Жадный окунь

Вот  моя  история.  Вышел  из  дома.  У  подъезда  остановилась  легковая  машина.  Водитель  опустил  дверное  стекло  и  высунул  свою  физиономию.
— Это  какая  улица?  –  спрашивает.
— Онежская, –  отвечаю.
— Извините...  такая  ситуация...  вот,  продаю...
Улица  ни  при  чём.   Нужен   предлог  для  начала  разговора  со  мной.  Понимание  этого  меня  насторожило.  Ненадолго.
— Возьмите,  всё  за  пятьсот, – говорит  незнакомец,  наполовину  выставившись  из  окна.   
На  пассажирском  сиденье  разбросаны  открытые  упаковочные  коробочки.  Рядом  лежат  смартфоны,  планшеты  и  электронные  книги.  Экраны  блестят,  как  серебряные  зеркала́.  Чёрные  пластиковые  корпусы  сияют  бликами  солнечного  света.
Гудок.  Ещё.  Машина  перегородила  проезд  той,  что  сзади.
— Пятьсот? – удивляюсь.
— Не  хочу  шакалам  отдавать!
— Что  за  живность?
— Таможенники  на  границе...  е́ду  на  Украину...
Снова  сигналит  водитель,  силясь  объехать  торговца.
— Батя,  садитесь  в  салон, –  открывает  мне  дверь  бледный  и  взъерошенный  предприниматель,  метнувшись  к  пассажирскому  сиденью.
Обхожу  машину.
— <Пятьсот!  Всё  за  пятьсот!  Сегодня  мой  день!  Мне  должно  было  повезти  однажды!  Великолепно!>  –  запели  голоса  вражеского  радио  в  моей  голове.  Музыка!  Выключил  это  "радио"  простой  вопрос:
— За  пятьсот  возьмёшь  или  нет,  бать?
Тишина.  В  салоне  звуки  улицы  чуть  приглушены.  Отчётливо  звучит  голос  продавца:
— Е́ду  на  Украину...  не  хочу  "шакалам"  отдавать...  деньги  нужны...
— Откуда  товар?
— Со  склада.
Водитель  проехал  вперёд,  пропуская  сигналящий  ему  автомобиль.  Мы  продвинулись  вглубь  двора.  Остановились.  Машина,  объехавшая  нас,  встала  впереди  –  в  нескольких  метрах.
— Смотри,  бать,  здесь  всего  полно́...  все  аппараты  новые, –  тараторит  продавец  и  деловито  выкладывает  мне  на  колени  смартфоны,  электронные  книги...
Коробочки  и  извлечённые  гаджеты  возлежат  на  мне.
— Всё  за  пятьсот?
— Всё, всё! –  продолжает  нагружать  меня  незнакомец. — Очень  деньги  нужны,  батя.

Батей  меня  назвали  впервые.  Продавец  –  мужчина  лет  двадцати  семи  –  тридцати.  Он  спешно  подхватывает  соскальзывающие  с  моих  колен  коробки,  отправляя  их  в  большой  чёрный  пакет.   
Полиэтиленовая  сумка  быстро  наполняется  и  становится  весьма  увесистой.
— Пятьсот,  пятьсот,  бать!  –  приговаривает  торгаш. — С  собой  денег  нет?, –  додумал  он  за  меня,  –  пойди,  сними  в  банкомате, –  торопится  он.

Давно  им  пройден  порог  деликатности.  Он  уверенно  общается  со  мной  на  "ты".  Меня  и  это  не  смущает.  Куда  там,  когда  <Пятьсот!  Всё  за   пятьсот!  Сегодня   мой   день!>  –  звучат  во  мне.  Мои  алчность  и  сиюминутная  наивность  поют  невнятными  голосами.   
— За  пятьсот  возьму  этот  Самсунг...  по  рукам?  –  говорю  я,  сидя  придавив  задний  карман  собственных  джинсов  с  Galaxy S21  в  нём.  Извлекаю  из  кармана  рубашки  деньги.
— Я  что,  торчо́к? –  спрашивает  меня  торговец  с  колёс. 
Он  видит  пятьсот  рублей. 
— Бать,  мне  же  не  на  ши́рево... Мне  деньги  на  дорогу...
— Не  понял! –  удивляюсь.
— Бать, возьми...  пойди  жене  покажи! –  молодчик  протягивает  мне  чёрный  пакет  с  приборами.
Увесистый  чёрный  пакет  снова  на  моих  коленях.
— А  то  и  на  пятиста́х  не  разойдёмся! –  самоуверенно  говорю  я.
— На  пятиста́х? –  возмущается  мужик. —  Тут  товара  целиком  на  пятнадцать  тысяч! – говорит  он  мне.
— Не  понял!
— Пятьсот  гривен! – проблеял  продавец.
— Гривен?
— Да!
— Почему  не  танзанийских  шиллингов?
— Бать,  кроме  шуток!
— Ты  курс-то  знаешь,  чудик? –  спрашиваю  его. —  Сейчас  глянем  курс, –  достаю  свой  смартфон, – так...  пятьсот  гривен  –  это  по  курсу  полторы   тысячи  рублей  от  силы, –  никак  не  пятнадцать  тысяч.
Оба  молчим.  Я  осознаю  всю  бессмысленность  общения  с  взъерошенным  типом:  — До  свидания! –  и  я  засобирался  выходить.
— Подожди,  бать! –  останавливает  меня  невыразительный  торговец. —  У  меня  чеки  есть  из  магазина... вот,  сколько  всё  это  стоит! –  и  в  извлечённых  им  из  бардачка  бумагах  проступили  цифры  крупных  сумм.
— Купил?
— Конечно,  не  украл  же.  Денег  не  хватает  на  дорогу,  бензин  не  дешёвый...  –  снова  мне  объясняет  растрёпанный  делец.
— Ты  же  говорил,  что  товар  со  склада?  Ты  сбивчив  в  показаниях,  мужчина! –  поддеваю  его.  И  делаю  это  зря,  потому  что  он  тут  же  начинает  плакать.  Без  слёз.  Голосом.
— Купи,  пожалуйста,  батя...  нет  денег  на  горючку...  хочу  ехать  к  жене  с  детьми...  Денег  не-е-ет!

<... извините,  что  к  вам  обращаемся... мы  сами  не  местные... на  вокзале  разместившись,  голодаем  семьями...>  –  где-то  я  подобное  прежде  слышал, –  думаю  и  говорю:
— А  я  поверил,  что  "шакалам"  не  хочешь  отдавать, –  улыбаюсь.
Моя  собственная  жадность  прихватила  меня  под  мышку.  Понесла.  Я  стал  верить,  что  смогу  переиграть  ловкача.  Но  верю  в  это  недолго.

Сам  плакса  не  забывает  пристраивать  мне  в   руки  пакет.  Тот  падает  между  моих  ног,  не  удерживаемый  мной;  я  никогда  не  касаюсь  чужих  вещей.  Этот  чёрный  пакет  большой  –  как  мешок.  Целый  мешок  "счастья"  московского  аборигена.  Импульсивно-алчного  мещанина.  Заправского  охотника  на  дармовщину.
<Кот  в  мешке>  –  что-то  шевельнулось  в  моём  сознании.  Плачущий  торговец  не  унимается:
— Всего-то  пятнадцать  тысяч! –  канючит,  всхлипывая.
Думаю  и  говорю  вдруг:
— Слушай,  дружок,  спектакль  затянулся!  –  отчётливо  выражаю  своё  неудовольствие.  Открываю  дверь.  Тут  вижу  автомобиль,  который  торопил  продавца  тронуться  с  места.  Он  припаркован.  Только  теперь,  собираясь  покинуть  барышника,  я  замечаю  вновь  легковой  автомобиль.  Его  владелец  наблюдает  за  нами  из  салона.  И  это  я  отчётливо  вижу.  Теперь   понимаю,  что  они  работают  на  пару,  страхуя  друг  друга.
— Всё,  пока!   
— Хорошо, – говорит  "чёрт  на  колёсах", –  бери  за тринадцать!
— Слушай, дядя! –  хлопнув  дверью,  поворачиваюсь  к  нему. — А  я  теперь  тебя  понял.  И  представь  себе,  что  и  себя  тоже.

Я  засмеялся,  прослезившись.  Глаза  бледного  плаксы  округлились. 
— Я   услышал  пятьсот, –  говорю  я  торговцу,  вытирая  платком  глаза́, –  и  я  клюнул  на  насадку. Я  крепко  держусь  зубами  за  эту  приманку. 
Я  –  жадный   окунь.  Ты  закинул  блесну́:  все  эти  "лопаты"  и  приманил  меня.  Волшебные  зеркала́  аппаратов,  гладкие  чёрные  корпусы  гаджетов  привлекли  меня  своими  бликами.  Они  заворожили   меня. 

Торговец  пытается  вставить  своё  "бать".
— Слушай  сюда,  артист! –  продолжаю  я.  — Проглотив  насадку,  я  ни  за  что  не  упущу  всего  этого  блестящего  великолепия, – решил  ты.  Ты,  как  я  вижу,  опытный  торговец. — Я,  ухватившись  за  пятьсот,  теперь  не  отпущу  крючок  и  с  пятнадцатью  тысячами.  Жадный  окунь  думает,  что  он  поймал  рыбака  –  этого  простофилю  с  удочкой.  Пятьсот...  чего-то  там...  эфиопских  быр.  Пятьсот  –  сумма,  в  начале  которой  ты  рисуешь  единичку,  а  в  конце  дорисовываешь  ноль.  Красиво  рисуешь! 

Продавец  уже  не  плачет.  Он  слушает,  моргая.
— Ты  можешь  смело  от  пятисот  перескакивать  сразу  до  ста  пятидесяти  тысяч! –  говорю ему  я.  Не  тормози!  — Найди  на  удачу  того,  кто  жаднее  глупого  окуня.  Желаю  поймать  алчную  щуку! — Адьё!

Я  всё  сказал.  Бледный  плакса  шмыгнул  носом  и  повернул  ключ  в  замке́  зажигания.  Я  спокойно  вышел.  Потом  я  стоял,  глядя  в  след  уезжающим  машинам.  Две  машины  скрылись  из  виду.