Под железный звон кольчуги. Лагерные хроники

                (Из записей Марка Неснова)

           Брежневская незлобивая эпоха дала передых не только всему советскому

 народу, но и внесла большие послабления в порядки ГУЛАГовской жизни.

Не помню случая, чтобы надзор или охрана, для собственного

 удовольствия вредили зэкам.

Просто для советской системы человек, с его проблемами, всегда оставался на

 последнем месте, что при тотальном дефиците не могло не влиять на жизнь

 простых людей.

Чего уж там говорить о бесправных зэках.

Если и на воле гражданину не просто отстаивать свои законные права, то

 сидельцу это сделать практически невозможно.

Конвой  запросто мог затолкать в десятиместный воронок двадцать

 человек и сунуть туда молодую женщину, если специальные боксы заняты.

А в следственную пятиместную камеру сажали на долгие месяцы пятнадцать.

То же самое с едой, лекарствами, и другими надобностями.

Главное, чтобы по бумагам было всё правильно, а начальству вовремя

 доложено.

Так всегда работала советская система.

Такой подход, всегда порождает  беззаконие и издевательство

 над людьми, которое никто не планирует и не желает.

Но от этого не легче.

Особое место в перечне вещей, которые делают жизнь зэков

 бесчеловечной, занимает отсутствие в камерах унитазов и воды.

Начальство в высоких кабинетах решило, что вполне достаточно вывести

 людей в общий туалет дважды в день.

Но, если кишечник в шесть утра не выполнил свои функции, а потребовал

 опорожнения через два часа, то система предусмотрела в камере бачок,

называемый «парашей».

Однако не каждый отважится опорожнить свой организм на глазах двадцати

 человек под смешки, комментарии, а то и оскорбления.

Да и не каждому ещё позволят.               

Ожидание  же до вечера превращает жизнь зэка в настоящую пытку.

У кого достаточно фантазии и совести может только вообразить, что

 происходит в душе и теле такого человека.

Люди уважаемые и денежные, обычно, чтобы не ставить себя в

 унизительное положение, договариваются с надзором, чтобы выйти в туалет.

Поскольку на севере  в надзоре были солдаты - срочники, сделать это было

 намного легче, чем с пожилыми прапорщиками, обременёнными семьёй,

карьерой и идеологией.

Солдатик за трёшку или пятёрку мог выпустить на пять минут в туалет, без

 особых для себя последствий.

Но «за просто так» обременять он себя не станет.

              …Однажды на Микуньской пересылке со мной в большой камере сидел

 цыган, который, проспав оправку, к обеду уже не мог выдержать и,

буквально, выл у двери, умоляя сержанта выпустить его на минуту в туалет.

До этого я с цыганами не пересекался, потому что жили они в лагере

 обособленно и тихо.

Звали цыгана Иван Лановой.

Он ехал на следствие за убийство собственной жены, которая приехала к

 нему на длительное свидание.

О том, что произошло за те три дня, что они находились вместе, цыган  не

 рассказывал, и урки беззлобно подшучивали над ним, отпуская, время от

 времени, скабрезные и обидные шутки.

Цыган очень переживал свои несчастья и эти унижения.

А тут ещё нужно садиться на парашу, что тоже станет поводом для новых

 шуток и обид.

В общем, никакой другой возможности для себя цыган не видел, кроме

 сидения и стенания у двери, скорчившись в невообразимой позе.

По коридору возле нашей камеры ходил сержант восточной наружности, по

 фамилии Тахтамысов, и  громко напевал модную тогда песню

«Под железный звон кольчуги…».

Видимо, запомнить все слова ему было трудно, поэтому он, без конца,

повторял:

-Под железный тум-дурум-дум, под железный тум-дурум-дум

 Тарарара, тарара….

Это бесконечное пение периодически прерывалось мольбами и стонами

 цыгана.

В конце концов, я не выдержал и дал цыгану пятёрку, которая помогла ему

 добраться до заветного туалета.

Вернулся он довольный и счастливый, как - будто получил большое и

 неожиданное наследство.

Он уже забыл и про убийство жены и про особый режим, который его

 ожидал.

Он был счастлив.

Он не знал, как выразить мне свою благодарность, и, не имея других средств,

принялся рассказывать, за что убил жену, хотя я интереса к этому не

 проявлял.

        …Его жене было четырнадцать лет, когда они поженились.

По цыганским обычаям она полностью повиновалась мужу и слушалась

 старших.

Измены женщин в цыганской среде явление крайне редкое и жестоко

 наказуемое.

Из писем он знал, что жена ведёт себя, как и положено, ожидая мужа и

 занимаясь детьми и хозяйством.

Никакого повода для подозрений она не давала, тем более, что жила в

 Ивановой семье.

И вот на свидании, после бурной встречи с любимым мужем, лёжа в постели,

она вдруг негромко и мечтательно произнесла:

-Ой, Ваня, якбэ б ты знав, яки в мужикив х…. велыки бувають.

Сначала Иван не поверил своим ушам, а, когда, наконец, сообразил, что она

 сказала, бросился её избивать и пытать.

Она плакала, просила прощения, и призналась в своих изменах,

оправдываясь тем, что таким путём зарабатывала и кормила детей.

Жить с этим, конечно, гордому цыгану невозможно, тем более в своём

 цыганском окружении.

Он молча вышел на общую кухню, взял нож, который разрешён для такого

 случая, и зарезал жену.

Рассказал он об этом так, как будто зарезал курицу.

Вечером его забрали куда - то на следствие, и больше мы никогда не

 встречались.

Но, если мне приходится иногда услышать знаменитую, когда-то, песню

«Лада», я вспоминаю сержанта Тахтамысова и несчастного цыгана Ивана

 Ланового,  которому бездушной система, без всякого умысла, устроила пытку на

 пустом месте.