Кудеярова сабля

 

1.Смерд 

Какою мерою измерить  расстояние от края плахи до лезвия топора? Лез ли я  в те поры сам, что тля в волос, в ту петлю? Голос ли мой эхом , вороний ли грай смехом отозвались в колоколе на звоннице, когда –вон дух из тела отлетел? Тело –что сноп на гумне-соломою, а дух –облацы над Коломною. Колобродил дух над куполами пополам со светом и тьмою, проплывая над Тотьмою. Песнею псаломщиков  ввысь устремлялся по злат-лучу отблеском от святых икон. Инок  в келье возносил его молитвою  выше и выше – в склень заоблачную, где даже и птицы не летают – одни ангелы.
    Што смерду та мера, што боярину, што царю-едино. Потому зарыв в сено  княжий наряд и обрядясь в одежды своего конюха, - бежал я куда глаза глядят, пока за спиной пылал посад, а по двору моему рыскали всадники на конях с притороченными  к сёдлам мётлами и привязанными оскаленными  собачьими головами. 
С чего жизнь начать, когда всё прахом –а голова уже скатилась с плахи? Уйти мерцанием в икону,  стать бряцанием монет на кону в угаре игры, возродиться вспять времён воином на Угре, вылезть угрём на царёвой ноге, а опосля, превратясь в чирь, свести его в могилу, как он жену свою Соломонию?
           "Как в Суздали брагу буздали, за ту мзду, что  отвалили  за накид на княжну узды… " 
  Ещё  не довезли Соломонию до монастыря, чтоб утырить, а уже слух палом пошёл –беременна царевичем дотоль неплодная царица.
  И тока  отпировали мы на свадьбе царя Василия опосля венчания его с юной дщерью беглого из Литвы боярина Еленой Глинской – разрешилась инокиня от бремени отроком и нарёкли его Георгием.
Малец ли  Георгий  под плитою монастырскою лежит, разбёгся  ли, он, воскреснув из гроба, и разбрёлся двенадцатью разбойниками и Кудеяр атаманом по дремучим лесам и глухим дорогам, чтобы грабить богатых путников? Стал ли он мною, смердом, чья голова, вращая глазами и шевеля проклинающими губами,  всё ещё  скатывается под ноги черни? Дед ли то мой был,  отец, али я сам? Строжились Строгоновы, строганы струги плыли по рекам, что души тех развешанных Глинской от Московии до  Новогорода бояр, - устремился я путём  Василия Аленина-атамана. Не купчишек по дорогам теребить, не караваны царские  на Волге грабить. А  Сибирь воевать. А всего-то и было у меня богатства, что ярь в сердце да сабля Кудеярова в ножнах за кушаком.



2.Знамение
 
 До Барабинской степи шли мы реками и болотами. И было нас, удальцов, перетащивших свои ладьи через Уральский камень не десяток и не два, а поболе  на реке Тоболе, потому как все как есть рвались к воле. А наслышка о том, што самодержец Иван Васильевич одарил за подвиги прощённого варначьего атамана  Василия Тимофеича Аленина златоубранными доспехами –прокатилась по горячим сердцам  валом благоговения, руки от рукоятей сабель потянулись крестное знамение творить. Лежал уж тот доспех на дне Иртыша –реки, метали в нём икру стерляди, налимы досасывали кости Ермаковы, пескари с ершишками сновали туды-сюды  сквозь глазницы черепа удалого лыцаря.
А нам вкупе с вогульским князем Порки , его верным шаманом Шуны и воинами-охотниками его становища предстояло погулять по Барабе и, дойдя до Оби, догнать Кучума с  его  темниками, а затем поставить острог , где покажется любо.
  Встали мы лагерем на Красном Яру  у речушки Ирмени, чтоб собраться с силами.  Ловим златых щук, серебряных язей на мансийские вентери. И говорит мне  мансийский князь …
-Хитёр Кучум и жаден. Неспроста не стал платить он ясак Московии, побил Едигея …Мало ему было в мурзах ходить.  Как бы этот посланец Бухары и здесь нам подвох не учинил. Надо духов Оби и чёрен бора Каракана на помощь призывать…
 Не стал я ему перечить перед боем , но решил отслужить молебен в нашей походной церкви.  Да и што такое походная церковь? Образа в обозе , боевая хоругвь с ликом Спасителя на прапоре да наш ватажный батюшка  Макарий , прибившийся к нам на Тоболе реке, на людном базаре, где запасались мы провиантом – мукой, пшеном, вяленой олениной.  Отправился Макарий с нами в края, куда Макар телят не гонял, с одним лишь Священным писанием и образом Соломонии -Софии  Суздальской да краюхой хлеба в котомке: и он, как и мы с Ивашкой, был суздальским. И заприметил его первым в толпе Ивашка, признав в ём дьячка из церквы, где служил понамарём его  батюшка.  Вышли мы  с Макарием на поросший соснами Красный яр, развесили иконы по стволам. Дерева – стены и столпы храма. Небо –купол. Облацы – фрески с ликами бородатых святых. Солнце –нимбом над их думными головами.

- Братие! Завтра бой прияти надлежит нам, Как Иисусу Навину под стенами Иерихона!- молвил Макария, обращаясь к ватажникам. - И хоть незрима стена та, да сокрушат её трубы нашей веры …Добудем же себе славы, а царству Московскому новых земель! Защитим же и братьев наших , вогулов от лютого хищника…
  Внимая пламенной проповеди, слышал я и удары шаманской колотушки о бубен, и  монотонное горловое пение Шуны.
Слова  проповеди, стук бубна, пение шамана, запахи походного паникадила, дым костра , источающего дурман пихтовых лап – туманили очи.  Подняв голову, я увидел в вышине, над головою нашего походного священника,  сталкивающихся над рекой облачных всадников. Витязи сошлись для жестокой сечи. В одном из них я узнал себя. Над главой моей  была занесена кривая татарская сабля…
- Проснись атаман! –тряс меня за плечо Ивашка.


3.Из кабака –в облака

Как скакал я от пылающей  конюшни сквозь облака до первого кабака, штоб не  сгинуть не за понюх табака. Чур меня! На чурке, куда кладу я голову, отчётливо различимы годовы кольца срубленного древа, засечки от бердыша, что пройдя сквозь позвонки, как сквозь масло горяч нож,  вонзался в пень, сеча головы. Тень  палача нависла надо мной, застит солнце. Чур мня! Вот –вот – и душа вон, а слышится мне глас с амвона, звоны душу убаюкивают – и уже лечу я в облацы с Кудеяровой саблею в руце.  То ли месяц молодой сверкает, то ли кривая хвостатая комета-мета и знамение нашего похода.  По холоду утреннему, по росе выступили мы по следу Кучумову. Чу! Я ли это?
А может,  я всё ешшо в том кабаке, до коего домчал меня борзый конь, чтобы околеть  ему загнанному  у  самой коновязи.
 Галдит  острый на язык кабацкий люд. Нет на него угомона.
«Если гол , как сокол –гуляй на Тобол.» « Человек с Дону – ступай до дому, челдоном  назовёшься, добром разживёшься». « А и всё то моё добро, што дыма серебро, а и всё то моё злато, што на штанах заплата» « Хватай судьбу за шиворот, сплавляй  плоты за шиверы» « На Оке –оковы, на  Иртыше – обновы – соболя да куницы, чернобровы девицы.» « Щёки во гробу  пожелтели воском- пора те, паря, в Кудеярово войска».

 Слушаю да пью, штоб забыться. А они уж тутока. И ломят мне за спину руки, и кидают мня поперёк седла, штоб уткнувшись в провонявшую собачью голову, я болтался кулём поперёк спины опричной животины, и штоб при каждом шаге одра привязанная к седлу  метла царапала мне шею, торопясь пустить кровь…
  Расступился чёрен бор. Открылся крутояр. 
-Ну и чо мы-тут с Кучумом биться будем? Он на горе, а мы под горою?-молвил  друг мой верный Ивашка.
 Кучум на юру юрту поставил. Вокруг   той юрты бунчуки воткнуты. Шевелит ветерок конски хвосты. Стоят воины. Шлёт Кучум к нам переговоршиков-зубы заговаривать. Но пошто бы и не поговорить?
Скачут три всадника с бугра к нашему стану. Спрыгивает с коня лихой ездок, склоняет голову в почтительном поклоне, правую руку к сердцу прикладывает.
-  Урус!. Мы – три воина и три священнослужителя- мурза Аллы, буддийский монах из Китая и алтайский шаман -  посланы передать тебе волю богов.  Ты бесстрашный воин!  И войско твоё доблестно, но стоит ли жизни класть, когда кругом столько земли пастбищь для коней, рек для водопоев! Вот уж сколько солнц и лун ты гонишься за нами, а земля всё не кончается. И до Алтайских гор, до слияния Бии с Катунью и священного озера Алтын Кёль ещё столько дней  скакать!
Мы держали совет с небесами. И наши боги дали ответ. Вот он.
Хан предлагает тебе перемирие. Всё –што по эту сторону Оби –по левому берегу- твоё и твоего московского царя, а по правому –наше и бухарского хана. Вчера  шаман испрашивал властителя верхнего мира Ульгеня и хозяина нижнего мира Эрлика –и они ответили ему, что этот раздел по Оби и будет делением на верхний и нижний миры. Всё что на закатной стороне солнца – нижний мир, а что на восходной-верхний.
- Передай своему хану, што нас с чертями в аду путать не надоть. Мы воинство Христово и на уступки бесерменам не пойдём. Пущай он к духам Батыя с Мамаем, что грабили да жгли Русь, убивали да полонянок сильничали, обратится –может они ему помогут!
...Был тот разговор или не был? Может то говорил я с чарою в зловонном кабаке. И напускала та чара на меня чары. И грезились мне края неизведанные. Бо тряс меня за плечо друг мой верный Ивашка- голова барашком – и мнилось мне –не он то , а агнец Божий на облацы.
- Очнись , Георгий! – дул Ивашка мне в ухо горячую хмельную струю. –Опричники во дворе!
   А што нам опричники-заплечных дел мастера! Они – в дверь, а мы-в Тверь. Нашто окна в кабаках? А на то, штоб пока визг да суматоха, - выпрыгнуть – и прямо в первы попавши сёдла, прихватив тока суму перемётну да сабельку. Ту самую, што откопали мы с Ивашкой детьми  в кургане под вятским? ???каменным идолом-витязем.  И явился мне тот витязь во сне и сказал:
- Возьми мой меч –и верши им справедливость! Нарекаю тебя Кудеяром –атаманом.
И тока истаял тот витязь, сошла с облацы святая София-Соломония и протянув ко мне белы руки позвала к себе:
-Георгий! Сын мой!
И припал я к её коленям , и вложив меч в ножны вскочил на коня –и устремился в облацы. И Ивашка за мною –тока кудерки облаками по небу разметались. А следом и всё  войско моё.


4.Отрочье видение

Вот лежу я щекой на чурке –годичны кольца считаю. Самая сердцевина плахи- детство моё. Дали суздальские.  Речки –Каменка, Нерль, Клязьма. Дом наш стоял на берегу речушки, а  на другом берегу звонил колоколами женский монастырь. Рыбаля на Каменке или купаясь , мальчишкой я мог видеть, как монахини ходят по воду с коромыслами , стирают бельё. Вот почти и всё , што мы с Ивашкой могли зреть, остальная монастырская жись проистекала  за высокими стенами. Но мы с дружком моим  сыном пономаря Ивашкой – голова барашком где тока не лазали. И куда тока не убегали! Вооружимся деревянными мечами, сядем на лодку   – и представив себя варягами времён Рюрика –гребём до кровавых мозолей. И до Нерли , и до Клязьмы догребали. И когда взял нас батюшка Ивашкин на Троицу в Храм покрова Богородицы на Нерли , то не ведомо ему было, што мы ешшо когда то чудо неописуемое  увидели!
 От бати Ивашкина узнали мы и о то, што в женском монастыре заключена жена царя Василия Соломония Сабурова.  Тогда уже стало што-то казаться –мерещиться. Колокола звонят, купола блистают, мерцают оклады, лики святые смотрят , как бы вопрошая. Кто я –заточённый в монастыре сродный брат Иоанна великого,  сын его, внук? 

5.Острог
Смердит смерд, покачиваясь на верёвке.  Висит в петле, вздрагивая при каждом ударе клювом. Выклёвывают ему лицо вороны. Уже не разберёшь – князь то, боярин, аль варнак безродный. Ползают мухи по плахе , насасываясь кровью буйных  головушек. Бубнит пономарь по бесконечному синодику. То была работа Ивашкина бати. Тень великого царя от свечи – трепетуньи горбится поверх фрески, скачет всадником на коне Армагеддона. Летит душа , в неведомы пределы. Настигает ярая Кудеярова сабля  голову хана Кучума. Катится она закатным солнцем над левым берегом Оби. А мы уже на правом острог  ставим. Бодро ставим на реке Берди, постукивая топориками, прислонивши друг к дружке шалашиком бердыши.  А              …  рядком с кетскими чадырами вогульские чумы. Два шамана мирно толкуют. Один другому –ленточки –вязанки, а тот – резанного из мамонтовой кости медведя. Всех злой  Кучум забижал- и вогулов, и селькупов, и кетов. А они –что дети малые…

Вдруг вонзается татарска  стрела в крепостную стену. Падает с другой стрелой  промеж лопаток  кетская дева, што несла нам рыбу , печёную на угольях костра. Мы –за свои верные пищали. Грохот. Дым. Сквозь рассеивающееся марево видим , как осыпают вогулы с кетами стрелами своих мучителей. Поделом.
  Бегут бесермены в чёрен лес Караканский, унося с поля боя поверженных.
- Вот и побили мы Кучумовы остатки!- молвит Ивашка.
Тока смотрю я, паря, -у него голова от тулова отваливается.
 И опять я в смрадном кабаке рожей в недоеденном блюде с белорыбицей. И лыбица та белорыбица-и из её брюха вывальваются рыбки поменее. А из пастей тех-совсем уж мальки торчат хвостами. Кто кого успел, тот того и заглотил. И был проглочен , не дойдя даже до утробы. И я , и он, а тем паче Иона –во чреве кита молитвы творивший.
  И вот меня вместях с ивашкой –в Каталашку, штоб не трёкали языками о том, што, мол, в монастыре Соломония царского отпрыска нянчит. А заодно и папашу Ивашкина –пономаря, штоб отправить дух его за моря. А на всякий случай и звонаря Макария до кучи. Шибко много трезвону от его неусекновенного языка. Да тока уже шевелится под ногами его окровавленным червём.
   


6.Плаха
Лежит щека моя на шершавой, осклизлой от крови плахе. Одним глазом вижу я её срединные кольца –то зрелы мои годы- другим взнесённый над головою голубой топор неба. Сверкает солнце на топоре. Пора! Пора уже в путь  по облачным  тропам, рекам и горам.  Стекают с плахи кровавы струйки . То реки сибирские- Обь, Енисей, Ангара, Лена с неисчислимыми притоками…Расходятся по плахе годичны кольца, что круги по воде от брошенного в воду камешка. Вот так сидел я когда-то на бережке подле стен женского монастыря, швырял камешки в воду. Сижу я и слышу, как ложится на плечо ласкова материнска рука. Глядь-а в воде женский лик с белым платом  на голове–и идут круги –волны по лицу морщинами. И не разобрать –то мама или монахиня. И вижу я в зеркальцах между волн, как нянчит она меня на руках в монастырской келье, прижимая к груди. И снова набегают волны.  То линии параллелей на карте, что сторговал я в Тобольске у чернеца - переписчика.  И то линии судьбы моей.
Сколько буйных голов валилось на площади с плахи под ноги черни! Падали  они –что  просыпанный на пол оплошавшей стряпухою –кошеваркой горох. Ох! Из скольких тел , кулями сползавших на неструганы доски в кроваву лужу отлетали души к небесам!  Скольких опьяняли чары опустошённых чарок по кабакам!
В скольких жизнях , скольких телах и столетиях блуждала ярь моя, пока не растратилась в безмерных пространствах за Уралом! Кто я? Где я? Здесь – посередь невместных ни в какие клети параллелей и меридианов просторов или – там , в теснинах подвала опричного приказа? На свету божием , аль в сырой темнице?  На крутояр –горе над неохватными далями, аль  у плахи на коленях, аки блудный сын у ног нещадного отца, что не пожалел ни мальца, ни стрельца?  Што за знамение ныне на небеси? То кучевыми облаками хмурится высь, аль царёвы лики один сквозь другой проступают? Кто там хмурит брови, кривит губы, следит всевидящим оком? Василий? Иоанн? Пётр?

Вот уж и стоит на берегу   Берди острог, а следом стучим мы топорами по бревёшкам уже на Бии. Летят стружки да щепа наземь. Далее устремляем мы свои струги  супротив течения Бии. И вот – что сабля в ножнах - кривое озеро меж гор. 
– Это и есть Алтын –Кёль, князь! Пришли мы! – молвит шаман.