Силач Туземцев Гоша

   На вид он, вроде бы, неприметный. Роста - среднего, и не так чтобы в плечах широк. Зато в обхвате с добрую бочку будет. Собою увалень, неповоротливый, будто кряж дубовый. Но, ежели доведётся как-то невзначай встретиться, словно охваченный сорочьим любопытством, станешь с пристрастием наблюдать за его увлекательными жизнедеятельными похождениями. А жизнь, как водится, не всегда светлая и ровная дороженька, по которой, как умом ни раскинь, каждый проходит по свойски.
               
   Поздняя осень на окраине небольшого города. Пёстрыми пугливыми воробьями слетают с деревьев последние листья, увлекающие за собой первые хлопья снежинок. В небе пластаются и рвутся в клочья смолянистые облака. Улицы мглисты, малолюдны. Глухо надвинув по самый нос капюшон куртки, я мечтаю скОренько оказаться в спасительном тепле домашнем уюта. И вдруг: «О-о, даёт!» Затаив дыхание, следую за идущим вразвалочку мужчиной, словно находящегося среди оглашенного щебета птиц, восхваляющих раздольное зелёное лето. Он в белой панаме, полосатой тельняшке-безрукавке, синих широких шароварах и в плоских штиблетах, со шлепками по пяткам, вдетых на босые ноги. «Что за баловень природы?»
                                          
   За ним, невольно бодрясь, забывая о студеной погоде, мало-помалу собирается и увивается хвостом ватага провожатых ротозеев.
   - Кто это?
   - Тсс! – выглядывает из-под стоячего воротника голова долговязого мужчины. – Сие прогуливается чудодеятельный силач Туземцев Гоша.
               
   Двое пронырливых мальчишек, те без всяких церемоний вьются вокруг здоровяка с расспросами:
   - Дяденька, и вам ни сколечко не холодно?.. Ого, вот это мускулы! А что, если руку в локте сжать?
   - А вот, если он сейчас сожмёт, - предостерегает приятеля другой, - так схватит тебя за ушко и на дерево, как новогоднюю игрушку, подвесит.
 
   Однако дядя Гоша, благодушно посмеиваясь над мальцами, тихонько напрягает и без того тугие бицепсы.
  - Ого, вздулись, как у машины колесо! – в восторге первый.
  - А лучше, - присматривается второй, - что большущая связка бананов!
 
   Гоша, нет-нет, да оглянется на праздношатающуюся разношерстную свиту. Ему где-то чуть за сорок. Лицо широкое, мужественное с пышно подкрученными квёрху усами. Глаза светлые, юношеские, подвижные, казалось, излишне доверчивые, хотя с несколько холодным зеркальным блеском. Видимо, их обладателю довелось испытать не малое в жизни.
      
   Слышен говор, что он бывший боцман с торгового судна. Однажды во время шторма, в страшную морскую болтанку, спасая товарища, сам сильно стукнулся головой о палубу. Был «списан» на берег. Теперь слесарничает на заводе, монтирует громоздкие металлические конструкции. Обходясь без подъемного крана, выдает за смену по две, а то и три нормы. Прежде же, чем приступить к трудовой деятельности, утро начинает с легкой разминки. К длинному дорожному лому приварил наглухо с концов сваркой пару железных чушек, (чтобы случайно не выкрали), да с присядками, распевая о бурных морских походах, вздымает её над головой, за просто так, без всяческого счета. В кустарной, с прогнутым ломом, потешной штанге, как уверяли, было не меньше центнера. К силовым процедурам его утренним в уголке цеха многие привыкли. Хотя один досужий работник, прозвищем Юморист (он и часа без шутливых проделок прожить на свете белом не сможет), иногда осмеливается "поддеть" силача. Подойдет из осторожности сбоку, чтобы случайно не оказаться пришибленным:

   - Гошенька, а что, как на палубе, раскачает?
   - К-ха! Не выйдет, - усмехнётся в усы силач, - цепляйся-ка лучше, дорогуша, с кем-нибудь со сторон за плахи. 
               
   Никто на уговоры не соглашался. Запросто, и с висящими на железяках товарищами по работе «выжал» бы изрядно прибавленную в весе тяжесть. Знали, что Гоша мог держать, словно дутые, но только не мячи, подвешенные на плечах в чугунных гирях куда более полу-тонны. Рассказывали также, что думалось неправдоподобной, другую историю: будто однажды в лютую снежную пургу, Гоша, прикрыв под одеждой крепко сбитые телеса, получил за труд свой доблестный завидную месячную зарплату. Шёл одинешенька домой. Подстерегли налётчики. Так он схватил двоих, будто малых кутят, за воротники и лбами-то пристукнул. А третьему нижнее ребро, как спицу из птичьей клетки, чуть ли не выхватил напрочь. Потом суд был.

   - Что же вы, гражданин, самосуд устроили? - спрашивали судьи. - Преступники ещё несовершеннолетние. Малолетками были. Теперь в больнице, едва живехонькие. В гипсе, перебинтованные лежат.

   - Малолетки, а уже бородками трясут! – отвечал Гоша.

   - Но, вы бы с ними как-нибудь поаккуратнее бы поступили?

   - А мне в позёмке показалось, что у преступничков в руках вилы торчали.
               
   На что строгие судейские люди только посмеялись. И оправдали его. Рассказывали также, что Гоша обожает покушать духовитое на чесноке, толщиною не менее пяти пальцев, с красными прослойками соленое сало. Ни чуть не морщась, с аппетитным причмокиванием заедает с полу-дюжиной золотистых головок лука. И что он как-то, сразу после сытной умиротворенной трапезы, проезжал в городском транспорте. Хотел вздремнуть, но какой-то высоченным ростом мужчина, не выдержавший огнедышащих луковых воздыханий, Гоше в резких провокационных тонах сделал замечание. А от самого, при всём том, несло, как из гнилого винного погреба, отвратительным запахом хмельного. Гоша схватил разгулявшегося пьянчугу в охапку. Сложил пополам, и, будто прорвавшийся мешок с сахаром, осторожно, чтобы случайно не рассыпался, вынес вон за двери.
               
   Рассказывать начали следующую не менее забавную историю, как однажды ранним летним утречком, когда ещё Гоша устраивал на производстве обычный мускульный "променаж", занозистый Юморист взял да и подшепни ему на ухо:
               
   - Ты вот тут, Гошенька, значит, скромненько, в тёмном уголочке, выжимаешь и выжимаешь, как её, эту свою чижеленную штуковину. Но мало кто знает, за проходной завода, что такой выдающейся силушкой обладаешь. А та-ам, ежели захочется быть на весь мир знаменитым... – Юморист вскинул вверх руку, встряхивающую перстами, словно приветствую под самым потолком таинственного духа-единоборства, залетевшего в распахнутое порывом ветра окно с горы Олимпийской. – Та-ам, сегодня, в три часа дня, на стадион спортсмены чижелоатлеты разных народностей должны съехаться. Рекорды, значит, по тяжестям нагрудным ставить будут. Про них-то с выдвижными зеркальными лупами фотокамер щеголеватые корреспонденты личность твою чемпионскую по всем газетам и журналам пропечатают.
       
   К нашей известной компании, сопровождающей Гошу, невзначай подлетел, словно содранным листом со страниц какого-то карикатурного журнала, один странный тип с большими оттопыренными ушами. Однако, страдавшего почти совершенной глухотой. И начал он всё переспрашивать: «Чаво? да Ка-ак?» А когда ему под самые "лопухи" втолковывали, тот взялся потешно закатываться, что от щекотки, звонким козлиным смешком.
    
    Далее рассказывали вот что: Юморист, дескать, подшутил над впечатлительным Гошей. Несколько же погодя из предосторожности, как бы чего не вышло, вздумал отшутиться. Но его строгий начальник куда-то срочно по рабочей надобности отправил. Гоша, в грустных думках, отработал кое-как до обеда. Посопел в приспущенные усы. Обмотал свою штангу тряпицами, да и тайком вынес из цеха. Также, из опасения, что бы глазастый начальник охраны на проходной раньше времени её не прощупал и не выболтал тайну, что он-де собирается на мировой рекорд пойти, (всё равно ведь, рассудил: если в дороге к славе ногу случайно не подвернёт, на следующий день в широкой полосной прессе о нём всемирное известие выйдет). Взял укутанную под снежную бабу штангу да и перебросил через забор каменный. Довольный тем, что никто за ним не уследил, водрузив ее в комках на плечо. И вот, помалу поспешая, двинулся к стадиону, до которого по его расчетам недалече было: около мили морской всего. Таким образом он благополучно добрался до городского стадиона. Ворота были широко распахнуты. Прочитав написанную большими буквами, красным по белому, трепетную на ветру, вывеску: «Привет участникам соревнований!!!» Согласно кивнул головою и направился на самое видное место, к середине зелёного футбольного поля. Вскоре стал освобождать от пут тряпичных ненужных предмет своего воздыхания. Тем-то временем по разлинованным дорожкам бегали с эстафетными палочками спортсмены легкоатлеты. А какие и в песочную яму, под свисток, с разбегу прыгали. Гоша подумал, что солидных спортсменов тяжелоатлетов ещё не подвезли, и он появился на соревнованиях раньше соперников. И это даже лучше, потому как успеет ещё в волю потренироваться. Разделся, значит, до трусов. Подкрутил кверху дымом, пышные усища и... тут-то вокруг него стали дружно собираться с раскрытыми ртами слабосильные легкоатлеты. Одна миловидная девушка, в костюме красивом, спортивном, тоже вскоре подоспела. Смотрела, значит, смотрела на чУдного, объявившегося невесть каким образом могущественного пришельца в смятых семейных трусах. Песнь распевающего о каком-то опасном морском походе, выскакивающего, точно из шипящей гибельной пучины с плахами ржавыми на прогнутом ломе.
       
   - Папаша, - взяла и спросила, - а что это вы тут делаете?
   - Разминаюсь, дочка, перед выступлением.
   - Когда же оно, намечается?
   - Да вот, к трём часам, должны съехаться сюда знаменитые здоровяки разных народностей.
   - Что-то, - раздумчиво протянула девушка, - у нас на сегодня подобного мероприятия не намечалось.
               
   Доверчивыми лучистыми взорами Гоша обвёл хрупких малорослых легкоатлетов, которые всего-то навсего оказались ребятней лупоглазой, а стройная девушка, выходит, доводилась им заботливым тренером. Шибко встревоженный Гоша, расшвырял ногами тряпицы, а также свою одежду, стесняющую вольные движения. В трусах всмятку и голым торцем покрывшимся жаркой испариной, с "игрушкою" своей силовою рукотворной, припустился в обратную дороженьку. Возвратился в родимый цех, и, подобно сорвавшемуся цепному быку, пробасил так, что стены-то задрожали: «Подайте мне сюда, дорогушу-Юмориста?!»  К всеобщему счастью, трясущийся точно от озноба Юморист, замочив со страхов свои чуть ли не спавшие штанишки, спрятался в женском туалете. А буйно расходившийся Гоша, взял да и перевернул, словно лёгкую лодочку, кверху тормашками того железный верстак. И раскатились по полу слесарные его "причиндалы". Потом, якобы уверяли: Юморист с неделю цельную на работу носа не показывал, потому как от затяжного заикания у одной бабушки знахарки уговорами пользовался.
               
   Кто-то из нашенских, сопровождающих, начал высказываться: вот бы, право, такого разудалого силача на помост всемирный за Россию выпустить. Другой возразил, ежели, мол, у него такие перемётные раскладки с головой бывают, не всё так ладно происходить может. В случае чего на чемпионате не по нему выйдет, так он за престижность страны, что медведь, помять какого-нибудь заморского штангиста сможет. А там и до глобального политического скандала дело взыграет, без всяческих придирок с допингом - выкрутасами надуманными луковыми.
               
   Мальчишки весёлые, с проворством кружащиеся возле, куда-то пропали. Беспечно прогуливающийся Гоша, тут-то весь обратился в слух. И, видимо, при помощи тугоухого при козлином хохотке переспрашивальщика, что-то прослышал весьма зазорное от увивающейся шлейфом праздношатающейся публики, не в меру распустивших языки о его приключениях, с излишними вольностями в пересказах. Он резко развернулся, сверкнул округлыми глазами так, что, казалось, вот-вот из которых должны выскочить ослепительные икры многовОльтовой электросварки.

   Говор мгновенно стих. Ссылаясь на ужасно плохую погоду, все с поспешностью стали расходиться по сторонам.
   А холодно, действительно, было.