Заветный архипелаг

1
О далёких островах Новой Земли, лежащих в окаёме северных морей, я слышал давно. Не вдаваясь в подробности географического расположения, представлял себе скованную вечными снегами суровую землю, безлюдную и абсолютно не достижимую, и не допускал мыли даже о кратковременном посещении архипелага. Обычно так и бывает: слышишь о каком-нибудь африканском Занзибаре или о ледяной Гренландии и думаешь: «Как красиво, и так далеко. В таких местах мне точно не побывать никогда…»
Помнится, как одним тёплым летним утром 2018-го, находясь в южном краю, смотрел новостной сюжет о посещении святейшим патриархом Новой Земли. На снятых с вертолёта кадрах мелькали таинственные арктические пустоши, будто пейзажи другой планеты, усеянной громадами тёмно-серых камней. Не переставая сквозил плотный ветер, расчёсывая скудную арктическую тундру, подхватывая людей, расхлёстывая волосы, цепляясь за колыхающиеся священнические облачения. Стойкое и непередаваемое ощущение хрупкости человека перед мощью Арктики.
Если бы кто-то сказал мне тогда: «скоро, совсем скоро тебе служить в этих местах», то я посчитал бы подобное заявление фантастическим, и, наверное, рассмеялся бы. Но одно дело – наши сиюминутные соображения, и совсем другое – жизнь и Божий Промысел, неизведанными путями ведущий нас по линии бытия.
Да, не всякий готов к суровым северным берегам, и, конечно, из тёплой комнаты проще наблюдать за жизнью на границе допустимой зоны обитания. Но так ты не увидишь всю глубину цвета северного сияния, не вдохнёшь чистоту свежего кристально-чистого арктического снега, не ощутишь свободу бескрайнего Севера. И сидя в тёплой комнате, не поймёшь глубину переживаний, испытываемых человеческой душой на границе оставшихся сил, как телесных, так и душевных. От века истина проста: только тот, кто был искушён, может и искушаемым помочь.

2
Хотя Новая Земля и представляется одним из самых труднодоступных мест для визита, на архипелаг в аэропорт Рогачёво летает регулярный рейс гражданской авиации из города Архангельска. Борт не очень большой, хотя и за такое сообщение острова с Большой землёй, я уверен, люди искренне благодарны.
Понимая, что попасть на материк в ближайшее время вряд ли получится, мы берём с собой немало личных вещей, вещей церковного обихода. И с пристрастием оценив укомплектованный груз, заключаем, что неплохо было бы лететь более крупным самолётом. Видя возникшее затруднение, владыка Иаков соединяет нас с военной авиацией, способной доставить даже самые сложные и негабаритные грузы. Точка вылета переносится из Архангельска в подмосковный аэродром имени героя-испытателя В. П. Чкалова.
Отзывающиеся в сердце радостным колокольчиком, виды центральной России мелькают из окна машины: белёсые стволы высоких берёз, пушистые ели в снежной бахроме. Со стороны аэродрома доносится шум авиадвигателей, из чего следует, что погода нынче лётная. Сверху срываются рваные хлопья снега, рассыпаются «перьями» по стеклу, а по радио сообщают тревожный метеопрогноз: на Москву надвигается непогода со снегопадом и порывистым ветром.
Кто предскажет, сколь долго будет оставаться открытым небесное «окно»? Успеть бы вылететь, пока пурга не разгулялась. Ловлю себя на мысли, что ещё не принимаю всерьёз особенностей Новой Земли. Погодные условия там максимально неустойчивы, меняются почти мгновенно. Успеть бы приземлиться.
   У отправляющихся на арктический архипелаг пассажиров положение шаткое. Один Бог знает, когда состоится вылет (и состоится ли вообще). Старший офицер, взявший меня с супругой «под крыло», сочувственно пожимает плечами, и убеждает, что задержки – это обычное дело. Новости из оперативного штаба и наши слабые попытки предугадать развитие событий ясности не приносят. Чтобы на время отвлечься от томительного ожидания, покидаем терминал ради уличной прогулки.
На вечерней аллее, обозначенной стройными рядами пушистых елей, струится мягкий, «лунный» свет фонарей. Внимательно и строго смотрят на нас покрытые снегом скульптурные монументы легендарных лётчиков. Слушаем рассказы о героизме и преодолении себя, и удивляемся, собеседнику с показательной военной выправкой, с лаконичной речью, чуждой всяких нагромождений и витиеватостей.
- Это основоположник высшего пилотажа Пётр Николаевич Нестеров, ас дальних перелётов Валерий Павлович Чкалов, пилот-истребитель Иван Никитович Кожедуб, Покрышкин. Есть и современные лётчики, такие как Олег Пешков, например.
Не погружённый глубоко в авиационное дело, не знающий великих имён, кроме Кожедуба и Чкалова, я всё же определил названного пилота. Три года назад эта история облетела все средства массовой информации. Тогда над Сирией сбили российский самолёт. Экипаж при попадании снаряда не пострадал и успел катапультироваться прежде, чем машина раскололась о земную поверхность. Внизу лётчиков мог бы ожидать рабочий сценарий: пленение, допросы, длительные переговоры об освобождении, радостное освобождение. Но Пешкову была уготована иная участь – в воздухе, при планировании на парашюте, его обстреляли и смертельно ранили. Теперь на почётной аллее аэропорта Чкаловского, среди прочих достойных - настоящий человек нашего времени.
Как и следовало ожидать, назначенный на вечер вылет был перенесён на следующее утро. К счастью, не пришлось ломать голову о том, где остановиться на ночь, благодаря неравнодушию лётчиков, предложивших разместиться в гостинице для экипажей, отдыхающих между рейсами.
Наше пристанище на восемь часов - просторная комната с четырьмя кроватями, свежее постельное бельё, электрочайник на потёртом столе. Из коридора раздаются громкие голоса постояльцев, и особенно выразительно, - раскатистый смех. Смотрю на лётчиков, находящихся долгое время «в походе», и не смею более жалеть себя: есть люди, которым гораздо тяжелее. Ребята разрываются между двумя мирами – между небом и землёй, редко бывают дома, испытывают физические нагрузки. При подобном изнуряющем ритме, им, наверное, без ироничного отношения к жизни никак не обойтись. Оптимисты. Даже в самых трудных обстоятельствах найдут повод, чтобы не предаваться меланхолии.
Вскоре назначенный боец принёс ужин, и поинтересовался, есть ли у нас всё необходимое: «Мне поставлена задача - позаботиться о вас. И обязательно буду звонить вам утром, чтобы сопроводить к месту вылета».
Как и в стоге сена, в повседневных разговорах найдётся «травинка», выбивающаяся из общей массы. Задело меня это стандартное армейское выражение: «поставлена задача». Послышалось в нём что-то надёжное и недвусмысленное. Иногда люди говорят витиевато, многообразно. Иногда они похожи на самолёт, заходящий на посадку, всеми силами старающийся приземлиться, но вновь взмывающий вверх, начиная очередную мысль. От такого многословия мне неуютно, и при подобных обстоятельствах хочется возразить: «умоляю, - по существу, пожалуйста, ближе к делу!»
Изрядно уморившись, под гудящий шум авиационных двигателей и заливистый смех офицеров, мы с супругой отключились «без задних ног». Всем нам знакомое чувство, когда на новом месте не можешь найти себе место, не можешь спокойно прилечь и успокоиться, в данном случае не сработало.

3
Незаметно растаяла ночь, обернувшись шумным утром с аккомпанементом гулко звучащих из глубины длинного коридора шагов. Добравшись до терминала, мы встретились с лётчиками, передали лётные списки, погрузили вещи на машину доставки. К воздушному судну отправились уже по лётному полю, в сопровождении одного из членов экипажа.
– Никогда бы не подумал, что повидаю край света. Только теперь по-настоящему географию и выучил, – задумчиво проговорил лётчик, внимательно посмотрев на меня своими карими, как дубовая кора, глазами.
Подобный цвет радужки мне чаще всего встречался в южных регионах страны, и поэтому я рискнул предположить, что собеседник родом откуда-то из этих мест. Словно предугадав мои соображения, лётчик продолжил риторическим вопросом:
– Где мой родной Ростов и где эта далёкая Новая земля?
Перед внутренним взором, словно воочию, предстал тёплый ростовский пейзаж, который мне не единожды посчастливилось наблюдать из машины, пересекая южные станицы. Обычно, в середине лета дороги там устланы переспелыми плодами. Местные жители, словно бы не замечая окружающего изобилия, со скучающим видом шествуют под тенью отяжелевших веток сливы, раскидистого орешника. В воздухе стоит стойкий запах полыни, сена, земляной пыли и подпеченных на солнце краснощёких абрикосов…
Под ногами хрустит подмосковный снег. Всё ближе становится шум реактивных двигателей самолёта, готового отправить нас далеко на север. Впереди архангельская тайга, уединённые острова и бушующее, сбитое ледяными гвоздями нутро северных морей.
В адаптированном под грузоперевозку, видавшем виды Ил-76, совсем нет привычного салона. Вся внутренность воздушного судна (за исключением кабины пилотов и узлов управления) отдана под погрузку, и лишь скромные откидные табуретки вдоль стен оставлены для размещения людей. Наблюдать за событиями снаружи не просто, поскольку иллюминаторов всего четыре, по два в начале и в хвосте салона. О звукоизоляции думать и вовсе не приходится.
С рёвом разгневанного медведя Ил-76 отрывается от земли и резво набирает высоту. Разлучение с землёй происходит на удивление динамично. В какой-то момент чувствую, что «отключаюсь» от земного притяжения, и по телу начинает разливаться заметная лёгкость. Руки отрываются от колен и плавно без всяких усилий поднимаются вверх.
Такая «почти невесомость» длится несколько секунд, но в этой краткой лёгкости не могу сдержать восторженных эмоций. Подумать только: мы сидим верхом на огромной железной "пуле" и дерзновенно сопротивляемся самим основам - земному притяжению. Не в силах противостоять крепости человеческого духа, тяжёлая земля уступает, отпуская нас в вотчину невесомого воздуха, избавляя от оков ветхой повинности. Пусть даже на такое короткое мгновенье.

4
Посадка в архангельском военно-гражданском аэропорту Талаги. Разгорается погрузочная суета, и чтобы не путаться под ногами, мы с супругой сходим на лётное поле. Чистое голубое небо искрится лучами зимнего солнца, вплетаясь золотыми нитями в бирюзовую парчу северной тайги. Делаю глубокий вдох. Ноздри мгновенно примерзают к носовой перегородке, явственно оповещая, что на улице добрые минус тридцать, и мы вовсе не в Сочи, а в столице Поморья.
Внутрь самолёта затягивают грузовую машину целиком, какое-то громоздкое оборудование. Со своим скарбом влезают по откидному борту озябшие вахтовики, решившие устроиться на работу в столь непростой регион. Все довольно разные: взрослые и юные, одетые наспех и хорошо экипированные, но так или иначе готовые терпеть все неудобства, которые принесёт работа вдали от дома.
За погрузкой зорко следит и пристрастно оценивает ситуацию ответственный человек в красном пуховике - высокий мужчина с гладко выбритым «каменным» лицом, чуждым всяких эмоций. Ни одна деталь не скроется от его внимания: форма одежды убывающих, их самочувствие, душевное состояние, и первостепенно - признаки алкогольного опьянения. Этот момент в условиях крайнего Севера может оказаться самым трагическим.
Отправляющимся трудиться на Новую Землю обстоятельно объясняют: позволить себе «лишнего» в северных реалиях нельзя, ибо это не просто вопрос морали, это опасно для жизни. Впереди перепады давления, леденящий холод, пронизывающий ветер, и один из самых грозных хищников на планете – полярный медведь, древний хозяин арктической зоны. Человек, помимо тюленей, нерпы и прочего, входит в его рацион питания.
Переминаясь с ноги на ногу на мёрзлой архангельской земле, крайнем форпосте перед Новой Землёй, пытаюсь согреться, вспоминая инструкции по обращению с «хозяином Арктики». Год назад я был на берегу Карского моря, в посёлке Амдерма, и поскольку в тех краях медведь встречается повсеместно, прослушал положенный инструктаж. Нельзя провоцировать животное своим любопытством, нельзя бежать, лучше медленно отходить назад, откуда пришёл. В случае критически опасного сближения использовать фальш-веер, или найти длинную палку, и крепко держать впереди себя.
Конечно, в добром на вид, белом и пушистом животном непросто рассмотреть смертоносную машину. Немало страшных историй, рассказанных очевидцами, мне доводилось слышать, но для вразумления и принятия суперхищника всерьёз, хватит и одной, самой животрепещущей.
Однажды вечером, в одном из закрытых посёлков, солдат вышел из котельной, чтобы почистить снег. Метель шла на спад, и видимость постепенно восстанавливалась. Невдалеке, возле контейнеров с бытовыми отходами крутился медведь, совсем ещё подросток (примерно трёхлетка), не так давно оторвавшийся от материнской заботы. Изголодавшись, чувствуя запах, он не понимал, как вскрыть железные ящики, и в отчаянии кинулся на человека. Одним прыжком косолапый перемахнул пятиметровое расстояние, и, вложив всю тяжесть своего трехсоткилограммового тела, ударил солдата по голове. Несчастный рухнул, потеряв способность двигаться и хоть как-то сопротивляться (хотя это и без того воистину бесполезно). Следующим резким движением медведь провёл когтями от затылка по всей спине, располосовав одежду, и принялся грызть свою добычу.
Тревожный шум и сдавленные крики несчастного услышали мужчины, находящиеся в ближайшем здании. Выбежав на улицу, они принялись бить медведя кто багром, кто лопатой, - практически всем, что попадалось под руку, но ничуть не преуспели. Мишка рычал, отмахивался, но продолжал есть. Чрезвычайно истощённый и голодный до крайней степени, он рефлекторно цеплялся за добычу, как за последний шанс выжить. Три выстрела из огнестрельного оружия не смогли остановить тяжкого действа, и только очередь из автомата успокоила хищника. В общей сложности на это потребовалось порядка пятидесяти пуль.
Пострадавший солдат лечился долго, и вопреки всем нанесённым увечьям, выжил, отчасти благодаря тому, что после удара по голове его шейные позвонки каким-то чудом остались целыми.
За размышлениями о белых медведях, я не заметил, как салон самолёта заполнился до отказа. На откидных сиденьях, не заставленных грузом, плотно расположились вахтовики, ожидая, когда хвостовой люк, наконец, закроется, и пространство наполнится тёплым воздухом. Кто-то, не найдя себе места, сиротливо пристроился на «перине» из многочисленных сумок. Пестрота и нагромождение, словно на восточном базаре! Куда бы пристроиться во всём этом хитросплетении?
Рядом стоял один уже знакомый мне парень из лётного экипажа, с карими глазами, и осматривал страховочные сети, что перетягивали груз. Его синяя лётная форма запылилась от коробок, что пришлось немало потаскать, но всё ещё смотрелась благородно. Рабочая пыль обычно добавляет любому человеку некоторой «патины», показывая, что вся наша жизнь, и тем более лётное дело – это не только романтика с накрахмаленными воротничками, но и большой труд.
- Жаль, что не все понимают, в каких условиях предстоит работать, – обратился он ко мне, - Одно дело считать, что ты готов, и совсем другое быть готовым. А вы надолго едете?
- На постоянку, – ответил я, и хотел было добавить, что сибирское воспитание и год в заполярном Нарьян-Маре отчасти подготовили меня к суровым арктическим условиям. Я видел, как холод «просеивает» людей, и это испытание обязательно надо пройти, чтобы не строить иллюзии о своей значимости и прочности. Понять, как хрупка жизнь, и перед лицом стихии ты – как лён курящийся, как тростинка, ветром колеблемая. Это нужно понять, чтобы избавиться, наконец, от гнева и осуждения, от самолюбия и заносчивости, замешанных на высоком самомнении. Всё, что у нас есть: жизнь наша, душа наша, – в руках Божьих.
Всё, что хотелось сказать, я так и не сказал, поскольку был убеждён, что военный лётчик, благодаря своему богатому опыту, всё прекрасно понимает. Кроме того не хотелось рассказывать о себе длинных историй, и это одно из тех качеств, которым научил меня Север – не выставляться на словах, а складывать повествование в кропотливых повседневных поступках.
Лётчик заметил, что в нагромождении груза нам будет нелегко найти место, и предложил расположиться в нише рядом с кабиной пилотов. Не знаю, отчего такая привилегия: из вежливости или из жалости? Среди всей вахтовой братии мы, наверное, немного не вписывались в общую канву, что, в общем-то, дело привычное. «Попа и в рогожке видно» - гласит народная поговорка, показывая, что независимо от формы одежды, от желания затеряться в толпе, все священники выделяются характером-менталитетом, и окружающие это чувствуют.
Поднявшись вверх по крутой лестнице (а скорее - подтянувшись), в таинственном полумраке нащупали откидную лавку. Помещение - своего рода тамбур, в паре метров от кабины пилотов, усеянной сверху донизу светящимися приборами и переключателями. За фигурами лётчиков - взлётная полоса, убегающая прочь с всё возрастающей скоростью. Механик ребром ладони, чёткими, отработанными движениями щёлкает тумблёрами. За щелчками следует разгон, оглушительный рёв двигателей и плавный взлёт.
Нос самолёта поднимается вверх, уткнувшись в алое небо, тающее в морозном закате, указывая направление строго на север. В сравнении с хвостовой частью, тряска практически не ощущается. Продув уши, заложенные от перепада давления, невольно прислоняюсь к железной спинке, чувствуя, как тяжелеет тело, не успевая за увеличением скорости. Следом - краткая невесомость. Звук двигателя выравнивается, сгущается темнота и в лобовом окне пилотов - плотная бесконечность без знаков и ориентиров.
Сижу в молчании, запрокинув голову, стараюсь разглядеть хоть что-то в крохотном иллюминаторе над головой. В нём стремительно уплывают вниз по небесному ручью звёзды-светлячки, и мотается кистью калины отблеск красного габаритного фонаря. Лётчики с головой погружены в процесс управления самолётом, сверяют показатели, переключаются на автопилот. Связист, словно в вагонетке, крутится вместе с креслом от одной панели к другой.
В этом действе время пролетает незаметно. Чай в кружке-термосе ещё не успевает остыть, а за лобовым стеклом где-то внизу уже блестят тёплые огни аэропорта Рогачёво. Среди непроглядной арктической ночи - две яркие, указующие правильный путь, пламенные стрелы. Две горящие линии посадочной полосы, без которых не найти нам выход на сушу из бескрайних глубин небесного океана.

5
Спускаюсь по откидному трапу не чувствуя холода от переполняющей сердце радости, и первое, что вижу – лохматых, добрейшего вида новоземельских собак, разлёгшихся внизу. Они радостно машут хвостами, внимательно осматривая тех, кто спускается с самолёта. Во всём их облике - отсутствие агрессии, преданность. Складывается ощущение, будто они тебя сто лет знают, выделяют, как товарища, хотя ты ещё ничем этого не заслужил.
Сумку уже подхватывает прихожанин поселкового храма, и помогает погрузить вещи в машину. Из аэропорта мы отъезжаем, обсуждая давно назревшие приходские дела, немного сожалея, что из-за спустившейся темноты не получится увидеть красоту окружающих мест. Ещё немного терпения: дождаться бы следующего дня, который по прогнозам синоптиков обещает быть ясным.
Все предсказания погоды на Новой Земле «вилами по воде писаны», потому как всё может измениться за считанные минуты. Ясное небо закроется тучами, штиль перерастёт в нескончаемый ветер, являющийся визитной карточкой арктического архипелага (именно за этот особый ветер в народе Новую Землю иногда называют «краем летающих собак», хотя сами новоземельцы свой дом так не называют).
По сути, вся эта огромная стена в бассейне Северного Ледовитого океана, гряда островов, протяженностью в тысячу километров, – есть продолжение самых древних в мире Уральских гор, разделяющих материк на Европу и Азию. У восточной стороны «стены» бушует холодное Карское море, накапливающее льды, морозный воздух, и по временам происходит стихийный обрыв холодных воздушных масс с вершин гор в низину (стоковый, ледниковый ветер). Для этого процесса характерно постоянно сильное, не порывистое дыхание ветра, несущее с собой непроглядный снег или дождь. Явление носит название Бора, во время которого можно увидеть горизонтально летящий (параллельно земле) снег или дождь, создающий практически нулевую видимость.
В такие дни в поселении объявляется тревога «Вьюга-1», и передвижения людей осуществляются только на спецтехнике. Выходить на улицу до крайней степени опасно. В лучшем случае можно незаметно получить обморожение, натерпеться страху долго простояв на одном месте, не в силах двинуться. В худшем случае – заблудиться в непосредственной близости от своего дома, искренне считая, что находишься там, где никогда раньше не был. Вспоминается выражение: «северянин, - не тот, кто не мерзнет, а тот, кто правильно одевается», и находясь на Новой Земле, я бы добавил: «и тот, кто не выходит на улицу напрасно». Предусмотрительность превыше всего.
По еле просматриваемой заснеженной дороге наша машина спускается вниз, в балку-низину. По словам сопровождающих, приметное место называют «Долиной смерти» (конечно, неофициально) и само по себе оно – явственное напоминание, что риск в арктических условиях не может быть оправдан. Одной зимой, в непроглядную метель, положившись на свой опыт и чутьё, здесь потерялись и замерзли двенадцать крепких и опытных мужчин.
За рассказами о жизни посёлка я вдруг понял, что в совокупности всего сказанного - по тундре, по побережью так просто не прогуляешься, не пройдёшь в полном одиночестве, пиная осенние листья в тенистом парке. Предвижу, что свободного передвижения мне будет очень не хватать, ведь с самого детства, я не упускал возможности выйти на улицу для того, чтобы побродить, поразмышлять о чём-нибудь насущном, полюбоваться красотой природы.
Прежде чем отправиться на размещение и отдых, решаю, что поблагодарить Бога за благополучно совершившееся путешествие - дело первостепенной важности, и прошу водителя остановиться у храма. Небольшая деревянная церковь (место моей предстоящей службы), аккуратно сложена, с изящной звонницей.
Западная стена, со стороны центрального входа, запорошена плотным слоем снега, своеобразной «глазурью», по которой можно сделать вывод о направлении ветра. Среди снежной глазури, ярким акцентом прямо над дверью - икона Святителя Николая Чудотворца (в честь кого и наименован храм), писанная эмалевыми красками, устойчивыми к воздействию окружающей среды.
Внутри чисто и опрятно, все вещи на своих местах. В ту же минуту даю себе обещание, что при первой же встрече крепко пожму руку предыдущему настоятелю и от души поблагодарю, ведь такое аккуратное состояние храма встречается не всегда.
Краткий молебен с сердцем, исполненным внутренней радости. Разговор с прихожанами, о том, что службы в храме будут регулярно, по распорядку, и на любую просьбу я постараюсь откликнуться со всем вниманием.
Немного уставшие, с супругой мы отправляемся на отдых, надеясь поскорее встретить следующий день, увидеть, наконец, красоту Новой Земли воочию. В отведённом жилье очень тепло, что можно настежь открывать форточки, когда на улице минус 25 градусов. На всю стену - большая библиотека книг, собранная предыдущим настоятелем. В морозильнике - запасы трески, рыбы, которой так славятся здешние воды Баренцева моря.
С самого приземления в голове всё время крутятся слова апостола Иоанна Богослова: «И увидел я новое небо и новую землю». И ясно, что речь в них идёт не о нашем архипелаге. Апостол описывает завершение истории человечества, замену ветхой земли на новую, где не будет зла и несправедливости, не будет печали и страха. Пусть схожесть выражений является совпадением, но для меня лично это не случайность. Я надеюсь, всё душой чаю увидеть на Новой Земле мир, где всё будет чище, где всё будет по-другому.

6
Рано утром в окно весело стучится яркое февральское солнце, словно стараясь компенсировать свою неявку во время полярной ночи. Между нами и улицей - три оконных рамы, как и положено по нормативам крайнего севера. Снаружи половина стекла залеплена «шапкой» из снега, выше плотный слой изморози, и на уровне форточки небольшой прозрачный участок. Метель в Заполярье не считает лестничные пролёты, не взирает на лица, на положение человека в обществе, и все окна в типовых пятиэтажках заметает одинаково.
У подъезда белым бело, и в полнейшем безветрии можно услышать, как под ногами хрустит снег, по плотности похожий на «оазис», что служит основанием в букетах. В стерильном пространстве царствует холод, и воздух, без всяких посторонних запахов, веет одной только лишь чистотой. Косматые собаки подбегают к нам, чтобы в очередной раз показать свои добрые намерения теперь уже заселившимся соседям и потенциальным товарищам.
Поворачиваюсь на юго-восток и невольно зажмуриваюсь: на светло-голубом небосводе яркими «фарами» сияют три заполярных солнца. В недоумении тру веки, думая, что это превратности зрения, но понимаю, что чудную картину вижу не только я один. Невдалеке, на наметённом «бархане» снега, стоит мужчина и увлечённо фотографирует небесное явление, называемое Гало.
На западе рельеф уходит вниз и виднеется что-то, похожее на маяк, за которым следуют поля рифлёного льда, нагнанного ветром в залив. Где-то за белым ледяным поясом, ближе к горизонту - серо-свинцовая полоска вод Баренцева моря, медным блеском отражающая лучи полярного солнца. Только в июне гавань Белушьей Губы очистится ото льда, и бросят якорь первые корабли. Пока же по прибрежной зоне ледового наста периодически ходят медведи в поисках нерпы, и изредка появляются малые группы моржей по две-три особи, изучающие территорию. Не смотря на моё желание подойти к морю, в свете вышесказанного, придётся повременить.
С востока открывается живописный вид на горы: в бело-серой служебной форме стоят безмолвно древние "часовые". То группами, то поодиночке несут они службу там, где выдерживают только самые сильные. И всюду, сколько хватает глаз – оцепенело-холодный, минималистический, но невыразимо притягательный, бескрайний северный мир. Кто бы провёл меня тропинками диких оленей до той отвесной скалы, что выделяется своей острой вершиной? Кажется, она стоит совсем близко, надо только немного пройти через снег.
– Может, как-нибудь соберёмся вместе, сядем на «Бобра» и на природу, - воодушевляет соседка, предвосхищая мои мысли. На её лице широкие горнолыжные очки-хамелеоны, из-за чего человека с первого взгляда и не узнать. Одеты по арктической моде здесь практически все, из-за чего определить друг друга можно только по форме одежды или по походке.
– Очень хотелось бы на «Бобре»! - улыбнулся я, понимая, что речь идет вовсе не о животном, способном нести группу людей на своей широкой спине, – Проехать бы к захоронениям первопоселенцев, к месту, где раньше стоял первый поселковый храм. Увидеть бы в деталях настоящую историю Новой Земли.
– Даст Бог, обязательно съездим, - утвердительно кивает соседка, и, попрощавшись, отправляется на работу, разбавляя короткой прогулкой морозный утренний час.
А я надолго застываю на месте, глядя на покрытый снежной глазурью храм, на горы позади него, на всё, что меня окружает, и не могу оторваться. Трудно поверить, но здесь бывало меньше людей, чем на горе Эверест. Редкие машины отмеряют дорогу перебежками. Ресницы слипаются от быстро нарастающей снежной бахромы, и я чувствую, как покрываюсь инеем с ног до головы, как белыми нитками меня пришивают к потёртой шинели Новой Земли. Передо мной тысячи миль холодных морей и в голове хриплым тембром звучит голос Владимира Высоцкого:
Все года и века, и эпохи подряд
Всё стремится к теплу от морозов и вьюг.
Почему ж эти птицы на север летят,
Если птицам положено только на юг?
Приходит ещё очень слабое и непрочное понимание вопроса: почему люди отправляются на Крайний север. Во всеобщем стремлении к теплу логика ясна, но животные оставляют изобильные леса и луга и уходят в суровый полярный край. Люди приезжают на короткую вахту, и остаются на двадцать с лишним лет, пока хватает физических сил. «Безумство» - скажет сторонний наблюдатель, как раньше говорил я сам, не видя осенней тундры, северного сияния и рассвета после полярной ночи. Приехал и увидел, как Север даёт человеку нечто сокровенное, ощутимое только сердцем. Ради этого стоит пройти суровый край.