Из дневника Леонида Фигуркина

               
                Из дневника Леонида Фигуркина
                (повесть)

               
               12. 02., среда

   Сегодня, по гороскопу областного радио – а нашему радио я верю – Водолеи вступают в полосу духовного развития и совершенства.
   Мне здорово повезло: я родился под Водолеем. Такое везенье выпадает не каждому!
   Сколько раз я замечал его влияние на судьбу! А уж прогнозы типа: «Гармоническое взаимодействие Солнца с Луной, а Луны с Нептуном и Меркурием позволит вам отлично провести время в дружеской компании» - ну, прямо в яблочко! От судьбы не уйдешь. Если кто-то думает, что он сам себе хозяин – это его дело. Пусть думает. Такой человек ничего не смыслит в жизни. Все уже давно начертано в гороскопах. И если сказано: выпить – значит выпить. Я всегда следую путем неизбежного. А во сколько и каким образом доберусь домой – пусть гороскоп разбирается.
   Одновременно начинаю новый блокнот, и если все сложится так, как звезды в небе легли, то на этот раз полоса развития и совершенства должна закончиться не раньше, чем новый блокнот. А то в начале блокнота духовно развиваешься – и еще как развиваешься! – а в конце глянешь: куда все развитие делось?
   Утром, как всегда, ехал на работу в дежурке.
   А дежурка у нас – не просто  транспорт. Дежурка сплачивает нас. Я думаю, что она необходима, в первую очередь, для сплочения. Так-то мы не очень сплоченные, особой привязанности между нами нет. У каждого свое на уме: у кого развод впереди, у кого ремонт плохо продвигается, а у кого и забот никаких, но все равно настроение такое, что от любой физиономии воротит. А в дежурке всякие неурядицы из головы вылетают.    
   Впрыгиваешь в теплое нутро, и сразу вот они: женские лица. Все обращены к тебе и смотрят нежно. Милое лицо начальницы отдела снабжения, еще милее бухгалтера по зарплате, а самое дорогое – лицо кассирши. Ты их с прошлого дня не видел. Обнять хочется всех, шепнуть что-нибудь ласковое и прижать к себе. Женщины, украшение нашей конторы – плановички, бухгалтера – на передних сиденьях.
   Остальным отводится галерка. Что тоже неплохо. Пробегаю в конец дежурки и нахожу свободное место.
   Аккумуляторщик Пашка вполголоса рассказывает о вчерашнем:
   - …И компашка получилась в самый раз! Нас, мужиков, трое и девок, примерно, семь или восемь. И девки такие – есть, что руками пощупать!
   Интерес мгновенно нарастает:
   - Погоди, погоди! Ты с подробностями давай!
   - Могу и с подробностями. На столе салатики, котлеты с макаронами и к котлетам, само собой. Выпиваем, значит; музыку кто-то врубил. Одна одета, как куколка, а титьки – с разбега убиться можно! И рюмку за рюмкой, как минералку дует. И под бок ко мне подкатывается. 
   Слесарь аварийных работ Санька Кулигин ерзает от нетерпения:
   - Ну? А ты?
   - А что я? Разговор завязываю! Что бы, спрашиваю, ты делала, если бы у тебя прямо сейчас оказались лишних две тысячи?
   - Зачем тебе две тысячи?
   - С чего-то надо начать, не буду же, как дурак, сидеть.
   - Ну?
   - А у меня, говорит, есть. И даже больше!
   - А ты?
   - А я говорю: давай их вдвоем тратить!
   - А она?
   - А она говорит: я и одна сумею.
   - И чё?
   - «Чё-чё» – через плечо!               
   А фонари мельк да мельк за окнами.
   Во дворе базы из теплого нутра дежурки выбрался на сырой ветер, и – черт возьми, зябко!… И скорей в контору, в контору родимую.
   Щелкнул выключателем, куртку повесил в шкафу на плечиках, вскипятил воду в кофейнике, и пока ни Кости, ни Толика В. нет, можно расслабиться.
   Кабинетик у нас небольшой, и расслабляюсь я одним способом: сел в рабочее кресло и ноги под столом вытянул. Погрел душу горячим кофейком, затем убрал чашку. И все, кончилось расслабление. За ответ надо приниматься, будь он неладен, вчера еще требовали.
   В городском Управлении гражданской обороны интересуются: сколько же водоканал ежедневно воды поставляет в город и сколько стоков принимает на канализационных очистных, чтобы, значит, привести их в божеский вид и вернуть природе? В Управлении главный – Фоменых, подполковник, а ему цифры подавай. Вот девочки из его команды и стараются: срочно, говорят, шлите данные! Они об этом запрашивают по десять раз в году. Думают, что у нас может что-то измениться. Вот, люди! Да у нас никогда ничего не меняется! 
   Беру шариковую ручку, подтягиваю бумажный лист и начинаю: «На ваш запрос от 11.02.2003 г. за №56-с можем сообщить…».
   Про воду я скажу так. Мне пока неизвестно, сколько Асинск потребляет в сутки, допустим, холодца из свиных ножек. А также пельменей с горчицей и кетчупом. Я затрудняюсь определить: сколько окорочков, запеченных в духовке, и картофельного гарнира он жрет в обед и за ужином. Вряд ли кем-нибудь подсчитано количество исчезающих в кишках его жителей молочных продуктов – творога, сметаны и ряженки. Кроме того, я, хоть убей, не назову общий вес хлебобулочных изделий, которые за двадцать четыре часа съедают горожане вместе c борщами и рассольниками.
   Зато я точно знаю, сколько ему требуется воды.
   В сутки Асинск пропускает ее через себя тридцать три тысячи кубических метров. Куб за кубом! Вся эта вода вычерпывается станцией водоподготовки (или водозабором) из речки Яи. Ее фильтруют, чтобы очистить от грязи, добивают хлором вредные микробы и по трубам отправляют в город. Здесь ее ждут заводы, которые смогли пережить недавние потрясения, и несколько крошечных фабрик, а летом еще и огородники – те, кто выращивает на грядках редиску-петрушку и огурцы с помидорами.
   Кроме того, люди пьют. Пьют чай, кофе, какао, компоты и простую воду – от жажды. Но пьют до безобразия мало. Литр или два. Вот корова способна за один присест замахнуть сразу несколько ведер воды, это я сам однажды видел. Корова исключительно полезное животное. Для нас, для водоканала, полезное. Асинцам бы такое умение! Я против природы ничего не имею, не зря она коров придумала, но, создавая человека, природа кое-что выпустила из вида. Не учла одного: вода – это наши деньги. Чем больше подадим воды – тем больше заработаем. Людям надо пить – ну, хотя бы по ведру в день! Полведра утром и полведра вечером. Нам бы труда не составило, мы бы всех смогли обеспечить. А пока с деньгами у водоканала туго. Об этом по нескольку раз в неделю напоминает наш генеральный директор, или «генерал», Савелий Лукич Боровков. Деньги нужны на многое. Ну, и на производство, конечно.
   И вот о чем крайне важно сказать: что касается воды, асинцы – люди  дремучие. Они следят за чем угодно – за погодой, за курсом доллара, за взлетающими ценами на заправках, но понятия не имеют, как мы заботимся не только о том, чтобы доставить им воду, но еще и о том, чтобы никакая дрянь не попала в их желудки! Чтобы Алов, Альтов, Амосов, Аносов, Апальков, Ахунов и дальше по списку телефонной книги никогда не мучились от поноса. Это, повторю, стоит немалых затрат.
   Да, мы даем чистую воду, потому они и не мучаются! Ну, разве только некоторые. Как и везде, есть у нас такие, у кого при любой воде результат не меняется. Им хоть дистиллированную на стол подавай – они из-за вредности характера своего с унитаза ни за что не слезут!
   После того, как вода покрутится в городе и вберет в себя все мыслимые нечистоты – двенадцать тысяч кубических метров по трубам прибывают на очистные сооружения. Остальное исчезает в земле, в ручьях, в выгребных ямах.
   Вот эти цифры мне и надо сообщить в городское Управление. Однако без разъясняющих подробностей. Подробности – это я для себя.
   Но день начался не с этого.
   Сегодня с пяти утра, прежде чем отправиться на работу, помогал матушке стирать белье. Стирка, когда за нее берешься, занимает полдня. Если среди недели – то начинаю я, матушка заканчивает. Устанавливал «мини-Вятку», засовывал в нее рубашки, полотенца и прочее.
   Когда мы вдвоем что-нибудь делаем, мы разговариваем.
   - Сегодня плечо всю ночь болело, - доложила матушка. – Так болело, так болело – никак не могла ему место найти. Руку вот так поднять могу, а вот так уже нет.
   - А ты ее не поднимай, нечего руками размахивать.
   - Господи, кто придумал эту старость, зачем она нужна? Скорей бы лето.
Надо лист лопуха привязывать. Лопух всю боль вытягивает. Нина к руке привязывала, и помогло. Но у нее организм крепче, она молодая.
   - Ты это про какую Нину: про свою подружку, что ли? – я даже полотенце выронил. – Какая же она молодая?
   - А то не молодая! На три года моложе меня. Я в ее годы ни про какое плечо не думала, любую работу делала!
   Что будет дальше – я знаю.
   - Ты скажи: ты скоро невестку в дом приведешь? Вон Валентина живет, как барынька. Никаких забот! Наташка ей и за свет заплатит, и супчика горячего принесет, и в магазине для нее что-нибудь купит: то творожку, то маслица, то колбаски. О чем ей беспокоиться, когда невестка под боком!
   Я как раз накручивал ручку – выжимал воду из простыни. Матушка складывала белье в таз.
   - А я никакого отдыха не знаю, с утра и до вечера на ногах: и свари, и постирай, и в магазин сходи! А так проснулась бы, а она мне: «Вставайте, мама, завтрак готов». Я бы ей: «Ах ты, невестушка моя золотая!». Сколько мне с тобой из сил выбиваться? Мучитель ты, другого слова нет!
   Вот так всегда: человек делом занят, накручивает ручку, выжимает воду, а тут к нему с такими вопросами, которые совсем не к месту.
   - Сто раз тебе говорил: не мучитель я. Жену берешь, как билет лотерейный. А пустой он или с выигрышем – это не сразу узнаешь.
   - Обстирай, накорми его. А здоровье никуда не годное.
   - Я сам стираю. И глазунью, если надо, могу пожарить.
   - Нисколько меня не жалеешь.
   - Как это – не жалею? Жалею!
   - Кому знать – мне или тебе. Неужели хозяйку в дом так трудно найти?
   А я что – я ручку кручу.
   Мечты о невестке – любимая тема матушки. Тень будущей невестки незримо витает в нашем доме: босиком, с красными пятками, так и шастает по комнатам. В постоянных грезах моей родительницы невестка варит борщи, стирает белье и моет пол. И во всем слушается свекровь! Других заслуг от невестки не требуется.
   - Чего молчишь? – не отстает матушка. – Вот свалюсь, и что дальше?
   - Невестку найти можно, - как бы начинаю сдаваться я. – Даже у нас в конторе три или четыре имеются. Но согласится ли какая выйти за меня?
   - А чего бы ей не согласиться? Не хуже других, такой же дурачок и с образованием. И зачем обязательно из конторы? Они там только губы умеют красить. Зато у Нины замечательная дочь. Никому другому не посоветую. А какие она булочки с маком стряпает – мягкие, пышные! Помнишь, я однажды приносила?
   - Не помню.
   - Ты ничего хорошего не помнишь! И еще на улице есть одна, в соцзащите работает и не замужем.
   - Вот-вот, приведу из соцзащиты, а ей что-нибудь не понравится. Невестки – они, знаешь, какие бывают! Разве угадаешь, чего ей надо? Я, когда сплю, ворочаюсь и ногами взбрыкиваю.
   Но матушка меня не слышит:
   - Вставала бы рано, печку топила, завтрак готовила!
   Оторопь берет, как матушка представляет себе невестку: у невестки есть моторчик в одном месте, и она, ни разу не присев, крутится в домашней работе. И в то же время невестка – это создание почти невесомое. Невестка, словно пушинка, парит в воздухе и не касается половиц.
   До невестки, какой матушка ее себе представляет, мне даже руками не дотянуться!
   - Думаешь, она будет в восторге, если рядом кто-то ногами взбрыкивает?
   Хорошо, что подоспело время идти на работу.
   Морозы откатились на север Красноярского края. Вот бы и лютовали до самого апреля там, где олени и ягель.


               13. 02., четверг
   
   Десять градусов утром, а на улице тихо, и холод не пробирает. Путь от дома до городской больницы, куда подкатывает дежурка, преодолел быстро.
   На дороге, возле котельной педучилища, опять едва не споткнулся о рыжего псину с перебитой и криво сросшейся передней лапой. Лежит в колее, как на коврике, свернулся клубком. Откуда он здесь? Вижу его недели полторы. Поначалу зубы скалил и норовил ухватить за штанину, а из-за чего – не понятно. Шапку делать из его шкуры и в мыслях нет, мне даром не нужна собачья шапка. А теперь, когда прохожу, он не обращает внимания. Не обращать внимания – вот это как раз то, что надо. Ошибкой считать обратное! Я даже больше скажу: человеку легче всего тогда, когда на него не обращают внимания. А уж если внимание начинают обращать – будь начеку! Я дважды оказывался в ЗАГСе, когда на меня внимание обращали.
   Мой путь – по Кирпичной, по аллее холостяков, вдоль молодых берез. Через пятнадцать минут я на остановке. Можно дышать, набирая морозного воздуха, разглядывать звезды, которые покрупнее, пока дежурка не появится.
   Но сегодня дежурка мне обломилась, ехал на «жигулях».
   Шофер «аварийки» Фима Бебих добирался до базы на знаменитой своей легковушке. Машина ржавая, битая, лобовое и заднее стекло в трещинах – словно эта стерва только что выскочила из аварии. На ее нечистой совести не один десяток ДТП. Она взвизгнула, когда я устраивался на переднем сиденье. Фима клянется, что купил ее, как кучу металлолома, и воскресил из руин. Насчет «воскресил» - сказано с перехлестом! 
   Легковушку кидало к встречным машинам, она подпрыгивала даже там, где никаких колдобин не было и в помине. Фима азартно вертел рулем, словно в руках у него не руль, а колесо рулетки, и вот-вот выпадет выигрыш тысяч на двести!
   Таких, как Фима, надо поискать! Он росточком не вышел, смахивает на потрепанного кота, но человек отчаянный, очень отчаянный! Если у него возникают какие-нибудь желания, ему никогда в голову не приходит их скрывать! Говорят, что женщины в таких случаях отдаются сразу, чтобы избежать неприятностей.
   - А ну давай, милая! А ну покажи себя! – Фима не столько жал на педали, сколько голосом подгонял скрипучий драндулет.
   Милая отвечала судорожными рывками.
   - Оцени мою «чаечку»!! – с восторгом кричал Фима.
   - Зверь, не автомобиль! – я пытался устроиться поудобней: в ногу упиралась какая-то железка.
   - Еще бы!
   Когда проползли мимо ворот горбольницы и скатились под горку, Фима объявил:
   - Мужиком можно стать только за рулем. Только за рулем!
   - Бывают и другие варианты, - не согласился я, рискуя прикусить язык.
   - Других вариантов нет. Тебе надо купить машину!
   - Машина – вещь нужная.
   - А то!
   - Куда захотел, туда и поехал.
   - Само собой. За рулем ты, как птица: летишь и летишь! Только по дороге.
   - Одно плохо: железяк в ней много.
   Новый Шумахер насторожился:
   - На что намекаешь?
   - Я не намекаю, я просто говорю. Вот ты повернул ключ, вдавил педаль, и мотор заработал. Так или не так?
   - Ну, допустим.
   - А по какой причине он заработал? Бензин сжигается, цепная передача – это понятно, это я в курсе. Но в чем фокус? Вдруг нажму на педаль, а машина не поедет?
   - Делов-то! Капот поднимешь, и – ручками, ручками. Причину найдешь и порядок!
   - Для этого в моторе надо разбираться. И потом: денег нет.
   Фима уставился на меня:
   - Денег нет? Из-за такой ерунды ты отказываешься от машины?
   - Да, из-за такой ерунды я отказываюсь от машины.
   - Я тебе свою могу продать. В рассрочку! Моей «чаечке» никакая авария не грозит.
   В подтверждение его слов колымагу сильно тряхнуло, но она, как ни в чем ни бывало, покатила дальше.
   - Она у тебя, что – заговоренная?
   - Нет. Для аварии скорость нужна, а на ней хрен разгонишься. Покупай!
   Эта мысль так захватила его, что он резко потянул меня к рулю. Вот чего-чего, а такого я не ожидал и начал отбиваться! Мы свирепо возились вокруг руля, не глядя на дорогу.
   - Я никогда не рулил! – кричал я.
   - Научишься!
   - Не научусь!
   - Запасные колеса отдам!
   - Не надо мне запасных колес!
   - Даром!! – вопил Фима.
   - Не надо мне даром!
   - И домкрат в придачу!
   - Не надо мне домкрата!
   Фима поостыл, а я дышал так, как будто пробежал стометровку.
   С правой стороны появилось пожарное депо. Фонари горели над аншлагом «Предупреждение. Спасение. Помощь». Из открытых ворот задом выезжала машина красного цвета. Вокруг суетились люди в форменных куртках: где-то в городе, похоже, запылало. Минуту мы ехали молча, потом Фима сменил тактику: 
   - Знаешь, на чем бьются? На «фордах», на «мерседесах»! Возьми любого барана, у которого деньги есть. Если он заимел крутую тачку, то думает: дави до упора, дураку без мозгов голову разбить нельзя, с головой ничего не случится.
   Я опять возразил:
   - Мозги есть у всех. 
   - Ты зубы не заговаривай. Берешь или нет?
   - Надо подумать.
   Машина с восторгом скрипнула. Она, кажется, была не прочь сменить владельца.
   - Гляди, мыслитель какой! Думать он будет!
   На территорию базы мы вкатили молча.
   Кабинет мой на втором этаже. Поднимешься по лестнице и – направо. Занимаем его вдвоем: Костя Гопаченко – главный энергетик и я, штатный гражданский оборонщик. Костя отвечает за все лампочки, розетки, насосы и двигатели и за все электричество, которое на объектах водоканала бегает по проводам.
   Еще есть Толик В., начальник энергоналадочного участка, он нередко торчит в нашем кабинете, хотя своего стола у него здесь нет. Толик В. тоже человек замечательный! Он всегда в курсе событий, что происходят в городе.
   Скажешь ему:
   - Вчера вечером на Желябова «такси» перевернулось.
   Он тут же ответит:
   - Знаю. У пассажира три ребра сломано.
   И расскажет, кто был потерпевшим, и как доставали его из расплющенной легковушки.
   Толик В. любит вспоминать то, что было несколько лет назад.
   - Девяностые для водоканала – золотое времечко! Я почему сюда пришел? Когда страна разбежалась по углам, народ по-прежнему сидел на унитазах. Город был в параличе, а наши люди скидывали штаны, тужились и делали, что положено. Водоканал убирал за всеми и снабжал чистой водой. Ни одно предприятие не обходилось без воды. У кого денег не хватало – отдавали технику: машины, экскаваторы. Боровков, кулачок деревенский, тащил все сюда, на базу. Водоканал жил тогда припеваючи. Мне повезло увидеть здесь сказочное благополучие. А сейчас деньги у предприятий появляются, все оживает. Это плохо! Никто экскаватор за воду теперь не отдаст. А своих средств у водоканала – кот наплакал. Директор для себя – для себя! – и то выкроить не может. Если страна окончательно возродится, знайте: мы пойдем по миру с протянутой рукой.
   - И где выход?
   - Девяностые опять нужны! И команда молодости нашей – рыночники самодельные. А еще тот, кто наверху будет рулить между пьянками. Я бы лично подносил ему водяру, только бы сказали: куда. Вот тогда водоканал расправит крылья. Непьющий рулящий для нас катастрофа. Сейчас тяжелые времена. Очень тяжелые для нас времена!
   Таковы обитатели нашего кабинета.
   Работа у меня не трудная, но ответственная. Родное предприятие доверило мне пять сотен противогазов ГП-5, упакованных в ящики из струганых досок. Ящики хранятся в подвальной комнатке, что в деревянном здании старой конторы. Противогазы давным-давно списаны; шесть лет, как истек срок годности, но я их не выбрасываю, все-таки хоть что-то есть.
   В Управлении гражданской обороны подполковник Фоменых постоянно требует от меня: покупайте новые! Ага, как же. Наш генеральный – Савелий Лукич Боровков – когда я заикнулся о деньгах, показал мне кукиш:
   - А вот это видел? На очистных сгорел двигатель. Знаешь об этом?
   - Так я же…
   - На перемотку отправлять надо? Надо! А деньги где? Если и резервный полетит – все городское добро прямым ходом поплывет на природу. Так что забудь. Выкинь свои противогазы из головы!
   Савелий Лукич, понятное дело, мракобес. Я ведь не прошу его вырыть бомбоубежище где-нибудь за диспетчерской или напротив столовой. А на полсотни противогазов можно бы раскошелиться.
   Если денег нет, выход один – заниматься сочинительством. Я и занимаюсь. Оживленная переписка создает такую видимость работы, как будто это сама работа. Действуй по правилу: тебе – вопросы, а ты – ответы. Пока все складывается удачно. Главное, с ответами не затягивать.
   Энергетик Костя Гопаченко – новичок, ко всему присматривается, но парень он башковитый. В этом абсолютно уверен Толик В. После того, как Мишка Томский сказал родной конторе и всем нам: «Прости, прощай!», он и притащил Костю на Мишкино место, себе в начальники. При этом Толик В. сразу все объяснил:
   - Контора у нас – таких мало! Сразу предупреждаю: включай воображение.
   - Не понял.
   - Для службы главного энергетика ничего не покупают. Генеральный покупалок не дает.
   - А работать как? – спросил Костя.
   - Я же сказал: включай воображение!
   - Нет, так не пойдет.
   Толик В. рассердился:
   - Посмотрите на этого кандидата! Я ему за космические корабли говорю, а он мне паровоз впереди себя толкает!
   И Костя остался.
   Умельцы в конторе закаленные, из тех, что конфетку слепят из чего угодно. Если и есть среди нас пессимисты, то очень умеренные. Все неумеренные давно разбежались. Вот и Мишка переметнулся в «Кузбассэнерго», его взяли туда инспектором. Катается в командировки по северу области в Ижморку, в Яю. До этих поселков путь хоть и неблизкий, зато Мишка в отъездах сам себе голова.
   - В Яе, - говорит, - еще ничего. А вот в Ижморке… Электрики там – звери. Когда они к трансформаторной подстанции приближаются – у меня волосы на голове шевелиться начинают. Я таких отчаянных нигде не видел!
   - Подумаешь: «отчаянные»! – сказал я ему, это мы с ним по телефону разговаривали. – Отчаянные специалисты теперь не редкость. Если человек до предела доходит, его не удержать! Когда я работал на стекольном заводе, там был киповец по фамилии Витик. За ним во все глаза следили, чтоб не лез никуда со своей отверткой. Как, бывало, возьмет отвертку – двое-трое следом бегают.
   - И долго бегают?
   - Пока не надоест. А как надоест, отвертку из рук вырвут, два раза по лицу ударят, он сразу и успокоится. Сидит, бывало, поет: «Позови меня с собой…» и размышляет о жизни.
   - Когда один – тогда ладно, а вот когда все вместе и у каждого по отвертке… Нет, я бы на тысячу шагов не подпускал их ни к подстанциям, ни к распределительным устройствам. Спалят они однажды Ижморку. Помяни мое слово: спалят!
   - Может, и не спалят. Может, и обойдется.
   - Полыхнёт она синим пламенем!
   - Значит, такова судьба Ижморки. Если ей суждено сгореть – тут уж деваться некуда.
   - Сколько потом разборок будет, сколько писанины...


               14. 02., пятница    

   Сегодня – день Святого Валентина. А вчера вечером – у Ани, у Анютки. Купил бутылку сладенькой «Лидии», коробку шоколадных конфет, себе водку «Медвежий угол» взял, чтобы самому не скучать; и мы, болтая о том о сем и даже ни разу не поругавшись, отметили наступающий праздник.
   И чего нам вместе не живется? Ведь понимаем друг друга с полуслова.
   - Мне надо гладить, - объявляет, допустим, Анюта.
   А я разве против?
   - Хорошее дело! Начинай с меня.
   И ничего, управляется.
   К женщине нужен правильный подход.
   Толик В. сказал, что с женщиной надо соглашаться всегда. И я тоже так считаю. Недавно Анюта приобрела прихожую. Я эту прихожую, все ее упакованные части, по лестнице один, отдуваясь, затаскивал, я ее и собирал. Прихожая, прямо сказать, говно, я бы на такую даже не взглянул – какие-то дурацкие полочки и вытянутое узкое зеркало, где я с толстыми губами и широким носом. Но Анюта от нее без ума!
   - Как тебе моя прихожая? – спрашивает до сих пор.
   - Сдохнуть можно! – отвечаю.
   А скажи я хоть слово поперек? Кого Анюта выберет: прихожую или меня? Вот то-то!
   В половине четвертого собрался в городскую Администрацию.
   Дом Советов, над которым бессильно повис полинялый трехцветный флаг, и где каждый день заседает самая главная власть в Асинске – от мэра и ниже, вплоть до начальника Управления гражданской обороны подполковника Фоменых – расположился под высоченными кирпичными трубами ТЭЦ, неподалеку от Диспетчерской.
   Хотя в Доме Советов всего четыре этажа, это красивейшее здание километров на сто вокруг. Такой широкой парадной лестницы я не нашел даже в областной столице. Хотя уж там-то, казалось бы, все карты в руки. А ведь любая авторитетная власть начинается именно с лестницы. Из чего вовсе не следует, что Асинск должен поменяться ролями с городом на Томи. Нет, такого счастья нам не надо! Я умоляю губернатора: если наскучит вам сидеть на Советском проспекте, если возникнет вдруг охота к перемене мест, ни в коем случае не переносите свою резиденцию в Асинск, крепитесь и продолжайте править там, где правите! А то вслед за вами потянутся чиновники вместе с семьями, а также их близкие и дальние родственники.  В крайнем случае, есть еще Прокопьевск и Междуреченск – можете туда. Я не хочу, чтобы наш город однажды раздуло, как флюс. Я и так считаю Асинск большим. Непомерно огромным! Тысяч сорок населения было бы в самый раз для него. А то все окрестности настолько истоптаны, что каким-нибудь ромашкам и подснежникам боязно выглянуть из земли – занюхают!
   Место вокруг Дома Советов очень даже симпатичное. Правда, трубы ТЭЦ коптят напропалую. Так коптят, что областной столице и не снилось! Но и здесь, опять же, есть свои плюсы. Для того, кто в бедах привык посыпать голову пеплом – удобней, чем оно, не отыскать. У нас любой горемыка избавлен от лишних хлопот. Достаточно выйти к Диспетчерской и подождать на остановке: все остальное город берет на себя. Через двадцать минут шапку накроет такое количество пепла, что хватит на одно большое горе и еще на два-три средней величины несчастья.
   Но поскольку несчастья бывают не каждый день, пепел на головы сыплется авансом. Причем, всем достается поровну.
   А публика на Диспетчерской появляется достойная: под сенью двух разбрасывающих пепел труб пригрелись городская гимназия, филиал областного университета, дом культуры «Центральный» и Дом Советов. Если летом присесть на скамейке возле гостиницы «Горняцкая» - она напротив Дома Советов – то можно проследить жизненный путь изрядного числа асинских чиновников. Наши молодые дарования, отучившись в гимназии и отплясав в танцевальном кружке ДК (где, стуча каблуками, заодно нащупывают среди партнерш будущую супругу), заканчивают с переменным успехом филиал университета, затем благополучно оседают в кабинетах Дома Советов и готовы полезно служить Асинску вплоть до пенсии.
   А сам Дом Советов примечателен тем, что с него, с крыши, свалился однажды казак. Снег сбрасывал и свалился. Когда летел – лампасы красные мелькали. Я тогда в редакции «Борьбы за уголь» городскую промышленность освещал, так внизу под окном и грянулся. Помню, писал статью о нехватке крепежа для шахты «Асинской», задавал перцу Хабибулину из снабжения. Всем раздал, сколько мог – и тут он сверху. Затылком ахнулся, ребра переломал. Любопытные сразу сбежались, кое-кто шапки с головы сдергивать начал – все, мол, капец Гришке Мелехову. Однако жив остался! Врачам пришлось постараться: кости собрали, что полопалось – заштопали. И ничего, бегает до сих пор.
   Казаки на удивление живучи. Я у Гоголя вычитал: иного молодца пиками сто раз продырявят, а он вертится на коне и шашкой машет.
   А вот с крыши здания Правосудия (оно напротив) никто ни разу не грянулся. Сколько ни чистят крышу – никто. Даже удивительно!
   Юрист Герасим Ячменев, который у нас работает, объяснил это с профессиональной точки зрения. Он сказал: Уголовный кодекс надежней держит, чем административные законы. Я верю Ячменеву, ему видней.   
   А я в Управление гражданской обороны отчет сейчас отнесу. Помимо текущих показателей, туда отчеты надо предоставлять.
   Кабинетная работа нехитрая, достаточно быть пунктуальным, быстро принимать решения и их придерживаться – это французик Уэльбек подметил. Знает лягушатник толк в кабинетной кухне!…
   А вечером к Щучкиным на гулянье: у Натальи, жены племянника, день рожденья.
   В клуб для тех, кому за тридцать, завтра не пойду. Конечно, можно бы – там бабеночки есть: о-о! Но – нет. Опять смотреть на колкости между Катей и Таней? Главное – непонятно, из-за чего эти колкости, ведь между ними ни один мужичок не замечен. Вроде, был какой-то, но быстро исчез, а колкости остаются…    
   А вот завгар Лев Львович Каблуков заглянул с толковым предложением: в следующую пятницу отправиться на очистные и «обмыть» в сауне нового энергетика.
   Костя с Толиком В. ушли осматривать проводку в старой конторе, и Лев Львович доверительно сказал мне:
   - Я насчет Гопаченко так думаю: это неправильно, что он до сих пор не «обмыт»! Чует мое сердце, это добром не кончится. У меня примета: если кто не «обмыт», он человек временный. Прежнего завгара выгнали отсюда – почему? Не чтил традиций! Зато я здесь уже восьмой год. Не нами заведенное не нам и нарушать.
   У Каблукова лысая, круглая голова. Он вылитый Колобок, к которому по чьей-то оплошности приделали туловище и ноги.
   Когда-то Каблуков обитал поблизости от Москвы и числился торговым представителем. Его фирма продавала электромассажеры. О том периоде Лев Львович вспоминает так:
   - Поездил я по Европе. Публичные дома разные, а девки одни и те же.               


               17. 02., понедельник

   Выходные позади. В пятницу и субботу были с матушкой на дне рожденья. Тяжелые дни. О-ох! Тяжелые, тяжелые дни! Не знаю, как и осилил… Ну-ка, вот – не забыть бы чего:
   стол, накрытый скатертью-самобранкой. Сочные, с чесночком, котлеты, обжигающие голубцы в соусе, нежные, молочно-белые куски курятины. Дымящаяся толченка с говядиной и подливкой. Бигус – крутой горкой в тарелке, с воткнутой в него по рукоять мельхиоровой ложкой. Жареная плотва, малосольная кета и жирная селедка в селедочнице. Из луковично-горошковой засады хищно высовывалась щучья морда. Салаты – творенья изощренного ума и фантазии, украшенные всяк по своему: и черносливом, и оливками, и накрошенной сверху зеленью. Неизбежная, как гроза в июне, и все равно восхитительная «мимоза». Чистенькие груздочки в блюдечках. Колбаса и сыр, которые здесь никому не интересны. Еды так много, что от одного взгляда на нее появляется отрыжка и желание отвалиться на спинку стула… И все это изобилие – да под очищенную и настоянную на кедровых орешках самогонку! Не успеешь дух перевести – Валерка с бутылкой, вороном летая за спинами гостей, нависает над рюмкой:
    - Давайте за мою жену!
    А мы что? Мы разве против.
    - Ну, хозяйка, чтоб тебе давали только семнадцать!               
    - Чтоб жилось-пилось!… 
    Опрокинул – и скорей накладывать разных разностей. А из кухни, как снаряды к батарее, сноровистая именинница подтаскивает все новые и новые блюда.
    Поэтому женщины у нас в родне – одна к одной, словно тугие резиновые мячи. Они на разные глупости – ноль внимания; они и сигаретками не балуются, и диетами себя не изводят. Они с жалостью глядят в телевизоре на мосластых девиц, что в модных одежках вертятся на подиумах, и считают, что мужику надо у бабы за что-нибудь подержаться, иначе сила в мужике пропадет! Женщины у нас, если случится, под настроение, могут беленькой хлебнуть изрядно и на ногах устоят. Мои двоюродные сестрицы – как из романов Анатолия Иванова. Им бы серпы в руки и жать хлеба в поле, или птичницами на фермах увеличивать яйценоскость кур. Они бы легко в любой колхоз вписались!…
    - Девчата, а ну подняли рюмки! – командует Наталья, видя, что мужички уже поникли носами над тарелками.
    Девчата, все до одной, вплоть до восьмидесятидвухлетней лели Клавы и моей матушки, дружно поднимают. Наши девчата – и выпьют вдвое, и песню хором затянут, и мужичков на плече домой унесут. Если б, к примеру, в разведку – то только с ними.               
    А в субботу с утра – все сначала…
    Вечером, когда добрался до Анюты на третий этаж, та обмерла. Стоит в дверях и ресницами хлопает:
    - О-о! Не пойму: как ты столько пьешь?
    - Чего ж тут непонятного – желудок требует.
    - О-о, бедненький мой, бедненький! О-о, замученный мой!
    Еще бы не бедненький. Попробуй – повкалывай желудком. Два дня – и только желудком! Одни голубцы в соусе чего стоят! Особенно, когда между салатами и бигусом пятый в себя убираешь. Но не беда, эту усталость мы одолеем. С чем-с чем, а с этой усталостью мы справимся…
   Только я ударился в воспоминания, как секретарь-референт Махмудовна принесла ксерокопию газеты «Зеркало».
   - Вот, - сказала Махмудовна, - вот что у нас в Асинске творится!
   Серый листочек, размером с Похвальную грамоту, тиснутый загадочными подпольщиками, значился под номером «два», но первый мне в руки не попадался.
   Сердитый, анонимный автор так и чешет – с фамилиями, с должностями! – о продажной милиции, о следователях, не чистых на руку, о связях отцов города с преступниками… Как будто мое прошлое накатило: вылитый я десятилетней давности! Один к одному! Так же кипятился, весь на поверхности.
   А чего кипятился? Зачем? Я, неумный, верил, что в недавней революции были те, которые за меня. Ну, может, и были, но сколько я ни разглядывал – так и не разглядел. И однажды подумал: а чего я глаза напрягаю? Хуже власти только безвластие, поэтому надо подождать, где после разборок она приживется. А когда приживется – встать на ее сторону.
   И я запасся терпением.
   Однако обнаружил я власть не там, где высматривал.
   И вот сейчас скажу.
   Мое мнение таково: Россия держится не на партиях и не на депутатах. Сколько бы они ни таскали друг друга за волосы вокруг трибуны, сколько бы ни призывали, помимо дня Матери, узаконить день Отца – ничего в стране не изменится.
   Россия держится на чиновниках! Да, на них, на безвестных тружениках державы! Они – власть! Нет другой опоры в стране. Не было, и нет. Бросят чиновники жилы напрягать, сочинять постановления и указы, изо дня в день тянуть постылую лямку – государство разлетится на мелкие кусочки, хана государству будет! Они, незаметные мужи России, всегда на посту – и там, в столицах, и здесь, внизу.
   Но чиновник чиновнику рознь. Я присмотрелся и обнаружил в асинских чиновниках много чего замечательного.
   Скажем, целомудрие. Да! Такого целомудрия, сколько я ни поездил с востока на запад, от Приморья до Калининграда – больше нигде не наблюдал.
   Именно целомудрие!
   Здесь никогда и никто из чиновников не борется с коррупцией! И это правильно! Ведь если давать с соблюдением приличий и не грязные купюры в карман засовывать, а чистые денежные знаки в белом конвертике, то это никакая не коррупция. Это – взаимовыручка. Люди обязаны помогать друг другу. Что в этом плохого? Ты помоги мне сегодня, а завтра я помогу тебе. Коррупция все-таки дело постыдное, а у наших чиновников лица никогда пунцовыми не бывают. Уши никогда не краснеют! Вот.
   Поэтому я сомневаюсь, что коррупция в Асинске существует. Разве только в малых дозах, о которых и говорить смешно, это вовсе и не коррупция, а так, художественные промыслы…
   И пусть подпольное «Зеркало» не брешет.
   У нас, может быть, вообще единственный город в стране без коррупции. Тащат – да, в конвертах берут по мере возможностей – да, но коррупции нет! Когда что-нибудь умыкнуть – устоявшийся образ жизни, тогда какая это коррупция? И потом: в России даже власть никогда не утащит столько, чтобы другим на прожиточный минимум не осталось.
   И вот скажи мне сейчас: будь, как раньше – тронь лютенькие цветочки. Я твердо отвечу: нет, никаких лютеньких цветочков я трогать не стану! А если они смотрят исподлобья, потеют и делают всякие жесты – я, честное слово, ни при чем. Я, наоборот, всей душой. Да что я – все мы… А то, что они смотрят не так – это от недопонимания.   
   Власть надо любить. Потому что если не любить власть – ничего хорошего из этого не выйдет. Однако даже тут имеется маленькая неувязка. Когда народ начинает выражать любовь к своей власти: ну там устраивает шествия в ее поддержку, флешмобы всякие – власть почему-то озирается и нервно вздрагивает.
   Поэтому любить свою власть безопасней всего на расстоянии. Чтобы ненароком не задела…
   Юрист Герасим Ячменев заглянул в кабинет с новостью: Петя Нефедов, городской демократ, уже пострадал. Нос так расквасили – никакой газеткой не прикроешь. Петя то ли знал автора статейки, то ли сам имел к «Зеркалу» отношение. У нас почему-то заведено: кровопролития случаются по самым пустяковым поводам, и кто бы чего ни натворил, а попадает, в первую очередь демократам. Не везет им, да и только!
   Десять лет назад я по второму – и окончательному! – заходу оказался на малой родине. В природе все настолько разумно устроено, что если тебя из Асинска куда-нибудь занесет с новеньким аттестатом об окончании школы – не зарекайся, что не вернешься. Вот я и вернулся. Но до этого успел походить по морям-океанам. А у морских ветров, всяких мистралей и муссонов, имеется отличительное свойство: устраивать сквозняки в голове.
   С этими сквозняками я тут и объявился.
   В редакцию меня взяли по необходимости – среди сотрудников не было желающих объяснять читателям: это из за чего строительство пятиэтажки на Желябова не движется третий год и что мешает ударной работе на шахте «Асинская»?
   Конечно, лучше описывать положительные моменты нашей жизни – те, что ласкают слух, но я все-таки ухитрился там на несколько лет задержаться.
   Поскольку я пришел в мае, то для начала была посевная в подшефных совхозах. Я выехал в деревни и, оглядевшись, сразу обнаружил непорядков вокруг – бескрайнее поле! Это китайцы могут сидеть и ждать у реки, когда мимо проплывет сдохшая гадина, а мне откуда было набраться такого терпения?
   С азартом даже большим, чем у либерального демократа, я принялся за дело. И как начал, как начал пахать (в переносном, конечно, смысле)! Сплошные неприятности от меня посыпались!
   Однако судьба-индейка оказалась терпеливой. Она стала вразумлять: малая родина – не мать и не мачеха. Она вроде соседки, а с соседкой надо дружить.
   И постепенно до меня дошло. Теперь мои отношения с малой родиной типа: «привет – привет» или: «как там у нас с погодой на выходные?», а по-другому – ни-ни…
   Так вот и обжился, и начал кое-что понимать.
   Самое обыкновенное здесь: стремительная приватизация того, за чем нет присмотра. Конечно, если оно валяется никому не нужное, то почему и не взять? Я бы тоже хотел вот так – в расхитители национальных богатств, в собственники пусть малой части недавнего достояния народа. Но чем из моей кладовки попользуешься? Противогазами? Да кому они нужны, эти долбаные противогазы, если даже от сердитой Прибалтики пока никаких угроз!…
   В нашу приватизацию втягиваются сдуру отдельные иностранцы. Один австриец – мало ему Австрии – зацепил у нас химический завод, а потом помыкался-помыкался и бросил. А то – поживиться он хотел! Да если бы там  было чем поживиться – и без австрийца управились бы…
   При всем при том, Асинск нисколько не страдает. Даже думать не хочется, что вдруг тащить перестанут! Когда тащат – страна не разваливается. Она разваливается, когда норовят схватить за руки тех, кто тащит. Ведь воровство – это когда во вред. А у нас все, что умыкнули, только на процветание! Капиталы из Асинска вывозят не подчистую – здесь и тут их, на месте, осваивают. И улочки привлекательней становятся, на глазах хорошеют. Поднимаются двухэтажные особнячки с балкончиками. Оконца арочные, как в какой-нибудь Бельгии – любо-дорого посмотреть! Сверкая лаковыми боками, прокатит по асфальту немыслимой цены иномарка. Перераспределение имущества в пользу отдельных граждан наконец-то начинает улучшать благосостояние народа.
   И все-таки с частной собственностью пока не очень: наблюдается острая нехватка владельцев среднего и крупного капитала. И я того мнения, что судить надо именно тех, которые режут в разных «Зеркалах» правду-матку. Не правду-матку надо резать, а судить разоблачителей страшным судом справедливости и чести.
   Я прямо скажу: они мешают нам жить.
   Так что газетка с названием «Зеркало» - кругом неправа, она идет против самой сути нашей природы!
   А откуда у нашей природы ноги растут – тоже не тайна. Я вот сейчас расскажу, и понятно будет.
   Полтораста лет назад все и началось. Тогда и Асинска никакого не было, а шумел дремучий лес. И кузнец из села Лебедянка Иван Карышев отправился на охоту. Петлял с ружьишком наизготовку, лису выслеживал. Зачем ему, спрашивается, лиса? Пошел бы на медведя, крался бы вдоль речки Челы, а тут он, матерый, рыбу из воды выхватывает – окуней разных, щук пудовых. (Сейчас-то, конечно, какие пудовые щуки в Челы; сейчас представить такое – обхохочешься.) И влепил бы ему аккуратно в самую лбину. Или на белку бы собрался… Нет, лису ему подавай!
   Там, где сплошные тайга и бурелом, – и боги тоже не в смокингах. Они, как лешие, диковаты: с перепутанной волосней, в сучках и в задоринках, ни разу не обученные на курсах повышения квалификации. И один из этих богов обернулся Судьбой. А у нас так: если где-нибудь появляется человек с ружьем – Судьба тут как тут. А в какую сторону она мушку направит – это уж извините.
   Вывалился, значит, охотник на поляну, где она мышковала. Рыжей и след успел простыть, а возле разрытой мышьей норки валялись камешки угля. 
   Сметливый кузнец уголек подобрал и сложил в мешок.
   С этого и началось. Построенный вокруг норки горняцкий поселок моментально усвоил лисьи повадки. То есть, подтибрить – как бы в кровь вошло, в самую что ни на есть суть первых поселенцев. Поэтому мы тут ни при чем, это все природа. И нечего всяким умникам тыкать нам в нос зеркалами. 
   Казалось бы, с такими настроениями Асинску стоять твердо. Но – куда там! Я вижу, - о, это я вижу! – что в самом Асинске нет никакой надежности. А если и есть – то самая малость, чуть-чуть. Вот ведь что меня больше всего нервирует! 
   Наш бывший угольный городок зацепился на прослойке между двумя пустотами и несется в пространстве, как плевок или ошметок прекрасной, но так и не сбывшейся задумки, пущенный могучей дланью. Сверху огромное небо, которое даже неисчислимые звезды заполнить не могут. А внизу, под ногами, многокилометровые выработки прежних шахт, где давным-давно забылся звук человечьих шагов.
   И пока наверху день выталкивается ночью и наутро появляется опять – внизу и времени никакого нет. Только деревянные затяжки в спрессованной темноте поскрипывают и гниют, да неведомые силы накапливаются впрок. И Асинск, негусто намазанный на тонкий ломтик земли, перелетает из зимы в лето, из лета в зиму. Его орошают дождички и засыпают снега, продувают ветры и накрывают туманы. Из выработок иногда вырывается метан. А мы  лишь слегка обалдевшие пришельцы на клочке суши в часы короткого отлива.
   Ну и как тут чего-нибудь не умыкнуть? Хотя бы в порыве отчаянья? Будь то завод или обрезная доска из лесопилки «Рубин». Они, как соломинка, для потерпевших крушение.
   Вот поэтому народы Асинска, большие и малые, и мечутся, и хватают то, что плывет им в руки. Мышкуют, в общем. А мимо рук лишь дураки пропускают…
   Я так думаю: однажды прибежит лиса, зароет угольные камешки обратно в землю, и Асинск исчезнет, как будто и не был никогда. Поэтому, пока лисы нет, надо успевать и не хлопать варежкой…

   А тут – не знаю, как и сказать – беда на нас обрушилась. Весь город только об этом и гудит. Еще бы – такое событие!
   Короче: нет у нас градоначальника! Мэра нет!
   Я узнал эту новость от Федоринова. Федоринов – репортер в местном еженедельнике. Он постоянно держит в запасе какую-нибудь гадость, и этой гадостью всегда готов поделиться.
   В ту злосчастную пятницу я столкнулся с ним около Народного театра. Иду, а Федоринов навстречу. Он мчался куда-то по своим репортерским делам. Зачем я его останавливал? Настроение у меня было благодушное, и тут нанесло репортера с его новостью!
   Честно скажу, переварил я ее не сразу.
   Планета у нас большая и всяких городов на ней хватает. Я вполне могу допустить: наверняка имеются такие места, где можно обойтись без мэра. Но только не в Асинске.
   В Асинске без мэра – никак!
   За примером далеко ходить не надо. Недавно мы после работы отмечали в производственном отделе наступившее новолуние и день рождения  известного поэта.
   Что это был за поэт, никто потом не вспомнил, но перед тем, как разойтись, начальник отдела Олейник – он часто бывает в Доме Советов – открыл секрет. Оказывается, каждый день у мэра назначается мозговой штурм.
   Мэр собирает приближенных и задает один вопрос: «Чем завтра народ кормить будем?». И чиновники начинают усиленно думать и предлагать варианты. А народ, нажравшийся сервелатов и анчоусов, давно уже требует простой и грубой пищи.
   Нет, у нас без мэра абсолютно невозможно!
   С тех пор мы уже месяц живем сами по себе, как придется. Вместо настоящего мэра поставили какого-то временного, а он – ни рыба, ни мясо. Из бывших замов по второстепенным вопросам.
   Чем он, временный, в кабинете своем занимается, никто толком объяснить не может. Он хотя бы изредка на работу выходит? Сомневаюсь! Приказов и распоряжений в газете нет, на производственные объекты не выезжает. И фамилию, сколько ни запоминай, все равно не запомнишь!
   А с прежним мэром случилось несчастье – он все-таки проворовался. Под звон рабочих будней запускал ручонки, куда не надо. Хотя внушительный был – прямо, как министр некрупной африканской страны, только сам не черный. Его в местных новостях часто показывали. И Губернатор, как передают, схватился за голову: «С кем приходится дело иметь! Он даже воровать не научился!». Было это или нет – утверждать не берусь, поскольку асинцам все представили иначе: мэр лично попросился в отставку. То есть, возглавлял, возглавлял, и вдруг возникло у него желание бросить все к чертовой матери. Допускаю, случается иногда. Такое нестерпимое желание, что совладать с ним не мог!
   Официальное заявление звучало скупо:
         «Глава Асинска ушел в отставку
   В понедельник глава Асинска объявил своим подчиненным о своей отставке. Как пояснили пресс-службе города, он лично сообщил об этом, чтобы, по его словам, «не было кривотолков».
   Бывший глава города переходит на другую работу. Более подробно причину ухода он объяснять не стал».
   Губернатор отставку принял, еще и медалью наградил «За служение Кузбассу».
   Это тяжело, когда нет мэра. Мы к нему привыкли. И медалей зря не дают. Хоть бы в Администрации подвели итоги его правления, знаменательные вехи догадались отметить. Уж каких-нибудь вех можно было наскрести, памятную доску повесить. Но кто теперь за вехи возьмется, не говоря о доске?
   А город без мэра все равно, что армия без полководца: пушки наготове, батальоны стоят, знамена расчехлены, а впереди этот... по второстепенным вопросам.
   Без власти мы осиротели. Областная столица в сотне километров от нас, а самая главная – еще дальше. Бывают дни, когда все валится из рук. Скорей бы уж новые выборы!
   Но, если задуматься: найти подходящего мэра – дело не пяти минут. Поставь сюда умника – он дров наломает. Дурака тоже не надо. А вот чтоб с придурью, но – терпимой? Такого, чтоб от его действий волосы не шевелились от ужаса?
   В том-то и загвоздка: где ж его отыскать?
   Вот ведь как растравило чертово «Зеркало»!

   Позвонил Степа Дятлов, завтра собирается в Кемерово, в писательскую организацию.
   Степа – поэт, служит музам и пишет о природе. Одновременно числится в ЖЭКе слесарем насосных установок. Его объект – канализационная станция, рядом с бывшим стекольным заводом. Степа перегоняет стоки из Северного района к нам, за город, на очистные сооружения. У него в маленькой кирпичной будке совсем не одеколоном пахнет, зато стихи светлые и прозрачные. Повода удивляться нет: то, чем заставляет заниматься жизнь, это одно, а то, чем мы являемся по сути своей, это другое.
   Сейчас многие сочиняют о природе, но не у всех получается – нет настоящего восторга от ее чистоты и незамутненности. Вяло как-то, неинтересно.
   Может, тем, у кого не получается, поработать на канализационной станции? Вдохнуть запах производства? Тогда и стихи о лесах и речках талантливые польются.
   Планерка сегодня отменена.


               18. 02., вторник

   Степа Дятлов в Кемерово не поехал, телефонная трубка простуженным голосом объявила, что из носа течет. Повод уважительный. О Степе я могу сказать: все, что в нем возникает, хотя бы и насморк, это – надолго. Степа держит на руках журнал «Москва» с публикациями областных писателей. Публикации взволновали Степу. Поэтому, сообщив о насморке, он тут же про него забыл.
   - Ты понимаешь, какая загвоздка: нет ни одного сильного текста! Вот только что наткнулся на слабенькие стишки. Не повезло бедняге с талантом. Бездарь.
   - Кто?
   - Ты о нем не слышал. Да и зачем тебе – ты ведь не писатель.
   Степа иногда сочиняет очень продвинуто, он уже рифмует так, как никто пока не осмеливается. Не «любовь – морковь», а, например: «культиватор – трактор». От него же я знаю, что писательский Союз – это банда отъявленных мерзавцев.
   - Те, кто ближе, расселись вокруг кормушки, жрут и никого близко не подпускают.
   Я, конечно, утешаю друга:
   - Это же замечательно, что ты с ними не жрешь! Поэт должен быть тощим и злым. Если он растолстеет, он не только на горло собственной песне наступит, он может раздавить ее своей тушей.
   - Так-то оно так, - вздыхает Степа, - но хотелось бы не только денег.
   - А чего еще?
   - Ну, съездить в Вологду на творческий семинар или в Когалым на встречу с читателем. Как-то не по себе, что меня в Когалыме не знают. Ты был в Когалыме?
   - Нет, в Когалыме я не был.
   - Вот и я не был! Да какой Когалым – даже в «Москву» не берут! Все – в «Москву», в «Москву», а меня не берут. Да! Я приезжаю с утра на Советский проспект, прихожу в Дом литераторов, говорю: вот мои стихи, возьмите меня в «Москву». Не берут! Ладно, говорю, возьмите хотя бы самое гениальное мое стихотворение «На коне ускачу я в поля…», хоть одно возьмите!
   - И что?
   - Рожи воротят! И самогонку возил – не помогает. В смысле, вылакают подчистую, а дальше – ни с места… Я в недоумении: в чем дело?
   - Плюнь и разотри.
   - Не могу!
   - Почему не можешь? Так заведено: три сестры не попадают в Москву, Веничка – в Петушки. Никто никуда не попадает. Подумаешь – «Москва»! Отправь стихи в какой-нибудь другой журнал. Сейчас много прекрасных журналов. Отправь в «Алтайские широты». В «Сибирские огни» отправь. Чем тебе «Сибирские огни» не нравятся?
   - Согласен: «Сибирские огни» прекрасный журнал, но все равно – странная картина, странная…
   Да – о картинах!
   Вчера после работы я зашел к Степе, на второй этаж трехэтажного дома возле Диспетчерской, и мы вместе заглянули к его соседу, Юрке-художнику.
   Юрка пока на мели, но гостям рад. Юрка всегда гостям рад, даже когда и не на мели!
   Юрка – человек щедрый.
   - Хочешь, - говорит, - напишу твой портрет? Через пару веков за него дадут десять миллионов в какой-нибудь валюте.
   Поторчать у Юрки – это как другого воздуха глотнуть, вынырнув на часок из мутного потока жизни.
   У Юрки в квартире мебель только необходимая: два стула, табуретка, а потом – не сразу найдешь. Лишь комнатка, где мы сидим, заставлена тесно. Баночки и тюбики с краской, кисточки засохшие – ими завален стол и часть пола. Картины у стены в деревянных рамах, топчан из досок с плоским убитым матрасом сверху – все, что нужно свободному художнику. Две недели назад, на день рожденья, Юрка подарил мне замечательную картину: Прага, Карлов мост, за ним здания с готическими шпилями. Где-то рядом – бани, в них растирал себя мочалкой Швейк… И картина хорошая, и хороший получился день рожденья.
   Да – о Праге. Прага, должно быть, очень большая, если в ней разминулись Гашек и Кафка. Ходили по булыжным тротуарам и ни разу не встретились. Неужели в ней столько улиц, что так легко затеряться?
   Может, у них не было общих пивнушек? Может, Кафка никогда не заглядывал туда, где пели «Сиротку»? Я, если пива хочу, иду в ту, которая ближе. А вот надо бы в одни дни посещать «Пшеничный колосок», в другие – «Пенную кружку», в третьи – «Пивбол», в четвертые – «По граммульке»… Однако у нас не Прага. У нас ведь не то, что Гашека, у нас ни одного литератора, кроме Степы, в пивнушке не встретишь.
   Да и он, если опрокинет в себя кружек семь, разве затянет «Сиротку»?
   Черта с два! 
   А Юрке я принес литровую бутыль «Кузьмича», но, как выяснилось, два соседа еще с утра взялись обсуждать дела творческие и успели подогреться.
   Юрка размышлял вслух:
   - Вот, скажем, всякие обиходные слова. Что про нас говорить – про нас говорить не будем. Но ведь Бунин, Бунин! Вы знаете, что вытворял Бунин? Сядет, напишет хрустальным языком рассказ, а потом отодвигает в сторону чернильницу и с домашними своими – по-простому, без всяких церемоний! Любимые словечки «жопа», «ссать», «срать» и прочие. Значит, это Бунину нужно было? Ведь не мог же он просто так, в гостиной, в присутствии дам, после хрустальных фраз подняться и сказать: «Вера Николаевна, я сейчас пойду и …». В чем тут дело? Я понимаю: мне после коньяка совесть позволяет бормотухой догнаться, но это ж – Бунин!
   - А что тут особенного? – взялись мы со Степой защищать Бунина. – Подумаешь – сказал: «Я пошел…». Ну и что? Зачем недомолвки там, где можно прямо, без всяких штучек?
   А Степа еще добавил:
   - Это в литературе полезно недоговаривать, а в жизни надо договаривать до конца.
   - Нет, я не согласен, - мотал головой Юрка. – С Буниным что-то не то…
   Было жарко, Степа приоткрыл форточку и сел под ней. Я думаю, исключительно по этой причине из него сопли на другой день полезли.
   А Юрка подливал и подливал себе. Мы со Степой поддерживали, но вяло. Помню самый диковинный тост: «Хрен с ним!». Потом Степа сказал, что рад бы, но в него больше не лезет, и вообще Зойка скоро с работы придет; я тоже крепился. Потому тяжелей всего пришлось Юрке, и, когда я уходил, он упал с топчана. Кое-как подняв и уложив, мы, за неимением одеяла, накрыли его пейзажем с березками…
   А готическая картина предназначалась не мне, а капитану из военкомата, по его заказу. Видимо, он знал Прагу и был к ней привязан. Но как только настал момент выложить деньги и забрать работу, капитан вдруг исчез, и, подождав месяц, Юрка сказал, что хочет подарить картину мне.
   Вчера Томский, бывший наш главный энергетик, заходил.
   Борьба с пародонтозом закончилась бесславным поражением Мишки. Он притащил во рту пластмассовые зубы.
   Мишка завернул губу и, когда я насмотрелся, сказал:
   - Если начнется какая-нибудь заварушка: с поляками, допустим, заварушка – я могу связистом сражаться, сжимать перебитые провода зубами. Перебьют провод, а я под ураганным огнем подползу, сожму обрывки и жив останусь: ток через пластмассу не пройдет и связь восстановится. Так что медаль мне обеспечена.
   - Согласен. Давненько мы Европе кузькину мать не показывали и поля Елисейские лошадьми не топтали. Однако с чего ты взял, что поляки начнут стрелять именно по проводам?
   - А черт их знает, куда они будут стрелять! На то они и поляки.
   - Ты поляков не любишь! – догадался я.
   - Не совсем. Я знал троих: Ружицкого, Козинского и Маковского. Один был тупой и жадный, другой жулик и проходимец, а третий мужик, что надо: с ним и водки по стакану замахнуть, и о бабах потрепаться, и на работе он ни разу не сачковал. Так что на одну треть я поляков очень уважаю.
   Мы немного поразмышляли о преимуществах своих и не своих зубов, а затем вместе по Милицейской до центра спустились, мне в Управление надо было. По дороге Мишка, клацая пластмассовым набором, рассказывал о своей теперешней конторе:
- Везде одно и то же, но там – по часам. А вечером явился домой после пяти, сунул ноги в тапки, вина попил, сушеных кальмаров погрыз и устраивайся на диване, включай телевизор. По ночам, как здесь, не дергают. Опять же: деньги!
Эх, Мишка, Мишка, плюнул ты в душу своим уходом. Про таких говорят: не романтик. Черта с два понесет тебя за запахом тайги! Не чует твой нос таких запахов.               
- Погнался, значит, за длинным рублем? Продался ради денег?               
- Продался, куда деваться.
- Продался желтому дьяволу!
- Ну. Он, подлец, понятие имеет, что человеку надо.
Мы расстались, и я повернул в сторону городской Администрации.
   Об Администрации Асинска, что располагается в Доме Советов, в двух словах не скажешь.
   Администрация Асинска достойна отдельного разговора.
   Когда в начале девяностых предприятия одно за другим повалились набок, те из управленцев, у кого с мозгами полный порядок, сообразили: чем, очертя голову, кидаться в непредсказуемый бизнес, где шею сломать можно запросто, безопасней отсидеться в Администрации города. Умные люди для того и существуют, чтобы оставаться на плаву при любых обстоятельствах. И всего за каких-нибудь один-два года Администрация раздулась невероятно! Вместе с новыми отделами она обрела столько солидности, что и вообразить трудно.
   Никто, даже наш водоканальный генерал, не мог объяснить: чем же там занимаются? Таблички на кабинетах пугали зловещими аббревиатурами – ОРГХ, СББЖ, КЦСОН, КЖ… В общем отделе страх на посетителей наводил «заведующий ОО». А любого, кто не в курсе, в холодный пот бросала мысль увидеть начальника ОСЭРиП. И лишь посвященные знали, что за грозными буквами прячется отдел социально-экономического развития и производства. В итоге Дом Советов превратился в место, где подводных течений оказалось куда больше, чем поверхностных, а уж омутов, коварных глубоких ям – и вовсе не счесть. Они засасывали в себя все областные щедроты!
   Мистикой все это попахивало. Рукотворной мистикой. Была и не рукотворная. Один из сторожей горячо убеждал, что бродит ночами по коридорам какая-то тень в пиджаке и с галстуком, читает таблички на дверях и ругается, а в руке у нее картонная папка. Но ему не поверили, а потом и вовсе уволили за пьянку.
   Устав изумляться исчезновению выделяемых денег в стенах этого Дома, Губернатор назначил финансовую проверку. Из области приехали хмурые тетки из счетной палаты, вникли в документы и обнаружили много чего. А дальше – Губернатор схватился за голову, наградил мэра медалью и отвесил ему пинка.
   Я про нашего мэра ничего плохого сказать не могу – ничего! Но все-таки он идиот. Так опростоволосился! Ты уж или хапни кусок, а потом затаись; или бери, но по чуть-чуть. И вот теперь мы семимильными шагами летим к новым выборам. Кандидатов набралось шесть. И каждый по-своему хорош. За кого голосовать – ума не приложу.
   Склоняюсь, правда, к бывшему директору шахты. Я никого из них не знаю, но тот, кто вылез из забоя и разглядел, что здесь, под солнцем, творится, уж точно не в носу ковыряет.
   Когда-то Асинск гремел своими шахтами. Рекорды, как и уголь, на-гора выдавал! Но те времена давно в прошлом, уголек закончился, и в девяностые шахты – все! – накрылись медным тазом. Но городу зачахнуть не дали, подтянули нефтяную трубу, и теперь строят на окраинах два завода, чтобы нефть в бензин превращать.
   Итак, я вошел в Дом Советов, откуда рулят городским хозяйством. В этом здании народ трудится основательный и неторопливый, если не считать тех редких случаев, когда по коридорам, гремя каблуками, промчится, стиснув побелевшей рукой важные документы, молодая чиновница, что опаздывает к начальству. Тогда в воздухе ненадолго повисает облако ее духов. На этот раз чиновницы не пробегали, духами не пахло, однако на втором этаже мелькнул в дальнем закутке тот самый исполняющий обязанности главы города. Мелькнул и пропал.
   Управление гражданской обороны размещается на третьем этаже. Около входной двери зачем-то поставлена урна для мусора. Она стоит так неудобно, что я каждый раз спотыкаюсь об нее. Привычно чертыхнувшись, открываю дверь и попадаю в большой кабинет, а внутри него второй, он поменьше – для начальника, подполковника Фоменых. У подполковника в подчинении майор Симанович, а еще Валя, Тамара и Любочка. Есть водитель Федор и дежурные у телефона – на эту работу набирают милицейских отставников.
   Когда-то Фоменых проходил службу в пограничной части, а часть квартировала на крайнем севере, где от горизонта до горизонта голая тундра. Настолько голая, что впору публиковать ее снимки в эротических журналах.
   Подполковник суров и из животного мира больше всего расположен к оленям за их неприхотливость и умение добывать ягель из-под снега. Именно ему принадлежит фраза, от которой чиновники в Администрации до сих пор поеживаются:
   - На случай военных действий в Асинске следует учесть любую мелочь, вплоть до захоронения трупов местного населения.
   Есть люди, которые природой созданы для определенного дела. Иногда случаются несчастья, и они попадают не туда. С Фоменых такого несчастья не произошло. Он как раз на своем месте и не считает полноценным любого человека, если тот не имеет противогаза. Поскольку у меня их пять сотен, хотя и просроченных, ко мне он благоволит. А еще уважает нашу контору из-за того случая – с забором.
   Было так. Два года назад, получив назначение, подполковник Фоменых прибыл в наш город. Ему рассказали, какие объекты здесь самые важные, и на следующий день он отправился с инспекторской проверкой на станцию водоподготовки. Я его сопровождал. А у нас там деревянный забор вокруг станции… В общем, давно сгнил и на чем держится – объяснить не берусь. Мне думается, Сергеевна приказала ему стоять, он и стоит, потому что Сергеевну слушается абсолютно всё в пределах ее досягаемости.
   Машина затормозила перед воротами, подполковник выбрался наружу, увидел забор и взъярился:
   - Это что такое? Под суд захотели? Объект жизнеобеспечения – и в таком состоянии!
   - Денег нет, - стала объяснять прибежавшая Сергеевна. – На новый забор деньги нужны.
   - А меня это не касается! – бушевал подполковник.
   В разгромном «Акте проверки» первым пунктом, подлежащем исполнению, значился забор: старый убрать, новый поставить! Срок подполковник определил в два месяца. Один экземпляр акта был отправлен нам, второй Фоменых оставил себе, а третий полетел в Кемерово, в главную контору подполковника. Там наш забор взяли на карандаш. Через два месяца спросили: что с забором?
   Фоменых выехал на место. Забор был тот же. Подполковник прошелся вдоль него, поковырял пальцем, заглянул в щели. Доски колыхались на сгнивших прожилинах, готовые вот-вот рухнуть. Так он и доложил. Ответом остались недовольны, сделали внушение. Подполковник помчался к Боровкову.
   - Денег нет, - объяснил Боровков. – Деревянным, если обнести – надо два миллиона двести тысяч, а если бетонным, то почти пять миллионов.
   - А меня это не касается! – отрезал подполковник.
   - Меня тоже, - доверительно сказал Боровков. – Подкинет городская Администрация деньжат – будем ставить.
   А из Кемерово – там ведь тоже свою зарплату отрабатывают – требовали все настойчивей: где новый забор?
   Эти хитросплетения выводили подполковника из себя.
   - У них денег нет! – оправдывался он, вспоминая северных оленей: с ними было проще.
   - Нас это не касается.
   Грозная бумага прилетела в городскую Администрацию.
   Подполковника вызвали на ковер к мэру.
   - Где новый забор?
   - Так вы же денег на него не даете! – в отчаянье закричал подполковник.
   - Меня это не касается, - сказал мэр, которого потом выгнали с медалью.
   Как говорила секретарь мэра Любовь Павловна, человек опытный и многое повидавший: «Подполковника отымели по всем правилам».
   Городской начальник гражданской обороны лишился покоя: с него все требовали забор! Даже сын-оболтус, придя из школы, спросил:
   - Отец, ты когда новый забор поставишь?
   - Откуда тебе про него известно?
   - Учителка сказала.
   Жена плакала, размазывая тушь по лицу. Карьера в новом городе, не успев начаться, ломалась на глазах.
   И подполковник сдался. Однажды в обед к станции водоподготовки подъехал грузовик. Рядом с водителем сидел Фоменых. В кузове лежали три кубометра обрезного теса. Тес подполковник приобрел на свои деньги.
   - Женщина, умоляю, - сказал бравый офицер нашей Сергеевне. – Умоляю: начните хоть дырки латать…
   Со мной Фоменых приветлив, однако я стараюсь общаться не с ним, а с Тамарой или Валей – с ними дела иметь проще.
   Но сейчас не повезло, с порога налетел на подполковника.
   - Вовремя вы явились, - сказал Фоменых. – Зайдите ко мне.
   В кабинете начальника Управления никаких излишеств, если не считать парадного портрета министра МЧС – на стене, за креслом подполковника.   Генерал и подполковник взглянули на меня в четыре глаза, и подполковник  спросил:
   - Как у вас насчет обеспечения хим. препаратами?
   - Насчет хим. препаратов можете не беспокоиться. Согласно постановлениям городской Администрации и приказу генерального директора, обеспечение хим. препаратами и для очистки воды, и для анализов в лабораториях в полном объеме! – доложил я.
   - А люди в лабораториях ответственные? Сейчас кругом разгильдяйство, а я этого не люблю. Кто у вас там работает: мужчины или женщины?
   - Женщины.
   - Женщины – это хорошо. Женщины – это очень хорошо!
   Я не успевал за его мыслью:
   - Почему женщины – это хорошо?
   - По ряду причин. Если подходить по государственному и взять, скажем, совхоз и мужика, то мужик вреден для сельского хозяйства. У мужика мозги на всякую дурь заточены. Мужиков в поле вывезешь – они, подлецы, сразу на бутылку соображают. А женщина встанет в начале картофельного рядка, согнется в рабочую позу и чешет, пока рядок не закончится. Потом переставишь ее на другой рядок – и все по новой.
   Глаза Фоменых затуманились.
   - С женщинами, с женщинами надо отношения иметь. Но, - он строго взглянул на меня, - исключительно  трудовые! А воду вы хорошо хлорируете?
   - Согласно нормам.
   - Нормы – нормами, но надо увеличить. Мало ли что. Вода – она разная бывает. Приведу случай. В Киселевске, на улице Шевченко, водопровод и канализация проходят рядом. А трубы, понятно, гнилые, текут. И один раз обменялись содержимым. Что имеем в итоге? Шестьдесят жителей Киселевска серут в больнице!
   - Как: серут? – не понял я.
   - Очень просто: с горшков не слезают! Если заменить гнилые трубы возможности нет, надо добавлять больше хлора. От хлора никто еще в больницу не попадал, а от дизентерии шестьдесят человек.
   До чего забавный этот подполковник. Он сомневается в наших людях! Чтобы асинское население понос прохватил? Из-за каких-то труб?? Никогда!
   - С нами такого не случится. Здесь народ другого замеса.
   - Надеюсь. А с крышками как?
   - С крышками? С какими крышками? Или с покрышками?
   - Не прикидывайтесь! Я вам не Крылов, не баснописец, чтобы загадками говорить. В Прокопьевском районе в водопроводный колодец свалились двое детишек. Детки три часа там орали, пока не замерзли. Когда их достали, они были совершенно синие. Совершенно! Погибли от холода и крика. Вам надлежит проверить наличие крышек на всех колодцах.
   - С точки зрения гражданской обороны, - сказал я, выгибая грудь, - у нас все колодцы закрыты.
   Подполковник довольно кивнул головой. Мы еще поговорили о крышках. Провожая меня, он сказал:
   - В мирное время нам надлежит быть вот в таком кулаке! – кулак, кстати, был у него не очень. – Это во время войны население рассредоточивается и занимает свои позиции согласно приказам.
   Кулак раскрылся в растопыренную пятерню.
   После этого я вернулся в контору.

   Пять минут назад Сергеевна, начальница станции водоподготовки, заглянула. Жалко, говорит, что Мишка ушел. И толковый, и шустрый, и обходительный – везде успевал. Ко мне, говорит, бывало, приедет – его из лаборатории, где девки молодые, не выгонишь. Они до сих пор вздыхают!…   
   Что тут сказать? Каждый по-своему зарабатывает у женщин славу. Инженер по охране труда Дубинин имел привычку лично проверять все места, чтобы убедиться в их безопасности. Когда он рассчитался, бухгалтерши и плановички сияли от счастья:
   - Теперь, - говорили, - не надо бояться, что откроется дверь женского туалета и оттуда выйдет Сергей Иваныч.
   А насчет Мишки я выразился в том смысле, что и мне жалко. Но и новый энергетик – парень с головой, вот только он пока развернуться не успел, вникает только, может еще и до девок из лаборатории доберется…
   За окном творится несусветное, первая пурга в феврале.   Вечером        моей лопате будет работы!
   Забежал Толик В. и предупредил, что после обеда он              с Ивановым из «Энергосбыта» поедет на гидроузел. Ветер на улице свирепеет.    Закружит, к свиньям собачьим, и Толика В., и Иванова.
   А утренний разговор со Степой закончился так: Степа сказал, что в журналах хорошую вещь ни за что не опубликуют. Что редакторам западло публиковать хорошие вещи, что в этом есть гнуснейшая сущность каждого негодяя-редактора, и что он, Степа, засылает в редакции стихи похуже, а все исключительно талантливое, от чего все разинут рты и охренеют, откроется лишь тогда, когда его руки и ноги остынут. Глядя на Степу, могу сказать: долго еще ждать придется…


               19. 02., среда

   Накануне после работы расчищал дорожку. А снег жесткий и тяжелый, лопату едва не сломал.
   Матушка вместе с Галей и Светкой проехала до магазинчика «В последний путь». Володя их отвез. Походила среди гробов, пригляделась. Особенно понравились те, что из дорогого дерева, по шесть тысяч:
   - Гладкие, полированные, - отозвалась с одобрением. – Свет от люстры на крышках сияет, как в зеркале. И внутри мягко.
   - Это еще ни о чем не говорит. То, что потом поместят в них, не всегда соответствует гробу за шесть тысяч.
   - В таких депутатов хоронят.
   Матушке озадачить меня – ничего не стоит.
   - Почему обязательно депутатов? Депутатам и сосновый сгодится.
   - Если хондроз, в таком лежать удобней.
   - Причем здесь хондроз? Я допускаю, если бы их укладывать в рядок всех, под одной крышкой, чтоб могли прения провести или утвердить резолюцию – еще куда ни шло. А так зачем им удобства?
   - Вот поживи с мое, тогда поймешь.
   - Что я должен понимать?
   - Я и говорю: поживи с мое.
   Нет, что-то она знает такое, чего я не знаю!
   Вернулась не с пустыми руками, купила восемь метров красной материи, для обивки. Я спросил: все ли уже приготовила? «Свечей мало, надо еще добавить». В чемодан под кроватью покупку спрятала. «И где только смерть моя ходит? Господи, ты же видишь: и платье, и туфли, и остальное здесь, а я все живу». Ей уже семьдесят шесть. С Богом и смертью матушка общается напрямую: иногда спорит, иногда соглашается. Когда я влезаю в разговор – чаще на стороне Бога, она сердится. Причем, попадает, как раз, не Богу. Мне она не сильно доверяет, говорит, что я в ответственный момент обязательно что-нибудь напутаю.
   - Ты, если что, родню позови. Галя пусть меня обмоет и в чистое оденет.
   Родню – так родню. Нет ничего проще!
   Мне позвать родню никакого труда не составит: все самые близкие родственники – вот они, по соседству, дом к дому. У нас тут свой околоток образовался.
   Июльским вечером, когда жара начинает спадать, родня дружно появляется в огородах. Хозяйки, склонившись к земле, пропалывают грядки, срывают не склеванную дроздами викторию или нашаривают среди листьев толстенькие огурцы. Если в такой момент пройти по улице – за изгородями из штакетника открываются взгляду женские зады, обтянутые трикотажными штанами. Я по задам легко отличу Галю от Светки, Светку от Тамары, а Наташку вообще ни с кем не спутаешь! Работа у женщин кропотливая и тихая.
   Главы семейств, напротив, заявляют о себе громко. Визг бензопилы, стук молотка свидетельствуют о том, что хозяин занят ремонтом крыльца или прибивает доску к угольному ящику. Летним вечером моя родня – вот она, вся, как на ладони.
   Если у человека есть родня, он должен ею гордиться.
   Я своей горжусь. Тем более, что родня у меня особенная. Среди моих родственников нет желающих выбиться в начальники. И все от власти, и от того, что власть вытворяет, как от черта, держатся подальше. Кроме бабки. Та, царство ей небесное, в политику влезала, как какой-нибудь троцкист – со всего маху.
   У нее, у бабули моей, Ефросинии, крестьянки из села Судженки, было четырнадцать детей, она и после сорока их рожала. Семеро успели вырасти. Четыре дочери прожили долгую жизнь, одна из них – моя матушка, доброго ей здоровья, до сих пор жива. А вот трое сынов погибли молодыми. Старший – Федор в гражданскую за белых, младшие – Иван и Михаил в начале отечественной в боях с немцами.
   Случилось однажды, в конце сороковых, муж старшей дочери, он работал в милиции, с двумя сослуживцами был на охоте. На обратном пути завернули в Судженку. Расторопные дочери кинулись собирать на стол. Один из гостей, предчувствуя самогон, принялся разглядывать фотографии в большой рамке. Обратил внимание на молодые лица.
   - Сыновья, что ли, бабушка?               
   - Сыновья, - подтвердила старуха.
   - А где они сейчас?
- Сталин сожрал.
   Бабка смотрела в суть, частности ее не интересовали. В частностях она, обыкновенно, путалась. Судьба почему-то старалась ее сберечь, и старуха дотянула до восьмидесяти, но страха из-за нее натерпелись. Я, ее внучок, в бабушку пошел. Иногда чего-нибудь такое выдам, а потом думаю: что же я ляпнул?
   Старший зять дядя Петя – тот, который милицейский майор, прошел всю войну. У него была необыкновенная фронтовая специальность: кавалерист. Что там делали конники среди танков и самолетов – до сих пор ума не приложу. Наверно, куда-нибудь скакали. Он вернулся домой с тремя орденами и кучей медалей. Четвертый орден заработал в милиции. Они с тетушкой жили в четырехквартирном бараке и умерли незадолго до девяностых. Их хоромы – комнатенку с кухней – тут же захватил ушлый сосед, он потом через два года повесился. А у тетушки с дядей Петей на садовом участке росла виктория – я больше нигде не ел столь крупной и сладкой ягоды! Я думаю, среди работников правоохранительных органов надо бы распространить выращивание виктории. Уметь сажать – это одно, а уметь выращивать – совсем другое… Маленьким я любил с дядей Петей бороться и, пятилетний, заливаясь смехом, валил его на пол. Эх, детство, детство…    
   Среди своих двоюродных братьев и сестер я младшенький, остальные намного старше. Я взрастал тогда, когда мои племянники – тот же Валерка Щучкин – уже курили, не прячась от взрослых. Матушка поздно меня произвела на свет …
   Позвонил Федоринов, репортер из «РИО», позвал в субботу на день рожденья в Дом самодеятельного творчества, к часу.
   - Много, - спрашиваю, - народу будет?
   - Много, все свои.
   Конечно, пойду. С Федориновым если пить, то исключительно в компании и обязательно с дамами. Дамы его заводят. Федоринов тогда заливается без умолку и какую-нибудь наверняка уболтает. Он любит повторять:
   - Надо отдавать себя женщине всего, полностью! Но когда отдал – не забыть вернуть себя обратно.
   Однако пить с ним водку вдвоем никому не советую. Такого зануды свет не видывал! После третьей рюмки – то слезы жалости к себе, то разговоры про одиночество. Злость берет: девушки от семнадцати до сорока пяти вьются вокруг него так, что никакой мухобойкой не отгонишь. А он рыдает про одиночество!
   Лучше всего, когда Федоринов заводит свою нудную пластинку, треснуть его по шее. Любому человеку – хоть журналисту, хоть не журналисту иногда полезно надавать по шее.
   А тут Славка Канарейкин заглянул. И тоже с намеком: дни стали походить один на другой, надо как-то разнообразить!
   На минуту заехал Томский и забрал транзисторный приемник – тот самый, что подарил, уходя в «Кузбассэнерго». Мне, говорит, он там нужнее; мне, говорит, без него такая тоска, что возникает желание вернуться обратно…   
   Нет уж, думаю, если ушел, то нечего возвращаться. Из мишкиных подарков остался еще кофейник. Теперь придется прятать – мало ли, что ему еще на новом месте нужнее.


               20. 02., четверг

   Позвонил Степа, он в субботу не работает, собирается с Зоей Петровной к Федоринову.


               21. 02., пятница

   Утром, шагая на дежурку, в первый раз в этом году увидел, как высветляется восток. Узенькая полоска на горизонте. А ведь холодам недолго осталось. Зиму пережили – пора расцветать!
   А у нас многие еще только мечтают о тепле.
   В конторе идут разговоры о том, что надо принимать на базу сантехника: в одних кабинетах жарко, в других холодно. Но экономисты уперлись – и ни в какую.
   - Сантехнику платить надо! – кричала на планерке Сидоровна. – А расходы и так больше некуда!
   Электрик Виталий Иванович Запарин – на него свалили обязанности сантехника – заглянул к нам и говорит: начну-ка я экономистам прижимать тепло в батареях. Пусть померзнут, как следует. Пусть они соплями подавятся! А станут спрашивать: «В чем дело?» – скажу: не знаю, тут специалист нужен, без специалиста не обойтись.
   - Думаешь, подействует? – усомнился Костя.
   - Подействует! – твердо сказал Виталий Иванович.
   И добавил:
   - Здесь надо хитростью, как генералиссимус Суворов – с врагами!


               25. 02., вторник

   Выходные позади.
   В субботу был на дне рождения Федоринова. Народу в Дом самодеятельного творчества, в небольшую комнатку, где Степа раз в две недели проводит занятия с начинающими поэтами, подтянулось немного: Степа с супругой, художник Юрка, федориновский друг детства и фотограф Галочка.
   У друга детства оказалась крепкая память. Любой разговор с именинником он начинал так: а помнишь?
   - А помнишь, как курили в сарае у деда твоего? Летом, после первого класса? «Бычков» возле магазина насобирали и курили? А дед застукал. Я согласен, тебя отхлестал ремнем по делу, но меня-то за что?
   Федоринов, завязавший с куревом тогда же, после дедовского ремня, только отмахивался.
   Прежде, чем выпить, каждый норовил сказать что-нибудь необычное. Поднапрягся и я, и тоже выдал такое, из-за чего федориновский ус горделиво вздернулся. Когда на именинника были излиты все пожелания, пили за все подряд. Юрка философствовал:
   - Радость бытия нелегка, но терпима. Я, например, всегда терплю. Главное, что к ней можно приноровиться.
   Друг детства, качаясь, привстал: «Как это? Положим, я позавчера три сотни срубил. А дел было – минут на сорок. Чего же тут нелегкого?». Ему начали объяснять, но быстро запутались. Борода Степы стекала на поэтическую грудь, как сохнущие шерстяные носки. Когда Степа поворачивал голову – борода шелестела.
   Вскоре пределы родной страны стали нам тесноваты и заговорили об Англии. И тут Степа показал себя знатоком!
   - В Англии любой босяк аристократическими замашками щеголяет. Казалось бы: откуда у босяка замашки? А вот берутся откуда-то! Ночуют два босяка под мостом, но при этом друг к другу обращаются: «сэр». Зубную щетку в кармане носят, о классической музыке споры ведут! У нас же – какие любимые песни у депутатов?
   - «Мурка», - догадался друг.
   - «Мурка» - само собой. А еще: «Вы шлите мне посылки за колючку / Баланду мне хлебать двенадцать лет». Вот пропасть, которая нас разделяет, и англичанам эту пропасть не перепрыгнуть. Хлипкие они! Им не понять, что зона цементирует характер, что она, как воздух, необходима русскому человеку. Академик Королев, если б его не посадили, никакого Гагарина в космос никогда бы не запустил. «Терез чернии к звездам» (язык у Степы начал слегка заплетаться) – это про нас!
   - Погоди, погоди, - не согласился художник. – Не каждому в жизни повезло оказаться за решеткой – совсем не каждому. Однако многих это не портит. Вот ты поэтом сделался, а ведь даже малого срока не отсидел!
   - У меня особый случай, - гордо сказал поэт. - Мой отец с блатными знался. Я тот мир видел – как тебя сейчас!
   - Твой отец был вором? – ужаснулась Галочка.
   - Не вором, а ментом! – обиделся Степа. – Поэтому сидеть мне было совсем не обязательно.
   - Кстати, навеяло, - вклинился именинник. – Мы тоже как-то сидели. Целых три дня. Только, не в зоне, а на турбазе.
   - Ну, ты сравнил! – удивился художник. – Сказал бы еще: на курорте! Три дня – это не срок.
   - Да вы послушайте! Было так: семь лет назад, в первых числах июля, мы удачно провели День города. И нас четверых отправили на турбазу «Зеленый мыс»: мол, отдыхайте, заслужили. Но главный приз был не в этом. В придачу дали ящик водки! А заодно консервы «Завтрак туриста», две сумки. Закуска, говорят, не ахти, но вы там, на месте, сами определяйтесь... Привезли на турбазу, ключи от домика дали. Сосны вокруг, одни сосны, а вдоль дорожек – кусты. И дождь, как назло, зарядил. Причем, основательно: небо без просветов, и льет, не переставая. На всей турбазе – никого. Летняя столовая закрыта…
   Именинник взволновался.
   -…В конторке директор – сонная тетка под пятьдесят, и сторож. Сторож, старый пень, сразу предупредил: баб не водить! Ладно, думаю, это мы еще посмотрим. И к директору – как, мол, с питанием? Она говорит: из продуктов остались две булки хлеба. И – всё, пусто в столовой…
   - Да что ж вы так-то? - возмутилась Зоя Петровна. – Вы бы хоть лапшой, когда ехали, запаслись. Я Дятлова неделю лапшой могу кормить, и ничего, вон какой румяный.
   -…Взяли мы хлеб, - продолжил Федоринов, – и отправились в домик. Что нам продукты, когда настроение – плясать хочется. Толик Бугаев газетку на столе расстелил, хлеб ломтями нарезал, выставил пару бутылок и объявил: пока водка есть, я отсюда – ни шагу! Налили в стаканы, открыли по банке и отдых начался. «Завтрак туриста», если кто забыл, - это две котлеты из рыбьих потрохов в томатной жижице. Можно хоть ложкой, хоть на хлеб в виде бутерброда. Банки по три мы сразу натощак замахнули. Сидим, за окном поливает, а у нас тут водочка льется, Розенбаум в приемнике – и такой подъем в сердце, хоть еще раз День города проводи!
   Федоринов вытер лоб салфеткой.
   Мы как представили ящик водки, нас тоже в жар бросило.
   - А дальше что? – спросил друг детства.
   - Первым заегозил Толик Бугаев. Мне, говорит, надо – я извиняюсь – до ветру. Отлучился, потом возвращается. Все нормально, говорит, уборная рядом; если напрямик по соснячку – пятьдесят шагов всего. Потом у меня в животе заиграло, потом у остальных. И – началось. Сосны шумят, дождь лютует, а мы дорогу к деревянной будке протаптываем. Сбегаешь, вернешься, опрокинешь стакан, котлеткой зажуешь – и опять бежать. Через час возле уборной стояла очередь. Только штаны скинешь – в дверь уже барабанят. Толик Бугаев начал догадываться: а не котлетки ли причиной? Но зря мы их, что ли, везли! Три дня были в тонусе. К уборной дорогу набили похлеще, чем фанаты на концерт Николая Баскова.
   - Все котлеты сожрали? – спросил Юрка. 
   - Все. До последней.
   - Это одержимость послужила причиной, - авторитетно заявил Степа. – Одержимость, а еще природа. Ты природу не сбрасывай со счетов. Я когда в Монголии служил, питание было отличное. Но первую неделю провел на толчке: несло так, что если вспомню – до сих пор мороз по коже. Замполит потом объяснил: бескрайние степи очень сильно расслабляют русского человека. Очень!
   - Но у него-то, - закричал Юрка и кивнул на Федоринова, - вокруг были не степи, у него вокруг были бескрайние сосны.
   - И сосны тоже могут расслабить!
   Так вот непринужденно провели время. И вскоре Галочка сидела на коленях у именинника.
 

               26. 02., среда

   С утра заглянул Канарейкин. Славка был очень сердит.
   - Неплательщики уже вот как достали! Разве может человек, если считает себя порядочным, не платить за воду? Порядочный человек не ведет себя, как последняя свинья! А у нас что вытворяют? Льют воду, а как платить – их нет! Вот список на двадцать три должника, надо каждого назвать в газете. Есть даже учитель рисования и директор столовой! Вовремя заплати, а потом хоть улицы поливай из шланга, никто тебе слова не скажет. А если не хотят раскошелиться, к ответу их. Город должен знать всех поименно!
   Славка выскочил в коридор, а мне пришлось заняться сочинительством.
   Я удивляюсь, как в больших городах люди тяжело пробивают дорогу к славе. Что только для этого ни вытворяют: догола на площадях раздеваются, журналистов по морде хлещут, даже в гомосексуалисты готовы податься. А в Асинске стать знаменитым – раз плюнуть! Достаточно не вносить за воду и, пожалуйста – о тебе в газете напечатают, и всякий, кому не лень, прочтет и скажет: ага, ну надо же, вот, оказывается, какие люди у нас в городе есть! Один такой, по фамилии Палий, он инспектором в пожарной части работает, а живет на улице Мира – всех обставил! Этот Палий задолжал восемнадцать тысяч. Так на него даже смотреть ходили.
   Было время, я пытался увиливать от подобных заметок, но Славка заявил:
   - У тебя стиль хороший. Чтобы с таким стилем да имя себе не сделать – умудриться надо!               
   - Когда я работал в газете, - упирался я, - там тоже говорили: у тебя замечательный стиль. А потом выгнали. Взашей вытолкали. Вместе со стилем! 
   Славка удивился:               
   - И что? Меня из разных мест раз пять выгоняли! Чего заостряться на мелочах.
   Да, когда-то я работал в газете. Хорошее было время! Если хочешь потрепаться на разные темы, и чтобы не было ничьих возражений – садись и пиши статьи. Понятное дело, не вторгаясь туда, куда вторгаться не следует. А так – народ у нас давно притерпелся: всякое печатное слово переварит без вреда для организма. Вот объяви на первой полосе: в нашем городе вспышка холеры. Жуткая вспышка! Больница забита умирающими! Двести двадцать восемь человек окочурились! – да он и глазом не моргнет! Ну, окочурились и окочурились. Пишущий статьи все равно, что с космосом разговаривает – оттуда ответа быстрей дождешься. Иногда, случалось, такого набуровишь… И ничего, проходило. До определенного момента.
   Документы по паводку вчера отнес Олейнику, там среди прочего список инструментов и всяких материалов, их необходимо прикупить к вскрытию Яи. Сегодня Олейник вернул их исправленными – список на треть повычеркивал. Как будто не пером орудовал, а топором махал! Я твердо уяснил для себя, в чем разница между прежней властью и новой рыночной. Мне дед Ядыкин доходчиво растолковал. Раньше ему говорили: берите для работы все, что надо, и берите про запас. А при рыночной: вот вам хрен, а не материалы! У деда Ядыкина есть чудесная кладовочка. То, что тогда натаскал, теперь из нее забирает. Старик грозится: «Когда запасы иссякнут, уйду на пенсию!».
   Счастье, что речка, из которой мы качаем воду, весной разливается умеренно. Однако природа может и подлянку устроить: вдруг да откуда-нибудь раз в сто лет прибежит большая вода и всех затопит!
   Толик В., увидев на моем столе исправленный список, моментально возбудился:
   - Я должен вписать кое-что для своего участка!
   - Чего это вдруг? Какое отношение твой участок имеет к паводку?
   - Мой участок имеет к паводку самое прямое отношение.
   - Для вскрытия реки что – провода и лампочки нужны? – не унимался я. – Или – рубильник, чтобы дернуть, и льдины вниз поплыли?
   Однако такого специалиста, как Толик В., смутить невозможно.
   - Запомни раз и навсегда: мой энергоналадочный участок – он все равно, что Организация Объединенных Наций. Он ко всему имеет отношение!
   Ну, если
 в таком ракурсе – тогда конечно.
   - Ладно, вписывай, что тебе надо.
   - И впишу!
   - Вписывай, вписывай. Но с Олейником бодаться будешь ты.
   Перед завершением трудового дня в конторе делили новые компьютеры. Один ушел в бухгалтерию, другой, упирая на важность своей работы, заграбастал юрист Ячменев, третий с победным кличем уволокла Сидоровна. Наш допотопный старичок кое-как скрипит, хотя с теми, что появились, ему не тягаться. Костя так о нем отзывается:
   - 640 килобайт – это не память, это склероз.
   Мудрый Толик В. сказал:
   - Уроните его на пол, и вам тоже будет счастье.
   Мы с Костей задумались.


               27. 02., четверг

   На станции водоподготовки заартачился один из насосов: то работает, то не работает. И такое не в первый раз. Толик В. сказал, что лично бы отвез его в пункт приемки металла, но генерал, по обыкновению, жмотничает и денег на новый не дает. Толик В. забрал Костю, и оба уехали вправлять мозги насосу, появятся после обеда.
   Попутно Толик В. знакомит Костю с разбросанным хозяйством водоканала. Станция в пятнадцати километрах, за городом. Там лес, речка. Сторожа что делают: закидушку возле плотины забросят и, пока смена идет, какой-нибудь окунишка, глядишь, и прицепится.
   А я решил на дежурке вместе с абонентами проехать вниз, в центр города. Заодно и постричься.
   Итак, я вернулся. Вернулся я. В общем – вернулся.
   Повторю, чем замечательна моя работа: она позволяет – официально! – отлучаться из конторы. Сказал: мне надо, и кому какое дело, куда мне надо.
   Я вышел из дежурки около почты. И тут же ко мне подскочили две  студентки. Они размахивали цветными бумажками. Одну сунули в мои руки.
   Это была агитка. Граждан убеждали выбирать в мэры бывшего директора шахты. Сам кандидат – брови вразлет и усы торчком – обещает много разного: и детские сады строить, и городской парк, что зарос и одичал, сделать пригодным для гуляния, и дороги привести в порядок. Внизу крупно значилось: «СУОК ЗАПЛАТИТ ЗА ВСЕ»! Меня чуть в жар не бросило – какая Суок? Причем тут Олеша и его «Три толстяка»? Однако вгляделся: никакая не Суок, а СУЭК, сибирская угольно-энергетическая компания. Буква смазанной оказалась.
   Так и до инсульта недалеко!
   Зашел на почту, а после в парикмахерскую на Ломоносова. Несмотря на высокие цены: пятьдесят рублей за стрижку – все четыре кресла в мужском зале были  заняты. И пока расторопная мастерица обрабатывала мою голову, граждане все подходили и подходили. А вот дамский зал, наоборот, был пуст. Ни одна не пришла хотя бы завиться! Ни одна! Ну – не хотят и не надо.
   Если они так, то мы их, нечесаных и заросших, сразим Восьмого марта своим неотразимым видом. Мы их за тучу загоним!
   Из парикмахерской отправился в универмаг за подарками для Анюты и матушки, но ничего подходящего не выбрал. И когда, раздосадованный, решил вернуться в контору, на углу Ломоносова и Желябова, у Дома самодеятельного творчества, столкнулся с Нуром.
   Нур в Доме творчества заведует музыкой. Когда мы, кому за тридцать, здесь собираемся, он для противоположных полов, для большего их сближения, включает танцы.
   Нур стоял у двери и, как бы, пребывал в раздумье. А человеку в раздумье обязательно нужен собеседник. И тут подоспел я.
   - Это удача, что я тебя встретил! – воскликнул Нур. – Зайдем куда-нибудь?
   Я сказал:
   - Нет!
   - Почему?
   - Я на работе. В контору иду.
   - Брось! Работа – каждый день, а с человеком ты разве каждый день можешь зайти куда-нибудь?
   Крыть было абсолютно нечем. Мы направились в «Сибирскую кружку».
   В «Сибирской кружке» небольшой уютный зальчик пустовал. Мы заняли столик возле окна.
   Нур из тех людей, с которыми провести время всегда удовольствие – хоть за чаем, хоть за водкой. Правда, за чаем не выпадало ни разу.
   - Только что с Полиной поругался, - сообщил Нур. – До печенок достала! То музыка ей не та, то в колонках треск. А я что сделаю? Кто мне денег даст на новые колонки? Не нравится – пусть сама в отделе культуры деньги выбивает.
   - Нормальная, - говорю, - у тебя музыка, все довольны.
   - И я о том же. У меня не только кому за тридцать, но и кому за семьдесят пляшут так, что пол под ногами гнется.
   Мы выпили. Нур оживился.
   - Да ну ее, эту Полину! Я позавчера из Питера прилетел. С Вероникой на четыре дня смотались, отдохнуть решили. Ну, я тебе скажу – Питер есть Питер. Замечательных мест навалом. На Невском, правда, слякоть. И холод! Хорошо, что было, где согреться. Но Вероника противилась: ты, говорит, не те замечательные места выискиваешь.
   Нур вытер губы салфеткой.   
   - Хорошо, говорю. Тогда показывай свои замечательные места. Зря я это предложил. Она потащила меня, знаешь, куда? В Александро-Невскую лавру, на старое кладбище! Ходим с ней под ручку среди могил, надписи читаем. Она мне – вот, смотри: могила Крылова, могила композитора Рубинштейна. Ну да, говорю, басню «Стрекоза и Муравей» я еще со школьных лет помню. Выходим с кладбища, а тут съемочная группа подъехала, у них сериал «Бабочка» в производстве. Я в первый раз изнутри увидел, как фильмы исторические снимают. Ничего особенного. Три коляски с лошадьми – и ты уже в другом веке.   
   Нур отхлебнул.
   - Да, посмотрел. Главных героев не было: массовка. Снимали кусок старого города, мостик через канал. Пешеходы прогуливаются. Туман из каких-то хреновин сбоку выдувают. И коляски из тумана появляются, копыта цокают по брусчатке. Распорядитель с микрофоном отгоняет зевак, чтоб не мешали. Вероника как увидела, так и прикипела – увести не мог.
   Нур еще отхлебнул.
   - Только съемка начинается – сразу вокруг движение. Как заканчивается, объявляют: всем на исходные места! Вернулись и опять: «Мотор!», опять – то же самое. Одна, крестьянкой одета, продавала коз и гусей. Продает, а к ней никто не подходит. Гуси упитанные, гвалт подняли, хоть уши затыкай. А сама крестьянка тощенькая, смотреть не на что.
   Мы опять наполнили стаканчики.
   - Режиссер в артистах не разбирается, - сказал Нур – В моей Веронике шесть пудов веса. Если бы ее взяли, она бы всех коз и гусей в два счета распродала.
   Нур покатал по столу хлебный шарик.
   - Я понял, что главное в кино: это бесконечные повторы.
   До конторы я дошел все-таки твердой походкой.
   Две чашки крепкого чая вернули бодрость, а некоторую мутноватость глаз, отмеченную зеркалом, если что – спишу на усталость.
   Позвонил Аннушке. Им, работникам Дома ребенка, организовали встречу с кандидатом в мэры. С тем самым – бывшим директором шахты. Вслед за торжественной частью детишки-сироты пели и плясали для гостей.
   - Какой он? – спросил я в нетерпении, вспомнив, что Суок заплатит за все. – Как ходит, как говорит? Похож ли на градоначальника?
   - Очень похож. Он красивый. У него усы. 
   - Ну и что? Что?
   - Он остался доволен. После того, как детки перед ним сплясали, даже игрушки им подарил!
   Вот, можно сказать, достойный пример!
   Если была бы еще соточка – я бы выпил! А почему бы и нет? У меня такое мнение: мы еще очень мало любим свою власть. Все как-то подозрительно на нее косимся. Даже неловко за нас бывает. Что мы за народ? Ведь могли бы хоть иногда, хоть изредка спеть для нее или даже сплясать!
   Ведь ничто так не смягчает нравы власти, как наша народная пляска.    
 

               28. 02., пятница

   Последний день февраля выпал на пятницу – заканчиваются и зима, и рабочая неделя.
   Утро началось шумно – прикатила бойкая ватага с канализационных очистных, с гиканьем разбежалась по кабинетам, и кабинеты загудели, как потревоженные ульи. Нам достался Ядыкин. Возникнув в дверях и увидев Костю с Толиком В., сразу закричал:
   - Ага! Оба здесь! Вот я вас! Когда двигатель на перемотку повезете? Месяц уже, как сгорел! Учтите: я без резерва. Случись что – все добро прямо в Челы поплывет. Пожалейте речку!
   - Погоди, Сергей Иванович, будет тебе перемотка, - начал оправдываться Костя. – Боровков обещал: как только деньги появятся, сразу отправим.
   - А лампочки? Когда лампочки будут? У меня на десять коридоров – две штуки горят. И обе такие: в трех шагах ничего не видно! Я всех женщин в темноте перещупал.
   - Как это? – не понял Костя.
   - А так. Идешь, а кто-то – навстречу. Вот и разбираешься. Руками.
   - Почему они голос не подают?
   - Не знаю. Не догадываются, наверно.
   И тут появился обросший зеленым мхом начальник станции 3-его подъема и гидроузла Родин, и сели они друг напротив друга – один с 1924 года, другой с 1927-го – и взялись в два голоса грустить о прошлом.
   - У меня в кладовочке до самой перестройки: и лампочки, и кабеля – все было! На многие тыщи разного добра! – вопил Сергей Иванович глуховатому Родину. – Сейчас пусто! Мыши – и те повывелись!
   Насчет «пусто» - лукавит. Есть у него запасец!               
   - Порядка не стало! – гудел Родин. – Ты еще молодой, а я в сороковом учился на курсах в Новосибирске. Тогда в стране порядок был! Языки не распускали, а развитие объяснялось историческим материализмом!
   - Чем, чем? – спросил любознательный Костя.
   - Материализмом: как было, как есть, как будет. И попробуй, пойми не так – загребут, как миленького.
   - Двигатель третий месяц перемотать не могут!
   - Где сохранился исторический материализм – там порядок.               
   - Вредители! От них лампочек не дождешься! – заливался Ядыкин.
   Забытое слово «вредители» Сергей Иванович наполняет такой свежестью, что холодок меж лопаток.
   Только ближе к десяти разбойная компания укатила к себе на очистные, а следом пропали и Родин, и Костя Гопаченко с Толиком В. Тишина. Но запах серы до сих пор не выветрился из кабинета, хотя форточка открыта и морозный воздух вкатывается внутрь.


               3. 03., понедельник
   
   Весна ударила ярким солнцем. На улице от минус двух до минус шести. Воробьи заволновались: расчирикались так, словно завтра лето. Края крыш обросли рядами плачущих сосулек. Снег сверху плавится и превращается в твердую корочку.
   В субботу матушка отправила меня на базар. Задание было – купить у частников творог и сметану. С этим я быстро справился.
   Смотрю – очередь возле прилавка с речной рыбой, и старик Родин впереди. Роется в ящичке с надписью «Рыбья мелочь», окуньков в пакет складывает, ершей, плотвичек. А рядом в ящиках щуки, налимы, язи – аппетитные, крупные… И вот, значит, шурует он руками, а заодно громко так допытывается:
   - Откуда рыбка-то? Из Томской области? Вон откуда теперь везете! И не лень? Хотя, верю: раньше далеко отправляться не надо было – в той же Яе такие экземпляры вес нагуливали! Щуки, в руках не удержишь – обычное дело. И лещи с чугунную сковородку. Мы, пацаны, на перекатах по ведру пескарей за час на удочку надергивали! А теперь? Вычерпали всё!
   Подхожу и говорю:
   - Здравствуйте, Николай Макарыч. И куда такую мелочь? Для кошки?
   Тут он меня заметил и, отсчитывая деньги, пояснил:
   - Крупных я уже набрал.
   И впрямь в другом пакете лежали четыре здоровенных окуня. Мы отошли в сторону. Макарыч принялся укладывать пакеты в большую сумку, я ему помогал. Мимо стоящих в ряд прилавков ходил и толкался народ, любопытствуя у словоохотливых продавцов, что почем и откуда.
   - Уха будет, - объявил Родин, вытащил окуня, подержал довольный и опять сунул в пакет. – Утром проснулся и думаю: а ведь я по ушице соскучился! Так соскучился, что ни о чем другом мечтать не могу!
   - О борще тоже помечтать можно, - сказал я. – И о борще помечтать не вредно.
   - «О борще». Есть время для борща, а есть время для ухи. Вот ты сумеешь уху приготовить?
   - Чего там уметь, положил окуней в кастрюлю и ставь на огонь.
   - Ни черта вы не умеете. Вы теперь вместо ухи вареную рыбу трескаете, только и всего.
   Я, понятно, возмутился.
   - Вареная рыба – это что, не уха, что ли?
   Макарыч покачал головой в норковой шапке.
   - И как вы только жизнь прожить собираетесь?
   Как будто они ее правильно прожили.
   - Как живем – так и проживем!
   - Вот, вот. Живете, а порядков не знаете. Все на свете имеет свой порядок.
   Ну, думаю, надо срочно отчаливать, иначе этот ровесник НЭПа разведет тягомотину.
   А сам, вроде, разговор поддерживаю:
   - Да ведь порядки можно и переделать.
   Старик даже сплюнул с досады.
   - Нельзя порядки переделывать. Нельзя! Вот представь: встречаются где-нибудь в Будапеште наш президент и их, американский. Все, как полагается, по протоколу: поручкались, корреспондентам поулыбались, речи какие надо поговорили, документ подписали. И оба разъехались довольные! А если б, к примеру, наш ихнего приложил?
   - Как это?
   - Обыкновенно. Вместо того, что полагается по протоколу, наш ему – по зубам!...
   - Это вы сейчас, Макарыч, к чему сказали?
   -…Так и с настоящей ухой. В ней важен порядок; то есть протокол! Прежде всего, чтоб ты знал: готовить уху – дело не женское. Женщин к приготовлению и близко не подпускай – все испортят. Запомни, может и пригодится. Значит, так: бери две кастрюльки. В одной, поменьше, вари потрошеными, но не чищенными ершей и окуньков мелких: на медленном огне час, примерно. Чешуя даст ухе навар и вкус. К мелочи добавь хвосты и головы крупной рыбы, только жабры убери.
   Макарыч вдохновился, и я заметил, что несколько человек рядом начали прислушиваться.
   -…В другой кастрюле поставь варить крупно нарезанную картошку – до полуготовности. Затем через марлю процеживай рыбный отвар в кастрюлю с картошкой. Мелочь желательно еще и толкушкой потолочь…
   Я ощутил, как рот у меня наполняется слюной.
   -… Опускай в кастрюлю куски крупной рыбы, нашинкованные луковицу, пару морковок и дольку чеснока, а еще перец и соль. И вари на медленном огне 20-25 минут. В конце варки клади три лавровых листа. Вари уху закрытой, и не давай сбегать через край. Сняв с огня, добавь ломтик лимона и укропчик. Все! К такой ухе стакан водки обязателен, - он поднял указательный палец и торжественно закончил. – Уха без водки – рыба на ветер!
   Из сумки старика выглядывала шляпка водочной бутылки. И тут мне сразу захотелось ухи. Так захотелось, что сил нет! А Макарыч продолжал:
   - Теперь рыбы для ухи найти не проблема. Одного понять не могу: с чего вдруг такое изобилие? Новых партий расплодилось – в глазах рябит, политики с трибун несут всякую околесицу. А продуктов при этом завались! Зашел сейчас в павильон: мясо – и свинина, и говядина. Мякоти или ребер пожелаешь – тут же подсуетятся. А рыба? Рыбы морской – я и названий многих не знаю! Горбушу раньше – только по блату. А теперь любая: и соленая, и копченая, и свежая – бери, не хочу. Бананов я за свою жизнь столько не съел, сколько на прилавках вижу. Как так? Раньше порядок держали: охнуть не моги, а питались впроголодь. Считай, с голым задом на голом энтузиазме страну поднимали! Армия сильная была – да, в космос полетели – да, но чтобы свежие огурцы среди зимы продавались – я тогда и представить не мог. Вот объясни: откуда все? Кругом бардак, а прилавки ломятся!
   Макарыч заглянул мне в глаза:
   - Если на Западе продуктов полно, неужели там и вовсе порядка нет? Неужели там бардака еще больше, чем у нас?
   - Здесь как раз ничего удивительного, - солидно сказал я. – Когда в стране железный порядок, то все законопачено. А когда бардак, то образуются щели. Через них продукты на прилавки и выскальзывают.
   - Да, раньше любую щель надежно затыкали!
   - Кто бы спорил!
   - А все-таки ради порядка можно бы и потерпеть. Если нашего человека держать впроголодь, с него толк будет. А теперь – какой с него толк? Нет с него толка! Русский человек в последние годы уже не тот: харю отъел.
   Распрощавшись с Родиным, я первым делом кинулся покупать рыбу. Ну, и к рыбе – само собой…
   Тут книжка о Кафке попалась, о его жизненном пути. Из умных книжек я всегда стараюсь извлечь что-нибудь полезное. Читаешь, читаешь и вдруг наткнешься: «Никогда еще так широко не проповедовалась необходимость самоуглубления человека и его внутреннего обновления, как в наши дни».
   После этих слов я, конечно, задумался. Автор, по-моему, в запальчивости такое ляпнул! Допустим, я начну самоуглубляться. Но надо ли? Вот в шахте после углубления остается пустота. Как сказал поэт: «и воет мертвая утроба». Мне что – надо, чтобы из меня что-нибудь выло? Даже представить – и то не по себе! А с обновлением как-нибудь после разберемся.

               4. 03., вторник 

   Вчера, в 15-00, после долгого перерыва состоялась планерка. 
   Наш генеральный, Савелий Лукич Боровков, проводил ее в своем кабинете, как обычно.
   О генерале я должен сказать отдельно. На генерала он не похож – ни роста в нем, ни веса. Хотя генералов я мало видел, может, они все такие?
   Боровков тащит на своих плечах водоканал уже полтора десятка лет. И это ловко у него получается. Николай Макарыч говорит, что секрет Боровкова ему известен:
   - Сейчас, куда ни плюнь, везде «специалисты» с высшим образованием, с дипломами. Всякий болван теперь с дипломом. А что такое диплом? Бумага с печатью, только и всего. Не в ученье сила, а в смекалке! Смог бы теперь двоечник выбиться наверх? Чтобы не просто бумажки туда-сюда по столу двигать, а коллектив в кулаке держать? Да ни в жизнь не смог бы! А у Лукича образования – так, училище какое-то захудалое. Начинал с низов, с «принеси – подай». Со временем стал бригадиром, дорос до директора. Кого-то подвинул, кого-то прижал, где-то проскользнул ящеркой. И попробуй сейчас его из кресла выкинуть! Черта с два! Нет, диплом, образованность раньше ничего не решали. Голову надо было иметь!
   А я думаю – главное, не зарываться. Пусть генерал и превратил водоканал в дойную корову, но знает, до какого предела ее доить. Многие начальники, почуяв волю, бросились во все тяжкие. И где они сейчас? А он аккуратно доит и даже если авантюры разные затевает, то из неудач тоже извлекает пользу.
   Толик В. говорит:
   - Генерал за что-нибудь дурацкое возмется, все начинают пальцем у виска крутить, а он в итоге – опять герой. Вот карпов выращивали – никто ж в них не верил. Зато сколько трескотни было! В газете статейки: «смелый новатор, прогрессивный руководитель». А когда рыба сдохла, ему и это с рук сошло. Кто помнит: где карпы, и почему мы Асинск рыбой не завалили? Никто не помнит. А «смелый новатор» в головах застрял!
   Долго казалось, что Боровкову ничто не грозит. Но подросли молодые, голодные волки и начали подминать в Асинске одно предприятие за другим. Стареющий генерал чувствует их алчное сопение седым загривком. Однако обломаются эти волки с генералом, не по зубам он им.
   Итак, мы пришли на планерку и расселись в кабинете.
   Савелий Лукич поднялся из-за стола, оглядел нас, как оглядывают только  подонков, и сказал:
   - Начну с главного. Все вы разгильдяи, которых давно пора разогнать! Дай вам волю, вы со всякой работой покончите, приметесь водку хлестать с утра до вечера.
   Мы притихли. Начало было многообещающе. Боровков схватил со стола карандаш и тут же бросил опять на стол.
   - С сегодняшнего дня все будет по-новому. Если я сейчас не закручу гайки, вы окончательно разбредетесь, как стадо баранов. В бригадах аварийных работ не прекращается пьянка. Это повальное явление. Пьют прямо на выезде, на участках, и даже после смены, в кандейках. В пятницу вечером смотрю из окна: двое слесарей, приплясывая, идут на дежурку. Это они так нализались от радости, что хомут поставили на трубу? В автобус забрались чуть ли не ползком! Где отдел кадров? Почему не следит за этим? Все в бумажках своих ковыряются и дальше носа не видят! Начальники служб ничем не лучше. У завгара глаза постоянно красные.
   - У меня простуда, - с места объяснил Каблуков.
   - Твоя простуда третий год длится. Каков начальник такова и служба! Чей водитель экскаватора спал с Шариком в одной будке? Учти: больше предупреждать не буду. Кого поймаю с запахом – сразу за ворота. Все разболтались! Дисциплины нет! Показатели катятся вниз. Пора приводить вас в чувство… Значит так. Первое. Что кому поручено – должно выполняться. Если сказал: сделать – значит сделать! И никаких отговорок, никаких: «мне к терапевту на девять тридцать». У кого завелись болячки – тогда ройте могилу и освобождайте место! Второе. Отчитываться начнет каждая служба – бухгалтерия, экономическая, производственная, главного механика, главного энергетика, абонентский отдел... Чтобы везде велся учет. Каждый день: учет, учет, учет! Чего я жду и никак не дождусь от абонентской службы? Чтобы она работала, как часы, а не так, как ей хочется. Чтоб порядок был с заключением договоров, списком потребителей, расходом и реализацией воды. А то знать не знаем, у кого сколько саун, коров, свиней и прочего. Контролеров к концу дня в частном секторе ни одного не найдешь: они, подлецы, после обеда все по домам разбегаются! Покажите мне хоть одного контролера на своем участке после двух часов – я ему лично руку пожму… Дальше – производственный отдел. Тут и вовсе конь не валялся. Объясните мне кто-нибудь: чем он занимается? До сих пор нет схем водоводов! И спросить не с кого: Олейник чуть ли не каждый день в городской Администрации. Что у него за дела в Администрации? От его поездок я отдачи не вижу, зато здесь провал; где лежат наши трубы, когда проложены – никакого понятия! До чего дошло: на улице Крестьянской болото столетнее, камыши поднялись, лягушки квакают. Вдруг находим трубу, ликвидируем порыв – и болото исчезло! Это ж сколько лягушек выросло на нашей воде!... Про снабженцев вообще молчу. Они на казенной машине, как на своей, катаются. Сели и поехали! То в Кемерово, то в Красноярск. Съездили, ничего не привезли и довольны. Теперь говорю: хватит! Хватит впустую жечь бензин! Если к назначенному числу должны быть двухдюймовые трубы – они должны быть. И прекратите играть на компьютере, не для того я деньги на него выделял… Бухгалтерия – это учет и контроль. Но кто-нибудь видит здесь учет и контроль? Я – не вижу. Смотрю и не вижу. Нет никакого учета и контроля. Не было, и нет! Бумаг наплодили, а нужной цифры не допросишься. Что вы целыми днями в этих бумагах рисуете, если я ничего понять не могу?... Служба главного энергетика. Главный энергетик, я знать хочу: как долго ты будешь в своей должности осваиваться? Тебя, как жениха на выданье, по объектам катают: мол, смотри, что и как. По пять раз уже везде побывал. Ты вникать – вникай, но где мероприятия по энергосбережению? Из-за чего перерасход на очистных? Что не так с дерьмом в отстойниках? Это не блюдо в ресторане, чтобы его электричеством подогревать. В двухдневный срок подготовь меры!.. Теперь гараж. В гараже на технику кто-то порчу наводит. Мало того, что пьют, но еще и нечисть завелась! Мне докладывают: по ночам в гараже кто-то ухает.
   - Савелий Лукич, - опять не выдержал завгар, - слово даю: нет у нас нечисти!
   - Тогда так: Каблукову собрать всех механиков и выяснить, почему по два, по три экскаватора с утра не на выходе? Не потому ли, что механики в белых рубашках по боксам разгуливают? Как ни загляну: кругом одни аристократы – послать некого. Пусть тогда сами берут лопаты и лопатами траншеи роют!… Наконец ремонтно-строительный участок. И там зло в помощниках – один залечился, другой заучился, работать некому!
   Когда мы с Костей вернулись с планерки, Толик В. внимательно выслушал нас, а потом изрек:
   - Значит, теперь будет по-новому? Правильно генерал говорит: развалили водоканал. Хорошая была организация и – развалили! Энергетик со своей службой туда же. Зря я с вами, с прохиндеями, связался.
   - А сам ты кто?! – закричал Костя.
   - Я?
   - Да, ты!
   - Судьбой наказанный – вот кто я. Ведь предупреждал меня папа, когда я еще козявки из носа пальцем выковыривал: сынок, держись подальше от всякого электричества!
   - Вот и держался бы!
   - Поздно. Ушло время козявок из носа.
   После нескольких дней молчания объявился Степа. Ничего страшного не случилось, он загулял в Кемерово. Степа любит съездить в Кемерово к поэтам и писателям и выпить с ними. Он, конечно, и в Асинске выпить любит, но все равно не так, как в Кемерово. Степа говорит, что большой город не сравнить с маленьким, и что там даже пиво по-другому пьется.
   Я спросил: как это?
   - В Кемерово, - объяснил Степа, - ты не просто так потягиваешь пиво из кружки и у вяленого леща кости обгладываешь – а, в некотором виде, со значением!
   У них, у поэтов, все шиворот-навыворот. А я скажу, как понимаю: хорошее пивко и у нас отлично пьется.
   В этот раз он отправился туда с самогонкой. Взял пятилитровую банку и поехал. А там сразу попал к литераторам. И пока в банке еще оставалось, не мог вырваться из творческих лап.
   - Попытки были, но неудачные.
   Поэт вздохнул в трубку.
   - Очнулся в последний день февраля, в шесть утра. Голова тяжелая, во рту плесень. А в восемь надо быть в Асинске, на работе!
   И дружище Степа прикатил на такси прямо к дверям перекачки. Ровно без пяти восемь.
   Удивляться здесь нечему. Всякий слесарь в положенное время должен быть на своей работе.
 

               5. 03., среда

   Матушка все про женитьбу. Приводи да приводи в дом невестку! Словно это просто делается: сходил на вокзал, заплатил и привел. Да если бы и так – дальше-то что? С этими женами попробуй разберись. Я к первой раза три кулаком прикладывался. В воспитательных, конечно же, целях. Не помогло. Ко второй совсем не прикладывался – словами пытался, каких только слов ни находил. Но разницы не обнаружил… С Анютой вот тоже. Замуж, говорю, за меня пошла бы? Она: об этом, говорит, подумать надо; я, говорит, с первым мужем по-плохому – иначе никак, он дурак-дураком оказался, со вторым по-хорошему – то же самое. А вот как с тобой – пока не решила… Не решила она.
   Толик В. с Костей отправились с инженером по технике безопасности на станцию водоподготовки – экзамены у слесарей принимать.
   Сижу в кабинете – сейчас посмотрю – двадцать семь минут один. Тишина.      

   Толик В.:
   - Это я в Новороссийске, так же в наладке работал. И мы в командировки по районам мотались. И вот в конце августа возвращаемся как-то из дальнего райцентра. С напарником, на «москвиче» его. «Москвич», заодно скажу, машина – зверь! Выжать больше ста двадцати – на раз плюнуть! Напарник спинку с переднего сиденья убрал, и внутри сразу шире сделалось. А я устал, как собака, откинулся назад, разулся, голые пятки в лобовое стекло выставил и заснул. И мчимся мы, значит, по асфальтовой дороге через поля. Хлеб убран, стерня осталась. И дорога делает поворот. И тут «икарус» встречный выносит на нашу сторону. Водиле моему ничего не остается, как рулить прямо в поле. А там с краю канава для воды, а потом само поле, земля в колдобинах. Когда мы со всего маху в канаву ткнулись, я, еще спящий, пятками стекло вынес – не разбилось, кстати, мы его потом подобрали – и наружу! Проснулся, когда на заднице по капоту съезжал. Глаза открыл – и слов нет от удивления: простору кругом, такое большое русское поле!… Да. А как на ноги встал, то бежать надо, сзади «москвич» из канавы выскочил и догоняет, – сразу ведь не затормозит. И я по колкой стерне босыми ногами впереди «москвича» – мама, моя мама! – метров двадцать… На другой день лапы так распухли, такие огромные сделались – ни в одни туфли не лезли! Мне б с такими лапами да в горы босиком. Так вот следы снежного человека и находят… Неделю в шлепанцах ходил.


               6. 03., четверг

   Накануне после работы заглянул к Дятлову. Степа приготовил шурпу из баранины.
   - Откуда в городе появился баран? – спросил я удивленно. – Я уже забыл, когда на рынке барана видел.
   - Это не наш баран, - сказал Степа. – Это баран из Союза писателей. Я из Кемерово привез.
   Было так. Поэт Сметанин в одном из совхозов нес людям свое творчество в Доме культуры. И одной доярке настолько понравилось, что она позвала его к себе. И он всю ночь читал ей стихи. Утром доярка дала ему кусок барана и проводила до остановки. У Сметанина жены нет, а готовить он не любит. А тут Степа с самогонкой. И Сметанин великодушно отдал этот кусок Степе.
   Мы расположились за кухонным столом. Выпили. Закусили. Опять выпили. И заговорили о бывшем мэре.
   - Я слышал, - сказал я, прожевав мясо, - тут не только счетная палата, но даже следователи из области были.
   Степа прицелился в меня ложкой и ответил:
   - Чему удивляться? Лично я ничему не удивляюсь. Турнуть мэра – это тебе не какого-нибудь безбилетника из автобуса вытолкать. Покопаться нужно, компромата наскрести. А он, озорник, не сильно, должно быть, бумаги подчищал. На этом и поймали.
   - И все-таки Губернатор с почетом отправил мэра в отставку. Даже медаль вручил!
   - Конечно! По-другому нельзя. Ведь не скажешь народу: вами управлял мошенник. А вот уйти по собственной воле, в связи с ухудшением здоровья – селезенка, допустим, отказала – всегда пожалуйста. Селезенка – ненадежный орган. Не каждая селезенка выдержит на такой работе. И любой войдет в положение насчет селезенки. У чиновников так – за руку, которая чего-нибудь натворила, отвечают то селезенка, то почки, то кишечник. Вспомни: лет пять назад начальницу здравоохранения за взятку прихватили. Так у нее мочевой пузырь сразу протекать начал.
   Мы снова выпили.
   - Мое мнение таково, - сказал я, - новому мэру перед назначением надо органы укрепить. Чтобы не было никаких протечек.
   - Согласен. Выбрали тебя – так работай до последнего издыхания. Сиди лет двадцать. Ведь если мэры меняются, меня лично это напрягает. Аппетитов идущих на смену мы не знаем. Не случится ли так, что прежнего мэра мы вспомним еще не раз?
   - Ну, это вряд ли. Ошибки не должно повториться. Я прочитал в газете  биографии кандидатов. И на что обратил внимание: хоть бы какого-нибудь лжесвидетеля для разнообразия всунули или неплательщика алиментов! Нет! Абсолютно все порядочные люди!
   - Так и должно быть…
   Мы опять сдвинули стаканы.
   -…хотя твердой уверенности нет. Даже порядочному человеку устоять непросто. Соблазны могут одолеть.
   - Все дело в наличии воли.
   - Недюжинная требуется воля!
   - Да, мы обязаны выбрать волевого мэра.
   - Но где взять волю? – тут Степу потянуло на откровения. – Вот я без рассола жить не могу. Без обыкновенного огуречного рассола. Знаю: вредно, не надо бы. Но даже дома, даже за своими руками уследить не получается. Только мыслями чуть-чуть отвлекусь, а руки сами банку из холодильника тянут.
   Мы помолчали, каждый по-своему размышляя о соблазнах.
   - Главное в выборе – с умом подойти, - продолжил Степа. – А расклад ясен. Кандидатов шестеро. Двух самовыдвиженцев я в расчет не беру. Пусть они и с хорошими биографиями, но хотят получить все и сразу. Третий, кто не внушает доверия, толстый кандидат из «Общества защиты животных в природных условиях». Видел портрет? Как у полевой мыши, когда та зерна обожрется!
   - Если человек любит животных, это уже кое-что!
   - Вот пусть животных и любит! Где-нибудь в сельской глубинке шансы у него были бы, а тут ему ловить нечего. Ненадежные позиции у Чепелкиной, директора «Спорттоваров» – очень ненадежные! Даже если все ценители гантелей и теннисных ракеток отдадут за нее голоса, этого не хватит. Итак, остаются двое. Смотри сюда: один – бывший директор шахты, другой – бывший партийный работник. Один молодой, другой старый. Лично я склоняюсь в пользу старого партийца. Этим партийцам можно доверять. Перестройка не зря по ним катком прокатилась. Читал, что про него пишут? «Еще будучи партийным работником, он был честным и неподкупным». Каково? Я убежден: все самое неподкупное, что было в нем, с годами только окрепло. Такие кадры на вес золота.
   Я почти всегда соглашаюсь с поэтом, но тут не согласился. Нет – директор и только директор!
   На днях Степа вместе с Ираклием Докучавой отправляются в Кемерово по делам издательским: спонсоры перегнали аж четырнадцать тысяч на сборник городских стихотворцев. Я сразу сказал, что стихи не обязательно в книжке печатать, кому очень интересно – и так в газете прочтут, а деньги истратить можно с гораздо большей пользой. Но у них с Ираклием от перечисленной суммы мозги сдвинулись набекрень…

   Женский праздник приблизился внезапно. И стало понятно, что Восьмое марта – вот оно.
   - Мы оказались в западне, - сказал Толик В. – Кругом бабы.
   - Это да, - согласился Костя.
   - Без подарков никак не обойтись, - Толик В. поскреб затылок и взялся размышлять. – Придется, голуби мои, раскошелиться и заплатить дань. Первую и самую большую – Сидоровне. Ей надо что-нибудь изысканное – зеркальце хорошей работы, пудреницу. Иначе эта ведьма сожрет целиком и даже костей не выплюнет: я еще по материалам не отчитался…
   Сидоровну вся контора боится. Толик В. говорит: «Она у нас дикая. Чуть, что не так – сразу визжать и тапочкой драться начинает».
   -…Потом обязательно  бухгалтерии: я сдуру обещал им новый светильник подключить и не подключил. И в кадрах розетка не работает – мой прокол.
   Мы с Костей тоже начали вспоминать, перед кем провинились, и у обоих рыльца оказались в пуху. У Кости, как недавнего работника, пуха накопилось меньше, но и он заскреб затылок. Сложив в кучу все грехи, прикинули: на какую сумму они потянут, и Толик В. с Костей поехали по магазинам.
   А я при открытой форточке и минус девяти на улице закаляюсь в кабинете. Времени два часа, значит мерзнуть мне, укрепляя организм, еще три.


               7. 03. Пятница

   В подарок Анюте, изрядно подумав, купил духи. Женщине надо дарить только то, к чему она подготовлена. Женщину нельзя ошеломлять. Ни в коем случае! Иначе есть риск нарваться. Степа рассказывал, как в женский день преподнес однажды Зое Петровне тяпку, вилы и лопату – чтобы ей на мичуринском не было одиноко и скучно. Так она неделю с ним не разговаривала! Значит – не была подготовлена…
   С Анютой мы познакомились в клубе, где – «кому за тридцать», но сблизились не сразу. Однажды между плясками и конкурсами – в них твердой рукой загоняла нас, одиноких, ведущая клуба Полина Никитична –  как обычно, выпивали за столиком, и Анюта взялась подкладывать в мою тарелку то бутерброд с сыром, то кусок ветчины. Я еще удивился: с какой стати? Но до чего приятно, черт побери! Стопку не успел опрокинуть, а уж есть, чем закусить. Женщины, по моим наблюдениям, бывают разные. Иная цыпочка и глазами в тебя стреляет, и коленкой к ноге притронется. Но если до нее не доходит, что ты не прочь основательно подкрепиться, не жди от такой ничего хорошего. Я прямо скажу: короткая юбка и вырез блузки до самого пупа никогда не заменят хорошего куска ветчины. Никогда!   
   Сколько ж вот так, внезапно прикормленных голодных красавцев, обмякли от подобных знаков внимания. Никто не сможет устоять, если женщина знает: когда, чего и сколько положить в вашу тарелку!
   - Ты если другую найдешь, предупреди сразу, - говорит Аня.
   А зачем мне другую? Тарелка передо мной по-прежнему не пустая, – и все нормально.
   Мороз за ночь подскочил до минус тридцати трех. Пока возле горбольницы выглядывал дежурку – ноги закоченели.
   Фима Бебих, прыгая рядом со мной, кипел от гнева:
   - В честь кого праздник, такая и погода. Вот же зловредное племя!
   - При чем здесь они?
   - Они всегда при чем! Сколько нервов они из меня вытянули и никак не уймутся. Когда у человека все путем, только и думают: как бы ему подлянку устроить? Я насквозь их породу вижу. Даже сейчас без козней не могут. Вот погоди: сегодня – мороз, а сразу после восьмого тепло ударит!
   Это он слишком. Женщинам надо прощать. По возможности – всё. Так я ему и сказал. Фима притопывал и кивал:
   - Если хочешь – прощай. Бабы на таких добреньких верхом скачут. А от меня не дождутся…
   Через двадцать минут мы приехали на базу. Когда в тепле начинают отходить замерзшие пальцы ног – о, как это мучительно и сладко!
   В обед в директорском кабинете намечается застолье с фруктами и шампанским. Будут и сладости, само собой. Одно только плохо: там, где в понедельник проводятся планерки, веселье не зажигается, обстановка не та. Однажды, на другой работе, мы вот так же поздравляли женщин в кабинете начальника. А потом их же, но уже без начальника – в гараже. В гараже мне запомнилось больше. Вчера, по приказанию Иванушкина, написали с Костей заявление в профсоюз о выделении материальной помощи. Помощь – в связи с бедственным семейным положением. «Из-за сложившихся обстоятельств нуждаемся в материальной поддержке», - жаловались мы. Деньги двух нуждающихся пойдут как раз на выпивку, торт и апельсины…
   …Ну, все, мероприятие позади. Сижу навеселе, и одно желание – свалить скорее отсюда. По дороге надо купить подарок матушке. 
   А сам праздник прошел, как и полагается. Боровков поднялся, ощупал теплым взглядом принаряженных по этому случаю сотрудниц, подобрел и начал речь:
   - В этот весенний день мы, значит, чествуем вас – тех, кто нам дороже всех и милей – наших коллег. Буду говорить, как есть: благодаря вашей заботе и мудрости, душевной щедрости и поддержке мир в нашей конторе всегда уютный. Всегда. Каждый час прожит не зря, а неудачи не кажутся большими. Вы храните семейный очаг, трудитесь наравне с нами на производстве, достигаете высот в науке, культуре и спорте. Вы не только, могу признаться, дарите жизнь, но и оберегаете ее от разных несчастий. И, значит, от всей души желаю вам доброго здоровья, солнечного настроения, мира, достатка и благополучия вашему дому, светлой судьбы вашим детям. Пусть вера, любовь и успех будут вашими неизменными попутчиками по жизни. Пусть вас всегда окружает внимание близких вашему сердцу людей. Украшайте наш родной водоканал своими улыбками. А от бухгалтерии после праздника жду отчет!
   И так он вкусно все это сказал, так сочно, что женщины ощутили себя поздравленными и засмущались, запунцовели. А сам генерал поднял бокал с водкой, выдохнул и в три глотка выпил.
   Работать мне еще один час и двадцать минут.


               11. 03., вторник

   Новости не всегда возникают у нас в конторе. Бывает, что их приносят из других мест.
   Толик В. приехал с базы РСУ и объявил:
   - Готовьтесь обрадоваться! Если обанкротимся, внешним управляющим назначат Петрова – того, что был директором металлического завода!
   - И что из этого? - спросил Костя.
   - Ты ничего не слышал о Петрове? Значит, твои радости впереди. Он всех сожрет!
   - С какой стати?
   - Привычка у него такая: жрать всех.
   - Всех не сожрет, - сказал Костя, - подавится.
   - Я полтора года работал у Петрова, - продолжил Толик В. – Он орал с утра до вечера. Залетал в цех – орал, уходил – орал. Он не орал только в одном случае: если справлял нужду. Однако и тут я не уверен.
   - Да и пусть орет, - сказал Костя. – У нас в Строймонтаже начальником был Давыденков. Деликатный – аж кишки  выворачивало. Слова грубого никому не сказал. Ох, и намучились же с ним! И откуда он взялся? Все «будьте добры», «пожалуйста», «сделайте одолжение». Тьфу! Так и руководил своими «будьте добры», пока весь Строймонтаж не развалил.
   А я добавил:
   - Без крепкого руководства порядок не удержать.
   - Это как дважды два, - подтвердил Костя.
   В самом деле, как только где-нибудь в Асинске заканчивается крепкое руководство, тут же начинается бардак. Мы от бардака всегда поблизости. Когда начинается бардак, для его искоренения необходим кто-нибудь, кто способен хватить кулаком по столу и вспомнить мать нашу; кто сдерет с каждого три шкуры, натянет на барабан и будет стучать до тех пор, пока работа не наладится. И тут Петров руководитель на все сто! Я думаю, не случись своего такого – так хоть из Европы выписывай…
   8-е марта провел у Анюты. Сидели за столом, чайком баловались. Она заявила накануне: вечер проведем без алкоголя, обойдешься! А я – что, я по-всякому умею. Купил коробку конфет, три розы.
   Анюта, видно, решила влить в меня всю воду, что была в водопроводных трубах. Наливая третью кружку чая, приговаривала:
   - Чай не навредит.
   После пятой кружки спросила:
   - Ты жен своих прежних вспоминаешь?
   - А как же, - говорю, отдуваюсь и пот вытираю. – Бывает.
   - А что именно вспоминаешь?
   - Разное. Первая, когда в машинку грязную одежду засовывала, карманы никогда не проверяла, не имела привычки. Наденешь чистые брюки, а там то пятерка постиранная, то трешка. Но чаще – мятые носовые платки.
   Анюта посмотрела на меня внимательно:
   - Все-таки странные вы, мужики. Все у вас, не как у людей…
   И шестую кружку наливает.
   Как будто у них по-другому. Тоже мне – люди!

   Степа рассказывает: 
   - На днях зуб мне вырвали. А теперь, если надо тебе в смотровой или в хирургический, заставляют бахилы покупать из тонкой пленки за три рубля, их надеваешь прямо на ботинки. Вырвали мне зуб, и отправился я домой. Прошел метров сто или двести и замечаю: как-то на меня народ особенно поглядывает. Как будто во мне поэта признали. Я, конечно, вида не подаю, но – приятно! Оценили, думаю. Дошло, наконец! Талант, как шило, в мешке не утаишь! И тут опускаю глаза и – опа-на! – я, оказывается, топаю по снежному тротуару в синих бахилах. Раз такое дело, тут же повернул обратно в стоматологию. В вестибюле снял бахилы и спросил у гардеробщицы: куда их выбросить? Вот ведь стихия жизни как, порою, несет. Не всегда бахилы успеваешь скинуть!...
   Смешно? Но когда хочешь засмеяться, говорю я себе, задумайся. Смех – слишком легкая разрядка. Слишком легкая.


               12. 03., среда

   Дядя Коля собрался умирать. 19 марта ему стукнет девяносто три, но вряд ли протянет еще неделю.
   Похоже, на том свете спохватились: а куда пропал этот старикан? Неужели про него забыли? Вот и слег, с постели не поднимается, не ест, а начинает говорить – путает дочь Валентину с женой, покойницей тетей Таней. Одним словом – заговаривается… Помню, пару лет назад, осенью, я только развелся и перебрался к матушке, возвращаюсь с работы, он стоит у калитки. Поманил пальцем. «Ты один сейчас?» – «Один». – «И я один. Пойдем по девкам?»… Правильный был дед. В рай вряд ли определят, но в аду с ним скучно не будет. Таких долгожителей в нашей родне сейчас и близко нет.
   Обычное течение дня сегодня было нарушено. Из отдела кадров прислали новенькую. Толик В. на всех углах кричал, что службе главного энергетика требуется человек для ведения бумаг.
   И вот – подействовало!
   Новенькая оказалась пухленькой брюнеткой. Толик В. строго ее допросил: про отношение к жизни в целом, доводилось ли обращаться с документами, объяснил суть работы. Глаза начальника энергоналадочного участка при этом сверкали, как у кота. Новенькая улыбалась, краснела и молчала.
   После допроса ее отправили в кабинет к машинистке, там назначили место для новой сотрудницы. Когда она ушла, Толик В. выдал заключение:
   - Для нашей службы годится: ножки-бутылочки, попка круглая. И колечки на пальцах – я девять насчитал. Золото, а не человек.
   - Тут даже спорить не о чем, - подтвердил Костя. – Если сравнить ее и тебя, она – дороже. За тебя в чистом виде рубля никто не даст, не то, чтобы чего.
   Толик В. не согласился:
   - Рубль за меня дадут. У меня фикса из желтого металла.
   - Это вас зависть душит, – заявил я им. – Вы хоть оба энергетики, но голь перекатная. Шляетесь по кабинету без колец – смотреть не на что. А я не против золота.
   - А кто против? – удивился начальник энергоналадочного участка. – И я не против. Золото исправляет у человека недостатки! На химзаводе работает электрик по фамилии Вацуев. Электрик, скажу, так себе: отверткой не всегда ковыряет по назначению. Но у него все коронки на зубах золотые. Этот джигит еще недавно чуть что – закипал, как чайник. Где бы ни начали кулаками размахивать, он всегда впереди. И однажды ему половину коронок высадили. Так удачно в челюсть въехали, что коронки дождем брызнули, а некоторые – прямо с зубами! Он горевал недолго, новые поставил и решил «обмыть». А когда «обмывал», от радости с кем-то схлестнулся, и ему опять сколько-то удалили. А ведь после того, как коронки изо рта вылетают, они уже не Вацуевские. Тут уж, извини, кто быстрей соберет! Он и в третий раз поставил. А потом взял бумагу и карандаш и принялся подсчитывать цену кулачных забав. Теперь я не знаю голубя миролюбивей. Если где разборки намечаются, он за челюсть схватится и – бежать… Золото учит гуманности, а самые агрессивные это – беззубые.   
   Позвонил Степе. Трубку долго никто не брал, а потом Степа нетерпеливо ответил:
   - Некогда мне. Вот сижу, бланк заполняю…
   Я сильно удивился: Степа мастак по стихотворной части, но никогда не заполнял никаких бланков. Это ранило его художественную натуру!
   -… всю подноготную про себя: где родился, где учился; про Зойку даже, хотя она ни при чем, путается только.
   - Что – решил свалить за границу?
   - Нет. Тут такое дело: кемеровские литераторы отправляются в интернет, и я с ними. Скоро в компьютере сможешь прочитать обо мне. Народу всегда интересно: что поэт собой представляет, каков его путь.
   За обедом проглотил сосиску с гарниром, полстакана сметаны и кефир с булочкой. Когда был в столовой, три слесаря аварийных работ вернули не съеденные ватрушки:
   - Для ватрушек места нет.            
   Женщины на раздаче закричали:
   - Забирайте с собой, вы же деньги за них заплатили!               
   Но те были непреклонны:
   - Спасибо, мы пообедали плотно.
   Вот!
   Кто-то до сих пор утверждает, что мы плохо живем. Ага. В слесарей уже ватрушки не лезут. «Плохо живем».
   Профсоюзный деятель Иванушкин зазвал на собрание в честь Дня коммунальщиков. Я сказал, что меня срочно ждут в Управлении по делам гражданской обороны. Но откосить не удалось. Завтра в три отвезут на автобусе в ДК «Центральный». Собрание общегородское.


               13. 03., четверг 

   Прошедшей ночью до половины второго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок. Да еще вопли котов мешали. Любовь у всех просыпается в марте. Но сначала – у котов.
   Пока держусь, дремота подступит после обеда. А в три – на собрание во Дворец культуры. Может, там высплюсь?
   Накануне вечером заглянул к Степе. Его с Ираклием поездка в Кемерово по издательским делам получилась провальной.
   - Тридцать пять тысяч с нас требуют! И за что? За какую-то вшивенькую книжку! – Степа был вне себя. – И это со скидкой. Мы, говорят, на уступки вам идем!
   Я ему посочувствовал. И впрямь: как можно наживаться на асинских поэтах! Не жирно ли?
   Степа надумал повременить с выпуском сборника. Пусть издатели зубами пощелкают, пусть они двадцать раз пожалеют, какой куш упустили!
   Сейчас Степа готовит подборку стихов подающего надежды студийца для городской газеты:
   - Вот, пишет человек. Восемьдесят лет ни слова, а теперь стихами занялся. Через год, думаю, что-нибудь родит. Причем – талантливое. И не захочет, а родит!
   Степа убежден, что божественные глаголы помимо воли поэта пробивают дорогу в стихи. И я с ним согласен. Я даже больше скажу: стихи с глаголами сами рвутся в печать, если видят, что автор – рохля и на него никакой надежды!
   Когда я учился, один малый из соседней группы – у него с божественными глаголами как-то не задавалось – опубликовал стишок в «Студенческом меридиане». Вскоре мы узнали, что стишок-то был не его, а – знакомого. А этот знакомый очень стеснялся своих стихов и никуда их не отправлял. А тот, который отправил, уверял нас, что он просто захотел показать стишок редакции журнала, но по рассеянности поставил свою фамилию. Все это, по большому счету, ерунда. Главное: божественные глаголы любыми путями хотели дойти до читателей. И дошли!
   Неожиданный телефонный звонок прервал мои размышления:
   - Обращаются к вам с улицы Репина. Вчера у нас воду отключили и канаву выкопали, а полчаса назад машина с будкой подъехала. Рабочие из будки вылезли, походили вокруг канавы, пошвыряли друг в друга снежками. Но работать так и не начали! Попрыгали в будку и уехали. А мы, как дураки, сидим без воды!
   Сказал, чтоб перезвонили диспетчеру.
   Через десять минут отправляться в ДК «Центральный».


               14. 03., пятница   

   Был вчера на торжественном собрании. Зря я надеялся выспаться там. Очень даже зря. Народу набилось – ни одного места свободного. Ни одного!
   Рядом со мной сидел Олейник. Он вертелся, оглядывая зал:
   - «Зеленстрой» здесь? Здесь! «Спецавтохозяйство» - тоже. ЖЭКи? Ну, этим хоть где, лишь бы не работать… Да, коммунальщики – это сила! Если бы всем вместе с плакатами «Да здравствует!» или «Долой!» на улицы выскочить – хрен бы кто остановил нас!
   Собрание началось с вручения грамот. Грамоты вручили многим. А сами награжденные, как только их фамилии называли, вприпрыжку выбегали на сцену. Еще бы – каждому приятно, когда его награждают и руку жмут…
   И вот когда всех уже наградили, и все поздравительные слова произнесли, а многие в зале стали оглядываться в сторону выхода – оказалось, что главное еще впереди.
   На сцене произошло движение: те, кто вручал грамоты, исчезли, и было объявлено о выступлении кандидата в мэры. Того самого – угольного директора.
   Раньше я его не видел. Для меня он был, как загадка – необъяснимая и таинственная. Шахта под его руководством вылетела в трубу. Однако ведь не только его шахта, другие – тоже. Я бы не удивился, если бы он возник у микрофона в черном плаще и в маске.
   Но – нет.
   Не зря я все-таки его выделил! Абсолютно готовый мэр – абсолютно! Я восхищался, глядя из зала. Рост под метр девяносто, широкие плечи, усы. Давно у нас не было такого мощного кандидата, в лакированных ботинках и при галстуке. С какой стороны ни глянь – любой президиум собой украсит!
   И начал так, что сразу задел за живое:
   - Вам, коммунальщикам, хочу задать вопрос: где в асинском обществе добродетельные матери? Где рачительные отцы?
   Он схватился за края трибуны и пристально осмотрел зал. Народ в зале тревожно вздрогнул и напрягся.
   - Кто ревностно исполняет свой долг? О ком напишут на могильной плите: он сделал для города все, что мог, и даже больше?... Знаю: вам нечего ответить. То-то! Копну еще глубже. Население города уменьшается, сами знаете: не в Китае живем. Это они с утра до вечера на заводах, а по ночам у них совсем другое производство. Так вот: китайцы заботятся о своей стране. А мы о чем думаем, когда ложимся спать? Да ни о чем! Норовим сразу отвернуться к стенке и захрапеть. Теперь поставлю вопрос по-другому: надо ли нам, чтобы число жителей выросло? Надо! Но как оно вырастет, если число рожениц не равно числу забеременевших? Вот в чем наша проблема! Сейчас в городе важен любой младенец. А мы разбрасываемся младенцами! Поэтому сразу говорю: как кандидат в мэры, я против абортов. У нас не ведется пропаганда здорового образа жизни. Аборт – это не здоровый образ жизни. Не нужен нам аборт! А что нужно? – кандидат в мэры сделал паузу. – Бег на лыжах, домоводство и закаливание подготавливают женщину к материнству.
   - Это как: всех женщин, которые не хотят рожать, поставить на лыжи? – крикнул мужской голос из зала.
   Кандидат в мэры посмотрел туда, откуда раздался голос.
   - Не вижу ничего смешного. Если женщина собралась на аборт – мы обязаны преградить ей дорогу. Мы вправе сказать ей: опомнись. Опомнись, что ты делаешь! Даже если грозит судьба матери-одиночки, все равно рожай: город тебя не бросит.
   Худая бледная девица вынесла на подносе графин и стакан. Кандидат в мэры отпил, причем слышно было, как глоток за глотком прокатываются через горло, и продолжил:
   - Теперь посмотрим с другой стороны. Вот – семья. Когда люди проживают под одной крышей, им приходится много чего покупать – телевизор, холодильник, мебельный гарнитур, ковер. При разводе возникает вопрос о разделе всего, что они нажили. Я считаю, в наших законах надо прописать: пусть то, что вместе приобрели, достанется кому-нибудь одному: или мужу, или жене. Будут они тогда разводиться или не будут? Крепко задумаются! Хотя бы ради детей.
   Кое-кто скривился. Особенно те, у кого мелькали мыслишки о разводе. А, в основном, я видел, удовольствие, и многие между собой перемигивались – вот, мол, до чего хорошо говорит! И детишек в городе должно прибавиться! Иванушкин, он впереди сидел, обернулся и палец большой вверх поднял. А некоторые так сдвинули брови, что и сами, казалось, готовы были не только свое мнение высказать, но и способствовать росту численности младенцев – сил для этого хватит!
   А я еще хотел увильнуть от поездки сюда. Не зря съездил.
   Сегодня собрание здесь, в Красном уголке. Тоже по поводу праздника. Боровков о текущих делах расскажет. Но, конечно, на такое выступление, как у кандидата, надеяться нечего. Наш генеральный – мастак иногда завернуть, однако удовольствия при этом никогда не бывает.


               18. 03., вторник

   Вчера я брал отгул, потому что вчера закопали дядю Колю. Все-таки он умер.   
   Как говорится, откинулся. Лицо у мертвого старика было довольное – то ли оттого, что разом все болячки оставил с носом, то ли оттого, что с нами в последний раз. Я допускаю, что мы за много лет надоели ему дальше некуда. До девяносто третьего дня рождения чуть-чуть не дотянул, решил не обременять родственников затратами. Это он с расчетом придумал. Ведь если отмечать день рождения, а вслед за тем хоронить и устраивать поминки – денег требуется больше. А так – экономия.   
   Отвезли его на автобусе в село Судженку, положили рядом с тетей Таней, дождалась она своего супруга. Могилки на кладбище широко разбросаны, не жмутся одна к одной. От снега и от светлых березовых стволов покой и уют. Бабка, из деревенских, разоткровенничалась: мол, у нас даже умирают охотно – воздух за околицей чистый, лежи себе да лежи. Матушка тоже ездила. Старый дом – ему уж под сотню, из которого вся родня наша вышла, и в котором теперь чужие люди – оглядела, но ничего говорить не стала.
   По дороге к кладбищу впереди автобуса семенила, головой потряхивая, лошадка. Правил ею серьезный крестьянин, а крестьянский сын в драной ушанке швырял из саней на подтаявший снег еловые ветки.
   Матушка одобрила:
   - Смотри: все как надо, все как прежде было! В городе сейчас и похоронить толком не умеют.
   Три деревенских копщика суетились, закидывая могилу землей. На лицах было одно желание: поскорее получить за труды. А с той стороны – зуб даю! – встречают новую душу небритые ангелы или черти с грязными копытами и точно так же норовят в два счета спроворить постылые обязанности. Может, еще и монетку между собой подбрасывают: кому повезет от хлопот с душой увильнуть! И ангелы, наверняка, не в смокингах. В смокингах немецкие души принимают...
   Поминали старика, возвратившись из Судженки, у Валерки с Натальей. Народу набралось человек двадцать. Сели за стол, выпили за усопшего, за то, чтоб земля ему пухом. А после заговорили о делах и о разном. И понемногу развеселились, покойник тоже повеселиться любил. До песен однако не дошло.
   Сегодня занимаюсь мелким сочинительством. Перед обедом в наш кабинет явились два репортера из Кемерово («АиФ в Кузбассе»). Времени, говорят, у нас в обрез, долго мы тут торчать не намерены, поэтому давай статью о водоканале.
   Я им говорю, что с противогазами дело имею, и статья о водоканале мне  до одного места. Ничего не знаем, говорят, на тебя ваш директор пальцем указал, так что пиши быстрей! Ну и как тут отвертишься? У директора работа трудная, слов нет, но если надо указывать на кого-нибудь пальцем, я бы мог его иногда подменять.
 

               19. 03., среда
 
   С утра остался один. Тружусь для городского Управления: загоняю в таблицу циферки наличия химических веществ на складах. Скука. Шелест бумаг нарушает тишину. Иногда в кабинет заглядывают разные рылы и рожи, и я, суконная морда, с ними разговариваю.
   Завтра прокачусь на водозабор. Машины, предупредили, не будет, отправлюсь за город рейсовым автобусом. Лидия Сергеевна намеревается проверить готовность своих слесарей и затеяла пожарные учения. Она командует станцией водоподготовки двенадцать лет. До нее был Смородин, про него говорили: баба! А у Сергеевны хватка мужика. Если что – объяснит так, что переспрашивать не придется… На следующей неделе собираюсь на очистные, а то сегодня оттуда намекнули, что начинают забывать, кто я есть и чем занимаюсь. Надо, надо и там какие-нибудь учения придумать, погонять их по территории, а то я им давно работать не мешаю!
   С Сергеевной созвонился, завтра девятичасовым автобусом еду. До обеда хочу управиться и к часу приехать обратно.


               20. 03., четверг

   Был до обеда на водозаборе, на пожарных учениях. Условные погорельцы смотрели исподлобья и едва передвигали ноги.
   - Все вокруг полыхает! – вопила Сергеевна, взмахивая руками. – Кулинич, развратник старый, чего ты ползаешь, как беременная блоха? Представь, что не станция первого подъема горит, а стайка в твоем дворе! Сейчас сгорят две свиньи, которых ты к Пасхе собрался резать. Уже вся крыша огнем охвачена! Не засолить тебе сала и не наделать колбас из свиных кишок! Набатников, а тебя куда понесло?
   В ответ команда слесарей шепотом материлась и кое-как разматывала пожарные рукава.
   - Быстрее, быстрее, - подгоняла Сергеевна. – Подключайте к гидранту!
   Я стоял среди условного огня, и собачонка сторожа, скаля мелкие зубы, бросалась на меня со злобным лаем. Воображала, что это я устроил тут суматоху.
   - Не зря держим, охраняет! – приговаривала Сергеевна, подталкивая ее к моей штанине.
   Когда возвращался обратно, повалил снег, сильный ветер налетел снизу от речки и завыл, закуражился. Крупные хлопья устроили свистопляску вокруг автобусного павильончика. Равнина по обеим сторонам дороги и дальний березовый колок нырнули в буран и пропали. В двадцати шагах ничего не видно. Я спрятался внутри павильона. Заслоняя варежками лица, появились еще две пассажирки. Одна в длинном сиреневом пальто с квадратными пуговицами, а другая в теплой куртке с капюшоном.
   Перекрывая ветер, та, что с пуговицами, закричала:
   - Что ты хочешь – Настя еще в детстве дура-дурой была! Вот и теперь…   
   - А рожать-то зачем?! – орала в ответ вторая. – Не надо было рожать!
   - Если девушка не рожает – она много чего теряет! Во-первых, пособие на ребенка, льготы разные. Сейчас вон некоторые даже из детских домов хотят забрать! Как вы смотрите, - завопила та, что с пуговицами, повернувшись ко мне, - опекунство – это выгодно?
   Я подумал и закричал ей:
   - Что касается рожать – не рожать, то у нас на улице одна родила троих! Одного за другим! Может, она и обрадовалась вначале, да только потом не знала, что с ними делать – все так медленно росли, что любое терпение лопнет! И она сдала их в детский дом. А ее родная сестра, у которой детей не было, через полгода оформила опекунство. Вышло так, что и ребятишки видят родную мать, и государство опекунше приплачивает. Так что если девушка рожает, у нее, по крайней мере, должна быть сестра. И желательно бездетная!
   - И что – сестра по-прежнему их воспитывает?
   - Нет, через год вернула в детский дом – они принялись таскать у нее сигареты из сумочки!
   А вьюга совсем остервенела: как давай трясти павильон! Подошел автобус, мы сели и уехали.


               24. 03., понедельник

   В субботу вместе с нашими – Ольгой, еще одной Ольгой, Махмудовной, механиком Грилем и другими съездили на лыжную базу.
   На конторском «пазике» подкатили прямо до места. Каждый держал на коленях сумку с едой. Когда колеса налетали на ухаб, во всех сумках обнадеживающе позвякивало.
   Здесь, на базе, полезный для здоровья отдых организован, я лично убедился. Лыжи с ботинками дают напрокат. И палки к ним.
   Я как взял лыжи в руки – сразу на трассу потянуло. И так заторопился, что чуть палки в дверях не сломал. Полтора часа отмахивал по лыжне – аж спина покрылась испариной. Но поначалу было ничего. Бегу, дышу, все нормально. И сил столько, сколько я в себе никогда не подозревал. Елки слева и справа, снег на зеленых лапах. Красота! Затем уставать начал, одышка появилась. Потом возникло желание лыжи сбросить. И, главное, стало казаться, будто полдня уже бегу. На часы глянул, – пятнадцать минут прошло. Мне еще два часа рекорды ставить! Заплакал и побежал дальше. Чего, думаю, в этот лес поперся?...
   А после забега был костер на полянке, кувыркание в снегу, снежки, общий стол. И, конечно, холодненькая под сало и сосиски. Усталость прошла, спина высохла, и лыжи, когда возвращались к базе, я обнимал, как Анюту. Обратно ехали с песнями. Я тоже, вроде бы, пел и, как потом говорили, пытался даже сплясать, но места в «пазике» не хватило.
   Вечером сегодня – к Щучкиным, девять дней дяде Коле. Надо помянуть старика еще раз. Анюта чего-то вдруг всполошилась: как бы, говорит, ты в рюмке окончательно не утонул!
   Скажет ведь тоже: «не утонул»! Женское невежество в таких вещах меня изумляет. Выпивка – дело серьезное. Тут с умом надо. Однажды прихожу к поэту, а они вдвоем с Юркой на кухне выпивают. Причем, основательно – Степа, вставая, стену руками придерживает. И они мне говорят: садись с нами, у нас еще есть. А я давай кочевряжиться – мол, и на улице холодно, и газеты дома не читаны. И ушел… И чем все закончилось? А тем, чем и должно было: я подвернул ногу и хромал неделю, а они утром похмелились, и все нормально. Нет, не надо мне было уходить! С тех пор я взял себе за правило: прежде, чем не выпить, хорошенько подумай.
   Но иногда воздерживаться все-таки необходимо.
   Когда, во Владивостоке, я попал в общагу (это было после первой жены), нас в комнате оказалось четверо. Причем, двое жили там давно, и ничего особенного сказать о них не могу. А еще один появился вместе со мной по той же причине: его выставила жена. Он сразу объявил: «Я люблю читать книжки. А еще пишу стихи, мои стихи публиковали в газете!» Но вместо стихов и книжек он вынул «столичную», набулькал в стакан и выпил. Причем, так быстро, что я не успел спросить: какие книжки он любит читать? Я попытался догнать его и на одном градусе узнать, но он только разводил руками. И я подумал: он пьет за нас двоих – и у него хорошо получается! – значит, я должен что-то делать за него. Я начал читать книжки. Чем больше он пил, тем больше я читал. А когда у него возникали паузы – не знаю почему, но возникали – я тоже чувствовал такое отвращение к книжкам, что меня мутило. А потом мы опять брались каждый за свое. Таких отчаянных, как мы, не было во всей общаге! Мы продержались полгода, пока нас не разогнали... Надо помогать друг другу. Надо нести хотя бы часть ноши другого, которую ты в состоянии унести…
   Заглянул расстроенный Виталий Иванович. Глаза потухшие, вижу: не в себе человек.
   - В чем, - спрашиваю, - дело?
   - Да вот, - говорит, - война в Ираке. Бои такие, что города – в клочья!
   - Да, - говорю, - доберутся американцы до Саддама Хусейна, как пить дать, доберутся! У них столько орудий и такая сильная армия, что они любого диктатора могут схватить за ноздри. Им запросто! Если бы диктатором был я, то ни за что бы с американцами не связывался. Лучше дать свободу каким-нибудь курдам.
   - Так-то оно так, - завздыхал Виталий Иванович. – Но пока американская армия несет потери. Вчера еще двоих шлепнули.
   Смерть – это серьезно. О смерти мимолетно не говорят. Я убрал список недоукомплектованного состава нештатного аварийно-спасательного формирования. Подождет состав, потом доукомплектую.
   - А как шлепнули: в бою или так, по ошибке?
   - Об этом в сообщении не указали, но, думаю, что их подстрелили в бою. Иракские пехотинцы тоже не палками вооружены.
   - Тогда все правильно, – говорю. – Войны без потерь не бывает. И чем больше потери – тем лучше! Тут, как в драке – если у одного рожа разбита, а у другого ни одной царапины – то это, как бы, ненастоящая драка, это, как бы, понарошку. Победа всегда оплачивается кровью. Даже победа американцев. А если крови нет, то победителям придется слегка пострелять друг в друга. Иначе, о каких жертвах они будут потом вспоминать?
   Виталий Иванович склонил голову:
   - Без потерь, конечно, нельзя. Но зачем двух укокошили? И одного за глаза хватило бы!
   - Как это – «зачем»? Мы ведь не знаем диспозицию иракской стороны, насколько основательны были у них окопы и блиндажи, где находились пулеметные гнезда. Может, расположение гнезд было таково, что замочить меньше двух не представлялось возможным – военное искусство в Ираке сейчас сильно развито!
   Виталий Иванович ушел думать о войне в Ираке, а я позвонил Степе. Степа опять собирается в Кемерово, но еще не решил – когда. Подборку стихов, говорит, в «Огни Кузбасса» повезу. Степа пишет о разном – о груздях и подосиновиках, о перелетных птицах, о плавающих в Яе рыбах и о старом, мудром рыбаке, который ловит рыб на крючок. Все стихи заканчиваются так:

                С ветром, с воздухом ты вдохнешь
                Чувство гордой любви к природе!

   Степа озадачен:
   - Отчего меня в писательском союзе боятся? Они почему-то думают, что я на них, сволочей, пародии сочиняю. Мол, все мы пишем о малой родине, но у тебя, говорят, малая родина выходит какой-то сомнительной. У тебя, говорят, она получается раскоряченной, как шлюха… И вовсе она не шлюха. Моя малая родина – это моя Фудзияма, я ее рисую словом всю жизнь, постоянно: год за годом. А они – боятся!
   Я знаю – поэзия опасная вещь. Очень, очень опасная вещь!
   Когда я работал в редакции, меня вышибли как раз за поэзию. С треском вышибли. Да. Произошло это самым непредсказуемым образом. Жуткий случай!
   Было так. Я тоже баловался с Музой и результатами изредка радовал читателей. Тем же грешили сотрудницы из других кабинетов. И надо ж было мне в подборку редакционных поэтесс, где сплошь о любви и чувствах, сунуть свой злосчастный стишок! В нем значились следующие строки:

                …Я – как челн
                Среди волн.

   Как вышло, что в слове «челн» две буквы перепутались местами – до сих пор загадка. На другой день весь Асинск взахлеб читал мое стихотворение. Черновика я не сохранил. Редакционная машинистка клялась: что я ей принес, то она и напечатала. Корректорша заявила, что стихов вообще не понимает. Крайним оказался я. Поэтессы осатанели. Это, закричали они, я специально подстроил из-за своего противного характера! Такой тарарам подняли!... Вот так из редакции я вылетел по причине, о которой не люблю вспоминать.
   Что касается Степиных стихов – мне Степины стихи нравятся. Я почти в восторге от Степиных стихов! И ветер, и воздух, и чувство гордой любви – все у него к месту. Каждый выражает свою любовь, как умеет. И если Степа пишет одними и теми же словами – что в этом плохого? Все признаются девушкам одинаково, и начни критиковать каждое признание – мол, образы стертые, слова не выразительные, и само признание никуда не годится – в Асинске тогда жениться будет некому! И потом: разве девушки в тех, кто признается, образы ценят? Нет, не образы они ценят.
   В «Российской газете» интервью с известным писателем Гришковцом. Известный писатель, понятное дело, круче Степы, и он может позволить себе разные высказывания. Особенно если корреспондент вопросы задает. Однако тут писателя занесло, чего я никак не ожидал! Такое на всю страну ляпнул: нет, говорит, в природе людей под названием «сибиряки», чтобы эти, так называемые, «сибиряки» ни на кого не были похожи. Вот так вот и выдал, ни больше, ни меньше!... Зря он все-таки собаку съел.
   Я прямо скажу писателю Гришковцу: да, мы отличаемся! И сильно отличаемся! Оттого и сибиряки. У нас, если надо что-то крепко обдумать, на пару-тройку секунд вырастает вторая голова. Незаметно, но вырастает. А как только дело решено – сразу исчезает.
   Поэтому житель Рязани или Вологды, которому до Сибири пилить и пилить, должен пойти и утопиться в ближайшем пруду или просто сдохнуть от зависти.


               26. 03., среда

   Утром заглянул в Управление. Пока мы с Валентиной разговаривали, дверь в кабинет подполковника была открыта, и оттуда доносились голоса.
   - Надо, чтобы сами предприятия и учреждения создавали финансовые резервы для ликвидации чрезвычайных ситуаций. Причем, создавали все, независимо от организационно-правовой формы! – гремел Фоменых. – И делали это заблаговременно для экстренного привлечения необходимых средств. А то ишь, собаки, вздумали государство за нос водить! Сейчас, если где-нибудь рванет, ни у кого в загашнике рубля не завалялось. Поэтому целевой финансовый загашник предприятиям необходим. Формировать его можно разными способами: выделением на отдельном расчетном счету собственных средств; а также оформлением банковской гарантии; заключением договора страхования расходов на ликвидацию чрезвычайных ситуаций со страховой компанией, которая имеет лицензию для этого. Руководитель предприятия ежегодно обязан определять порядок создания и устанавливать уточненный объем финансового резерва.
   Следом зазвучал тенорок майора Симановича:
   - Полностью согласен с вами. Как вы справедливо заметили, средства из резерва должны выделяться только на финансирование мероприятий по ликвидации чрезвычайных ситуаций. Я указал бы первоочередные. Это: проведение поисковых и аварийно-спасательных работ; проведение неотложных аварийно-восстановительных работ на объектах жилищно-коммунального хозяйства, энергетики, транспорта, связи, пострадавших в результате чрезвычайной ситуации; закупка, доставка и кратковременное хранение материальных и продовольственных ресурсов для первоочередного жизнеобеспечения пострадавшего населения…
   Валентина качнула головой в сторону двери:
   - Послушаю их – и желание нажраться чего-нибудь. Хотя бы уксуса. Зарплату на заводах месяцами не платят, а они – о каких-то резервах!
   - Ничего не поделаешь, - сказал я. – Офицеры обязаны мыслить масштабно. Они на государственной службе. Всякий завод обязан иметь денежную заначку. Заначка – она вроде спасательного круга. Ты можешь утонуть или не утонуть, а заначка нужна позарез. Однако создавать заначку надо где-нибудь подальше отсюда, где-нибудь на Кипре, чтобы налоговики не могли дотянуться. Надежней Кипра места не найти!
   Покинув Дом Советов, прошел мимо городской гимназии. Когда я в ней учился, она была просто школой. Мы жевали промокашки и стреляли ими из трубок. Нынешним гимназистам этого не понять.
   А дальше – городской музей.
   Прошлым летом Яя размыла высокий берег и снаружи оказалась груда костей – мамонтов, буйволов и черт знает кого. Их очистили от песка и грязи и, не зная, куда определить, засунули для начала в музей. Треть одного из залов моментально приобрела вид былого пиршества. Я остолбенел, впервые его увидев.
   Вот, значит, как коротали время наши предки! Утомившись от борьбы за выживание, они собирались на яйском берегу. Разводили огромный костер и, приняв, что у них в то время было, закусывали мамонтом. А затем пели про серого гуся, про то, как он, потеряв гусыню, стал одинок.
   И молодой охотник, обглодав исполинскую кость, уводил свою любимую подальше и начинал врать:
   - Пролетит над землею много лун, и здесь появятся пещеры друг на друге. С племени, что поселится в них, начнут взимать коммунальные платежи. А вон за тем лесочком будут шахты «Асинская» и «Физкультурник».
   И любимая, звонко смеясь, отдирала от себя руки возлюбленного.
    

               27. 03., четверг

   Еще в понедельник дозвонился в Кемерово до полковника Крашкина, попросил сбросить по факсу счет-фактуру на новые противогазы. Не знаю, какая муха укусила директора, но он пообещал выделить деньги. На тридцать штук! Крашкин – ему поручена защита населения – немедленно заверил, что даст указание девочкам в отделе. Но то ли забыл, то ли девочки не торопятся.
   И вот тут я развожу руками!
   Когда разгильдяйство проникает в самое нутро гражданской обороны – это, я теряюсь даже, как назвать. Где противогазы? Почему в Кемерово никого не волнует обороноспособность водоканала?! Ведь если у нас рванет, что мы на головы напяливать будем?
   А еще бачок в туалете сломался, и дверь в туалет заколотили гвоздями. И от каких бы противогазов ни пухла моя голова, в итоге все сводится к туалету. Прикрой на неделю хоть производственный отдел, хоть экономистов вместе с Сидоровной – никто не заметит! А прикрой туалет?
   Хорошо, что скоро домой.


               28. 03., пятница

   Из житейских неприятностей главная та же: туалет не работает.
   С утра морозно, минус двенадцать.
   Электрик и, по совместительству, сантехник Виталий Иванович Запарин открыл в темном коридоре деревянной диспетчерской люк в полу – надо было проверить состояние труб – но в подполье спускаться не стал, а решил узнать: когда у него по графику отпуск? То ли он в этот момент к сыну в гости задумал поехать, то ли путевку в санаторий взять… А если Виталий Иванович что решил – откладывать не будет! Не мешкая, он отправился в кадры, а в открытый люк тут же влетела Анна Владимировна, инженер из производственного, и завопила так, что все, кто находился в диспетчерской, высыпали в коридор. Анна Владимировна отделалась пустяковой шишкой на лбу и ссадиной на руке, что не помешало механику Грилю сказать о Запарине: «Поймаю – убью!»… А причем тут Запарин? Это звезды над ним всегда по-дурацки сходятся! У него, не иначе, судьба такая. Вот, недавний случай. Махмудовна, секретарь-референт, решила подработать. В пятницу после обеда взялась набирать для студента из химического колледжа курсовую. Два часа долбила по клавишам компьютера. И когда допечатывала последний абзац, Виталий Иванович взял и обесточил контору: что-то ему то ли подсоединить, то ли отсоединить надо было. Тридцать страниц текста – насмарку… Я знаю, бывают моменты, когда женщины разговорный язык сильно расширяют. И даже очень сильно. Но чтобы так!
   Если внимательно посмотреть, то Виталий Иванович – человек вовсе не исключительный. Он обыкновенный электрик. Ничего в нем особенного нет. Возьми десять асинцев – и девять из них будут, как Виталий Иванович.
   А что такое обыкновенный асинец?
   Скажу, как понимаю.
   Мечтательность – вот наша главная черта. Еще когда Асинск только начинался, еще только первые шахты среди тайги возникали – уже тогда каждый новый житель грезил о чудной жизни, что находится не тут, а где-то в других краях, вдали от начальства – я знаю, я читал об этом. И в любой миг готовый сорваться, он наспех лепил времянку, не сильно хлопоча в смысле удобств. Летели годы, в щели времянки заглядывали то звезды, то солнце, но думка о вольных краях так порой скручивала душу, что дыхание перехватывало. Иногда он даже связывал барахлишко в узлы – мол, всё, съезжаю отсюда! Но то лошадь некстати расковалась, то распутица весенняя затопила дороги… Если б случилось добраться до Австралии на телегах, – никакие голландцы нас сроду бы не опередили! Они бы, в лучшем случае, пескарей у нас в Яе распугивали на своих хваленых парусниках.
   Асинец способен не только оставить открытым люк в полу и обесточить контору – это все ерунда. Асинцу любой смелый шаг по силам! Он может, к примеру, за сорок минут утащить из цеха набор новых гаечных ключей, расквасить харю лучшему другу, и тут же погладить котенка, налить ему молока и обещать жене завязать с курением. Какой-нибудь бельгиец тоже так сумеет, но не подряд, ему требуется время, чтобы осмыслить, принять решение, а потом проделать все эти штуки по отдельности... А еще у каждого из нас имеются свои грехи, и мы не просто бережем – мы лелеем их! Чем асинец красив? Тем, что вроде гоголевского казака: растет, как тополь, и так же дик, при сильном ветре с него сучья летят в разные стороны…
   До обеда глаза слипались, после обеда нет. Может, на то, что сон пропал, повлиял перец – я сильно наперчил пельмени в столовой? Надо проверить в следующий раз.
            
 
               31. 03., понедельник

   Вчера по третьей программе – фильм про обезьян. Они даже по деревьям не всегда с ветки на ветку прыгают, могут и по земле. Показали две группы. Одна, где обезьяны крупней и в авторитете, охотится на другую. То есть, большие люди поймали маленьких людей, задавили и сожрали. Голос того, кто читал за кадром, кипел от возмущения! А чему тут удивляться? Среди асинцев тоже такое практикуется.
   Возможна поездка в Кемерово: в среду Толик В. с Костей планируют туда по делам. Надеюсь, и для меня в машине место найдется. У Крашкина заберу противогазы. Нужную сумму, хоть в это трудно поверить, мы областному Управлению перегнали!
   А ближе к маю мне уголь надо завозить, лучше – сортовой. И горбыль, горбыль! Пол во дворе сгнил совсем, на обрезных плахах разориться можно, хочу горбылем обойтись.
   Услышав про горбыль, Толик В. вызвался помочь:
   - Это мы живо обстряпаем. У меня знакомый Серега Пилипенко, он на лесопилке работает. Артист! Досками жонглирует так, что сам хозяин лесопилки не уследит! Я с Серегой договорюсь, он сделает пару кубометров. И как доставить придумает. Они за кубометр берут тыщу сто пятьдесят, а Серега два куба за полторы тыщи отгрузит.
   Я тут же зауважал незнакомого мне Серегу Пилипенко!
   - Согласен! Только горбыль нужен широкий.
   - Широкий – так широкий, о чем речь. Серега всё сделает!
   Смотри-ка: ловко у меня с горбылем получилось!
   В хорошем настроении прогулялся до пожарной части – кое-что утрясти надо было.
   Вот, казалось бы, почему пешком, если есть машина? Их в конторе для разъездов сразу две. Одна генеральская «волга» - на нее, конечно, никто не смеет покушаться, а есть еще старенький «жигуленок» для всех остальных. Однако мне «жигуленок» перепадает по остаточному принципу. То есть, никак. Первой в списке на поездку главный бухгалтер. Все, что касается денег, для Боровкова свято. Если надо в банк или в налоговую, а «жигуленок» крякнулся, генерал уступит даже свою машину. Вторая на очереди Сидоровна. Ей каждую неделю по нескольку раз срочно надо куда-нибудь. Потом начальник производственного отдела Олейник. Тот отправляется в городскую Администрацию и надолго. При нем всегда черная папочка с документами. Я пытаюсь понять: куда же он эту папочку пристраивает, если приспичит ему в Администрации по большой нужде? В кабинках мужского туалета полки не предусмотрены, а держать папку на коленях неудобно, я по себе знаю… Кроме названных, есть еще абонентский отдел, кадры и другие службы. Когда я подхожу к Махмудовне – она распределяет между всеми алчущими «жигуленок» - и говорю, что надо съездить по такому-то адресу, она неизменно отвечает, что «транспорт сейчас занят». Конечно, случись глобальная заваруха, Боровков, допускаю, изменит свои взгляды. Скажет: Фигуркин, машина сразу после бухгалтерии твоя! Но до глобальной заварухи  еще далеко. Да и не нужна мне глобальная заваруха, обойдусь. А в том, что меня обходят с машиной, есть преимущества. Когда ноги крепкие и бегают, надо ими пользоваться. И потом: если я ухожу по делам, то какие у меня могут быть дела – это уже мое дело!
   Завтра с утра надо появиться у медиков, после обеда – на очистные. Послезавтра в Кемерово, в четверг на учебу, в пятницу после работы в баню, в субботу – в клуб. Удивляюсь, что меня на все хватает!
   …Только что вернулся с планерки. Я, когда шел туда, все думал: как же она начнется – обещанная генералом новая жизнь? Я сам несколько раз начинал новую жизнь. А кто не начинал? Интересно, кто-нибудь живет сейчас новой жизнью? Из тех, начинавших? Однако как будет у нас?… Плановый отдел – с цифрами, Каблуков – с покрышками, Костя – с лампочками, я – с новыми противогазами.
   Оказалось, Савелий Лукич за неделю про новую жизнь то ли забыл, то ли решил повременить с ней. А пока обрушился по-старому.
   - Когда работать начнете?! Дисциплины нет, материалы не берегутся, кругом сплошное воровство! У кого тащите? Вы же у себя тащите! Прежде чем требовать хорошую зарплату, надо вкалывать и вкалывать. Надо душу вложить в свое дело! А вы водоканал по миру пустите и сами сдохнете под забором!… 
   Мы сокрушенно молчали. Сидели двадцать разгильдяев, и я среди них, глаза в пол и – молчали. Прав генерал, кругом прав: надо за что-то браться.   
   И вот теперь перебираю варианты: приказ, что ли, какой-нибудь сочинить? Или позвонить куда?...
   Сделал два удачных звонка. Первый – в управление здравоохранения; сказал, что завтра утром подъеду с договорами. Второй – в Кемерово,  предупредил, что буду в среду за противогазами.
   Заговорили о войне в Ираке. Начал Костя:
   - Все дело в нефти. Американцам нефть нужна. Если они в Ирак зашли, обратно их не выгонишь, не для того заходили. 
   - Зайти мало, - Толик В. по привычке дымил сигаретой. – Мой сосед зашел, да не туда, и его поленом встретили!
   - А яснее сказать нельзя?
   - Яснее? Можно! Глупые американцы не учли, что мусульмане запах спиртного на дух не переносят. Поставь перед ними ящик водки, они на нее и не посмотрят!
   - И что?
   - А то! У нас на улице, если двое подерутся, то настучат друг дружке по роже и быстро закругляются, чтобы перемирие спрыснуть. А мусульманам непонятно: зачем перемирие, если битая рожа нисколько не мешает кулаками махать? С непьющими драться – себе дороже.


1. 04., вторник

   Накануне вечером с Анютой поругались. А из-за чего – я так и не вник. Но догадался. Она хочет, чтобы я ей утюги и мебель ремонтировал; гвозди, куда надо, вбивал; а она бы меня пирогами кормила. И чтоб так было всегда. Сам же я мечусь между гвоздями и пирогами и не могу определиться: а мне-то что надо?
   А начиналось все хорошо. Прихожу, она говорит:
   - Помоги, у меня уже голова не соображает: методистка задала каждому воспитателю сочинить сказку для ребятишек.
   - Какую сказку?
   - Современную.
   - Легко! В одном заколдованном городке на улице Проявительной жили-были Негатив с Позитивом…
   - Опять ерунду городишь! Ты нормальное что-нибудь придумать способен?
   Начиналось все хорошо, а закончилось гвоздями…
   Сегодня утром побывал в городской больнице, подписал там договор о  взаимодействии в чрезвычайных ситуациях. Потом случайно заглянул в их медицинскую библиотечку, а в ней книжки выдает знакомая – с кудряшками и острым носиком, вот только имя забыл.
   - Как поживаете? – говорю. – Славно мы тогда с вами у Юрки-художника погуляли!
   А у нее взгляд отчужденный, как будто в первый раз меня видит.
   - Вы, - говорит, - мужчина, что-то путаете.
   - Ну как же! Перед Новым годом. Я еще помогал вам посуду на кухне мыть, а вы меня по рукам шлепали.
   - Буйная, однако, у вас фантазия. Такое вообразить!
   И я вспомнил слова Анюты: «Ты нормальное что-нибудь придумать способен?».
   Перед обедом, заранее позвонив Горелкину, отправился на очистные сооружения, с проверкой. Добрался на их дежурке. Дежурка в столовую за продуктами приезжала. За городом, на проселочной дороге, мешок с хлебом и два ящика с молоком в бутылках начали подскакивать на ухабах. Я опасался, чтоб какая-нибудь бутылка не разбилась, и молоко не залило штаны.
   Начальник очистных Горелкин, сухой и бледный, когда-то живший поблизости от семипалатинского полигона, встретил меня у ворот. Пока сторож открывал ворота, я выбрался из дежурки, прошел в калитку и объявил:
   - Начнем с осмотра территории.
   Мы побывали в котельной, в хлораторную заглянули. Оператор, девица из новеньких, увидев меня, переполошилась. Это правильно: проверяющий должен вызывать смятение у тех, кого проверяет.
   Я надул щеки и противным голосом подполковника Фоменых спросил:
   - А что вы будете делать, если кто-нибудь зайдет сюда, в хлораторную, и на него сверху упадет провод под напряжением?
   - У нас провода не падают.
   Я поднял глаза. Провода на стене и на потолке были упрятаны в короба из пластика.
   - И все-таки?
   Оператор захлопала ресницами и неуверенно произнесла:
   - Ну, это… Возьму палку и откину.
   - Кого? Пострадавшего?
   - Нет: провод.
   - А потом?
   Она еще сильней захлопала ресницами.
   - Надо оттащить пострадавшего, - назидательно сказал я, - пощупать пульс у него на шее и, если нет никакого пульса, приступить к реанимации. Первым делом расстегнуть куртку и рубаху. И ремень на штанах, чтоб кровь свободно циркулировала. Затем ударить кулаком в грудь – для запуска сердца. А если и это не поможет, начать непрямой массаж сердца и искусственное дыхание. Запомнили?
   Молчание. По-моему, я переборщил. И решил слегка отыграть:   
   - Когда после удара током пострадавший перестает дышать, четыре минуты или даже пять минут он еще не совсем мертвый, его можно оживить. Если, конечно, делать все правильно.
   Она всхлипнула.
   Мы с Горелкиным покинули хлораторную.
   На высокой мачте в разные стороны торчали четыре прожектора.
   - Работают? – осведомился я.
   - Два работают. В остальных лампы сгорели.
   - А что Ядыкин говорит?
   - Он не говорит, он матом ругается. Лампы у вас в конторе третий месяц выбить не может.
   Горелкин, словно провинившийся школьник, отставал на полшага, как и положено.
   Я решил – напугаю, а потом скажу, что это первоапрельская шутка:
   - Непорядок с прожекторами. Это придется отразить в предписании!
   От приемника сточных вод налетел ветер. Я сморщился.
   Горелкин мстительно хмыкнул:
   - Есть душок. Ничего не поделаешь, все городское добро сюда приплывает.
   - Как вы терпите?!
   - Привыкли, - сказал Горелкин.
   - После такого никаких запахов не различишь!
   Горелкин снисходительно посмотрел на меня.
   - Наоборот, нос у всех в полном порядке: чувствительность обостряется!
   Я поднял бровь:
   - Шутки шутите?
   - Нисколько. Здесь практика нужна. Подойдешь к приемнику и разницу запахов всегда уловить можно.
   - Как это?
   - Очень просто.
   - Нет уж – объясните.
   - Ну, если хотите… Первого января, например, над стоками праздничный запах салатов, а сами стоки пузырятся, как шампанское. Зато в Рождество от них веет исключительно елеем – можно подойти, сложить на груди руки и благостно постоять рядом. А вот двадцать третьего февраля приблизиться невозможно – портяночный дух! И так из года в год, почти без изменений. За исключением, пожалуй, июня: блевотиной стало меньше тянуть.
   Я так и не понял: это что – первоапрельская шутка? Это он что – разыграл меня?
   Мы вернулись в контору. Я по-прежнему был придирчив. Осмотрел огнетушители, пригрозил диспетчеру учениями, в лаборатории устроил небольшой разнос. Но, даже проверяя, нельзя заходить слишком далеко. В любой проверке надо знать меру. Спросил про баню. Баня, услышал, в полном порядке, хоть сейчас можно затапливать и мыться.
   Обратно топал пешком.
 

3. 04., четверг

   В выходные я вести дневник не могу. Я занят.
   Тут дело вот в чем: убегающее время, для своего удобства, старается быть одинаковым. Внутри себя у него различий нет, все минуты друг на друга похожи. Но снаружи различий хоть отбавляй. Все эти четверги, вторники, пятницы – они мясо недели: когда жирное, когда постное. А выходные – специи. Но специями сыт не будешь. Попробуй-ка наглотаться одной горчицы или молотого перца – глаза на лоб полезут!
   Поэтому будни необходимы. Но обязательно каждое событие надо фиксировать. Потом в выходные сесть и разом оглядеть всю рабочую неделю с понедельника до пятницы. И тут же в голове начинают появляться разные мысли: они, по сути, и есть специи. И тогда неделя получается завершенной. Если я мыслю, значит, есть, за что выпить. Мне матушка, когда сердится, всегда говорит, что я умный чересчур.
   А с понедельника – все сначала. Обстановка в кабинете располагает. И сейф в углу, и огромная, в полстены, карта Асинска, и затертое локтями стекло на столе, и перекидные листочки с указанием чисел и месяцев на подставке, - все прямо подталкивает: ну-ка, запиши, где был и с кем встречался; ну-ка – запиши! И отчего б не записать? Дождешься, когда Костя и Толик В. умотают на водозабор или еще куда-нибудь, и шпаришь…

   Вчера прокатился с энергетиками до Кемерово. Был у Крашкина, забрал противогазы. Теперь, при случае, могу козырять ими в Управлении.
   Сегодня, кстати, мне из Управления позвонили. Ведущий специалист Валентина обрадовала: к нам в водоканал едут ревизоры. И сказала, что они секретные. И по секрету сообщила, чего они проверять собираются.
   Со второго этажа рабочего кабинета обширный вид на окраину Асинска. Поляну перед окошком обследует скворец – с юга домой вернулся. Первый скворец, которого вижу этой весной. Жрать, наверно, хочет с дороги. Попрыгал, попрыгал – нет ничего. С поляны перелетел на березу, оттуда спланировал на провод, дальше я следить не стал. А когда вновь глянул, – его на проводе уже не было.         
 

4. 04., пятница

   Начало рабочего дня. С горбылем накануне ничего не вышло: Толик В. появился поздно, в три часа, а собирались ехать вдвоем к Сереге Пилипенко.
   - Закрутился, - сказал Толик В. – На гидроузле монтировали пожарную сигнализацию.
   Я сразу понял: врет.
   - Не ты же монтировал, специалистов позвали.
   - А контролировать кому?
   На сегодня опять наметил горбыль и – в баню. С баней на очистных, может, и получится, а вот с горбылем – неизвестно…
   Все идет к тому, что сегодня попаримся. Зато с горбылем снова осечка: на звонок Толика В. Серега Пилипенко ответил, что хозяин лесопилки за ним следит и воровать пока не дает.
   Электричество перед обедом отключили, столовая не работала. И это я, называется, в одном кабинете с двумя энергетиками нахожусь! Ненадежный народ они оба. Электричества не дают, с горбылем я в пролете, могли бы хоть бутербродами накормить.


               7. 04., понедельник

   В пятницу мы все-таки отправились в баню и Мишку Томского с собой захватили.
   Началось с того, что Лев Львович в одиннадцать позвонил на очистные: затапливайте, приедем! После пяти покинули территорию базы, тормознули около магазина. Затарились, как положено. Сумку с бутылками, чтоб они не разбились, Канарейкин бережно держал на коленях. Всю дорогу Толик В. любовно на нее поглядывал.
   - Главное – не перепить, главное – не перепить, - повторял Лев Львович, когда проезжали мимо кладбища.
   - Главное, чтоб хватило, - назидательно сказал Толик В. – Хуже, если не хватит. Помню, в Геленджике мы с Корнеичем однажды проводку к частнику тянули. Когда закончили и получили расчет, Корнеич говорит: ты молодой, сгоняй за бутылкой. Я говорю: может, две сразу взять? Нет, отвечает, первая покажет, нужна ли вторая. Ладно, сбегал. Как она в желудки легла, мы и не заметили. Он говорит: давай за второй. Я говорю: чего мелочиться, может, две взять? А он: вторая покажет, нужна ли третья. И вторую приговорили. Он опять: беги за третьей… Четыре раза бегать пришлось! И что интересно: пока бегаешь, хмель из головы вылетает. Корнеич был, как свинья, а мне не хватило, один потом добавлял. Лишь бы сегодня такой беды не случилось.
   - Нет у нас в городе никаких клубов для отдыха, - сказал Славка, обнимая сумку. – Пойти некуда. Хочешь – не хочешь, а надо пить. Хоть бы профсоюз придумал вылазку на природу. Чтоб большой компанией – да на лыжах, да с песнями!
   - Были мы на природе, - возразил я. – И большая компания, и лыжи – все было. И даже песни. Но как пел – не помню. И как возвращались – не помню.
   - Это когда?
   - Недавно. Не знаю, почему ты с нами не поехал.
   - Эх, - сказал Славка, - какие-то мы нескладные. Нет у нас привычки: чаи гонять.
   - А зачем? – удивился Мишка. – Ты пробовал влить в себя три литра чая? Или хотя бы два? Не пробовал? Я скажу: никакого удовольствия!
   В этот момент мы подрулили к воротам канализационных очистных. Встретил нас Горелкин, проводил до места и исчез. В бане не оказалось мочалок. Ни одной. Зато были веники, три штуки. Лев Львович философски заметил:
   - Без мочалок обойдемся. Мы что – мыться сюда приехали?
   Баня у Горелкина толково устроена. Есть и парная, и душ, и даже бассейн метров на восемь в длину: хоть плавай, хоть пешком ходи. А еще – отдельная комната, в ней стол из струганных досок. И лавки с обеих сторон.
   Недолго постояв под душем, забрались в парную. Плескали воду на камни, распаривали веники и, выгоняя пот, млели на широком полке.
   У всех было радостное предчувствие.
   - Когда я служил на севере, - вспомнил Каблуков, охаживая себя веником, - мы на минном тральщике так делали: из брусков сколачивали деревянный каркас, внутрь опускали брезент, крепили по краям. Получалась большая лохань. В нее шлангом из машинного отделения подавали морскую воду после охлаждения движка, а вода горячая – градусов пятьдесят. И вот отстоишь свою вахту, разденешься в кубрике, нагишом вылетишь на корму – и прямо в лохань! Над головой звезды горят, снежок на рожу падает, уши морозцем поламывает, а ты лежишь и блаженствуешь в горячей воде. Старпом, бывало, грозится: «Вы, сукины дети, если будете службу нести, спустя рукава, я это ваше корыто прикажу разобрать!». Действовало безотказно.
   - А у нас в Новороссийске, было по-другому, - сказал Толик В. – Сауна и холодный бассейн. Посидишь на полке при температуре сто десять градусов, дождешься, что жар уже не в тебя, а из тебя лезет, затем наружу и прямо с бортика – в ледяную воду. Все, что между ног, сразу съеживалось до размера горошин! А потом опять в сауну! Игра контрастов. После этого пиво в желудок пташкой влетало.
   - Так чего мы тут сидим? – воскликнул Канарейкин. – Почему в нас ничего не влетает?
   Мы оказались возле стола, разложили все, что привезли, колбасу толстыми кружочками нарезали и расселись вокруг. Подняли стаканы за Костю; за электричество, чтобы бегало, как надо, и не рыпалось; за котельные – Костя за котельные тоже в ответе.
   Лев Львович подначивал:
   - Мне приснился сон: труба в котельной упала!
   Потом в парной, постанывая и покряхтывая, снова хлестали себя вениками. Румяные от жара стояли под душем, отмокали в бассейне. И снова тянулись к столу. Пили уже, как бы, машинально.
   И вот, когда наступила последняя ясность, случился такой разговор.
   - Развал судебной системы, который мы наблюдаем вокруг себя, угрожает страшными последствиями для всей страны, - заявил Лев Львович, икнув и почесав в паху. – У нас не остается других способов защитить гражданские права, кроме как выйти на улицы.
   - Сейчас пойдем? Без трусов? – спросил Толик В.
   Лев Львович отмахнулся.
   - Если нет уверенности в государственных институтах, до чего мы тогда докатимся? Грубая сила, как метод управления, обречена – все, кранты ей! Потребность в справедливости, правах человека, защите достоинства – этому время теперь пришло, и это ищет пути реализации. Но мешают препятствия. Опять же – взятки…
   - А что такого? – сказал Канарейкин. – Чем взятки тебе не нравятся? У нас брать взятки всегда считалось делом обыкновенным. В девятнадцатом веке даже книжка продавалась «Как правильно брать взятки». Популярная, между прочим!
   - Плевал я на ваши гражданские права! – объявил Толик В., рубанув воздух рукою. – Жили без них и дальше проживем! Надо вот что: плеткой драть всех подряд! Девок, баб, мужиков – всех. Согнать на площадь и – драть!
   А я еле сдерживал себя. Что они несут? Какая судебная система, какие государственные институты, тем более – какая еще плетка? В нормальном обществе всегда есть лидер. Боевой командир, который видит путь к победе. Но пойдут ли эти люди хотя бы за губернатором, если губернатор скажет: идите за мной?
   Нет, не пойдут!
   Я глотал водку, про себя возмущался и даже не закусывал. Как тут оставаться безучастным? Нет, я не мог промолчать! Будь другой на моем месте, он поступил бы так же.
   Я встал, едва не зацепившись за угол стола. Стены предбанника исчезли. Перед моим взором раскинулась вся земля – от Камчатки до Калининграда и в обратную сторону. Я видел умирающие деревни в дремучих лесах, я видел загрязненные реки и свалки мусора по их берегам. Я видел остановленные фабрики и заводы, видел трудовые коллективы, пребывающие в глубоком унынии.
   Мои осовевшие друзья подняли на меня мутные глаза. Слова, брошенные мной, растревожили бы самое черствое сердце:
   - Очнитесь! Я говорю вам – рассеянным по городам, гибнущим поодиночке патриотам: выше голову! Выше голову, мы еще пригодимся России. Я говорю вам, московским оппозиционерам, вождям всех партий – слушайте меня! Без патриотов, без патриотизма страну не поднять. Мы есть, и мы не дадим раздавить себя!
   Я бы еще много мог наговорить. Но ничего не ответили мне друзья – полезли в парную.               
   А потом звонили в таксопарк, чтобы водки нам привезли. А вот как с привезенной управились – это уже смутно. Мишку Томского будили в бассейне, он там спрятался от нас и заснул.   
   Выскакивали на воздух и кувыркались в не дотаявшем снегу, но только вывалялись в грязи…
   Из бани поехал к Анюте, она меня быстро затолкала в постель. А утром в субботу спину отмывал. На душе скребли кошки.
   У мудрого Степы в таких случаях – никаких угрызений совести! Что, говорит, из того, что я перебрал? Надо прощать себе недостатки. Если мы их себе не будем прощать – кто сделает это вместо нас?
   А сегодня те, кто побывал в бане, обмениваются впечатлениями. Трусы в раздевалке на этот раз забыл Костя. Дома скинул штаны – жена так и села на диван. И сразу начала допытываться: правда ли, что он в бане был, а не где-то еще? Женщины все понимают неправильно! Мишка оставил шарф, а Толик В. – полотенце. Славка сунул куда-то рубаху, Лев Львович Каблуков обронил золотую цепочку, я не нашел одного носка. Опять же ненароком расколотили лампочку. Эта баня у Горелкина кем-то заговоренная: сколько раз ездили в нее, и каждый раз что-нибудь забываем. К обеду с очистных привезли полную сумку наших потерь. Лев Львович Каблуков сказал, что в следующий раз не возьмет цепочку. А мне что – носки дома оставлять?
   После обеда состоялась планерка.
   Боровков расстроен, ругался вяло, без огонька. Тучи над конторой как висели, так и висят. Подвести хотят водоканал под банкротство. Водоканал – не ларек какой-нибудь, где жвачкой лежалой торгуют. Здесь только двигателей десятки. На одной меди, если ее выковырять и в приемный пункт сдать, озолотиться можно…   
   С горбылем опять сорвалось. Он что, этот хваленый Серега Пилипенко, совсем оборзел? Воровать разучился? Напрасно Толик В. его расхваливал.
   Не забыть банку кофе купить, а то пустую воду в кабинете хлебать начнем.


               8. 04., вторник
   
   Банку кофе купил. Толик В. тоже принес. Теперь хоть запейся.
   Дед Ядыкин с очистных пожаловал. Он недавно из больницы, две недели лечился от хондроза. 
   Ошеломленно крутит головой:
   - Я за всю свою жизнь столько уколов не принял! Счастье, что у меня две ягодицы: подставлял по очереди, чтоб потом сидеть можно было. В соседней палате старик-татарин лежал, тоже удивлялся: глаз болит, а жопа колют!
   Перезимовавшая бабочка билась дома в стекло веранды вечером накануне, пыталась вырваться на улицу, а сейчас в кабинете между рамами обнаружил живую муху. Вместе с теплом всё пробуждается, все зашевелилось и норовит куда-то лететь.
   Мне тоже, что ли, на водозабор податься?


               9. 04., среда

   Заглянул озабоченный Славка Канарейкин. Два узбека достраивают ему закусочную в парке: решил на досуге заняться бизнесом. К лету открыться хочет.
   - Комиссии замордовали. Пожарники, экологи, санэпидстанция. И каждому отстегни. Все доят и доят, словно корову. Посмотри: у меня вымя нигде не выросло?
   С неба опять повалил снег, как будто бабочки недавно и не летали.


               10. 04., четверг

   С утра – на водозабор. Но не потому, что опять потеплело. Пришлось сопровождать майора Полякова из вневедомственной охраны. Всю дорогу майор внушал:
   - Вот вы заключили договор на охрану водозабора с частным охранным предприятием. Зачем? Все бывшие менты теперь в ЧОПах. А я знаю этих работников! Вчера он в отделении с утра до вечера воздух ногами пинал, а сегодня – в ЧОПе. Договор вы должны заключить с нами. Денег мы берем больше, это так, зато у нас порядок, мы не продаемся, а продаем услуги. Могу дать гарантию: никакая проверка вам предписаний не напишет! А с частниками хлебнете горя. Я лично буду проверять каждый месяц. За гнилой забор крови из вас попью! Вы у меня поносом возле гнилого забора изойдете, штаны стирать замучаетесь! И все – по закону. Поэтому думайте! На тот же забор можно взглянуть по-разному.
   За что уважаю вневедомственную охрану – за прямоту! Я думаю, что из вневедомственной охраны вряд ли вышел хотя бы один дипломат. Они не деликатничают, рубят, как есть. У них мысль никогда не петляет!
   Я сказал Полякову:
   - Согласен на сто процентов: если государство сделает ставку на частников – ничего хорошего для государства не выйдет. Какой частник будет думать о государстве? Да он наплюет на государство при первом удобном случае. И наш генеральный директор в своих рассуждениях не прав. Но как тут быть? И среди генеральных директоров попадаются несознательные. Денег ему, видите ли, жалко! Лично я бы не пожалел. Когда я работал на стекольном заводе, у нас тарный цех сгорел. Одни головешки остались. И директору завода задали вопрос: а почему он не заключил договор на охрану цеха. И знаете, что ответил директор? Он ответил: «Цех не должен был сгореть! По всем раскладкам гореть ему было необязательно!».
   - Вот-вот, - мрачно подхватил Поляков, - сгорите вы с этим ЧОПом.
   - А мы уже горим. В прошлом году ребята из одной службы сюда, на территорию проникли – проверить бдительность охраны. Муляж взрывного устройства подбросили. И охранник даже не заметил!
   - Ребят из одной службы очень хорошо финансируют, - вздохнул Поляков. – А что муляж подбросили… Это у них называется: за звездой сгонять. На погоны.
   Подъехали к проходной. Открыла контролер КПП.
   - А Сергеевны нет. Она на базу уехала.
   - Уехала – так уехала, - сказал Поляков, - без нее управимся.
   Мы с майором вошли в тесную, увешанную рамочками с инструкциями комнатку. Охранник, бывший милицейский подполковник, как раз собрался перекусить. Он торопливо прикрыл алюминиевую чашку мятой газетой, но я успел заметить домашние котлетки с жареной картошкой.
   Поляков выступил вперед.
   - Предъявите ваше удостоверение.
   Охранник полез в карман.
   - Так, Василий Васильевич, а разрешение на оружие у вас есть?
   Из того же кармана было вынуто разрешение.
   - Теперь расскажите, как часто вы обходите вверенную вам территорию?
   Охранник взглянул на газету. Из под нее доносился обалденный запах.
   - Согласно инструкции один раз в пятьдесят минут. Схема движения по территории разработана начальником объекта и утверждена директором водоканала. На схеме все указано. Первым делом я должен пройти вокруг здания реагентного хозяйства – проверить замок на складе с жидким хлором и заглянуть в хлораторную. Далее горизонтальные отстойники. Здесь надлежит удостовериться в сохранности запоров на крышках люков, - палец охранника елозил по прочерченной стрелочками маршруту. – Затем я направляюсь в административно-бытовой комбинат, поднимаюсь на второй этаж к диспетчеру и спрашиваю: все ли в порядке. И завершение обхода – мимо станции второго подъема, электроподстанции и котельной. Все.
   Поляков хищно прищурился:
   - Ну да, пройти-то вы прошли. А связь? С кем вы держите связь? Допустим, на территории обнаружено подозрительное лицо. Кому об этом сообщите?
   Охранник показал на кожаный футляр.
   - Вот: мобильная рация. Выйду на связь с дежурным ЧОПа.
   - Выходите!
   Майор собирался во что бы то ни стало доконать охранника. Из кожаного футляра на поясном ремне бывший подполковник вынул рацию.
   - «Четвертый», я – «седьмой». Как слышите? Прием!
   В ответ послышались шорохи и потрескивания.
   - «Четвертый», «четвертый», я – «седьмой». Прием!
   Охранник покрутил ручку громкости. Раздался грохот, будто рядом самосвал высыпал щебенку.
   - Рация не работает! – радостно закричал Поляков.
   Затем, брезгливо полистав серый от грязи журнал дежурств, майор достал из планшетки бланк, и начал составлять акт проверки. Он много чего в акте написал, в том числе и: «Рация не работает. Забор гнилой – заменить». Хотя к забору даже не подходил.
   А сам осмотр водозабора ограничился проходной. Поляков мельком взглянул на территорию и отвернулся.
   Садясь в машину, я увидел в окне, как охранник хлопочет над остывшими котлетками…
   Городская газета опубликовала прогноз и посулила читателям заморозки – до минус двадцати. Что ж, минус двадцать, так минус двадцать! Это осенью все желания летят на юг, а весной – обратно.
   После обеда выдали аванс.


               11. 04., пятница

   Вечером с родственницами играли в лото. Пришли Галя с Тамарой, принесли карточки и «бочонки», и мы сели играть. Матушка за пару часов просадила 6 рублей 80 копеек, я остался при своих. Проводив сестренок, я обратился к матушке:
   - Ты говоришь, тебе невестка нужна?
   Матушка удивилась такому вопросу, но с готовностью подтвердила:
   - Нужна.
   - А если она окажется такой же мотовкой, как и ты? Вместе начнете деньги швырять на ветер? Что я тогда с вами делать буду? Вы же вдвоем весь дом разорите! Вы же меня по миру пустите!
   - Подумаешь: шесть рублей! – закричала матушка. – Шесть рублей – не деньги!
   - Как сказать, - набирал я очки на будущее. – Мне на пиво хватило бы! Нет, лучше я повременю жениться…
   А перед игрой мы разнообразно поужинали. Я с аванса огурцов свежих купил, апельсинов, мороженое, а еще лапшу быстрого приготовления, кефир, шоколад, печенье. Выпил грамм сто разведенного спирта, отчего настроение сразу поднялось. И тут явились сестренки и обчистили матушку… Лег в постель до одиннадцати, и пока не затрезвонил будильник, спал крепко.
   Томский сейчас позвонил: в Ижморском несколько электриков отравились, пришлось всей бригаде желудки промывать. Шульц, местный заводила, купил у какой-то бабки самогонку. Чего она в нее добавляла – крысиного яда, что ли? Мишка, рассказывая, не мог понять:
   - Какой же он немец, если пьет, как Каблуков?               
   - А немцы – что, не люди?               
   - Да люди, кто спорит? Но ведь немцы!
   - И что? Если б не пили – до Москвы бы не дошли.
   

               14. 04., понедельник

   В субботу стирку устроили, а у матушки сердце прихватило. Повалилась на кровать, заохала. Пришлось все бросать и вызывать «скорую». Приехали, а у нас тут стиральная машина посреди кухни стоит, ванна с водой, белье в тазах на полу. Фельдшер с медсестрой в халатах и саквояжем, обогнув тазы, проследовали в матушкину комнатку, поставили три укола.
   - Что ж, бабушка, придется вам неделю полежать, - сказал фельдшер, закрывая саквояж. – Лекарства я выписал, как принимать – в рецепте указано. И чтобы никакой работы. А в понедельник врача участкового вызывайте.
   «Скорая» уехала.
   - Умру я скоро, - сказала матушка. – Кому все достанется… Пальто почти новое, полотенца махровые, занавески. Ты вот что, ты запоминай: занавески в парилке отпаривать надо, иначе серые станут… Как один будешь жить? Не получится у тебя ничего. Хозяйство вести не сумеешь.
   - А я и не буду его вести. Я сразу объявление в газету дам: одинокому мужчине требуется домработница.
   - Какая еще домработница? – матушка приподняла голову с подушки. – Да откуда ж эта домработница знает, где и что у меня лежит?
   - Так я лишнее выкину, а с остальным она разберется. Зачем мне разное барахло? Занавески твои столетние!
   - Чего городишь – какие столетние? «Столетние». Я их сама на машинке выбивала!
   - Во-во, расползаются уже. А потом эти страшные алюминиевые вилки и ложки вместе с буфетом – куда их?
   - Буфет не трогай. Он сразу после войны купленный. Твой отец из армии вернулся и купили.
   - Да. И музейной ценности не представляет. Сдал бы в музей – не возьмут. Самое место ему на свалке. Обязательно выкину!
   - Ишь, ты – выкидывальщик нашелся! Ты не видел, каким трудом это все наживалось!… Выкинет он.
   - А я знаю, почему ты умереть хочешь. Огород скоро, а тебе морковку и лук на грядки высаживать лень!
   Матушка рассердилась и отвернулась к стене… Ну, и чего сердиться? Все когда-нибудь там окажемся. А то к смерти она изготовилась. Надо подольше пожить здесь. А туда успеем, зачем спешить.
   Сегодня утром позвонил в поликлинику. Врач должен появиться до обеда.
   Шумовка развалилась. Привез с собой, хотел к сварщику подойти, но его нет на базе.
   На электриков косяком пошли несчастья: на водозаборе с утра один руку проводом обжег, на «скорой» увезли. А еще одного, с канализационных очистных, явившийся накануне в гости свояк хватил пультом от телевизора прямо в темечко. Дмитриев, энергомеханик с водозабора, сидит в нашем кабинете и пишет объяснительную – вина за ожог на него ложится. После каждого слова вздыхает так надрывно, что утешить хочется.
   Нина Николаевна, инженер по технике безопасности, позвонила в больницу. Там спрашивают: электрик? с водоканала? Так-так… Он сейчас в реанимации, в очень тяжелом состоянии, не знаем: выкарабкается ли? Дмитриев белеть начал, валидол под язык засовывать. Но, оказалось: перепутали – не о том электрике, у которого ожог, а о втором сообщили. А тот, второй, не на работе травму получил, поэтому за него все спокойны.
   Если тебя бьют по голове хоть пультом, хоть другим предметом, то лучше все-таки, чтоб на работе: будет, кому переживать.


               15. 04., вторник

   Вечером лекарства для матушки купить. Участковая врач явилась вчера и накатала такой внушительный список, что можно жить на одних таблетках без завтрака и обеда – глотать горстями и водой запивать. 
   Из Управления позвонили: срочно создать уголок наглядной агитации – будет проверка: «Не окажется уголка, ждите неприятностей». А у меня такой уголок уже есть. Прямо в кабинете.
   Два года назад от пожарных поступила команда: оборудовать на базе и в остальных наших подразделениях щиты с баграми и топорами. Ведро чтоб было – огонь заливать и ящик с песком. А я в этот момент чем-то важным занят был. Вроде, со Степой обдумывали: в какую сторону на рыбалку рвануть. Пока я буду рыбу ловить, ничего не должно загореться. Рыбалка, однако, не состоялась, а с проверкой через месяц нагрянули: что сделано посмотреть. И выкатили мне штраф за нерасторопность.
   Но теперь меня врасплох не застать. Я наперед позаботился, весь кабинет облепил плакатами. Заодно энергетики набираются знаний. Плакаты, правда, изрядно пожелтели, в шкафу пролежали лет тридцать. У генерала денег на новые просить бесполезно, а по этим спасаться при ядерном ударе следует на лошади с телегой.
   Это придает оптимизма – уж если на лошади легко ускакать от ядерного взрыва, то еще не все потеряно!


               16. 04., среда

   Накануне после работы – встреча в Красном уголке. И не с каким-нибудь местным депутатом, который ничего нового не скажет и ничем не способен удивить, а с членом Совета Федерации! Из самой Москвы к нам прикатила. Возникло у нее желание пообщаться с коллективом водоканала.
   Мы, конечно, слегка поразились: неужели наш опыт приехала перенимать, неужели в Москве с водой плохо? Хотя Толик В. сразу отмел эту мысль – было бы плохо, все бы из Москвы сюда рванули, а так пока что-то незаметно. Ладно, думаем, не зря ведь ехала – пойдем, посмотрим, что к чему.
   Народу набилось – в дверях даже стояли. Член Совета Федерации быстрым шариком каталась по проходу: маленькая, шустрая, глазки цепкие, каждого будто ощупывали. На базаре столкнешься с такой и кошелек в кармане проверишь: на месте ли? Вот что значит – свой человек! Я думаю, кружка пива, и горсть соленых орешков были бы ей к лицу. Так убедительно чешет про сегодняшнюю жизнь – заслушаешься! Я и сам подозревал, что дела у нас в гору пошли, но подозревал расплывчато, неконкретно. А тут  цифры – и прироста, и привеса, и уровня благосостояния! Под конец шпарила уже без всяких цифр:
   - Каждый должен понимать: есть простые базовые ценности. Свобода, частная собственность и – обязательно! – государство: оно все это человеку гарантирует и защищает его. Я не стану утверждать, что везде, где свобода и частная собственность, жизнь сразу в сказку превращается, на это надеяться нечего. С ними лучше бывает и хуже, но без них всегда – хуже. Возьмем, к примеру, Северную Корею или Кубу – там власть постоянно давит любую инициативу, и нищета такая, что срам прикрыть нечем. Зато в Китае создали рынок, и на всех парах летят к частной собственности. И это никакой не западный путь, это путь для всех! Япония – это что, Запад? А Новая Зеландия и Австралия? Я не говорю про Таиланд, Малайзию и Южно-Африканскую Республику. Наши «патриоты» всегда выглядят дураками, когда говорят, что предпринимательство и частная собственность – не русское дело. Еще какое русское! Сегодня ты безработный, а завтра владелец пекарни или частного ателье!
   В первом ряду, справа, сидел электрик Виталий Иванович Запарин. Она подбежала к нему:
   - Вам нравится свое частное ателье?
   - Да, - смущаясь, сказал Виталий Иванович, - нравится.
   - Вот, видите: человеку нравится! А почему бы ему это не понравилось? Порох изобрели китайцы, а теперь он доступен каждому. Либеральными ценностями – таким же порохом – нам мешали пользоваться весь двадцатый век. Значит, надо вернуть России то, что у нее отняли и что принадлежит ей по праву – свободу и частную собственность. И вписать их в российский ландшафт, приспособив к нашему климату так, чтобы получить и от свободы, и от частной собственности все, что полагается. В то же время надо ясно понимать, что российский рынок никогда не будет похож на французский или английский. Россия никогда не будет Америкой просто потому, что российской истории более тысячи лет, а американской меньше трехсот. В России «делать деньги» никогда не станет национальной идеей, мы за рубль родную мать никому не продадим, и менталитет русского предпринимателя никогда не будет американским. Поиск правды, истины, справедливости для России и русского народа всегда стоит выше первичных материальных импульсов человека…
   Такая вот речь.
   Замечательно рассказала! Ну и черт с ними, с первичными материальными импульсами, жили без них – и дальше обойдемся! Хотя, конечно, стать владельцем чего-нибудь, хотя бы пекарни я бы не против. Чтобы являться на работу туда, где сам себе хозяин. И пусть в России пока не все получается, но член Совета Федерации убедила: у нас, где тонко, теперь уже не порвется. Мы с нефтяной иглы окончательно не слезли, но так сильно шевелимся на ней, что она уже гнется под нами!
   Слушали ее до половины восьмого…
   Сегодня с утра хлопоты у энергетиков: тянули провода и ставили новый телефон генералу. Он в последние дни был вне себя: по старому аппарату ни до кого нельзя докричаться!
   - А зачем кричать? – удивляется Костя. – Не надо кричать. Перекрой нужную задвижку, и через полчаса тот, кто остался без воды, сам прибежит!
   Перед обедом в наш кабинет, как фурия, ворвалась кладовщица Татьяна. Она отпускает горючее для машин. Ей в начале рабочего дня приходится сидеть в кирпичной будочке, пока не заправит весь транспорт. В кабинете, кроме меня, оказался Толик В.
   - Вы дождетесь, вы у меня дождетесь: я директору пожалуюсь! - наступала Татьяна на Толика В. и махала кулачком.
   - Это еще почему? – отбивался тот.
   - А вот узнаете! – грозила она.
   - Я никаких законов не нарушаю, даже справки беру у соседей, что им ничего не должен.
   - Зайди утром на заправку, побудь рядом полтора часа! Там холод собачий! Я носом дышать не могу! – Татьяна хваталась рукой за фиолетовый нос. – Микробами вся грудь забита!
   Толик В. отодвигался от нее:
   - А ты ртом дыши. Воздух ртом набирай и дыши. Тогда и микробы начнут вылетать наружу. Спортсмен, когда бежит, он ртом дышит, и ни один микроб в нем не задерживается.
   - Вот сам ртом и дыши!
   - Чего ты раскричалась? Лето скоро! Денег на монтаж отопления, директор все равно не даст. Закаляйся – здоровье крепче будет.
   - Сам закаляйся!
   - Ты прикинь: люди зимой на речку едут, в прорубь ныряют, а тебе ехать никуда не надо, все на месте.
   Проводив разгневанную Татьяну, Толик В. поведал об одном поучительном случае. В молодости, когда он только набирался опыта, они с напарником однажды монтировали аппаратуру в подстанции. Как-то раз с проверкой пришел бригадир и сунулся туда, где электричества – по схеме – быть не должно. Еще не успел замолкнуть ошеломленный рев проверяльщика, как напарник гаркнул: «Бежим!» – и пустился наутек. «Куда?» – догнав его, спросил любознательный Толик В. – «В пивную. Нам здесь теперь не работать!» На другой день они все-таки явились на смену. Бригадир спрашивает: «Вы что ж, гады, убежали? А вдруг мне плохо было бы?». – «Нет, - сказал напарник, - по вашим глазам я понял, что плохо будет нам». – «Зато вчера бы все и кончилось, - закричал бригадир, - а теперь вам плохо будет сегодня!»
   - Так вот, - заключил Толик В. – Что бы ни происходило, надо все принимать, как есть. И ни от чего не бегать!
   14.56. Ни Кости, ни Толика В. на базе нет, а их все ищут. В отсутствие энергетиков самым главным неожиданно стал киповец Сеня Черепков. Только что заглянул в кабинет, глаза сверкают:
   - Я что – начальником быть нанимался? Мне что – это надо? А все дергают, все чего-то требуют. Майборода пристал со своими замерами. Если еще раз сунется – я за себя не отвечаю.
   Вот – Сеня. Он категорически не хочет быть начальником. И уговаривать его бесполезно.


               17. 04., четверг

   Сижу у телефона, жду звонка от Фоменых.
   Подполковник напомнил о себе вчера, когда до завершения рабочего дня оставалось полчаса.
   - В воскресенье выборы. Народ на участки голосовать придет, а это момент политический, - сказал он. – Я не исключаю провокаций.
   - Неужели? – не поверил я.
   - Да! Наверняка есть спящие агенты, они себя не проявляют до времени. Сидят в гаражах и взрывчатку готовят. А тут еще на участках буфеты хотят открыть, где людей скапливается больше всего. У меня нет такого слова культурного, чтобы обрисовать поведение начальника торговли!
   - Разве плохо, если буфеты откроют? – вступился я за начальника торговли. – Провокации то ли будут, то ли нет, а людям после того, как отдадут голоса, подкрепиться надо.
   - Я звоню вот зачем, - перебил подполковник. – Проверяю готовность. На случай, если что-то пойдет не так. Представьте ситуацию: вы явились на избирательный участок, зашли с бюллетенем в кабинку, а там – пакет. Оставил кто-то. Возможно, в нем взрывчатка. Что будете делать?
   Я опешил. Пока я видел оставленные пакеты только вдоль дорог и только с мусором или с пустыми бутылками. Пакеты, где была бы взрывчатка, не попадались. Правда, однажды в автобусе я поднял пакет, но в нем лежали рваные ботинки.
   - Я зашел, а там пакет?
   - Да.
   - Подозрительный?
   - Да. Что будете делать?
   - Понюхаю.
   В трубке на несколько секунд наступило молчание.
   - Что значит – «понюхаю»?
   - Если из него пахнет колбасой, не очень он подозрительный.
   - Это что – шутка такая?! – рявкнул подполковник.
   - Нет, вы меня не так поняли, - я попытался объяснить. - Может, старушка рисовала в бюллетене галочку, а когда нарисовала, забыла пакет? Ведь бывают забывчивые старушки.
   Подполковник не слушал.
   - Объясняю персонально для вас! Если заметили что-то подозрительное: вещь без хозяина, предмет, не соответствующий окружающей обстановке или устройство с признаками взрывного механизма – не приближайтесь.
   - Как же не приближаться, товарищ подполковник, если я с бюллетенем уже в кабинке и пакет рядом со мной?
   Фоменых не смутился:
   - Тогда сохраняйте спокойствие!
   - Ну, если это поможет…
   - Я давно убедился, что население у нас к выборам не готово, – гнул свое подполковник. – Зачем-то придумали голосование. Назначили б кого надо – и  вся любовь! А деньги для выборов передали на укрепление гражданской обороны. Но нет же, нам обязательно опасную ситуацию подавай! Нам же по лезвию ножа пройти – страсть, как хочется!
   - А мне в кабинке что делать?
   Подполковник запнулся.
   - В какой кабинке?
   - Ну, я же в кабинке, где пакет.
   - А, ну да. Запомните: если обнаружите в кабинке пакет – не подпускайте к нему никого. Прикажите всем покинуть избирательный участок. Немедленно позвоните лично мне и в дежурные службы органов внутренних дел, госбезопасности и оперативному дежурному администрации города. Исключите использование средств радиосвязи, способных вызвать срабатывание взрывателя. Понятно?
   - Понятно.
   - Дождитесь прибытия представителей правоохранительных органов. Укажите место нахождения подозрительного предмета. Обезвреживание взрывоопасного предмета производится только соответствующими специалистами. Доходчиво объяснил?
   - Доходчиво, товарищ подполковник!
   - Завтра позвоню, проверю…
   Но он так и не позвонил. Наверно, решил, что одного объяснения для меня достаточно.


               18. 04., пятница

   Вчера вечером стирка: шторы, половики… Матушка с койки командовала. Лег в половине двенадцатого и, пока не уснул, смотрел на Юркину картину: Карлов мост в Праге… Юрка неравнодушен к пейзажам – к полям, березкам, каждый листок выписывает, а тут не устоял перед непривычным заказом.
   - Капитан из военкомата хотел, чтобы зданий было много. Пришлось две башенки на заднем плане пририсовать.
   - Зачем башенки там, где их на самом деле нет?
   - Я должен учитывать желания клиента. Может, он защитные сооружения любит. У военных свои слабости.
   - Но башенки-то зачем? Изобразил бы у моста дот бетонный.
   - Дот не годится. Видишь, сколько в башенках узких окон? Пулеметные гнезда сюда и так сами просятся.
   У меня есть еще одна картина. Ту я купил у Кадачикова, лет десять как. «Предчувствие по Дали», называется. Это уж совсем невообразимая картина, я смотрю на нее, когда чего-то в жизни понять не могу. Еще бы: пустынная мертвая местность под колпаком ночного неба при свете неизвестно откуда свисающих фонарей. На переднем плане три фигуры. Первая особенно несуразная: на толстой и короткой ноге голова со срезанным черепом и пустыми глазницами. Одна рука в железной перчатке, торчащая из затылка, откинута назад. Другая мясистыми пальцами крепко держит за горло второго уродца, отдаленно похожего на душителя, но уже с тремя руками. Схваченный уродец испытывает сильные неудобства: рот его широко раскрыт, и во рту, в затылке, зияет сквозная дыра. Третье существо, гордо удаляющееся к горизонту и несоизмеримо огромное по сравнению с двумя дерущимися, по всей вероятности, женского рода, так как на спине болтаются тяжелые отвислые груди. У того, кого держат за горло, на руке часы с треснутым циферблатом. На циферблате время: 1990. Это картина оттуда, из разбитого вдребезги времени, когда события так и крошили, так и плющили нас, и мы сами, как могли, собирали себя из обломков и обрубков. Конечно, бывало и неудачно – с руками в затылке и титьками на спине. Однако понемногу освоились и ничего, живем, и нам это не мешает…
   Но «Карлов мост» - совсем другое. Когда я смотрю на него, я молчу. Вон даже и Швейк, и сопровождавшие его два конвоира в полном молчании прошли через Карлов мост. В ПОЛНОМ МОЛЧАНИИ. Так чего уж мне трепаться. «…Перебежал, чувствуя боль в сердце, через каменный мост, ощутил столь часто испытанную мною беду – пожирающий огонь, которому нельзя дать вспыхнуть…». Это из дневников Кафки. У нас, может, и есть беда, но нет каменного моста. Имеется небольшой возле Диспетчерской, но там перебегай – не перебегай, один черт: ни боли в сердце, ни пожирающего огня не ощутишь.
   Сейчас 7.58, я уже на работе, кофейник шумит, минус пять на улице…
   В конторе событие: Боровков на семинар в Петербург улетает! Семинар для коммунальщиков по обмену опытом. Махмудовна, как солнышко, порхает по кабинетам:
   - Унесет его нечистая сила! Подхватит и унесет! Неплохо, если б там и оставила!
   А если не оставит и вернет обратно – куда бы генерала еще отправить? В Нижнем Новгороде или в Пензе никаких семинаров не намечается?
   И все-таки у всех на уме не эта командировка, а послезавтрашние выборы. Разговоры каждый день только о выборах!
   Вот и сегодня:
   - Если б мэр, которого выпнули, не был дураком и не заварил кашу, то никаких выборов и не было бы, - начал Толик В. – Рулил бы и рулил. Но жадность сгубила! А ведь все не утащишь, здоровья не хватит.
   - Да, понадеялся на здоровье.
   - О прошлом мэре – или хорошо, или ничего, - сказал Костя. – Был, и нет его. Надо о новом думать. За кого будете голосовать?
   Мы с Толиком В. переглянулись: с какой целью интересуется?
   - Я решил голосовать за того, который за животных, - продолжил Костя. – Если он о зверье заботится, то о людях должен помнить. Мы что, хуже каких-нибудь грызунов? Думаю – не хуже.
   - Конечно, - сказал я. – Еще бы! Пожалуйста: голосуй за этого Айболита, тебе никто не мешает. Если, по-твоему, с нами можно, как с белками или с зайцами, разубеждать тебя бесполезно…
   - Вот-вот, будем жить, как в зверинце, - поддержал Толик В.
   -…Нет, братцы, вы как хотите, но кроме шахтового директора, я другого мэра не вижу! - я даже воздух рукой рубанул.
   - И какие таланты ты обнаружил у шахтового директора? – насмешливо спросил главный энергетик.
   - Он в корень смотрит.
   - Так-так. И что там в корне?
   - В корне все, что надо. Этот кандидат за увеличение рождаемости. В газете сообщили: семнадцать детских садов посетил. Семнадцать! И в «Пчелке» был, и в «Гнездышке», и в «Журавушке», и в «Родничке». Жаль, что оба вы на собрание не поехали, а я слушал его выступление. Рождаемость, говорит, у нас должна быть на высоте. Все силы, говорит, надо бросить, чтоб детей появлялось больше.
   - Сам, что ли, рожать собирается? – поинтересовался Костя.
   Нет, зря Мишка ушел от нас! Мишка был гораздо лучше, чем этот новый энергетик!
   - Сам не потянет. По его словам: льготы матерям нужны, и дело пойдет.
   - Ну да, ну да, - Толик В. отлепился от подоконника. – Директор шахты! Ему, чем бы ни орудовать, лишь бы план обеспечить. Только бы свой отбойный молоток не сломал. А я буду голосовать за Чепелкину.
   - За торгашку?! – закричали мы с Костей. – Совсем, что ли, крыша у тебя поехала!
   - Это у вас с мозгами беда, мыслить правильно не умеете. Сейчас все через «купи-продай». Она все ходы и выходы знает. Кому, как не ей, городом заниматься. А что касается льгот матерям, льготами рождаемость никогда не поднимешь. Льготы – полная ерунда!
   Тут уж я совсем возмутился:
   - Что же, по-твоему, не ерунда? Чем тогда рождаемость поднимать?
   Толик В. взглянул на меня, как на больного.
   - Мы разговаривать с бабами разучились – вот в чем причина. Бабу надо убалтывать. Убалтывать до абсолютного ее изнеможения! Она тогда голову  отключает и рожает автоматически. В моем переулке Володька Уколов живет – трепач известный. Пятеро детей. Это только те, о которых знаю. И другой пример: Юрка Зимин, два слова за день не скажет. В итоге: одна дочь. И то сомневаюсь – его ли?
   Мы с Костей примолкли. Ладно, у меня жены нет, но у него-то есть. И оба бездетные.

 
               21. 04., понедельник

   Отличная новость!
   В мэры избрали того кандидата, какого я и хотел! 
   Мой директор опередил и партийного номенклатурщика, и Чепелкину с ее залежалыми гирями и теннисными ракетками.
   Мой директор затронул женщин за самые чувствительные струны!   
   Отличная, отличная новость!
   Но – по порядку.
   Еще в пятницу утром псина с перебитой лапой – он на две недели куда-то исчезал – вновь появился на том же самом месте, напротив котельной. И не просто появился, а взглянул на меня значительно, будто выведал о выборах нечто такое, что никто, кроме него, и не пронюхал. Это был знак! Спокойно, сказал я себе, только бы не сглазить!
   А в субботу, в день тишины, город напрягся и затих в ожидании.
   Такая гробовая тишина возникает на стадионе, когда игрок подходит к мячу бить решающий пенальти.
   Воскресенье настало, и я сказал матушке:
   - Пришло время отправиться на избирательный участок, отдать свой голос за лучшего из шести кандидатов и тем самым исполнить гражданский долг.
   - Еще чего, - ответила родительница. – Даже и не подумаю.
   - Неправильно ты рассуждаешь, - взялся убеждать я. – Наше будущее зависит исключительно от нас. Своим неучастием ты рискуешь повлиять на результаты голосования. Вместо нужного человека может проскочить какой-нибудь прохиндей. Так что собирайся скорее!
   Матушка – она чистила картошку для борща, удивленно подняла голову:
   - Разве это выборы?
   - А что это, по-твоему?
   В кастрюле на конфорке варилась свиная косточка, закипевший бульон бился в стеклянную крышку.
   - Это названье одно, а не выборы. Вот раньше были выборы!
   Матушка отложила нож, ложкой с дырками выловила пену с бульона и опять принялась срезать картофельную шкурку. Лицо ее подобрело:
   - Участок открывался утром, в шесть, и буфет сразу начинал работать. Старухи еще до шести на улице у дверей толпились. Сунут первыми бумажку в урну и – в буфет. Конечно, всякое было; случались выборы, хуже не придумаешь: кроме выпечки – ничего. Но такое редко. Обычно и ветчинку и колбаску подвозили – колбаска не только вареная, но и полу копченая бывала! Я даже рыбу красную два раза брала.    
   Матушка взволновалась.
   - А вот, помню однажды, выборы: курей продавали. По одной в руки. Я три очереди отстояла и три штуки взяла! Вот это были выборы! А сейчас что? За теми же курями проще до магазина дойти!
   - А за кого в тот раз голосовали?
   - Да какая разница.
   Нет, несознательная у меня все-таки родительница – как можно уравнять избрание мэра и курицу в одни руки? Или даже трех куриц? Я понимаю: избрание мэра, может, и стоит каких-нибудь ощипанных птиц. Может и стоит. Но, если по справедливости, выборы мэра следует приравнять к четырем-пяти курицам, но никак не к трем.
   Ничего я больше не сказал, приоделся и пошел на избирательный участок, в школу №32. Получил бюллетень и направился в кабинку. Подозрительных предметов и оставленных пакетов в кабинке не обнаружил, обошлось как-то. Галочкой отметил своего директора и отправил в урну.
   Жители нашего участка проявили сознательность, возле столиков даже очереди выстраивались и по три, и по четыре человека. Вскоре явился мой племяш – Валерка Щучкин. Я подождал, когда он закончит с гражданским долгом, и мы направились в буфет. Помимо колбасы и выпечки, здесь избирателям предлагалось кое-что поинтереснее, против чего устоять было нельзя.
   Выпивка на скорую руку требует суровой закуски – одной конфетки на двоих или плавленого сырка. Но мы до этого не дотянули: купили четыре рогалика с маком. А еще два пластиковых стаканчика – Валерка, как старший по возрасту, распорядился.
   Позади школы, за котельной, растут березки, кусты какие-то – место сухое и скрытое от любопытных глаз кучей шлака. Вот тут мы расположились и разлили по стаканчикам.
   - Хорошо к выборам подготовились, - сказал я, закусив рогаликом. – Встречают вежливо, и милиции ровно столько, сколько надо. На участке образцовый порядок, даже шторы не мятые. Я думаю – выборы закончатся на высоком уровне.
   Зернышки мака хрустели на зубах. Мы выпили по второй и наблюдали из-за шлака, как принаряженные граждане несут в урну свои голоса.
   - Образцовый порядок – это ерунда, - сказал Валерка. – Я ни одному из шести кандидатов не верю!
   - Зачем тогда голосовал?
   - Привычка. А если разобраться – что ни кандидат, то жулик. Даже этот, как его… что от зверей убежал. Сидел бы лучше в лесу, кабанам зимой сено подбрасывал, все польза была бы. Нет – к нам явился, Маугли хренов. Умирает Россия. Скоро от нее пустое место останется.
   Мы едва по второй выпили, а из племянника уже критика полезла. После второй – рано!
   - Осади чуток, - оборвал я родственника. – Почему Россия умирает? Вовсе она не умирает. Россия любые выборы, как жвачку, пережует. Ей, может, всякие выборы побоку, она, может, в этот момент другим занята.
   - Чем это она, интересно, занята?
   - В космос кого-нибудь запускает или, наоборот, в километровую глубину, на дно морское. Да мало ли… И потом: она ведь не только вокруг, она и внутри нас.
   - Внутри нас не это.
   - А что?
   - Внутри нас по двести граммов. И половина рогалика.
   Я вспылил. Но в мягкой форме.
   - Вот тут ты ошибаешься! С былинных времен, со времен Гостомысла мы таскаем ее в себе. Да! Таскаем, как горчайшее месиво… Со всем ее срамом, трудной судьбой, но и с великими деяньями тоже. Как она может умереть, если я живу, и ты живешь?
   - Загибаешь, дядька. У меня внутри нет столько места, чтобы таскать чего-то. Разве, где-нибудь глубоко, но туда лучше не заглядывать. А так – я один. Иной раз под утро проснусь, гляну в потолок – и оторопь берет: сколько во мне меня самого! Убавить бы! А потом сяду возле печки, покурю и не надо ничего убавлять.
   - Вот! Сам говоришь: «глубоко». Как и ты в ней. Она ведь тоже тебя, как бы, не замечает, тоже, как бы, сама по себе. Ты для нее – козявка. Но козявка нужная!
   - Как это – козявка? Ты, дядька, выражайся аккуратней… Стоп! А где водка? – племянник потряс пустой стеклянной посудой. – Она же только что была!
   Я отправился за новой бутылкой, а чтобы ноги лишний раз не бить, принес две. Окончание пикника вышло с провалами. Помню, родственник говорил:
   - В мире мы одни такие неподходящие. Да еще итальяшки. Те вообще ушлые. Развалили свои Колизеи, а теперь водят туристов среди развалин, деньги собирают, и никакой мороки у них нет. На гондолах по каналам сплавают, побренчат на балалайках и все им до фонаря. Одно слово: итальяшки! Видел я парочку этих хмырей, на армян похожи. Мороза бы им под сорок, чтоб лед на каналах кайлом долбили!
   И вот сегодня проснулся, голова трещит. Настроил приемник на местную волну и услышал: мы победили!
   
   Перед обедом был в Управлении, а потом заглянул к Степе Дятлову. Телефон у поэта исправный, просто он его отключил, чтоб не мешали. Он даже про результаты выборов ничего не слышал – такое вдохновение на него накатило! Я ему: с победой, брат! А он: рифмы косяком идут, записывать не успеваю – смотри, не спугни!
   Я тихонько устроился на стуле и впервые наблюдал, как творит поэт: сидит за столом, глаза блуждают, губы шевелятся и только что ногами не дрыгает. Накатав десяток строк, он отшвырнул лист, вскочил и вразумлять меня начал: мол, смотри, что вокруг, наблюдай за людьми, за деревьями и собаками – от этого могут появиться новые мысли! По комнате бегает, ноги в мятых кальсонах, волосы дыбом и бородой размахивает. Вынул заначку – разведенный спирт, быстренько выпили мы грамм по двести, и он меня выпроводил.
   От Степы отправился на почту – за свет заплатить и вместе с тем за людьми наблюдать, как велел поэт.
   Худенький дедок с лицом, изрезанном морщинами, никак не мог заклеить конверт. Дедок облизывал края, сжимал их пальцами, а конверт не склеивался. Дедок сопел и вновь подносил конверт к языку. Старуха в шляпке, выглянув из-за его спины, подсказала:
   - Вы, молодой человек, бумажную полоску с края уберите.
   Дедок внезапно взъярился:
   - Вот при Советской власти не было никаких бумажных полосок! Языком проведешь – и готово!…
   Даже сунув склеенный конверт в окошко, он продолжал поминать новых деятелей, что морочат народ бумажными полосками.
   Я внимательно наблюдал за расходившимся дедком, но никаких мыслей в голове не родилось.


               22. 04., вторник

   Вчера после работы я опять очутился у Дятлова. Мы с Докучавой купили портвейна и пошли к Степе. А почему к Степе? Ираклий объяснил так: «К Степе когда ни придешь – он дома, а Зоя Петровна всегда на работе. А моя постоянно дома торчит. У Степы жена в этом смысле очень удобная».
   Я Ираклия на всякий случай предупредил: у поэта творческий запой. Но он отмахнулся:
   - Плевать! Человек человеку нужен, потому что человек человеку всегда может что-нибудь рассказать. И вообще: что это за химера такая – творческий запой?
   Когда мы явились, запоя уже не было, и хозяин встретил нас в цивильных штанах и с приглаженной бородой. Как обычно, устроились на кухне. Степа вынул из холодильника малосольные огурцы, доцент откупорил первую бутылку.
   Сразу заговорили о воскресных выборах.
   Степа сказал:
   - Я на сто процентов уверен, что в выборах важна изюминка: элемент неожиданности, возможность непредсказуемого результата. А то выборы превратятся в такое занудство, что лучше их никогда не проводить. Мне даже хотелось поставить галочку за одного из самовыдвиженцев – почему бы и нет? Дай, думаю, проголосую! И все же соблазну не поддался: вдруг таких, как я, окажется много. А, выходит, причин волноваться не было?
   - Конечно, не было! – откликнулся Ираклий. – В Асинске избирательный процесс организован очень продуманно. За кого ни голосуй, результат будет тот, какой надо.
   - Что значит: «какой надо»? – Степа нахмурился и утонул в бороде. – Мне что – не доверяют?
   - Причем тут недоверие? Тебе доверяют, но у вас, у поэтов, хрени в голове с избытком. Дух бродяжий вам, мерзавцам, расшевеливает пламень уст…
   Ираклий, когда выпьет, сразу начинает грубить.
   -…Бури вы, мятежные, все время просите! Ишь, ты – «почему бы и нет». Еще выберете мэра, от которого глаза на лоб полезут. А я против! Против любой неожиданности! Можно, конечно, директоров магазинов или еще кого-нибудь в бюллетень подпустить, но настоящий кандидат должен быть один. Проверенный, надежный. Два – это много. Да и не бывает на такую должность столько умных! Но даже здесь гарантии нет, что не проскочит какой-нибудь проходимец. Никто так не старается нагадить себе в карман, как асинский избиратель – уж я эту публику давно раскусил! Поэтому выборы – выборами, но голоса должны подсчитываться правильно. Я за ту избирательную кампанию, где умеют правильно считать голоса.
   Степа выслушал внимательно.
   - В целом я с тобой согласен, хоть это и ущемляет свободу моей личности. Мы одна большая семья и, значит, должны поступать разумно. По-другому сумятицы не избежать. Вот у русских всегда было правило: в крестьянской семье главный тот, кто старше. У кого борода седая, тому и решать, когда пришло время всех членов семьи как следует выпороть!
   Степа протянул Ираклию седеющую бороду.
   - Иди ты подальше со своей седой бородой, - крикнул Ираклий. – У нас другой путь! Хотя – да, насчет семьи ты прав. Мэра выбрали, а сегодня задача такая: нам теперь следует начать…
   - Снова начать? – не утерпел Степа. – Мы только и делаем, что начинаем!
   Я отправил под стол вторую пустую бутылку.
   - Не перебивай! Начать беречь русского человека. Если мы его беречь не будем, то его никто не убережет. Чем хорош русский человек: он пределов своей душе не ставит. Нет для его души табличек: «туда не ходи», «сюда не ходи». Ходи всюду, шляйся везде. И татарин – тоже русский.
   - Как это? – не понял я.
   - А так. Если он водку салом закусывает, а Аллаха поминает, как ты бога мать – чем он от нас отличается? Но, говорю я при этом и еще раз повторяю: но! Когда мы, как следует, оценим русского человека, его надо окружить решеточкой. Крепкой решеточкой, фигурально выражаясь. Он один еще нормальный, а трое соберутся – уже разброд и шатания.
   Я сказал:
   - Не надо бояться разногласий. Они полезны. Чем больше мнений, тем ближе к истине. Приведу случай. В городской газете написали: отец оставил семью, но алименты выплачивал аккуратно. Когда старость пришла, дочь бросила его, лишила поддержки. Одни читатели приняли сторону отца, другие – сторону дочери. Получилась острая дискуссия!
   - Городской газете смелости бы поубавить! А то много на себя берет. Редактор совсем страх потерял. Это недопустимо.
   - Вы о чем? – не выдержал Степа. – Какой отец, какая дочь, какие еще алименты? У нас новый мэр, перед ним задач невпроворот, а вы… Лично я взялся бы за ремонт дорог. У нас черт знает, что, а не дороги.
   И правда, о чем это мы? Но Ираклий все равно проворчал:
   - Дались тебе эти дороги. Если деньги на них потратить, дороги, по-твоему, лучше станут?
   - Все равно мэр ничего умнее не придумает!
   - А рождаемость? – напомнил я.
   - Что – рождаемость? – Степа махнул бородой в мою сторону. – Мэра  выборы измотали, ему теперь не до рождаемости.
   Я откупорил последнюю бутылку.
   - Вот! Вся беда в нашем неверии! – подитожил доцент. – Неверие нас и погубит. А ты верь в рождаемость. И в остальное – верь! А то куда ни глянь, кругом рожи с ухмылками. Скептик на скептике! Чем лучше живем, тем громче вопят: «все плохо, все плохо»! 
   У меня возникла идея.
   - Предлагаю все деньги, которые есть в городской казне, отправить в Дом ребенка, - сказал я. – Пусть малютки конфетками и мороженым побалуются. Они, бедные, и так одиноки. Можно еще отвезти их в краеведческий музей на экскурсию.
   - С помощью малюткам надо поаккуратней, - Степа предупредительно поднял ладонь. – Дров бы не наломать. Если молодые мамаши увидят, как замечательно в Доме ребенка, они начнут подбрасывать в него своих младенцев.
   - Ну, да. Некоторые и подбросят, – сказал Ираклий. – Но лично я знаю пять-шесть мамаш, которые не подбросят. Не все кукушки.
   - Кукушки тоже есть. Я бы исключительно в гуманных целях, - Степа пожевал огурец, – таких кукушек – чик! – и готово.
   - Это как? – удивились мы с Ираклием. – В расход отправлять?!
   - Да. Ставил бы к стенке. Думаю, в Европе нас бы не осудили.
   - Плохо ты знаешь Европу, - доцент горько усмехнулся.
   - Да, плохо знаю, - Степа вдруг быстро окосел. – Европа не любит нас. Чем ответим мы на угрозы Евросоюза?
   - Чем-нибудь ответим, - сказал я. – У нас найдется, чем ответить.
   В Европе уверены: все в России хотят свалить на Запад. Не все. Степа Дятлов, Ираклий Докучава и я – остаемся.
   - У депутатов Евросоюза работа – не позавидуешь, - сказал Степа. – Им надо постоянно нам угрожать. Хоть тресни, а – надо. Я бы не хотел быть депутатом Евросоюза.
   - А кто бы хотел? – я посмотрел на доцента.
   - Я не боюсь Евросоюза, – заявил доцент. – Тем более, что там запрет на убийства. На все. С прилавков даже мясо исчезло! Поезжай (обратился он к поэту) и посмотри в любом гастрономе. Даже свинины нет. Всевластие «зеленых», тоталитарный режим.
   - Погоди, погоди, - Степа силился не упустить ускользающую от него нить разговора. – Какое всевластие? Я понимаю: поляки – промежуточная нация, им что свинина, что сельдерей; но как же немцы? Ведь немец спит и видит свиные сосиски – и к пиву, и с капустой, и с чем угодно. Немец даже на свет появляется с сосиской во рту!
   - Это раньше было. Теперь не то. Теперь свиньи такие же члены общества, как и все остальные. У европейских свиней прав не меньше, чем у депутатов Евросоюза. Если где-нибудь, на полянке, баварец обнаружит хрюшку, он приподнимет шляпу с пером и скажет: гутен таг! А больше ни-ни.
   - Совсем ни-ни? – взялся уточнять Степа.
   - Совсем. Бывает иногда, что под покровом ночи шайка кровавых мясоедов завалит поросенка, освежует и сожрет, но такие случаи строго преследуются.
   - Чем же немцы питаются?
   - Известно, чем: им венгры контрабандой поставляют конину. Едут в Германию – якобы, отдохнуть и везут в багажниках. Но конины на всех не хватает.
   - Допустим, окажусь я в Германии, приду в ресторан – что мне заказывать?
   - Выбор есть: салат из одуванчиков, жаркое из брюквы.
   - Я не хочу из брюквы.
   - Это уж твое дело.
   - Пусть немцы приезжают к нам. Мы им и вырезку, и печенку, и почки – все скормим.
   - Нельзя, - сказал Ираклий. – Их сюда не пускают. На той стороне всех, кто с пустым брюхом в Россию едет, заворачивают обратно… 
   Домой я все-таки добрался. Но сегодняшнее утро было тяжелым – то здесь стрельнет, то там кольнет. Похоже, что мои внутренние ландшафты  становятся ареной боевых действий.

               23. 04., среда

   В конторе узнал о вечернем происшествии. Перекрыли воду одному должнику. А должник в каком-то ЧОПе охранником числится. Выпил он водки, и захлестнула его обида: ни умыться, ни чайник вскипятить. Умыться – ладно, а без чая плохо! Сахар есть, а размешивать не в чем. Вообразил он, что наш Боровков до поздней ночи в кабинете просиживает. Взял ружье и пришел на базу с главным обидчиком разбираться. Ударил сторожа прикладом, ударил прибежавшего кочегара. Но повязали разбойника, рожу, как следует, начистили и подъехавшему милицейскому наряду сдали. Когда его в «воронок» запихивали, он руками размахивал и кричал, что чая хотел напиться, а Боровков лишил его такой возможности!... Лучше б этот вояка еще водки принял и дома уснул, а то от чая одни неприятности.
   Томский позвонил: собирается в очередную командировку. Электрики с промытыми желудками из поселка Ижморский ударным трудом заглаживают вину. Особенно старается Шульц.
   Пробил час обеда! Иду в столовую…
   Пообедал недорого. Съел котлету с рисовым гарниром. Когда пришел в столовую, рисовый гарнир еще доваривался. Пришлось ожидать. Поболтали с Ольгой, которая на раздаче. Вспомнили поездку на лыжную базу.
   - Ты, - говорит, - на обратном пути не только плясал в автобусе, но и частушки пел.
   - Какие еще частушки? Я частушек никаких не знаю.
   - Ну да – не знаешь. Да еще с картинками! Сидоровна вся пунцовая была! А остальным частушки понравились.
   Неужели влет сочинял? Вот странно: иногда, как выпью, таланты из меня косяком вылезают. Не мешало бы сразу засовывать их обратно.
   

               24. 04., четверг 
   
   Толик В. принес полиэтиленовый мешочек колбы, купил утром у торговки возле «Юбилейного». Запах ни с чем несравнимый! Стебельки маленькие, сантиметра по четыре, но горечи уже набрались.
   А у меня из продуктов – одна соль. В пузырьке три года на всякий случай держу. Я потер руки, достал пузырек, и давай мы в него колбу макать, жевать и похваливать:
   - Ох, колбичка – так колбичка!
   А я еще добавил:
   - У каждого продукта есть самое подходящее применение. Возьми селедку. Я пробовал и жарить, и уху варить из нее. Но все не то. А вот если подержать в рассоле, а потом соленую да с картошечкой – ммм! Так и колба. Макай в соль и хрусти, и лучше ничего не надо!
   Толик В. сказал:
   - Я тоже уважаю хорошую еду, а грузинскую кухню – особенно.
   - Ты сейчас в нашу кухню плюнул, что ли?
   - Наша – это наша, а грузинская – это грузинская. Хачапури, хинкали, рулетики из баклажанов. Если бы за предпочтение в пище звания давали, я бы давно был заслуженным поедателем лобио!
   Мне осталось признаться завистливо:
   - А я бы ни на какие звания не смог потянуть. Разве что на титул поедателя картошки на свином сале.
   - Тоже неплохо, - согласился Толик В.
   Тут появился главный энергетик. Он замер в дверях, покрутил носом и закричал:
   - Оборзели! Вонь в кабинете!
   Мы с Толиком В. переглянулись: ничего себе заявочка!
   Толик В. вздернул усы (я думаю: он и отрастил их исключительно для того, чтобы вздергивать):
   - От колбы запах. Вонь – это другое.
   - Дышать невозможно! Хоть бы окно открыли! – бушевал в дверях Костя.
   Раз такое дело – мы ему не дали колбы. Не заслужил.
   Полистал свежий номер «РИО», у Герасима Ячменева взял. Федоринов о плясовом ансамбле треплется. Два американца ищут невест в Асинске. Себя расхваливают: молодые, обеспеченные, с хорошей работой. Ишь ты, куда добрались! Тут самим невесты позарез нужны, а теперь еще и эти начинают путаться.
   Вечером – к Щучкиным: сорок дней, как нет дяди Коли.


               25. 04., пятница

   Дядю Колю помянул, как полагается. То есть – хорошо помянул! А начиналось нормально, с пол рюмочек. Но сбился в счете: не уследил, сколько их было, этих пол рюмочек. Ночью два раза прогулялся во двор. Мутило. Долго стоял, прислонившись к поленнице, и уговаривал себя идти спать. Уговоры действовали плохо.
   За столом было шумно. Зять дяди Коли, в прошлом комбайнер Щучкин-старший поделился с нами, как присуждали ему надбавку за орден Красного Знамени. Когда к основной пенсии накидывают триста рублей за орден – ничего в этом плохого нет, могли бы и больше накинуть. Награжденных таким орденом, кто еще своими ногами ходит, собрали в ресторане "Уголек". Старики, даже те, которые с тросточками, явились бодрые. У всех трудовые ордена и только у одного – боевой.
   - Учитывая наше прошлое, - сказал Щучкин-старший, - Родине следовало смягчиться и налить грамм по сто пятьдесят. Каждому.
   Родина, однако, к чаяньям героев не захотела прислушаться. То ли от рождения оставалась глуха, то ли проявила скупердяйские наклонности. На столы подали минералку и яблоки. Это им-то шипучую водичку – им, кто вытаскивал страну на себе!
   Зато речей организаторы наговорили много. Один трепался про то, что «ко всем нам теперь возвращается осознание себя гражданами единой нации, находящейся под сенью одинакового для всех закона». Другая талдычила про «рост городского производства, увеличение мощностей, расширение возможностей». Остальные сплетали все вместе, и выходило про «граждан единой нации, находящейся под увеличением мощностей». Короче, они совсем законопатили мозги старикам. Орденоносцы выслушали это, накаляясь и мысленно посылая говорунов известным путем, а потом и сами разошлись по домам…
   Щучкин-старший выпил водки и надел выходной пиджак. «Ничего, - сказали мы, рассмотрев орден и разные медали. – Когда тебе надо, ты и сам нальешь. Ты теперь на свою надбавку купишь и нальешь». – «Это понятно, - кивал головой орденоносец, - но ведь хотелось, чтобы Родина поднесла». – «Плюнь и разотри. Сам знаешь, у Родины других забот по горло. Начни она наливать – пьянка сразу пойдет великая. У нас героем становится любой».
   Всю ночь лил дождь, и последний снег в огороде, что прятался в кустах малины, растопило и смыло напрочь.

 
               28. 04., понедельник

   В субботу был в клубе. О клубе надо сказать отдельно.
   Где познакомиться с молодой особой одинокому человеку с внешностью  замечательной, но не броской, если он всего лишь начальник гражданской обороны? Будь моя воля, я бы такие клубы устроил по всей России, штук по пять в каждом городе. Мое мнение: многие остаются холостяками только потому, что негде подходящую спутницу себе присмотреть.
   Так вот, о клубе.
   Все, как обычно, пришли с выпивкой и закуской и выложили на столы. Дамы расстарались на салатики и вино, наша половина притащила колбасу и водку.
   Ведущая Полина изводила конкурсами:
   - Кто быстрей назовет сказки про медведей? «Три медведя» - раз, «Машенька и медведь» - два…
   Потом пели – какой стол перепоет другие, потом определяли лучшего рассказчика анекдотов. Ни Анюты, ни Кати не было, и в отсутствии их  Татьяна оказалась вполне ничего себе.
   Боря Новиков тоже не явился, но были Вова с Аркашкой. Когда в очередной раз вышли на улицу воздухом подышать, Аркашка сказал:
   - У меня сейчас в жизни черная полоса. Все шиворот-навыворот. Вот, недавний случай. Встречался я с Настей, два раза в неделю привозил ее в Лебедянку, домик там у меня – типа дачи. Привезу, печку растоплю, и ночь наша. А тут, по интернету, познакомился с Наташкой из Мурманска. Начали записочки друг другу гонять и, вроде как, интерес наметился. И вдруг она приезжает к родственникам в Кемерово. Я, понятное дело, мчусь туда, забираю и – в Лебедянку. И у нас получается чудная ночь. А утром на первом автобусе прикатила Настя. Как она почувствовала – черт ее знает. Дверь нараспашку и в комнату – шмыг. Все пузо мне оцарапала, и обратно на остановку. Наташка тоже щеки надула и в Кемерово вернулась. Помаялся я денек, вижу – скверно одному. Вечером отправился к Насте. Помирились, и – в Лебедянку. И у нас получается чудная ночь. А утром Наташка на такси нагрянула – тоже мириться. Увидела Настю, и пузо мне оцарапали обе. И обе уехали. Две недели ни одна, ни другая на звонки не отвечают… Нет, мне с женщинами страшно не везет. И не пойму: в чем причина?
   - А чего тут понимать? – заявил Вова. – Надо иметь в деревне два домика, одну подругу привозить в один, другую – в другой. И домики никогда не путать!
   А я сказал:
   - Пузо зарастет, это мелочи. У нас в водоканале работает механик Гриль. Вот он влип, так влип! У него есть три постоянных женщины. Они живут в разных районах и друг о друге не знают. Но он еще погуливает на стороне. И недавно подцепил болячку. А пока понял, что к чему, всех успел отметить и теперь пролечивает за свой счет. И так это дорого обходится, что он прямо отчаялся. Лучше, говорит, я бы им верность хранил!
   Провожать я пошел Татьяну, у нее и остался.
   С горбылем дела такие. Толик В. объявил:
   - Неси три тысячи. Это будет с запасом. Серега Пилипенко, сам все сделает и привезет по адресу. Остаток верну. Но до праздников вряд ли получится.
   Сегодня в три часа инаугурация нового мэра. Боровков из Петербурга вернулся, тоже едет на поздравление.

               30. 04., среда

   Вчера ни с того – ни с сего заболел. Я болею редко и каждый раз внезапно. Ночью мучился – рвота, голова кружится. Под утро выворачивало желчью. А вот в контору отправился зря.    
   Костя сказал:
   - Ты совсем зеленый. Если бы возраст твой был, как у твоего покойного дядюшки, я бы подумал: это естественное. А поскольку тебе еще не стукнуло девяносто лет, твой вид наводит на мысли. Сосед у меня вот так же пару дней походил зеленый, а потом его отвезли на кладбище.
   - Я на кладбище не тороплюсь, но если что – противогазы в кладовке можешь взять себе. Заодно и плакаты по гражданской обороне: вот эти, которые на стенке, и в шкафу штук пять осталось.
   - Отлично! Плакаты и противогазы я выкину, а кладовку приспособлю под склад: в электроцехе барахла накопилось, развернуться негде. Ты не против?
   - Конечно, против. Но тогда мне будет все равно.
   На своем «каблучке» Костя доставил меня домой. Весь день я провалялся на диване. Сунул под мышку градусник: тридцать восемь и шесть.
   После обеда заглянула тетя Нина, соседка, и поделилась с матушкой: неделю назад они всей семьей мучились так же. Точь-в-точь!   
   - Надо больше жидкости пить. Как можно больше! И никаких таблеток. То ли грипп, то ли отравление по городу ходит – в жидкости одно спасенье.
   - Сейчас чайник включу, - засуетилась матушка.
   - Организм не захочет принимать воду, - сказал я. – Вот если б пиво.
   Тетя Нина – золотой человек! – поддержала:
   - Пиво хорошо помогает при этой болезни. Выводит вредные микробы.
   Как ни слаб я был, но до Светкиного ларька дотащился. Я знаю одно: пиво надо брать у Светки. И никогда не брать его в магазине, что около остановки «Красноярской» - там такая дрянь! Купил целебного пива шесть литров, вернулся и сразу начал выводить из организма вредные микробы. Нет, не всякое леченье тягостно. С некоторым лечением можно смириться.
   Сегодня отпустило, и я приехал на работу. Пока не знаю, как было воспринято мое вчерашнее отсутствие.
   В половине девятого в кабинете появился Костя. Нормально, говорит, твое отсутствие было воспринято.
   - Что значит: нормально?
   - Никто не заметил потери бойца.
   Это хорошо. Даже если тебя нет, все должны думать, что ты здесь.
   Позвонил Степе, поздравил со вступлением нового мэра в должность.
   - И тебя также, - сказал Степа. – Но надо сохранить преемственность курса.
   - Так-то оно так, но в его положении трудно оставить все, как есть. Вот придет он в новый кабинет, секретарша кофе подаст, заместители о текущих делах доложат. И он сразу задумается: а не поменять ли мне чего-нибудь? Чтоб видно было, что я уже взялся городом управлять? И поменяет!
   - Да, ты прав, - засопел в трубку Степа. – Опасность подобного рода реальна… Но тогда лучше начать с окраин. Изменения на окраинах не так болезненны. Лозунги, к примеру, можно подправить. Допустим, аншлаг на въезде «Вас приветствует трудовой Асинск» укоротить. Написать так: «Вас приветствует Асинск». А то получается, что весь нетрудовой Асинск норовит гостей – коленом под зад. Можно еще ветеранов привлечь к управлению: учредить какой-нибудь Совет старейшин. Пусть сидят и советуют. А что? Если чего-нибудь умное присоветуют – от них не убудет.
   Спросил Степу про кемеровского писателя Софронова. Накануне о нем в областных новостях хорошо говорили, но я новости не с начала смотрел. Это настораживает: про живых так не говорят. Степа тоже ничего не знает.
   Позавчера, возвращаясь на дежурке с работы, возле Диспетчерской увидел Анюту. Когда автобус ее обгонял, обернулась: лицо несчастное. То ли ребятишки в детском садике не слушаются, то ли меня вспомнила. Эх, Анюта, Анюта…         
 
               
               5. 05., понедельник         

   Четыре праздничных дня позади. Сегодня в семь, когда поджидал дежурку, цыганка в цветастом платке и резиновых сапогах прошагала мимо с баяном подмышкой. Хотел сказать: погадай, чернявая, что там у меня впереди. Но и сам понял – огород, посадки…
   Побывали на кладбище с Анютой (помирились, в среду еще). Сгребли и выбросили прошлогодние листья, отскоблили столик и скамейку от облупившейся краски, тряпкой стерли пыль с памятников отцу и старшей сестренке. Зашли к моей тетушке с мужем-милиционером и к анютиной матери. Анюта глянула на могилки, что разбежались до горизонта, и говорит:
   - Сколько мертвых! Тебе не страшно?
   Вот, забавная! Я говорю:
   - Чего бояться. Своя земля, в нее и ляжем. Нормальное дело…
   Дома матушка наседает: погода установилась, соседи – кто теплички ремонтирует, кто перегной по грядкам разбрасывает, а ты чего тянешь? Куда она торопит! Да и не тяну я вовсе. Навоз от Лаптевых – они двух коров держат – привез, пятнадцать тачек.
   Марина, указав на кучу навозную, наставляла:
   - Говно везде одинаковое, но ты бери отсюда и отсюда – здесь лучше.
   Я не брезгливый, навоз – это не химия какая-нибудь, для огурцов самое то!
   А в субботу нагрянули Серега с Олегом, мы в детстве вместе росли. Серегу я года четыре не видел: родители его умерли, а он перебрался в соседнюю область. Бывший Серегин дом стоит наискосок, на проулке, его несколько раз перепродавали.      
   Матушка собрала на стол и отправилась к Гале, а мы выпили за встречу и начали разговаривать. Вспомнили Саньку Чубукова, четвертого из нашей компании. Он, самый крепкий из нас, после армии рванул отсюда вместе с женой в степной казахский совхоз. Там обзавелся хозяйством, детишек успел наделать.
   Серега сказал:
   - Прислал мне пару писем. Сообщил, что баранов держит.
   Там Санька и сгинул, подцепив какую-то болезнь, а жена все распродала и вернулась в Асинск.
   - Что он у казахов забыл? – рассуждал Олег. – Что – здесь баранов держать нельзя? Но я сомневаюсь, что он бараниной объедался. Зачем ему баранина? Он даже от крольчатины нос воротил!
   Кроликов мы решили завести после восьмого класса. Уговорили родителей купить по паре, а клетки сделали сами.
   - У меня однажды два самца подрались. Начал разнимать, а один – черный – хвать за палец. Вцепился, словно кобель! Так шрам и остался, - Серега поднял указательный палец. – Вот она, метка, на всю жизнь!
   - А я самку удачно приобрел, меньше восьми не приносила, - сказал Олег. – Я ее до последнего берег. Возьмешь маленьких в руки, а они пушистые, уши прижмут – такие, прямо… Экологически чистый продукт!
   - Еще бы, - сказал я, – на клевере выращенные. Помните, как мы на великах гоняли в поля за травой? Кролики были, как на подбор: крупные, упитанные. Мать с молоком потушит – от тарелки не оторвешь. Я лет восемь проходил в кроличьих шапках, дед Митрохин шил. Приличные, между прочим, шапки получались!
   - Моя бабка, - вспомнил Олег, - готовила так: фарш из мяса, почек и печенки на мясорубке накрутит, добавит поджаренного лука, моркови и вымоченного хлеба, все это посолит, поперчит, зальет сметаной и яйцом, хорошенько перемешает. Тушку кролика набьет фаршем, ниткой стянет – и в духовку, на противень. А потом как выложит на блюде – каждую косточку обгложешь. Нет, не надо было Саньке уезжать к казахам.
   На водку налегали мы с Олегом. А Серега был на машине.
   - А ты зачем уехал? Какого черта тебя из города унесло? – спросил Олег Серегу.
   - Там – Чулым, а я всегда хотел жить на реке.
   - Ага. Реку ему подавай. Одному степи понадобились, другому – река. Не рыбак, а туда же…
   - Зато вокруг места грибные! В августе давайте ко мне, за груздями вас махнем. Я груздей по нескольку банок засаливаю. Есть у меня один уголок – правда, далековат, но его почти никто знает.
   - А я бы тоже не прочь возле реки пожить, – я вдруг понял, чего мне всегда не хватало: реки мне не хватало! – Пришел вечером с работы, удочки взял, спустился на бережок и сиди, пескарей дергай. Жаль, что около дома реки нет.
   - Так придумай что-нибудь, - сказал Олег. – Яму в огороде вырой и карасей запусти. Ты ж на всякие штуки был горазд. Старухе Редковской кто дымовую шашку под окно подбросил? А попало мне.
   Затем Серега заторопился – ему в Зырянку возвращаться, а дорога туда – часа два. Да еще Олега до дома подбросить, это в сторону Мишихи. Машина у Сереги – «Таврия». Серега запихнул расходившегося Олежку на заднее сиденье, и они отчалили…
   Сейчас Костя с Толиком В. отправились к Заболотному в «Энергосбыт». «Энергосбыт» нам электричество продает. Феерическая организация, в ней народ подобрался необыкновенный, у них фамилии – и те с вывертом. Есть, например, Красношапка и Сероштан.
   По поводу фамилий. Толик В. вспомнил, как пришел однажды туда за справкой. Ему говорят: вам в третий кабинет надо. «А быстро сделают?» – «Быстро». – «А к кому обратиться?» – «К Волынкину». Тут, говорит Толик В., я за голову схватился и убежал.
   Позвонил Дятлову. Зоя Петровна сказала, что Степа в Кемерово, в Дом литераторов уехал.
   Степа в последнее время озабочен делами в Союзе писателей:
   - Они если что-нибудь начинают «за здравие», то и заканчивают «за здравие». Там что-то не так.    


               6.05., вторник

   Моя главная задача, когда появляюсь в Управлении, не попасть на глаза Фоменых. Общение с подполковником всегда хлопот добавляет: то учение требует провести, то какие-нибудь данные ему нужны срочно.
   Мне хватает Валентины, все вопросы она решает быстро, опыта ей не занимать.
   Однако везет не каждый раз. Я уже хотел распрощаться, был у порога, и тут подполковник выглянул из своего кабинета и поманил пальцем:
   - Вы мне нужны.
   Деваться некуда, захожу.
   Фоменых, заложив руки за спину, мотыляется вдоль стола. Ходьба, по его твердому убеждению, разгоняет мысли. Я попал, когда мысли основательно разогнались.
   - Садитесь.
   Сажусь.
   - План защиты своего объекта можете выбросить в корзину.
   Я напрягся. Что такое? Как выбросить? Не защищать, что ли? Да все мы: от Боровкова до слесаря аварийных работ, от главного экономиста до уборщицы – костьми ляжем за водоканал!
   - План, который вы сделали полгода назад, устарел. Теперь к вашему Плану другие требования.
   Новые требования, сказал подполковник, девочки сейчас же отправят мне факсом. От себя он решил дать необходимое разъяснение.
   - Что такое План?
   - Очень важный документ, - догадался я.
   - Не так все просто. Знайте, есть вещи труднообъяснимые, есть вообще необъяснимые. Речь вот о чем: не надо законы считать дураками.
   - Да у меня, - говорю, - и в мыслях ничего подобного не было.
   - Можно послать законы подальше, но так не принято у нас. В новом Плане излагаются идеи того, кто его утверждает. 
   Фоменых наконец устроился в кресле и значительно взглянул на меня.
   - Утверждает План защиты директор предприятия. Тут вы могли бы умыть руки, типа: директору – директорово, а вы ни при чем. Но! Директор же не думает ничего! Он – как летчик. Написано: «Выпустить шасси», нажал тумблер – выпускает. Понятно?
   Я кивнул.
   - Значит, все зависит от вас. Надо мыслить широко. Разработайте то, что хотите от объекта. Возможны два варианта: для себя, для действий и для проверки. И дальше по уму, но коротко и ясно должно быть изложено…
   Я вырвался от него минут через двадцать.
   У себя в кабинете достал с полки теперь ненужный План, полистал его. Ладно, потом посмотрю, что из Управления мне прислали. Затем попытался сочинять отчетный доклад для директора: собрание акционеров должно состояться, и мне поручено подготовить доклад.
   Но с докладом ничего не вышло. После приветствия и слов: «А теперь я обрисую наше текущее положение», - мое сочинительство встало намертво. Полчаса бился впустую. Тогда я решил схитрить: мысленно влезть в шкуру Боровкова – почему бы и нет? Влезть-то я влез и даже огляделся в его шкуре, но вместо доклада вдруг ни с того, ни с сего взялся костерить родной коллектив! Вначале шепотом, а потом в полный голос:
   - Олухи, мать вашу, работать совсем разучились. Дармоеды! Только и клянчите, чтоб вам зарплату подняли!
   И так меня разобрало, что голос генеральский прорезался, кулаком взялся грозить Костиному стулу:
   - Я вас, негодяев, всех разгоню, чтобы вы, наконец, поняли, что нигде вам не рады! Гопаченко – тебя первого под зад!
   

               7.05., среда

    Со Степой созвонился. Степа сообщил: писатель-сатирик Софронов умер! Он жил одиноко, и хватились его не сразу. Когда Степа появился – девять дней уже отмечали.
   - И я, - говорит, - дважды за водкой бегал. Все удивлялись: как же это мы прошляпили, что Софронова долго нет? Прямо наваждение какое-то! А чего удивляться? Он и приходил когда – его не всякий раз замечали. Сядет, бывало, молчком в углу и курит, курит. Или жалуется, что ногам невтерпеж – настолько горячие, будто кто-то огнем их жжет. Если б прямо в Доме литераторов умер, то внимание, конечно, обратили бы: и курить перестал, и ноги холодные. А так – откуда узнать? Мучился, надо полагать, перед смертью: душа из больного тела не сразу вырвалась. Проще было бы, если б он оказался в зоне какого-нибудь конфликта: пуля – тюк! – в лоб. Тут уж вылетай, душа, как есть, и – кончено. 


               8.05., четверг

   Костя Гопаченко, как мы с Толиком В., обитает в деревянном доме. Отопление, понятно, печное. Сегодня он позвонил в гортоп, а поскольку телефон на моем столе, я слышал весь разговор.
   - Вы продали мне отвратительный уголь. Не горит!      
   - Как это – не горит? Никто не жалуется. Отгружаем всем из одной кучи, и все хвалят.
   - Значит, мне достался из другой кучи!               
   - Да, вам привезли из другой кучи. Но ведь дело не в угле – вы и сами знаете, насколько плоха ваша печка.   
   Костя замер.            
   - Откуда вы знаете о моей печке?               
   - Да уж знаем!
   Опустив трубку, Костя повернулся ко мне:
   - Ясновидящие, что ли, в гортопе работают?
   Мы поговорили о печках, и Костя сказал, что летом обязательно наймет печника. Печку надо перекладывать.               
   После обеда я дописал черновик директорского доклада и передал юристу – тот взялся набирать на компьютере и вносить дополнения.


               12.05., понедельник

   Приснился сон в ночь с пятницы на субботу: как будто я ловлю рыбу с морского берега. И настолько явственно все привиделось, что даже запах гниющих водорослей ощутил. Волны шелестят и к ногам подбегают. У меня закидушка с тяжелой свинчаткой на конце и три крючка. И вот задергалась леска. Подсекаю и вытаскиваю две рыбины – навагу и селедку. Обе крупные и колотятся о камни. Снимаю с крючков и прикидываю: наважку можно пожарить, а селедку засолить… Меня мои сны выручают. Если на речку долго выбраться не могу, сны тут как тут. И клюет не мелочевка – это наяву попадаются уклейки и плотвички – а во сне я матерых щук перетаскал, не помню, сколько.
   В праздничную пятницу вышел мусор перед домом граблями сгрести, но появился Степа Дятлов на своем красном «иже».
   - Поехали, - говорит, - за березовым соком. Сейчас самое время!
   Мы надели зеленые каски, я залез в коляску. Степа схватился за руль, поддал газу. Миновав городские окраины, выбрались на томскую трассу. Навстречу попалась легковушка механика Гриля. Сегодня Гриль сообщил мне: я, говорит, от изумления чуть из машины не выпал – в огуречных зеленых касках и на помидорном мотоцикле вы смахивали на бегущий по асфальту салат!
   За Кроликами свернули. Проселочные колеи кисли в грязи, и в лес мы углубляться не стали. Степа хотел заехать подальше, но я прикинул, как буду толкать увязший по крылья мотоцикл, и сказал, что березовый сок везде одинаковый. Дотянули до первой сухой полянки, запалили костер. Бурундук из-под упавшей пихты вылез, столбиком замер и наблюдал, как мы бутылки пластиковые к березам прилаживаем. Посмотрел и спрятался.
   Сок набирался быстро, а мы грелись у потрескивающего сучьями костерка. Степа заговорил про начинающих стихотворцев из своей литературной студии. А когда Степа говорит про студийцев, он редко бывает спокойным.
   - Я совсем отчаялся: в них нет никакого стремления к совершенству! Ты понимаешь, даже маленького стремления к маленькому совершенству – и то нет. У них вообще ничего нет! Даже грязных мыслей у меня в десять раз больше, чем у них. Говорю им: есть у вас запредельное внутри? Предъявите ваши глубины! А они конфузятся и не предъявляют. Я им опять: предъявите! Молчат, свои глубины скрывают. Эх! Когда деревянная крышка над ними захлопнется – поздно будет.
   Что я мог сказать в ответ? Сложно разбираться в таких делах.
   Степа повалился на землю, сцепил руки за головой и стал разглядывать белую тучку, которая болталась над нами. В верхних слоях атмосферы, кроме тучки, не было никого, даже летчиков с их самолетами. Ну, может, чуть дальше – два-три космонавта, но они не в счет.
   - Сколько неба у нас, - Степа повертел головой. – Неспроста мы с Богом здесь, у себя, обходимся по-свойски. Если поэт Рильке прав: все страны граничат друг с другом, а Россия – с Богом, то прежние гонения на церковь – это все чепуха, мелкие междоусобицы! Вот мы с Юркой-художником соседствуем, забегаем друг к другу винца попить или самогона. Случается, что и повздорим. Так и Россия с Богом – между соседями чего не бывает!
   Степа поднялся, проверил бутылки.
   - Березовый сок полезен, - сказал он, – и хорошо прочищает мозги. Если мыслей в голове мало – пей березовый сок, и мысли появятся. Как думаешь: почему я умный? Я весной постоянно с бутылками в лес приезжаю. Стакан сока накатишь – и голова работает! 
   Поэт приложился к бутылке и сделал несколько глотков.
   Я скинул резиновые сапоги и шевелил босыми пальцами. Когда бутылки наполнились, Степа надул щеки – верный признак, что сок заработал, и в голове возникла мысль:
   - Зойки дома нет, а у меня только в сентябре день рожденья. Предлагаю попробовать мою смородинную настойку. Все равно ей до сентября не дотянуть.
   Разве я мог отказаться? Мы вернулись в город, купили в магазине полтора килограмма свинины и у Степы на электрической шашлычнице нажарили шашлыков. А настойка оказалась такая дрянь – совсем не родня самогону, который он гонит. Лучше бы ею напоить кого-нибудь другого, хотя бы подполковника Фоменых. Однако мы, кривясь, литра полтора этого пойла выдули, выплевывая изо рта прокисшие ягоды.
   Вернулся от Степы, переоделся, и навоз перекидал в огуречную грядку. И вот после того, как вечером заснул крепко, и приснилась мне рыбалка и биение на леске наваги и селедки.
   А вчера было воскресенье, и я сходил на базар. Купил масло, молоко, сметану и всего, что матушка наказала. Яблок взял.
   Вернулся с базара голодный и накинулся на окрошку.   
   Замечательную окрошку родительница готовит! У нас пюре из картошки иногда в холодильнике может прокиснуть, потому как на молоке. А с окрошкой никогда такой беды не бывает. Не застаивается она, у нее нет времени, чтобы испортиться.
   Вот англичане думают, что окрошка – это такой русский холодный суп из кислого молока с овощами, куда добавляется мясо или рыба (они бы в нее еще морских гребешков засунули).
   Я сразу понял: эти англичане и близко не нюхали ту окрошку, какой она должна быть! Откуда им, пожирающим генномодифицированные помидоры и тыквы, знать: что такое настоящая окрошка?
   Основа настоящей окрошки никакое не кислое молоко, а квас! Конечно, есть такие извращенцы, которые делают на кефире, и – боже ты мой! – на молочной сыворотке! Они бы еще на чае «Принцесса Нури» делали! Я пробовал разные варианты и скажу: если кто хочет впустую переводить продукты – можете использовать хоть лимонад. А я понимаю одно: квас и только квас! Важно, чтобы он был подходящим – в меру кислым, в меру терпким. И овощи, как и зелень, годятся не всякие. Огурцы, колба и укроп – обязательно. А вот если выбирать между редькой и редиской – я решительно выбираю редиску. И какой дурак кладет в окрошку мясо или рыбу? Только колбасу! Обязательно без сала. И вареные яйца. Все продукты нашинкуешь (мелко не надо), зальешь квасом, заправишь сметаной – и все, отрезай ломоть черного хлеба и принимайся работать ложкой, получай наслаждение! А та еда, которую комбинируют с учетом белков, жиров и прочей дребедени – это как раз для каких-нибудь англичан, ее у нас никто и за еду считать не будет.
   Валерка Щучкин наведался в Судженку, поставил сети в Чиндате и поймал восемнадцать килограммов рыбы, больше всего – карасей, однако и окуньки попались. И это еще что! Мой знакомый Михалыч ездил месяц назад в Красноярский край на озеро Парное и на удочку тех же карасей двадцать килограммов надергал. А один килограмма на два клюнул! Но сорвался. Я, рассказывал Михалыч, в машину сел и минут сорок курил, думал – сердце остановится.          
   Костя Гопаченко отправился на гидроузел, там его Родин ждет.
   Костя постигает суть нашей работы и уже понял самое главное. «Нам, - говорит, - все равно, в какую сторону бежать, лишь бы знамя впереди развевалось!» Теперь он точно не пропадет.
   А хозяйственный Родин дал распоряжение: на свободных участках, вдоль забора, вскопать землю под грядки. Летом на гидроузле, как в огороде: и капуста, и морковка, и салаты разные – все растет. Сам Родин агрономом вдоль грядок похаживает. Сорвет листик салатный и долго в задумчивости жует.
   

               13.05., вторник

   Вчера горбыль, наконец, привезли. Два кубометра. Горбыль – так себе. Я заказывал широкий, а этот не широкий.
   - Только деньги ушли полностью, - сказал Толик В. сегодня. – Вся сумма, все твои три тысячи.
   - Опа! Ты ж говорил: дешевле обойдется. Про выгоду намекал.
   - Понимаешь, - объяснил Толик В., - у Сереги Пилипенко не все срослось. Выгода будет. Но в другой раз. Радуйся тому, что есть.
   Пытаюсь радоваться. Вообще-то горбыль и не такой уж плохой. 
   Юрист Герасим Ячменев последнюю неделю у нас, а затем в адвокаты уходит.
   Доволен:
   - Люди делятся на тех, кто уже сидит, и на тех, у кого это впереди. Работы мне надолго хватит!
   Ликующий юрист выскочил за дверь и пропал. Здесь все с самого утра куда-то пропадают. Выглянешь в коридор – никого. И кабинет, как пустыня. Настоящий Кара-Кум! От окна до двери такая тишина, что даже воздух не колышется. Лишь изредка взбегут на бархан то начальник энергоналадочного участка, то главный энергетик и, замерев, выглядывают из-за шкафа для верхней одежды. Ящеркой, заметая хвостом следы, скользит кадровичка.
 

               14.05., среда

   Вечером, после шести, на Галином крылечке собираются соседки. Тетя Нина, Тамара, Валентина. Сама хозяйка, конечно. И матушка моя непременная участница. Два, три часа…
   Допытываюсь у родительницы:
   - О чем хоть говорили?               
   - Обо всем.               
   - Это как?               
   - Что в голову придет, о том и говорили.
   - Нет – а все-таки?
   - Чего пристал! Тебе какая разница.               
   Сегодня до обеда сходил в город, в Управление. По дороге заглянул в цветочный магазин и обнаружил за прилавком Аллу Бурлаченко – мы недолгое время провели в конструкторском отделе на стекольном заводе.
   - Привет, - говорю. – А среди горшков с цветами ты выглядишь лучше, чем за кульманом. В окружении зелени ты совсем другая!
   - Муж тоже так считает. Уже два раза на мичуринский отвозил. Говорит – любуется, когда я с лопатой…
   Минут двадцать вспоминали закрытый завод. Я спросил: кто из наших где сейчас? И Алка сразу кучу информации выдала. Наташа Пинекер – на ТЭЦ, конструктором устроилась недавно. Лариса в мехцехе у Карнаухова – тоже конструктором. Лишь они по специальности. Нина, Жанна и Лариска Данилова – продавцы. Валя Липина дома с внуками нянчится.
   - У нее, - с завистью сказала Алка, - это постоянное занятие. Одни внуки едва подрастут, дети новых подбрасывают. Я бы тоже так хотела! Не дождусь, когда мои девки повзрослеют.
   - А чего ждать? Сама, что ли, не родишь?
   - Я всегда согласна! Но муж говорит, что мне и мичуринского хватит.
   Нина по-прежнему одна. Даниловна на пенсии, летом уезжает в Терентьевку – огородничает у матери. И Василия Ивановича с собой берет – чтоб самогон хлебал исключительно под присмотром.
   - А теперь, в шестьдесят лет, у него еще и на баб глаза горят! Даниловна злится: второе дыхание открылось не там, где положено.
   Меня это сразу вдохновило. Если старость будет такой же, как у Василия Ивановича, надо ли ее бояться?
   Затем зашел в сберкассу в Доме Советов.
   У нас в конторах, работающих с населением, места, в основном, занимают стервы – есть, наверно, специальный конкурс по их отбору. Та, что сидела с другой стороны окошечка, мороженая камбала с немигающими глазами, меня не слышала. Смотрела вдаль и не двигалась. Пришлось крикнуть:
   - Эй, девушка! Аллё! – я даже постучал по стеклу, что разделяло нас. – Спросить хочу. У матери – сберкнижка. Деньги на ней в девяностых сгорели. А теперь вот, говорят, компенсация какая-то. Где бы узнать?
   Рыба очнулась:
   - Вы что – не видите, что я занята?
   - Извините – не разглядел, а то бы я, конечно…
   - Ходят и ходят, никакого понятия! – неожиданно заорала она.
   - Так я же…
   - Вон отсюда, а то охрану позову!
   Вот кому-то грубость не нравится, а я думаю, что грубость освежает нас! И у камбалы глаза засверкали, и я, бодрый, из сберкассы выбежал.
   Пятнадцать минут провел в Управлении, избежал встречи с Фоменых, после чего отправился в центр. А в центре погода – ну прямо из южных широт! У нас на Кирпичной такая не часто бывает. По случаю жары асинцы двигались по тротуарам, раскачиваясь, словно матросы после долгого плаванья. Им не хватало только полинявших косынок на головах и бронзового загара на лицах. Но глаза, как будто, успели повидать дальние страны и веселых мулаток, что зажигательно отплясывают в портовых кабачках. А теперь их потрепанные штормами суденышки причалили к городским берегам с трюмами, набитыми серебристой кефалью.
   И ноги сами собой вынесли меня к Горячке.
   Я постоял у воды, посмотрел на противоположный берег и направился в парк.
   В парке фонтан струями бьет – красиво. И народу немного. В ларьке купил большую кружку темного пива и занял место за столиком у фонтана. Рядом парочка тоже никуда не спешащих заспорила. В носатом юноше я узнал известного у нас артиста Авдотьина. Он был в серой ковбойской шляпе, шнурок затянут под подбородком. В Доме культуры есть любительская труппа, чего она только ни ставит! Замахнулась даже на «Стулья» Ионеско. Асинские зрители – народ крепкий, они приняли пьесу, не моргнув глазом. Авдотьин говорил внушительно. Он тоже пил пиво, отхлебывая сразу по два-три больших глотка. Напротив сидела коротко стриженая девица без признаков косметики на лице. Девицу можно было принять за пацана, если бы не бюст, который выдавался далеко вперед. Девица частила словами, особенно выделяя: «фуфло!», и, не трогая пиво, беспрестанно грызла орешки. Я подумал, что отношения с пивом у нее не сложились, но тут она махом опрокинула в себя целую кружку.
   Спор накалялся.
   Авдотьин перестал сдерживаться и закричал подружке:
   - А что ты имеешь против самодеятельности? Что?! Ты слышала, как у нас Грибов поет? Это даже не Кобзон, это – Шаляпин! Голосище – во, ему в оперу надо, на большую сцену! «Блоха, блоха…» И уссывается!
   Я допил пиво, покинул парк и проходными дворами вышел к новому торговому центру. Двухэтажный торговый центр открылся месяц назад. Я тут еще не был. На первом этаже встретил одноклассника Саньку Орынбаева. Он, оказывается, здесь охранник. Охранник – сейчас популярная профессия. У меня человек пять знакомых, которые охранники. В девяностые, когда предприятия посыпались, как сосульки с крыш, всякое производство почти прекратилось. И безработный народ начал нервно оглядываться: куда бы пристроить себя? И тогда появился бешеный спрос на охранные услуги. Оказалось: все, что было украдено, теперь требуется охранять.
   Никто не печется об охране лучше тех, кому удалось нахапать.
   Санька – в галстуке с толстым узлом и с узкой картонкой на лацкане, где указана его фамилия, важно прохаживался вдоль полок. На полках в рядок расположились туфли и ботинки разных фасонов и цвета.
   - Привет, привет, - сказал Санька, не переставая наблюдать за мужичком: тот ощупывал тупоносый ботинок и озирался по сторонам.
   - Кого я вижу перед собой! Случайно, не хозяина этого центра?
   - Нет. Хозяин – торгово-промышленный дом «Град Китеж», - сразу отмел  подозрения Санька. – Надежная фирма. Обувь потребуется – заходи к нам. А я тут за порядком слежу.
   - И что, как служба?
   - Нервов не напасешься!
   - Молоко за вредность дают?
   - Не полагается. А надо бы, - Санька погладил сандалию из коричневой кожи. – У людей совесть пропала.
   - Воруют, что ли?
   - Еще как!
   - Но ведь каждая полка под присмотром.
   - А попробуй уследить за всеми! Даже не представляешь, сколько у жуликов способов есть! Один с умным видом зубы мне заговаривает, другой  возле кассира трется – обзор закрывает, а третий тем временем туфли за пазуху сует. Бывают и такие, которые специальные мешки изнутри пришивают. Идут и складывает в мешок. Стоп! А где ботинки? Где этот хмырь, что на них пялился?
   Санька, как ошпаренный, вылетел на улицу. Я видел через стеклянную дверь, как он завертел головой в разные стороны.
   Хороший человек Санька, но кого-то можно поздравить с новыми ботинками. Только бы впору пришлись.
   На девятиэтажке по Желябова третий этаж собирают. Когда я шел, вторую панель уже закрепили. Быстро дело спорится! Вот только с числом новостроек надо поаккуратней! А то мы иногда удержу не знаем. Был случай: сотню лет назад железную дорогу в Сибирь потянули. И мост через Обь перекинули рядом с деревенькой. Деревенька после этого стала чудовищно разрастаться, словно пучит ее. И такая деревня выросла!...
   Я готов просить каждого монтажника, каждого бетонщика: не увлекайтесь! Обуздайте себя! Чтобы мы вот так же не разрослись.


               15.05., четверг

   Толик В. вернулся с канализационных очистных и рассказал случай: решили вчера из отстойника, где раньше карпов держали, воду выпустить. Отстойник не трогали года полтора. Когда воды осталось на донышке, увидели здоровенного карпа, он прыгать начал. Как ухитрился столько времени прожить без еды – для всех, кто сбежался посмотреть, оказалось загадкой!
   - Не иначе, кто-то подкармливал, - предположил Костя.
   - Думаю, он букашек ел, - догадался я. – Те падали в воду, а он хватал их.
   - Конечно, - сказал Толик В. – букашки каждый день сотнями в отстойник валились. Специально прилетали и валились.
   - И чем дело кончилось? – спросил Костя.
   - Ничем. Пока изумлялись да руками всплескивали, кто-то уволок его под шумок. Сейчас он, наверно, на сковородке прыгает. 
   

               16.05., пятница

   Толик В.:
   - По моим наблюдениям, контора наша развалится скоро.               
   - Почему? – спрашиваю. – Разве признаки есть? Я признаков не наблюдаю.
   - Обязательно развалится! Пассатижи без присмотра на минуту оставить не могу. Никогда так раньше не воровали.
   Костю заманивают на нефтебазу. Там оклад больше, но и хлопот по самую макушку. Костя сел и обхватил голову руками: думает.
   Мы с Толиком В. ревниво наблюдаем. А у Кости на губах улыбочка скверная.
   - Нет, ну ты смотри: и этот готов продаться! - сказал Толик В.
   - Пока не готов, - возразил главный энергетик. – Разве это деньги? Я еще поторгуюсь. За такую цену не продаются.
   - Понятно, - кивнул Толик В. – А какая твоя цена?
   - Вот над этим и размышляю.

   Толик В.: «Моих электриков, старых засранцев, в санаторий отпускать нельзя. Они там последние силы на баб кладут. Возвращаются отощавшие, – пиджаки болтаются, как на пугалах. В итоге у одного инфаркт, у другого язва, у третьего вообще рак. Это после санаториев-то! Один только Коля правильно отдыхает. Вернулся домой, - рубахи на пузе не сходятся; вышел в огород в рабочих штанах, начал землю копать, наклонился, – и штаны на две половинки разъехались. Это ж надо ж, говорит, какая у брючного материала усадка за месяц!».

   Махмудовна, она в курсе всех новостей, объявила: Олейник, начальник производственного отдела, уходит в заместители мэра по капитальному строительству. Избранный мэр новую команду набирает.
   - Ой, врешь, подруга! – не поверил Толик В.
   - Правду говорю, – обиделась секретарь-референт. – Я никогда не вру!
   А я прямо рот открыл: во, как судьба к человеку повернулась! Ездил с папочкой в городскую Администрацию и обратно, в водоканале никакими подвигами не отметился. И вдруг – бац! – неожиданный взлет. Но, я думаю, городское строительство это назначение выдержит. Оно и не такое способно выдержать.


               19.05., понедельник

   В пятницу, в конце дня, провожали Олейника. Олейник решил гульнуть напоследок – выставил водку, закуску. Созвал человек десять.
   Пировали в производственном отделе.
   - Ты скажи: как ты в городскую Администрацию попал? – допытывался Лев Львович Каблуков.
   - Обыкновенно, - отмахивался Олейник. – Заметили. Там толковых работников всегда замечают.
   - Погоди, погоди, - не отставал Каблуков. – А что надо, чтоб заметили?
   - Работать надо! – веско сказал Олейник.
   И все деликатно промолчали.
   Когда проводы были в самом разгаре, Олейник принялся рассуждать:
   - У каждого человека есть заранее определенное место. Мое место – там. Сейчас капитальное строительство в городе… Черт знает, чем занимаются. Первым делом буду с кадрами разбираться. Бездельников всех разгоню!
   - А замену найдешь?
   - Найду. У меня глаз наметанный.
   Анна Владимировна предложила:
   - Ты построй в городе такое, чего у нас нет.
   - Вот только с кадрами разберусь, и все будет, - пообещал Олейник. – У нас все будет.
   - Ты построй, чего у нас нет. Особенное построй!
   Сегодня Толик В. размышлял:
   - Это она о чем? Что он может построить? У меня такое подозрение, что кроме ледяной избушки или избы на курьих ногах, он вряд ли замахнется на большее.
   Надо предупредить Фоменых: с назначением Олейника следует проявлять особую бдительность всем, кто отвечает за чрезвычайные ситуации в городе.
   Володя Молотков с сыном Ильей ездили с удочками на Яю. Чашку рыбы наловили – плотва, окуньки. Галя на крылечке чистила, напевала: «Миллион, миллион, миллион алых роз…». Любит Галя речную рыбку, жареную – особенно!   
   Сегодня возле калитки буйно зацвела черемуха, вчера только-только наклевывалась, а теперь белая вся.
   Накануне вновь с лопатой. Пока землю перекапывал – два ведра сорняков набрал.
   Доработался до звезд. Тучки с неба разбежались, и звезды высыпали  несметным числом. Хорошее дело – на них смотреть. Чем дольше работаешь, тем чаще хочется замереть, опершись на лопату, и разглядывать звезды. Соседей вокруг никого. Огород, лопата, я и – небо. Вот летчик Сент-Экзюпери любил небо. Как поднимется в ночной полет, так и кайфует в воздушной стихии, как рыба в воде. А пролетарский поэт Николай Тихонов небо не любил – если и заглядывал в него, то не дальше Марса… Лучше все-таки уподобиться летчику, а не пролетарскому поэту. Однако я мало что могу сказать про небо и звезды. Я о них почти ничего не знаю. Для звезд самый мучительный месяц – август: начинается их падеж. Они срываются одна за другой, одна за другой и – сгорают. А кто-то придумал идиотскую примету с желаньями… Но нам до августа еще жить и жить. У изгороди Мартыновых береза выпирает в Большую Медведицу, закрывая ветками часть ковша… Когда в жизни что-нибудь не так, – надо смотреть на звезды. Это придает сил. А если Тот, кто следит за всеми, однажды подумает, что хватит мне землю коптить, и заберет мою душу – она полетит прямо к звездам. Небо. Небо… Э-э… О-о… У-у…


               20.05., вторник

   Накануне после работы, выйдя с дежурки, я заглянул в «Пшеничный колосок» и заказал полтораста грамм. За соседним столиком четыре девчонки из педучилища пили пиво. К ним приставал пьяненький Кармерьян, главный невропатолог городской больницы.
   - Да у меня денег – во! – говорил Кармерьян, вытаскивал из карманов мятые купюры и угощал девчонок пивом.
   Девчонки хихикали и выбегали на крыльцо покурить. В приоткрытую дверь долетали голоса.
   - Старый дурак, - сказала одна.
   - Тебе какая разница, - донеслось в ответ. – Пусть платит.
   Над стойкой работал телевизор. Шла передача из зала суда. Судили жену, она заколола мужа спицей. Обыкновенной вязальной спицей. Сейчас жены изумляют своей изобретательностью! Ударила бы сковородкой или утюгом, однако нет – спицу ей подавай! Я опасаюсь, что возможности у жен теперь безграничны. Не станут ли скоро те, кто разочаровался в мужьях, отправлять своих суженых в мир иной шпильками или булавками?
   Приговора я не дождался. Проглотил водку, запил томатным соком, съел бутерброд с колбасой и пошел домой.
   Пока переодевался, матушка рассказала, что днем высадила в палисаднике цветы.
   - Семена были, да еще Галя рассады дала. А ты никогда не купишь, что я прошу.
   - Почему же? Покупал.
   - Тебе всякую ерунду подсунут. В прошлом году вместо цветов травы какой-то набрал – ждала, ждала, когда она зацветет. Так и не дождалась!
   - Ладно, - говорю, - некогда мне разговоры разговаривать.
   И отправился делами заниматься. Изготовил и засыпал перегноем лунки во второй огуречной грядке, вместо сгнившей прожилины на изгороди поставил новую, надергал торчащей в разных местах крапивы четыре ведра, вскопал клочок земли возле яблони и посадил там картошку.
   Появился сосед Щучкиных – недавно переехал из Средней Азии. Он славянин, но такой смуглый, как будто его навсегда прожарило узбекское солнце. А здесь дом купил и хочет вывести воду в огород для полива грядок. Светя тусклым фонариком, ползали по его подполью. Осматривали трубы, прикидывали, куда врезаться. Хозяин крутил головой, переспрашивал:
   - А сюда, говоришь, вентиль поставить? Так-так, понятно. А зимой трубы не перемерзнут?
   Когда я уходил, он сказал:
   - Кот сдох. Еще не старый. Я его через границу перетащил, а он сдох.
   И добавил:
   - Чего ему не хватало? Без Средней Азии не мог прожить, что ли?
 
   Позвонил Степа: знакомый поэта, из дома напротив, свою сестру зарезал. Трубачев его фамилия. Я Трубачева знаю, раза два за одним столом сидели. Он человек тихий. Начал я расспрашивать, что да как, и выяснилось: сестра сама виновата, не давала спокойно жить. Вот и в этом случае – он выпивал, и настроение у него было хорошее. И тут заявилась сестра: «Устраивайся, - кричит, - на работу!». А в отдельные моменты с такими разговорами в душу лучше не лезть. Но она все одно – устраивайся! И он тогда ножом – на! Она: «Ах ты, сукин сын!» А он еще тридцать раз ножом – на! Она и говорить больше ничего не стала: что скажешь, если вся, как решето.


               21.05., среда

   В Администрации встретил Олейника. Поднимаюсь на третий этаж, а он навстречу.
   Говорю:
   - Привет! Рад видеть городское начальство. Теперь у нас свои люди даже здесь!
   Все-ж-таки родной человек, нами вскормленный!
   А он, как бы, и не сразу узнал:       
   - Чем вы там, в водоканале, занимаетесь?
   Вот это да!
   - Плохо работаете, неэффективно. Надо проверку сделать у вас.
   Другой бы обиделся, а я подумал и порадовался за Олейника. Как же не порадоваться? Любой начальник обязан быть таким. Если бы каждый, хотя бы и президент, постоянно помнил, из какого колхоза он вышел и на каком тракторе землю пахал – из него никогда бы президента не получилось! Так бы и ковырялся в своем колхозе.
   Вернулся, а в конторе нехороший слух по кабинетам гуляет: собираются нам урезать зарплату. Процентов на десять сразу!
   - Зарплату никогда зря резать не станут, - сказал главный энергетик. – Надо больше работать. Больше и лучше.
   Я возразил:
   - Куда еще больше?
   У Толика В., как всегда, особое мнение:
   - Напрячься – легко. Жилы вздуть на обеих руках! Но не приведет ли это к усталости? И к потере напряжения при повторном желании напрячься?
   - Электрическое образование кому-то очень сильно мешает, – перебил его Костя. – Выражайся яснее! 
   - Могу яснее. Я вижу намек каждому из нас. Генерал, как бы, говорит нам: шевелите мозгами. Вот что – мы обязаны помочь сами себе!
   - Но как? – разом закричали мы с Костей.
   - На базе ремонтно-строительного участка лет двадцать пропадают ржавые трубы большого диаметра. Они весят несколько тонн и никому не нужны. Валяются на земле и травой зарастают. Тяжело смотреть, как они гниют. Если порезать их на части, а затем отвезти в чермет, мы сумеем оказать себе материальную помощь: в чермете за них недурно заплатят.
   Мы вспомнили о десятке труб на задах площадки ремонтно-строительного участка. И как это упустили их из виду?
   Мы с Толиком В. уже начали потирать руки, но Костя вздохнул:
   - Не получится.
   - Почему?
   - Газорезчику надо отстегнуть? Надо! А там и водителю грузовика, сторожу на проходной. Как ни крути, а каждому из нас достанутся копейки.
   - Что за страна! – в сердцах сказал Толик В. и погасил окурок в блюдце. – Даже воровать приходится всем миром! Есть другие варианты?
   - А если кому-нибудь толкнуть противогазы? – предложил я. – У меня на складе пять сотен, куда их столько. Тем более, они просроченные.
   - Леня, ты о чем? – Костя даже скривился. – Кому ты можешь впарить свои дурацкие противогазы? Семечками на базаре торговать – и то надежней.
   Хоть и велик водоканал, а взять с него, как выяснилось, нечего!
   Толик В. признался – ему недавно предложили должность заведующего электрохозяйством в сумасшедшем доме. Работа тихая: менять перегоревшие лампочки. Выяснилось, что и у Кости там зацепки есть, что в смутное время у психов можно отсидеться, что они не буйные и с ними можно ладить.
   - Вот только права качать не надо, - добавил Костя. – В начале девяностых один нашкодивший авторитет придумал затаиться среди сумасшедших, чтоб о нем братки подзабыли. А заодно решил «наехать» на главврача. Дурачок! Главврач для психов царь и бог. Шепнул царь, что его обижают, и глупого авторитета насмерть забили мокрыми полотенцами. Психи – они психи и есть, что с них взять.
   Разговор о сумасшедшем доме нас воодушевил.
   Толик В. вспомнил:
   - Приехали в прошлом году туда бригадой – попросили нас проводку в гараже заменить. Все из машины вышли, а Коля на заднем сиденье остался. Подходят четыре психа, заглянули в машину: «Дед, что за проблемы?». Я объясняю: «Да вот – крыша поехала». Психи посовещались и снова к Коле: «С нами жить будешь. Койка есть. Не бойся, в обиду не дадим»… Теперь, когда зарплату снизят, скажу Коле – пусть туда наведается. Койка, может, еще не занята…
 

               22.05., четверг

   Сегодня погрузился в творчество. От имени конторы сочиняю жалобное письмо Губернатору. Пишу и слезы кулаком растираю. Сидоровна задачу поставила: «Напиши так, чтоб его до печенок проняло, чтоб он цену на воду поднять разрешил!».
   15 час. 44 мин. Письмо изготовил. Сейчас отнесу Герасиму Ячменеву – пусть наш законник на него посмотрит.
   Поднялся и выглянул в окно. А за ним все та же улица Родины.


               23.05., пятница

   Теперь у меня на каждый вечер один распорядок. После того, как поужинаю, переодеваюсь в рабочее, и – во двор. А здесь лопату беру или вилы, или грабли, или все вместе. Однако прежде чем шагнуть в огород, секунду-другую помедлю возле двери, открывая задвижку. Дверь в огород узкая и низенькая – не мешало б повыше и пошире, тем более – стена позволяет. Но отец еще строил, давно это было… Стена крытого двора из горбыля, одиннадцать штук в рядок, и не узких: в ширину сантиметров двадцать – двадцать пять. В десятый от низу вбиты гвозди. На первом висит старая, не упомнить, сколько ей лет, ножовка. На следующем два средней величины навесных замка, в одном ключ торчит, второй без ключа. Сколько раз я искал этот ключ, но так и не нашел. Дальше – еще одна ножовка, по металлу, и тут же связка бельевых прищепок... Надо, чтобы все это в голове, как следует, отпечаталось. Ведь наступит срок; и неизвестно, возле каких дверей окажется душа, вылетев из тела. Ну, а вдруг там сразу не откроют? Вдруг там принято резину тянуть? И придется ждать. Слоняться возле запертой двери. Неважно, сколько промурыжат душу твою у порога – за ним все равно вечность. И в обратную сторону хода нет. А, значит, надо присматриваться ко всему, что оставил дома. Возможно, память об этой стене согреет тебя возле той, другой. Самое родное – всегда в деталях. Надо заострять внимание на числе горбылей, на вбитых гвоздях – и что на них висит, а еще на ведре без ручки, которое мешается под ногами. Ведь даже сейчас оглянешься на какое-нибудь недавнее событие, а мелочей не запомнил!
   Утром дозвонился до редакции областной газеты «Кузбасс».
   В редакции «Кузбасса» сидят сволочные кадры! Они наотрез отказываются публиковать мое открытое письмо Губернатору! Почему? – спрашиваю. Мы, говорят, завалены такими письмами, и если, говорят, появится прецедент – лавину не остановить. Я говорю: «А вы без прецедента, просто опубликуйте! Если нас не услышит Губернатор, то обращаться не к кому. Я на публикации других писем не настаиваю, другие письма можно и отодвинуть. Но одно письмо – разве трудно? Что вам стоит?». Нет, говорят, пусть вы даже из водоканала, но все равно не опубликуем!
   Ну и как тогда Губернатор узнает, что нам цену на воду позарез поднять надо? Как? Он – единственный, кто в области жмет на педали: то ускорения добавит, то притормозит слегка. А про цену, что нам нужна, совершенно не в курсе! Он, допускаю, в данный момент договор с угольными компаниями подписывает. Или думает о том, как укрепить черную металлургию. А с нами что делать? Мы тоже укрепиться хотим!
   Толик В. приехал с гидроузла, посмотрел на меня и спрашивает:
   - Чего брови в кучу собрал? Выкладывай!
   Вот еще. Стану я объяснять на каждом углу, что в «Кузбассе» завернули мое письмо.
   - Вечером, - говорю, - наломался. Землю копал и наломался. А теперь поясница отваливается.
   - Это временно, - сказал Толик В. – У меня две недели назад был первый бросок в огород: грядками занимался. Запомни: легче всего дается подход к лопате и отход от нее. А к тому, что в промежутках, привыкнешь.
   И добавил:
   - Я когда восьмой класс заканчивал, у бабки моей жил. Старуха была из семьи казаков – из самых настоящих казаков, не из тех, что теперь в штанах с лампасами щеголяют. Она мне сразу условие ставила: мол, пока пол-огорода не вскопаешь, к девкам не отпущу! С тех пор это настолько въелось в мозги, что как вскопаю пол-огорода, так моментально куда-нибудь тянет. Прямо сил нет! Моя Татьяна Васильевна меня быстро в дом загоняет. Говорит: от греха подальше.
   

               26.05., понедельник

   Принес на работу копеечную монету 1905 года – на морковной грядке вчера нашел. Это уже третья копейка царских времен. Первая обнаружилась в подполье, когда дом поднимал; вторую откопал возле ящика с перегноем. Многим копейку успел показать, даже кадровичке – она заглянула, чтобы в очередной раз напомнить Толику В. о сгоревшей розетке.
   Монету все внимательно осмотрели. Костя подал мысль:
   - А не жил ли на твоем участке лавочник? Пошуруй лопатой в разных местах – вдруг кубышка где-нибудь зарыта.
   И мы все загорелись найти клад. Вот прямо сейчас. Миллионов этак на несколько. У каждого оказалась мечта, куда пристроить деньги – кому машина нужна, кому месяц поваляться у моря.
   Но всех переплюнул Толик В.:
   - В космос полечу: хоть бардака с высоты не увижу! 
   Перед обедом заглянул довольный Герасим Ячменев, он только что получил расчет:
   - Все, ребята, все. Теперь я вольная птица. Буду адвокатом. Так что кто из вас по оплошности рыло кому начистит или сворует чего – обращайтесь. Я вас помню, всегда помогу срок скостить.
   По части рыла Толик В. покопался в памяти и обрадовано заявил:
   - Есть кандидаты, есть!
   Хороший человек Герасим Ячменев.
   Затем все разбежались по делам, оставили меня одного, но ненадолго. Пришла старуха Селезнева из абонентского отдела с письмом от читателя городской газеты. Бросила письмо мне на стол и, тыча в конверт пальцем с лакированным красным ногтем, начала возмущаться:
   - Смолкин, житель с улицы Каменноугольной, наводит критику! Говорит, что не потребляет столько воды, как у нас рассчитано на каждого человека. И двух свиней в его стайке жажда тоже не одолела! Поэтому он отказывается переплачивать за воду. И редакция хороша. Ей надо бы перекинуть письмо не сюда, а в городскую Администрацию: там цены утверждают!
   - Я тоже не знаю ваших расчетов.
   - Это не имеет значения. Для газеты важен ответ, редакция требует! Просто ответ подготовьте.
   Недавняя работа в городской газете тянется за мной, как проклятье. Куда бы ни сварганить отписку – все ко мне.


               27.05., вторник

   Костя уехал в Кемерово – два мобильника приобретает: для себя и для генерала. Эти мобильники, говорят, очень удобная вещь: в любую минуту связь под рукой. Контора у нас чутко такие вещи отслеживает. Если прогресс двинулся по стране, мимо водоканала он никак не проскочит!
   В одиннадцать, как фурия, ворвалась Селезнева.
   - Я так и знала, так и знала! – закричала с порога. – Стали проверять: человек с фамилией Смолкин на Каменноугольной не проживает! Улица есть, а человека нет. И дома с таким номером нет. Улица обрывается раньше, чем указан номер на конверте!
   Глаза ее победно сверкали.
   - Спрятаться решил: уверен, что не найдут! А вот в прежнее время этого голубчика сразу бы вычислили и сцапали.
   - Как его сцапаешь, если на него никаких данных? Ошибиться можно.
   Старуха строго взглянула на меня:
   - Раньше власть не ошибалась. Никогда!
   - А если бы подозрение пало на непричастного человека?
   - Невиновных не бывает.
   Смахнув в ладошку письмо мнимого Смолкина и мой ответ, Селезнева вылетела вон. Помело бы ей – в самый раз…
   Степа Дятлов рассказал, как продвигаются дела со сборником городских поэтов. Доволен.
   - Двадцать человек со своими стихами – это будет бомба. Вот увидишь: шумиха поднимется! Мы весь городской отдел культуры поставим в такую позицию, что удовольствия он не получит! А то поэтов моей студии там за людей не считают, морду от нас воротят.
   - Долго ли еще ждать?
   - Нет. Теперь уже нет. Ты не представляешь, через какие препятствия я прошел и сколько времени эту книжку издать не могу! Я знаю, у меня есть враги, но они скрытные, себя не обнаруживают.
   - Насчет врагов ты ошибаешься, - сказал я Степе. – Заполучить врага не так-то просто. Враги теперь такие же редкие экземпляры, как в природе снежные барсы! Надо очень сильно кому-нибудь насолить, чтобы этот кто-то стал твоим врагом. Ты кому-нибудь насолил? Нет? У тебя, вероятней всего, доброжелатели, но они не знают, как помочь. Это ведь не всякому удается – правильно помочь. У нас на факультете одной девчонке нравился Славка Ненашкин. Сильно нравился. Крутилась вокруг него и так, и этак – а он нос воротит. И чтобы Славка внимание на нее обратил, она уговорила подружку повлиять на него. Подружка рьяно взялась за дело! И что ты думаешь? Через три месяца была женой Славки! Потом она оправдывалась: «Я не знала, как помочь, и у меня, кажется, это не совсем получилось».
   - Поэта без врагов не бывает, - отклонил мою версию Степа. – У меня враги  настоящие. Только я насчет денег для сборника с кем-нибудь договорюсь – на ровном месте пробуксовка. Начинаю разбираться и вижу: чьи-то уши вылезли, а чьи – непонятно.


               28.05., среда

   На город свалился адский холод. Словно из космоса упал. Тучи обложили вкруговую. Утром, в начале седьмого, градусник показал минус два. Что с нашими посадками? Наверняка не все уцелели. Перед уходом заглядывать в огород не стал, но и без этого ясно – трава в инее.
   Марина Лаптева скотину в стадо погнала, двух коров и бычка. Сама в платке, теплой курточке, а ноги хоть и полные, до костей далеко, но – голые. Валерка Щучкин, ему тоже на смену с утра, открывал ворота своего гаража и полюбопытствовал:
   - Соседка, а снизу не холодно?               
   - Мы привычные.               
   - Понятно: все закаляются по-разному. Есть те, которые голову в холоде держат. А есть…               
   - Поезжай на свою работу! – закричала Марина. – А то разговорился тут!
   Костя с Толиком В. отправились на станцию водоподготовки, к Сергеевне. У них там дела на весь день.
   Перед обедом потеплело, а следом и вовсе солнце, как с цепи сорвалось.
   И что – в такую погоду я буду сидеть в кабинете?
   Пешком по Милицейской и Чапаева скатился с горки. Забежал к Славке, в водосбыт, но его не застал.
   Десять минут побыл в Управлении – Валентина подготовила для меня новые инструкции. Когда разговаривали с ней, из кабинета выскочил Фоменых с какой-то бумажкой. Мельком глянул:
   - Мне пока не до вас!
   И скрылся в коридоре. Наверно, подумал, что я страшно обескуражен его словами.
   Покинув Дом Советов, я повернул к Горячке: в контору возвращаться не хотелось. От озерной воды веяло прохладой. На берегу год назад соорудили теннисный корт и обнесли вкруговую сеткой. Замечательно получилось: не было в Асинске никакого корта, а вот теперь есть! Жаль, теннисистов для корта не нашли. Говорят, что в соседних с нами городах уже завелись свои теннисисты, а мы никак найти не можем. Однако позволительно ли, чтобы пустовало такое место? На корте, тряся бородой, паслась коза. Когда она поднимала голову, то подолгу смотрела вдаль, а ее немолодой хозяин сидел на скамеечке и хворостинкой чертил на земле узоры.
   Я приблизился к кромке берега.
   Здесь я поймал на крючок свою первую рыбку, маленького вьюна. В этой воде научился плавать. На этот берег июньской ночью мы явились всем нашим выпускным классом. Пили вино, передавая бутылку по кругу – хватило по глотку на каждого. А еще, совсем в другую эпоху, над Горячкой пролетел наш земляк, космонавт Леонов.
   Вот соберусь с мыслями и обязательно напишу книжку под названием «Пять подходов к озеру Горячке». Я потом объясню как-нибудь, почему именно пять.   
   Оставив Горячку, вернулся в центр. Волны тепла катились по Асинску. С ними заодно прямиком к Дому Советов катились волны административных распоряжений. Волны распоряжений долетали сюда из столицы области. Но работники Дома Советов вместо того, чтобы изнемогать над подготовкой ответов, отчетов и докладных записок, жмурились, высовывали головы из окон, и в их глазах читалась грусть. Им очень хотелось за город, хотелось лежать у воды речки Яя, пить холодное пиво и заедать солеными орешками – чиновники городской Администрации ведь тоже, как-никак, были людьми…
   Во время прогулки на глаза попались: Федоринов – он по заданию газеты бежал в центральную библиотеку на «Лики земляков» (встреча с ветеранами юстиции); старая знакомая Мерзлякова Ольга Ивановна; Гена Стрельников, бывший фотограф; огромный плакат на Дворце культуры «Мы – одна семья»; стая голубей, нагло шныряющих у дверей банка «Уралсиб»; далекий крохотный истребитель – он тонким инверсионным следом разрезал небо на две половинки.
   Я слегка задержался на автобусной остановке у медучилища, стоял, слушая бойкое воркование: девчонки, выскочив после занятий и ожидая автобуса, нежно матерились о любви.
   Затем беспечно двинулся дальше. Легкий Федоринов, которому очень не хватало плаща и шпаги, летел обратно.
   Поравнявшись со мной, Федоринов остановился.
   - Хорошо, что я в молодости поступил в институт культуры, а не в тот, на котором настаивала моя добрая мать.
   - Что же такого замечательного ты нашел в институте культуры?
   - Массу преимуществ. Массу! Я могу долго о них рассказывать!
   У меня возникла мысль.
   - Давай посидим, - предложил я. – Зайдем в какое-нибудь заведение и посидим.
   - Не возражаю! – закивал головой Федоринов. – Обязательно посидим! Встретимся в августе и посидим.
   И побежал дальше.
   А я остался в недоумении: зачем дожидаться августа, если окончание мая, в виде вот этого, нынешнего дня, тоже вполне подходяще?
   Возвращался мимо все той же строящейся девятиэтажки. Темно-серая плита с дыркой будущего окна взмыла над глухим ограждением. Небо в дырке окна было особенно выразительным. Мир всегда интересней через замочную скважину. Крановая лебедка гудела ровно. Панель поднялась до четвертого этажа и остановилась. Рабочий наверху замахал руками, давая команды крановщице.
   

               29.05., четверг

   Вчерашний холод прошелся по огороду, как бандит.
   Я принял потери стойко, а вот матушка чуть сознания не лишилась. 
   Помидоры померзли все, до последнего саженца. Темно-зеленые лапы обвисли, им уже ничто не поможет. Из огурцов пять корешков уцелели, они были под пленкой. Хорошо, что картошка пока из земли наружу не вылезла, иначе бы и ей перепало.
   Матушка – человек верующий, но не со всем, что приходит с неба, она согласна. Я стал свидетелем ее сильного недовольства.
   Но начался новый рабочий день и отодвинул домашние неприятности.
   Наконец-то мы вживую увидели, что такое мобильник. Забавная штучка!
   Костя всем любопытным его показывает. Хочешь – разговаривай по нему, хочешь – сэмээску посылай.
   Толик В. единственный, кто отнесся критически:
   - Типа почтового голубя. Только на голову не гадит.
   Генерал теперь звонит Косте исключительно по мобильнику. Примерно, два раза в час.
   Мы каждую кнопочку пальцами истыкали.


               30.05., пятница

   Как весна ни противилась лету, взбрыкивая внезапными холодами, а все-таки к концу подходит. И хоть погода скверная и дождичек моросит, но жить можно. Надо только поскорее забыть о заморозке, будь он неладен!
   Главный энергетик застрял у экономистов, отчитывается по материалам – куда потратили и на что. Перед Сидоровной расточает любезности. Толик В. заглянул к экономистам, вернулся и ревниво заметил:
   - Костя у нас гусар: ножкой шаркает!
   Сегодня наконец-то годовое собрание акционеров. Событие, к которому я ни с какого боку, если не считать написание речи для генерала. Держатели акций соберутся в здании старой конторы, но вряд ли будут деньги между собой делить. Делить нечего.
   Заговорили о предстоящем собрании. Толик В., выдувая дым в форточку, заявил:
   - Я, как акционер, в явном прогаре. Один раз за все годы надумал пожить обеспеченным человеком, даже бумажник из кожи с отделением для купюр в магазине присмотрел. И опять мимо!
   - Ну, да, «в прогаре», - не поверил Костя, - а сам рассчитываешь на что-то: нарядился, как именинник.
   - Что значит – нарядился? – Толик В. приподнял левый ус, что выражало крайнюю степень его удивления.
   - Зачем новые носки надел?
   - Носки к делу не относятся!
   Мы помолчали. Но Толик В. не мог успокоиться:
   - Это ж надо было выдумать такое акционерное общество!
   - А чего бы ты хотел? – спросил Костя. Он, как и я, за неимением акций, наемный работник. Мы – подневольные. А эти собственники водоканала каждый день эксплуатируют нас.
   - Я бы хотел, чтоб на мои тридцать пять акций хоть какой-нибудь процент накапал!
   - Вот соберетесь после обеда и накапаете.
   - Не получится. Обстановка все больше смахивает на похороны – скорбь на рожах, и пустой гроб таскаем. А таскаем по одной причине: тренировка нужна. Покойник еще не совсем остыл.


               2.06., понедельник

   Лето покатилось, и мы вместе с ним.
   Сегодня Толика В. буду пытать: чего держатели акций замыслили против нас на собрании? От них всего ожидать можно!
   Тревога, оказывается, была не только у меня.
   - Деваться некуда, - сказал главный энергетик. – Мы, Леня, оба работаем на буржуя. Я, наконец, прозрел. У нас в кабинете завелся капиталистический монстр: это – начальник энергоналадочного участка. С сегодняшнего дня заставит нас пахать до полного истощения!
   А последний рабочий день на прошлой неделе закончился так: акционеры ушли обдумывать разные способы нашей эксплуатации, а я доехал с Костей на его «каблучке» до Диспетчерской и завернул к Степе.
   Степу дома не застал, но из соседней квартиры выглянул художник Юрка, закричал: «О-о! Ты вовремя, заходи!» Я зашел. Выпили по пятьдесят коньяка, потом еще… Потом я прогулялся до магазина, набрал портвейна, хлеба купил и вареную колбасу, а то конфетками закусывать надоело.
   Колбасу мы порезали тонкими кружочками, а хлеб толстыми ломтями. На запах тут же прибежал доцент асинского вуза Ираклий Гургенович Докучава – взъерошенный, опухший, с багровой физиономией. Доцент начал с культурной темы.
   - Пишу статью о восточноевропейских поэтах, – объявил Докучава. – Я давно заметил: обиженные нации и отдельные личности с отклонениями могут создать великую культуру. Например, поляки и евреи. А еще – гомосексуалисты.
   - Это кто – пидоры, что ли? – встрепенулся Юрка.
   - Они. В литературе полным-полно пидоров. Пидоры вообще к искусству неравнодушны. Они – эстеты, они все выдающееся задницей чувствуют, у них внутренняя организация такая. 
   Ничего себе организация! Степа вот тоже стихи пишет – и по многу порой, но разве скажешь, что у него отклонения?... А если кто, не разглядев, вместо девушки на парня лезет – я прямо не знаю. Может, ему очки выписать надо?
   Хозяин, как мог, поддерживал беседу. Качаясь в сигаретном дыму, размышлял:
   - Смерть обнаружила самую доступную лазейку в человека – через член и влагалище. Раньше какой-нибудь вшивенький триппак удручал; а теперь, как подумаешь, что это не СПИД, так от радости прыгать хочется.
   - Во-во, а все пидоры виноваты, - кивал осовевший Ираклий. – Половина Питера оголубела.
   А потом пришла Юркина жена, заглянула в комнату, сказала: «Опять те же», и мы с Докучавой покинули гостеприимную квартиру. 
   Костя в воскресенье сгонял на Рудник, на рыбалку. Результат такой: плотвички, ерши, окуньки, пескари. Пескари попались крупные. И черные, их еще «шахтериками» называют. Весь улов на одну жареху. Помимо рыбы – три клеща. К счастью, впиться не успели.
   Дозвонился до Дятлова. Степа в отчаянии. Он увлекся восточной поэзией, а именно – газелями, и тоже решил сочинять по-восточному. Но газели у него не выходят, знаний персидского маловато. Я, конечно, ободрил, как мог: у японцев, говорю, в ходу были танка. Переключись на танка, они русскому человеку на слух привычней.
   Степа в ответ заявил, что вечером, пожалуй, зайдет ко мне, чтобы обсудить эту тему. Я сказал: заходи! Однако лучше, если бы он сегодня не появлялся, потому что я наметил пол в доме домкратом поднимать, за осень и зиму половицы сели.


               3.06., вторник

   Вечером накануне явился Степа. Переступив порог, поэт огладил бороду и церемонно поклонился матушке.
   - Пусть мирный дом наполнится любовью, желаю вам и счастья, и здоровья, - сурово изрек Степа.
   Матушка расцвела.
   - Вот, - сказала она, - бери пример с товарища своего, он совсем не такой, как ты. Человек женатый, а значит серьезный и основательный, до чего складно говорит!
  И еще добавила:
   - Когда ты только за ум возьмешься?
   Я, в ее глазах, хуже всех своих друзей.
   Матушка ушла в огород, а мы расположились за кухонным столом и взялись за мой запас – за три бутылки перцовки. И ни в какое подполье я, конечно, не полез. Потому что если бы я полез, то как бы я оттуда выбрался. И про танка мы ни разу и не вспомнили – что нам танка, когда у Степы творческий кризис.
   Я иногда смотрю на Степу, и сердце рвется! Он не живет, как любой из нас, а преодолевает время, отпущенное ему судьбой, влачась на Голгофу. И такая пытка у него изо дня в день!
   В этот раз его совсем припекло:
   - Тут рифмы не идут, а Зойка достала своим мичуринским! Поезжай, кричит, землю пора копать под картошку, все уже отсадились, а ты, трутень, до сих пор дурью маешься со своими засранными рифмами: «Где глаза мои были, когда замуж за тебя шла?»… Всю жизнь делает из меня садовода, а я поэт! – изливал душу Степа. – Вот, послушай…
   Он прочел стихотворение. Такого я не ожидал! Стихотворение было про оцепеневшие звезды, про штыковую лопату и бронзовый самолет. Звезды, самолет и лопата ловко увязывались в одно целое. Смутило слегка: почему самолет бронзовый? Но я тоже не прост и понял, что это метафора, что автор много смыслов в нее засунул, и не стал ничего спрашивать.
   Вместо этого я сказал:
   - А где же о мудром рыбаке и о рыбах в холодном омуте? Где о тонких березках, которые робко выходят к дороге? Где о скошенном поле и усталом коне, который крупом чувствует приближение зимы? Где это все?
   - Где, где… В Катманде.
   Вот оно значит что: у поэта началась ломка. Самая натуральная ломка березок, полей и коней! Не прочту я новых строк о том, что осенней ночью стог сена похож на чукотский чум, над которым месяц-олень склонил золотые рога.
   Однако мог ли я добивать друга?
   - Ты сочинил очень сильные стихи!
   Но Степе не полегчало.
   - Это все, что удалось наваять за неделю.
   Он угрюмо глотал одну рюмку за другой. Перцовка исчезала в зарослях бороды, как ручеек в лесной чаще.
   - Тебе надо крепить свою волю и не отчаиваться, - сказал я. – В трудный момент взять себя в руки – первое дело. Что не пишется сейчас, это сущая ерунда. Плюнуть и растереть! Фет не писал стихов пятнадцать лет. Целых пятнадцать! Даже больше. Но Фета можно понять: он был помещик, у него было хозяйство – коровы, свиньи. Когда в голове опорос и надои – какие тут могут быть стихи. А Мандельштам? Этот, как свистулька, ничего не имел – ни коров, ни свиней. И – пожалуйста: тоже три года, как в рот воды набрал. Молчание – вещь временная. Вспомни, что говорил Арсений Тарковский. Арсений Тарковский говорил: если не пишется, то это перед стихами!
   Степа поставил на стол полную рюмку, которую только что хотел опрокинуть в рот.
   - Тарковский так говорил?
   - Да, именно так Тарковский и говорил!
   - А у него как было?
   - Так и было: помолчит-помолчит, потом попишет-попишет. Потом снова помолчит-помолчит и снова попишет. Все поправимо. За исключением того, что поправить нельзя. Но даже это поправимо… Я тебе про себя скажу: вот, было недавно – холод ночью свалился. Зелень только-только в рост пошла, и тут – заморозок. Огурцы и помидоры померзли. За одну ночь ни огурцов, ни помидоров – все подчистую. И как, ты думаешь, мы с матушкой поступили? Думаешь, перцовку начали пить и луком закусывать? Ничуть не бывало! Мы на перцовку даже не взглянули! Мы новые семена посадили. Мы посадили и верим: они успеют вырасти! А как иначе? Зелень нужна своя! Магазинные – это разве огурцы? Ну – огурцы? – я вынул из пакета дряблый тепличный выкидыш и хотел разрезать его на дольки. – Это что, по-твоему, огурец?
   - Значит, говоришь, пятнадцать лет Фет не писал?
   - А как же! И у тебя все наладится!
   Степа взял из моей руки огурец, стал поворачивать перед глазами и разглядывать. Хотя – на что там глядеть, там и глядеть-то не на что.
    – Сразу понятно: совхозный. В таком и вкуса никакого – трава и трава. Видишь продольные темные полосы, а в центре полос – морщины? По ним жизненный путь этого зеленого говнюка насквозь читается!… Деревенское босоногое детство, школа, въедливые учителя... Не давались ни математика, ни другие предметы. Когда двойки замелькали даже по пению, тут и пнули его из школы.
   Я ошалело уставился на поэта – у него что, мозги совсем поехали? А Степа, вперившись то ли в огурец, то ли во что-то, ему лишь видимое, продолжал:
   - Поступив в строительное училище, месяц вкалывал на сельхозработах. Все работали бесплатно, за скудную еду. Понукания мастера-огуречины, который курил исключительно дорогие папиросы. Затем – город и суровое натаскивание ремеслу. Юный огурчик крепко запомнил свои университеты! Выдали линючие гимнастерки из х/б, шапки-маломерки с комкастой ватой, огромный, не по размеру, бушлат, ботинки с латунной клепкой, необъятные валенки. Училище окружали молодежные общежития, в них жили огурчата – недавние выпускники фэзэух. Они постоянно ходили бандочками, потрошили деньжонки у сельской зелени, ломились в комнаты общежития. Отдушиной в таком паскудстве был футбол. Приехали однажды огурцы из другой ремеслухи и разделали местных под орех. И тогда обиженный огурчик сказал ихнему капитану: «Играете вы хорошо, а как вот по драке – поди, слабаки, бабы трухлявые». «Да нет», - ответил тот и так двинул в челюсть, что чуть санки у огурчика не свихнул. Но ничего, вмазал и он в ответ. Тут и пошло: приезжие – местных, местные – приезжих. А что? Так принято. Драться надо! Какой огурец без драки? Баба трухлявая. А из огурца, который не дерется, какой солдат?… Пусть рожу набьют, и зад напинают, но зато и ты кому-нибудь врежешь! Вот так огурчик обтерся, освоился и даже наловчился гнуть обстоятельства под себя. И дальше всякое бывало. На спор приходилось живых тараканов жрать, когда на выпивку не хватало. А еще сеял в девках мертвые семена… И стихи у него – хуже моих!
   С этими словами Степа прищурился и вмиг отгрыз огуречную голову.
   - Да не переживай ты так, - сказал я, справившись с изумлением. – Читатели еще увидят твои новые строки!
   - Надеюсь, - ответил Степа. – Каждый настоящий поэт живет надеждой. Мощной надеждой!
   Ночью долго не спалось. Я думал.
   Судьба по разному распоряжается человеком. Вот, допустим, кто-то изо всех сил стремился в Петушки и промахнулся, не попал. Это досадно. А если бы он попал? Если бы попал? Это – трагедия! Потому что разочарования не избежать, потому что все будет не то, на что человек рассчитывал… А я вот попал в свои Петушки, не промахнулся. И живу во всем этом.
   После обеда спустился вниз по Милицейской до Управления и потом до горэлектросети – заплатил за электричество. Попутно заглянул на почту и отправил открытку отделочнице Насте – в прошлом году потолок и стены у нас белила – чтобы, если сможет, побелила еще раз. Матушке побелка теперь не под силу.
   Костя и Толик В. повезли к Сергеевне ученого мужика из Владивостока. Мужик появился не с пустыми руками, а с дорожной сумкой. Он проник в кабинет генерала и вытащил из сумки приборы, числом два. Таких приборов мы, отродясь, не видели. У приборов высокая точность измерений. Мужик чутко уловил слабинку генерала – тот падок на разные забавные штуки. Приезжий вежливо удивился: как это на станции водоподготовки до сих пор не имеют столь ценных аппаратов? И обещал продемонстрировать их в действии. Ученому гостю были приданы для сопровождения Костя и Толик В. Стоимость одного прибора восемнадцать тысяч, другого – семь. Итого: двадцать пять.
   Если оба энергетика тоже попадут под гипноз мужика и приборов – будем брать.
 

               4.06., среда

   Накануне пол в двух местах поднял. Повозился с домкратом часа три. В подполье по углам сырость, бревна и столбики гниют. Один столбик пришлось заменить, в труху превратился.
   От диковинных приборов отказались. Не убедил ученый мужик ни Толика В., ни Костю.


               5.06., четверг

   Вчера обнаружил тлю на жимолости, очень много листочков свернуто в трубку, а в них гнезда прожорливой твари. Тут же развернули охоту божьи коровки, но их мало. Костя где-то вычитал, что тлю специально разводят муравьи. А мне зачем такая скотина? Мне она ни к чему.
   Картошка всходит, но еще быстрее выскакивают сорняки, мокрецом затянуло грядки. Торчит в разных местах осот. Под смородиной крапива не переводится. Вчера высадили капусту, корней десять скороспелки – соседка, тетя Нина поделилась. Привитые прошлой весной к моей дичке ветки от яблоньки начинают засыхать. Одна уже погибла. Спать лег без двадцати одиннадцать и сразу уснул. Дни становятся растянутыми, а щель между закатом и рассветом сужается до малости: только кровать расстелешь, укроешься простыней – и уже вставать.
   Набрал номер гортопа, стал выяснять у знакомой девушки: есть ли хороший уголь? Она полюбопытствовала:
   - Ты не из немцев будешь?
   Я чуть трубкой не подавился.
   - С чего ты взяла?
   - У нас только немцы сразу после зимы уголь выписывают. А вот русские и татары тянут до октября, а потом везут, когда белые хлопья с неба валятся.
   - Да брось ты – какой я немец. Я кроме: «Вас ист дас?» - ничего другого не знаю. Хотя на пальцах объясниться могу.
   Оказывается, в немцы попасть легко. Как и в татары.


               6.06., пятница

   «Уазик» абонентов отправлялся в Администрацию, и я заодно доехал. Двадцать минут провел в гражданской обороне. Там узнал свежие новости: подполковника, вроде бы, хотят перевести в другую область. Об этом мне в Управлении доложили с ликованием. Так невестки сообщают об отъезде загостившегося свекра.
   С девочками поговорил, и – в город. Купил в аптеке лекарство для матушки от аритмии. И еще три коробки других таблеток. Старость на болячки очень отзывчива, очень! Старость охотно принимает любые недуги. Какой-нибудь поганый колит располагается в организме, как дома.
   Я проследовал мимо школы, где учительница Лидия Пантелеймоновна норовила за любую провинность и ухо пальцами первоклашке защемить, и указкой по рукам надавать. Старушка давно успокоилась на кладбище. Пусть ангелы на том свете к ней не так строго относятся, а святые угодники за ухо не таскают, это все-таки больно.
   Школе я благодарен, школа нас закалила. Если б не было десяти лет в ее стенах – что бы из каждого вышло? Любой после выпуска, столкнувшись с действительностью, пропал бы, как муха на липучке. Школа нас подготовила к настоящей жизни. «Бараны! – орала историчка. – Из вас, идиотов, никогда ничего не получится! Посмотрите на себя – ведь вы на обезьян похожи!» Такие честные слова лучше услышать тогда, когда у тебя еще цыпки на руках, и ты огурцы в чужом огороде тыришь: чтобы после таких слов ненужные мечты в голову напрасно не лезли.
   И что я еще подметил: как только вспомнишь о школе, тут же наткнешься на одноклассника. Не думаешь наткнуться, а все равно наткнешься! И вот, пожалуйста, на улице Желябова я увидел Бориску Новикова.
   Бориска один из немногих, кто не рванул из Асинска, получив аттестат. Большие города его не манили. Я же, отчалив в дальние края, потерял его из вида на несколько лет. Знаю, после школы он оказался в техникуме, потом два года охранял южную границу – сомневаюсь, что при нем она была на замке. Вернувшись, я обнаружил Новикова на прокладке кабелей. На мой вопрос: как жизнь? – Бориска тогда заявил, что всем доволен и не собирается ничего менять.
   Сейчас одноклассник нервно бегал вокруг вырытой ямы. Яма была глубокой. Я сразу насторожился: не столкнул ли он в нее кого-нибудь? У меня в самом деле мелькнула такая мысль. Вот Костя Гопаченко никого в яму не столкнет, и Толик В., прежде чем столкнуть, пять раз подумает. А Бориске это запросто!
   Но – нет. На дне ямы переплетались толстые кабеля. Один кабель подныривал под бетонный забор. Забор был сплошной, за ним вырастала будущая девятиэтажка, она всегда попадается на глаза, когда мне надо в центр города.
   Природа на однокласснике сэкономила.
   Бориске можно хоть сейчас донашивать школьные костюмы. Веса в нем – чтобы только ветром не унесло, и роста в самый раз на физкультуре стоять последним: такой пройдет у меня под мышкой, и ему даже коленок сгибать не придется. Зато каверзных извилин в его голове хватит на троих.
   Бориска всегда был горазд что-нибудь отчебучить.
   Однажды наш 9-й «а» вывезли на лыжную базу. Задача ставилась простая: пробежать пятикилометровый круг и уложиться в отведенное время. Среди елок и берез лыжня была набита, и никаких вопросов не возникало. Но когда последний марафонец, тяжело дыша, пересек финишную черту, выяснилось, что Новикова нет. Исчез Новиков. Подождали немного. Бориска из леса не вышел. У физрука затряслись руки. Кинулись обратно на круг, оглашая лес криками: «Новиков! Новиков!». Два часа безуспешных поисков. Когда с полуобморочным физруком вернулись на базу, то обнаружили Бориску в буфете, попивающим горячий чаек с бутербродами. Мы держали физрука за руки, чтобы он не задавил юного спортсмена. Как Бориска объяснил потом, через сто метров после старта он подумал: а на фига мне это надо? Воплощая возникшую мысль, он сошел с лыжни и по нетронутому снегу, продираясь сквозь кусты, вскоре оказался в тепле. Пока мы ставили рекорды, Бориска поругался со сторожем базы, был покусан его собакой и выпил три стакана чая. 
   Боря человек уникальный.
   Есть люди, которые по каждому поводу испытывают затруднения. Спросишь такого: Бужумбура – столица какой страны? А он глазами хлопает: мол, вчера помнил, а сегодня, как отшибло. Что касается Бори, он никогда не затрудняется. Ни в чем! Для него всегда все ясно. Во всем. Хоть в географии, хоть в хореографии! Интриги на самом верху, подковерные разборки думских партий он видит насквозь. У него, кстати, нетрадиционная политическая ориентация: он за Союз правых сил!
   Когда третья по счету жена выставила ему на порог чемодан с носками и рубашками, в точности скопировав то, что проделали две предыдущие – кто-нибудь от такой повторяемости мог схватиться за голову, только не Бориска. Причину он нашел сразу: каждая из его бывших появилась на свет в феврале, а, как известно, все ведьмы в Асинске рождаются исключительно в феврале. Так он мне объяснил. Другие версии им не рассматривались. Зачем?
   После третьей жены одноклассник решил навсегда покончить со своими семейными гнездами. Был вариант поискать спутницу среди рожденных в другие месяцы, но Бориска его отверг и, расправив крылья, полетел в чужие гнезда. А чужих гнезд в Асинске хватает! И в летний зной, и в осеннюю слякоть, и когда пляшет под окнами, нагоняя тоску на одинокое сердце, лютая метель – манят и светят чужие гнезда. И неутомимый охотник в вольном поиске. Ястребиным взором выбирает жертву и сверху падает на нее. Жертвы, правду сказать, у нас такие, что и сами не прочь любому ястребу клюв на сторону свернуть и перья выщипать. Но Боре везет – перья на месте. От ревнивых мужей изредка перепадает, но это издержки, без них никак. В свободное от полетов время Боря занят на кабельных работах. Боря тянет кабеля и соединяет их. Потом снова тянет, и снова соединяет. Боря – цельный человек, он постоянно в поисках контакта.
   - Привет, - сказал я однокласснику. – Чего мотаешься здесь, как сирота, взад-вперед?
   Боря прекратил беготню:
   - Ленька, ты не представляешь, сколько кругом идиотов. Особенно по пятницам. Думал: хоть сегодня обойдется!
   - Не обошлось?
   Одноклассник махнул рукой.
   - Про утро не скажу, утром было нормально. Заказчик выделил экскаватор, тот яму выкопал, а моя бригада занялась кабелями. Мужики дело сделали, покидали инструменты в «аварийку» и укатили на базу.
   Боря плюнул в яму на кабельное соединение.
   - И началось! Звоню представителю заказчика, поганцу в очках: приезжай, говорю, принимай работу. И вот жду. Два часа прошло! Два часа!! Он, наверно, думает, что я тут до вечера буду торчать. А я сторожем быть не нанимался!
   - Конечно, не нанимался.
   - Вот именно! И отойти нельзя: ценная медь в кабелях. Глазом не успеешь моргнуть – вырубят. Добытчиков меди вокруг, как блох на собаке. Пусть этот хмырь примет работу, а дальше не мое дело!
   На клетчатой рубахе бригадира не хватало одной пуговицы. Рубаха была маловата. В образовавшуюся прореху Борин пупок, осерчав, смотрел на мир суровым третьим глазом.
   - Может, у этого хмыря машина сломалась? Не станет же он пешком сюда добираться... Ты в клубе в прошлую субботу был?
   Боря словно споткнулся.
   - Был.
   Боря в клубе «Кому за тридцать» ищет новых знакомств.
   - А ты почему не пришел?
   В самом деле – почему я не пришел? Да черт его знает!
   - В клубе две новеньких появились, в Сбербанке работают, но они не в моем вкусе. Я там недолго задержался.
   Боря после клуба отправился в ресторан «Русь».
   Но в «Руси» ему тоже не понравилось: музыка гремит, девчонки жопками вертят, а на него ноль внимания.
   - Кучу денег зря ухлопал! – сказал Новиков. – Была там одна, глазками стреляла. Угостил, на танец выманил, говорю: поехали ко мне. «Зачем?» - спрашивает. «Я тебе покажу нэцкэ. Ты видела когда-нибудь нэцкэ?» Она, дура, хихикает. «Это, говорю, не то, что ты подумала, это такие маленькие японские фигурки. Я тебе божка любви покажу, поехали!» А она мне: «Отдыхай, дядя». Нет, ты понял: я для нее – «дядя»!
   Боря снова плюнул в яму.
   - Откуда берутся такие?! Зла не хватает! 
   Вот было бы из-за чего кипятиться. Подумаешь – невидаль: отшили его. Меня, что ли, не отшивали? Меня, может, сто раз отшивали. У меня, может, все сердце в рубцах и шрамах, но живу, однако.
   За бетонным забором рабочие заканчивали четвертый этаж. Вспыхивал огонек, и трещала сварка. Надо отвлечь одноклассника, подумал я.
   - Замечательная будет девятиэтажка, - говорю и киваю за ограждение. – Когда ее достроят, она поднимет Асинск к новым высотам. Рядом с ней «хрущевки» в пять этажей – все равно, что куцые недоделки! А у жильцов, что въедут на самый верх, кругозор моментально расширится. Новоселы увидят центральную больницу, Дом Советов и рынок, развалины фабрики «Искра» и много чего еще. Что смогут наблюдать те, кто поселится внизу? Старух на лавочках у подъезда, что сплетничают с утра и до вечера? Мусор и грязь под окнами? Ни перспектив у них, ни полета мысли. Лично мое мнение: депутатов в городскую Думу надо набирать с восьмых и девятых этажей! Тогда Асинску не избежать процветания.
   Боря на уловку повелся, лицо обмякло. Он ковырнул пальцем бетонную стену и посмотрел вверх.
   - Не в этажах дело, при чем тут этажи? Депутатов надо набирать из евреев. Без евреев никак не обойтись. Только евреи способны сотворить чудо.
   Я опешил.
   - А много евреев надо?
   - Много. Евреев надо много. Сам видишь, как все запущено.
   Удивил одноклассник! В таком разрезе я о евреях не думал. Хоть бы одним глазком взглянуть: какие они – евреи?
   Однако сказал я совсем другое:
   - Если евреи сотворят чудо – сюда народ валом повалит. А я против того, чтобы население в городе росло. Еще не хватало ходить по улицам и натыкаться друг на друга. Однако девятиэтажки полезны, это надо признать.
   Боря прищурился:
   - Польза бывает от яблок, если жрать хотя бы по штуке в день, а от твоих девятиэтажек какая польза?
   Разговор получался идиотский, но я сам его начал.
   - Представь: добрался ты вечером до подъезда, а ноги по лестнице не идут. Зато лифт наготове – загрузился, кнопку нажал и поехал. Красота!
   - Почему у меня ноги не идут? У меня с ногами порядок. А нормальному городу хватит трех или четырех этажей. Нормальный город, как удобный пиджак – не жмет в плечах, свободен под мышками, у него улицы вроде карманов: все лишнее рассовывай по ним. А твои фитили кому нужны? У нас что, места мало?
   Я оглянулся. Через дорогу лепились друг к другу пятиэтажки. Старые кирпичные пятиэтажки. Их, словно овец, согнали в кучу.
   - В больших городах и по двадцать этажей строят. И по тридцать.
   - В больших городах много чего вытворяют.
   Боря посмотрел в яму. На дне выступала вода. Боря выругался.
   - Но Асинск должен расти!
   - Зачем? – сказал одноклассник. – Он что – жираф?
   - Каждый город стремится вверх, это факт.
   - Детка, города все разные, не спорю. – Боря вдруг опять возбудился. – Я был, я знаю! Есть настолько огромные, что без высоток не обойтись, иначе народец никуда не впихнешь. Месяц назад съездил я в один и кроме смертельной скуки не получил никакого удовольствия. Травинки живой нигде не увидишь, только асфальт и камень. По проспектам круги нарезаю, а над головой этажи, этажи, а слева и справа тьма тьмущая магазинов, банков, аптек, нотариальных контор и общественных организаций – то какая-то общественная приемная, то спортивное общество, то общество слепых. Хрен разберешь, зачем их столько! И народ бежит куда-то без всякого смысла. Я четверых остановил, спрашиваю: где улица Петракова? Ни один не ответил. Ни один! А тогда для чего вы здесь живете, если улицу Петракова не знаете? Там вообще любое событие растворяется бесследно. Было – и нет!
   Боря почесал пальцем живот в прорехе.
   - Но! Помимо больших городов имеются маленькие. Лепить в них какие-то девятиэтажки – курам на смех? В маленьких городах надо к земле поближе. В них никогда ничего не происходит. Бывает, что град величиной с кулак крыши побьет – и все. Там и время крутится на одном месте, и календари без надобности – повесят случайно подвернувшийся на стену и живут по нему лет двадцать. Там у всех до самой смерти фотографии в одной поре: рожи пухлые и без морщин.
   - Ты про что это, Боря? Ты про Асинск, что ли, говоришь?
   - Погоди с Асинском. Есть, кроме того, городишки такой мелкой, такой ничтожной величины, что любое происшествие способно всполошить всех. Появится солнце в четверг, население выглядывает из окошек, протирает глаза и говорит: а в среду солнца не было; тучи были, а солнца не было! И предположения высказывает: с чем связано появление солнца? И в этом больше смысла, чем бежать куда-то, сломя голову. А есть редкие городки, между вторыми и третьими, где улицы протянуты так, что тычутся, как слепые, друг в друга, где каждое событие разворачивается вкривь и вкось, и объяснения получает вывернутые наизнанку. Там любого спроси: как отсюда попасть в Европу, налево надо или направо? И каждый укажет тебе дорогу, а то еще и поможет дойти, и покажет: «Вот Европа, а дальше – уж сам!». И вот тут, да – Асинск из их числа! Но девятиэтажки здесь, как бельмо.
   Проехал похоронный фургончик с надписью на борту: «В последний путь». Бригадир проводил его взглядом.
   - И чем это Асинск так уж сильно отличается от вторых и третьих? – сердито спросил я, подозревая, что Бориска морочит мне голову.
   - Примеров – сколь угодно! Взять улицу Гагарина. Что у нас имеется на улице первого космонавта? Чего только нет! На одной стороне ветлечебница, где котов кастрируют, спустись чуть ниже – гвоздильный завод, он, правда, давно уже крякнулся, и там торгуют строительным материалом. А еще на Гагарина есть часовня и баня. И заметь: в часовню никто не рвется замаливать грехи, это не в наших правилах. В наших правилах любой грех смывать мылом и выгонять в парной березовым веником. Поэтому в баню не протолкнуться, зато в часовне свободно. А что на другой стороне? Старое кладбище!
   - У меня бабка там похоронена. Перед войной умерла от туберкулеза. Не порадовал я старушку своим появлением.
   - Оставь старушку в покое! – оборвал одноклассник. – Что возможно на улице Гагарина?
   - Что и везде: зима-лето, зима-лето.
   - Голову свою включи: набор, что я назвал, ни на какие мысли не наводит? Ветлечебница, гвоздильный завод, часовня, баня, кладбище – это ж гремучая смесь! На улице Гагарина возможно все: от природных катаклизмов до стихийных выражений признательности кому-нибудь за что-нибудь. Случись сюда нашествие инопланетян – я не удивлюсь.
   Мимо, шмыгая носами, пробежали двое мальцов.
   - Дядя, - на бегу выпалил один, - у тебя пузо голое!
   - Жми, недоразвитый, а то схвачу за уши и вытяну, как у зайца! – гаркнул вслед Боря. И опять повернувшись ко мне. – Вот погоди: Асинск еще покажет себя с этими девятиэтажками. Горячка свой норов показала, и Асинск то же самое сделает.
   - А что с Горячкой не так? – я не успевал за Бориной мыслью. – Никуда Горячка не провалилась, и караси в ней по-прежнему водятся.
   - Имечко у нее откуда? Не знаешь? А я скажу: когда-то чиновники назвали ее озером Теплым – им так захотелось. Мол, выглянешь утречком из окошка Дома Советов в сторону базара, а перед базаром кустики и озеро Теплое – чем не Швейцария. И все бы ничего, но озеро само определилось: Горячка! Горячка и никак по-другому! Вот. И девятиэтажки здесь не приживутся, сгниют на корню. Город их не примет. Ну, еще одну-две слепят, и то – вряд ли…
   - Да, с названиями у нас как-то не задалось. Какое, к черту, озеро Теплое? Или переулок Профсоюзный? Но и раньше было не лучше: Десятая колония, Шестая колония, Новая колония. А еще – Вшивая горка.
   - …С тех пор управленцы гнут свою линию, все норовят облагородить ее. А она уперлась: чует, что ее Теплым озером сделать хотят. Когда Хрущев объявил войну церкви и обещал, что покажет стране последнего попа – по указанию из Дома Советов Горячку засыпали на треть: мол, так изящней будет! Когда пламенный Горбачев боролся с водкой – придумали опоясать берег бетоном. Если столицу захлестывали новые идеи, сразу перепадало и Горячке.
   - Ой, свистишь! – возмутился я.
   - Проверено! А ну-ка вспомни реформы в разные годы и попытки укротить Горячку. Графики совпадают идеально! Я знаю, я на кальке вычерчивал, я налагал эти графики. Конечно, может, какое-нибудь озерко в другом месте так бы и утерлось, только не Горячка! То, что было засыпано, заросло тальником без всякого изящества. В бетон заключить себя не дала. До сих пор половина берега в бетоне, половина – нет. Катерок у причала, поставленный на якорь после объявления гласности, отправила ко дну. Инородных карпов, дважды завезенных издалека при внедрении хозрасчета, заморила зимой подо льдом. Хозяином, как и прежде, остается карась – мелкий и дерзкий: то клюет так, что крючки обрывает, то неделями никакого клева. А ты: девятиэтажки, девятиэтажки…
   Ну наплел, чертов бригадир!
   Я понял: с меня хватит!
   - Боря, Горячка ни с одним генеральным секретарем, ни с одним президентом силой не мерилась. Зачем ей генеральные секретари, что ей до них? У Горячки своя жизнь, а на асинских чиновников ей наплевать.
   И отправился в контору.
   Надо же – столько нагородить про Асинск и про Горячку!
   Я был сердит на Бориску. Вот же трепло! Новый Асинск выдумал – с графиками, жители у него вкривь и вкось. Нормальные жители, нечего врать.
   Есть в Непале городок под названием Джанакпур, на карте видел недавно. Мне никогда в этом городишке не бывать. Да и что там смотреть? Живут в нем обыкновенные джанакпурцы, только и всего. Но если имеется среди них свой Бориска Новиков с голым пузом и наглым пупом, то ведь начнет заливать, что джанакпуристее этого Джанакпура во всем мире не отыщешь!
   Ладно, хватит об этом.

   Толик В.: «Рэма вывел вчера погулять, смотрю: сосед на лужайке корову пасет. Я присел рядом на бревнышко, закурили. А мой псина пристроился возле коровы и тоже какой-то чертополох жрать начал – витаминов, что ли, не хватает? Сосед смотрел, смотрел, потом спрашивает:
   - Пасешь?               
   - Пасу.               
   - А доить пробовал?»


               9.06., понедельник

   С утра несколько звонков. Позвонил Степе – ответила Зоя Петровна, поговорили об огородных делах. Позвонил в Управление – Валентина обрадовала: у них проверка, им не до нас. Позвонил в гортоп – нужная девушка ушла на угольный склад.
   Два наших самых крутых перца – Родин и Ядыкин покидают водоканал.  Ядыкин после операции на простате объявил, что все, пора заканчивать. Я, говорит, таким шустрым, как раньше, уже не буду, а по-другому мне не надо. Замечательный старик, жалко с ним расставаться. Хотя Толик В. и сказал про Ядыкина:
   - Это он виноват. Это он наплодил все городское начальство, от которого нам теперь житья нет.
   Родин лежит в кардиологии и тоже вряд ли вернется.
   Гляжу в окно, и нет никакого желания вникать в скучные бумаги. «Я не могу плодотворно трудиться, если в доме напротив поет начинающее колоратурное сопрано», - ломался Ильф. А тут и сопрано напротив не поет, и трудиться я не могу.
   

               10.06., вторник

   Завтра отключение воды в городе и ремонтные работы аварийных бригад, а следом четыре дня выходных. Надо подумать занятия на эти дни, чтобы потом, когда ничего не сделаю, было о чем сожалеть.
   Настя, та, что побелками занимается, получила мое послание и позвонила перед обедом. Она не против поработать в подходящее для нас время. Сказала, что зайдет договориться о сроках и оплате.
   Накануне, когда поужинал и собрался в огород, увидел, как залетевший с улицы шмель бьется в стекло веранды. Надев брезентовые верхонки, сгреб его в ладонь. Но он и в ладони ворочался и гудел, и пытался выбраться. Выпущенный с крыльца, полетел натужно, как подбитый самолет, заваливаясь набок…
   Пройдя вчерашний день по кругу, я вернулся туда, откуда начал – в сумерки. Проводив его, мысленно сказал: ничего так получился день! Все, что должно было произойти – произошло. И я всем доволен. А недовольны бывают те, кто ждет от жизни больше, чем она может дать. Я от таких, с запросами, подальше держусь.


               11.06., среда

   Нам по поводу завтрашнего праздника небольшая поблажка – не до пяти сегодня, а до четырех работаем.
   Позвонил Мишка: отвратительные вести из поселка Ижморский. Шульц опять чего-то притащил для электриков, опять всей бригадой гуляли и опять всем делали срочное промывание желудков. Ижморка любую напасть может перебороть, но с Шульцем ей тяжело сладить. Знали бы в Евросоюзе, что у нас немцы вытворяют.
   Внизу, под окном, ковер из желтых одуванчиков, над ним порхает с десяток бабочек. Сразу за пустырем три или четыре параллельных улицы. Потом  поля и перелески. А дальше – огромная страна, она то ли удаляется отсюда, то ли приближается сюда.
   Следующий рабочий день начну с нового блокнота, а здесь дописываю последнюю страницу.
   Махмудовна принесла очередной запрос от Фоменых. Надо готовить ответ.

               
                2011 г., 2024 г