

И мне стало обидно. Я получала большую пенсию, выполняла всю домашнюю работу, а она недовольна?! И тогда я сказала:

— А ты сдай меня в детский дом, тогда тебе совсем легко станет!

— Ну, хватит! — закричала она, и мы замолчали.

Но мысль эта про детский дом закралась в мою голову, и я решила уйти туда жить.

Но как в него уйти я не знала. Я читала много книг, разговаривала с подружками, но информации, как попасть в детский дом, нигде не было. Знала, что убегают из детского дома, а вот как туда попасть — непонятно?!

«С чего же мне начать, — думала я, — то ли с директора школы, то ли с детского дома?»

Решила сначала найти детский дом и там поговорить с директором. Ведь если я начну со школы, то сразу вызовут маму и все прекратится. И я стала искать детский дом в нашем городе. Но, на мою беду или на счастье, он находился в другом районе города, и туда надо было долго ехать на автобусе. Я поехала, исходила несколько улиц: район незнакомый, чужие дома. Иду, иду, а его все нет! Я испугалась, что заблужусь и обратно не выйду. Когда стемнело, вернулась на автобусную остановку.

Ездила я туда раза два, но дом этот так и не нашла: он действительно находился где-то между домами и очень далеко от автобусной остановки. А была я малышкой, лет десяти, дома казались большими, улицы чужими, много частных домов, где носились своры лающих собак, и я возвращалась несолоно хлебавши.

Потом меня закружили школьные дела, и я прекратила думать о детском доме, но в памяти моей он остался навсегда вместе с детской обидой.

Правила чести: лежачего не бьют!



На улице и во дворе у ребят были правила, которые никто не нарушал. Выходя на улицу с куском, успей сказать: «сорок один — ем один!» А не то услышишь: «сорок восемь — половину просим!» И все дети станут откусывать от твоего бутерброда. Никому в голову не приходило нарушать это правило. Если один вышел с бутербродом и успел сказать «сорок один — ем один!» — значит откусить никому не даст. Тогда все дети побегут по домам и выскочат через пять минут тоже с бутербродами. Чаще всего их делали из хлеба со сливочным маслом и сверху посыпанные сахарным песком. Родители ругались: «не кусочничай!»

Но разве можно отказать себе в удовольствие съесть на улице, на виду у всех!

Драться можно было только честно. Вообще, слово «честно» было в обиходе и очень ценилось. Если кто-то нарушал правила чести, то дети наказывали виновного: это мог быть бойкот, небольшая темная или еще что-то, что дети сами придумывали. Поэтому все старались не нарушать правила.

Ну, например, нельзя было бить одного толпой: только один на один!

Нельзя было бить ногами, если человек упал. Кто-то говорил:

— Все, упал! Лежачего не бьют! — и все отступали от него.

Драка — до первой крови, если в коллективной драке кому-то разбили нос до крови, то драку тут же останавливали.

Драка — до первых слез. Это для малышни: кто первый заплакал — тот проиграл! И драка заканчивается.

Нельзя было что-то спрятать и съесть одному — за это бойкот, с тобой не будут разговаривать несколько дней.

Однажды в пятом классе мы пошли в поход. Разбили палатки, и стали наводить порядок. Ребята все продукты отнесли «на кухню» к костру, где готовили еду. Мы вытряхнули все из рюкзаков и разложили по пакетам для супа и чая.

Я пошла за водой, а когда вернулась с ведром, то увидела как все девчонки демонстративно стоят и ждут меня. Перед ними лежит мой рюкзак, а рядом маленький кусочек халвы — грамм сто. Моя подружка Валька, специально или случайно, стала складывать рюкзаки и нашла в моём — халву.

— Ты спрятала от нас халву! — кричала моя подружка Валька на всю округу.

— Какое право ты имела лазить по чужим рюкзакам! — кричала я в ответ.

— Я и не думала прятать, она просто закатилась в угол!

— Конечно! Ни у кого не закатилась, а у тебя закатилась!

Все стояли полукругом около моего рюкзака и было видно, что они уже вынесли мне приговор, и мои слова ничего не значат.

Стало обидно очень. Особенно на двух моих подружек, с которыми я общалась много лет. Они не заступились и были против меня.

Меня обвинили в том, что я спрятала свою халву для себя. О том, что этот кусочек просто закатился в угол рюкзака никто не слушал. Меня резко осудили и бойкотировали. Я очень любила халву и сейчас уже не помню: виновата я была или нет, случайно она завалилась в угол или как-то по другому. Может я тайно хотела, чтобы она закатилась? Или нет? Не помню.

Для этого похода заранее составили список продуктов и каждый знал, что он должен был принести обязательно. Халва не входила в этот список, я взяла ее просто так. И несмотря на то, что я принесла полно продуктов и к чаю тоже, никто мне приговора не смягчил. Со мной не разговаривали три дня.

«Друзья познаются в беде! Если они оставляют беде, а не бросаются защищать — значит они не друзья, а предатели», — думала я.

Гуляя одна среди деревьев и сидя на берегу, у меня было много времени подумать о себе, о подружках, о любимой халве.

«Если бы я нашла у подруги, то тихонько сказала бы об этом, чтобы она положила незаметно на общий стол и ей не попало за это. Я бы не стала её подставлять и думать о друзьях плохо» — такими мыслями я успокаивала и оправдывала себя, вынося приговор своим подругам. Поход был испорчен.

Чернильница в драке

Я тоже была хороша и всегда влипала в разные истории. Хотя характер мой с возрастом менялся, но не сразу. Будучи папиной дочкой я была беспечной и мягкотелой, ведь я знала, что есть папа, который заступиться, обязательно накажет обидчиков и всё решит.

Но вот папы не стало и желающих обидеть меня росло с каждым днем. Но я была хорошо воспитанной и старалась не отвечать на зло и не жаловаться, так как мама за это ругала:

«Не ябедничай! Сама виновата!»

И я терпела долго. Но всякому терпенью приходит конец!

Однажды в классе четвертом, я опоздала на первый урок. А потом, когда я появилась, все одноклассники стали меня дразнить «бешеной». Оказывается, мой второгодник, который преследовал меня с первого класса, на вопрос учительницы о моем отсутствии, шутя крикнул:

— Да, она мясо бешеной коровы наелась и в школу не придет!

Но класс эту шутку принял всерьез. На перемене дети дергали меня и кричали:

— Бешеная! Бешеная!

Некоторые дергали меня и на уроке. Я молча терпела и не отвечала, понимая, чьи это козни. Так прошло три урока с переменами. На четвертом моя соседка сзади не унималась. Она, то тыкала меня длинной линейкой в бок, то дергала меня за косу и шептала «бешеная». От резкого дерганья тряслась моя голова почти каждые пять минут. Это было больно и неприятно. И противостоять этому было нечем. Я перекинула косу на грудь, но это не помогло. И когда до конца последнего четвертого урока оставалось буквально минут десять, мое терпение вдруг закончилось.

Я взяла ручку с пером из чернильницы, крепко зажала ее в кулаке и, отследив боковым зрением, когда она в очередной раз потянула руку к моей косе, резко развернулась и ударила с размаху ручкой её ладонь. Раздался страшный вопль. Весь класс подскочил:

— Она и правда бешеная! — кричали.

Кричала что-то учительница, а я громко плакала и говорила в оправдание, что они весь день меня дразнят и сами довели.

Ее отвели в медпункт, а меня в учительскую, где я всё рассказала.

Насколько я помню, что все учителя так испугались, что даже не стали вызывать в школу мою маму. Я была спокойным ребенком и круглой отличницей и никто от меня такого не ожидал!

Но учителя и за себя боялись: ведь они должны были смотреть за малыми детьми!

К счастью, все обошлось благополучно и рука ее быстро зажила. Но я на всю жизнь запомнила какой я могу быть в гневе. И это ужаснуло меня: вон что оказывается я могу такое совершить?! Я сделала для себя вывод: мне нельзя долго терпеть — иначе все плохо кончится. С тех пор я сразу реагирую на обиды и не коплю их долго в своем сердце.

Со временем я стала остра на язычок и за словом в карман не лезла, потому что поняла: надо защищаться, а то будешь вечно битой.

Битой быть не хотелось, драться я не любила, а вот свой язычок я стала точить, давая отпор обидчикам. Также любила я и поспорить, отстаивать свое мнение, отсюда все перепалки.

Ранней весной я возвращалась с одноклассницей домой, с Сифонихой, так ее звали. Что-то расспорились, и я ехидно пошутила в ответ. Сифонихе сказать было нечего и она в ярости запустила в меня чернильницей-непроливайкой. Мы их носили в маленьком мешочке, похожим на кисет для табака, сверху шнурок затягивался и все это было привязано к ручке портфеля. Она только называлась непроливайкой, в этот раз она доказала обратное: на моем новом красивом белом пальто в черную клетку вылились все чернила. Я от злости бросила ее в Сифониху, но не попала, улетела в сугроб. И я погналась за обидчицей, но она, увидев на моем пальто чернильное пятно, так помчалась, что догнать ее было нереально. Страх сделал с ней свое дело!

Была она ябедой и хитрюгой и дома сообщила всем, что я отобрала у нее чернильницу.

Поздно вечером пришла ее мама и с порога стала жаловаться: какая я плохая девочка. И что они остались без чернильницы.

В это время моя мама стояла красная от злости и безуспешно терла злополучное пальто чайной содой, порошком, мылом, но пятно не отстиралось. Она только что отчихвостила меня за пятно и встретила ее не сильно любезно.

— Как ты завтра в школу пойдешь? — кричала она. — В чем?

— Можно на пятно пришить черную заплатку, в тон клеткам на пальто, и будет не очень заметно, — подсказывала я.

— Вот, ещё не хватало, чтобы ты в заплатках ходила!

В этот момент и появляется мать Сифонихи с жалобой на меня.

— Это ты ко мне из-за чернильницы пришла? — закричала на нее мама. А ты знаешь, что твоя дочь испортила моей новое пальто? И почему-то я не побежала к тебе?! А ты прибежала из-за копеечной вещи? Думаю, что поэтому она и забросила вашу чернильницу в снег! — сказала мама, показывая пятно на пальто.

— Пальто испортила? Ну, сейчас я ей задам ремня! Простите нас, — пробормотала побледневшая мать Сифонихи и быстренько убежала.

— Эту неделю доходи, а в воскресенье поедем и купим новое, — сказала мама.

Четыре дня я прикрывала пятно, насколько возможно, портфелем. Вредная Сифониха хихикала, показывая на меня.

— Если ты приблизишься к моему пальто, то мы напишем заявление и будете покупать новое! — пригрозила я.

Это я сочинила сама. Сифониха притихла. А в воскресенье, в мамин выходной, мы поехали и купили мне новое пальто.

— Вот! После каждого твоего пятна мне будут покупать новое пальто! — съязвила я в классе. И Сифониха больше не смеялась.

Пасха и рождество

Мои родители любили меня наряжать. На зависть всему двору носила я красные валенки, и дети называли меня лисичкой.

— Лисичка — сестричка! Ты зачем из леса сбежала? — кричали мне.

Было много разных шляпок, красивых платьев, которые мама шила для детсада. К блузкам были красивые брошки в форме теннисной ракетки, была и детская сумка на длинном ремне, красный ридикюль.

А еще покупали к каждому празднику что-то новое: кожаные сандалии или платье, или и то, и другое. Праздники, кроме официальных, отмечались еще и православные такие большие как Пасха и Рождество.

В школе об этом запрещалось говорить, но мы все бегали на эти праздники по домам и славили. То есть поздравляли с праздником, а хозяева нас угощали конфетами на Рождество и крашеными яичками на Пасху. Мама меня просила ходить только к нашим хорошим знакомым, потому что они будут мне рады, а к незнакомым ходить не стоит. Вся ребятня с раннего утра носилась из дома в дом, стараясь опередить друг друга: ведь сначала дают самые вкусные шоколадные конфеты, а потом карамельки.

Встречаясь на улице ребятишки трясли друг перед другом мешками, хвастаясь у кого больше.

— Идите к Ивановым, там шоколадные дают!

— А к Новиковым не ходите, там закрыто, а во дворе собаку спустили.

— У бабушки на углу только карамельки, — предупреждали друзей.

— А у Никанорыча пироги пекут и угощают с чаем! — кричали другие.

К обеду все затихало, дети расходились по домам, раскладывая свою добычу, подсчитывая конфеты и сортируя их по сортам.

Праздник плавно переходил ко взрослым. Они собирались компаниями за столами, со скромными угощениями, играла гармошка, пели песни и велись застольные разговоры о жизни. Иногда доносился громкий крик и шум — это значит что разговоры перешли в кулачный бой, нарушая вечернюю благодать.

Соседи успокаивали разбушевавшегося мужика и садились кружком во дворе обсудить дела по-соседски. Драчуны позднее мирились и просили прощения друг у друга. Они сидели уже в обнимку на крылечке и жалели друг друга,

— Я тебя не очень больно ударил по уху? Я не хотел.

— Да нет! А ты приложи бодягу к глазу, а то завтра синяк будет!

Праздник заканчивался к полуночи.

Все религиозное в школе запрещали, но после пасхи ребята все равно приносили крашеные яйца, стучали ими по лбу друг друга, и цветная скорлупа валялась везде.

Первый влюбленный

Это произошло еще до школы. Мне так крупно не повезло, что в меня влюбился соседский мальчик. Был он старше меня года на два, славянской внешности, но почему-то кудрявый. Взрослые эту влюбленность замечали, а я была слишком маленькая и ничего не понимала.

Когда у меня умер папа, мне было семь лет. В нашей комнате весь день были люди, и я среди них. Этот кудряш простоял весь день в углу нашей комнаты. Влюбленный мальчик жалостливо смотрел на меня. Может он уже понимал, ведь он был старше, то что я остаюсь без отца на всю жизнь. Мне этого понять было не дано на тот момент. Он молча стоял и не уходил домой даже покушать. Так он простоял молча со страдающими глазами весь день до темна. Поздно вечером пришла за ним мама и уговорила идти спать со словами, что меня сейчас тоже уведут, и я буду ночевать у соседей.

— Как же он ее любит, — шептали соседки.

— Весь день так и простоял в углу!

А я смотрела на него вопросительно и думала: «Кого же он так любит этот странный мальчик?»

Он был старше и могу предположить сейчас, что именно из-за меня он дважды становился второгодником, чтобы учиться в одном классе. И цель была достигнута.

Если мне была нужна его физическая сила, он с удовольствием помогал мне: носил дрова, ведра из колонки. Я принимала его помощь. Но дружить с ним я все равно не хотела!

Сначала он со всеми дрался и никого ко мне не подпускал. Потом видит, что я не собираюсь общаться со второгодником, и что мне нравятся совсем другие мальчики. Тогда он начинает сплетничать, сочиняя самое гадкое, что только можно.

И Пашка-одноклассник, который носил мой портфель и дружил со мной, вдруг стал люто меня ненавидеть. Он сразу поверил всем сплетням. Но я не обиделась. Наоборот, мне было его жаль:

«Какой же ты глупый, — думала я, — как легко тебя обмануть».

Этот Паша испепелял меня глазами. Когда его ненависть достигла апогея, однажды на перемене, он подставил в коридоре подножку, и я со всего размаху упала, больно ударившись подбородком о свой чемоданчик. Нас вызвали в учительскую и сказали:

— Пока он не попросит прощения — его не отпустят домой!

Но я то вынуждена была там тоже стоять, потому что прощения он должен был просить у меня! Уроки закончились, прошло часа два, а он и не думал просить прощения. Мне было жалко его и себя, потому что уже хотелось идти домой и я говорила:

— Я прощаю его, отпустите нас!

Учителя возмущались:

— Как ты можешь прощать их, то одного, то другого?

Но они мне все надоели! В учительской напомнили, как недавно меня ударил Кудряш в классе по лицу, а я ничего не могла ответить. Кудряш был на голову выше, и я боялась. Мне не хотелось копаться в грязи, было стыдно что-то объяснять, я готова была всех простить и уйти скорее домой, да уже и есть хотелось и пить: ведь уроки-то давно закончились.

В конце концов нас отпустили, пригрозив, что вызовут родителей, потому что прощения он так и не попросил!

Но он был мне уже не интересен, потому что я ценю в мальчиках такое качество, как защитников слабых, а не дурачков, которые всему верят. Из такого выйдет ненадежный спутник жизни и любой сплетник может легко разрушить его отношения с любимой девушкой и с его семьей.

Но пробил и мой час! Однажды я сидела на велике, прислонившись к ограде. Мой второгодник подошел и стал отнимать у меня велосипед, что делал довольно часто. Он жил в многодетной семье и у них на пятерых детей был один велик. А я свой из вредности ему не давала. Он с силой пнул переднее колесо, и я упала и привалилась слегка к забору вместе с великом.

— Ты чего, тварь, делаешь? — вдруг услышала я голоса троих ребят постарше, живущих на соседней улице.

— Да он всегда так! — сказала я.

— А ты чего молчишь, что он тебя обижает?

Один из них подтолкнул меня сзади слегка за багажник, со словами:

— Поезжай!

И я поехала. Боковым зрением я увидела как один из них уже выламывает штакетник, это такие узкие доски из забора.

Прошло два дня и я стала свидетельницей разговора. Моя мама на улице спросила нашу соседку:

— А где ваш старший, что-то не видно?

Дело в том, что он иногда помогал моей маме по хозяйству. И делал это с удовольствием, наверное, представляя себя маминым зятем.

— Да он третий день дома лежит в кровати и на улицу не выходит.

— А что случилось? — спросила моя мама.

— Избили его из-за вашей дочки!

— Как? — удивилась мама.

— Да, давно выпрашивал, — продолжала она, — я сколько раз говорила, чтобы он не приставал к девчонке, что это плохо кончится.

— Оставь ее, не будет она с тобой дружить, — но не слушал — и вот результат!

И я довольно ехидно улыбнулась про себя: «Так тебе и надо!»

Что особенно хочется отметить для того времени, что во всех вопросах милицию старались обходить и все решать без нее. Хотя в нашем дворе милиционер, и милиция была через дорогу, но никто не бежал к ним с жалобами. Во дворе дрались и ругались взрослые и дети, бросали иногда кастрюли женщины на кухне, но обращаться в милицию было не принято. Сами разбирались!

Может быть потому, что люди нахлебались горя от милиции во времена культа Сталина, когда за многими, совершенно невинными людьми, приезжали ночью милицейские бобики и увозили их навсегда в лагеря?!

Мать моего первого поклонника тетя Анжела была многодетной, все ее дети учились плохо. Но она их любила и заботилась о них, несмотря ни на что. Денег у них вечно не хватало, и она каждый месяц приходила к нам занимать до получки. Но несмотря на это, она первая на нашей улице купила телевизор, и мы дети с соседних домов каждый день ходили к ним «на телевизор». Зал у них был метров двадцать и мы рассаживались, кто где мог, а большинство прямо на полу, и смотрели кино.

Если мне мама ставила условия, что я должна сдать на пятерки и, только тогда, возьмет меня с собой в отпуск, то тетя Анжела, оформив бесплатные билеты себе, как работнику железной дороге, повезла своих двоечников в Москву, показать Красную площадь, безо всяких условий.

Если на нашей улице все дети вручную поливали свои огороды каждое лето, то тетя Анжела с мужем поставили в огороде насос и поливали из шлангов и не утруждали своих детей носить тяжелые ведра.

Я всегда думала, что она была очень хорошей матерью и по-настоящему любила своих детей ни за что, так называемой безусловной любовью. Но на этот раз, когда сына избили, она не пожалела его. Во всяком случае, так она говорила.

Я была удивлена этой новостью, что Кудряша из-за меня побили, но жалко не было, потому что он много крови выпил за долгие годы своими пакостями. Теперь он только издалека здоровался со мной и тихо проходил мимо. Неожиданно для всех закончилась его необыкновенная любовь ко мне. Больше он никогда не приставал и не сплетничал даже. Как бабушка отговорила! А может его любовь еще жила, но, к моему счастью, закончилось ее ужасное проявление ко мне. Прощай, любовь!

Мария Тиховна и Шурка

Правда любящие бывают разные. Напротив нашего крыльца жила в коттедже Шурка, лет шести, дочка милиционера.

Мама ее, веселая и красивая Мария Тихоновна, крымская татарка, она часто пела в клубе на праздниках, все ее любили: взрослые и дети. Работала она в школе пионервожатой. Семья их жила в квартире с телефоном, с папой-милиционером и плюс четверо непослушных детей.

Дружила я с Шуркой. В детсад они почему-то не ходили. Старшая уже училась в третьем классе. Мария Тихоновна их любила, баловала и в доме у них было всегда шумно. А я сидела целыми днями дома одна в тишине и, когда приходила к ним, то как будто из склепа, попадала на южный базар.

Несмотря на то, что Шурка младше меня на год, но я по сравнению с ней — просто рохля. Если мы играли во что-то, то Шурка с сестрой Светкой меня часто обыгрывали, видя какая я разиня.

Однажды я пришла к ним вечером и обомлела. У Шурки на кровати сидела большая кукла, такая красивая, что глаз не отвести. Самодельная кукла, сшитая из тряпок, с нарисованным красивым лицом… Ах, как она необыкновенно хороша! На ней наряды из шелка и капрона, и волосы густые длинные кудрявые: только потом я узнала, что это — распущенные капроновые чулки, ярко рыжего цвета.

У меня перехватило дыхание: кукла была моей мечтой, а такая красивая — заоблачным счастьем.

— Можно поиграть? — спросила я несмело.

— Можно! — Шурка кивнула и я осторожно взяла куклу.

Видно, Мария Тихоновна заметила с каким восторгом я смотрю и спустя пару недель, когда я пришла к ним, мне подарили точно такую же! При такой загруженности на работе и большой семье, она умудрилась сделать мне, соседской девочке, самошитую куклу! Сколько же ты не доспала, дорогая моя?

Я боготворила Марию Тихоновну. Я не расставалась с куклой, я даже с ней засыпала обнявшись.

Школа



Когда 1 сентября я пошла в первый класс, то в школу меня повела не мама, а Мария Тихоновна!

Она подвела меня к учительнице моей и сказала: «Вот та самая девочка. Я говорила вам о ней». И меня поставили в пару. Я оглянулась и увидела, что кругом стоят родители, в основном мамы, пришедшие проводить своих детей в первый класс. Я стояла с букетом цветов и было обидно, что мама не пришла. Если бы был жив папа, то он обязательно проводил бы меня в школу.

Дело в том, что меня папа готовил в лучшую школу города, куда меня должна была водить мама: ведь она тогда не работала.

Но папа умер в конце июля, мама срочно пошла на работу, а меня затолкали в ближайшую школу.

В школе мне было скучно. Папа в пять лет научил меня читать, писать, решать простые примеры, а тут дети писали крючки целую четверть, учили буквы. Но что оставалось мне делать? Надо было присутствовать.

Всю свою энергию я обратила на общественную работу. Мария Тихоновна рассказывала маме как я рвалась запевать в хоре, все тянула руку:

«Возьмите меня!»

Но не взяли. Школа моя была захудалая, деревянная, одноэтажная, без удобств, с туалетом во дворе. И дети в ней учились в основном из рабочих семей и двоечников было полно.

Тут ещё следует добавить, что у родителей не было практически никакой возможности перевести своего ребенка в другую школу. Все дети учились по месту жительства.

Помимо того, что двоечники плохо учились, но они еще мешали классу, срывая время от времени уроки. Но это были мелкие проступки; то самолетики бумажные запустят по классу, то дергают девочек за косы, и слышно всем как они ойкают, то комментируют вслух с «камчатки».

После уроков им помогали отличники и хорошисты, отнимая у себя драгоценное время. Ведь на тройки они могли учиться сами. А двоечников в итоге ждала простая физическая работа на заводах, армия и ПТУ.

Нас воспитывали интернационалистами, быть хорошими товарищами, помогать младшим, уважать старших, а еще быть аккуратными. А вы знаете что такое быть аккуратным?

Мы знали! У дверей каждого класса стояли дежурные санитары, на левой руке — белая повязка с красным крестом. А еще через плечо — белая матерчатая сумка, тоже с крестом. Там: бинт, вата, йод, расческа и ножницы.

Дежурили по очереди, партами, по двое. Санитары должны были прийти пораньше, встать у дверей класса и проверять каждого входящего:

У ученика должны были быть:

— чистые руки, шея и уши,

— подстрижены ногти,

— носовой платок,

— вычищена обувь,

— причесанная голова,

— чистые белые воротнички.

У санитара была тетрадка со списком учеников, в которой он ежедневно отмечал, ставя плюсы и минусы за внешний вид.

Если кто-то нарушал правило, то до уроков не допускали.

— Иванов, опять у тебя траурная кайма под ногтями? Ты трактористом работал всю ночь? — шутили санитары и отстраненный Иванов бежал к рукомойникам чистить или стричь ногти.

Так было с первого по четвертый класс.

Мальчикам до пятого класса следовало стричься наголо, разрешался только дурацкий чубчик. С пятого класса можно было носить «бокс» или «полубокс».

И мальчики и девочки носили школьную форму. Все были, с одной стороны, одинаковые, а с другой стороны, по характеру и способностям — совсем разные.

Подружки



Мы дружили трое: я, Валька и Таша. Часто ходили вместе в кино, друг к другу в гости и в классе на переменке — водой не разольешь. Говорили обо всем, даже о том, что ели на завтрак. Однажды после уроков мы пошли к Таше. Она разогрела обед, мы съели суп с фрикадельками и Таша стала мыть посуду. Я обратила внимание на то, что она моет не так как я.

— А почему ты моешь тарелку с двух сторон? — иронически спросила я.

— Мы же испачкали только одну сторону, где была еда, а вторая сторона совсем чистая, зачем ее мыть?

— Мама так велит, а ты что моешь только с одной стороны?

— Конечно, только с одной! Зачем мыть чистую сторону, я не понимаю?! И, кроме того, будет экономия воды.

Я явно гордилась своей смекалкой.

Таша ничего не ответила, а я задумалась. Моя мама не видела как я мою посуду. Интересно, чтобы она сказала мне?!

А что касается еды, то обед у нас был у всех почти одинаковый: суп с фрикадельками, котлеты с картошкой, а любимым блюдом на завтрак были сыр и кофе или какао со сгущенкой. Банки эти стояли рядами в наших магазинах и не было проблем их купить.

Надо заметить, что это были времена Н. С. Хрущёва и все продукты были качественными и натуральными. Родители нам всем давали какую-то мелочь и мы покупали на нее пирожки и пончики на переменке у буфетчицы, которая приходила к нам в школу с большой плетеной корзиной.

После уроков мы заходили за хлебом, по поручению родителей, и заодно покупали сладости себе.

— А шоколадных батончиков нет? — спрашивали мы безнадежно, потому что их очень редко продавали.

— Да, что вы помешались на этих батончиках! Вон полные прилавки шоколадных конфет: ешь — не хочу! А им всем соевые подавай!

Нам всегда хочется то чего нет! Шоколадные конфеты нам тоже нравились. Они были настоящие с маслом-какао! Они таяли на наших руках, разукрашивая рот, и мы были все перемазаны. С большим удовольствием грызли мы фруктовый чай и брикетами кофе и какао, по семь копеек штука. Ели вместе, разделив на всех. Делиться было нормой жизни.

Один за всех и все за одного!

Нормой было и защищать друг друга. Был у нас в классе мальчишка один — двоечник низкорослый Тимка. Он всегда про девчонок сплетничал, грубил, обзывался. Особенно он доставал Вальку, просто доводил до слез не раз. Мы его решили проучить и устроить темную.

— Тимка! А ты можешь меня до дома проводить сегодня после уроков. А то там какая-то собака вчера выбежала от соседей, я теперь боюсь. Ты же все равно мимо моего дома идешь…

— Да, ладно, проведу, — Тимка недоверчиво посмотрел на Вальку, но еще раз кивнул на всякий случай. Ему не верилось: «Симпатичная Валька попросила его, неказистого заморыша?!» Сомнение и недоверие читались во взгляде.

После уроков мы с Ташкой бегом побежали и спрятались за высоким сугробом. И как только они поравнялись, мы выскочили и втроем повалили его в сугроб. Он отбивался как мог, но против троих крепких девчонок?! Снег совали ему во все дыры: за шиворот, в рукава, в штаны…

— Вот тебе, вот! За все сплетни твои! За обзывалки! — и с каждой фразой новый ком снега заталкивался ближе к телу.

— Еще одну обзывалку скажи! Только попробуй! Мы тебя еще не так…

Он вырвался и побежал тряся портфелем.

— Я устрою, я вам покажу! — чуть не плача грозился Тимка.

— Покажешь — покажешь! — ответила Валька.

— А мы посмотрим! — добавила Инка и мы захохотали.

— Один за всех и все за одного! — крикнули мы, стукнули ладонями и довольные пошли домой.

Чего мы с ним сделаем еще — мы не знали. Так сказали, на всякий случай. Но после этого, он к нам не приставал. И можно было спокойно болтать на переменках.

Модницы

Разговаривали мы не только про еду, но нас уже интересовали вопросы моды: какие красивее воротнички с манжетами, модные ленты…

Большинства девочек носили косы или жидкие косички, в них вплетались ленты. На каждый день — коричневые атласные, а на праздники — белые капроновые.

По наследству от отца мне достались густые волосы, и я ходила с толстой косой, но не длинной, до лопаток едва доставала. Мыть мою голову было трудно и моя старшая сестра однажды, уговорив меня, обрезала косу. Сделала она неумело, как рука взяла. Моя мама, когда вернулась с работы, с ужасом увидела, что у меня на голове огромная копна, неровно торчащая в разные стороны.

— Ты что наделала? — закричала она на мою сестру.

— Да мне надоело мыть ее густые волосы, вечно не промоешь, — ответила она, ехидно улыбаясь. Была она для меня как старуха Шапокляк: напакостит и радуется.

— Как же она в школу пойдет с такой головой? — сердито спросила мама и тут же ответила, вынув из кошелька один рубль.

— Иди в парикмахерскую и постригись! Скажи мастеру, чтобы сделали хорошую модную стрижку и положи деньги на стол, чтобы она видела, что у тебя есть деньги на дорогую стрижку, а то обкорнает за двадцать копеек под горшок.

В парикмахерской я все сделала так как сказали дома и мастер, улыбнувшись, спросила:

— Кто же тебя так постриг? Подруга, нет? Не переживай, сделаем тебе модную молодежную стрижку «французскую».

Увидев меня со стрижкой, мама успокоилась.

— Ну, вот другое дело! С такой головой можно идти в школу!

Я даже немного трусила идти в класс, думала, что все меня будут ругать. Но когда я пришла в свой шестой, у всех был шок!

— Инна подстриглась! — кричали мальчишки.

А девочки подходили и спрашивали, в какой парикмахерской и как называется. Всем было интересно. Я даже такого не ожидала. А мальчишки кричали и на уроке, как только учительница заходила в класс:

— А у нас Инна косу отрезала!

— Ну и что? Хорошая стрижка, — ответила классная, и все успокоились.

Успокоились, да не совсем! Теперь каждый день кто-то из девочек приходил в класс без косы, со стрижкой «французская», и первыми это сделали мои подружки. Так же, как стоило одной купить берет — все остальные появлялись в таких же!

Нам тогда еще не хотелось быть индивидуальностью, «не такой, как все», а наоборот — взять пример с подружек, расшибиться и стать точно такой же!

Я — под вагоном идущего поезда


Вот под такими вагонами подлезали дети  и я, Инна, торопясь в школу.
Может от желания быть первой, мне постоянно хотелось совершать какие-то неординарные поступки, чуть ли не подвиги. «Только в пределах разумного!» — так я думала.

Дом наш стоял на первой улице от железнодорожных путей, а на противоположной стороне была наша школа. Чтобы попасть в нее, надо обойти все поезда. А их много, и они длинные. Ну, кто же  будет их обходить? Так и в школу можно опоздать. Поэтому мы подлезали под вагонами. И вот она, напротив, школа! Можно было перейти через тамбуры, но они такие грязные, что если перелезешь через него, то измажешься  в мазуте! Ну, кто же в таком виде в школу пойдет?

Поэтому путь у нас был один — только под вагонами! Чтобы перейти, нужна была сноровка и знания, те кто делал это не аккуратно — мог попасть под поезд. Человек ведь не знал, когда состав тронется.

Были и несчастные случаи, когда погибали взрослые и дети.

Однажды, когда мне было неохота обходить длиннющие составы поездов, я выдохнула и полезла с портфелем под вагон. И в этот момент поезд тронулся!

Я подумала: «Выскакивать сразу нельзя, потому что можно не успеть и попасть под другое колесо, ведь поезд идет! Господи, помоги!»

Сначала я предложила себе: «Может мне лечь на шпалы и ждать пока пройдут надо мной все вагоны, а потом встать уже, когда поезд пройдет?»

Но я не посмотрела какой это состав! Ведь если все вагоны такие, какой надо мной — тогда это возможно. Но, если состав смешанный и есть другие вагоны с низким пузом, почти до земли, тогда те вагоны сотрут человека…

Значит, надо выскакивать, но не сразу. Я приняла решение пробираться на четвереньках до первого колеса, при этом надо смотреть, чтобы, во-первых, не споткнуться и не упасть, во-вторых, смотреть наверх, где бывают железные крючки, они могут зацепить одежду человека и тогда не вырваться! И все это за секунды!

А в руках портфель еще! Я быстрее перемещаюсь с ним до середины вагона. А состав движется! Опасность еще заключалась в том, что поезд начинает двигаться рывками. Вот паровоз дернул, и колесо, которое было далеко стало рядом! Я выбрасываю портфель, затем перемещаюсь быстро к переднему колесу, теперь уже на четвереньках, и около него выпрыгиваю через рельс и приземляюсь между путями. А поезд набирает ход.

Долго сижу, вытянув ноги и обхватив себя руками, как бы проверяя все ли цело. Мимо меня движется состав, из-под которого я выскочила. И только, когда он прошел весь, я медленно встаю и иду за лежащим впереди портфелем, отряхиваю его и слегка шатаясь, иду в школу. Теперь я уже обхожу все длиннющие составы и мне теперь все равно: опоздаю я в школу или нет. И я понимаю, что мне подарили ещё одну жизнь!

Перекидной мост

Кто-то сжалился над нами на небесах, и начали строить перекидной мост в конце улице, напротив вокзала. Строили его медленно и все лето у нас была возможность его обследовать.

Когда построили первую площадку, то интереса она у нас не вызывала, но этих перекрытий становились все больше, а мост все выше… И он стал нас притягивать как магнит. И мы стали ходить туда, чтобы испытать на нем свою смелость.

Строили мост так: сначала вбивали сваи, ставили столбы затем на них площадку со ступеньками, — и так мост рос, но перил на нем еще не было. Мы забирались на эти первые две площадки легко, потом на третью уже было страшно и мы вставали на четвереньки и поднимались дальше.

— Юрка давай вдвоем попробуем! Вместе не страшно.

И мы с трудом одолевали третью площадку.

— Мне, кажется, ветер усилился, — шептал от страха Юрка, стоя на четвереньках.

— Ладно, давай спускаться, — согласилась я, осторожно переставляя ноги.

Спускаться на четвереньках еще трудней, чем подниматься, потому что ничего не видишь: задом — наперед, вслепую.

На самый верх, когда уже построили весь мост без перил, поднимались единицы. Смогла ли я подняться на самый верх? Не знаю. Я долго трусила.

Но с другой стороны у меня в памяти запечатлелась картина, что я стою на мосту без перил, на самом верху, и подо мной идут поезда. Дует легкий ветер, но там, наверху, он кажется сильным и опасным, что ещё мгновение и — тебя сдует с моста!

Поэтому я до сих пор не знаю, то ли я преодолела и забралась на самый верх, то ли эта картинка — плод моего воображения…

Когда построили перила, то ходить стало безопасно и никакого интереса он у нас не вызывал. Зато в школу мы могли теперь идти через мост и не лазить под вагонами.

Страна Пионерия

А в школе все шло своим чередом. У меня вызывали симпатию мои одноклассники, но мне не нравилось отношение учителей к двоечникам: как к прокаженным. Их никуда не брали, ни на соревнования, ни в кружки, а некоторые учителя грубо обзывали:

— «Мозгов не хватает!», «Твое место в подворотне!» И так далее…

На мое счастье в то время, в начале шестидесятых, выдвинули такой лозунг как «Школа без второгодников». Шла борьба с двоечниками, и это мне помогало в моей дальнейшей работе. Работа моя теперь заключалась в том, что я стала главным начальником всех пионеров в школе. В классе шестом меня выбрали, наконец, председателем совета дружины. Это был самый высокий пионерский пост!

Недолго думая, я начала борьбу со строгим завучем. Она очень долго сопротивлялась всему, что я говорила. Однажды, после долгих споров, я уже не выдержала и сказала в сердцах:

— Вы своим отношением к двоечникам, делаете из них изгоев! А закончиться это тем, что они после школы, нас в вами с ножичками встретят у ворот школы.

После этих слов я выскочила злая из ее кабинета и пошла расстроенная домой. Уроки давно закончились.

На следующий день меня вызвали к завучу.

«Попадет за вчерашнюю речь!», — подумала я.

Но ошиблась. Завуч, посмотрев на меня, тихо сказала:

— Я подумала над твоими словами и решила дать тебе шанс. Пробуй, но если станет хуже, то все прекратим. Ты будешь говорить, что нужно делать, и все будут исполнять.

— А учителя?

— И учителя тоже. Дерзай!

— Хорошо! — радостно и удивленно выдохнула я. И началось!

Я разрешила всех двоечников принимать во все кружки и спортивные секции. Всем учителям было запрещено ругать и обзывать двоечников. Так как в школе не хватало барабанщиков, то я попросила завуча организовать кружок для их обучения. Закупили двадцать барабанов. Ребята после уроков могли тренироваться на барабанах в самом отдаленном кабинете школьного здания.

На пришкольном участке, где мы ухаживали за растениями, именно двоечников я назначала старшими в звеньях, и от этого они становились такими гордыми и счастливыми. Ведь теперь они — начальники и отвечают за работу бригады, за инвентарь, за все.

Когда были объявлены сборы макулатуры и металлолома, именно двоечники доставали столько всего, сколько нам, прилежным, и не снилось! Именно они знали такие места, откуда мы со страхом приносили старые тяжелые кровати — не зная примут их или не примут. Всё принимали и мы занимали лучшие места в школе и по городу.

В то время существовало полно всяких движений: юные пожарники, юные помощники милиции, юные пограничники и другие. Двоечникам теперь там тоже не отказывали и записывали всех желающих. Эти отчаянные мальчишки записывались в спортивные секции и начинали участвовать в соревнования за школу.

Но я немного хитрила. Сначала записывали всех. К зиме начинались конкурсы городские, смотры и я объявляла: кто хочет участвовать в городских конкурсах должны исправить двойки, потому что туда городская комиссия двоечников не допустит. Конечно, все хотели туда — на городскую сцену! За первыми местами! И двоечники начали учить уроки.

У нас не было кабинетной системы и каждый класс проводил все уроки в одной комнате, на всех дверях были таблички с номерами: пятый класс, шестой и так далее. Но в каждом классе учеников было много, по тридцать, тридцать пять.

Я попросила завуча, чтобы дети, все кто хочет, занимались после уроков в пионерской комнате и там учили свои уроки, хотя бы письменные. Это нужно было сделать для тех детей у кого неблагополучные семьи, и где порой детям невозможно делать уроки дома. Но об этом вслух не говорилось, а объявили, что если у кого-то ремонт дома, или мешают младшие братья и сестры, или в семье кто-то болеет — могут заниматься после уроков в пионерской комнате. Устроили по графику дежурство старшеклассников, часа по два каждый день. Дежурный следил за порядком, мог и сам делать свои уроки, а также помогать младшим, если попросят. И школьные задания ребята стали лучше выполнять.

Артисты мы

Как большинство девочек я любила представлять из себя артистку. Еще с детского сада мы приносили домой выученные танцы и кружились в общем коридоре. Будучи школьниками, мы устраивали целые представления, выбрав высокое крыльцо. Сами делали костюмы из подручных материалов, из занавесок, накидок, тюли.

Однажды мы поставили целую сказку, собрав в виде зрителей всю ребятню. Споров было много, все хотели играть главные роли, но доставались они, понятно, не всем. Мне тоже, вместо дочки — красавицы, досталась роль служанки Марфуты и я до сих пор помню свои слова.

Барыня звала свою прислугу, крича:

— Марфута!

Я выбегала, делала реверанс и говорила:

— Что, барыня? Я — тута!

Потом меня дети долго дразнили:

«Марфута! Что, барыня, я — тута!»

Вероятно, моя роль запала детворе в душу. А мне, не очень!

В школе я тоже везде участвовала: читала стихи, пела в хоре, играла в сценках, танцевала.

Однажды мы с подружками подготовили индийский танец для школьного концерта. У нас были хорошие костюмы похожие на индийские сари, а обуви не было и мы решили танцевать босиком. Была зима и мы носили сапоги с толстыми, шерстяными носками, заботливо связанными нашими бабушками. Я во время концерта носилась, как заполошная, из номера в номер. И вот объявляют индийский танец.

Мне быстро помогают накинуть сари, уже играет музыка, и девочки мои вышли на середину сцены. Тут с опозданием выбегаю и я, быстро догоняя их индийским танцевальным шагом. Слышу: что-то не то! Передо мной шлепают под музыку босые ноги подруг, а своих ног я не слышу. Я в растерянности опускаю глаза на свои ноги и вижу как из-под сари они выглядывают… о, ужас, в теплых шерстяных носках. Быстро ретируюсь обратно за занавес, снимаю носки и догоняю, босыми ногами со шлепаньем, своих подруг. Зал покатывается со смеху! Конечно, они же заметили, что я в первый раз выскочила в индийском сари и шерстяных носках!

Почему-то мои выступления нередко вызывали смех. Однажды я участвовала в сценке, где плакала от обидчика. На репетиции все было нормально. Но дома я решила в этом месте громко зарыдать и сделать это именно на выступлении, чтобы всех удивить своим талантом.

И вот на концерте в клубе я, как сама запланировала в этой сценке, вдруг завопила к удивлению всех. Но зал не содрогнулся, а почему-то захохотал. Сострадания я не вызвала, но аплодисментов было море. Я не поняла: почему их не тронули мои натренированные слезы? Мне стало грустно и понятно, что артистки из меня не получится. А жаль!

Двоечники в самодеятельности не участвовали. Они как будто стеснялись сцены, но, когда выступали на концертах их одноклассники, то они всегда сидели в зале и хлопали громче всех.

Призрачный Артек



Все мои начинания привели к тому, что школа моя стала живой, доброй, дети больше радовались и подтянулись в учебе. Однажды, когда я проработала год и пошел второй, ко мне подошла пионервожатая Ася и сказала:

— Знаешь, сегодня звонили с министерства железной дороги (наша школа к нему относилась) и спросили: Что там у вас происходит? Появился новый завуч или физрук? Все показатели по вашей школе поднялись резко вверх: уменьшилось количество двоечников, вы занимаете во всех конкурсах призовые места, везде вы в первой тройке. В чем причина?

И я ответила, что у нас такой председатель совета дружины, что эта девочка так все организовала. Тогда они попросили твои данные, и я сказала их.

Спустя некоторое время она подошла и радостно сообщила, что позвонили из министерства и сказали, что выделили мне путевку в Артек.

Я молча радовалась и никому об этом не рассказывала и правильно сделала, потому что путевка так и не пришла. Перед окончанием школы в восьмом классе ко мне подошла пионервожатая со смущенным видом и сказала:

— Ты меня прости, я чувствую себя виноватой перед тобой. Может ты думаешь, что я обманула, но, правда, звонили и сказали про путевку, и я не знаю почему так получилось. Я ругаю себя за то, что сказала тебе. Может надо было прежде путевку получить, а потом говорить?

— Да, я уже большая и понимаю, что в жизни не все справедливо! Вот вы были в Артеке? А ваши знакомые? И я не была и никого не знаю, кто там был. Я думаю, что мне действительно выделили путевку, и это отмечено во всех документах, а когда стали заполнять бланк путевки, то написали другие данные! Не переживайте, все хорошо. Ведь путевка — просто оценка моей работы. И эта оценка останется со мной на всю жизнь, хоть я и старалась не для путевки. А на море меня отвезет мама или я поеду, когда закончу десять классов! Не вините себя, вы все правильно сделали, Ася!

Эту историю об Артеке я маме не рассказывала, но видно кто-то из школы ей передал. Скорее всего это была Мария Тихоновна, наша бывшая пионервожатая, живущая рядом. Неожиданно я услышала

— В этом году мы поедем в Севастополь.

— Что это с тобой случилось? Ты же никогда не брала меня в отпуск? — съехидничала я, еще не веря своему счастью.

— Ну, это же твои последние каникулы, пусть они запомнятся и будут необыкновенными. Я уже купила билеты.

Первый раз в жизни мама повезет меня на море. Справедливость восторжествовала!

И я радостно помахала своему призрачному лагерю Артеку!