Верните, пожалуйста, Костю!

       Я не любил Костю, как не любят людей, досаждающих другим своими дурацкими амбициями. И эта нелюбовь выражалась в том, что я просто обходил его стороной. У Кости чувство самовлюбленности не равнялось, как можно было ожидать, его самооценке. Себя он любил, но, честно говоря, странной любовью,  начинавшейся у него ниже пояса. Причем, думается, и верх Костя не оставлял без внимания, и было бы логично предположить, что однажды он достигнет цельности в самовосприятии. Но нет. Низ продолжал упорно числиться в фаворитах.  Мнение же о собственной персоне у Кости составилось такое, что, послушав его, можно было подумать он — единственный из всего рода человеческого, уникум, у которого на все трудноразрешимые вопросы есть ответы.
       Он работал сантехником. Маленького роста, невзрачный, Костя ходил по квартирам и проверял работу сливных бачков и кранов, обстукивал трубы, пытая их на прочность. Нельзя сказать, что мастерство его было непревзойденным и что всякая прокладка, чувствуя себя подопытным предметом, покорно отдавалась его умелым рукам. Костя как раз был из тех сантехников, что действуют наудачу, отчего процент доброкачественной работы был чуть выше той, скверной, после которой у мужчин появлялось горячее желание набить ему морду, а у женщин, более, что ли, существ мягких, сказать лишь «пару ласковых слов». Но ежели обнаруживалась течь, его лицо принимало то выражение, что более подошло бы занудливому учителю или, скажем, беспримерно честному бухгалтеру: оно каменело, становилось непроницаемым, а рот вытягивался в скорбную линию. Можно было бы предположить, что сейчас Костя примется выговаривать хозяевам, наплевательски относящимся к своей обязанности инспектировать время от времени состояние вверенной им государством техники. Однако проходили первые минуты, молчаливый укор сменялся скупым текстом «м-да» и мрачный Костя наконец светлел, как подоконник после ночи. После чего он заводил речь с железобетонной уверенностью, скажем, о методах борьбы с терроризмом. Естественно, слушатели поначалу ошарашивались, не понимая, куда кривая логики выведет сантехника, что вообще-то должен был делиться проблемой с системой водоснабжения, а не с ними. И если кто-то робко замечал, что вопрос слишком сложный и еще ни один человек, занимавшийся им, не избежал головной боли и обвинений в некомпетентности, отчего и результаты повсеместно не такие уж и впечатляющие, Костя перебивал и с усмешкой заявлял, что имеет гениальный план. «Какой?» — с этого момента всякий, ввязавшийся в бестолковый разговор, напоминал доводимый на медленном огне борщ: пытаясь говорить с иронией, он закипал. «Не скажу, — Костя простодушно смотрел в лицо собеседника, забывая порой, что интеллигентность — понятие туманное, а разводной ключ, что он держит, может нечаянно превратиться в оружие против него же. — Я написал куда следует. План признали гениальным и обещали принять его к действию». В заключении он с горечью сетовал на недогадливость хозяев, что, оказывается, игнорировали террористическую угрозу, как, впрочем, и неполадку в резьбе, давшей маху.
       Или беседа, увиливая от проклятой течи, оборачивалась историко-литературной загадкой. «Вы читали роман из жизни Амвросия Луция Марта?» — неожиданно спрашивал Костя, усиленно вытирая пот с лобной кости, выбежавшей навстречу слушателям. И в этом случае наступала заминка. Во-первых, трудно было разглядеть в нем добросовестного читателя; скорее, Костя напоминал вставшего на путь исправления чмыря, что еще не отвык колобродить. Во-вторых, названное имя порождало недоумение — по отдельности, расчлененное на три части, оно еще вызывало какие-то ассоциации к нему и вытаскивало из памяти, непонятно как там застрявшие, слова — типа «триклиний», «атриум», древнеримского производства. Но, собранное вместе, ум вводило в состояние паралича. В-третьих, было неясно, на что этот Амвросий Луций Март тут может сгодиться, рядом с потекшим соединением? Что он такого замечательного совершил, что его запомнила история? «И что?»— следовал очевидный вопрос. Голос спрашивающего становился тихим и неуверенным: поди знай, может действительно, место Кости среди академиков, а он со своей широкой энциклопедичностью шастает из квартиры в квартиру, вынужденный друг запорной арматуры и сальников. «Вот нам бы такого правителя. Кое-какие наметки я отослал по нужному адресу», — доверительно сообщал Костя. После чего оставлял собеседников в полной растерянности вообще: потому что поиск примеров в радужном прошлом с подобным выводом намекает на неудавшееся настоящее, что как-то не приветствуется и не поощряется. И уж, точно, словосочетание «нужный адрес», если и толкало слушателя на осторожное ёрничанье или иронию, то  заставляло параллельно и призадуматься: черт его знает этого Костю. А вдруг? 
       И вот этот Костя, встречая кого-нибудь на улице, любивший себя ниже пояса, заводил другую песню. Естественно, с женщинами он лишь только раскланивался, но с мужчинами не церемонился, вываливая на их головы массу информации о своей сексуальной жизни. История, политика и литература отодвигались в сторону и, как беззвездная ночь, эмоций у него не вызывали. Когда в пятый или шестой раз он поделился со мной своими данными, что промеж ног у него механизм, сравнимый размерами с добрым кукурузным початком, я, невольно — и не впервые — скользнув взглядом по Костиным штанам, но ничего особенного, как обычно, не отметив, все же спросил: зачем мне это знать? Такую информацию надо хранить втайне, не разглашая ее. Не по-мужски это — потряхивать словесно перед честным народом своими причиндалами На что Костя ответил с некоторой обидой, что многие люди неправильно воспринимают его геометрию тела, все выводя из роста, тогда как больше тут, для примера, подходит простая арифметика.
       Я оценил Костину начитанность и находчивость. Следующий мой вопрос, заданный с той целью, чтобы поставить точку в этом дурацком разговоре, лишь подвигнул оратора на ответную речь, маленькую, но емкую по содержанию.
       — И в чем выражается эта самая арифметика?
       — Жена моя довольна. За ночь я ее радую по пять-шесть раз.
       Имея особые соображения по поводу борьбы с терроризмом и обустройства нашего государства, проявляя изрядную начитанность и притягивая, в качестве образца никому неведомого Луция Марта, чье имя и интернет замалчивает, Костя также добился впечатляющих результатов на сексуальном фронте. В свои 54 года обладать подобными разносторонними талантами—это, я скажу, дано не многим.
       После такого заявления, признаюсь, я Костю даже зауважал. Нет-нет, количественные показатели меня не привели в восторг. И не тронула мою душу его способность совмещать эрудицию и умение ориентироваться в политических перипетиях с неуёмностью в постели. Меня приятно взволновала его порядочность. При всем понимании, что Костя — большой мастер устного творчества и вот на таких, как он, с виду невзрачных, но сильных языком, держится дворовая история  государства, в том смысле, что подобные люди и есть генератор обновленных мифологем, следовало отдать должное его верности семейным ценностям. Те же количественно-размерные показатели он использовал, не вынося их наружу, в пределах родных стен. Иными словами, Костя, в отличие от других болтливых мужиков, которые, по их утверждениям, только и делали,  что беззаботно трахали подряд всех женщин, о чем, безусловно, знала подведомственная им страна, честно делил ложе лишь со своей женой. И даже перечисление им поз с точным изложением процесса проникновения, должное, по логике, вызвать у меня отторжение, как раз было оправданным. Он радовал свою жену, а не буфетчицу на вокзале, торгующую увядшими сардельками. И не какую-нибудь там учительницу географии, сроднившуюся с глобусом.
      И все же Костю я не любил.
      И вдруг мы слышим, все, кто Костю знал, что он сидит в следственном изоляторе, и дело, заведенное против него, грозит «сексуальному Пушкину», как он себя называл, изрядным сроком.
      Слухи загуляли по городу, как меж домов вечер, один другого страшнее.
       Выяснилось, что у радующейся по пять-шесть раз за ночь жены Кости, скажем прямо, женщины и тридцать лет назад не обладавшей приятной наружностью, есть молодой любовник. Который в какой-то момент настолько обнаглел, что, едва Костя вышел за порог, тут же заскочил в постель к своей возлюбленной. Слухи каждый день обрастали новыми подробностями. Муж, внезапно вернувшийся домой за каким-то забытым инструментом, застал наслаждавшихся негодяев в одной из тех поз, что так смачно сам описывал. Выхватив здоровенный нож из выдвижного ящичка стола, каким разделывают мясо, точно специально уже приготовленный для злодейства, Костя со всей силы вонзил  его в раскрывшуюся перед ним расщелину любовника. Убить он его не убил, но, попутно срезав лишнее с тела несчастного донжуана, сделал инвалидом и заодно приблизил к старости. Выписка из больницы тому светила, в лучшем случае, через год. У некоторых, знаете, любителей черного юмора, шутки попахивают пошлостью. «Ему остается теперь в инвалидном кресле петь в хоре кастратов». Неимоверная глупость. Людская безжалостность.
       Верить или нет подобным слухам было уже делом вторым. Главное было то, что Костя с его рассказами о своей необыкновенной сексуальной потенции, с его обещаниями поправить положение страны и улучшить борьбу с терроризмом, исчез из нашей жизни. Бесследно.
       И я думаю. Вот Костя — с одной стороны, вроде трепач, фантазер, а с другой — с той стороны, что включает предположения «может быть» и «наверное», имел какие-то наработки, разбирался в экономике, политологии, социологии, международных отношениях, и, важнее всего этого, болел душой за страну, да что там страну — за весь мир. И этот Костя мог бы, вероятно, внести свой вклад в улучшение жизни нашего народа и борьбу с проклятым терроризмом, не признающим границ. Он мыслил глобальными категориями — простой незаметный с виду сантехник. И никого, в отличие от многих, наивный, не винил: ни «пятую колонну», ни международную закулису, ни неурожай, ни власть.
       И вот теперь все рухнуло — Кости нет. И все потому, что его жене, видите ли, мало оказалось любовных утех, ей, ненасытной, понадобились еще — со стороны.
       Я бы Костю сейчас не избегал. Если бы довелось сейчас мне с ним встретиться, что трудно представить, то я бы, пожав ему руку, сказал: ошибаешься, мил друг, не иначе тут все-таки эта пресловутая закулиса поворошила, заслав своего агента в нагретую тобой постель. И тем самым ликвидировав источник полезных для человечества идей. Не была бы жена твоя дурой, так разобралась бы в ситуации, не допустила бы супостата до своего тела.
       Нет, не дают нам жить, добираясь до самых укромных местечек, тайные враждебные силы. Замучили. И кто во главе их стоит, уж нам-то хорошо известно!