de omnibus dubitandum 119. 3

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.3. АВАНТЮРИСТЫ…

    В первых числах января в отряде Петрова* насчитывалось до 2500 человек при двух батареях и 20 пулемётах.

*) ПЕТРОВ Григорий Константинович (евр.)(1892 — 20 сентября 1918)(см. фото) — левый эсер, военный комиссар Бакинского района от Совета Народных Комиссаров РСФСР, один из 26 бакинских комиссаров..
Родился и провёл детство в Рязани, здесь же учился в реальном училище.
В апреле 1917 организатор народной милиции в Рязани, созданной как добровольная организация трудящихся для обеспечения порядка в городе.
В дни подготовки Октябрьской революции часто выступал на общегородских митингах трудящихся, поддерживая платформу большевиков (левых эсеров - Л.С.). 8 декабря 1917 года Совет Советов утверждает Г.К. Петрова начальником рязанской милиции.
В ночь на 14 декабря 1917 года во главе отряда рязанских красногвардейцев выехал на Дон для борьбы с Калединым (как левый эсер - Л.С.).
Командовал 1-й Южной армией и Кавказским фронтом. В мае 1918 года Петров побывал в Рязани, принял участие в работе III-го губернского съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов (как левый эсер - Л.С.).
В середине августа 1918 года во главе отряда красногвардейцев (левых эсеров - Л.С.) прибыл в Баку для защиты Советской власти. Принимал участие в боевых действиях на фронте против Кавказской исламской армии. Затем присоединился к эвакуирующимся бакинским комиссарам, вместе с которыми был арестован и казнен через обезглавливание солдатами Диктатуры Закаспия 20 сентября 1918 г. на перегоне Ахча—Куйма Закаспийской железной дороги в Туркестане (официальная версия советской исторической науки - Л.С.).

    Передовые его части занимали Чертково и активности не проявляли. 7 января 1918 г., когда наступление Саблина от Луганска на Миллерово, казалось возможным и перспективным, Антонов-Овсеенко потребовал от Петрова поддержать его выдвижением к югу от Чертково. Вот текст его телеграммы:

«Из Харькова – Лиски.
Комиссару Воронежских войск товарищу Петрову.
Именем революции и в силу полномочий, данных мне Советом Народных Комиссаров, предписываю вам немедленно перейти в наступление к Миллерово и, занять эту станцию, откуда войти в связь через Луганск с отрядом Саблина, сейчас ведущим наступление против калединских банд (калединскими бандами этот недоучившийся кадет именует законные вооруженные формирования прежней императорской армии - Л.С.). Об исполнении срочно донести».

    Петров ответил, что наступает, однако с места не двинулся. По-человечески понятно недовольство Главкома (Антонова-Овсеенко - Л.С.) Петровым, которого он в мемуарах называл «совершенно несостоятельным».

    Думается, это всё было несколько иначе, Петров не обладал необходимыми организаторскими способностями, но в личной его храбрости усомниться трудно. И в Чертково он попал в двусмысленное положение, из которого не мог найти выхода.

    С представителями его отряда казаки подписали вполне определённое соглашение, где чётко оговаривались «права и обязанности сторон». Начни Петров выдвижение в глубь Области, что противоречило не только букве, но и духу соглашений, и ситуация мгновенно выходила из-под контроля. Судя по всему, Петров вполне допускал, что в этом случае донские полки перекроют ему дорогу с оружием в руках.

    Исход серьёзного противостояния наполовину разложенного лоскутного красногвардейского отряда с матерыми, прошедшими Великую войну донцами был едва ли не предопределён. В лучшем случае, его бы просто выдавили за пределы Области. В худшем – вырезали бы без остатка {И это не просто предположение. Позже, случалось, уничтожались целиком и более сильные и устойчивые отряды}.

    Другое дело, что Петров не докладывал об этом Антонову-Овсеенко и легко давал обещания, которые, видимо, и не собирался выполнять. Как и многие, Петров в донесениях не стеснялся приукрашивать события и преувеличивать силы врага. Впрочем, не он первый, не он и последний…

    7 января в Воронеже должен был начать свою работу созываемый большевиками и левыми эсерами в противовес Войсковому правительству {Войсковое правительство запретило казакам, как и другим жителям Области, принимать участие в работе воронежского съезда} «Съезд трудового населения Дона». Несмотря на усилия группы Донских большевиков, во главе с Сырцовым и Щаденко, представителей казачьих частей привлечь к работе съезда не удалось (sic).

    Из 100 делегатов съезда казаков было не более десяти. Вся работа, проделанная, в общем-то, ради окончательного разложения и, расформирования казачьих частей {При благоприятных обстоятельствах надеялись, конечно, создать подконтрольное большевикам «Донское правительство», альтернативное Калединскому Паритетному}, грозила пойти насмарку.

    И тут, вдруг выяснилось, что 10 января в ст[анице]. Каменской проводится «Совещание {Уже приступив к работе, Совещание объявило себя «Съездом фронтового казачества»} делегатов фронтового казачества». Делегаты воронежского лево-эсеровского съезда решили к нему присоединиться.

    Есть все основания предполагать, что съезд явился результатом движения «снизу», и был созван по инициативе полковых казачьих комитетов. Делегаты съезда представляли двадцать три донских полка и пять батарей. Выехали группой в 70 человек во главе с Сырцовым, Щаденко и казаками Ермиловым и Елисеевым. В Каменскую прибыло до 30 человек, остальные в пути, вероятно, опасаясь за свою жизнь, «отстали».

    Съезд, проходивший под председательством Подтёлкова, по выражению Антонова-Овсеенко, «протекал в боевом, но неопределённом направлении. Лишь небольшая горсть казаков, связанных с большевиками, – Кудинов, Стехин и др., пытались направить съезд к началу боевых действий». Сделать это было совсем непросто.

    Большая часть делегатов, настроена была совершенно по-иному. Воевать с большевиками они не хотели, но ещё меньше желали воевать, против своих. Осторожные попытки «Воронежской группы» склонить казаков к захвату власти наталкивались лишь на растущее недоверие.

    Постепенно съезд начинал склоняться к мысли разрешить дело миром, договориться как с большевиками и левыми эсерами, так и с Калединым. Но тут была перехвачена телеграмма Войскового Атамана об аресте участников съезда и препровождении их в Новочеркасск.

    Почувствовав угрозу, делегаты высказались за войну с Калединым и создали Донской военно-революционный комитет. Председателем был избран Ф.Г. Подтёлков {Фёдор Григорьевич Подтёлков, 1886 г.р., учился в церковно-приходской школе, на военной службе с 1912 г. На фронте в чине подхорунжего был взводным урядником в 6-й лейб-гвардии артиллерийской батарее}, секретарём М.В. Кривошлыков {Михаил Васильевич Кривошлыков, 1894 г.р., агроном по образованию, с началом войны попал на фронт. Позднее окончил краткосрочные курсы при Новочеркасском военном училище. Служил командиром пешей разведки, затем, в чине прапорщика, сотенным командиром. Летом 1917 г. был избран председателем комитета 28-го Донского полка и членом комитета 5-й Донской казачьей дивизии}. Членами комитета стали, в том числе, Кудинов, Лагутин, Елисеев, Дорошев, Ермилов, Жданов, Ерохин, Ковалев, Криушев, Маркин и другие, в той или иной степени сочувствовавшие левым эсерам (большевикам), казаки.

    ВРК должен был организовать вооруженные подразделения для сопротивлению Каледину, добиться от него прекращения войны с советскими частями, роспуска добровольческих отрядов, выдворения с Дона Корнилова и других генералов, а в конечном итоге, и сложения властных полномочий.

    В социально-политическом плане позиция съезда до логического завершения доведена не была. В воззвании, расклеенном на следующий день по всей станице, в частности говорилось, что съезд берёт на себя «почин освобождения трудового казачества от гнёта контрреволюционеров и Войскового правительства, генералов, помещиков, капиталистов, мародёров и спекулянтов». Сообщалось, что съезд образовал ВРК, к которому переходит власть в Донской области, однако о структуре будущей власти ничего сказано не было.

    В ночь на 11 января ВРК, используя подразделения 8-го Донского и Атаманского полков, произвёл аресты представителей Войскового правительства в Каменской {Были арестованы окружной атаман, воинский начальник, оказавший вооружённое сопротивление и ранивший двух казаков, и 18 военных чиновников} и, по совету воронежских товарищей {«Воронежские товарищи» (в основном левые эсеры и большевики - Л.С.), если, конечно, они действительно дали совет занять узловые станции, вскоре об этом пожалели. Едва Донревком почувствовал в своих руках реальную силу, его представители дали понять Советскому командованию, что в помощи красногвардейцев не нуждаются}, направил команды для занятия Лихой и Зверево.

    Днём 11 января в Каменскую прибыл посланный Калединым для ареста делегатов съезда 10-й Донской полк. Выгрузившись на станции, полк присоединился к проходящему на ней митингу. Казаки перемешались друг с другом. Об аресте нечего было и думать.

    Призывы командира 10-го Донского выполнить приказ понимания у подчинённых не нашли. Тут же полковой комитет заявил о подчинении полка Донревкому.

    Однако плохо скрываемая на первых порах связь Донревкома с большевиками возмутила многих. Делегация 10-го полка, гундоровцы, представители других частей потребовали удаления Сырцова, Щаденко, некоторых других «неказаков» из Каменской.

    «И товарищи были вынуждены, – пишет Антонов-Овсеенко, – перейти почти на нелегальное положение. Ревком, дороживший их советами, всячески прятал от казачьих масс свои сношения с большевиками {Тем не менее, от ВРК были направлены в Совнарком делегаты, которые без проволочек были приняты Лениным и, даже, успели поприсутствовать на последних заседаниях III съезда рабочих, крестьянских и солдатских депутатов (проходил с 10 по 18 января 1918 г. в Петрограде)}».

    Надо признать, что Донревком вовсе не представлялся единым монолитом. Более того, даже и лояльные по отношению к Советам его члены крайне болезненно реагировали, едва разговор заходил о Войсковых землях, или организации Красной гвардии на шахтах и рудниках {На прямую просьбу делегации шахтёров выделить для них винтовки Донревком ответил отказом, мотивируя его отсутствием у казаков лишнего оружия}.

    В этом случае большевистское влияние сразу же сводилось к минимуму. Вообще в составе Донревкома имелось, по крайней мере, два течения, умеренное и большевистское. И какое из них возьмёт верх при обсуждении того или иного конкретного вопроса предугадать было невозможно. Отсюда и противоречивость, и половинчатость его решений, и неустойчивость перед влиянием внешних факторов.

    Но и среди членов ВРК, ориентирующихся на большевиков, тоже не было безусловного единства. Были там казаки-большевики, такие, как Кудинов или Дорошев, звёзд с неба не хватавшие, на лидирующие позиции не претендующие, честно тянувшие партийную лямку.

    Были люди, вроде Лагутина, при всём при том, не утратившие глубинной связи с казачеством, ощущавшие себя его частью, способные и на самостоятельное мышление, и на поступок. А были и такие, как офицер-гундоровец Маркин, считавшие, что военные действия с Калединым допустимы лишь, в крайнем случае.

    Особняком, конечно, стоит Подтёлков. Что толкнуло этого не по его вине малообразованного казака-батарейца к большевикам, в общем-то, понятно. Встречаются изредка люди, в силу личностных качеств, имеющие с властью особые отношения. Эта сама собой возникающая связь не зависит ни от уровня культуры, ни даже от обаяния. Они просто воспринимают власть, как нечто само собой разумеющееся, во власти естественны и гармоничны. Тянутся к ней и берут в руки при первом удобном случае. И власть, чувствуя генетическую совместимость, благоволит к ним. Именно таким во многом и был Подтёлков. Ни при Керенском, ни при Каледине никаких шансов подняться выше унтер-офицерского уровня у него не было. Вместе с тем, пойдя с большевиками, можно было добиться многого. Что собственно, и произошло на съезде и развивалось в дальнейшем. И то, как изменялся председатель Донревкома на глазах день ото дня, те, сразу же появившиеся, отстранённость и холодок в отношениях с «рядовыми» казаками, были всего лишь атрибутами вхождения во власть.

    Несколькими скупыми фразами охарактеризовал эти, произошедшие в нём перемены М.А. Шолохов: «…в голосе его тянули сквозняком нотки превосходства и некоторого высокомерия. Хмелем била власть в голову простого от природы казака». Можно сомневаться, можно спорить, какую роль играла в жизни этого человека забота об интересах «трудового казачества», а какую – немалые личные амбиции.