Колыма. Часть 20. Прииск Борискино

Часть 20. Прииск Борискино.
( Воспоминания моего дяди - узника ГУЛАГА)

Свое название этот прииск получил по имени первооткрывателя, погибшего на этой земле.
На прииске Борискино шла интенсивная работа к подготовке золотоносных участков к промывке. На один из таких участков попал и я с бригадой, скомплектованной из этапников. В отличие от прииска Утиного, здесь тяжёлый ручной труд заключённых стал заменяться механизмами. Торф из нашего забоя вывозился в вагонетках, а золотоносные пески подавались на промывочный прибор с помощью механизированных лебедок.
Будучи принят на учёт плотником, я был назначен в своей бригаде инструментальщиком. В мою обязанность входил ремонт горняцкого инвентаря - кайл, лопат и ломиков, а также переноска шпал и крепление узкоколейной дороги.
Здесь я в забое познакомился с украинским поэтом Ф. Он работал на откатке порожних вагонеток к месту их погрузки в забой. Однако, вскоре ему перебило вагонеткой ноги, и он навсегда выбыл из строя. Злые языки говорили, что он это сделал преднамеренно. Я этому, конечно, не верил. С ним могло получиться тоже, что и со мной, когда мне помяло глыбой пальцы. Когда Ф. подняли на носилки, он радостно воскликнул :
- Ну вот и отработался!
Позднее я ещё дважды встречался с этим человеком и крепко подружился. Но об этом разговор дальше.
С наступлением промывочного сезона меня отстранили от плотничьей работы. Здесь нужен был расконвоированный человек, а у меня такого права не было. Эта предосторожность была простой формальностью. Я, как и многие заключённые, мог свободно уходить в сопки за ягодами. Иногда я уходил с разрешения стрелка-вахтера, но чаще через так называемую "сенькину вахту", нелегально пролезая через проволочную изгородь лагпункта. Места были ягодные, и я всегда возвращался с наволочкой, полной брусники.
Моя новая работа на промприборе заключалась в том, чтобы принимать на площадку и отгружать в промприбор тачки, нагруженные золотоносной породой. Моим напарником был поставлен иранец Хасан-Заде. Он происходил из известной семьи персидского революционера, расстрелянного в Тегеране. Он был осуждён на 10 лет по подозрению в шпионаже. Мы впоследствии так сдружились с Хасаном, что он считал меня своим побратимом. Мне очень нравился этот человек с весёлым и неунывающим характером. Любил распевать свои национальные песни, много рассказывал о себе и о своём народе. В общем, он вёл себя так, как будто с ним ничего страшного не случилось. За время совместной работы с Хасаном, мы так приладились к своим обязанностям, что выполняли их почти механически. По нашей вине не было случаев простоя, хотя это могло произойти в любую минуту, так как крюки сцепляемых тачек нередко заедало и стоило немалых усилий, чтобы снять их с троса. Однажды всё же случилась опасная авария. Хасан не смог сорвать с троса крюк, и я был притиснут его такой к лебедке. Один миг и меня разорвало бы на куски. Но случилось так, что тачка зацепилась о столбик, и я отделался переломом двух рёбер и был отброшен вместе с грунтом в бункер. В горячке я вскочил на ноги, не сразу поняв, что произошло. Сильная боль в груди скрючила меня в три погибели. Я кое-как добрался до санчасти, где мои травмы были квалифицированы пустяковыми. Лекарь смазал ушибы йодом и на полсмены оставил в лагере.
Однако, после этого случая меня все же отстранили от приёма тачек и поставили на промывке золота в отработанном забое с помощью миниатюрной бутары, называвшейся "американкой". Моим напарником стал пожилой инженер-авиаконструктор М., осуждённый особым совещанием на 15 лет. Пристроив свою бутару к какому-либо ручейку, мы с М. целыми днями ворошили золотоносную породу, как правило, ничего не намывая. Несмотря на это, к нам никто и никогда не предъявлял претензий. Дело в том, что эта промывка была контрольной. Чем меньше мы намывали металла, тем выше считалось качество отработанного забоя.
Первое лето пребывания на Колыме было исключительно трудным не только из-за различных неполадок в работе, но и вследствие погодных условий. В течение нескольких недель мы работали под проливным дождём, хлюпая в забое по колено в грязи. В бараках тоже была постоянная сырость, текло с крыш, намощенных из жердочек и мха, как из решета. Для спасения от этой постоянной капели мы приспосабливали над нарами простыни в виде палаток. В постели мы ложились, не раздеваясь, в мокрых рубашках и брюках. Хотя печи топились до отказа, но от этого не было лучше. В бараках стоял пар, как в бане.
От мощных ливней в забоях начались затопления. Раскрытые для промывки золотоносные пески оказались под угрозой смыва. Срочно на прииске был объявлен всеобщий аврал. Задача заключалась в том, чтобы отвести главный поток воды в сторону от забоев. Задача была трудной, так как, кроме лопат, кайл и ломов, на вооружении не было никакой другой техники. Приисковая и лагерная администрация в панике металась в заливаемых забоях, призывая заключённых к борьбе с угрожающей стихией. Каких только они не расточали обещаний, дрожа за свою шкуру. Обещали отличившимся заключённым уменьшение сроков наказания или даже досрочное освобождение. Хотя большинство и так понимало, что нужно спасать гибнущее народное достояние. В эти грозные дни заключённые проявили настоящий массовый героизм. Плотники по пояс в ледяной воде вбивали в грунт колья для сооружения дамб. Мы, забойщики, подносили к дамбам мешки с землёй, заделывая прорывы жердями, ветками и мхом. Все трудились с исключительным энтузиазмом. Трудно было поверить, что на такой подвиг способны люди, страдающие от произвола властей.
Под напором бурного паводка не раз срывало наше непрочное устройство и приходилось заново всё начинать сначала. И лишь только на третьи сутки, в конце концов, удалось достичь цели : дамба была возведена, вода пошла в основное русло бурлящего ручья через ущелье сопок. Ещё прошло три дня и погода наладилась, засияло тёплое июльское солнце. Обещание, данное нам администрацией, вскоре было забыто. Все посулы были обманом. Да их невозможно было выполнить, так как пришлось бы освобождать почти всех и закрывать лагпункт.
(продолжение следует)