О чем сигналят маяки 6 7 8

6
        Пребывая под впечатлением от недавней беседы с Крыловым, я направлялся к своему временному рабочему кабинету, и уже оказавшись на месте, обнаружил за перекусочным столом Инессу Арнольдовну, Дениса с Владом и незнакомую мне женщину лет сорока, с миловидными чертами лица и довольно приятной мягкой внешностью. Да, это была уже не совсем молодая дама, но она обладала тем определенным типажом, когда некоторые мужчины испытывают трепет от пышных форм женского тела. Семен Аркадьевич Школьник, как и всегда, сидел за своим рабочим столом и внимательно изу-чал очередную важную для него бумагу. Появившаяся в этом кабинете во время моего отсутствия незнакомка излучала праздничность и жизнелюбие, она была полной противоположностью Инессе Арнольдовне с ее холодным аскетизмом, суровой подозрительностью и строгой принципиальностью. Вот эта самая женщина-праздник и была некто иной, как Ларисой Васильевной - еще одной сотрудницей отдела промышленной безопасности. Ее появление в этом кабинете было обусловлено окончанием ее очередного отпуска, из которого Лариса Васильевна возвращаться явно не собиралась. Всеми мыслями она все еще была в Рязанской области, где гостила у своей двоюродной тетки, о чем не первый день во всех подробностях сообщала коллегам по отделу. Была одна маленькая деталь в манерах этой жизнелюбивой женщины, во время разговора она то и дело периодически подхихикивала, при этом неважно о чем мог идти разговор - будь то осуждение политики Менахема Бегина, или вчерашние поминки по усопшему деверю. Все присутствующие звали ее Лариса, Лариска, или просто - Васильевна.
        В ту самую минуту, как я вошел в кабинет, Лариса Васильевна звонким голосом весьма оживленно рассказывала присутствующим, не исключая и занятого Семена Аркадьевича, что сегодня вечером они с мужем, которого она почему-то называла Малыш, будут готовить шанежки. Коллегам уже было известно, что не далее как на днях ее Малыш перешагнул рубеж в сто двадцать килограмм, о чем Лариса Васильевна успела проболтаться. Судя по авторитетному тону разговора, а также внешнему виду Ларисы Васильевны, приготовление шанежек, равно как и их потребление, составляло одну из частичек скромного благополучия простого советского человека, достигнутого благодаря неуклонному следованию линии партии под личным руководством ее генерального секретаря. Я с очарованием смотрел на эту увлекающуюся женщину, и уже видел ее этим вечером со своим стодвадцатикилограммовым Малышом с тарелкой румяных шанежек, удобно устроившихся на раскладном диване перед телевизором, где освещалось вручение диплома лауреата фестиваля «Песня года» - обладателю великолепного сопрано Розе Рымбаевой. Лариса Васильевна настолько была поглощена предстоящим вечером, что когда я вошел в комнату, она лишь бросила в мою сторону игривый взгляд и кокетливо улыбнулась: «Здрасьте», не забыв при этом хихикнуть. В отличие от Инессы Арнольдовны ее не интересовала цель моего визита, равно как, и в какой степени мое здесь присутствие может повлиять на судьбу ее родного комбината. К моему сожалению я не имел познаний в приготовлении шанежек, в результате чего, мне оставалось молча следить за ходом ожив-ленного разговора.
        В тот момент, когда в беседе между Ларисой Васильевной и Инессой Арнольдовной, также принимавшей не менее активное участие в обсуждении кулинарных тонкостей, пробежали первые агрессивные нотки, по поводу того, нужно ли добавлять в тесто ваниль, у меня из рук выпал блокнот, который, когда я выходил из кабинета Крылова, в растерянности забыл положить в портфель. Блокнот оказался под столом, и чтобы его достать мне пришлось довольно сильно прогнуться. Когда блокнот был уже у меня в руках, мой взгляд застыл на ногах Ларисы Васильевны. Нет, я не был последователем рубенскового идеала женской красоты - острая боль прострелила мою поясницу. Это давняя история, героями которой были моя запущенная спина и множество докторов, настойчиво рекомендовавших курсы терапии и процедуры всякого рода, вида и назначений, но не было в этой истории одного - счастливого ее окончания. Все же, один доктор смог облегчить мое состояние, правда душевное, сообщив, что моя нездоровая спина - это мой крест, с которым мне придется идти до конца моих дней. На этом я и успокоился.
        А тем временем, я оказался под столом в несколько щекотливом положении, с одной стороны столь затянувшееся пребывание у ног Ларисы Васильевны могло породить у присутствующих неудобные мысли, с другой - излишнее тщеславие не позволяло мне прилюдно озвучить, что случилось со мной на самом деле.
        - Вы никак там свое счастье ищите? - послышался голос Инессы Арнольдовны.
- Хандроз проклятый, - прохрипел я.
        Инесса Арнольдовна с легкостью отодвинула стол, и словно котенка, извлекла меня и усадила в единственное в кабинете кресло.
        - И давно это у тебя?
        - Лет десять. Но чтобы так…
        - Ну, голубчик, в твоем положении самый верный доктор - это вечный покой под сенью старых лип.
        - В вас пропадает поэт, Инесса Арнольдовна.
        - Зря иронизируешь, мой бывший свекр, тот самый Сергей Викторович, чего он только не делал с собой, а согнется неловко, так пол дня вверх задницей ходит. Ты кому звонишь? - обратилась Инесса Арнольдовна к Ларисе Васильевне, набиравшей номер телефона.
        - В медчасть.
        - Сядь на жопу! Там только хуже сделают. Ты ведь на Дальней остановился?
        - Да, в луче коммунизма.
        - Какого еще коммунизма? Есть там одна докторша, вылечить то она тебя не вылечит, но на какое-то время еще продлит твое здесь существование.
        - Инессочка, ты чего…, - прощебетала Лариса, забыв при этом хихикнуть.
Инесса Арнольдовна протянула мне какие-то две таблетки и подошла к телефону.
        - Виктор… ты другана своего сейчас можешь домой отвести? Ничего не случилось. Что ты там несешь, какая база? Сейчас твой ревизор представится здесь у нас, Ефимыч тебе такую базу устроит, никакой вазелин не спасет. Я серьезно, Виктор… да поясницу скрутило, нерв защемило после ваших там попоек… да черт его знает. Ты чего? Какая санчасть? Вспомни, как тебя чуть вперед ногами оттуда не вынесли. В общем, давай, ждем тебя, утром завтра на свою базу съездишь. Давай, Витюша, давай дорогой мой, ждем тебя. 
        Виктор был уже через десять минут. Вид у него был какой-то озабоченный, но в тоже время легкая улыбка не сходила с его лица. Через час с лишним мы были на месте. Медпунктом оказался небольшой деревянный дом в три окна, отделенный от дороги небольшим садиком, который наверно был единственным живым зеленым местом в этой «деревянной пустыне». Через садик проходила аллея, освещаемая в темное время двумя фонарными столбами, третий фонарь висел на балке перед крыльцом. Войдя в сени, я ощутил знакомый с детства запах, присущий подобного рода учреждениям, но при этом добавленный запахом деревенского жилища. Приемный покой находился в прихожей - чистой, ярко освещенной комнате с неприхотливым интерьером, посреди которой стояла медицинская кушетка. За столом возле окна сидела молодая, довольно хрупкая женщина, и что-то записывала в тетрадь.
        Виктор постучался в тот момент, когда уже зашел в приемный покой.
        - Здравствуйте, Анна Сергеевна, вот привел - принимайте! Не выдержал организм нашего климата. Вы уж помогите человеку, из Москвы к нам.
        - А если бы у меня пациент был, Виктор Андреевич?
        - Ну извини, Ань, день сегодня такой. Ну ты посмотри его, я полетел, еще на базу успеть надо. Да… пациента твоего Сергеем Викторовичем зовут. Ну…, - обратился Виктор уже ко мне. - Надеюсь, завтра увидеть вас на ногах, в бодром духе и здравии, или может, все-таки отлежитесь?
        - Не беспокойся, не первый раз, завтра приезжай, как всегда.
Виктор быстро удалился, а я остался наедине с Анной Сергеевной. Закончив записи в тетради, не вставая со стула, она повернулась в мою сторону и улыбнулась.
- Извините, что задержала вас, просто покуда помню, сразу же записываю, а то потом… Садитесь! Что там Виктор говорил про наш климат? Только прошу - расскажите о своей проблеме все как можно подробнее.
        И я рассказал. Рассказал всю историю с докторами, процедурами и «крестом», который мне придется нести до конца моей жизни. Все это время Анна Сергеевна внимательно слушала, задав всего лишь пару вопросов.
        - Снимайте рубашку, посмотрю, что у вас там за «крест».
        Знакомые манипуляции, которые проводятся при первичном осмотре, стандартные вопросы, заученные ответы - и через десять минут я уже сидел одетый возле стола.
        - У нас конечно не больница, но чтобы снять спазм, могу назначить курс уколов. Ну а когда вернетесь домой, все-таки обратитесь к специалисту.
Анна Сергеевна задумалась, и добавила:
        - Да… кстати… могу вам предложить еще один вариант, но это вы уже решайте сами. Вы слышали что-нибудь об иглорефлексотерапии?
        - Что-то связано с регулированием жизненной энергии.
        - Единственно хочу предупредить вас, что у меня недостаточно опыта в этом деле, была пара пациентов, вроде как остались довольны. Но еще раз предупреждаю, здесь вы уже решайте сами.
        - Анна Сергеевна, я прошел столько светил, что никакие новации меня не напугают.
        - Напрасно вы иронизируете. Я знаю немало хороших врачей, которые, вот уж действительно, профессионалы в своем деле.
        - Все может быть, все-таки в чудеса иногда надо верить. А с иголками давайте попробуем, чем черт не шутит, а вдруг…
        - Хорошо! Уколы мы начнем сейчас, а иглотерапию со следующего дня. Я позвоню в поселок, завтра должны привезти лекарства, заодно пусть возьмут все необходимое. А завтра и послезавтра, я бы посоветовала вам все-таки отлежаться, климат у нас и вправду, не для вашей спины.
        Вечером зашел Георгич. Узнав о моем случае, он отправился домой и уже через двадцать минут тщательно растирал мою поясницу настойкой, приготовленной по местным рецептам. После его ухода я часа два лежал на кровати и бесцельно смотрел в окно, наблюдая за большими облаками, гонимыми ветром в сторону моря, и напоминавшими черных призраков на фоне синесерого неба. Боль в спине постепенно утихала. Опять стали появляться эти мысли. Как же я устал от них! Как я устал от всех этих Викторов, Звягинцевых, Егоров Валерьевичей и Инесс Арнольдовных.
        Неожиданно я вспомнил о разговоре с Крыловым. Осторожно спустившись с кровати, я достал из портфеля генеральный план комбината вместе со схемой очистных сооружений и сел за стол. Разложив перед собой уже изрядно помятый серый лист, сантиметр за сантиметром я скрупулезно стал рассматривать каждую линию, каждый квадратик, прямоугольник, кружок, вчитываясь в каждую надпись. Объяснения заместителя главного механика не давали мне покоя. После детального изучения документов я пытался понять основные общие моменты технологических схем. А ведь прав был Крылов со своим эклектизмом. Не получалось соединить разнородные понятия в одну общую модель, мозг был готов вырваться наружу. Именно в тот момент, когда в голову уже ничего не приходило, а делать все равно что-то надо, я встал из-за стола, подошел к шкафу и достал папку с бумагами, которые привез из Москвы. Среди прочих схем, расчетов и графиков, была такая же схема очистных сооружений, которую я только что рассматривал. Документ был взят с целью общего предварительного ознакомления с объектом командировки. Теперь передо мной на столе лежали уже две схемы: одна, переданная мне в машине Виктором в день моего приезда, и вторая - из Министерства, испещренная печатями, штампами, подписями и резолюциями: «принять в работу», «согласовано», «рассмотрено», «утверждено». Взгляд безумно бегал с одной бумаги на другую, те же линии, те же фигурки. Что это?! В голове что-то вспыхнуло, от неожиданности я впал в оцепенение. Боже ты праведный! Глаза еще быстрее стали бегать с одной схемы на другую. Словно истовый коллекционер живописи, нашедший наконец после долгих поисков свою долгожданную цель, я с жадностью пожирал глазами этот шедевр канцелярского искусства. Боже ж ты праведный! Изображение Белой косы на министерской схеме отличалось от того, что было передано мне Виктором, все объекты на второй схеме были изображены укрупнено, отсутствовала детализация, но самое главное, что бросилось в глаза - отсутствие изображения цепи скал, что не давало никакой возможности идентифицировать западную и восточную части косы.
        Я откинулся на спинку стула. Внутри что-то набежало, скрывая под собой все только что увиденное, но словно морская волна, отступающая назад в море, это «что-то» вновь обнажило в сознании все детали возникшей передо мной картины. Зачем Крылову понадобилось вводить меня в заблуждение? Зачем они укрупнили схему? Но что больше всего меня волновало, зачем они соорудили эти три дополнительных отстойника в восточной части? Да… интересно завтра будет посмотреть на лицо Олега Станиславовича, когда я покажу свою схему. Но кто он, а кто я?! Да он найдет тысячу аргументов объяснить представленное, он же у нас полимат. Звягинцев? Этот будет нести свое: «Сережа, послушай меня…», «Что тебе это дает?», «В Министерстве все равно не оценят твоего рвения», «Давай-ка завтра на рыбалочку…». Остается Виктор? Нет! У меня нет сейчас прочной базы для разговора, надо работать, надо искать, надо копаться в фактах, искать железные факты. Только тогда можно будет предметно разговаривать. Что произошло? Словно сдвиг ветра, поток мыслей захлестнувший меня еще минуту назад, двигался теперь уже совсем в ином направлении. И главный вопрос, который возник ниоткуда - зачем мне все это надо? Что дальше? Какие дивиденды я получу с этого? Да и в Министерстве не поймут: «Тебе какие директивы были даны?», «Отклоняетесь, Сергей Викторович, от заданной линии», «Неправильно, Сергей Викторович, выстаиваете приоритеты», «У нас своих проблем мало?»    
        Я неподвижно сидел на стуле, облокотившись на спинку. Усталость давала о себе знать. И вдруг я почему-то вспомнил сегодняшнее посещение медпункта, вспомнил про предложение Анны Сергеевны, и все это мне показалось каким-то забавным и наивным. Забавной показалась и сама Анна Сергеевна. Что в ней забавного? Да, хорошенькая, фигурка ничего, конечно не красавица в моем понимании, но... Что ж, если работа не приносит мне удовлетворение, может курс иглотерапии как-то разнообразит мою здешнюю жизнь.


7
        Наутро боль утихла, и я поехал в поселок. Вечером, не заезжая домой, я сразу отправился на процедуры. Анна Сергеевна искренне улыбнулась и задала несколько вопросов, касающиеся моей проблемы. Все было готово, мне предложили снять рубашку и лечь животом на кушетку.
        - Не боитесь? Вы у меня третий пациент.
        - После всех пройденных процедур было бы странно уже что-либо бояться.
Я снял рубашку и лег на кушетку. К моему удивлению введение иголок прошло почти безболезненно.
        - Ну вот, теперь постарайтесь расслабиться, и полежать в таком положении минут двадцать.
        Спина была накрыта легкой белой простынкой, и я вынужден был лежать неподвижно, уткнувшись в изголовье кушетки и подперев лоб кулаками. До меня лишь доносились легкие шаги Анны Сергеевны, выполнявшей свои ежедневные рабочие обязанности. Через несколько минут первые, не совсем обычные ощущения стали проходить, и я постепенно начал расслабляться.
        - Простите мое любопытство, что же заставило вас оказаться в здешних местах?
        - Я родилась здесь.
        - Странно, человек по природе склонен к поискам чего-то большего в этой жизни.
        - В Ленинграде я закончила Первый медицинский, и по направлению, вернулась сюда.
        - Неужели в таком прекрасном и большом городе, как Ленинград, не было никого и ничего, чтобы остаться и свить там свое гнездышко?
        - Было. Но здесь моя Родина, я люблю эти места, люблю людей, которые здесь живут.
        Да, конечно. Молодая девушка едет покорять большой город, но… с работой не задалось, подходящее жилье не найти, а тут еще несчастная любовь - он, из приличной семьи, обещает ей моря и океаны, а наигравшись, банально бросает ее как бесполезную вещь. И вот, она учетчица на автотранспортном предприятии, и по совместительству брошенная молодая и весьма хорошенькая женщина в ведомственной коммуналке с соседом-алкашом за стенкой. И как финал всего этого путешествия - боковая полка плацкартного вагона, с которой, глядя сквозь грязное окно на унылые пейзажи, под звуки гитары из соседнего купе, она возвращается к родному очагу. Типичная судьба многих провинциалок.
        - Из персонала вашего учреждения, кроме вас, я здесь больше никого не встретил, вы работаете одна за всех?
        - Сейчас, да. А когда приехала из Ленинграда, меня назначили ассистенткой к здешнему врачу-терапевту. К сожалению, отношения у нас не сложились.
        - Вы говорите о профессиональных отношениях?
        - Других и быть не могло, не в этом дело, просто мне крайне не нравилось его отношение к пациентам. На первом месте у него была карьера, и его тяготило тогдашнее положение. Он не любил свою работу, а в нашем деле, согласитесь, это далеко не самое последнее. К здешним пациентам он относился с равнодушием, я бы даже сказала, с брезгливостью. Нет, конечно, я не могу не признать в нем высокую квалификацию и опыт, я многому научилась у него, но его позиция весьма задевала меня. С безнадежными больными он и вовсе отказывался работать.
        - А вы значит, Мать Тереза Калькуттская, бескорыстное служение больным и бедным.
        - Я не Мать Тереза, я всего лишь исполняю клятву Гиппократа.
        - И что же случилось с «недооцененным» доктором, его разжаловали в санитары?
        - Его повысили, сейчас он работает заведующим отделением в районной больнице.
        - А вы остались здесь, исполнять клятву Гиппократа.
        - Я уже говорила: мне нравятся эти места, я люблю здешних людей и получаю большое удовлетворение от того, что кому-то смогла, хоть немножко, облегчить его участь.
        - А не задумывались ли вы над тем, что то, что вы говорите - всего лишь неосознанный самообман? И все эти восторженные фразы про родные места и благородную любовь к своим односельчанам - не более, как удобное клише, которым вы подсознательно пользуетесь, чтобы скрыть свои неудачи  и вполне здоровые амбиции молодой современной женщины?
        -  А я и не претендую на то, чтобы вы поверили в мою искренность.
        - Хм… обратите внимание, я уточнил: «подсознательно»… Все-таки, интересная вы женщина. Вы знаете, я не могу понять только одного, как можно любить людей, которых нет. У меня такое ощущение, что во всей этой деревне из живых только мы с вами, да еще старик тут один чудной.
        - Вы наверно про Михаила Георгиевича?
        - Может быть, Леонтьев Михаил Георгиевич, на днях был удостоен чести узнать из его уст много занимательного из жизни здешних мест.
        - Хороший человек, с непростой судьбой, в этой деревне он потерял всех своих детей и жену.
        - Почему потерял, он мне говорил, что дети разъехались по городам, даже деньги старику высылают.
        - Дядя Миша всем так говорит, кто его не знает. На самом деле, один спился и умер, второй утонул во время рыбалки, по той же причине, а дочка ушла от него, ничего о ней не известно, до сей поры.
        - Ну а жена? Дядя Миша говорил, что она умерла три года назад.
        - Умерла первая жена. Вторая - красивая, веселая, как у нас говорят - оструха и смехунья, она была моложе дяди Миши почти на пятнадцать лет.
        -  Почему была?
        Анна Сергеевна немного помолчала.
        - Три года назад рядом с деревней остановилась геологическая разведка, с одним геологом и сбежала.
        - Ну, это бывает. А репрессированный генерал-то, настоящий?
        - Вы имеете в виду его папу? Тут он вам сказал правду. Его отец действительно был генералом, генерал-майором, служил при Генеральном штабе. В конце двадцатых был репрессирован, а затем и вовсе пропал без вести. Когда арестовали его отца, юному Мише было всего двенадцать.
        Анна Сергеевна внезапно оживилась.
        - Ой, как будет у вас время, обязательно пройдитесь по нашей деревне.
        - В первый день как приехал, так сразу же этим и занялся.
        - Обратили внимание на наше море, что дома на берегу построены практически возле самой воды? Старожилы говорят, что за все время здесь не затопило ни одного дома. Правда, однажды во время одного шторма пострадали один сарай и гараж для лодок, но чтобы жилой дом… Когда море бурлит, страшно смотреть, а у берега волны будто присмиревшие, словно что-то сдерживает их. Местные про потустороннее говорят, у них даже поверье одно есть. Правда, один гидролог, командированный к нам однажды... кстати у него таже проблема со спиной, что и у вас. Так вот, этот гидролог рассказывал, что дело здесь в особенностях толи климатического, толи гидроклиматического режима, я не совсем разбираюсь в этом, но почему-то гидрологу я доверяю больше, чем местным поверьям.
        Я невольно улыбнулся. Отлежав во время процедуры руки, подпиравшие лоб, я повернул голову на бок, вследствие чего, у меня появилась возможность обратить внимание на внешность Анны Сергеевны. Это была молодая женщина невысокого роста и стройного телосложения. Обаятельная улыбка, обнажающая белые и ровные зубы, а также маленький римский носик, делали ее лицо весьма миловидным, сами черты придавали лицу естественность и простоту, лишая, однако, некой изюминки и элегантности. Небольшие, чуть вьющиеся, темно-каштановые волосы с прямой челкой едва касались плеч. Но, что особо обращало на себя внимание - ее глаза, большие серые глаза. Они выражали некоторую наивность, и было в них что-то детское. Когда Анна Сергеевна улыбалась или смеялась, лицо ее сияло, и она была похожа на ребенка. В тоже время, это был тот тип женщин, который не представлял для меня, как для мужчины, особого интереса. Все было как-то простовато, без природной утонченности, без той особой загадки, которую хочется разгадывать и разгадывать…
        - Я смотрю, вы о чем-то задумались.
        - Я?
        - А разве здесь кто-нибудь еще есть?
        - А, нет, так. О дяде Мише чего-то подумал.
        - На сегодня все, одевайтесь! Придете домой, полежите хотя бы полчасика! А то, что вы говорите, что никого здесь не видите… Вы привыкли к столичной жизни и слишком быстро всего хотите. Увидеть человека - еще не значит встретиться с ним на улице. До свидания!
        - Да…, - я почему-то задумался. - До завтра… До свидания, Анна Сергеевна!


8
        Каждый вечер Виктор подвозил меня до медпункта, где проходил очередной сеанс предложенного мне курса иглотерапии. За те первые дни, что мы были знакомы с Анной Сергеевной, у нас сложились весьма доверительные отношения. Каждый раз, как только Анна Сергеевна произносила перед сеансом: «А теперь расслабьтесь и полежите спокойно минут двадцать», начинался диалог. Она рассказывала мне о своей жизни, о здешних местах и жителях с их судьбой и историей. В свою очередь, я с удовольствием посвящал ее в детали своей биографии, затрагивая различные периоды прожитых мной лет. Анна Сергеевна, не без любопытства, слушала о моей командировке, о проекте, над которым мы здесь работали, ее интересовали мои увлечения и пристрастия. С некоторой прямотой, переходящей порой в настойчивость, она просила меня рассказать о моей московской жизни, моих друзьях и знакомых. Были в наших беседах и минуты, когда я делился своими семейными историями и переживаниями. Несмотря на доверительный характер нашего общения, мы не касались каких-либо умозрительных и отвлеченных тем, это были беседы, носящие в основном характер повествования, с конкретными фактами и случаями. Шло лишь легкое и непринужденное «прощупывание» для будущего диалога, затрагивающего более глубинные проявления наших душевных переживаний.
        Для удовлетворения потребности в нашем общении, мне уже не хватало тех двадцати минут, в течение которых проходил сеанс. Нужен был предлог для продолжения сеанса, но уже «сеанса нашего общения». И предлог был найден.
        - Анна Сергеевна, позвольте, как порядочному человеку, проводить вас до вашего дома.
        - Но мне абсолютно здесь нечего, и некого бояться. Меня здесь все знают, и я знаю всех.
        - Но кроме обеспечения вашей безопасности я хотел бы составить вам приятную компанию, да и вы как медик, не откажите мне в вечерней прогулке.
        - Хорошо, как вам будет угодно.
        Мы не спеша шли по узкой улочке, погрузившейся в пелену опускающегося тумана. Ни одного деревца, ни единого кустарника, улица была похожа на длинный коридор, стенами которого выступали лишь потемневшие ряды старых деревянных заборов, покрытых серым сырым мхом. Густые сумерки уже спустились на бесчисленные задворки и проулки. Тесно прижавшиеся друг к другу постройки и строения делали тьму более непроглядной, создавая ощущение наступившей ночи. Узкие доски заборов и притаившиеся за ними избы отбрасывали на дорогу размытые тени, изображавшие невиданные и причудливые фигуры. Кругом тишина. Из-за плотной застройки неслышно было даже шума прибоя, и только лишь откуда-то издалека доносился глухой лай собаки. И опять ни кого, ни на улице, ни во дворах с их запутанными лабиринтами построек, ни голосов, ни единого звука, одна лишь тишина, все замерло и затихло во все более сгущавшейся пелене тумана. Воздух постепенно наполнялся вечерней сыростью.
        Пребывая в этой атмосфере чего-то потустороннего, становилось как-то не по себе. Мои ощущения напоминали ощущения ребенка, оказавшегося в темной незнакомой комнате, который осознавал, что здесь никого нет, но воображение рисовало самые фантастические и жуткие картины. Но я ведь не ребенок, откуда у меня были такие предчувствия? Вот, за этим окном, какая-нибудь «Лариса Васильевна», подхихикивая, хлопочет над шанежками, прислушиваясь к звуку телевизора, передающего награждение Рауля Кастро Орденом Октябрьской Революции.
        Я снова взглянул на освещенное окно, нет, в моем восприятии это была «другая» деревня. Что-то таилось в ней скрытое, невидимое и непостижимое для меня, но в тоже время, имеющее непосредственное отношение ко мне. В чем это могло выражаться, откуда у меня такие мысли? Я смотрел на темные силуэты домов, и мне казалось, что в них обитали «другие» люди, которых на самом деле нет, и никогда не существовало. Это были фантомы, тени людей, их призраки и видения, это был «другой», иллюзорный и воображаемый мир. Одновременно, близость Анны Сергеевны давала место и другим ощущениям, которые имели ту же природу, но проявление их создавало совершенно иное настроение.
        Поднявшийся легкий ветер выдавал близость моря, мир призраков и видений постепенно начал исчезать, появившиеся положительные эмоции располагали к душевной и открытой беседе.   
        - Звездное небо, яркая луна и млечный путь - вечные спутники влюбленных и романтиков, - я посмотрел на небо затянутое тучами.
        - А вы влюбленный или романтик?
        - То, во что для нас лучше верить - истинно, это не я сказал. Вы знаете, я буквально недавно подумал, ведь мы уже столько с вами знакомы…
        - Пять дней, - улыбнулась Анна Сергеевна.
        - Пять дней, всего каких-то пять дней, а я поймал себя на мысли, что мне настолько уже с вами легко.
        - Общаясь с противоположным полом, вы обычно чувствуете себя неловко?
        - Не знаю, не задумывался. Дело не в том, с кем ты общаешься, с мужчиной, или женщиной.
        - А в чем?
        - Находясь рядом с вами, я получаю удовольствие и удовлетворение.
        - Вы не заговариваетесь?
        - Нисколько. Я не говорю о том, что не важно, о чем бы мы с вами не разговаривали, в процессе вы так увлекаетесь, что невольно увлекаете и меня, кроме того в жизни редко можно найти человека, молчание с которым приносит не меньшее удовлетворение, как и увлекательная беседа с ним.
        - Спасибо! Мне тоже приятно ваше общение. Я с большим вниманием и удовольствием слушаю вас, и мне действительно хочется разговаривать с вами, говорить, неважно что, просто болтать, хотя по природе я не очень общительна.
        - Анна Сергеевна, а вы довольны жизнью?
        - Я вас не совсем понимаю.
        Незаметно мы вышли к берегу моря. Подул прохладный морской ветер, туман почти рассеялся, и после абсолютной тишины небольшие всплески волн вызывали приятное волнение, как будто, просидев долгое время в тесном глухом помещении, внезапно оказываешься на широкой и просторной площади. Вдалеке мигал маяк, посылая в темноту одну за другой вспышки, предупреждающие о возможной опасности. Решив не спускаться к самой воде, мы пошли по узкой дорожке, ведущей вдоль берега. Тусклый желтый свет фонарей, качавшихся на деревянных столбах от ветра, освещали дорогу, погружая во тьму гладь моря, присутствие которого выдавал лишь шум волн.
        - Анна Сергеевна, хочу быть с вами откровенным. Вы единственный сейчас человек, с кем я могу затронуть самые сокровенные моменты в моей жизни. Порой даже своей жене мне сложно доверить свои душевные порывы. Анна Сергеевна, если то, что я сейчас вам скажу, вы сочтете за юношеский вздор, я полностью подчинюсь вашему мнению, и вы поможете мне, как тот доктор, который уверил меня, что с моей больной спиной сделать уже ничего нельзя и остается лишь смириться с этим. Понимаете, дело в том… последнее время я никак не могу избавить себя от мысли, что я устал от этой жизни, устал от самого себя, устал от людей, от работы. Отдохнуть? Может быть. Мне не составило бы особого труда достать путевку в санаторий, путь в который простому смертному заказан. Но сидя на скамейке под кронами вековых сосен и размышляя о вечном, я не решаю главного. Суть в том, что отдых может оказать воздействие только на следствие проблемы, но не на ее причину. Понимаете… как бы вам это объяснить? Я получил в этой жизни наверно все, что нужно среднестатистическому советскому человеку. У меня прекрасная семья - жена, которую я очень люблю, дети со всеми их плюсами и минусами. Я получил достойную должность на хорошей работе, у меня есть машина, квартира, я могу позволить себе каждый год ездить с семьей на юг, я имею возможность посещать страны капиталистического мира, у меня много друзей и знакомых, полезные связи, наконец, у меня есть любимая собака. Я вам даже скажу больше, у меня есть хобби, вы будете смеяться, но я развожу дома цветы.
        - Я не буду смеяться. Но мне кажется немного странным ваше представление о «среднестатистическом советском гражданине».
        - Не обращайте внимания, я немного волнуюсь. Я привел всю эту словесную прелюдию с одной лишь целью, все то, о чем я сейчас вам рассказал, для меня не более чем пустое место. То, что раньше имело значение, сейчас - просто пшик. Я начинаю терять смысл этой жизни, у меня нет цели, внутри образовался вакуум. Мне ничто не интересно, моими спутниками стали равнодушие и апатия. Нет того внутреннего стимула, ради чего хотелось бы жить, творить, приносить людям пользу, извините за пафосность. Более того, мне кажется, что я сам никому здесь не нужен. Я заблудился... Почему вы молчите?
        - Спасибо за искренность, а главное - за доверие. То, что вы сейчас мне рассказали, к сожалению, не юношеский вздор. Если бы вы были женщиной, я бы, может быть, и смогла бы вам что-нибудь ответить, но я не мужчина, и не знаю вашей мужской психологии, что у вас там в голове.
        - Разве у вас не было опыта общения с мужчинами?
        - Был.
        - В Ленинграде?
        - Нет, здесь. Но я не хочу об этом говорить.
        Мы свернули с берега и вновь пошли по узким пустым проулкам, слабо освещенным одиночными фонарями. В домах горел свет, за занавесками окон иногда можно было видеть игру теней обитателей этих лачуг. Начал моросить дождик.
        - Мне кажется, в вашей ситуации, кроме вас, вряд ли кто-то сможет помочь вам. Вы наполнили свою жизнь, как вы сами выразились, «самым необходимым». Единственно, что меня удивило - то, что вы как-то легкомысленно отозвались о своей семье. Так вот, из-за этого «самого необходимого» вы и не можете разглядеть главного, основополагающего, что наполнило бы вашу жизнь смыслом. Может быть отсюда, я думаю, и пустота, о которой вы говорите.
        - А ради чего живете вы? Можно узнать?
        - Да хотя бы ради вот этих людей, - Анна Сергеевна взглянула на одно из освещенных окон. - Ради этой деревушки, ради своей работы, наконец, - Она вдруг заулыбалась. - Какой вы смешной, однако.
        Меня почему-то задела показавшаяся мне легкомысленной ее реплика, но в тоже время, неожиданно для себя, я невольно залюбовался этой кроткой молодой женщиной. В ее улыбке было столько теплоты и искренности, глаза выражали невинность и непосредственность.
        Господи, какой же ты еще ребенок.
        - Ну вот, мы и пришли. Очень прошу, когда придете домой, сделайте обязательно компресс и укутайтесь потеплее. Смысл вашей жизни сейчас - вылечить спину. До свидания!   
        Она снова улыбнулась, быстро взошла на крыльцо и исчезла за дверью.
        Она только и думает, что о моей пояснице! Но, что же это?! Почему меня это волнует?! Почему она должна думать о чем-то еще?! Какое мне дело - о ком, и о чем она думает?! У нее своя жизнь, у меня своя. Она врач, я пациент, ничего более. «Какой вы смешной», - это еще вопрос, кто из нас смешнее. Забытый богом уголок с местными алкашами - смысл ее жизни. Ребенок, какой же она еще ребенок. Как же она далека от того женского идеала, от той женской загадки, от которой наш брат так безрассудно теряет голову. Но где-то в глубине для себя я начинал понимать, что истинная, настоящая женская загадка как-раз и кроется в этом простодушном сельском фельдшере. Но почему, почему меня это так волнует?

(продолжение следует)